В. И. ШЕРЕМЕТ
«Под царскою рукою…»
Российская империя и Чечня в ХЕХ – начале XX в.
Поступь империи: военно-политическое продвижение России
на Северный Кавказ. Большая Кавказская война
Кавказская война (1818-1864), едва ли не столетие определяла движение ума и направление пера многих русских историков, публицистов и литераторов. К числу их надо отнести и обобщающие, но лично прочувствованные и обдуманные оценки А. С. Пушкина, А. С. Грибоедова и М. Ю. Лермонтова, современников самой активной фазы покорения Чечни и Дагестана. Одним из первых из «пишущего сословия» России модель оценки ситуации на Кавказе предложил П. И. Пестель. Его мнение о «горской проблеме» можно считать оценкой ситуации и политическим прогнозом устройства «вольных обществ» горцев Кавказа.
Неподцензурная «Русская Правда» П. И. Пестеля содержала крайне пессимистическую оценку возможности превращения горских народов в мирных и спокойных соседей. «Сии народы не пропускают ни малейшего случая для нанесения России всевозможного вреда, – писал Пестель в 1824 г., – и одно только то средство для их усмирения, чтобы совершенно их покорить; пока же не будет сие в полной мере исполнено, нельзя ожидать ни тишины, ни безопасности, и будет в тех странах вечная война» .
Радикально-государственный ум устроителя новой России узрел лишь два способа решения судьбы горцев, точнее, земель, ими населенных, но, по мнению Пестеля, безоговорочно принадлежащих России. «Мирных горцев… оставить в их жилищах и дать им российское правление и устройство, а буйных… силой переселить во внутренность России, раздробив их малыми количествами по всем русским волостям…» .
Пределом колонизаторского цинизма звучит идея Пестеля о том, что следует введением русских поселений на отнятых у «буйных жителей» Кавказа землях «изгладить на Кавказе все признаки прежних его обитателей и обратить сей край в спокойную и благоустроенную область русскую» .
Полное отсутствие этических сдерживающих норм в системе государственной целесообразности адекватно отвечало утопическим планам Пестеля – разрушителя, ликвидатора (в теории) всей императорской фамилии, сторонника создания рационального государства с использованием богатейших природных условий Кавказа.
Другая сторона парадигмы «Русской Правды» в данном аспекте заключалась в ликвидации горского вольнодумства и «развращающего устойчивую русскую общину многообразия национальных приоритетов».
Примеры первого направления – государственного романтического утопизма, например, – содержатся в деловых и частных заметках А. П. Ермолова, сурового «проконсула Кавказа» . Аналогичные высказывания можно проследить у целой плеяды царских генералов на Кавказе. Таковые по службе карали и усмиряли, а когда выпадало свободное время, умствовали в позволительных пределах и оставили свои записки, в которых пестелевская умозрительная жестокость отчасти смягчалась тем, что «штыком горца не достать» .
Заметим, что взлет великих военачальников нередко завершался на горных тропах Чечни, но никогда там не начинался. Об этом свидетельствует судьба многих российских генералов – И. В. Гудовича, И. И. Дибича, И. И. Паскевича, П. Д. Цицианова, Э. В. Бриммера и др.
Следует признать, что «вольная Россия» тоже оказалась в плену представлений о «диких горцах». В отличие от авторов в эполетах, «свежие умы России» увидели в борьбе с «дикими чеченцами» нечто куда большее, чем смертельные схватки.
Так, Платон П. Зубов (заметим, человек абсолютно далекий от любвеобильных братьев Зубовых, подвизавшихся при страдавшей от одинокой, душной старости императрице) в основательном обзоре военно-политических акций на Кавказе сделал чеченцев и дагестанцев не только решающей преградой к упрочению влияния России в Закавказье. Горцы Северного Кавказа представлены им как «досада» на пути к высокой и благородной цели – выполнить христианский долг России перед единоверной Грузией, прикрыть ее от турок и персов .
Идея защитить христианство на Южном Кавказе и подавить смуту на Северном Кавказе понравилась в Зимнем, окрепла на Певческом мосту (т. е. в российском МИДе) и не раз затем эксплуатировалась, корреспондируясь с проблемой замирить балканских мусульман Турции – во имя выгод и Османской, и Российской империй. Значимость самих малочисленных мусульманских сообществ, будь то на турецком Кавказе, на Кавказе русском или в Европейской Турции, великие умы Петербурга (впрочем, и Стамбула тоже) не очень интересовала
В принципе, религиозно-благотворительный аспект войн России с горцами, с Турцией, с Персией удачно выплывал всякий раз во время обострения Восточного вопроса» .
