П. М. ПОЛЯН
Советизация по-вайнахски
В ноябре 1922 г. Чечня была выделена из состава Горской АССР и преобразована сначала в Чеченский национальный округ, а затем в Чеченскую автономную область с центром в Грозном . Подстегнутая этим инициатива Грознефти о выделении города Грозного и прилегающих сельхозугодий горожан вместе с Грозненским, Старо-Грозненским, Ново-Грозненским, Вознесенским и Истисинским нефтяными промыслами в отдельную административную единицу центрального подчинения имела лишь частичный успех .
Сделаем тут маленькое отступление, тем более что грозненская нефть и нефтяные промыслы – быть может, и не бросающаяся по документам в глаза, но тем не менее первостепенно важная и поистине сквозная линия северо-кавказского и русско-чеченского сюжета. Их колоссальное сырьевое и стратегическое значение было неодолимым магнитом для всех фигурантов исторического процесса на Северном Кавказе в XX в., не исключая и Гитлера, облизывавшегося на большую нефть (бакинскую), но не гнушавшегося и малой (майкопской).
События Гражданской войны тяжело отразились и на промыслах, и на их кадрах: к марту 1920 г. добыча нефти, по сравнению с дореволюционной, сократилась в 5-6 раз . Первым советским управляющим Грознефти был поставлен не кто-нибудь, а такой серьезный большевик, как Иосиф Косиор. К концу 1920 г. ценой неимоверных усилий уровень добычи удалось восстановить (35 млн пудов нефти в год), а в начале 1922 г. в Грознефти насчитывалось уже 18 тыс. рабочих, т. е. на 3 тыс. больше, чем до революции.
В конце 1922 – начале 1923 г. в Москве, конечно, не хуже, чем в штабе Деникина, понимали, что такое для молодого и слабого государства грозненская нефть, но демонстративно лишать из-за этого чеченцев столицы и успокоительного источника дохода тоже не желали. Однако назначенная ВЦИК комиссия, изучив вопрос на месте, все же поддержала Грознефть и рекомендовала ВЦИК существенно увеличить городскую черту Грозного в интересах настоящего и будущего развития нефтедобычи . В итоге пришли к компромиссному решению: интересы нефтяников учесть, границы города, с учетом перспективы, увеличить, но в отдельную ячейку центрального подчинения горсовет не выделять.
Менее успешной была инициатива Сунженских казаков, обратившихся в Административную комиссию ВЦИК с просьбой ликвидировать чересполосицу казачьего расселения и объединить казачьи станицы Сунженского округа вокруг Грозного: для этого казаки предлагали «рокировку»: казачьи станицы Петропавловской волости переселить в заселенные чеченцами станицы, расположенные по р. Сунже до г. Грозного (Ермоловская, Закан-Юрт, Самашкинская и Михайловская), а на их место переселить чеченцев из этих станиц. В случае отказа в их просьбе казаки просили о полном их выселении в одну из центральных губерний РСФСР. В просьбах казакам отказали, в том числе и о добровольном переселении .
Надо сказать, что большевики вели на Кавказе, может быть, стратегически и рискованную, но все же довольно эластичную и осторожную политику, лучшее чему свидетельство – создание шариатской Горской АССР как третьего (большевистского) издания некоей Конфедерации горских народов.
Отношение горцев и советской власти по-прежнему оставалось сдержанным и «недоверчивым». Обсуждавшийся в 1922-1923 гг. вопрос о выделении Чечни в самостоятельную область, как оказалось, «…интересует исключительно кулаков, духовенство и сторонников организации в Чечне шариата. Повсеместно организуются шариатские отряды и суды под предлогом, что на местах отсутствует власть, необходимая для защиты населения от бандитов. Кулачеством и духовенством одновременно ведется агитация о неприемлемости советской власти в Чечне вследствие слабости советской власти и неспособности установить порядок. Но эта агитация сильного впечатления не оказывает на массу. Об этом свидетельствует то, что чеченцы стали лучше относиться к продналогу и последний стал поступать интенсивнее» .
