Технология власти (Авторханов)

АВТОРХАНОВ.
ТЕХНОЛОГИЯ ВЛАСТИ.

ББК 66.61
А 22
Художник АЛЕКСАНДР МАТРЁШИН
А 4702010201 – 023 Без объявл.
М 128(03) – 91
ISВN 5 – 85050 – 012 – 4
Авторханов А., 1991 Матрешин А., оформление, 1991
OCR: Анатолий Кагалов

Часть первая

БУХАРИН ПРОТИВ СТАЛИНА

I. НАЧАЛО КОНЦА

Еще в обеденный перерыв нам сообщили, что в шесть часов вечера состоится экстренная и весьма важная лекция. Тема лекции не была названа, и имя лектора держалось в тайне. Однако нас предупредили, что явка для всех студентов Института красной профессуры (ИКП) обязательна. Пропуск на лекцию по партийным билетам с дополнительным предъявлением студенческих удостоверений.
Столь строгий порядок слушания лекции и инкогнито лектора вызвали всеобщий интерес. Начали гадать, судить и рядить. Некоторые обращались даже лично к ректору ИКП, Михаилу Николаевичу Покровскому, но тщетно. Само здание ИКП (до революции в нем помещался лицей имени цесаревича Николая – Москва, Остоженка, 53) начало принимать торжественный вид. Наскоро сочинялись лозунги, и их старательно выводили белой краской на красных полотнищах. Вывешивались портреты основоположников марксизма, исполненные масляными красками и одолженные, видимо, по столь торжественному поводу у других высоких учреждений. Уборщицы мыли и натирали «во внеочередном порядке» полы. Рабочие чистили двор. Библиотекарши выставляли лучшие книги. Трубочисты лазили по крышам, профессора заняли очередь у парикмахера.
Мы продолжали гадать: в связи с чем устраивается вся эта «потемкинщина». Старожилы – уборщицы рассказывают нам, что подобный переполох происходил у них в случае «высочайшего визита», но ведь Зиновьев, Бухарин, Угланов бывают здесь запросто, следовательно, приезжает не кто иной, как сам Михаил Иванович «Калиныч» – подсказывали нам уборщицы.
Однако если в глазах «простого народа» Калинин был «красным царем», то мы, «красные профессора», измеряли вождей революции по нескольку иному масштабу – политическому и теоретическому. И, с точки зрения этого масштаба, нам казалось, что «Калиныч», хотя и симпатичный старичок, но как политик – чужая тень, а как теоретик – круглый нуль. Впрочем, визит «президента» – тоже событие для Института. Мы готовы были снисходительно выслушать и Калинина.
Я занимал комнату в общежитии ИКП на Пироговке. Чтобы не опоздать на важную лекцию, я приехал на полчаса раньше. И неожиданно для себя застал Институт в великом трауре.
В коридорах толпились студенты и тихо, почти шепотом, разговаривали о чем-то таинственном. Профессора успели побриться, но веселее от этого не стали. Торжественная печаль переживаемого момента лишь еще резче подчеркивалась видом их свежевыбритых лиц. Они говорили на темы истории древних вавилонян – «беспартийная» тема, казалось, была нарочито выбрана, чтобы уйти подальше в глубь веков от неприятной современности. Уборщицы, уже в белых халатах и красных платочках, поглядывали исподтишка то на студентов, то на профессоров, явно недоумевая, чего это люди повесили носы накануне столь великого события.
Только наш всеобщий любимец – швейцар Дедодуб – стоял на своем «революционном посту» спокойно и невозмутимо. Не без важности любил он повторять:
– Честно служил четырем царям и всех четырех пережил.
– Последним был Николай Кровавый. Сколько же вам выходит тогда лет, Дедодуб? – спросил я его однажды.
– Последним был Ленин, – увильнул он от прямого ответа.
Между прочим, когда я начинал просвещать Дедодуба, говоря, что Ленин вовсе не был царем, а был самым обыкновенным человеком, которого революция избрала своим вождем, старик ехидно улыбался, приговаривая:
– Да, Николай был человеком, Ленин был человеком, я тоже человек. А вот вы книжники, талмудисты. В книжках родились, в книжках и умрете, не послужив ни царям, ни людям, ни даже себе самим… Ох, жалкий народ этот книжный народ…
Но сегодня Дедодуб был именинником и готовился с достоинством открыть дверь перед пятым царем – Михаилом Ивановичем Калининым. Траур Института до него явно не доходил.
Между тем, Институт все больше погружался во тьму.
Порывшись некоторое время в эмигрантских газетах в парткабинете, я направился в актовый зал. Шептавшимся по углам я на ходу бросил:
– Скоро шесть, пойдемте на лекцию.
Но зал был наглухо закрыт. У входа караулило незнакомое мне лицо в штатском. Я вернулся к толпе и спросил:
– В чем дело? Будет лекция?
Никто не обратил внимания на вопрос. Только мой друг Сорокин подошел ко мне и едва слышным голосом процедил сквозь зубы:
– Дело плохо, очень плохо.
– А именно?
– Не знаю…
– Почему же ты думаешь, что плохо?
– Не думаю, а знаю.
– Так говори же, в чем, в конце концов, дело?
– Не знаю.
Отчаявшись узнать у Сорокина что – либо путное, я направился в учебную часть. Наша секретарша Елена Петровна, всегда веселая и предупредительная, на этот раз была тоже явно не в духе.
– Зубная боль? – спросил я.
– Хуже, – ответила она.
– Будет лекция?
– Не знаю.
– Простите, Елена Петровна, но я ничего не могу понять. Что у нас тут, «заговор глухонемых» организовался, что ли? Или мы находимся у порога всеобщего столпотворения?
– Вы попали в точку
– То есть? – спрашиваю я.
– Значит: заговор и столпотворение. В ее тоне не было даже намека на иронию. Вошедший секретарь партийной ячейки ИКП Орлов попросил доложить Михаилу Николаевичу, что заседание бюро будет в парткабинете и что все ждут только его.
– А лекция? – спросил я Орлова.
– Будет в семь часов.
– Можно присутствовать на бюро, товарищ Орлов?
Орлов пробормотал себе под нос что-то вроде: «чего, мол, жужжишь, как назойливая муха» – и вышел.
Елена Петровна ушла докладывать Покровскому. Я же, мучимый любопытством, решил все-таки попытать счастья и направился в парткабинет.
Я догнал Орлова почти у двери парткабинета. Орлов был старшекурсником, «профессор без пяти минут», как мы в шутку величали выпускников. Он смерил меня с ног до головы, словно видел в первый раз, но не сказал ничего. Мы с самого начала невзлюбили друг друга: я его – за высокомерие, он меня – за непочтительность. Я вошел в парткабинет.
Там собралось уже много людей и все сидели молча. Я опять начал рыться в тех же самых газетах в ожидании того, что произойдет дальше. Во мне говорило уже не любопытство, а упрямство. Если Орлов скажет; уходи – останусь; если же ничего не скажет – уйду сам,
Но Орлову, видно, было не до меня. Когда вошел Покровский в сопровождении секретаря Краснопресненского райкома Никитина, все ожили. Орлов попросил членов бюро занять места и объявил заседание открытым. Речь его была краткая, но очень ядовитая.
– Величайшее злодеяние, о котором мы сейчас узнали, является делом рук белогвардейской банды оппозиционеров…
Мне показалось, что при словах «белогвардейской банды» он окинул меня тем же злым взглядом, что и у входа в кабинет. А я вот как бы назло сегодня только и копаюсь в этих проклятых «белогвардейских» газетах! – промелькнула у меня мысль.
–…мы должны эту банду выловить и уничтожить… Она имеет своих агентов и в ИКП…
Когда Орлов сказал «агентов», наши взгляды встретились, может быть, конечно, случайно.
Однако чем больше Орлов входил в азарт красноречия, тем более я убеждался, что наши взгляды встретились действительно случайно. Он как бы обращался к каждому в отдельности: «не ты ли этот самый агент?» Ко всеобщему УДОВОЛЬСТВИЮ, Михаил Николаевич прервал оратора и сказал, что прежде чем обсуждать вопрос, он считает нужным посетить актовый зал для осмотра, так как не все присутствующие в курсе дела.
Мы перешли в актовый зал на втором этаже. Вот теперь-то я понял, наконец, в чем дело.
На задней стене, за лекторской трибуной, висел написанный, кажется, известным Бродским портрет Сталина. Он был изображен во весь рост, но, увы… обезглавлен. Неуклюже вырезанная, видимо, каким-то тупым орудием голова валялась тут же, на полу. На груди Сталина, прямо над рукой, по-наполеоновски заложенной за борт знаменитой шинели, была прикреплена надпись из вырезанных газетных букв:
«Пролетариату нечего терять, кроме головы Сталина. Пролетарии всех стран, радуйтесь!»
На заседании бюро многие доказывали, что «казнь Сталина» является провокационной демонстрацией антипартийных групп в ИКП. В отношении организационных мер решили пока ограничиться тем, чтобы создать партийную комиссию для расследования дела. Секретарь райкома Никитин даже рекомендовал не принимать слишком близко к сердцу поступок, который, может быть, является просто «хулиганским актом». Во время этих слов Никитина я уже сам вонзил взгляд в Орлова. Будь Орлов физиономистом, он легко прочел бы в этом взгляде: «видишь, как ты вечно любишь загибать, никакой белогвардейщины, а просто хулиганство».
На место обезглавленного Сталина принесли откуда-то новый портрет, на котором Сталин изображен вместе с Лениным в Горках в 1922 году: копия с известного фотографического снимка. Поэтому пришлось убрать отдельный портрет Ленина. Соответственно переместили Маркса и Энгельса. Появился и портрет председателя Совнаркома А. И. Рыкова, который первоначально отсутствовал. Институт снял траур.
Тем временем начали съезжаться к нам гости: студенты Коммунистического университета им. Я. М. Свердлова, аспиранты и научные сотрудники Коммунистической академии и РАНИИОН (Российская ассоциация научно – исследовательских институтов общественных наук). Они тоже должны были присутствовать на предстоящей лекции. Мы не были заранее извещены, что все четыре высшие школы будут слушать эту лекцию вместе. Тем более возрастал интерес к самой лекции. Свердловцы и комакадемики были так же мало осведомлены о теме, как и мы. Многие из них спрашивали нас, кто и что должен читать.
Актовый зал уже был переполнен. Многие должны были стоять в проходе и по сторонам, опоздавших не пускали вообще. Мы с моим другом Сорокиным предусмотрительно заняли места в первом ряду, но пришел Михаил Николаевич, который вежливо объявил, что первый ряд предназначен для гостей.
– Дискриминация прав человека и гражданина, – съязвил Сорокин и, зло посмотрев на гостей – свердловцев и комакадемиков, – встал с места.
Но когда гости толпой двинулись на первый ряд, Михаил Николаевич объяснил, что свердловцы и комакадемики – не гости, а свои, гости же скоро приедут. Тем временем мы уже успели захватить места в третьем ряду, которые были освобождены свердловцами, ринувшимися было на первые места.
– Идут, – сказал вдруг Сорокин.
Я обернулся к двери. Раздались громкие аплодисменты. К первым рядам двигалась торжественная процессия гостей. В зале кричали:
– Да здравствует ленинский ЦК! Ура соратникам и ученикам Ленина! Да здравствует Политбюро!
Крики «ура» и аплодисменты нарастали все больше и больше. Когда один из гостей крикнул:
– Да здравствует Институт красной профессуры – теоретический штаб ЦК ВКП(б)! – неподдельный энтузиазм перешел в экстаз. Гости аплодировали нам, а мы аплодировали гостям.
– Да здравствует коллективный вождь, учитель и организатор ВКП(б)ленинский ЦК! Ура, товарищи! – крикнул с трибуны Орлов.
– Ура, ура, ура – а – а – а! – прокричали мы в ответ. Тряся седой бородой, вышел на трибуну Покровский и занял председательское место. Раздался звонок. Гости сели, сели и мы. Водворилась могильная тишина.
Председатель тихо, но членораздельно объявил:
– Слово для доклада имеет товарищ Сталин.
Это было 28 мая 1928 года. Доклад назывался «На хлебном фронте» . Я впервые видел человека, о котором раньше слышал только то, что он по должности – генеральный секретарь ЦК, а по национальности – грузин. Правда, я внимательно изучал в свое время его лекции «Об основах ленинизма» 1924 года в Свердловском университете. Хотя Сталин выступал в них как простой комментатор Ленина,
Из беседы со студентами Института красной профессуры, Свердловского университета и Комакадемии.
Но мне казалось тогда, что у этого комментатора железная логика в интерпретации ленинизма и сухой реализм в собственных выводах.