Не обошел своим вниманием проблему «свободный горец – это угроза затравленному крепостному россиянину» и П. Я. Чаадаев – первая жертва психиатрического освидетельствования в политических целях, «мудрец с безумным взором», «русский суфия». В 1852 г. он тщетно выпрашивал в московской полицай-почтмейстерской конторе у А. Я. Булгакова копии писем (ненадолго, только глянуть!) великого благоустроителя Юга России М. С. Воронцова о кавказских горцах, «особливо о Хаджи Мурате и о делах чеченских». Он искал примеры и пути к свободе через опыт стойких горцев .
Загадочнейший из декабристов – М. С. Лунин, возможно, первым в России осознал, что покорение Кавказа и любое (!) замирение горцев – «вопрос важнейшего достоинства для будущей судьбы […] Отечества». Это писал человек, который, вероятно, вообще первым в Европе, а не только в России осознал невозможность военного решения проблемы. «Неправильное начало» (А. Е. Розен) и «избыточное, дорогое продолжение» (А. П. Ермолов, Р. А Фадеев) Кавказской войны заставляли историков – литераторов – генералов искать пути решения проблемы. Авторы прошли путь от прямого следования английским образцам в колониальной Индии до идеалов европейского судопроизводства в «вольных горских обществах». Однако и то и другое вскоре дополнилось распространившимся в 1870-1880-х гг. убеждением, вошедшим в наиболее крупные работы: «Подчинение христианским гражданским законам равняется для туземца насилованию на каждом шагу его веры, связанной с самыми мелочными обычаями жизни» .
За полсотни лет эту идею, ушедшую в песок верноподданнических записок, высказывал знаток Востока, дипломат-поэт А. С. Грибоедов: «Дайте народу (Кавказских гор. – В. Ш.) им же самим выбранных судей, которым он доверяет» .
А. С. Пушкин, тоже не услышанный современниками, призывал: «Кавказ ожидает христианских миссионеров […] Легче для нашей лености в замену слова живого выливать мертвые буквы и посылать немые книги людям, не знающим грамоты» . Однако концепция христианского миссионерства так и скончалась при рождении.
Систематическое описание действий России в Чечне на научном уровне одним из первых предпринял генерал Р. А. Фадеев, участник, идеолог и историограф покорения горцев. В своей книге (первое издание вышло в 1860 г.), которую ценят и исследователи XXI в., он показал отношение в России к войне на Кавказе как к смуте «в терра инкогнита», окончившейся пленением Шамиля .
Его современник, декабрист А. Е. Розен, в 1858-1859 гг. завершил свои «Записки», в которых покорение Кавказа назвал 140-летней войны . Еще один автор из этого же круга военных историков, Н. Н. Раевский-младший, также отмечал исключительную длительность завоевания Кавказа Записки Н. Н. Раевского-младшего свидетельствуют о безукоризненном выполнении автором воинского долга, но при этом полностью лишены пафосных всплесков в описании жестокости войны. Автор проводит интересную историческую параллель – он сравнивает покорение Кавказа русскими войсками и завоеванием Америки испанскими конкистадорами – с теми же сомнительными успехами для властей и несомненными страданиями простого люда и солдат с обеих сторон .
Этих авторов объединяет то, что они первыми постарались понять причины, приведшие Россию на Кавказ (необходимость охранять южные границы), первыми связали разделы Польши конца XVIII в. и войну на Северном Кавказе с новой екатерининской геополитикой (в нашем понимании), попытались оценить значение «приобретенного края» для судеб Большой России.
В историографическом плане следует признать утвердившейся в конце XIX в. концепцию войны на Кавказе как славной, хотя и многотрудной страницы истории, послужившей, в конечном итоге, к славе великой империи. Таковы были положения основательных в документальном плане многотомных военно-политических монографий Н. Ф. Дубровина , В. А. Потто , Р. А. Фадеева .
