В.И. ШЕРЕМЕТ
«Под царскою рукою…»
Российская империя и Чечня в ХЕХ – начале XX в.
Краткие замечания об истории вайнахов и их отношениях
с Русским государством до начала XIX в.
Пристальное – на документальном и аналитическом уровне – внимание общественности к проблемам истории Чечни во многом связано с тем, что «мятежный этнос», герой нашей публикации, на протяжении столетий то исчезал с геополитической карты мира, окутанный облаками своих величавых гор, то появлялся вновь. Чаще всего его появления на общем историческом полотне: Кавказ, Ближний Восток, Юг России – сопровождались громом сражений и суетой политических хитросплетений.
Историки XIX-XX вв. плотно укрывали «неудобную» конфигурацию отношений «мятежного этноса» и российских властных структур. Независимо от того, был ли это царский имперский Петербург или большевистская Москва. Понадобится работа двух или трех поколений историков, чтобы ввести в научный оборот тщательно сопоставленные и выверенные документальные источники, которые позволят скорректировать ряд расхожих, но шатких мнений.
Источниковая база истории вайнахских сообществ либо крайне ограничена из-за отсутствия устойчивой письменной традиции, либо содержит противоречивые материалы, в лучшем случае исходящие даже не из среды соседних этносов, которые шли по своему пути развития и, разумеется, имели собственный взгляд на события в среде чеченцев и ингушей. Архивы Турции и Ирана, по сути, недоступны в разделах, касающихся политики Стамбула и Тегерана на Северном Кавказе в XVIII – начале XX в. Документы российских архивов только в последнее время стали обретать ожидаемую полноту и корректность, без изъятий и подчисток, чем в равной мере грешили фондообразующие учреждения царской и советской России .
Известно, что на территории Чечни, Ингушетии, Дагестана многочисленные поселения людей существовали, по археологическим данным, уже более 30 тыс. лет назад. Вся горная часть нынешней Чечни и Ингушетии была освоена человеком. К началу I тысячелетия до н. э. местное население овладело культурой не только бронзы, но и железа. Этапы хозяйственного развития в регионе вполне соответствовали общим цивилизационным процессам на Кавказе и в Передней Азии.
Несколько сложнее обстоит дело с антропологическим и языковым типом племен – обитателей умопомрачительных по красоте и трудности для передвижения перемежающихся горных и равнинных земель от р. Кубань до Дагестана. Принято считать установленным автохтонность чеченцев, ингушей, аккинцев (Республика Дагестан) и кистинцев (Республика Грузия), а также родственных им бацбийцев (Республика Грузия). Вместе они (общий этноним – вайнахи) составили союзы вайнахских племен . В языковом отношении вайнахи принадлежат к особой кавказской языковой семье, отличающейся от всех языковых систем древних и последующих цивилизаций.
Постепенно наиболее распространенный среди нахской (вайнахской) языковой группы чеченский язык разделился на ряд говоров и диалектов. Это нашло отражение в тексте ряда публикуемых ниже документов. Когда в тексте упоминаются, например, шатойцы, аккинцы (ауховцы) и т. д., то речь идет в первую очередь о диалектах: чеченском плоскостном (равнинном), чеберлоевском, майскинском, аккинском, мялхстинском, а также нескольких говорах: шаройском, шатойском, Надтеречном, ичкерийском и др. За исключением аккинцев (ауховцев), носители этих диалектов и говоров проживали и живут на территории Чечни и дали названия соответствующим «обществам» (сообществам).
Обращаясь к седой древности Северного Кавказа, отметим, что географы и историки Древней Греции и Рима оставили нам ряд любопытных наблюдений за тем, как формировался особый уклад жизни и мировосприятия племен Северного Кавказа, оказавшихся в центре, говоря современными терминами, цивилизационной контактной зоны Центральная Азия – Европа.