Спустя пару недель поступило маленькое уточнение: «Отношение чеченских горцев к продкампании крайне недоброжелательно. Отмечены случаи, когда они арестовывали продинспекторов, обвиняя их в бандитизме. Подлинных же бандитов горцы местами охотно укрывают» . Информаторы Лубянки признают, что Чечня находится фактически в состоянии анархии, т. е. безвластия, но тут же себе противоречат: власть все же находится в чьихто руках, а именно у националистов, руководимых шейхом Али-Митаевым. Повсюду организуются шариатские суды и отряды, усиленно проводятся в жизнь свои, а не советские порядки (для поддержания чего население обложено 2 пудами кукурузы). Националисты встречали поддержку почти повсеместно, кроме части горных районов. Советскую же власть население не признает, распоряжений ее не слушается, а если слушается, то только потому, что различные небольшевистские элементы проникли и в исполкомы! В аулах (особенно в чеченских) шел процесс проникновения мулл в советы и фактического захвата ими инструментов светской советской власти .
Советская власть была особенно слаба в горах: ей и ее нарсудам, долгое время существовавшим только на бумаге, совершенно нечего было противопоставить шариатским судам с их побитием розгами, отрезанием ушей и отрубанием рук. Не срабатывали и социальные механизмы: бедняки в Чечне и политически, и экономически гораздо сильнее зависимы от кулаков и, по линии родовой (тейповой) спайки, традиционно сплоченнее с ними. Окружные ревкомы были без средств, и даже в военном отношении большевики оказывались нередко бессильны: отсутствие резервов и обозов, разбившийся при посадке аэроплан или испорченный броневик были стабильными составляющими их власти или, точнее, безвластия.
Стоит ли после этого удивляться, что в Красную армию горцев брали только в порядке исключения, а весной 1923 г. в Москве было принято решение отказаться и от практики набора милиционеров из числа местных жителей, хотя бы и просоветски настроенных (мотивировка – опасность участия вооруженной милиции именно в том, с чем она должна была бы бороться, – в грабежах и налетах) .
Но оружия у горцев и без того было достаточно. Настолько достаточно, что была осуществлена серия операций по разоружению аулов. Так, в декабре 1923 г. 9-й стрелковый корпус провел серию таких операций на равнине (Ачхой-Мартан) и в горах. Итогом стали десятки арестованных и тысячи стволов оружия . Что, однако, не помешало бандитам и в следующем, 1924 г., открыто продавать награбленное на базарах в своих аулах.
Кроме силы в арсенале советской власти было и традиционное для этих мест вероломство: в конце июля 1924 г. (во время торжеств по случаю Первого съезда Советов Чечни ) только обманом и якобы для обсуждения государственных вопросов удалось заманить сначала в Урус-Мартан, а потом в Грозный и там арестовать престарелого шейха Али-Митаева, без устали повторявшего, что основой любой чеченской автономии должен являться шариат . Первое, что сделали делегаты, – обратились с просьбой освободить его из-под ареста, на что Микоян пояснил, что этот арест вызван «государственными соображениями ГПУ» и что следствие продлится не менее двух месяцев. В остальном съезд обсуждал, как выразился один из делегатов, «неисчезновение мнения о поголовном бандитском поведении чеченцев» и разбирал взаимные жалобы чеченцев и грузин, ингушей и дагестанцев в связи с непрекращающимися убийствами и грабежами в их пограничных районах .
1922 и 1923 гг. прошли для советской власти под дамокловым мечом повсеместного «политического бандитизма» и угрозы восстания. В первой половине 1922 г. «бандитизм» был отнюдь не кавказским, а поистине общероссийским явлением. ГПУ при этом различало, во-первых, заграничных «гастролеров», действовавших, как правило, только в приграничных зонах, во-вторых, бандитов-ушловников, весьма и весьма летучих и не особенно затрудняющих себя политическими лозунгами, а также категорию «политических повстанцев», каковые и представляли наибольшую опасность для власти Советов .