Публикация документов в нашем издании начинается с обзора событий, связанных с движением чеченца из «сильного» тейпа Элистанжхой, что в селении Алды, по имени Учерман, или Ушурма (1760-1794). При знакомстве с документами об Ушурме, которого его дагестанские исламские муршиды назвали шейхом Мансуром (араб, «победитель», точнее, «одаренный победой») за аскетизм, дар говорить рифмованной прозой (что так ценится на Востоке) и, видимо, некоторые экстрасенсорные способности, которые он использовал во благо болящих и смятенных духом, следует учесть следующее. Ушурма приступил сначала к борьбе с пороками в самом чеченском обществе: с кровной местью, с завистью и стяжательством, стремлением к богатству. Как истый суфий, он начал с проповеди самопознания и совершенствования каждого человека на пути к познанию Аллаха. В этом он преуспел и сумел распространить ислам во многих «заблудших» чеченских душах. Когда же под влиянием прагматичных тейповых вождей Западного Дагестана, Кабарды и Чечни он перешел к проповеди, а затем практическому осуществлению газавата – священной войны против русских и им «предавшихся», то ряды его сторонников существенно поредели. Влияние исламского понимания мюридизма как слепого следования за имамом еще не дошло тогда до гор Чечни.
Сторонники Ушурмы (Мансура) с трудом воспринимали текст и смысл бесчисленных фетв и ферманов – грамот, исходивших от османских султанов-халифов Абдул Хамида I и Селима III. Султаны призывали горцев к дальним походам против «чариче Катерины», задумавшей захватить Стамбул и Черноморские проливы и поднять против султана всех его христианских подданных «где-то в Румелии».
Все это было бесконечно далеко и практически непостижимо по форме и по жизненным установкам для кавказских горцев. Ингуши вообще не поддержали «стамбульского суфия»: еще в 1770 г. ингушские тейпы признали суверенитет России.
Шейх Мансур оказался единственной реальной фигурой в большой эпистолярной войне, которую развернули в 1780-1790-х гг. Екатерина II и османские султаны. Речь шла о «греческом проекте» русской царицы, под флагом которого она намеревалась поднять повстанческое движение христианских подданных турецких султанов. В ответ Стамбул вспомнил о зеленом знамени Пророка и принялся поднимать на восстание всех мусульманских подданных России от Приднестровья и Крыма до закаспийских и сибирских просторов .
Фактический уход из-под влияния шейха Мансура жителей равнинного Предкавказья (горные чеченцы составили небольшой отряд, скорее охрану шейха, чем боевую единицу) определил неудачу (1791) этого незаурядного духовного лидера и слабого политического вождя.
Ясский мирный договор 1791 г. с Османской империей, урегулирование русско-турецких отношений в середине 1790-х гг. и начало реформ в Турции, наконец, стремительный, хотя и нереализованный порыв Наполеона Бонапарта к Каиру, Стамбулу и Тегерану еще раз бросили на чашу геополитических весов судьбы горцев Кавказа.
Восточный вопрос, основной содержательной частью которого были освободительная борьба подвластных туркам-османам народов Балкан и Передней Азии, а также соперничество великих держав за влияние в местах этно-конфессиональных разломов Османской империи, с начала XIX в. значительно осложнился. Прежде всего из-за втягивания в конфликты Англии, Франции и России, причем за счет не только Турции, но и Ирана.
Будучи не в состоянии разрешить собственные противоречия, Стамбул и Тегеран на рубеже XVIII-XIX вв. обращали свои взоры далеко на запад, а руки протягивали к богатым кавказским землям. К тому же стратегическое положение Северного Кавказа, лежавшего на путях в Индостан, к Персидскому заливу, к Причерноморью и Прикаспию, и сама идея: «с кем горцы, тот и владыка перевалов Седого Кавказа», – заставляли иранских шахов и турецких султанов то сговариваться, то воевать. И постоянно «торговать» +непокоренными горскими перевалами в европейских столицах. Так видится картина начала самой долгой и трагической «войны за Кавказ», захватившей народы России, Северного и отчасти Южного Кавказа, а также сопредельные страны Ближнего и Среднего Востока на добрую половину XIX в.
Следует подчеркнуть, что фактически «войну за Кавказ» в XIX в. начал Иран, потребовавший в 1804 г. вывести русские войска из Азербайджана, Грузии и Дагестана и призывавший всех горцев Северного Кавказа, включая горных чеченцев, нападать на русские отряды и наглухо закрыть горные перевалы .
В 1806-1812 гг. Турция, начавшая затяжную войну с Россией с требования отказа России от принятия в подданство Имеретин, Гурии и Мингрелии, наводнила, судя по турецким источникам, своими эмиссарами Кабарду и междуречье Терека и Сунжи, особенно чеченские аулы.