ВIX-VIII вв. до н. э. на Северный Кавказ вторглись киммерийцы, а затем из Азии – скифы. К эпохе Великого переселения народов на большей части Северо-Западного Кавказа проживали упоминающиеся в публикуемых документах предки адыгов – адыгейцев, черкесов и кабардинцев, будущих военных соперников и союзников чеченцев. На северо-востоке обосновались ираноязычные племена сарматов и аланов. Под давлением новых пришельцев из Азии – гуннов (IV в. н. э.) аланы отошли в районы Северной и Южной Осетии.
Еще три-четыре столетия потребовалось, чтобы аборигены Северного Кавказа разбились на обособленно развивавшиеся группы: на западе – адыгов, на востоке – чеченцев, ингушей и народов Дагестана. Между ними оказалось ираноязычное осетинское население.
В VII в. и. э. вайнахские племена, часть дагестанских и осетины вошли в Хазарский каганат. Огромное государство простиралось в низовьях Волги, занимало северо-западную часть Прикаспия, Северный Дагестан. Один из административных центров Хазарии находился на территории Чечни.
Именно вайнахи в VIII в. содействовали отражению походов войск Арабского халифата из Дагестана на плоскостную и в нагорную Чечню. Ослабленный борьбой со славянами каганат пал, но изменилась и ситуация в землях вайнахов.
Сравнительная изолированность чеченцев и ингушей суровыми горными хребтами, перманентная борьба за самостоятельность на уровне племени, клана (тейпа) формировали определенные социокультурные константы вайнахов. Это – вошедшая в генотип привязанность к «малой родине», неколебимая уверенность в приоритетах тейповой социальной организации, позднее – столь же полная уверенность в своей миссии среди народов, принявших ислам .
Термин тейп (тайп) употребляется в ряде приводимых ниже документов. Сложилась оценка тейпа как патриархальной экзогамной группы людей, объединенных общим предком. Члены тейпа веками пользовались одинаковыми личными правами, были связаны кровным родством по отцовской линии. Хозяйственную основу тейпов составляли примитивные и замедленно развивавшиеся (после Великого переселения народов и этнических подвижек IV-IX вв.) производственные отношения .
Отсутствие у вайнахов сложившейся государственности при наличии более многочисленных воинственных и быстро (по историческим меркам) менявшихся – как в этническом, так и в конфессиональном плане – соседей (аланы, гунны, адыги, грузины и т. д.) сильно повлияло на устойчивость тейповой организации. Синдром постоянной внешней угрозы и вторжения врага на «малую родину» придавал внешние (и не только) стимулы соблюдению боевого равенства, беззаветной защите интересов семьи, рода.
В освещаемый в нашем разделе период с относительной точностью можно было насчитать до ста тридцати тейпов. Характерно, что в XIX в. каждый чеченец, претендовавший на принадлежность к коренным тейпам Чечни, был обязан, не сбиваясь, назвать не менее двенадцати своих прямых предков по мужской линии, желательно с указанием мест их захоронения. Последнее вполне объясняет особое отношение чеченцев к нерушимости мест вечного покоя предков.
Старейшины и вожди (условно говоря) чеченских тейпов формально соблюдали принципы тейповой демократичности, что выражалось в их личном труде и показном аскетизме. С приходом ислама вожди часто совмещали авторитет знатоков обычного права – адата и исламского права – шариата (как правило, только основ).
В ряде публикуемых документов можно проследить эволюцию тейповой организации чеченского общества конца XVIII – начала XIX в.
Важно отметить, что на протяжении тысячелетней истории тейпов их экономической основой были скотоводство, земледелие и охота. Столь же важной частью жизни, ее внеэкономической объединяющей силой было военное дело.
Когда не существовало прямой внешней угрозы, родовые старейшины укрепляли свою личную и наследственную власть за счет набегов: захватывали пленных (они становились домашними рабами, объектами обмена), угоняли скот, подвергали разграблению многочисленные, но не столь воинственные, оказавшиеся в данный момент ослабленными тейпы.