Тогда никто не думал и даже не предполагал, что «Сталин – Ленин сегодня», как это подобострастно установил потом Анри Барбюс. Если бы Сталин умер тогда, то о нем теперь уже давно забыли бы даже в его собственной партии. Сталин еще не был не только Лениным, но и самим собою. С исторической точки зрения, за ним числилась только Одна явная заслуга или, если угодно, одно явное преступление: участие в октябрьском заговоре, причем в роли намного ниже Троцкого и несколько выше какого-нибудь Шкирятова. В 1928 году Сталин был тем, кем был Муссолини накануне римского похода, а Гитлер – перед 30 января 1933 года. Правда, в кругах более посвященных его не называли иначе как «шашлычником», намекая не столько на кавказскую кухню, сколько на профессию «мясника». Но для большинства Сталина тогда не было, был все еще Джугашвили.
Мы были разочарованы тем, что беседа предполагалась на не совсем академическую тему – «На хлебном фронте». Мы ожидали чего-то вроде «китайской революции» (эта тема была тогда в большой моде), или «тактика и стратегия Коминтерна», а тут нам предлагают разжевывать «хлеб насущный», да еще и выслушивать статистические подсчеты! Увы, года через два эта лекция дошла до сознания последнего крестьянина в стране. Оказывается, мы присутствовали при историческом событии. Сталин изложил нам впервые свой план будущей «колхозной революции» и положил этим начало конца нэпа.
Сталин, видимо, учитывал наше настроение и, прежде чем приступить к самому докладу, сделал ряд оговорок. – Вы, вероятно, ждете от меня, – сказал он, – теоретического доклада на высокие темы. Но я вас должен разочаровать… Во-первых, я не теоретик, а практик. Во-вторых, я держусь марксистского правила: «один действительно революционный шаг выше дюжины теоретических программ»… И вот тема, которая мною избрана по поручению ЦК для доклада здесь, и является практической, но революционной темой: хлеб. От того, как мы разрешим проблему хлеба, зависит не только судьба советской власти, но и мировой революции. Ведь мировая революция может питаться только советским хлебом.
Эти последние слова мне запомнились накрепко.
Сталин говорил тихо, монотонно и с большими паузами, как бы стараясь не столько подбирать слова и формулировки, сколько не сказать ничего лишнего. Он, казалось, читал вслух неписанную часть текста своего доклада. Конечно, у Сталина был грузинский акцент, что было особенно заметно в тех случаях, когда он волновался. В спокойном эпическом рассказе он умел смягчить свое произношение.
После вводного слова Сталин уже читал заранее написанный текст доклада. Он избрал свой излюбленный метод собеседования: «вопросы и ответы». Большинство из «вопросов» было тоже сочинено самим Сталиным от нашего имени, а многие из вопросов, которые были ему действительно заданы после окончания доклада, вообще не вошли в текст доклада, опубликованного в прессе.
Основной вопрос доклада был следующий: что нужно делать, чтобы советская власть получила от крестьян больше хлеба и по возможности даром? Иначе говоря: существуют ли возможности и пути превратить крестьянина, свободного труженика на частном наделе, в крестьянина – производителя на государственной земле?
В ответ на этот вопрос Сталин и огласил впервые свою программу «колхозов и совхозов». Как обычно в подобных случаях, Сталин ссылался на Ленина и доказывал, что единственный выход для советской власти с целью увеличения производства товарного хлеба в сельском хозяйстве – это переход к коллективным формам хозяйства, это – коллективизация крестьянства. О «ликвидации кулачества» Сталин еще не говорил, ограничиваясь ленинской формулой: «опора на бедноту, союз с середняком и борьба с кулачеством». Короче: нэп кончается. «В городе – социалистическая индустриализация, в деревне – «колхозная революция», – таков был смысл доклада.
Едва ли он сам представлял себе тогда, во что все это выльется конкретно и какие будут издержки этого сложного процесса. Но еще меньше представляли себе мы, «теоретики».
Сталин говорил уже около двух часов подряд, часто пил воду. И когда он очередной раз потянулся к графину, воды уже не оказалось. В зале раздался смех. Кто-то из президиума подал Сталину новый графин – Сталин жадно выпил почти полный стакан и, обращаясь к аудитории, лукаво посмеялся и сам: – Вот видите, хорошо смеется тот, кто смеется последним. Впрочем, могу обрадовать вас, я кончил. Раздались аплодисменты.
Председатель объявил десятиминутный перерыв. Вопросы он просил задавать в письменной форме. Мы вышли из зала.
– Мы казнили лишь портрет Сталина, – так обобщил свое впечатление от доклада Сорокин, – а Сталин похоронил дух ленинизма.
Это замечание меня взбесило. Я знал Сорокина как закоренелого нигилиста, для которого все земные авторитеты – ничто, если речь идет об обосновании его собственной теории. Даже Маркса он любил поправлять и ловить на противоречиях. Про Ленина он имел обыкновение кстати и некстати повторять стандартную фразу: «Ленин тоже ошибался». Ну, куда теперь Сталину состязаться с Сорокиным!
– Гениальнейший товарищ Сорокин! Скажите, в чем вы видите похороны духа ленинизма товарищем Сталиным? – спросил я иронически – официальным тоном.
– А ты и не заметил?
– Нет.
– Да, брат, слона-то ты и не приметил. А вот скажи, в чем сущность «кооперативного плана» Ленина?
– Его изложил Сталин, – ответил я.
– Не изложил, а исказил. То есть попросту сфальсифицировал.
Ты не мудрствуй, а скажи членораздельно, в чем ты видишь сталинскую фальсификацию! – продолжал я добиваться.
– «Кооперативный план» для Ленина – не колхозы, не совхозы и не коммуны, а рабочие кооперативы в городе и крестьянская торговая кооперация в деревне при сохранении командных высот в руках пролетарского государства. «Кооперативный план» Ленина лежит в сфере обращения, а Сталин хочет перевести его в сферу производства, для чего ему и пришлось выдумать три формы кооперации: снабженческую, сбытовую и производственно – колхозную. Вот эту последнюю, третью форму докладчик считает ленинской высшей формой кооперации, к которой мы должны перейти теперь. Ведь это прямое глумление, над памятью Ленина и жонглерство понятиями. Ведь Ленин даже не знал слова «колхоз», а Сталин приписывает ему теперь целый план. Ну и орел же этот твой земляк, – заключил Сорокин свою речь.
– Да, Кавказ – родина орлов, – не без гордости ответил я. – Но на Кавказе, кажется, ишаки тоже водятся, заметил мой друг.
Раздался звонок. Мы двинулись в зал. Перед Сталиным лежала кучка бумажек. Он разбил вопросы на три группы: «принципиальные», «технические» и «вопросы не по существу» (к последней категории большевики всегда относили вопросы, на которые почему – либо считали невыгодным или неудобным отвечать). Сталин сказал, что он ответит на вопросы первых двух групп, а вопросы третьей группы отводит, как не относящиеся к делу. Но собрание больше всего занимали именно эти вопросы «не по существу». Все вопросы Сталин вынужден был огласить.
Я сейчас весьма смутно помню содержание этих вопросов. Помню хорошо только то, что спор шел вокруг основной проблемы доклада: что такое колхозы и как Сталин мыслит себе их создание? В одной из записок спрашивали Сталина приблизительно так:
«Если крестьяне откажутся добровольно признать Ваш план коллективизации, то стоите ли Вы на точке зрения насильственной коллективизации?»
Сталин на это отвечал формулой Ленина:
– «Диктатура пролетариата есть неограниченная власть, основанная на насилии».
– Значит, долой нэп и назад к «военному коммунизму»? – крикнул кто-то в зале.
Сталин не ответил на реплику.
Другая записка, но уже анонимная, спрашивала:
«Ленин говорил, что мы ввели нэп всерьез и надолго и требовал «архимедленности и архиосторожности» в отношении кооперирования крестьянства, а Вы требуете форсирования темпа коллективизации. Кто из вас прав: Ленин или Вы?»
На это Сталин ответил резко и закончил свой ответ грубым выпадом:
– Ленинизм – не Библия, а диалектика. Постоянной величиной в нашей политике является собственно наша стратегия – борьба за коммунизм. Тактику мы меняли и будем менять даже радикально, когда это диктуется интересами стратегии. Если автор записки этой аксиомы не понимает, то рекомендую ему покинуть ИКП, чтобы начать свою профессорскую карьеру с азов ленинизма в совпартшколе.
Автором записки был Сорокин.
Из вопросов «не по существу» помню два: автор одного из них просил Сталина рассказать содержание предсмертного письма троцкиста Иоффе, покончившего само – убийством, а другой аноним просил разъяснить ему, «почему органам ОГПУ, вопреки указаниям Ленина, разрешено создать свою агентурную сеть и в рядах партии?» Оба эти вопроса, конечно, остались без ответа.
Беседа закончилась. Сидевшие в первом ряду приподнялись. Хозяин собрания, Михаил Николаевич, видимо, весьма довольный благополучным исходом собрания, с добродушной улыбкой ученого патриарха, тепло и запросто пожал руку Сталину. Потом обратился к собранию:
– Друзья мои, поблагодарим Иосифа Виссарионовича за интересный доклад, а наших дорогих гостей, членов Центрального Комитета, – за визит.
Сидящие в президиуме Молотов, Угланов, партийный «Фукидид» Емельян Ярославский, всегда сосредоточенный и несколько сухой, редактор правительственных «Известий» Скворцов – Степанов начали аплодировать, что было подхвачено первым рядом сталинских сторонников – Поспеловым, Адоратским, Савельевым, Стецким, Криницким, – и поддержано всеми нами в зале. В зале аплодировали из вежливости, в первых рядах – по убеждению, в президиуме – из коллегиальности. Бесподобен был Орлов: когда уже умолк весь зал, он все еще продолжал аплодировать, покраснев от натуги…
Сталинская свита ринулась к хозяину. Одни восхищались глубиной доклада, другие возмущались вопросами «не по существу». Сталин учтиво улыбался, но в прения не вступал.
Чуть в стороне стоял с Покровским Молотов и силился ему что-то доказать; тут я впервые узнал, что Молотов слегка заикается. В ответ на какую-то просьбу Михаила Николаевича Молотов обратился к Сталину с вопросом. Вопроса я не слышал, но видел, как Сталин повернулся в сторону Покровского и одобрительно кивнул головой. Ректор обратился в зал:
– Членов бюро партийной ячейки ИКП прошу ко мне!
Сорокина подозвал сам Сталин. Он знал его еще по гражданской войне и по работе в Секретариате ЦК. Они поздоровались и Сталин по – отечески хлопал по плечу того, кого он еще несколько минут тому назад, сам об этом не зная, уничтожил своим убийственным ответом. Когда начали собираться тузы Института вокруг членов ЦК, Сорокин попрощался со Сталиным и отошел.
Началось представление. Задыхаясь от старческой астмы и усердствуя в характеристике «борцов парада», Покровский начал аттестацию:
Экономист Орлов! Секретарь партячейки ИКП.
Высокий, тощий, с повадками артиста и лицом пьяницы, наш местный вождь быстро подскочил к Сталину и, не подождав, первый протянул ему руку. Сталин, пожав ее, хотел уже подать руку следующему, но Орлов все еще не выпускал его руки.
Философ Юдин! Секретарь партячейки философского отделения.
Это было первое знакомство Сталина с будущим его теоретиком.
– Философ Константинов! Член бюро ячейки ИКП.
– Литератор и историк Щербаков! Член бюро ячейки…
Литературная деятельность этого человека заключалась в обильном писании секретных сводок по институтским делам в ЦК, за что он дослужился впоследствии до сана члена Политбюро. Сам он на собраниях никогда не выступал.
– Историк Панкратова! Выпускница ИКП и ассистентка по кафедре русской истории.
Сталин хотел с нею разговориться, но она, «буржуазная либералка», как мы ее называли, худая и щупленькая, совсем растаяла. Впоследствии эта «буржуазная либералка» через ряд побед и поражений, разоблачений и самобичеваний (я еще не видел никого, кто бы так талантливо бичевал самого себя, как она) добралась до сталинского ареопага: она – член ЦК КПСС.
– Философ Митин!
Невзрачный, худой, с чахоточным лицом Митин по пояс согнулся перед Сталиным, как придворный слуга перед грозным владыкой. Сейчас он тоже член ЦК.
Стэн, Карев, Мехлис поздоровались сами, как старые знакомые.
Парад кончился.
Пока мы возились у вешалки, Сталин вышел со свитой, и караван лимузинов тронулся по Садовому кольцу.
Я вспомнил о Дедодубе. С какой важностью, как стоически стоял он на своем посту!
Ну как, дед? Видел царя? – спросил его Сорокин. – Калиныча не было, я его знаю лично, – разочарованно сказал дед.
Но ведь Сталин-тоже царь, – настаивал на своем Сорокин.
Может, он и царь, но не Калиныч, – сухо ответил Дед.