Восстание не заставило себя ждать. Вот сведения на начало марта 1922 г.: «В районе Горской республики в Шатоевском районе ведется усиленная подготовка населения к восстанию, в этой работе принимают участие главари прошлогодних восстаний шейх Аксалтинский и князь Дашинский. По имеющимся сведениям, 12 аулов уже готовы к восстанию. В Чечне белыми офицерами и турецкими агентами ведется усиленная антисоветская агитация» .
Но к середине лета «политический бандитизм» в Чечне и в целом на Северном Кавказе заметно ослабел, а вот к осени снова стал набирать обороты, что, повторимся, хорошо коррелирует с кампаниями по сбору продналога. Так, к концу сентября в Северо-Кавказском округе ГПУ насчитывало 28 банд в 1350 бойцов, правда, некоторые (главным образом казаки) уже прекратили сопротивление и сдались . А вот в Чечне, причем не только нагорной, но и плоскостной, «бандитизм», напротив, рос и угрожал вновь перерасти в восстание, в вожди которого прочили то Гирей-Хаджи из аула Шатой с отрядом из 600 чел , то главу чеченских националистов Али-Митаева, игравшего на злоупотреблениях сборщиков продналога и агитировавшего чуть ли не за восстановление эмирата Узун-Хаджи!
На руку советской власти были только внутричеченские противоречия, резко усилившиеся именно в это время на почве стихийного передела земли: мгновенно вспыхнули противоречия между мало- и многоземельными, между соседними аулами, между плоскостными и горными чеченцами. В результате 1922 г. в Чечне закончился примерно тем же, что и начался: безвластием и угрозой политического восстания.
Ничего нового не принес и 1923 г., разве что среди фигурантов повстанческой верхушки вновь всплыло громкое имя князя Гоцинского . «В Горской республике, – писали аналитики ОГПУ, – отмечается рост бандитизма, участились случаи ограбления поездов. Особенно развит бандитизм в Чечне, где нет власти и борьба с ним не ведется» . 18 января банда Ахмета Гербиева напала на старые нефтепромыслы, а другая банда ограбила поезд . Примечательно, что география подобных событий была на удивление широка: от них тяжко страдали и жители Грузии, и жители Дагестана, и жители смежных русских областей – вплоть до Моздока и Георгиевска. Нападали на совхозы, на крестьян и лесников, на колонистов и возчиков. Забирали скот, урожай, деньги, носильную и даже нательную одежду. При слабом сопротивлении – убивали, при сильном – уходили .
Все это благоприятствовало процессу постепенного, но систематического перехода автономного суверенитета из кавказских в московские руки. Ликвидация Горской АССР в июле 1924 г. была лишь началом процесса и одновременно одной из составляющих очередной радикальной ломки административно-территориального устройства страны . Непрекращавшийся бандитизм и повстанческие движения на Северном Кавказе и в особенности в Чечне воспринимались московской властью как убедительный аргумент в пользу ее централизаторских усилий.
Особенностью 1924 г. стало действительное пришествие в Чечню Гоцинского: но на этот раз ему не удалось сплотить вокруг себя большинство, и его отряды были разгромлены уже к августу .
11 марта 1925 г. зам. начальника административного отдела Чеченского ЦИК Беймурзаев бодро рапортовал в краевое административное управление: «Бандитских организаций в Чеченской автономной области нет; бандитизм в области носит чисто случайный характер, и выявляется он не более двумя-тремя лицами для совершения намеченного преступления, по совершении которого распыляются» . Возможно, Гоцинский прочел этот шедевр – во всяком случае очень скоро он со товарищи появился вновь. В целях окончательного уничтожения его отрядов и для предотвращения новых выступлений в августе–сентябре 1925 г. на всей территории Чечни проводилась крупная войсковая операция по изъятию у местного населения оружия. Операция, начавшаяся 25 августа и завершенная 12 сентября, вошла в историю под названием «Первое разоружение Чечни» и затронула 242 горных аула. В ней приняли участие части Северо-Кавказского военного округа, войска и органы ОГПУ . Она завершилась исключительным успехом, в том числе и «изъятием» Нижмутдина Гоцинскош и шейха Аксалтинскош (под угрозой репрессий их выдали аулы Шарой и Дай). Обоих вскоре расстреляли.