Обычное право чеченских и ингушских «обществ» (т. е. объединений нескольких кланов или тейпов) поощряло такую практику как некую форму «патроната» «сильных» (воинственных) тейпов над «слабыми». Наряду с кровничеством, черты подобного патроната сохранялись вплоть до прошлого, XX в. Искусственная реанимация или отголоски этого обычая относятся, как правило, к периодам обострения социальной напряженности в чеченских и ингушских социумах.
Письменные источники сопредельных народов (Грузии, Армении и др.) с эпохи Средневековья (XIV-XVII вв.) отмечают как специфику чеченских тейпов обычай байтал ваккхар (раскулачивание, лишение большей части имущества и влияния). Он применялся к членам тейпа, склонным к авторитаризму и феодально-аристократическим поползновениям в быту – в духе южно-кавказских, турецких или иранских пашей, беев, мурз и т. д. Исключения делались для особых случаев и особых личностей, о чем говорят приводимые в сборнике документы о шейхе Мансуре, имаме Шамиле и др.
По-видимому, первые устойчивые контакты восточных славян с дагестанскими и вайнахскими воинскими отрядами относятся к 40-60-м гг. X в., когда славянские дружины в походах против Хазарского каганата, претендовавшего на часть Древнерусского государства, сражались совместно с аланами, лезгинами и их соседями – вайнахами. Воссоединение Таманского полуострова (с городом-крепостью Тмутаракань) с основной частью Древней Руси повлекло за собой подчинение древнерусским князьям части земель адыгов, в будущем (XVII-XIX вв.) военных союзников чеченцев. Однако и Тмутаракань стала неоспоримым (даже для некоторых жестко антимосковски настроенных современных чеченских идеологов) фактором процессов культурного и торгового обмена, которые развивались в регионе.
В VI в., т. е. почти на два века раньше проникновения ислама, на Северном Кавказе начало распространяться христианство. Потомки аланов – осетины исповедуют христианство с X в. Множество бережно хранившихся до трагических событий 1990-х гг. памятников христианской культуры было сосредоточено в Ингушетии, в Ассинской котловине, которая известна в мире как очаг средневекового христианства вайнахских племен .
Огромный урон дальнейшему сближению народов Чечни, Ингушетии и Дагестана нанесли вторжения монголо-татарских орд в XIII в. и войск шаха Тимура в конце XIV – начале XV в.
Знаменитый своим сопротивлением царским войскам чеченский город Кумух (см. док. № 10) восемь раз был взят, разрушен золотоордынскими войсками и вновь возрождался как оплот сопротивления.
В конце 90-х гг. XIV в. первую «комплексную» экспедицию в Горную Чечню предпринял «великий хромец», создатель мощной центральноазиатской державы шах Тимур (Тамерлан). Вырубая леса, уничтожая все живое, его войска проложили дороги смерти к потаенным горным святыням вайнахов и осквернили память предков. Завоевания тимуровских воинов в землях чеченцев были недолгими, но сокрушительными по экономическим и социально-психологическим последствиям.
Установка уцелевших горных тейпов, что «всякий чужак – враг, убей его или заставь работать на себя», и хозяйственный застой все больше отодвигали ингушей и чеченцев от общего цивилизационного пути народов Северного и Южного Кавказа.
В XVI-XVII вв. чеченцы и ингуши, ослабленные тремя столетиями непрерывного противостояния тюрко-монгольскому нашествию, так и не обрели ни национально-племенного единства, ни основ государственности. Продолжалась борьба за выживание, за то, чтобы не быть под властью «сильных» правителей. Таковыми для них являлись кабардинские феодалы, державшие Дарьяльский проход «на замке» от чеченцев, стремившихся попасть к родственным тейпам кистинцев в Грузии. Правители Дагестана (например, шамхалы Казикумухские, неоднократно упоминаемые в документах, и аварские ханы) при каждом удобном случае брали «под свою руку» воинственных и верных вайнахов.