II. «ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ ШТАБ» ЦК ВКП(б)

Институт красной профессуры по своей учебно-исследовательской программе был первой советской аспирантурой по подготовке будущих красных профессоров преподавателей университетов и социально – экономических высших учебных заведений. Создан он был по инициативе первого марксистского историка, члена Академии наук СССР при Сталине – Михаила Николаевича Покровского.
Покровский определился как марксистский историк еще задолго до революции. Приват-доцент Московского университета, он выступил с самого начала как представитель марксистского мировоззрения в русской исторической науке. Его основной труд – «Русская история с древнейших времен» (четыре тома) – вышел еще до революции. В этой работе Покровский радикально разошелся со всеми существующими историческими школами в оценке исторического процесса. По своей методологии он был представителем своеобразно понятого им исторического материализма (противники слева считают его материализм «экономическим материализмом»). В анализе исторических событий Покровский стал на классовую точку зрения.
После революции Покровский, заняв пост заместителя наркома просвещения (Покровский был членом партии большевиков с 1905 г.), становится и шефом научных учреждений, руководя при Наркомпросе Государственным Ученым Советом. Разумеется, он признавался одновременно и официальным главой советской исторической науки. Но сторонниками этой науки из советских специалистов в Советской России, кроме самого Покровского, были только одиночки – историки из числа членов партии. Представители старых русских исторических школ не признавали ни авторитета Покровского, ни его исторической концепции. Собственно, поэтому пришлось упразднить на время вообще историческую науку в России (закрытие исторических факультетов в университетах, изъятие преподавания исторической науки из средних школ и замена ее другой дисциплиной, так называемым «обществоведением и т. д.).
Это поставило перед советской властью первоочередную задачу: подготовку собственных научных кадров не только в области истории, но и для других общественных наук. Этой цели должны были служить организованные – по инициативе того же Покровского – новые учреждения: Коммунистическая академия, Институт красной профессуры, РАНИИОН и коммунистические университеты.
Вкратце, но весьма ярко, свою новую историческую концепцию Покровский изложил в однотомной работе «Русская история в самом сжатом очерке», которая выдержала с 1921 по 1931 год десять изданий.
Ленин сразу оценил «переворот», произведенный Покровским в «русской исторической науке», и поздравил его в специальном письме с этим успехом. Ленин писал:
«Тов. Покровскому. Очень поздравляю Вас с успехом: чрезвычайно понравилась мне Ваша новая книга «Русская история в самом сжатом очерке». Оригинальное строение и изложение. Читается с громадным интересом. Надо будет, по – моему, перевести на европейские языки. Позволю себе одно маленькое замечание. Чтобы она была учебником (а она должна им стать), надо дополнить ее хронологическим указателем… Учащийся должен знать и Вашу книгу и указатель… Ваш Ленин» .
Впоследствии Сталин объявил эту книгу «антиленинской» и изъял из обращения.
Декрет об открытии Института красной профессуры был подписан Лениным 11 февраля 1921 года.
Вот краткая справка из Большой Советской Энциклопедии:
«Красной Профессуры Институт (ИКП). ИКП впервые организован в 1921 г. в Москве, на основании декрета Совнаркома РСФСР от 11/II 1921, подписанного В. И. Лениным. Декретом СНК на ИКП возлагалась задача обеспечить подготовку «красной профессуры для преподавания в высших школах республики теоретической экономии, исторического материализма, развития общественных форм, новейшей истории и советского строительства»…
В первый год своего существования ИКП не имел Делений, с 1922 года были организованы отделения: экономическое, историческое и философское; с 1924правовое и с 1926 г. – историко-партийное отделения. Наборы 1921 – 1929 гг. давали в ИКП ежегодно от 75 до 140 человек, в большинстве людей с высшим образованием…
Учебная работа в ИКП протекает в форме лекций, семинаров. Курс обучения трехгодичный. По окончании ИКП слушатели сдают государственные экзамены» (БСЭ, 1 – е изд., т. 34, стр. 600 – 601).
В числе многих причин, вызвавших к жизни наше и подобные ему учреждения, была еще и та простая причина, что старые научные кадры бойкотировали советскую власть. Многие из старых профессоров отказались служить советской власти и ушли во «внутреннюю эмиграцию». Другие открыто объявили войну советской власти, борясь в рядах Добровольческого движения, а когда война закончилась победой большевиков, ушли во внешнюю эмиграцию. Третьих большевики сами выслали из России, чтобы избавиться от будущих «заговорщиков».
Но и к оставшимся в России советская власть не питала никакого доверия: «Сколько волка не корми, он все в лес смотрит!» Я не раз слышал такую характеристику старых профессоров из уст советских вероучителей. И даже самые добросовестные из уцелевших старых профессоров, с точки зрения советской власти, не шли дальше популярной в этой среде формулы: мы аполитичны, а потому и лояльны. Простая лояльность, вполне достаточная во время гражданской войны, признавалась совершенно недостаточной после большевистской победы. К тому же, «лояльность профессора» могла научить молодежь только лояльности. Этого советская власть никак не могла допустить. «Коммунистическое воспитание молодежи» – таков был лозунг, выдвинутый еще Лениным на III съезде комсомола в 1920 году.
Отсюда большевики пришли к выводу, что нужно создать собственную, красную профессуру, которая, учась у руководителей ВКП (б) марксистской теории, будет учиться одновременно у «лояльных» профессоров фактическим знаниям. Потом, достаточно подготовившись, они заменят своих «буржуазных профессоров». Тогда дело «коммунистического воспитания» будет в надежных руках.
Уже к началу 1928 года в ИКП были следующие отделения: история, философия и естествознание, экономика, история литературы и критики, мировая политика и мировая экономика, общее отделение. Впоследствии эти отделения (факультеты) были реорганизованы в самостоятельные институты красной профессуры по специальностям. Среди профессорского состава были виднейшие партийные и беспартийные ученые страны, руководители ВКП (б) и Коминтерна. Укажу некоторые имена:
Беспартийные ученые: Рожков, Платонов, Сергеев, Грацианский, Бахрушин, Тарле, Греков, Струве, Крачковский, Марр, Мещанинов, Рубин, Громан, Базаров, Л. Аксельрод, Деборин, Преображенский, Мишулин, Косминский, Тимирязев (сын) и др.
Партийные профессора: Бухарин, Покровский, Луначарский, Ярославский, Радек, Крумин, Квиринг, Е. Преображенский, Вышинский, Крыленко, Пашуканис, Берман, Варга, Миф, Бела Кун (Восточная Европа), Эрколи-тольятти (Юго – Западная Европа), В. Коларов (Балканы), В. Пик (Центральная Европа), Куусинен (Финляндия), Страхов (Китай; русский псевдоним одного китайского коммуниста), еще несколько китайцев и японцев. Периодически с докладами в стенах ИКП выступали, кроме названных лиц, – Сталин, Каганович, Калинин, Мануильский, Бубнов, Эйдеман и др.
ИКП предъявлял к поступающим довольно высокие академические требования. Сам прием происходил в порядке отбора лучших кандидатов на конкурсных экзаменах из состава лиц, допущенных специальным постановлением Мандатной комиссии ЦК ВКП (б). Как правило, требовалось, чтобы кандидат имел образование в объеме университета или соответствующего факультета другой высшей школы. Предварительным условием допущения к устным испытаниям было представление письменной вступительной работы, в которой кандидат должен был показать свою способность и призвание к исследовательской работе. После рассмотрения письменной работы и проведения устных экзаменов экзаменационная комиссия ИКП выносила свое заключение, кто из кандидатов и насколько удовлетворяет академическим требованиям Института.
Это заключение шло в ту же Мандатную комиссию ЦК. Мандатная комиссия докладывала весь мандатный материал Оргбюро ЦК ВКП (б), которое выносило окончательное постановление о принятии кандидата в ИКП. С этих пор икапист (так назывались студенты ИКП) становился номенклатурным работником ЦК ВКП (б) и заносился в картотеку «руководящего актива». В дальнейшем всякие изменения в жизни этого «руководящего активиста – перевод, командировка, назначение на работу, снятие, арест – могли происходить только с ведома и по постановлению ЦК «Теоретический штаб» ЦК – ИКП – дал действительно много кадров как Сталину, так и его противникам. Как и при каких обстоятельствах одни икаписты превращались в «соратников и учеников Сталина», а другие во «врагов народа» и «извергов фашизма», – я расскажу дальше. Отмечу лишь пока некоторых из тех и других.
Через ИКП прошли, стали врагами Сталина и погибли в камерах смертников НКВД или в изоляторах концлагерей – Слепков, Астров (редакторы журнала «Большевик» и сотрудники Бухарина по газете «Правда»), Айхенвальд, Марецкий, Краваль (секретарь Бухарина), Стецкий (заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), член ЦК), Стэн (член ЦКК), Карев, Бессонов, А. Кон, В. Кин (Комакадемия), К. Бутаев, К. Таболов, Самурский, Михайлов (секретари обкомов), Мадьяр, Ломинадзе, Шацкий (Коминтерн). Этот список может быть продолжен до сотни имен. Через ИКП прошли и стали близкими сотрудниками Сталина – А. Щербаков (умер на посту члена Политбюро в 1945 г.), Мехлис (член ЦК ВКП(б) и бывший министр Госконтроля), Абалин (гл. редактор журнала «Коммунист»), Федосеев (бывший главный редактор журнала «Большевик»), Александров (член ЦК и бывший шеф пропаганды), Суслов (секретарь ЦК), Поспелов (бывший главный редактор «Правды», директор Института Маркса-Энгельса – Ленина, секретарь ЦК), Ильичев (бывший главный редактор «Известий» и «Правды», кандидат ЦК), Ми – тин (член ЦК), Юдин (член ЦК и главный редактор органа Коминформа, посол в Китае), Константинов (начальник Управления пропаганды и агитации ЦК), Сурков (один из руководителей Союза писателей). Этот список тоже мог бы быть продолжен. Уже эти имена говорят о том, что ИКП был действительно неким «теоретическим штабом», где с одинаковым усердием обе стороны (сталинцы и антисталинцы) разрабатывали, так сказать, «идеологическую стратегию» будущих внутрипартийных войн.