Целеустремленная проповедь газавата, подкрепленная деньгами и оружием, возымела действие. Некоторые кабардинские князья вооружили своих чеченских и ингушских, условно говоря, вассалов для набегов на Кавказскую оборонительную линию. Снова на рынках Алеппо, Измира и Стамбула появились в «свободной продаже» русские рабы – лакомая добыча набегов. В ответ прокатилась волна жестоких карательных экспедиций.
Бухарестский мирный договор 1812 г. между Россией и Турцией формально урегулировал пограничные споры в районе Анапы и р. Риони в пользу России. Мятежным князьям пришлось распустить свои отряды. Тем более что в 1810 г. Абхазия добровольно присоединилась к России, а Ингушетия тогда же не только добровольно, торжественным актом вошла в состав Российской империи, но и согласилась на введение русского контингента в Назрань во избежание стычек с промышлявшими набегами отрядами горских чеченцев. Этот документ под названием Владикавказский договор от 22 августа 1810 г. (ст. ст.) фактически перевел отношения России с частью вайнахских (ингушских) тейпов с уровня разовых присяг отдельных старейшин на уровень перехода всего ингушского народа в подданство России .
Однако очередная благоприятная возможность взаимовыгодного сотрудничества реализована не была
С одной стороны, ситуацией были недовольны влиятельные силы среди кабардинских князей и чеченских старейшин, которые уже не одно десятилетие были втянуты в систему набегов как форму политического маневрирования и экономического существования. С другой – русские войска во время экспедиций к аулам не раз нарушали заповедь светлейшего князя Г. А Потемкина – завершить «дело» шейха Мансура без пролития крови.
Злоупотребления русских военных чинов вызывали соответствующий отпор, а непрекращающиеся интриги турок и иранцев, за спинами которых проглядывали тени европейских дипломатов и разведчиков в Тегеране и Стамбуле, дополнительно (и существенно!) усугубляли напряженность.
Итак, можно констатировать, что зоной латентного конфликта Северный Кавказ являлся задолго до фактического начала так называемой Кавказской войны. Фаза соскальзывания в пролонгированный вооруженный конфликт началась в 1816-1818 гг.
В мае 1816 г. один из самых популярных генералов Отечественной войны 1812 г., А. П. Ермолов, человек по характеру властный, требовательный до беспощадности к себе и к окружающим, хороший стратег и изощренный мастер военной хитрости, получил назначение на пост главнокомандующего на Кавказе. С 1820 г. в зону его ответственности были включены бескрайние просторы от Азовского моря и земель Войска Донского до Грузии, Кавказской и Астраханской губерний.
Развертывание казачьего землепользования в Предкавказье и перенос устоявшейся в сознании местного населения Кавказской военной линии с р. Терек непосредственно к подножию Кавказского хребта было справедливо воспринято в горских обществах как отказ от прежних договоренностей и переход к планомерному и полному подчинению всего горного Кавказа военно-административной власти Петербурга.
Планам А. П. Ермолова посвящен ряд весьма ярких документов нашего издания.
1818 год – условная дата начала Кавказской войны. Она связана с серией выступлений чеченцев и всех, кого называли обобщенно «черкесы», против начала строительства (по приказу А. П. Ермолова) опорных крепостей Грозная (1818), Внезапная (1819) и Бурная (1820). «Кавказ, – писал А. П. Ермолов, – это огромная крепость, защищаемая полумиллионным гарнизоном. Надо штурмовать ее или овладеть траншеями» .
Серия публикуемых нами документов позволяет проследить, как Сунженская укрепленная линия фактически лишила горцев возможности в полной мере распоряжаться дарами плодородной долины р. Сунжи.
Наиболее пострадали чеченские аулы, от жителей которых, помимо естественного требования прекратить разбойничьи набеги на мирные селения, требовали выполнения изнурительных хозяйственных повинностей типа вырубки вековых лесов для прокладки военных дорог (опыт шаха Тимура?), уплаты неведомых ранее податей, а также поставки продовольствия, фуража и т.д.
А. П. Ермолов, кроме того, оттолкнул от себя огромную силу – кабардинскую духовно-феодальную верхушку. Это стало следствием, во-первых, того, что вместо духовных судей – кади – он ввел Временный суд по гражданским делам, который фактически не учитывал местную специфику. Во-вторых, последовал временный запрет на паломничество к святыням ислама – в Мекку и Медину. Но он был столь болезненно воспринят в исламских общинах, что в виде протеста даже не слишком приверженные догматам веры светские и духовные лица из числа кабардинцев бежали из долины Терека – или в свободную, как им казалось, Нагорную Чечню, или в труднодоступные районы Дагестана.