Тактика действий войсковых частей в ходе операции была достаточно простой, но эффективной (она и сегодня мало в чем изменилась и именуется «зачистками»): солдаты окружали аулы и предлагали населению сдать оружие, а также выдать проживавших в них руководителей и участников бандформирований. Если жители аулов отказывались выполнить требования властей, войска начинали артиллерийский обстрел населенных пунктов, который дополнялся авиационной бомбежкой. После прекращения сопротивления сотрудники ОГПУ проводили в окруженных аулах обыски с целью задержания бандитов и изъятия оружия.
Так потихоньку, за ежегодными схватками, и скоротались на Кавказе двадцатые годы, некоторыми воспринимавшиеся – и, как оказалось, незаслуженно – как самые спокойные.
Что уж и говорить о времени коллективизации!
Повсеместно она сопровождалась ожесточенным сопротивлением крестьян, в том числе и рядом вооруженных крестьянских восстаний, на подавление которых бросались регулярные части Красной армии. Среди всех краев Союза первым для этого неслыханного эксперимента был выбран Северный Кавказ – один из ключевых аграрных районов страны, первой же на Северном Кавказе его жертвой стала именно Чечня.
Форсированные меры по сплошной коллективизации населения, предпринятые местными властями, вновь всколыхнули чуть ли не все население. Восстания прокатились здесь и в 1929 и в 1930 гг., причем власть была вынуждена признать, что то были не отдельные бандитские вылазки, а прямые «контрреволюционные выступления целых районов», с чем уже несколько лет власти не сталкивались, спровоцированные «крупнейшими ошибками партийного руководства области» при проведении коллективизации, сопровождавшейся закрытием мечетей и лишением избирательных прав даже бедняков . Применение для подавления восстания бронетехники и даже боевой авиации стало к этому времени не исключением, а нормой (заметим, что в соседнем Дагестане, несмотря на недовольство населения коллективизацией, до вооруженных восстаний не доходило).
Очередная операция в Чечне проходила с 10 по 27 декабря 1929 г. ОГПУ подало заявку на полевые части 8 декабря – после того как 7 декабря в аулах Шали и Гойты при описании и изъятии у кулаков их имущества встретилось с организованным вооруженным отпором и захватом советских учреждений и чиновников. Восставшие требовали прекратить аресты и конфискации под прикрытием коллективизации, отозвать из районов уполномоченных НКВД и восстановить шариатские суды . Уже 11 и 12 декабря отряды под командованием Буриченко заняли оба аула, а между 20 и 27 декабря – и горные аулы Веной, Центорой и Зандак в Галанчожском районе, где также вспыхнули волнения. Операция унесла более 100 жизней, в том числе 60 чеченских: около 450 чел. были арестованы .
Восстание 1929 г. было подавлено, но для устранения или исправления вызвавших его причин не было предпринято практически ничего. Часть руководителей (например, Истамулов) уцелели и в феврале 1930 г. начали готовить новое выступление. Для его предупреждения ОГПУ предложило провести крупную войсковую операцию по разоружению практически тех же самых районов Чечни . По ходу ее проведения 15-19 марта с привлечением около 4 тыс. военнослужащих Северо-Кавказского округа были изъяты 1500 винтовок и револьверов и убиты как минимум 19 повстанцев . Командующий Северо-Кавказским военным округом командарм Белов указывал на большие проблемы во взаимодействии армейских частей и войск ОГПУ, а командир 28-й горно-стрелковой дивизии Козицкий, осуществлявший оперативное руководство, в своем анализе боевых действий отмечал тенденцию ОГПУ преувеличивать то, что есть на самом деле: там, где ОГПУ докладывало о банде в 600 чел., их оказывалось 40, а там, где в 300, – и вовсе 10 чел.
Еще одно крупное восстание в Чечне вспыхнуло 23 марта 1932 г. В районах Ножай-Юрт, Датах и Беной, по данным ОГПУ, выступили около 2000 чел. Расчет делался на то, что к восставшим быстро присоединятся Дагестан, Ин1ушетия и соседние казачьи районы, чего, однако, не произошло. Наиболее видными деятелями у повстанцев были Муцу Шамилев (избран имамом), Макал Газгиреев (военный руководитель), Усман Ушхаев, Хусейн Истамулов и Дада Кебетов.