Эти обстоятельства в определенной мере объясняют настороженность или, в лучшем случае, враждебную отстраненность, с которой чеченцы и ингуши встречали в XVI-XVII вв. «славянское», российское возвращение на Северный Кавказ.
Присоединение к России Казанского ханства (1552), затем Астраханского (1556) и разгром масштабного крымско-турецкого похода (1569) через Астрахань и Дагестан на Иран принципиально изменили расстановку сил на Северном Кавказе. По инициативе черкесских, в том числе адыгских и кабардинских, князей в 1550-х гг. устанавливается суверенитет московского государя над землями Северного Кавказа. Для чеченцев и ингушей это означало, что теперь Крымское ханство (всегда видевшее в вайнахах потенциальных союзников Стамбула и Бахчисарая в борьбе за влияние в Прикаспии и на Северном Кавказе, в нескончаемой череде войн с Ираном и Россией) утратило возможность оказывать на них прямое или косвенное давление.
Присоединение к Русскому государству Большой Ногайской орды и Большой Кабарды (1556-1558), строительство русской крепости «Терский городок» в устье р. Сунжи, на Нижнем Тереке, т. е. севернее г. Гудермеса, на территории современной Чечни, несмотря на ряд осложнений в ходе борьбы Москвы со Стамбулом и Тегераном, фактически означали, что к началу XVII в. плоскостная Северная Чечня и часть Ингушетии, подвластные кабардинским правителям, вошли в состав России. Это был замедленный (из-за ряда внутренних причин и особенно из-за турецко-иранского соперничества за влияние в регионе), но объективный в своей динамике процесс. Во-первых, он носил добровольный характер для фактических правителей этих земель – кабардинских князей. Во-вторых, был установлен хотя бы относительный барьер межплеменным распрям, набегам и работорговле в этой части Северного Кавказа.
Первое документально зафиксированное посольство в Москву (15881589) от чеченских и ингушских тейпов, подвластных Ших-мурзе Окоцкому , било челом «государю царю и великому князю (Федору Иоанновичу. – В. Ш.), чтобы государь […] Шиха князя […] пожаловал и держал под своею царскою рукою; а он государю рад служити и со государевыми воеводами с терскими на всякого государева недруга стоять хочет, и где государь велит ему идти на свою государеву службу, и он готов на государеву службу, да и сына своего хочет ко государю послати в службу» .
Заинтересованность в сотрудничестве проявляли обе стороны – и царь Федор Иоаннович, и посланцы вайнахских земель. Для российской стороны особенное значение имели уверения в том, что «Шевкальской князь, и Черкасские князи, и Горские, и Окутцкие, и Оварский царь […] и все тамошние государи около Хвалимского (Каспийского. – В. Ш.) моря все государю царю и великому князю добили челом и учинилися все под государя нашего под царскою рукою» Это было сообщено весной 1589 г. послу Рудольфа II, императора Священной Римской империи, среди основных пунктов русской политики в отношениях с Ираном, странами Кавказа и Средней Азии.
В Москве, принимая посланцев с Северного Кавказа, очень надеялись, чтобы «и ты б, Ших-мурза, з братьею с своею, и с племянники, и з детьми, и со всеми своими людьми нам служил и был под нашею царскою рукою […], и х Турскому, и х Крымскому и к иным нашим недругам не приставал… А будет которые недруги, турская рать и крымская или иной который недруг пойдет к нашему Терскому городу, и ты б, Ших-мурза, сам з братьею своею […] все за город за Терский стояли с нашими воеводами вместе заодин. А мы к тебе вперед учнем свое царское жалованье держати великое» .