В свою очередь, оскорбленные поборами и притеснениями «плоскостные чеченцы» (см. док. № 6) начали мучительный отход назад, в горы Аварии – Горного Дагестана, а также в горные районы собственно Чечни. Переполнялся демографический резервуар, скупые горы не могли прокормить всех тех, кто ушел на равнины три-четыре поколения назад. Росло сопротивление. Недовольные все чаще высказывали свой протест под религиозным знаменем ислама.
Мусульманское духовенство (кади, муллы, шейхи, пиры) по-своему воспользовались ошибками ермоловских «укротителей фанатизма». Недостаток религиозного рвения (тем более понимания сути коранических установок среди чеченцев) они подменяли лозунгами политического характера – ниспровержение иноземного ига, создание свободного горского государства ит.д.
Двойную игру вели все: и А. П. Ермолов, старавшийся подкупом и раздачей чинов разобщить феодально-тейповую верхушку, и сами местные правители, начавшие буквально выторговывать для своих владений права создавать наемные отряды. Некоторые правители из Дагестана перебрались в Иран.
Мюридизм как религиозно-политическая оболочка сопротивления горцев начал свое распространение с востока Чечни и сопредельных районов Дагестана .
Лозунг создания исламского государства витал в воздухе. Призыв «Во мщении – жизнь!» находил благодатную почву в социально разобщенной, этнически пестрой среде, охваченной одним общим порывом – отбросить русских пришельцев за Терек и Кубань.
Разрозненные выступления следовали одно за другим. В 1817-1818 гг. чеченский отряд начал вылазки против кордонной линии на р. Сунжа. Его поддержал аварский горец Нур-Мухаммед с частью своего клана. В 1824 г. зафиксировано первое серьезное выступление под лозунгом мюридизма. Повстанцев возглавил чрезвычайно авторитетный своим благочестием шейх Мухаммад Ярагинский (1761 или 1777-1838 или 1848) родом из аула Яраги в Южном Дагестане. К нему примкнули известные своими удачными набегами на казачьи станицы и выгодной продажей в Иран и Турцию пленных и награбленного имущества выходцы из чеченского аула Майюртуп. Ранее шейх насилие не одобрял, призывал к покаянию и духовному газавату против дьявола в думах соплеменников. Однако насильственное «замирение» Кавказа изменило взгляды шейха в пользу вооруженной борьбы с царскими войсками. Турецкие историки отмечают, что к этому времени относится появление в Чечне и Дагестане все новых и новых эмиссаров из Тегерана и Стамбула .
Неправильные и неправомерные действия военно-колониальной администрации, этносоциальная нестабильность в регионе, подогретая деньгами и оружием, поступавшими из-за гор, стимулировали нарастание напряженности в регионе.
В 1825-1828 гг. Россия прикладывала массу усилий – сначала дипломатических, а затем и военных, – чтобы остановить кровавое подавление османами греческого освободительного движения и прекратить вторжение египетских и турецких карательных войск в Грецию. И в это же самое время на территории Большой Чечни войска А. П. Ермолова и Г. X. Засса огнем и мечом усмиряли непокорных чеченцев.
В условиях военного времени (это период двух войн: русско-иранской 1826-1828 гг. и русско-турецкой 1828-1829 гг.) Отдельному кавказскому корпусу удалось блокировать несколько попыток прорыва сначала иранских (1827), а затем турецких (1829) иррегулярных сил на Кавказ. Нами достоверно, по османским хроникам и российским архивам, доказано, что тогда чеченцы и не пытались создать сколько-нибудь организованное, скоординированное с персами или османами выступление в тылах русских войск .
Туркманчайский договор 1828 г. и Адрианопольский мир 1829 г. гарантировали Южный Кавказ от посягательств Ирана и Турции. На Северном Кавказе началась ликвидация ханств в Дагестане. Борьба в Чечне обострялась.
Наступала эпоха имама Шамиля.
Представленная подборка документов о деятельности русской военноколониальной администрации на Северном Кавказе, начиная с 1820-х гг., отличается от обширного корпуса опубликованных ранее документов о Кавказской войне несколькими существенными особенностями. Прежде всего тем, что через чеканные строки документальных свидетельств во взаимосвязи показаны особенности становления, развития и специфики борьбы чеченского народа за независимость. И в первую очередь это относится к попытке формирования на этнорелигиозной основе имамата Шамиля – государственности, которой чеченцы так и не получили.