Сравнительно быстро – уже к 29 марта 1932 г. – восстание было подавлено, не успев переброситься из Ножай-Юртовского в другие районы. Оперативное руководство осуществлял, как всегда, Козицкий, а общее руководство – новый командующий войсками Северо-Кавказского округа командарм 2-го ранга Каширин; по линии ОГПУ членом соответствующей тройки стал его полномочный представитель в Северо-Кавказском крае Пиляр. Для успешного ее выполнения потребовалось стянуть крупные силы армии (кроме 28-й дивизии – нацкавполки и автобронедивизион) и войск ОГПУ и штурмом, с применением авиации, брать крепости Ведено и Шатой .
После операции 1932 г. наверх ушли рапорты об искоренении повстанчества в Чечне и вообще на Северном Кавказе. Действительно, широкомасштабных восстаний в Чечне не было «целых» пять лет – до 1938 г. Но недовольство советской властью и ее действиями никуда не делось, сопротивление же видоизменилось: из массовых вооруженных выступлений оно переросло в спорадические и дисперсные партизанские действия с нападениями на колхозы, сельпо и органы власти, убийствами отдельных активистов и т. д. Так что и в последующие годы чекистам на Северном Кавказе было чем заняться: так, с группировкой Макала Газгиреева удалось расправиться только в конце августа 1934 г.
В 1935-1937 гг. открытых восстаний в Чечне, насколько можно судить, не было. Экономический же бандитизм успешно продолжался, иначе не легла бы в феврале 1938 г. на стол Берии докладная записка из Грозного, начинавшаяся со слов: «…Чечено-Ингушская Республика является единственным местом в СССР (курсив мой. – Я. Я.), где сохранился бандитизм, тем более в таких открытых, явно контрреволюционных формах. На территории Чечено-Ингушской АССР годами действовали крупные, хорошо вооруженные, кадровые политические банды, совершавшие дерзкие налеты, террористические акты и диверсии. Некоторые их этих банд (Магомедова, Бехоева, Тарамова) продолжают действовать и сейчас». И далее – перечисление и подробное описание банд и их преступлений .
Банд этих, согласно докладной, было не так уж и много, невелика и их «кадровая» численность, причем среди «кадровых» было «много нелегалов (уголовников, беглых зэков и сосланных кулаков)». Главная же особенность таких банд – в широких пособнических связях и легко пополняемом вооруженном «переменном составе», привлекаемом разово, на отдельные акции. Этот переменный состав, как правило, жил на легальном положении, работал в колхозах и терроризировал население и актив, из-за чего само население о появлении банд почти никогда не сообщало. Иными словами, оперативный учет банд был неточен, их фактическая численность была гораздо выше, а их «прикрытость» серьезно затрудняла борьбу с ними.
В другом документе того же времени приводится несколько иная статистика: к октябрю 1938 г. в Чечено-Ингушетии насчитывалось 80 кадровых политбанд и грабительских шаек численностью до 400 чел.; еще около 1000 бандитов являлись одиночками и находились на нелегальном положении . В течение 1938 г. только на Чеченский зерносовхоз было совершено шесть бандитских нападений . Не прекратились ограбления и в 1940 г., причем зоной действия бандитов был и Дагестан.
А в январе–феврале 1940 г. в Хильдихиарое свое первое восстание поднял Хасан Исраилов. Всего же за межвоенный период с 1921 по 1941 г. только на территории Чечено-Ингушской автономной республики произошло 12 крупных вооруженных восстаний и выступлений, в каждом из которых участвовало от 500 до 5000 человек.
Впрочем, борьба с коллективизацией была эффективней всего вовсе не на полях сражений. Присмотримся к тому, что означала на самом деле «победа колхозного строя» применительно к обстоятельствам Чечни и Ингушетии?