Межклановые столкновения физически сгубили, вероятно, самого перспективного единого лидера среди чеченцев-аккинцев (ауховцев) – упомянутого в документах Шиху Окоцкого (Ушаромова). В среде чеченцев-аккинцев наступает тяжелый разброд на несколько десятилетий. Русские войска пытались (к сожалению, неловко и неудачно) умиротворить чеченские распри, поддерживая сторонников Ших-мурзы Окоцкого. Полыхали аулы между реками Сулак и Акташ. В борьбу вмешались кумыкские владыки. В середине 1650-х гг., в ходе русско-иранского конфликта, дагестанские правители, играя на конфликтах тейпового уровня, столь же безуспешно попытались закрепиться на плодородных и стратегически важных берегах рек Аксай и Сулак. Чеченцы воевали со всеми и против всех – за свободу родных земель.
Все же часть чеченцев-аккинцев, бывших «под рукою Шиха-мурзы Окоцкого» и из числа «давших слово» далекому русскому царю, ушли под защиту «Терского городка». В XVII-XVIII вв. они переселились, активно включившись в торгово-политическую жизнь кавказско-каспийского юга России . Неоднократные упоминания об их деятельности в XIX в. читатель найдет в приводимых в сборнике документах.
Итак, отчасти завоеваниями, а больше – дипломатически мирным, договорным путем Северная Чечня вошла в состав России.
В течение всего XVII в. и первой трети XVIII в. на этих землях происходило постепенное приближение русских казаков к селениям чеченских и ингушских тейпов. Опубликованные документы русских архивов и исследования современных чеченских авторов дают основание полагать, что русские современники (политики и военные) в XVII – начале XVIII в. отмечали как наиболее устойчивые, «сильные» следующие «общества» (союзы тейпов): Шибутское общество (в верховьях р. Аргун), Окоцкое, или же Окохское, в других материалах – Ауховское (в Северном и Северо-Западном Дагестане), и Мичкисское (собственно горное общество) . К исходу XVII в. аулы Шибутского общества вплотную сблизились с поселениями казаков на правом берегу Терека, в холмистой местности («гребенская земля») между р. Сунжей и Тереком. «Вольные» (не на государевой службе) казачьи поселения на Тереке появились в 1578-1579 гг.
В 1586-1588 гг. Москва, опасаясь вторжения турецких войск в район Северного Кавказа через Каспий, фактически признала в переписке с Тегераном наличие в регионе казачьих отрядов, присланных из Астрахани. Документы подтверждают, что этот терский отряд (более 1500 человек), одно время вообще лишенный, по дипломатическим соображениям, какой-либо официальной поддержки Москвы, взял под свою опеку и покровительство все тот же чеченский правитель Ших-мурза Окоцкий .
Вблизи «Терского городка» обустраивались предприимчивые ауховцы (в другой транскрипции – окочане). На равнине, иначе – на плоскости, шел интенсивный мирный хозяйственный обмен земледельческим опытом казаков и чеченцев. Отличие состояло в том, что гребенское казачество было свободным и служилым, а переселившиеся с лесистых гор на плоскость чеченские тейпы при прямой поддержке русских властей попадали в зависимость либо от кабардинских (на плоскости), либо от дагестанских (на северо-востоке Чечни) правителей. При этом фактически царское правительство поощряло косвенное управление лично свободными чеченцами через прошедших проверку царской службой кабардинских и дагестанских князей, шамхалов, ханов и т. д. Кроме того, всячески поощрялось активное вовлечение чеченцев в устоявшиеся и близкие к администрации региона исламские общины (джамааты) .
С конца XVII в. Крымское ханство серьезно вовлекалось в бесконечные столкновения с Россией и в поиски партнеров в Центральной и ЮгоВосточной Европе. В итоге его давление на Предгорный Кавказ и Прикубанье постепенно ослабевало, пока не опустилось до уровня опустошительных набегов крымчаков на Кабарду и эпизодических контактов на религиозной (исламской) основе. Это обстоятельство использовала Османская империя, как бы возвратившая под руку султана-халифа право покровительствовать и защищать исламские земли Северного Кавказа без крымского посредничества.