Публикуемые документы дают возможность проследить генезис поэтапной колонизации Кавказа и двойственный характер имамата без неоправданных экскурсов и аналогий из прошлого в будущее. Непредубежденный читатель увидит, что вплоть до Восточных войн эпохи промышленного капитализма (1853-1856, 1877-1878) события на Кавказском театре военных действий и экспедиционно-карательные мероприятия царских властей укладывались в параметры «большой политики» держав, подчиняясь существенно более масштабным задачам, чем взятие того или иного чеченского аула. Суть кавказской проблемы для России составляло расширение хозяйственно-экономических связей и предотвращение проникновения в зону латентного конфликта Ирана и Турции.
Собственно военно-колониальный характер события носят с середины 1820-х до середины 1860-х гг. В этот период укладываются, во-первых, действия предшественников Шамиля, проложивших первые тропы вооруженной борьбы за создание государственности на основе шариата и обычного права. Во-вторых, деятельность самого имама Шамиля. В-третьих, начатки урегулирования проблемы Чечни и Ингушетии в рамках российской государственности, освободившейся от крепостнических пут вскоре после падения Шамиля.
Двойственный характер имамата как религиозного и политического феномена освободительного движения горцев Кавказа также раскрывается через впервые публикуемые нами документы. Рамки данного сборника не позволяют во всей полноте показать, что война в горах Чечни и Дагестана отнюдь не была лишь неудачным экспериментом подавления окраины центром. Однако заметим, что события Большой Кавказской войны (1818-1864) адекватны эпохе антиколониальных, национально-освободительных войн, охвативших регионы запаздывающего развития на Востоке, – от борьбы Абд эль-Кадера Алжирского против Франции, Мухаммеда Али Египетского против османских владык, движения бабидов в Иране, войн афганцев против английской колонизации, беспорядков в англо-индийской армии и восстания сипаев и вплоть до движения тайпинов и Опиумных войн против вторжения европейцев в далеком от Чечни Китае . Колониализм во всех его проявлениях как функция промышленного капитализма вызывал защитную реакцию в самых разнообразных формах, включая оказавшийся неустойчивой политической системой имамат Шамиля.
Публикуемые нами документы позволяют взглянуть на имамат и его эволюцию, во-первых, в контексте героической борьбы за свободу «малой родины». Во-вторых, раскрыть те явления и процессы в имамате, которые постепенно истощали и разоряли до критического уровня воевавший несколько веков этнос, вели к росту фанатизма и жертвенности как последнего прибежища свободы выбора, к изоляции Восточной Чечни от других районов Кавказа, тормозили социально-экономическое и культурное развитие многострадального народа.
Документы сборника дают представление обо всех трех этапах Большой Кавказской войны и сопротивлении мятежного этноса. Оно начало обретать размах и формы после выступлений чеченцев против обустройства военной границы в 1818-1825 гг. На этом этапе на первый план выдвинулся другой сподвижик Мухаммада Ярагинского. В документах часто встречается имя Гази Мухаммада, иначе Казн Мухаммада. Именно этот человек, талантливый военачальник и проповедник, провел первые организационные мероприятия (1829 г.) по созданию ударных чеченских сил (до 15 тыс. сабель!) и разгромил регулярные российские войска. Например, в 1831 г. был взят г. Кизляр. При нем набирал новый боевой опыт и укреплял свой авторитет сам Шамиль, безгранично доверявший «Льву ислама» Гази Мухаммаду, геройски погибшему под Гимрами 10 октября 1832 г.
Крах Казн Муллы Мухаммада и его гибель в ауле Гимры убедили повстанцев в необходимости более тщательной подготовки боевых операций и организации тылового обеспечения, в невозможности вести газават по старинным образцам, на манер разбойничьих набегов.
Еще один, помимо Шамиля, упоминаемый в наших документах мюрид Мухаммада Ярагинского, воин и аскет Гамзат-бек, тоже не выдержал испытания систематической организацией горной войны. В 1834 г. он выпустил на волю дух мщения – были убиты члены уважаемого семейства аварских ханов… Недолго прожил и нарушитель вековых запретов.
Третьим вождем повстанцев на исходе 1834 г. стал Шамиль . Сын простого узденя из аула Гимры на четверть века превратился в фигуру национального масштаба.
После серии побед и поражений в августе 1839 г. Шамиль под ударами русских войск ушел в неприступные горные районы. Завершился первый этап Кавказской войны.