Непосредственно во время коллективизации колхозы в Чечне создавались карликовые, по родовому признаку, что обосновывалось инструментами тейпового воздействия в интересах добросовестного труда. В одних только Шалях было создано поначалу 87 колхозов, что с точки зрения организаторов колхозного строительства являлось в лучшем случае пародией на колхозы .
Так, в 1939 г. в ЧИАССР насчитывалось 412 колхозов, в том числе 321 чеченский, 67 ингушских, 23 русских и даже один еврейский. Само собой разумеется, что «…абсолютное большинство чеченских и ингушских колхозов производственные планы, государственные платежи и обязательные поставки не выполняли. Трудовая дисциплина находилась на весьма низком уровне, трудодень в колхозах в течение длительного времени был обесцененным, доходы колхозников от личного хозяйства преобладали над доходами от общественного труда» .
Неудивительно, что многие хозяйства пытались хоть как-то раскрутить тот «бараний рог», в который их скручивало государство, и, не колеблясь, практиковали разного рода приписки, туфту и липу (так, в 1939 г. около 10 % всей площади зерновых культур были списаны как погибшие от градобития, сельхозвредителей и болезней, тогда как на самом деле причиной фактической потери земли были сорняки). Ничуть не удивительно и то, что колхозники больше заботились не о колхозном, а о личном скоте и что часть числившихся обобществленными лошадей фактически находилась по месту прежней «прописки» и использовалась для личных нужд прежних владельцев.
Но вот что все-таки вызывает удивление (смешанное чуть ли не с восхищением), так это «Экажево-Сурхохинский метод», разработанный в Ингушетии и получивший широкое распространение в скромных конторах горских колхозов. Чекисты, явно не способные оценить всей интеллектуальной и социально-экономической красоты этого изобретения, определяли его как «крупную кулацкую антиколхозную махинацию». Еще в 1956 г. с непреходящей обидой, сердитостью и растерянностью они писали, что, согласно этому методу, колхоз «…сохраняет только свою внешнюю видимую оболочку, при этом часто подрисованную, но теряет все колхозное содержание. С помощью этого метода такие “опустошенные” колхозы иной раз значились даже в числе ведущих. В таких колхозах бухгалтерия из органа колхозного учета, на основе круговой поруки, превращалась в орган прикрытия кулацких методов работы. Такой колхоз выписывал для вида всем своим членам незаработанные трудодни, колхозники сеяли и убирали урожай в индивидуальном порядке на частнособственнических лошадях. Тут, как в старой деревне, есть хозяева лошадиные и безлошадные, тут узаконено экономическое неравенство. Гособязательства члены колхоза выполняли в складчину, таким же путем оплачивалась и администрация колхоза. Все участники этой пиратской корпорации были связанны между собой круговой порукой и священной клятвой на Коране» .
Фактически «Экажево-Сурхохинский метод» – это гениальное (и, к слову, провиденное Андреем Платоновым в «Чевенгуре»!) изобретение простого и не очень обременительного механизма по приспособлению колхозного строя к традиционной горской экономике (тоже не очень-то эффективной, но в силу других причин). Его безымянный создатель – бухгалтер ли Сурхохинского или председатель Экажинского колхоза, а всего вероятней, что это был какой-нибудь образованный мулла, – заслуживал не преследования, а Сталинской премии! Подумать только: и «овцы» целы (это почти буквально), и «волки» (из райкома и даже обкома партии) сыты!
Умение аккуратно все «нарисовать» и никому не проговориться – вот два условия, при которых этот метод был возможен и эффективен. Иными словами, он реализуем только в монолитных социумах, какими, бесспорно, до войны еще были горские аулы с их религиозной и родовой (тейповой) спайкой, и какими, скажем, никогда не были раздираемые тысячами внешних и внутренних противоречий казачьи станицы. Думаю, отсюда и недоуменноплаксивый тон чекистов – составителей отчета: забыв о том, что экономически такая «пиратская корпорация», такой лжеколхоз лучше справляется с плановыми заданиями, чем настоящий, они заводятся и заходятся от возмущения: как это так горцы не закладывают друг друга? Что же это у них там в аулах – и бедноты нет, т. е. нет и классов? Тогда как это понимать – что вся марксова теория в горах не действует?