III. КАДРЫ ПРАВЫХ

В среду правых я был введен моим другом и старшекурсником ИКП Сорокиным. Мы часто собирались на квартире известной в тех кругах Королевой.
Зинаида Николаевна Королева не принадлежала к тем знаменитым «кухаркам», которых Ленин призывал «учиться управлять государством». По происхождению она была дворянкой, по воспитанию подлинной «гранд – дамой», но по своим политическим взглядам она сделалась самой крайней революционеркой еще с институтской скамьи.
В 1916 году она ушла из медицинского института на фронт в качестве сестры милосердия. Февральская революция застала ее в одном из госпиталей под Киевом. Вскоре начали создаваться солдатские революционные комитеты, и она была втянута в работу одного из местных комитетов. Будучи лишь технической секретаршей, она выполняла весьма важные функции – редактировала и сама сочиняла воззвания, приказы и требования местного комитета к солдатам, народу и правительству.
Солдаты ее полюбили за простоту характера, хотя и относились к ней с некоторым недоверием. «Сама буржуйка, а кроет буржуев на чем свет стоит, тут что-то неладное, братцы!» Когда однажды такой солдатский разговор дошел до Зинаиды Николаевны, она попросила председателя солдатского комитета созвать экстренный митинг, чтобы сообщить полезную информацию. «В России – революция. Вся Россия – митинг», – писал об этом времени Артем Веселый. Так было и на фронтах. Солдаты жили митингами, разжевывая на них два лозунга дня: «война до победного конца» справа и «мир хижинам – война дворцам» слева.
Оба лозунга казались слишком крайними, и средний фронтовик внутренним инстинктом чувствовал, что недостает какого-то среднего и разумного решения вопроса войны и мира. С тем большей охотой солдатская масса прислушивалась к новым решениям и предложениям. Этим, может быть, и объяснялось, почему митинг, созванный для Зинаиды Николаевны, оказался столь многолюдным, что она сперва заколебалась, не отказаться ли ей от своей затеи выступить перед такой многочисленной аудиторией. Но друзья по солдатскому комитету ее подбодрили, а председатель комитета сказал и вводную речь, закончив ее словами, вызвавшими веселое оживление: «итак, слово имеет Революция Николаевна, бывшая Королева!» Контакт с массой был найден. Зинаида Николаевна выступила.
– Я не помню ни одного слова из того, что я тогда говорила. Это был мой первый революционный дебют, и вы не можете представить, как ужасно я волновалась! Когда я предложила созвать митинг, я собиралась рассказать солдатам о русских «революционных буржуйках», – о Вере Фигнер, Софье Перовской, Вере Засулич, Екатерине Кусковой, «бабушке русской революции» Брешко – Брешковской, чтобы рассеять все эти предрассудки о «бабах» и «буржуйках». А что я наговорила, не помню, убейте, не помню!
Помню только, что с того памятного дня друзья стали меня величать запросто: «Революция Николаевна!»
Так рассказывала сама Зинаида Николаевна об этом эпизоде.
В то время, о котором я рассказываю, она работала в Народном Комиссариате по иностранным делам и пользовалась большим влиянием среди его руководителей. Отношения между нею и Сорокиным, с которым она была знакома еще по гражданской войне, были совершенно дружескими. Он так же непринужденно беседовал с ней о политике, как и на тему о «половом вопросе». Замечу тут же, что даже в последующие годы реакции, когда за каждым старым большевиком или героем гражданской войны охотилось полдюжины сталинских сексотов, отношения между старыми соратниками оставались близкими, что им потом немало повредило.
Я бывал у нее часто вместе с Сорокиным и относился к ней с тем благоговением, с каким молодой энтузиаст может относиться к героям революции.
Близко я узнал Королеву на вечере у нее, на котором приглашенных было немного – один военный с ромбами, которого присутствующие называли просто «Генералом», его дама с бледным лицом и нахальными глазами, член бюро МК Резников, которого многие пророчили в члены Политбюро, нарком Н. (он был, собственно, заместитель наркома, но приличия ради его величали «Наркомом») с женой и мы с Сорокиным. Стол был накрыт чисто по-русски: сытно и обильно, но без претензии на изысканность.
Первый тост предложил «Генерал»:
– Меня учили еще мальчиком: не задавай никогда двух вопросов – военному о тайнах его ведомства и пожилой даме о ее возрасте. Но с тех пор меня занимали именно эти два вопроса. Военного я неизменно спрашивал, чем он занят и скоро ли он займет место своего начальника, а даме задаю один и тот же вопрос – довольна ли она «нашим братом», а если нет, то сколько ей лет. Признаюсь, только у Зинаиды Николаевны я не имею успеха. Нас, мужчин, она считает бабами, а себя все еще девочкой. И я согласен с нею – лучше быть прекрасной девочкой, чем бабой с усами. За все, чем дорога нам наша Зинаида Николаевна, за мужество, молодость и дерзание выпьем эти бокалы.
Все дружно чокнулись и залпом выпили, кроме меня и дамы с нахальными глазами. Дама, видимо, косилась на «Генерала», а я на слишком уж полный стакан водки. Вечер быстро принял положенный ему оборот. Тосты чередовались за тостами, а водка глушила перекрестные речи. Если бы не сама хозяйка, которая отрезвляюще действовала на пьяных и опьяняюще на трезвых, равновесие было бы давно нарушено.
Она вовремя почувствовала нарождающуюся угрозу и, торжественно вручив каждому по бутылке нарзана, пригласила нас в гостиную послушать музыку и сама села за рояль.
– Что же вам сыграть, друзья? – обратилась она к нам, перебирая ноты.
– Похоронный марш! – невозмутимо ответил Сорокин. Слова его потонули в веселом хохоте, а «Генерал»еще приговаривал – «гениально, гениально!»
– Охотно, Ваня, только скажи, кого же мы собираемся оплакивать, – спросила хозяйка не то с досадой, не то с сочувствием.
– Жалкую гибель великой революции! – ответил полутрезвый Сорокин.
Это был первый звонок к полному отрезвлению. Люди сразу стали задумчивыми. Холодный душ сорокинских слов будто смыл хмель сорокаградусной «рыковки». Даже военный приуныл, покачивая головой.
– Это горькая истина! – читал я на его лице. Зинаида Николаевна поддалась общему настроению и, начав с «Реквиема» Моцарта, перешла к увертюре «Прометей» Бетховена.
Но дамы запротестовали. Супруга «Наркома», одна из тех, которых бессмертный Гоголь назвал «дамой приятной во всех отношениях», так и заявила: «Что же это, мы собрались отпраздновать день рождения Зинаиды Николаевны или устроить кладбищенский концерт?» При этих словах она подошла к хозяйке и властно прибавила: «А ну-ка, дорогая, не мучайте рояля и гостей, а уж лучше слушайте!»
Она заняла место за роялем. Под собственный аккомпанемент она исполнила несколько романсов Бородина и Чайковского. Сыграла она, действительно, виртуозно, и награждалась каждый раз шумными аплодисментами гостей. Мы вновь вернулись к жизни. Жена «Наркома» исполнила и несколько революционных песен. В заключение общим хором всех присутствующих было исполнено «Письмо матери». «Письмо матери» Есенина было запрещено для исполнения, но оно исполнялось чаще других советских произведений. Это были годы массового увлечения молодежи Есениным; это увлечение передавалось и «отцам». Четырехтомник Есенина (уже запрещенный) котировался на черной бирже в сто крат выше своей номинальной стоимости. Буйно – траурный пессимизм есенинской лирики явился социальным бальзамом, успокаивавшим тяжкие боли рождения сталинской империи. Бесшабашно – залихватская, пусть даже пьяно – кабацкая, а потому смелая манера Есенина говорить лирическую правду о режиме, при котором он себя уже чувствовал «иностранцем» («в своей стране я словно иностранец», – говорил поэт), – действовала подкупающе. Помню, как я сам днем в Институте пережевывал «Капитал» («Ни при какой погоде я этой книги, конечно, не читал», – писал Есенин о нем), а вечером перечитывал Есенина.
Конечно, Есениным увлекались и непризнанные донжуаны и немало их кончило жизнь самоубийством по есенинскому рецепту – разрез вены для прощального стиха и веревка на шею, – однако знаменем Есенин стал у политических бунтарей среди молодежи. Как это бывало часто в таких случаях, по рукам этой молодежи ходили нелегальные памфлеты поэта на режим, которых, быть может, Есенин никогда и не писал, но которые были вполне в есенинском духе. Мертвый Есенин грозил стать идейным вождем крестьянской Вандеи. Тем энергичнее расправилась сталинская власть с его памятью.
Не только в поэзии, но и в драматургии, театре и музыке интеллигенция пробовала дать «реванш» большевикам. «Бег» или «Дни Турбиных» Булгакова показывали на советской сцене антисоветских героев в положительном виде. Дирижер Большого театра Голованов при единодушной поддержке всего коллектива театра небезуспешно боролся за сохранение этого величественного храма русского оперного искусства против «Пролеткульта» и партийных невежд. Если бы не авторитет и влияние Голованова, Немировича – Данченко, Станиславского, Качалова, Москвина, если бы не поддержка Горького, если бы не известная слабость к искусству тогдашнего наркома просвещения Луначарского, Большой театр, в связи с «головановщиной», был бы закрыт. Членов ЦК мало занимало искусство, хотя некоторые из них весьма увлекались артистками. Многие знали о похождениях в Ленинграде Кирова, который для удобства самочинно назначил себя почетным шефом тамошнего оперного театра (советское правительство увековечило после эту склонность Кирова, назвав ленинградский театр оперы и балета его именем). С ним в Москве успешно конкурировал Ворошилов, натыкаясь на этом поприще то на Луначарского, то на Буденного (его жена была неграмотной крестьянкой с Кубани, но, став маршалом, он бросил ее, детей своих отдал в приют, а сам ушел «на сцену»). Вернемся к нашему вечеру. Когда мы перешли от музыкальной части к деловой, я понял, что присутствую где угодно, но только не на обычных торжествах по случаю дня рождения. Водка исчезла, не доведя никого до накала, был сервирован крепкий чай, и хозяйка после нескольких вводных замечаний предоставила слово члену бюро МК Резникову.
Я должен сказать о нем несколько слов. Резникова я видел только второй раз, но знал его, со слов Сорокина, как выдающегося партийного работника с «независимым мнением». Во время октябрьского переворота он был уполномоченным Военно-революционного комитета при Петроградском Совете во флоте, получал непосредственно указания от Троцкого по военной и от Ленина по партийной линии. «Ленин – мозг, Троцкий – душа, а Резников – тело нашей революции» – такова была формула «Генерала», когда он говорил о движущих силах большевистской революции (идеологически «Генерал» стал «право – левацким троцкистом»). Во время гражданской войны Резников дрался с Колчаком, будучи два раза ранен и оба раза тяжело, был взят в плен, но по личному вмешательству Ленина его спасли буквально из-под расстрела, обменяв на десять колчаковских офицеров, захваченных большевиками. В его партийной биографии было только одно пятно – во время кронштадтского восстания в 1921 году Резников выступил против ультиматума Троцкого повстанцам и его угрозы уничтожить Кронштадт в случае их упорства: «Каждый выстрел по Кронштадту – выстрел по революции», – доказывал Резников. Когда в ЦК решали вопрос о предварительной посылке парламентеров, чтобы склонить кронштадтцев к мирному урегулированию конфликта, Ленин вновь вспомнил о Резникове. Ему сообщили, что Резников сидит в Чека как «моральный соучастник» мятежников.
– Ну знаете, товарищи, если такие люди, как Резников, числятся в контрреволюционерах, тогда мы все – контрреволюционеры! – сказал Ленин.
Так, второй раз прямо из-под расстрела, Резников был спасен Лениным. С того дня, затаив глухую злобу и на Троцкого и на Чека, Резников поклялся в верности Ленину. Поэтому понятно, что во время борьбы против Троцкого и его оппозиции Резников был в первых рядах антитроцкистов. Просталинский ЦК не замедлил ответить благодарностью, и Резникова ввели в состав московского партийного руководства.
Итак, мы были готовы выслушать Резникова.
– Зинаида Николаевна просила меня, – начал он, – поделиться с друзьями информацией о внутрипартийном положении, в частности, о положении нашей московской организации. Я охотно согласился, тем более, что партийная печать лишена возможности информировать собственную партию.
После такого вводного слова Резников достал из портфеля записную книжку и, перелистывая ее, сделал почти часовую информацию о закулисных событиях в Московском и Центральном Комитетах. То, что рассказывал Резников, было для меня совершенно ново.
Оказывается, уже с самого начала 1928 года (то есть сейчас же после ликвидации «левых») как в Политбюро, так и в руководстве Московским комитетом происходила глухая, но весьма упорная борьба почти по всем основным вопросам внутренней и внешней политики партии. Спор начался, собственно, из-за Троцкого, уже находившегося в ссылке в Алма-Ате . Троцкий продолжал и в ссылке беспокоить ЦК своими статьями и прокламациями, проникавшими внутрь страны .
Перепечатанные в Москве, на ротаторе, материалы Троцкого широко распространялись не только между членами партии, но и среди беспартийной интеллигенции. Я сам одну из таких статей Троцкого получил в Коммунистической академии, где существовала нелегальная ячейка троцкистов. Замечу тут же, что эта статья Троцкого сохранялась у меня почти десять лет. Только в 1937 году, фильтруя свой архив от антисталинской литературы на случай возможного обыска и ареста, я натолкнулся и на нее, прочел внимательно еще раз, мысленно поклонился Троцкому за его пророчество об «эпигонах» и «термидорианцах» и сжег.
Ввиду такой непрекращающейся «контрреволюции» Троцкого, Сталин поставил перед Политбюро вопрос о суде над Троцким. Все понимали, что на этот раз Сталин добивается физического уничтожения своего противника. Из членов Политбюро Сталина поддержали только Молотов и Ворошилов. Рыков, Бухарин и Калинин выступили против суда над Троцким. Наконец было достигнуто компромиссное решение: выслать Троцкого за границу.
Сталин долго не шел на этот компромисс, пока его не заверил начальник ОГПУ Менжинский, что будет ли Троцкий находиться в Алма-Ате, на Лубянке или на Мадагаскаре, для его ведомства это не играет роли – «везде Троцкий будет находиться у нас» – успокоил Менжинский Сталина. Как известно, он не ошибся.
Второй спор происходил вокруг так называемого «Шахтинского дела». В конце 1927 года полномочный представитель ОГПУ по Северному Кавказу Ефим Георгиевич Евдокимов представил председателю коллегии ОГПУ Менжинскому весьма детально разработанное агентурное дело, из которого явствовало, что в г. Шахты на Сев. Кавказе существует нелегальная контрреволюционная вредительская организация, состоящая из группы старых специалистов. По данным этого дела выходило, что эта группа, будучи связанной со старыми хозяевами шахт за границей, ставит своей целью вывод шахт из строя путем систематического вредительства. Лубянка отнеслась к докладу очень скептически. Ввиду важности дела и к тому же хорошо зная повадку своих сотрудников строить карьеру на мифических делах, Менжинский предложил Евдокимову представить ему вещественные доказательства. Тогда Евдокимов поехал сам к Менжинскому, захватив с собой «доказательства», в числе которых он привез перехваченные его учреждением частные письма на имя некоторых из обвиняемых специалистов из-за границы. Менжинский не нашел в них никаких «вредительских установок», как утверждал Евдокимов. Последний стал настаивать на том, что эти письма зашифрованы.
– Хорошо, так вы их расшифровали? – спросил Менжинский.
– Нет, – ответил Евдокимов.
– Почему же?
– Ключи к шифру находятся в руках фигурантов.
– Значит?
– Значит, мы просим санкции коллегии на арест нескольких из руководителей шахт, – доложил Евдокимов.
– Даю вам двухнедельный срок: либо вы расшифруете эти письма без предварительных арестов, либо я вас вместе с вашими агентами буду судить за саботаж! – при этих словах Менжинский прямо по-чекистски выставил Евдокимова из своего кабинета. Теперь Евдокимову стало ясно, что если он не докажет контрреволюции шахтинцев, его чекистской карьере придет конец. И он решил испробовать последний шанс: обратиться к самому Сталину.
Евдокимов доложил ему суть дела и, конечно, разговор с Менжинским. Но так как Сталин не занимал тогда официального поста в правительстве, то Евдокимов просил Сталина воздействовать на Менжинского через Рыкова. Рыков был тогда председателем правительства.
– Чепуха, – ответил Сталин, – выезжайте к себе и немедленно примите все меры, какие вам покажутся необходимыми. В дальнейшем информируйте только меня, а с Менжинским мы как-нибудь сами договоримся (Сталин был и членом коллегии ОГПУ от ЦК).
Имея такую карт-бланш в кармане, Евдокимов умчался в Ростов (краевой центр). На второй день в Шахтах были произведены массовые аресты среди виднейших специалистов, потом аресты распространились и на Донбасс, но дело вело Северо-Кавказское ПП ОГПУ.
В Москве это вызвало целый переполох – ВСНХ, ОГПУи сам Совнарком потребовали от Северо-Кавказского ОГПУ немедленного объяснения. Евдокимов молчал. Когда же Рыков, Менжинский и Куйбышев (Куйбышев был председателем ВСНХ) предложили послать на Северный Кавказспециальную комиссию ЦК и Совнаркома, то Сталин наложил «вето». Игра разгоралась. Вопрос был перенесен на заседание Политбюро. На этом заседании Менжинский и Куйбышев присоединились к Рыкову, обвинявшему Сталина в «самоуправстве», но Сталин доложил заседанию телеграмму Евдокимова, который не только уверял в наличии контрреволюции в г. Шахты, но и намекал на то, что нити ее идут в Москву. Куйбышев быстро ретировался, Менжинский замолчал, а Рыков только вопросительно посматривал то на Бухарина, то на Томского. Никакого решения не приняли но победа Сталина была несомненна.