Второй этап Большой Кавказской войны охватывает период с начала 1840-х до начала 1850-х гг. К этому времени относится, как увидит читатель, основная военная, а также и государственно-организационная деятельность Шамиля как главы образованного в ходе вооруженной освободительной борьбы имамата. Военные действия чеченцев против русских войск приобрели характер не просто затяжной горной войны – войны на выживание.
Назначение наместником на Кавказе (и Юге России) и командующим Кавказским корпусом выдающегося государственного деятеля XIX в., героя Заграничных походов русской армии в 1813-1818 гг. князя М. С. Воронцова привело к стратегическим подвижкам в действиях русских войск. Это хорошо просматривается в публикуемых документах. Военные действия сопровождались хозяйственным освоением «замиренных» аулов, серией тайных дипломатических контактов с возможными сторонниками России, с лидером движения лично, созданием системы пропаганды «замирения» среди горцев и весомой материальной поддержкой всех недовольных Шамилем. А число таковых росло по мере усиления абсолютной личной власти Шамиля, увеличения невосполнимых потерь в его отрядах, нарастания лишений среди героически сражавшихся с превосходившим противником горцев, оставленных (не без прямых приказов Шамиля) без жизненно необходимых связей с жителями плоскостной Чечни и с казачьими станицами.
Идеи «замирения» Северного Кавказа с опорой на самих кавказцев были впервые апробированы в период наместничества известнейшего государственного деятеля и «устроителя» всей Новороссии князя М. С. Воронцова (1845-1854).
Суть преобразований, проводившихся при его общем руководстве, состояла в постепенной прокладке дорог через хребты (силами Кавказского корпуса и мирного населения), благоустройстве гаваней и портов. Опорой всех мероприятий должны были стать племена, где существовала четко выраженная структура внутренней власти – князья и, условно говоря, местное дворянство. Только такого типа сообщества могли, как считал М. С. Воронцов, воспринять требования Петербурга относительно регулярного и, главное, мирного управления.
Действительно, при Воронцове сложились условия для преобразования Отдельного кавказского корпуса в Кавказскую армию, численностью до 200 тыс. человек. Были пробиты главные трассы Военно-Грузинской дороги через Крестовый перевал. Окончательно открытая в 1869 г. (хотя начала действовать еще в 1799 г.), она представляла собой 208 км крупнейшего по тем временам транспортного сооружения, связавшего Тифлис и Владикавказ. Современники иногда называли ее «Суэцким каналом в горах Кавказа».
Осознавая особую роль Абхазии в тогдашних и грядущих событиях, Воронцов положил немало сил и личного влияния при дворе на строительство Военно-Сухумской дороги от Черкесска (ныне столицы Карачаево-Черкессии) через мирную Кабарду и «неустойчивые районы» к Черноморскому побережью. При нем начинались проектные работы будущей Северо-Кавказской железной дороги и Военно-Осетинской дороги.
Следует признать, что его идея опираться на горскую аристократию и союз администрации с преимущественно черкесскими племенами Западного Кавказа во имя распространения идей «порядка, мира и просвещения» в значительной степени оказалась удачной. Однако среди горцев Северного и Северо-Восточного Кавказа, которых он, человек осторожный и деликатный, называл «анархически настроенными» и постоянно находящимися в «состоянии, близком к восстанию», эта политика фактически не принесла плодов. В регионе Чечни, Ингушетии, значительной части Дагестана не было того социального слоя, который бы прочно пристегнул золотые эполеты царской службы к своему потертому бешмету.
При М. С. Воронцове богатейшие пространства Предкавказья и значительной части Северного Кавказа стали своеобразной стройкой новой России, где трудились десятки и сотни тысяч местных и перемещенных. Города Кисловодск (1830), Новороссийск (1838), Беслан (1847), Сухуми (1848), Махачкала (первоначально – Петровск-Порт), и Майкоп (оба – 1857) и другие стали узловыми центрами торговли, культуры и взаимного притяжения народов России и горцев Кавказа.
В верхушке имамата с конца 1840-х гг. и особенно в годы Восточной (Крымской) войны 1853-1856 гг. проявилось заметное разочарование вследствие неполучения ожидаемой помощи от султана-халифа. Османская империя, оказавшаяся между молотом войны с правителем Египта Мухаммедом Али, уже примерявшим султанский тюрбан, и наковальней жизненно необходимых реформ (танзимат), фактически устранилась от помощи горцам. Все ее действия свелись к рассылке религиозной литературы (и это в неграмотные аулы!) и звонким призывам продолжать священный газават. Обращенные к стамбульской верхушке призывы от Шамиля и виднейших улемов и кади имамата оказать реальное содействие повстанцам составляют сейчас целое собрание в Историческом архиве Турецкой республики. Все было тщетно. Стамбул призывал молиться, сражаться, терпеть.