Между прочим, и впрямь не случайно то, что этот «метод» возник в горах, где первой колхозному строю сопротивляется сама природа. Суровость климата, скудость почв, малость и изрезанность пахотных участков, изолированность и многоконтурность пастбищ и сенокосов осложняют применение какой-либо техники и предопределяют низкую товарность и ориентацию на местное потребление. Террасированные (что, впрочем, более характерно для засушливых дагестанских гор) пашни или сады и затерянные в лесах сенокосы охотнее «поддаются» обработке мотыгой и серпом, чем трактором или косилкой, но привести их в движение в руках горянки или (реже) горца может только инстинкт выживания и частнособственнический интерес, но никак не инструктор райкома партии. Вместе с тем искони в горном хозяйстве, прежде всего в не могущем не быть неотгонным овцеводстве, фактически сложились элементы разумной кооперации: и летом в ауле, и зимой на дальних (как правило, арендованных у плоскостных землевладельцев) пастбищах подымный выпас был совершенно неразумен, и все личное поголовье сливалось в большую и напоминающую «колхозную» аульскую отару, в которой, однако, каждая голова баранты была индивидуально помечена и как бы имела отчество, т. е. владельца.
Так что, выходит, прав был не названный А. Авторхановым наблюдательный русский студент, писавший (по-видимому, даже о плоскостных аулах), что настоящих колхозов в Чечне так никогда и не было: «Хотя в аулах и были представители “Заготзерно” и “Заготскот” и даже колхозные председатели, но в действительности все выглядело так, как будто крестьяне являются самостоятельными» .
В начале и середине 1930-х гг. на Северном Кавказе прошел ряд вполне националистических кампаний, как, например, по «коренизации» партийной и советской номенклатуры и переводу делопроизводства в районах и сельсоветах на национальные языки, по созданию национальных письменностей и даже по латинизации национальных алфавитов. Отдельные литературные языки были созданы и для ингушей с чеченцами – в надежде, что и республики у них будут отдельные, хотя большей языковой близости нельзя себе представить. В середине 1930-х гг. их даже собирались использовать в делопроизводстве низовых административных ячеек .
Однако возобладал курс на языковую и культурную ассимиляцию, т. е. на русификацию. Ему, кстати, неплохо соответствовал и новый курс на национально-административную консолидацию: 15 января 1934 г. Чеченская и Ингушская АО – первыми в такого рода кампании – были объединены в единое целое (см. ниже), к тому же с единым, как все-таки оказалось, литературным языком. Именно тогда, в 1936 г., Сталин впервые заговорил всего лишь о 60 народах СССР, что нашло отражение и в переписи 19371939 гг. (тогда как в 1926 г. было 200 народов, или, по уточненным данным 1927 г., – 172 народа) .
Что же до процесса разукрупнения в РСФСР, то на Северном же Кавказе оно началось несколько парадоксально – с манифестации скорее противоположной тенденции: в ноябре 1931 г. Дагестанская АССР была введена в состав Северо-Кавказского края, а 15 января 1934 г. АО Ингушетия была объединена с Чеченской АО в единую Чечено-Ингушскую АО с центром в Грозном и в составе Северо-Кавказского края .
И только после этого, как по волшебству, началось раскассировать самого Северо-Кавказского края, простоявшего 10 лет. Сначала он был разделен на две половины: западную – Азово-Черноморский край (центр – Ростовна-Дону) и восточную – собственно Северо-Кавказский край (центром сначала был Пятигорск, а с января 1936 г. – Орджоникидзе). В состав Азово-Черноморского края вошли территории нынешних Ростовской области и Краснодарского края, а также Адыгейская АО и Северная обл. (Миллерово). В составе Северо-Кавказского края остались территория нынешнего Ставропольского края, а также почти все автономные области Северного Кавказа: Кабардино-Балкарская, Карачаевская, Черкесская, Северно-Осетинская и Чечено-Ингушская.