Турки-османы руководствовались в этом регионе двумя обстоятельствами. Под ударами России к исходу XVIII в. фактически исчезли «посредники» между Стамбулом и суннитами Северного Кавказа – крымские ханы. Чингизиды по крови, они мнили себя наследниками Золотой Орды, в том числе всех ее кавказских и южнорусских земель. Русско-турецкая война 1735-1739 гг. была последней, когда крымский хан Каплан-Гирей еще пытался совершить масштабный поход на Кабарду и Дагестан. Стамбул не оказал ему реальной помощи.
Кабардинские войска (достоверно известно, что в них входили ингушские формирования; предположительно – один-два чеченских отряда) перекрыли тогда туркам и крымчакам дороги на Кизляр и Астрахань.
Мирный договор 1739 г. между Россией и Турцией предусматривал выведение российских войск из Большой и Малой Кабарды, ставшей нейтральной зоной между Россией и Османской империей.
Однако аулы равнин и предгорий Северного Кавказа уже привыкли к русскому военному присутствию как фактору сдерживания набегов персов (иранцев), крымчаков и турок. Этот вынужденный со стороны России акт они расценили как полный отказ от покровительства, скрепленного совместно пролитой кровью.
Кстати, столь же прямолинейно негативно на Северном Кавказе был в свое время воспринят поход Петра I против Ирана (1722), а позже – вывод русских войск из Дербента, Баку и Дагестана (1735). Ведь после тягот войны и военного присутствия русских войск Москва оставила своих кавказских сторонников один на один с агрессивными притязаниями иранских шахов.
Заметим здесь, что нынешний этноним «чеченцы» (самоназвание «нохчий») сложился от названия селения Чечен, где солдаты Петра I столкнулись с воинственными горцами. Тогда же, в 1720-е гг., по селению Онгушт (Ингуш) в Тарской долине получили свое название ингуши (самоназвание «г’алг’ай»).
В 1740-х гг. Иран и Турция не раз пытались (особенно Надир-шах в 1742 г.) покорить горцев или поставить их под свой прямой контроль. Все происки оканчивались неудачами.
Не раз чеченцы решительно восставали и против «своих», т. е. кабардинских, правителей. Дважды, в 1754 и 1774 гг., на помощь кабардинским князьям были присланы русские войска. Восстания чеченцев были подавлены. Это не способствовало мирным взаимоотношениям между чеченскими аулами и казачьими станицами и селениями, ставшими частью гигантских поместий тех горских князей, что служили русским властям.
С середины XVIII в. Северный Кавказ выдвигается на первый план в дальних стратегических планах Петербурга. Цель состояла в том, чтобы сначала укрепиться на берегах Черного моря. Затем через государства Южного Кавказа, искавшие покровительства России, можно было выйти к наиболее уязвимым районам Восточной Анатолии в Османской империи и к западным районам (включая Прикаспий) державы персидских шахов.
Одновременно шло широкое торгово-экономическое и экономическое обследование и изучение Кавказа и его обитателей. С 1735 г. неоднократно упоминаемый в документах г. Кизляр оброс мощными укреплениями и стал своего рода экономической столицей Северного Кавказа. Моздок (1763), Ставрополь (1777) и Владикавказ (1784) существуют и поныне, но в то время они воспринимались местным населением как враждебные опорные пункты военной границы. Отдельные поощрительные меры со стороны царских властей (например, с 1765 г. кумыки, кабардинцы, чеченцы и ингуши не платили пошлин с торгового оборота местными изделиями в Кизляре) осуществлялись, но слабо и бессистемно. Зато быстро росли внушительные укрепления Кизляр-Моздокской линии от Терека до Дона.
Международно-правовая неопределенность всего Западного и Северного Кавказа была в известной степени устранена русско-турецким КючукКайнарджийским мирным договором 1774 г. и двумя актами 1783 г., зафиксировавшими включение Крыма в состав России и переход Восточной Грузии (точнее, Картли-Кахетинского царства) под покровительство Российской империи.