Теперь Сталин отвечал и за самое «Шахтинское дело», по крайней мере, морально. Он это знал и поэтому с самого начала взял его под свое непосредственное наблюдение. Сталин и Евдокимов были теперь связаны круговой порукой. Руководство над ведением следствия Евдокимов возложил персонально на своего помощника Курского. Перед Курским была поставлена задача – любой ценой добиться «чистосердечного признания» обвиняемых и придать делу общегосударственный характер. Здесь мы впервые присутствуем при рождении пресловутых «методов» ГПУ. Прежде чем приступить к следствию по существу, штаб Курского (помощником Курского по этому штабу был другой «талант» в чекистском мире – Федотов) разработал общую механику ведения следствия. Она и предусматривала применение «методов» в известных теперь всем формах, которые в основном сводятся к пыткам, – это прежде всего физические пытки: разнообразные формы мучения и избиения, доводящие человека до полусмерти и даже до смерти, продолжительное лишение сна (средняя норма: от трех до десяти суток); химические пытки: введение в пищу или непосредственно в организм путем впрыскиваний волеослабляющих веществ или таблеток, порошков, капель; механические пытки: беспрерывное чтение вслух чередующимися следователями будущих показаний подследственного, а потом их беспрерывное повторение им самим, пока они таким образом не будут механически занесены на пластинку его подсознания. К этому присоединяются пытки политические: угрозы или репрессии родственников, друзей допрашиваемого, оплевывание его политических идеалов (если бы они были даже чисто советскими или сталинскими), пытки психологические: создание и укрепление у жертвы чувства собственного ничтожества, бесцельности жизни и ее обреченности, доведение ее до жажды самобичевания, когда в этом самобичевании, раскаянии или в рассказах о мнимосодеянных, механически уже закрепленных в сознании или подсознании преступлениях ощущается потребность саморазрядки, исповеди и даже «самоочищения».
Эта процедура из процесса механического в первой стадии следствия превращается в ее последней стадии уже в процесс «творческий» – подследственный присовокупляет Детали и штрихи к своим старым, вынужденным и механическим показаниям на этот раз совершенно независимо от следствия и, конечно, от своей воли. С той же готовностью он отвечает на поставленные вопросы, редко попадая впросак. Он уже сам верит в свою или чекистсткую легенду, а когда увидит, что ему верят следователь, суд, стороны, слушатели он впервые за все время своего сидения
чувствует себя каким-то ценным винтиком общего механизма, более того – «героем дня». Физически доведенный до крайнего истощения, он витает в небесах, а психический алкоголь – наркоз уже довел его до самозабвения. Его тело находится еще здесь, среди людей, но духовно он уже не живет среди них. Он свободен от самого себя, а потому готов на все – на словесное самобичевание и на физическую смерть.
Таковы были «методы Курского», которые легли в последующем в основу следственной техники «ежовщины». Методы Курского вполне оправдали себя. Подсудимые рассказывали вещи о чудовищных преступлениях, которые тогда почти всеми принимались на веру. Настоящую цену «чистосердечных показаний» подсудимых знал в Москве только один человек – Сталин, и только одно учреждение в провинции – штаб Евдокимова, Курского, Федотова в Ростове-на-Дону.
Зато триумф Сталина был полным: ни советское правительство, ни его председатель Рыков, ни «гнилой» теоретик Бухарин, ни даже сам верховный шеф ОГПУ Менжинский не разгадали контрреволюции шахтинцев, а Сталин «гениальным чутьем» профессионального революционера раскрыл «заговор буржуазных специалистов». С Менжинским Сталин «как-нибудь договорился», но членам Политбюро, как школьникам, поставил на вид: вы саботировали, а я вас спасал, будете и дальше упорствовать, я и без вас обойдусь! ЦК в закрытом письме к партийной организации воздал должное «бдительности» Сталина, дипломатически обходя саботаж «правительства» в раскрытии «Шахтинского дела». Когда же Сталин подготовил новое дело, – «дело Промпартии» проф. Рамзина – «саботажникам» оставалось только поддакивать.
Однако победа Сталина имела для него меньше всего «моральное значение», хотя она и дискредитировала его будущих противников из «правой оппозиции». Еще меньшее значение имела ликвидация доселе никому неизвестных, шахтинцев или малоизвестных в широких кругах рамзинцев. Победа заключалась в том, что Сталин нашел волшебный ключ к публичному уничтожению даже мнимых врагов режима – лабораторию Евдокимова с методами Курского. И Сталин щедро отблагодарил: Евдокимов получил подряд два ордена Красного Знамени (за шахтинцев и за рамзинцев) к своим уже наличным трем, был назначен первым секретарем Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) (редкий случай в тогдашней партийной практике), – был введен в состав пленума ЦК ВКП(б), будучи совершенно неизвестным в партии, а все чекисты штаба Курского были награждены орденами Красного Знамени и знаками «почетных чекистов». Забегая несколько вперед, скажу, что когда Сталин приступил к подготовке ежовщины во всей стране, он вспомнил о Курском: все еще провинциальный среднего ранга чекист Курский был назначен в 1936 году заместителем наркома внутренних дел СССР! Через некоторое время в газетах появился краткий некролог – «внезапно умер верный сын партии т. Курский». Устная версия из официальных кругов гласила, что он покончил самоубийством на нервной почве. Конечно, было от чего терять голову, – теперь предстояло оформление и уничтожение не какого-нибудь жалкого десятка шахтинцев, а около пяти миллионов «врагов народа», из которых больше миллиона принадлежало раньше к коммунистической партии.
Эти и им подобные «организационные разногласия» между членами Политбюро, как говорил Резников, постепенно выросли в разногласия политические. Рыков, Бухарин, Томский увидели в тактике Сталина желание руководить страной и государством через аппарат ОГПУ и партии, минуя Советское правительство и профессиональные союзы.
На этой почве в Политбюро образовались две группы – группа Бухарина и группа Сталина. Первоначально к группе Бухарина, кроме Рыкова и Томского, примыкали Куйбышев, Калинин, Рудзутак и Орджоникидзе. К группе Сталина принадлежали Молотов, Ворошилов, Киров, Каганович и Андреев. Позицию Косиора, Чубаря и Микояна Резников назвал «буферной»: они либо мирили обе партии, либо воздерживались при решающих голосованиях. Сталин отказывался до поры до времени от открытых атак против группы Бухарина, а сосредоточил все силы на ее внутреннем разложении, весьма ловко натравливая одних ее членов на других.
Я хорошо запомнил рассказ Резникова об этой внутри – политбюровской политике – «разделяй и властвуй» – относительно двух случаев.
В первом случае эта политика была применена к Томскому – Куйбышеву. Дело в том, что кроме «организационных разногласий» в Политбюро, между разными ведомствами тоже происходили постоянные трения, иногда по самым незначительным вопросам. Когда дело касалось важных персон (наркомов, членов ЦК), было принято еще при Ленине передавать такие споры высшему арбитражу – на решение Политбюро. Когда Политбюро принимало то или иное решение, спорящие стороны должны были подчиниться. После смерти Ленина Сталин эту практику лишь расширил, чтобы играть удобную и выгодную роль постоянного арбитра в качестве генерального секретаря партии, хотя Сталин и не был председателем Политбюро (Ленин был постоянным председателем Политбюро, после его смерти в Политбюро председательствовали все члены поочередно, после ликвидации правых постоянное председательствование перешло к Сталину, а в Оргбюро – к Молотову). Одно из таких постоянных разногласий происходило между ВСНХ (председатель Куйбышев) и ВЦСПС (председатель Томский), как между работодателем (ВСНХ) и рабочими (ВЦСПС). Профессиональные союзы все еще питали иллюзию, что они призваны защищать интересы рабочих, пусть даже и перед советской властью. Но государственно – сталинские интересы требовали как раз того, за что был осужден Троцкий полного подчинения профсоюзов интересам государства, то есть «огосударствления» их. Вещи своими именами, однако, не назывались. В будущей пятилетке, которую разрабатывал Куйбышев, профессиональным союзам, естественно, отводилась лишь роль технических органов государственного управления при сохранении внешней независимости от государства. Все текущие мероприятия – «режим экономии», «рационализация», «изобретательство», «колдоговор» – рассматривались и проводились с той же государственной точки зрения. В связи с этим Томский обвинил Куйбышева в «советской зубатовщине» по прямой подсказке Сталина. Куйбышеву Сталин подсказал формулу и по адресу Томского – «гнилой тред-юнионист»! Несомненная оплошность Сталина и его помощников по изданию «Сочинений» Сталина дает возможность подтвердить сказанное документально. Речь идет о сталинском письме Куйбышеву от 31 августа 1928 года, впервые опубликованном теперь. В этом письме Сталин пишет о члене Политбюро Томском другому члену Политбюро Куйбышеву следующее:
«Слышал, что Томский собирается обидеть тебя. Злой он человек и не всегда чистоплотный. Мне кажется, что он не прав. Читал твой доклад о рационализации. Доя лад подходящий. Чего еще требует от тебя Томский?»
Имея письмо Сталина в кармане, Куйбышев смело выступает против Томского. Сталин молчал, но Куйбышев очутился вне группы Бухарина.
Второй случай относится к Рыкову и Бухарину. Известный разговор Бухарина с опальным Каменевым летом 1928 года Сталин истолковал как конспирацию против Советского правительства (Рыков) и ЦК ВКП(б) (Сталин). Соответствующие агентурные данные якобы подтверждали это. Делу был нарочито придан характер бунта Бухарина против Рыкова, за что Сталин и его группа и набросились на Бухарина. «Рыков не просто член Политбюро, но он и глава советского правительства. Поэтому мы не можем позволить даже друзьям Рыкова конспирировать против него», – рассуждал Сталин. Рыков не попадался на эту удочку. Оставалось искать другие варианты.
Органы печати, которые не находились под прямым руководством Бухарина и Рыкова, получили задание начать «по собственной инициативе» критику теоретических трудов Бухарина. Были сделаны попытки разыграть эту атаку по линии журнала «Большевик», но там сидели ученики Бухарина: Астров и Слепков. Они сообщили Бухарину о нажиме на них личного секретаря Сталина Поскребышева с целью напечатания критических статей о трудах Бухарина «Экономика переходного периода» и «Теория исторического материализма» (соответствующие статьи лежали уже в портфеле редакции). Возмущенный Бухарин снял копии со статей и помчался прямо к Сталину. Последний совершенно хладнокровно ответил, что он и понятия не имеет об этих статьях, ни о распоряжении Поскребышева. Тут же вызванный звонком Сталина Поскребышев тоже преспокойно заявил, что эту историю со статьями слышит впервые.
– Если кто-либо из наших сотрудников и позвонил редакции от моего имени, я в этом не вижу преступления, – сказал Поскребышев.
– Не забывайте, что я не ваш сотрудник, а член Политбюро ЦК! – вспыхнул Бухарин.
Поскребышев промолчал, а Сталин попросил Бухарина оставить у него статьи для ознакомления (Сталин, конечно, не только читал их в оригинале, но они были и написаны По его личному заданию).
Через некоторое время Астров и Слепков получили из Оргбюро ЦК «строгий выговор» с предупреждением за попытки дискредитации авторитета ЦК. Правда, статьи против Бухарина не были еще пока напечатаны, но зато бухаринцы получили серьезный удар.
Более удачным оказался опыт с «Комсомольской правдой». Тут Сталин поступил просто – вызвал секретаря ЦК ВЛКСМ Чаплина к себе и прямо приказал: «Вот эту статью поручи напечатать своему редактору (редактором, кажется, был Костров), не ссылаясь ни на меня ни на ЦК. Если выйдет скандал, будет отвечать лично редактор, но он тоже не должен называть твоего имени». Чаплин точно понял смысл задания. Через день в «Комсомольской правде» появилась громовая статья о теоретических грехах «правого оппортунизма», которые ставились в завуалированной форме в связь с концепцией члена Полит бюро Бухарина. Для партии она явилась полной сенсацией – так же, как и для самого Бухарина. Бухарин вновь обратился к Сталину. Последний сделал удивленные глаза и немедленно потребовал подать ему номера «Комсомольской правды» (вопреки обыкновению, в этот день на столе Сталина не лежала кипа газет).
– Да, действительно! Это возмутительно! Ну как же вы советуете, Николай Иванович, поступить теперь? – спросил Сталин почти дружественным тоном.
Бухарин потребовал обсуждения вопроса на Политбюро.
– Я тоже так думаю, – ответил Сталин.
На очередном заседании Политбюро ответственный редактор газеты «Комсомольская правда» получил строгий выговор за печатание троцкистской статьи «без разрешения ЦК». Но давать опровержение ЦК признал «тактически невыгодным».
Более суровую и для себя совершенно неожиданную борьбу Сталину пришлось выдержать в московской организации. Агентурные сведения ГПУ и разведка самого ЦК единодушно свидетельствовали, что именно в Московской организации Бухарин, Рыков и Томский обладают сильнейшим влиянием. Старания агентов Сталина завербовать секретарей районов Москвы или даже членов бюро Московского комитета против группы Бухарина не увенчались ни малейшим успехом. Задним числом, в конце 1938 года когда бухаринцы были уже ликвидированы и физически Сталин писал в своем «Кратком курсе» :
«Одновременно со своими политическими выступлениями группа Бухарина – Рыкова вела организационную «работу» по собиранию своих сторонников. Через Бухарина сколачивала она буржуазную молодежь вроде Слепкова, Марецкого, Айхенвальда, Гольденберга и других (заметим, что из этой буржуазной молодежи состояла главная редакция теоретического и политического органа ЦК ВКП(б) – журнала «Большевик». – А. А.), через Томского – обюрократившуюся профсоюзную верхушку (Мельничанский, Догадов и др.), через Рыкова – разложившуюся советскую верхушку (А. Смирнов, Эйсмонт, В. Шмидт и др.)…
К этому времени группа Бухарина – Рыкова получила поддержку верхушки московской партийной организации (Угланов, Котов, Уханов, Рютин, Ягода, Полонский и др.). При этом часть правых оставалась замаскированной, не выступая открыто против линии партии».
Не будучи в курсе дела (или, может быть, наоборот, из-за осведомленности), руководство районов Москвы и Московского комитета начало поход против «левых», которые стараются дискредитировать ленинский ЦК под маркой критики «бухаринских ошибок». Упомянутое решение ЦК служило при этом установкой «генеральной линии»! Это, кажется, единственный случай, когда Сталин сделал крупную ошибку, но он быстро ее понял и бросил знаменитый лозунг: «за критику и самокритику, невзирая на лица» и исподтишка готовил внеочередные выборы московских райкомов.
Несколько забегая вперед, замечу, что уже на октябрьском пленуме МК 1928 года Сталин решил нанести открытый удар «правым» в самом МК, что означало и удар по «правым» в ЦК. Но это оказалось не такой легкой задачей. Ряд членов пленума открыто обвинил Сталина, что «под маской борьбы против какого-то мифического правого уклона» Сталин и его друзья занимаются искусственным разведением «интриг и склок» (Запольский), ЦК грубо вмешивается в дела местных партийных организаций, нарушая устав партии (Березин). Рютин прямо обвинил Сталина, что «правый уклон – его личная выдумка, чтобы расправиться с неугодными ему членами Политбюро».
Тогда члены пленума поставили перед Сталиным вопрос:
– Скажите, есть ли в Политбюро правые?
– В Политбюро нет ни правых, ни левых, – ответил Сталин.
Когда не удовлетворенные ответом Сталина члены пленума стали требовать оглашения протокола Политбюро, на котором обсуждалось июльское письмо Фрумкина против линии ЦК, Сталин огласил резолюцию Политбюро ЦК о «единстве в Политбюро», подписанную «всеми членами Политбюро» . На вопрос: «Кто же из членов Политбюро присутствовал тогда?» – Сталин ответил по-соломоновски: «Все, кто был налицо!».
Резников рассказывал, что как раз с этого заседания Политбюро Бухарин, Рыков, Томский и сам секретарь Московского обкома Угланов демонстративно ушли в связи с обсуждением письма Фрумкина. История и суть этого письма заключается в следующем.
Автор письма Моисей Фрумкин принадлежал к ленинской гвардии большевиков, активно участвовал в нелегальной работе в царской России, много раз подвергался арестам и ссылкам, принимал видное участие в большевистском перевороте 1917 года. После победы большевиков занимал ряд ответственных должностей, а к описываемому периоду был замнаркомфина СССР. Его должность давала возможность близко изучить положение дел в сельском хозяйстве и промышленности.
На основании тщательного анализа состояния сельского хозяйства, подкрепленного официальными данными свое го ведомства, Фрумкин обратился в июле 1928 года со специальным письмом сначала в Политбюро, а потом ко всем членам ЦК. Основные тезисы письма Фрумкина гласили :
1. Сельское хозяйство страны переживает процесс деградации.
2. Деревня, за исключением небольшой части бедноты против нас.
3. «Политика экстраординарных мер» (то есть политика насильственного изъятия хлеба у крестьянства), которая проводится руководством ЦК, может кончиться гибелью советской власти.
Поэтому Фрумкин требовал радикального поворота ЦК в сторону либеральной аграрной политики. В отсутствии этой либеральной политики, в возврате к методам «военного коммунизма», в открытом грабеже среднего крестьянства под видом борьбы с «кулачеством», в искусственном натравливании одних крестьян против других под видом «развертывания классовой борьбы» и, наконец, в изобретении Сталиным во время его командировки в Сибирь на хлебозаготовительную кампанию новейшего метода полицейского принуждения крестьян отдавать хлеб даром государству – так называемого «сибирско-уральского метода» – вот где причина нашего хлебного кризиса, – писал Фрумкин. – Мы требуем расширения посевной площади – крестьяне расширяют ее, а тогда мы их записываем в кулаки! Мы требуем расширения товарооборота – люди открывают мелкие ларьки, а мы их записываем в спекулянты! Мы требуем поднятия промышленности и люди открывают сапожные мастерские, а мы их записываем в нэпманы! Мы требуем советской демократии, люди указывают нам на нашу антидемократичность, а мы их сажаем в ГПУ, – доказывал Фрумкин.
Поскольку Фрумкин раздал свое письмо членам пленума ЦК, Сталин хотел предупредить реакцию пленума особым решением Политбюро. В проекте решения предусматривалось «решительное осуждение правооппортунистического антипартийного выступления» Фрумкина с соответствующими организационными выводами, то есть снятием Фрумкина с поста замнаркомфина СССР.
Группа Бухарина отказалась санкционировать такое решение. Когда же Бухарин, Рыков и Томский увидели, что для своего решения Сталин обеспечил большинство в Политбюро, то они просто ушли с заседания. Сталин определил этот уход как «примиренчество» к правому уклону, но Фрумкин был осужден за этот уклон, хотя временно с работы и не снят. Таким образом, вслед за его письмом члены ЦК получили «единогласно принятую резолюцию Политбюро по поводу письма т. Фрумкина». Факт выступления трех членов Политбюро против этого решения и их демонстративный уход с заседания был скрыт не только от партии, но и от членов ЦК. А будучи связанными партийной и коллегиальной дисциплиной внутри Политбюро, эти трое не могли довести свои взгляды до сведения партии и членов ЦК. Пользуясь этим, Сталин весьма ловко разыграл карту «единства в Политбюро», а люди, ориентировавшиеся во внутренней политике на Рыкова, Бухарина и Томского, были глубоко разочарованы их «единодушием» со Сталиным.