С принятием 5 декабря 1936 г. новой Конституции территория РСФСР заметно сократилась, так как из ее состава были выведены Казахская и Киргизская АССР (они были преобразованы в Казахскую и Киргизскую ССР), а также Кара-Калпакская АССР, которая была включена в состав Узбекской ССР. Одновременно с таким сокращением территории РСФСР на юге было произведено повышение статуса ряда автономных областей до ранга АССР, в том числе Кабардино-Балкарской, Северо-Осетинской и Чечено-Ингушской. Последняя, в частности, была конституирована 20 июня 1936 г. При этом столица Пригородного района Чечено-Ингушской области парадоксальным образом еще долгое время была прописана в Орджоникидзе. Предусмотренный ВЦИК перенос райцентра в селение Базоркино в 1936 г. так и не был осуществлен, так что 17 февраля 1940 г. к этому вопросу пришлось возвращаться заново и объявить райцентром селение Шолохи .
Разукрупнение последних «больших» областей и края в конце сентября 1937 г. стало самым массовым аккордом размельчения старых крупных единиц административно-территориального деления. Азово-Черноморский край на Северном Кавказе был разделен на Краснодарский край и на Ростовскую область. В феврале 1938 г. пять северных районов Дагестанской АССР были переданы в виде Кизлярского округа в состав Орджоникидзевского края (так стал называться с марта 1937 г. Северо-Кавказский край, под этим именем встретил он и войну). В 1943 г. Орджоникидзевский край был переименован в Ставропольский.
Чечено-Ингушской АССР (ЧИ АССР) как административно-территориальному образованию было всего два с половиной года, когда в январе 1939 г. была проведена Всесоюзная перепись населения, призванная заменить «дефектную» перепись 1937 г., результаты которой не получили одобрения в ЦК ВКП(б). В самой Чечено-Ингушетии, а точнее в девяти ее высокогорных районах, доступ в которые в январе мог бы быть затруднен или невозможен, перепись поводилась даже раньше – в ноябре 1938 г. По итогам переписи 1939 г., в республике проживало 697 007 чел., или 0,4 % населения СССР . Большинство составляли чеченцы (368 446 чел., или 52,9 %), что соответствовало 90,3 % всех чеченцев в стране (еще 26 419 чеченцев проживали в Дагестане, причем компактно, в пограничных с ЧИ АССР районах). Ингуши – 83 798 чел., или 12,0 %, – были третьей по численности национальностью в республике, их уровень концентрации в своей «титульной» республике – 90,9 % – был даже выше, чем у чеченцев (кроме ЧИ АССР они проживали еще в соседней Северо-Осетинской АССР – 6106 чел., главным образом в Орджоникидзе и смежном Пригородном районе). Как чеченцы, так и ингуши были преимущественно сельскими жителями (92,6 и 97,8 %), их общая доля в сельском населении (84,9 %) на 22,0 % превышала их долю в населении ЧИ АССР в целом.
В противоположность им русские – второй по численности этнос Чечено-Ингушской АССР (201 010 чел., или 28,8 %), а также проживавшие в республике украинцы, армяне, евреи и татары тяготели к городам (на горожан из их числа приходилось соответственно: 70,7; 59,1; 96,4; 91,6 и 80,0 %). Доля русских в городском населении составляла 71,5 %, второй по численности городской нацией были чеченцы, но на них, даже вместе с ингушами, приходилось всего 14,6 %.
В целом по ЧИ АССР доля городского населения составляла 28,5 % против 32,9 % в СССР: из северо-кавказских автономий этот показатель был еще ниже только у Дагестана, Кабардино-Балкарии и Адыгеи. Урбанизированность чеченцев составляла всего 8 %, а ингушей 9,5 % (против 37,8 % у русских и 20,5 % у осетин).
По возрастной структуре ЧИ АССР выделялась повышенной долей стариков (старше 60 лет) и детей (до 15 лет) – 8,6 и 41,1 % против 6,6 и 36,0 % по СССР. В то же время доля грамотных среди населения от 9 лет была здесь одной из самых низких в стране (57,9 % против 81,2 % по СССР), особенно на селе (46,6 % против 76,7 %), тогда как грамотность среди городского населения была почти «на уровне» (82,5 % против 89,5 %).