Эти исторически признанные акты устанавливали русско-турецкую границу по р. Кубань, а все население Кабарды, включая переселившихся на равнины чеченцев и ингушей, по духу и по букве договора 1774 г. переходило в подданство к русскому царю.
Плодороднейшие земли Прикубанья стали десятками тысяч десятин раздаваться русским помещикам и местной знати, спешившей проявить свою лояльность по отношению к Петербургу. На Терек переселялось русское крестьянство из Центральной России. Терское, гребенское и кубанское казачество за те же богатые земли обязывалось оберегать покой новых поселенцев и «верноподданных туземных князей».
Однако не прекращался и упомянутый выше другой, встречный поток переселенцев с суровых хребтов Кавказа на плодородную равнину Терека. И это не были мухаджиры – пришлые переселенцы, это были потомки автохтонного населения. Однако царская администрация при освоении богатого края руководствовалась не принципами справедливости, а стремлением установить «благочиние, покой и порядок» (в административно-российском, разумеется, понимании). Одновременно Петербург делал ставку на укрепление военной границы на случай неизбежных, как это и происходило, столкновений с Турцией и Ираном.
При этом горные районы Кавказа оставались столь же далекими и неудобопонимаемыми для Петербурга, как 100-200 лет назад, и столь же угрожающими.
Социальный конфликт на Северном Кавказе вызревал в конце XVIII – начале XIX в. не на национальной, а на экономической и военно-политической основе.
Довольно интенсивно шел процесс разложения территориальной общины на равнине (на плоскости, как говорится в документах), прежде всего под воздействием товарного обмена и культурно-политического сближения пестрой этнической массы местного и пришлого населения. Социальные конфликты здесь несколько сглаживались более высоким, чем в горах, уровнем жизни и присутствием русских войск, несших дозорно-караульную службу. Иное дело – горные, полунищие по сравнению с равниной районы. Натурально-потребительские сообщества (общества) бережно сохраняли тейповую устойчивость как последнюю социокультурную ступень. Ведь шагнув за нее, они могли оказаться в быстро изменяющемся, непривычном и, как они не раз убеждались, негостеприимном мире.
С конца XVI в. одним из факторов жизни вайнахов становится ислам. Именно в это время он распространяется в Чечне. Тогда же складывается местная письменность на основе арабской графики. Вообще центром распространения ислама на Кавказе с VII-VIII в. был Дербент. Однако вайнахские тейпы, сопротивляясь иноземным вторжениям, довольно долго отторгали ортодоксальный ислам. И это понятно – через владык Крыма и Дагестан, через кумыкских и кабардинских правителей и мулл из Турции распространялся ортодоксальный суннитский ислам с его ориентацией, помимо священного Корана, на сунну – предания о жизни и деяниях пророка Мухаммеда, проникнутые идеями о халифе – общем духовном повелителе всех правоверных. Из Ирана шло не менее мощное воздействие ислама шиитского толка с пониманием богоизбранности праведных имамов – предстоятелей, сочетавших в одном лице духовную и светскую власть. (Забегая вперед, скажем, что ислам окончательно упрочил свои позиции лишь во второй половине XVIII – первой половине XIX в., когда в ходе серии народных освободительных войн выделились яркие военно-религиозные лидеры, такие как имам шейх Мансур (1780-е – 1791 г.), шейх Абдул Кадыр (около 1822 г.), шейх Авко, шейх Мухаммад Майртупский, имам Яуха Гаука (1825), затем имамы из Дагестана Гази Мухаммад, Гамзат-бек, наконец, сам Шамиль (1828-1859).)
Автохтонность чеченцев и ингушей, вообще вайнахов, особенности социокультурных традиций в сочетании с многовековой, вошедшей в генотип борьбой за свободу «малой родины» и синдромом постоянного опасения за судьбу своего аула, подверженного угрозе внезапного вторжения, способствовали закреплению некоторых отличительных этногенетических преданий.