IV. СИБИРСКИЙ ПЛАН СТАЛИНА

Практический план колхозного строя родился, собственно говоря, не в Политбюро и даже не в Москве, а в Сибири. Правда, уже XV съезд партии постановил держать
курс на развитие коллективов , но это решение все еще оставалось на бумаге, пока за дело не взялся сам Сталин. Когда осенью 1927 года, вопреки Бухарину, Рыкову, Томскому и Угланову и, кажется, Калинину, Политбюро постановило применять на хлебозаготовках чрезвычайные меры («экстраординарные меры»), руководители ЦК и правительства были командированы в качестве «чрезвычайных уполномоченных» в основные зерновые районы страны – на Украину, ЦЧО, Северный Кавказ и Сибирь. Обычно такие уполномоченные имели право единолично решать любой вопрос на местах от имени ЦК и Совнаркома. В их распоряжении находился целый штаб сотрудников, от чекистов, специалистов, пропагандистов и до машинисток включительно, который комплектовался в Москве каждым из «чрезвычайных уполномоченных».
В качестве такого уполномоченного в начале 1928 года в Сибирь был командирован Сталин, а в числе его штабных «специалистов» находились сибиряки Маленков и Сорокин. Полномочия Сталина распространялись и на Урал, но на Урал Сталин не собирался ехать, ограничившись вызовом тамошних руководителей в свою будущую сибирскую ставку – в Новосибирск.
Сибирский и уральский актив был предупрежден правительственной телеграммой о предстоящем прибытии Сталина с чрезвычайными полномочиями. Пока Сталин мчался в бронированном вагоне сибирского экспресса, в Сибири царил переполох, граничащий с паникой гоголевских героев из «Ревизора».
Сорокин уже находился в Новосибирске в «дозорной бригаде» ЦК, когда секретарь Сибирского крайкома Сырцов устанавливал порядок: в школах начались регулярные занятия, в больницах производили дезинфекции ответственные работники сняли галстуки («Сталин, – говорят, – органически не терпит галстуков»), а свободный оркестр местного гарнизона репетировал революционные гимны (тогда гимнов о Сталине еще не было).
Наконец Сталин прибыл со своей свитой и, минуя «потемкинские» деревни, прямо направился в настоящие деревни в поисках лишь одной достопримечательности Сибири: хлеба. Сорокин рассказывал, что сначала Сталин попросил Сырцова дать ему местную карту с нанесением на нее наиболее хлебных районов и сводку о выполнении плана хлебопоставок.
Ему предоставили и то и другое. Сталин объехал лишь те районы, которые были нанесены на карту как малохлебные. Он заезжал в случайные деревни, панибратски беседовал с крестьянами, под видом осмотра хозяйства заходил в сараи, конюшни, на гумна. Расспрашивал, на что крестьяне жалуются, хорошо ли относится к ним местное начальство, и каждый раз беседа оканчивалась неизменным вопросом: а вот, я вижу, у вас даром пропадает хлеб, почему вы не хотите его продать государству? На такой вопрос Сталин в одной деревне получил ответ: а вот, я тоже вижу, что у вас в Москве даром пропадает мануфактура, почему вы не хотите продать ее крестьянам? Сталин вопроса «не расслышал». Зато другой вопрос он не только «расслышал», но и твердо запомнил. Об этом он говорил спустя год, на апрельском пленуме ЦК 1929 года, но дипломатически перенес этот случай из Сибири в Казахстан, а вместо себя поставил какого-то безличного «нашего агитатора». Однако и в исправленном изложении Сталина случай был очень характерен :
«Когда наш агитатор, например, в Казахстане, два часа убеждал держателей хлеба сдать хлеб для снабжения страны, кулак выступил с трубкой во рту и ответил ему: «А ты попляши, парень, тогда я тебе дам пуда два хлеба».
Весь пленум знал, что этим «парнем» был сам Сталин. Потом Сталин объездил районы, где были выполнены планы хлебозаготовок. Теперь, присоединив к своим собственным наблюдениям данные своих специалистов, Сталин составил себе общую картину положения дел, дающую возможность сделать определенные выводы. Выводы, касающиеся Сибири, заключались в том, что «малохлебные районы» на самом деле являются наиболее хлебными. Крестьяне этих районов хлеба не дают потому, что у них его просят, вместо того чтобы отбирать!
Что же касается тех районов, в которых план выполнен, то тут дело обстоит еще хуже: план выполнен из-за его «заниженности». Районы эти могут и обязаны дать еще столько же хлеба, сколько они сдали. Как это сделать? Провести бедняцко-середняцкие собрания о самообложении. Кулаков на эти собрания пускать нельзя. На этих собраниях надо принимать решения о «добровольной сдаче» крестьянами всех хлебных излишков государству. При этом кулакам давать «твердые задания» невыполнение которых всегда влечет за собою применение статьи 107 УК РСФСР.
После всего этого Сталин решил информировать бюро Сибирского крайкома и Уральского обкома ВКП(б) о дальнейших задачах и планах. В одной из речей, которая тогда была скрыта от страны, он заявил:
«Я командирован к вам в Сибирь на короткий срок. Мне поручено помочь вам в деле выполнения плана хлебозаготовок. Мне поручено также обсудить с вами вопрос о перспективах развития сельского хозяйства, о планах развертывания в вашем крае строительства колхозов и совхозов… Вы говорите, что план хлебозаготовок напряженный, что он невыполним. Почему невыполним, откуда вы это взяли?.. Посмотрите на кулацкие хозяйства: там амбары и сараи полны хлебом, хлеб лежит под навесами ввиду недостатка мест хранения… Я видел несколько десятков представителей вашей прокурорской и судебной власти. Почти все они живут у кулаков, состоят у кулаков в нахлебниках и, конечно, стараются жить в мире с кулаками! На мой вопрос они ответили, что у кулаков на квартире и чище и кормят лучше. Понятно, что о таких представителей прокурорской и судебной власти нельзя ждать чего – либо путного и полезного для советского государства. Непонятно только, почему эти господ до сих пор еще не вычищены и не заменены другими. Предлагаю: а) потребовать от кулаков немедленно сдачи всех излишков хлеба по государственным ценам б) в случае отказа кулаков подчиниться закону, – при влечь их к судебной ответственности по ст. 107 У головного Кодекса РСФСР и конфисковать у них хлебные и лишки в пользу государства с тем, чтобы 25 процентов конфискованного хлеба было распределено среди бедноты и маломощных середняков» .
Чтобы дело пошло успешнее, Сталин предложил снять с ответственных постов и исключить из партии тех коммунистов, которые «якшаются» с кулаками и нэпманами. К этой категории он относил всех коммунистов живущих у кулаков, женатых на их дочерях, имеющих иные родственные связи с «чуждыми элементами» или же происходящих из «социально – чуждой среды».
Паникеры оказались правы: не успел Сталин еще уехать, как в Сибири и на Урале началась кампания против «перерожденцев» и «чужаков», которых стали пачками снимать с работы и исключать из партии. Никому не делалось никаких скидок: исключались бывшие заслуженные партизаны, «красногвардейцы», «революционные матросы», коммунисты «ленинского призыва» (молодые коммунисты, принятые в партию в связи со смертью Ленина). Причины исключения везде одни и те же – «сращивание («якшание») с чуждыми элементами», «притупление революционной бдительности» и саботаж хлебозаготовок. Никакие былые «революционные заслуги» не принимались во внимание. Тогда, собственно, и родилась известная формула: «за прошлое – спасибо, за настоящее – отвечай!»
На место исключенных назначались люди, не имевшие никакого прошлого или имевшие «весьма темное прошлое», даже с точки зрения самих большевиков, но которые готовы были пойти на все, что бы от них не потребовала партия, то есть Сталин. А он пока что требовал только одного – хлеба! Хлеба любой ценой и любыми средствами!
Эти организационные мероприятия были лишь одной стороной дела. Сами по себе они не могли иметь успеха, если основательно не «раскачать» самого крестьянства. В «раскачке» этого крестьянства Сталин встал на путь расслоения крестьянства по признакам групповым или классовым. Деревня была разбита на шесть групп: 1) батраки, 2) беднота, 3) маломощные середняки, 4) середняки, 5) зажиточные и 6) кулаки.
При распределении плана хлебозаготовок первые две группы освобождались от сдачи хлеба, третья группа Делала «символический взнос», четвертая категория сдавала «законную норму» (около одной четвертой наличного хлеба), пятая и шестая категории – весь хлеб. Не менее оригинальны были и методы изъятия хлеба, предложенные Сталиным: «самообложение» и «твердое задание».
Прежде всего созывались так называемые «собрания бедноты». На этих собраниях утверждались списки, кого из крестьян данного села отнести к какой категории. После утверждения списков выбирали «комсоды» (комиссии содействия). В их задачу входило: 1) утверждать от имени крестьян план хлебозаготовок, предложенный сверху; 2) взыскивать этот хлеб с крестьян (обходы крестьянских дворов, обыски, конфискация хлеба). Чтобы подбодрить бедноту на борьбу с основной массой крестьянства, названной теперь «кулачеством» (к кулачеству относились, по существу, и «зажиточные»), Сталин предложил дать бедноте «ряд льгот, в силу которых беднота получала в свое распоряжение 25 % конфискованного кулацкого хлеба» . Таким образом, часть крестьян, преимущественно бедняцкая и нерадивая, как раз та часть, которую потом сами большевики величали «лодырями», стала как бы подрядчиками государства на процентах: при помощи органов милиции и ГПУ она отбирала хлеб у зажиточных крестьян, получая за это 25% забранного хлеба в свою пользу. Если же зажиточные крестьяне оказывали сопротивление, то их судили уголовным судом. Впоследствии Сталин с полным основанием писал :
«Чрезвычайные меры возымели свое действие: беднота и середняки включились в решительную борьбу против кулачества, кулачество было изолировано, сопротивление кулачества и спекулянтов было сломлено».
Основная цель миссии Сталина состояла, однако, не в этом. С тех пор как в Политбюро наметились разногласия по вопросам политики в деревне, в частности по вопросам дальнейших перспектив развития сельского хозяйства, перед советским правительством встала одна, далеко не теоретическая задача: эволюция или революция, мир с крестьянством или репрессии против крестьянства. Короче: «кто кого?» – так по-ленински сформулировал Сталин эту задачу. Сталин держался той точки зрения, что уже наступило время, когда советская власть настолько укрепилась, что она может повторить опыт Октябрьской революции против капиталистов и помещиков, на этот раз уже против зажиточного и среднего крестьянства в деревне. Эту мысль Сталин обосновал так :
«…для упрочения советского строя и победы социалистического строительства в нашей стране совершенно недостаточно социализации одной лишь промышленности. Для этого необходимо перейти от социализации промышленности к социализации всего сельского хозяйства» – В какой форме провести эту социализацию крестьянства? В той же речи в Сибири Сталин дал ответ :
«…нужно покрыть все районы нашей страны, без исключения, колхозами (и совхозами), способными заменить, как сдатчика хлеба государству, не только кулаков, но и индивидуальных крестьян».
Но на XV съезде партии, который происходил ровно за месяц до этого выступления Сталина (декабрь 1927 г.), еще не было речи о «колхозах», а тем более не было директивы: «покрыть все районы нашей страны, без исключения, колхозами». Там говорилось лишь : «принять ряд новых мер, ограничивающих развитие капитализма в деревне и ведущих крестьянское хозяйство по направлению к социализму». Вот этот вопрос о «сплошной коллективизации» и «ликвидации кулачества, как класса, на ее основе» Сталин и поставил перед сибиряками. При обсуждении его на заседании Сибирского крайкома Сталина поддержали: Сырцов (секретарь Сибирского крайкома), Шверник (секретарь Уральского обкома), Кабаков (председатель Уральского облисполкома) и Сулимов (Урал). Уезжая из Сибири, Сталин вез в кармане постановление Сибирского и Уральского комитетов партии, требующее проведения форсированного курса коллективизации по методу Сталина. Вскоре к этому постановлению присоединилась Центрально – Черноземная область (секретарь Варейкис), Нижненовгородский крайком (секретарь Жданов), ЦК КП(б)У (секретарь Каганович) и через некоторое время и Северо-Кавказский крайком (секретарь Андреев). Однако вслед за Сталиным в Москву посыпались бесчисленные письма и телеграммы крестьян и самих работников Сибири и Урала, жаловавшихся на «государственный переворот», который Сталин произвел там в виде опыта. Когда «урало-сибирскому методу», как Сталин называл свой эксперимент, начали подражать, по прямому указанию Сталина от имени ЦК, и в других районах, то появились серьезные симптомы возможного крестьянского бунта в широком масштабе. Это заставило группу Бухарина вновь поставить вопрос перед ЦК, чтобы призвать Сталина к порядку. В результате этого Политбюро приняло решение, подписанное самим Сталиным, в котором прямо говорилось :
«Разговоры о том, что мы будто бы отменяем нэп, вводим продразверстку, раскулачивание и т. д., являются контрреволюционной болтовней, против которой необходима решительная борьба. Нэп есть основа нашей экономической политики, и остается таковой на длительный исторический период».
Подписывая это постановление, Сталин обманывал свою собственную партию: через год он провозгласил отмену нэпа, рассчитанного на «длительный исторический период»!
Вспоминая об этой поездке Сталина в Сибирь и своей роли в проведении «сибирского опыта», Сорокин передал мне впоследствии некоторые подробности о лицах из штаба Сталина и о сибирско-уральских руководителях, – подробности, проливающие свет на дальнейшую карьеру этих лиц. Прежде всего, я тогда впервые услышал имя Маленкова. Последний работал тогда, продолжая учебу в МВТУ (Московское высшее техническое училище), в аппарате ЦК, в личном секретариате Сталина. Еще во время своей учебы Маленков выдвинулся как «активист» в борьбе с троцкистской оппозицией и уже в 1924 году встал во главе партийной организации училища. Когда эта организация МВТУ почти единодушно поддержала платформу Троцкого , Маленков был одним из нескольких коммунистов, которые фанатично выступали за «ленинское руководство» Сталина Бухарина. Партийное собрание училища квалифицировало его позицию как «оппортунистическую» и «подхалимскую» и постановило снять Маленкова с поста секретаря партийной организации. Маленков пожаловался в райком партии (кажется, Краснопресненский), но там ему ответили, что РК не может ни отменить решения собрания, ни восстановить его в должности секретаря, так как это будет нарушением устава партии. Маленков обратился в Московский комитет, но опять – таки безрезультатно. Тогда он написал в ЦК жалобу, в которой обвинял РК и МК в том, что они не помогают ему в разоблачении «троцкистского заговора» в МВТУ. Через некоторое время Маленков был вызван к заведующему орг-инструкторским отделом ЦК Л. Кагановичу. Так произошла «историческая встреча». Маленков рассказал Кагановичу о вещах, о которых в ЦК догадывались, но установить не могли. Вузовские ячейки и ячейки партии МВТУ держатся за троцкистов, главным образом потому, – докладывал Маленков, – что «учащиеся – троцкисты» пользуются «особыми привилегиями» у райкомов и Московского комитета партии; последние не разрешают исключать из партии «злостных троцкистов», требуя их «воспитания», а Ходоровский (Главпрофобр Наркомпроса) сажает во главе вузов директоров из «заядлых троцкистов». На дискуссионные собрания ячеек РК и МК посылают, в качестве докладчиков, всяких беспомощных «пролетариев от станка», тогда как троцкисты посылают докладчиков из Коммунистической академии и Института красной профессуры и даже работников Коминтерна. На вопрос Кагановича: «Как нам, по вашему мнению, очистить вузовские организации от троцкистов?», Маленков ответил конкретным планом: «Надо пройтись железной метлой не только по аудиториям вузов, но и по кабинетам вузовских начальников. Вот вам и план, как провести все это мероприятие», – при этих словах Маленков вынул из своего студенческого портфеля подробные «Предложения по чистке вузовских партийных организаций». Это был меморандум на имя ЦК. Каганович не стал читать меморандум, но обещал просмотреть, а самого Маленкова попросил прийти к нему еще раз через неделю (время достаточное для наведения справок о Маленкове в особом секторе ЦК и ОГПУ). Едва ли можно сомневаться в том, что молодой Маленков (ему было тогда всего 23 года) произвел на Кагановича самое положительное впечатление. Принимая второй раз Маленкова, Каганович удивил его новостью: т.Сталин хочет с вами познакомиться. Пойдемте к нему.
Сталин принял Маленкова запросто («Уже при первой Моей встрече со Сталиным я почувствовал в нем родного отца», – говорил Маленков Сорокину), расспрашивал его об учебных успехах, о питании, об общежитии, живы ли родители и все в этом духе. Ни одного делового или политического вопроса. Конец беседы явился для Маленкова полным сюрпризом: «Мы с Лазарем Моисеевичем договорились забрать вас на работу в аппарат ЦК. Не возражаете, товарищ Маленков?» – спросил Сталин. «Я живу для партии», – отвечал Маленков.
Это было в начале 1925 года. «Предложения» Маленкова легли в основу директив по чистке вузовских и учрежденческих ячеек в 1925 году, а сам Маленков стал одним из руководителей этой чистки. За один 1925 год из партии было исключено 92 тысячи студентов и советских чиновников ; Маленков с тех пор стал «аппаратчиком» ЦК и МК ВКП(б).
В штабе Сталина Маленков выполнял функции его личного адъютанта. Он аккуратно вел дневник впечатлений Сталина от разных поездок, записывал его вопросы и ответы, указания и распоряжения, присутствовал на всех закрытых совещаниях Сталина с руководителями края, составлял параллельный протокол этих совещаний для Сталина, а на некоторых ведомственных совещаниях, где у Сталина не оказывалось возможности присутствовать, Маленков представлял его в качестве наблюдателя. Но нигде и никогда он не выступал в прениях, хотя очень часто и задавал вопросы по обсуждаемым делам, если только не присутствовал сам Сталин.
Многие его личные качества роднят его с его учителем. Отсутствие болтливости, внутренняя сосредоточенность, чуждость академизму и теоретизированию, ярко бросающийся в глаза грубый реализм, граничащий с откровенным цинизмом, практический утилитаризм при решении самых отвлеченных проблем, удивительная способность приспособленчества и лавирования, если этого требуют личные интересы или интересы дела. Если добавить к ним два других качества, которые он унаследовал от своего учителя – глубоко затаенную хитрость и способность на самое крайнее вероломство, вплоть до измены даже Сталину, тогда мы получаем общее представление о психологическом профиле Маленкова. Уже говорилось, что теория не является его сильной стороной. И это не случайно. Один из ответственных работников ЦК, уже спустя много времени, рассказывал мне, что как-то в дружеской беседе Маленков сказал ему: «Вы, теоретики, все хвалитесь своими знаниями марксизма, но я читал полностью Сталина, не всего Ленина и лишь «Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса, а марксизм знаю не хуже вас, макулатурных теоретиков!»
Очень может быть, что Маленков и не признавался так открыто в своем невежестве в марксизме, но что это фактически соответствует действительности, в этом я не сомневаюсь и сейчас. В этом нет ничего удивительного. Я знавал многих членов ЦК – практиков своего дела, даже партийных деятелей, которые оправдывали свое невежество в области марксистской теории трудностью для понимания «Капитала» Маркса или «Диалектики природы» Энгельса. Даже больше. Кто внимательно изучал так называемые «теоретические труды» Сталина, того прямо – таки поражают школьные ошибки Сталина (и это бессознательно!) в области философии и политической экономии.
Но потом все это выдавали за «дальнейшее развитие марксизма».
Слабость в теории или, во всяком случае, отсутствие претенциозной склонности к теоретизированию при неимении к этому природного дара – это, пожалуй, плюс людей типа Маленкова. Как раз русская революция пожрала всех своих теоретиков и больше всего погрешил в этом ее большевистский этап (Плеханов, Богданов, Троцкий, Бухарин, Преображенский и др.). До победы революции они давали тон, программу и идеологию движения, после же победы, когда от теории надо было переходить к практике, они оказались неспособными ни к чему, кроме теоретизирования и в дальнейшем. Поэтому руль нового государственного корабля оказался в руках трезвых капитанов, не признающих ни безгрешности, ни старых догматов, ни авторитетов своих пророков. В этом смысле Сталин был величайший утилизатор и враг мертвых догм. «Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на точке зрения последнего», – говорил он за несколько месяцев до прихода к власти большевиков. Вот таких «творческих марксистов» Сталин и подбирал вокруг себя, когда он занял капитанскую каюту на большевистском корабле. Маленков и оказался таким «марксистом», не читав даже Маркса. Еще одно немаловажное качество Маленкова, – это умение проникать в чужую душу. Все, кто знал его близко, рассказывали, что стоит Маленкову поговорить некоторое время с незнакомым человеком – и он может поставить безошибочный диагноз – «чем дышит» и на что способен этот человек. В этом смысле Маленков в оценке людей ошибался даже меньше самого Сталина.
Известен случай, когда Маленков отлично засвидетельствовал свое превосходство над Сталиным в распознавании людей – это история с выдвижением Сырцова на пост председателя Совнаркома РСФСР вместо Рыкова в 1930 году. Сталин более близко познакомился с Сырцовым только в свою поездку в Сибирь. Так как тогда уже намечалась борьба с группой Бухарина и Сталин мысленно разрабатывал проект, кем и как нужно будет заменить его будущие жертвы, он решил изучить сибирских руководителей как кандидатов для возможного выдвижения. Накануне своего отъезда из Новосибирска Сталин договорился, конечно, под величайшим секретом, что Сырцов, возможно, будет отозван на ответственную работу в Москву. Сталин не скрыл от Сырцова, что такое назначение он связывает с лояльностью его к ЦК (иначе говоря, к Сталину). Сырцов еще не знал точно, в чем дело, и дал свое согласие. Однако Маленков вежливо, хотя и довольно настойчиво, предупредил Сталина – Сырцов «подведет»! Сталин не придал особенного значения замечанию Маленкова, и Сырцов был назначен председателем Совнаркома РСФСР и даже введен в состав кандидатов в члены Политбюро. Прошло каких-нибудь шесть месяцев и Сырцов «подвел»! Он был выведен из ЦК, а звезда Маленкова поднялась.