Надежды на обретение поддержки возродились в связи с появлением на Кавказе эмиссаров из Лондона. Великобритания через арабов, турок и европейцев-ренегатов на турецкой службе широко пропагандировала план расчленения Юга России. Шамилю отводилась роль владыки «Черкесии», в состав которой должны были войти нынешний Краснодарский край, весь Северный Кавказ, а также Абхазия.
Однако «для служебного пользования» в Лондоне звучали совсем иные оценки. Например, от посла Великобритании в Стамбуле лорда Стредфорда де Редклиффа можно было услышать, что Шамиль – это фанатик и варвар, с которым не только нам, но и Порте (правительству Османской империи) будет трудно установить сколько-нибудь удовлетворительные отношения.
Султан Абдул Меджид, со своей стороны, туманно и щедро обещал Шамилю власть над всем Кавказом в рамках единого исламского османского государства, намекая, что ему необходим хедив, т. е. наместник, в сопредельных провинциях Османской империи… Иллюзорные надежды горцев на получение в ходе Крымской войны весомой поддержки от султанахалифа и его западных союзников быстро рухнули. Шамиль предпринял неудачную попытку прорваться к Тифлису (совр. Тбилиси), соединиться со своим наибом в Абхазии… Вскоре он окончательно разочаровал и Стамбул, и англо-французских союзников Турции. А сами горцы часто не видели различия между «неверными» – как русскими, так и формальными союзниками Шамиля по антироссийской коалиции в Крымской войне – англичанами и французами.
Документы мирных переговоров в Париже (весна 1856 г.) отражают чисто тактические ухищрения турецкой и англо-французской дипломатии, стремление манипулировать идеями «независимой Черкесии и Дагестана ». Так завершился для Шамиля второй этап Кавказской войны.
С конца 1856 г. и до пленения Шамиля (1859) – завершающий этап борьбы. Этот период отличает то, что обе противоборствующие стороны искали приемлемые формулы завершения войны. Обещания наместника Кавказа князя А. И. Барятинского были обильными и сладкими, как халва на свадьбе. «Прокламация к чеченскому народу» (1859) содержала обещания свободы вероисповедания, обычаев (адата) и защиты народных судов, защиты и поощрения торговли, земледелия и ремесел.
А. И. Барятинский, будучи одним из выдающихся кавказских наместников, определил основные принципы управления горскими народами, названные им «военно-народными», т. е. предполагавшими сочетание военных и гражданских управляющих институтов власти (но на деле они сводили и гражданские институты к полицейским). В составе административного аппарата наместника имелось горское управление, которое и решало в инструктивном порядке все вопросы, связанные с горскими народами; ни о каком местном самоуправлении последних до 1917 г. не было и речи .
Кадровой политикой царского правительства на Северном Кавказе была установка на подключение к управлению выходцев с Кавказа, но ни в коем случае не теми народами, к которым они сами принадлежали: так, начальником Терской области был армянин М. Т. Лорис-Меликов, а Ингушского (а затем Кабардинского) округов – дагестанец Нурид. Даже наибов можно было назначать из числа казаков и офицеров.
Одновременно продолжались безнадежные попытки Шамиля обрести поддержку на Западе или в Стамбуле. Однако так называемые чеченские комитеты Англии и Турции использовались в основном не для поддержки Чечни, а в интересах ренегатов-европейцев, находивших себе неплохие должности в реформируемой османской армии, а позже (1863-1864) польской эмиграции.
Чеченская проблема стала разменной монетой в интригах польской аристократической эмиграции и в Париже («Отель Ламбер» ) вне какой-либо связи с реальным положением дел в горах Чечни.
Острая антирусская направленность спекуляций вокруг «Черкессии» ряда политических деятелей великих держав, усиление английской экспансии к северо-западу от Британской Индии, наконец, новые задачи, стоявшие перед Россией в Средней Азии, заставили Петербург активизировать подавление последних очагов сопротивления горцев. В мае 1864 г. было занято урочище Кбаада (ныне Красная Поляна), последний очаг сопротивления племени убыхов.
Большая Кавказская война завершилась. Ход и итоги ее еще предстоит долго и кропотливо изучать. В этом, мы надеемся, и историкам, и всем заинтересованным читателям помогут публикуемые нами документы.