В частности, мифический предок ингушей Маго-Ерды стал восприниматься как святой, неизменно обращавшийся к Корану. Позднее, в XIX в., утвердилось – как формирующее начало всего этноса – именно исламское миропонимание, причем с весьма любопытными отличиями от общепринятого. Якобы Аллах Всемогущий изначально сотворил чеченцев и ингушей первомусульманами. Некоторых родовых предков вайнахов мифы относят к Аравийскому полуострову, т. е. родине ислама и месту оформления в конце XVIII в. ваххабизма как религиозно-политического течения среди арабов, направленного против захватчиков-турок.
Переосмыслению через ислам древни верований и культов и оформлению местной специфики ислама содействовало распространение суфизма – мусульманского мистицизма, а также дервишества – бродячего подвижничества, нередко объединенного в своего рода «ордена» – братства. На чеченской почве получили особое развитие институт «учитель – ученик» (муршид – мюрид), связанный с почитанием культа предков, и уверенность в наличии опосредованной (через шейха, имама, ходжу) связи простого чеченца с Аллахом. Ритуалы суфиев, например почитание шейхов, зикр и др., совместились с условными и безусловными признаками сохранения тейповой и личной (семейной) чести.
Деятельность пришлых и местных шейхов накладывалась на бурную военизированную жизнь тейпов. «Политика – война» как концепция в сути своей были чужды суфизму с его опорой на сугубо мирное религиозно-нравственное самосовершенствование человека. Однако жесткий аскетизм и замкнутая дисциплинированность некоторых суфийских братств, нашедших, как им казалось, убежище в благословенном покое вайнахских гор, импонировали чеченцам, привыкшим к повседневной жизни горца с оружием в руках, но воспринимались ими не в духовном, а в организационном плане, использовались для строительства своих вооруженных сил .
Эти обстоятельства читатель должен принимать во внимание, знакомясь с описаниями (см. документы) жизни и борьбы шейха Мансура, самого Шамиля и даже шейха Кунта-хаджи.
Среди первых в Чечне шейхов упоминается проведший всю свою сознательную жизнь среди чеченцев внебрачный сын могущественного шамхала Тарковского – шейх Мут (конец XVII в. – 1744 г.?). На протяжении четверти века его убежищем была пещера Ших-Мут Хьех, известная и поныне как место, где чудесным образом исцеляются раны.
Мавзолей шейха Уммалат-шайха близ Сержень-Юрта Шалинского района почитается молящими о ниспослании урожая. Сегодня в памяти и почитании чеченцев и ингушей – более двадцати почитаемых шейхов.
Очевидно, что по мере распространения ислама росла численность (читатель увидит это в некоторых публикуемых документах) мусульманского духовенства и его значение в обрядово-бытовой повседневности горных аулов, все более замыкавшихся на исключительном противодействии очередному вторжению иноземцев.
Мюридизм акцентировал на рубеже XVIII-XIX вв. политическое содержание вероучения ислама. Шейхи Мансур, Магомад Ярагинский, Джамалудин Казикумухский (или Джамалуддин Аль-Хамуги Аль-Хусейни, родом из аула Кази-Кумух в Дагестане) сосредоточили свои проповеди и организованную как «поход за веру» просветительскую деятельность на воинствующей стороне исламских догматов, а именно на джихаде вооруженном, а не морально-этическом, заострив внимание на непримиримости и бескомпромиссности, жертвенности горцев в войне против неверных. Под таковыми в их проповедях стали пониматься не только все русские, начиная от солдат Отдельного кавказского корпуса, но даже и мусульмане, поддерживающие какие-либо контакты с русскими властями. Исламские духовные ценности, наложенные на политические цели вождей и адаптированные к социокультурным и этическим устоям воинов-горцев, обрели реальные институты в период бесконечной и кровавой Кавказской войны .