V. ПЕРВЫЕ АРЕСТЫ В ИКП

«Лучше поздно, чем никогда» – острили студенты, когда в ИКП произошли первые аресты. В числе арестованных не было ни одного профессора, все это были слушатели исторического отделения и отделения философии и естествознания, преимущественно старших курсов, мне мало известные. На партийном собрании, созванном по этому поводу, секретарь ячейки Орлов и представитель ЦК (им был, если я не ошибаюсь, Б. Таль) объяснили причины арестов: «маленькая группка троцкистских предателей, окопавшихся в ИКП, подогреваемая правыми из московской парторганизации, старалась противопоставить ИКП ленинскому Центральному Комитету. Доблестные чекисты раскрыли заговор и вовремя обезопасили ИКП от заговорщиков. Поможем ОГПУ до конца выкорчевать корни «троцкизма». Вот к чему приблизительно сводилась речь Орлова. Представитель ЦК ни слова не говорил о «троцкистах», а больше подчеркивал правую опасность. «Контрреволюционный троцкизм разгромлен и физически и идейно, надо доконать его правых соперников», такова была вкратце его речь.
После такой противоречивой информации Орлова и представителя ЦК мы, собственно, и не поняли, кто же эти арестованные – «левые или правые»? Представителю ЦК, конечно, виднее, но и Орлов, как секретарь парторганизации ИКП, подчинялся прямо ЦК и получал директивы оттуда. Собрание сразу приняло бурный характер. Посыпались многочисленные вопросы, то к Орлову, то к представителю ЦК:
– Кто же, в конце концов, арестованные – контрреволюционеры или просто уклонисты, «левые» или «правые»?
– В какой связи аресты находятся с «портретом Сталина»?
– Где и когда слыхано, чтобы заслуженные большевики загонялись в подвалы большевистского ГПУ даже без предварительного обсуждения вопроса об их партийности?
– Знают ли в ЦК, что почти все арестованные были активными участниками революции и гражданской войны?
– Все арестованные – заслуженные коммунисты, павшие жертвой заговора группы Орлова. Где тогда гарантия, что мы все, сидящие в этом зале, не будем арестованы завтра по доносу Орлова, если эти аресты будут санкционированы, или же, наоборот, где гарантия, что мы не будем арестованы сегодня по доносу того же Орлова, если мы этих арестов не одобрим?
Последний вопрос задал Сорокин. Он, в сущности, и взорвал Орлова. Нахмурив брови, уставив свои большие серые глаза прямо в Сорокина, он хриплым голосом кабачного пьяницы проговорил:
– Товарищ Сорокин, ваше лукавое мудрствование не свидетельствует о вашем мужестве. Если вы солидарны с арестованными бандитами, то заявите это со свойственной большевикам прямотой, а для демагогии и провокации нет места на партийном собрании!
Сорокин спокойно поднялся с места, подошел к трибуне и, не спросив у председателя слова, обратился к собранию: – Если когда-либо в этих стенах побывал бандит, провокатор и трус – это сам Орлов. Собранию, может быть, это неизвестно, но спровоцированный Орловым на объяснение, я должен быть откровенным: в те тяжелые годы революции, когда я по заданию ЦК работал в подполье у Деникина, Орлов был адъютантом у генерала Эрдели и продавал мне тайны своего шефа, правда, только за наличные деньги. Вот документы.
Сорокин швырнул прямо в лицо представителя ЦК кипу полинявших от времени документов – расписок, донесений, газетных вырезок.
В зале произошло бурное движение, сопровождаемое громкими выкриками за и против Орлова. Представитель ЦК призвал собрание к порядку. Сорокин продолжал речь о карьере Орлова у белых.
– Мое кратковременное пребывание у белых в ЦК известно, – отпарировал Орлов.
– Но, к сожалению, в ЦК все еще неизвестно, – продолжал Сорокин повышенным нервным голосом, что вы остались верным своей старой профессии доносчика, провокатора, карьериста… Не партия, не ЦК и даже не ГПУ, а вы, Орлов, посадили ваших врагов в подвал… К несчастью, вы не один, вас набралась целая армия профессиональных Малиновских…
Зал слушал с затаенным вниманием слова Сорокина. Для большинства речь эта была откровением.
Не дав Сорокину докончить, представитель ЦК попросил слово для экстренного заявления. Сорокин покинул трибуну. Собрание насторожилось.
– Не потому партия расправилась с Троцким, Зиновьевым и Каменевым, что они были менее заслуженными, чем товарищ Сорокин, а потому, что, пользуясь своими прошлыми заслугами, они наносили вред сегодняшней генеральной линии партии. Недаром наш народ говорит – за прошлое спасибо, а вот за сегодняшнее отвечай! Советская власть не есть торговая фирма «Троцкий и К°», а государственная система диктатуры пролетариата. Мозгом этой диктатуры является ленинский ЦК, кто против ЦК, тот против партии, тот против пролетариата, потому что наша партия есть авангард пролетариата. Поэтому пусть т. Сорокин, заслуги которого в прошлом мы все признаем, не забывает, что теперь партия мерит людей другим масштабом!
– Да здравствуют белогвардейские большевики! – раздался в зале лозунг.
– Подождите, – продолжал представитель ЦК, – и об этом я скажу. Да, мы знаем, что в рядах нашей партии есть меньшевики, эсеры и даже лица, случайно оказавшиеся у белых. Многие из них на практике доказали и доказывают, что все их прошлое было ошибочным и случайным. Но прошлые ошибки и заблуждения прощаются, когда они демонстрируют сейчас беспредельную преданность ленинскому ЦК. Поэтому говорить о «белогвардейских» или «меньшевистских» большевиках – значит выступать против партии. Таких выступлений партия не потерпит так же, как она не потерпит желания правых свернуть ее с ленинского пути, и тут не будут приняты во внимание никакие заслуги в прошлом. С бандитом, который взвел курок своего оружия и целится прямо в ваше сердце, нельзя ступать в переговоры, надо предупреждать его выстрел. Партия предупредила выстрел троцкистов, предупредит и выстрел правых. Вот почему партия, а не Орлов, изъяла и контрреволюционеров в ИКП. Да, как будто есть нарушение устава партии, что мы не даем вам обсудить вопрос об исключении из партии арестованных до их ареста. Но тут надо заметить, что, во-первых, устав партии не есть статут какого-нибудь рыцарского ордена, а инструмент воли партии, во-вторых, почему же это враги в партии должны пользоваться преимуществом предупреждения о предстоящих репрессиях перед врагами вне партии. В ЦК сидят не рыцари ложного понятия чести, а революционеры дела… ЦК, как высший исполнительный орган партии, вправе сам исключать любого члена партии. Он и исключил арестованных лиц, заочно, еще до их ареста.
Представитель ЦК предложил собранию подтвердить «единственно правильное решение ЦК».
Вопрос был поставлен на голосование без дальнейших прений в такой формулировке: «Кто за решение ЦК об исключении из партии врагов партии и народа…?»
За эту формулировку голосовало слабое большинство, против, кажется, никто не голосовал. Около трех десятков воздержалось. Некоторые просто не участвовали в голосовании. От воздержавшихся потребовали мотивировки.
– Я лично воздержался не потому, – сказал Сорокин, – что выступаю против ЦК, а потому, что ЦК не соблюдает порядка очереди – сначала надо посадить в ГПУ Орловых, потом скрытых троцкистов, а там поговорим о мнимых или действительных «правых».
– Кого же ты имеешь в виду под «скрытыми троцкистами»? – подал кто-то реплику из президиума.
– Ты их знаешь лучше меня, – ответил Сорокин и сел. Это вызвало явный гнев президиума. Намек на «скрытых троцкистов» больно задел верноподданных сталинцев. В широких кругах партии с нескрываемой тревогой следили за тем, как самые радикальные требования Троцкого в отношении внутренней политики (крестьянство, нэп, индустриализация) становились программой действия антитроцкистского ЦК. Некоторые договаривались даже до того, что серьезно дискутировали вопрос о «добровольном уходе» Троцкого из Политбюро и о принятии Сталиным троцкистского плана ликвидации нэпа. Троцкий слишком хорошо знал честолюбие Сталина, чтобы успешно играть на этой его слабости. Жертвуя личной амбицией, Троцкий решил выиграть идею. Если же он не уступит сейчас, жажда власти Сталина пересилит всякую идею, и тогда погибнет Сталин, погибнет Троцкий и погибнет вся революция. Но так как на путях к власти у Сталина нет никакой другой программы и другого выхода, кроме как принятие платформы Троцкого, то надо облегчить Сталину его задачу в конечных интересах революции. Однако Троцкий имел не только развернутую платформу «сверхиндустриализации» и «перманентной революции», которые хорошо известны Сталину и ему по душе, но Троцкий разработал до тончайших деталей и методы претворения ее в жизнь. Платформа лежит на столе в Политбюро, а методы – в мозговом сейфе Троцкого.
Этот сейф Троцкий откроет только на второй день после провала Сталина с троцкистской платформой, когда партия уберет Сталина и торжественно пригласит Троцкого на престол.
Практика «экстраординарных мер» в хлебозаготовительных кампаниях 1927 и 1928 годов свидетельствует как раз о том, что Сталин уже поссорил партию с крестьянством, а когда он приступит к осуществлению первой пятилетки, он поссорит ее и с рабочим классом.
Сталин стремительно мчится к катастрофе, а Троцкий уверенно отсиживает свои последние дни в Алма-Ате.
Во всей этой иллюзии была одна правда – Сталин воспринял, с некоторой внешней отделкой, платформу Троцкого, но с тем, чтобы ею же похоронить Троцкого и идейно. Но как велика сила иллюзии! Оказывается, и более серьезные люди бывают в плену у последней. Вот что об этом рассказывал впоследствии сам Троцкий :
«Тайме» напечатал позже сообщение о том, что я выехал в Константинополь по соглашению со Сталиным, чтобы подготовить здесь военный захват стран Ближнего Востока. Шестилетняя борьба между мною и эпигонами изображалась как простая комедия с заранее распределенными ролями. – Кто поверит этому? – спросит иной оптимист – и ошибется».
Собственно говоря, вся разница между Сталиным и Троцким была не в программных вопросах, а в тактике. Если бы Ленин жил, отпала бы и эта разница. Когда надо было делать резкий, иной раз совершенно неожиданный поворот в политике, Ленин, будучи во главе партии, а потом и государства, сам становился в оппозицию ко всей своей вчерашней политике – «либо мы изменим политику и тактику, либо мы все погибнем, как партия», – заявлял он на поворотных этапах русской революции и советской власти. Так было в 1906 – 1907 годах, так было после Февральской революции (апрель 1917 г.), так было и в 1921 году (нэп).
Вот эту величайшую тактическую гибкость – «ленинскую диалектику» – Сталин усвоил твердо, Троцкий же ее не понял и до конца дней своих. Когда же Сталину пришлось вступить в войну с «правыми» и поэтому, по логике вещей, черпать свою идейную пищу из троцкистского котла, он не дал себя запугать шумом «правых» о «троцкизме».
Сталин хорошо понимал, что править страной с 170 – миллионным преимущественно крестьянско-демократическим населением ему не удастся, если он экономически не задушит эту крестьянскую демократию. Задавив ее экономически, он легко мог править ею и политически. Поэтому Сталин так же смело шел на ликвидацию нэпа, как смело ввел его пять лет тому назад Ленин. Нэп был большим элементом свободы, которую вынудили у Ленина крестьяне, вынудили потому, что Ленин был слаб, но Ленин мог править страной и при наличии нэпа, поскольку опирался на большинство в партии. Сталин же, взятый с самого начала и Лениным («политическое завещание»), и партией (троцкисты, правые, «национал – уклонисты») под сомнение, как лидер, не мог укрепиться у власти, допуская в партии ленинскую «внутрипартийную демократию», а в стране крестьянские вольности.
Теперь, после того как устранены троцкисты при явном сочувствии крестьянства и поддержке крестьянской членской массы в партии, надо было идейно убить правых, чтобы покончить заодно и с нэпом и с «внутрипартийной демократией». Другого пути к личной диктатуре не было. Здесь Сталин вписал новую главу в историю политической тактики Ленина. Задача была тяжелой, опасность была велика, врагов было много, но головой своей Сталин и в этом случае не рисковал – он слишком хорошо знал своих врагов, чтобы не бояться их.
Победят враги (правые), Сталин покается и этим дело кончится или, в худшем случае, его уберут из Москвы и поставят во главе какого-нибудь кооперативного союза в Грузии. Победит он сам, – он похоронит и «правых» и «левых», чтобы лично управлять страной.
На этом тернистом и кровавом пути к власти Сталин оказался и виртуозным тактиком ленинской школы, и величайшим комбинатором партийной стратегии, а сталинские ученики показывали себя везде достойными своего учителя. Так случилось и в стенах ИКП. Когда Сорокин хотел отделаться фразой, что «тебе известны скрытые троцкисты лучше, чем мне», один из членов президиума, высокий человек с рыжей шевелюрой, серыми, как у Орлова, глазами, звонким басом заявил:
– Товарищ Сорокин, или ты докажешь, что мне известны «скрытые троцкисты» в партии (реплика, оказывается, исходила от него), или ты ответишь за клевету. Сорокин должен помнить, – продолжал он, – что кто берет под сомнение линию ленинского ЦК, тем только одна дорога – в лагерь контрреволюции. В этом случае партия будет разговаривать с ними на языке чекистов. Так поступила партия с ныне арестованными, так поступит и со всеми, кто выступит против нее. Пусть Сорокин не утешает себя мыслью, что он имеет единомышленников, напрасные надежды. Либо с партией, либо против партии! Середины нет! «Правых» ожидает участь «левых», если они не поймут этой истины. Ставка «правых» на ИКП, как на свой штаб на идеологическом фронте, бита, а теперь надо сорвать маску и с их ставленников в нашей среде. Предлагаю поставить на обсуждение вопрос об антипартийном поведении товарища Сорокина…
Он закончил свою речь при громких протестах собрания и аплодисментах меньшинства.
Это был секретарь партийной ячейки отделения философии и естествознания П. Ф. Юдин (ныне член ЦК). Председатель долго не мог успокоить собрание. Каждый требовал слова. Группами подбегали к столу президиума, кто-то даже явочным порядком занял ораторскую трибуну, тщетно пытаясь начать речь, но собрание неистовствовало. Большинство встало и образовалось несколько не столько спорящих, сколько кричащих групп. Некоторые заставили себя если не слушать, то слышать.
– Это зажим критики!
– Осадное положение в ИКП!
– Демагогия Юдина!
– Убрать Орлова из президиума!
– Сорокин – заговорщик!
Наконец председатель выкрикнул в бушующий зал:
– Объявляю перерыв до завтра…
Отложенное на завтра собрание возобновилось только через три дня. Тем временем все члены бюро общеинститутской ячейки и секретари ячеек всех отделений вызывались в ЦК.
В числе вызванных были из слушателей, кроме Орлова, Юдина, Щербакова, Сорокина, и бывшие слушатели, впоследствии профессора Стэн, Митин, Ванаг, Карев, Луппол, Троицкий и ректор Покровский. Их принял Каганович в присутствии Криницкого, Стецкого и Б. Таля. Сорокин рассказывал, что на столе у Кагановича уже лежал стенографический отчет общего собрания ячейки ИКП. Отчет этот он, видимо, предварительно проштудировал. Многие места, испещренные красным карандашом, были отмечены многочисленными знаками на полях. Каганович, бывший обычно всегда в хорошем расположении духа, в связи с данным случаем напустил на себя притворное неудовольствие, желчность и важность человека, знающего себе вес. Он перелистывал отчет, то делая удивленное лицо, словно он читал его впервые, то насупив брови, нагонял морщины на лоб, когда хотел постичь сокровенный смысл читаемого. Это продолжалось около четверти часа при гробовом молчании присутствующих. Все продолжали стоять, кроме Покровского. Закончив чтение, Каганович исподлобья окинул стоящих сухим взглядом и пригласил занять места вокруг длинного стола, поставленного перпендикулярно к его рабочему столу. Беседа продолжалась около часа. Ее содержание доложил нам заместитель заведующего Агитпропом Стецкий. ЦК решил отозвать Орлова досрочно из ИКП в распоряжение ЦК (потом он был назначен инструктором Орготдела ЦК). Партийной ячейке ИКП был «рекомендован» новый состав бюро в лице Юдина, Митина, Щербакова, Петрова, Константинова, Сорокина, Покровского и др. Секретарем ячейки ЦК предложил Юдина. Кто же победил? Это оставалось тайной, пока не разыгрались новые события. Они не заставили себя долго ждать.

VI. «ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ БРИГАДА» ЦК

Снятие Орлова истолковывалось как несомненная победа Сорокина, но тогда не было понятно назначение секретарем ячейки Юдина. Совсем было непонятно и введение Сорокина в состав бюро. Все знали, что эти два человека не только враждебны друг другу, но прямые антиподы и по характеру. Юдин – начетчик, «талмудист», приспособленец и карьерист. Примитивность его теоретических суждений и посредственность исследовательских способностей сказывались только на учебных семинарах, а в партийной жизни Института у него было мало конкурентов. Люди типа Юдина обладали одним качеством, при правильном применении которого можно было делать головокружительную карьеру: даром правильной интерпретации уже принятых и способностью предвидения будущих решений ЦК. Предвосхищать партийную погоду при Ленине не было особенно трудной задачей, а следить за нею, да еще выводить безошибочно прогнозы при колебаниях сталинского барометра было делом чрезвычайно сложным. Надо было чувствовать себя и идейно и физически незримой частичкой самого Сталина, чтобы быть в контакте с работой его мозга. «Я не Ленин, но в Ленине и я», – писал поэт Безыменский в «Партбилете». Юдины могли сказать о себе то же, – «мы не Сталины, но в Сталине мы»! Поэтому Юдины и давали тон на партийных собраниях, а оппортунисты из партийных профессоров ставили им высшие академические отметки на том только основании, что они – будущие «звезды партии».
Сорокины шли в теории так же, как и в гражданской войне, напролом, в лобовую атаку, мало считаясь с условиями местности и «метеорологическими сводками» партийной погоды, и неизбежно спотыкались.
Я помню два ярких примера на этот счет.
Первый: на семинаре по истории революционного движения в России XIX и XX вв. обсуждался проспект «Истории ВКП(б)» Ем. Ярославского, Минца и Кина. Чтобы ярче подчеркнуть значение «Апрельских тезисов» Ленина и продемонстрировать «разброд и шатание» в партии по вопросам об отношении к Временному правительству Львова – Керенского, авторы проспекта доказывали, что до приезда Ленина из-за границы российские большевики – бывшие думские депутаты, русское бюро ЦК, Петроградский комитет партии большевиков, газета «Правда» – стояли на полуоппортунистический соглашательской точке зрения. Все эти высшие органы партии держались лозунга – «мы будем поддерживать Временное правительство «постольку – поскольку», то есть поскольку Временное правительство будет осуществлять волю народа, постольку большевики и будут его поддерживать. В проспекте было указано, что «даже Сталин не имел ясной точки зрения по этому вопросу». Только «тезисы» Ленина поставили точку над «и»: «никакой поддержки Временному правительству». Часть слушателей и профессоров типа Юдина категорически запротестовала против утверждения «даже Сталин». Аргументация протестовавших была такой: прошлую историю мы пишем для настоящего времени, а в настоящее время Сталин – преемник Ленина по руководству партией. «Даже Сталин» набрасывает тень на Сталина: надо выбросить эту часть «проспекта». Контраргументация Ярославского – Минца: история есть наука, наука же должна быть объективной. К тому же, нет ничего удивительного в том, что гений Ленина видел дальше и лучше рядовых руководителей партии. Решение – принять проспект в целом. Юдины замолчали, ЦК остался «нейтральным», но то, что предвидели Юдины, произошло через несколько лет: в 1931 году в письме в редакцию журнала «Пролетарская революция» Сталин забраковал «Историю ВКП(б)» под редакцией Ем. Ярославского за «принципиальные и исторические ошибки». Ярославские и Минцы каялись, а Юдины торжествовали.
Второй пример. В 1928 году бывший слушатель ИКП и преподаватель философии в Академии коммунистического воспитания им. Н. Крупской М. Б. Митин представил на обсуждение кафедры новейшей философии ИКП трактат под необычным тогда названием: «Ленин и Сталин, как продолжатели философского учения Маркса и Энгельса». Руководитель кафедры А. Деборин, профессор Луппол и профессор Карев забраковали работу и даже высмеяли Митина, отважившегося называть Ленина и Сталина «философами»: единственная работа Ленина по философии «Материализм и эмпириокритицизм» – не философский трактат, а популярные критические заметки, а Сталин вообще ничего не написал на философские темы. Другого мнения оказался секретарь ячейки философского отделения слушатель Юдин – он решительно восстал против своих профессоров и довел дело до ЦК.
Из ЦК последовал довольно загадочный ответ: – Сообщите Юдину и Митину, что тема весьма интересная, но не актуальная.
Но через три года она стала актуальной – начали появляться главы из этой работы на страницах «Правды», «Под знаменем марксизма» и «Большевика» за подписями Митина, Юдина и Ральцевича. Но мы несколько забегаем вперед.
Как бы там ни было, Сорокин был введен в состав бюро общеинститутской ячейки и должен был работать вместе с Юдиным. Я не знаю, догадывались ли в ЦК, что в своем критическом отношении к нынешнему официальному курсу партии Сорокин начинал переходить границы и связывался на этой почве со многими из правых в МК и ЦК. Я не сомневаюсь, однако, что Юдин свои обвинения против Сорокина повторил и в ЦК, и тем не менее Сорокин был рекомендован в состав партийного руководства института. Даже больше, нам стало известно, что в ЦК нотацию читали как раз Юдину и Орлову за «перегиб», а не Сорокину. Это сказывалось и в отношениях Юдина к Сорокину – если в Сорокине нельзя было заметить каких-либо внешних перемен, то Юдин стал весьма предупредительным и корректным. Он бегал за Сорокиным, угождал ему, советовался с ним, а слушатели, наблюдая эту невероятную метаморфозу у Юдина, говорили:
– Юдин пал жертвой второго закона диалектики Гегеля – количество «взорвалось» в качество и он влюбился в Сорокина!
Поскольку же Сорокин не отвечал особенной «взаимностью», мы, знающие и Сорокина и Юдина, предвидели новые «взрывы», но пока все шло нормально. Через какой-нибудь месяц мы вновь были поставлены перед загадкой – исчезло новое бюро ячейки, будто в воду кануло. Выясняется, что отсутствуют и некоторые из преподавателей. По институту пошли разные слухи и толки. Покровский не давал никаких справок, а жены отсутствующих сами справлялись у нас – не знаем ли мы, куда «командированы» их мужья. Слухи нарастали:
– К Бородину послали, в Китай, для работы в штабе Чжу Дэ…
– Коминтерн откомандировал на Запад…
– ОГПУ арестовал…
Паникеры нервничали: если так пойдут дела и дальше, то на воле останется только Дедодуб!
Наконец Покровский решил успокоить людей: члены бюро и некоторые преподаватели находятся в отпуске. Разгар учебного года, а целое бюро в отпуске – этому, конечно, никто не поверил. Я за Сорокина особенно не беспокоился, зная, что в такой компании он в ГПУ, по крайней мере, не попал. Я догадывался, что отъезд Сорокина был внезапным, иначе он бы мне сказал, в чем дело, но почему от него нет писем?
Я навестил Зинаиду Николаевну. Когда я ей сообщил об отсутствии Сорокина, она побледнела и недоуменно спросила:
– Вы думаете, что он арестован?
Я ей ответил, что хотя в Институте и были подобные слухи, но я им не верю, так как отсутствует не один Сорокин, а весь новый состав бюро. Зинаида Николаевна заметно успокоилась, но все же позвонила Резникову и передала ему новость. Резников, по – видимому, был в курсе дела и сообщил причину отсутствия Сорокина. Зинаида Николаевна только повторяла в ответ одно и то же слово: «бесподобно!». Разговор кончился, и я видел, что она совершенно успокоилась.
– Резников говорит, что наш друг находится вне Москвы и занят важным делом. Приедет и расскажет сам…
Я не стал допытываться, в чем дело, и уехал.
Через полтора месяца – это было в конце октября 1928 года – почти все члены бюро вернулись. Вернулся и Сорокин. Мне бросились в глаза резкие перемены в нем. Он стал задумчивым, похудел, на лице исчез природный румянец сибиряка, щеки впали и, казалось, что он даже немножко осунулся. Я не замедлил передать ему это свое впечатление.
– Натуги перед прыжком, – ответил он многозначительно и быстро перешел на тему об институтских делах.
Услышав от меня, что некоторые предполагали, что они арестованы, Сорокин расхохотался:
– Юдин и Митин арестованы?! Нет уж, лучше увольте ГПУ!
О своих делах Сорокин не говорил ни слова. Я не стал допытываться, будучи убежден, что он сам расскажет. Так и случилось.
Вечером он пригласил меня к себе, а от него мы вместе поехали к Зинаиде Николаевне. Она, видимо, уже ожидала гостей. Мы приехали первыми. Скоро прибыли один за другим Резников и «Генерал». Зинаида Николаевна подала чай, но «Генерал» потребовал водки, а ее не оказалось. Я вызвался пойти за водкой. Когда я вернулся, беседа была уже в разгаре. Из дальнейшего рассказа я понял, что Сорокин отсутствовал «по мобилизации» ЦК. Случилось это так. Вскоре после назначения нового бюро ЦК вызвал группу слушателей старших курсов (почти весь состав нового бюро) и некоторых преподавателей. С вызванными, с каждым лично, имел беседу заведующий отделом печати ЦК – И. Варейкис. Под строжайшим секретом он сообщил им причину их вызова: ЦК решил (на самом деле такого решения ЦК вынесено не было, а было указание Молотова, исходящее, несомненно, от Сталина) создать «теоретическую бригаду» для пересмотра и критического анализа всех статей, речей и книг, написанных Н. И. Бухариным до и после революции. В Секретариате ЦК была разработана и подробная тематика предстоящей работы. Каждый из участников «бригады» был обязан взять на себя одну из предложенных тем. Темы были самые различные. Некоторые работы, названные Сорокиным, помню, вышли потом в виде отдельных брошюр: «Философские основы правого оппортунизма», «Кулачество и правый уклон», «Правые реставраторы капитализма», «Классовая борьба и теория равновесия», «Социал-демократия и правый оппортунизм», «Коминтерн и правый уклон» и т. д.
Н. Бухарин был членом Политбюро, а о той борьбе, которая происходила внутри Политбюро между группами Бухарина и Сталина, в партии ничего не было известно. Как я уже упоминал, еще в сентябре 1928 года Сталин категорически отрицал наличие правых и даже «примиренцев» в Политбюро.
Оказывается, правые там были, но не будучи подготовленным теоретически (разоблачения) и организационно (репрессии) для немедленной расправы с ними, Сталин не давал этому факту огласки и исподволь готовился к предстоящей схватке.
Поскольку Бухарин считался официальным и главным теоретиком партии, надо было первый удар нанести с этой теоретической стороны.
ИКП в целом находился под сильнейшим влиянием «школы Бухарина», но были отдельные профессора и старшие слушатели, которые могли быть полезными ЦК в борьбе с Бухариным. Ни талантом, ни тем более научной подготовкой эти недоучившиеся «красные профессора» не отличались, но этот недостаток легко восполнялся их претенциозным «всезнайством», а главное – приказом ЦК.
– Требуется доказать, – заявил мне Варейкис, – рассказывал Сорокин, – одну простую аксиому: Бухарин – теоретически ничто, а политически – дрянь!
Видимо, этот же тезис он повторил и другим профессорам.
Через неделю все вызванные, в том числе и Сорокин, исчезли из ИКП для выполнения этого «специального задания ЦК.
Под страхом исключения из партии члены бюро были предупреждены, чтобы они не разглашали ни характера своей работы, ни места нахождения «бригады». Бригада была откомандирована в Ленинград и работала под непосредственным руководством С. Кирова и Б. Позерна. Из членов Политбюро о работе бригады знали, кроме Сталина и Кирова, только Молотов и Каганович. Через полтора месяца работа в основном была закончена и Сталину доложили результаты – до десяти больших статей на вышеназванные темы и полный список «сочинений Бухарина» с подробным предметным указателем: когда, где и что писал или говорил Бухарин по тому или иному вопросу. В связи с этим был разработан специальный «указатель» и к произведениям Маркса, Энгельса и Ленина, чтобы легко было сравнивать марксо-ленинские высказывания с утверждениями Бухарина. Весь этот материал был предназначен пока что не для печати, а лично для Сталина. Члены бригады обязывались уже индивидуально продолжать свою работу для издания отдельных брошюр в будущем, но опять – таки соблюдая необходимые предосторожности.
Еще до своего отъезда Сорокин сообщил Резникову, а через него и Бухарину, какую ему Сталин готовит «бомбу» на очередном пленуме ЦК. Бухарин не придал особого значения этому факту, кажется, даже взял его под сомнение. Он не допускал, чтобы Сталин мог заниматься сведением с ним теоретических счетов, когда разногласия внутри ЦК идут по линии политики, а не теории.
Резонные и весьма обоснованные предупреждения Резникова, как и Угланова, кандидата в члены Политбюро, что Бухарина будут бить как раз за «теорию», чтобы развенчать его славу как одного из руководителей партии, а потому надо готовиться к контрудару именно в области «теории», не возымели на Бухарина никакого действия. После подробной информации Сорокина Резников решил устроить Сорокину свидание с Углановым, который не только был единомышленником, но и личным другом Бухарина. Свидание это состоялось на квартире Д. Марецкого, члена редакционной коллегии журнала «Большевик» и ученика Бухарина. Угланов на свидание не явился, но зато явился сам Бухарин. Сорокин подробно доложил Бухарину о работе «теоретической бригады» в Ленинграде. Бухарина заинтересовала, собственно, только роль Кагановича и Кирова в этом деле. Сорокин рассказал и об этом.
– Можете ли вы письменно изложить мне то, что вы рассказали? – спросил Бухарин.
Сорокин вручил Бухарину уже готовое письмо, предупредив его, что он подписал это письмо, по совету Резникова, псевдонимом, чтобы избежать возможных неприятностей. Бухарин выразил явное неудовольствие советом Резникова, но требовать подписи не стал.
Однако Резников оказался прав: через несколько месяцев письмо Сорокина лежало в делах Кагановича.

VII. ПАРТИЯ В ПАРТИИ

Будущий историк большевистской партии, добросовестно изучив все этапы ее истории, идейные раздоры, организационные «размежевания», отколы и расколы, объединения и разъединения, наконец, динамизм большевиков в Октябре, триумф в гражданской войне и пафос нэпа, недоуменно остановится у порога ее радикального нового этапа – 1924 года. И чем дальше, тем больше будет нарастать это недоумение. Добравшись до джунглей конца двадцатых и начала тридцатых годов, он вообще разведет руками: ведущие актеры великой драмы начинают заикаться, немые статисты, напротив, приобретают дар слова, а закулисная толпа театрального люмпен – пролетариата грубо и напористо заливает сцену…
– Умер режиссер русской революции – да здравствует режиссер! – кричит люмпен – пролетариат. Он, жадный до власти и неразборчивый в средствах, и ведет своего кумира к пустующей после Ленина режиссерской будке революции.
Ведущие актеры один за другим сходят со сцены, статисты вступают в главные роли, люмпен – пролетариат получает «хлеб и зрелища», а режиссер властной рукой и железной волей переворачивает новую страницу кровавой драмы. Почему это ему удается?
Вот кардинальный вопрос, на который обязан ответить будущий историк. Тщетно он будет искать ответа в генеалогии большевизма, психологии большевиков, в мессианстве «русской души», в темпераменте грузинского характера. Напрасны будут его поиски в пыльных архивах революции, в партийных резолюциях и даже протоколах Политбюро. Сами социальные условия того времени мало что смогут объяснить ему. Гениальность Сталина в интеллектуальном отношении он возьмет под сомнение. Граммофонные пластинки с речами Сталина и тринадцать томов его сочинений вообще разоружат будущего историка: он убедится, что Сталин-тошнотворный оратор и кустарный теоретик.
Тогда как же этот посредственный человек смог стать грозным владыкой великого государства и ярким символом целой эпохи?
Одного ответа на этот вопрос нет. Надо знать всего Сталина и всех его врагов. Одно несомненно: Сталин – великий психолог люмпен – пролетариата и гениальный Макиавелли анец в политике. Февраль дал власть народу,
Октябрь – плебсу, а Сталин – люмпен – пролетариату. Октябрь национализировал богатых, но не обогатил бедных. «Военный коммунизм» допролетаризировал город и пролетаризировал деревню. Нэп повернулся лицом к сильным, ничего не дав плебсу – «лицом к деревне», «учиться торговать», «обогащайтесь!». Плебс опустился ступенью ниже – он стал люмпен – пролетариатом и занял очередь у «Биржи труда» не с тем, чтобы идти на работу, а просто угрожать:
– За что мы боролись, за что кровь проливали?
– Ленина повесить, Троцкого – к стенке !
В верхах партии тоже происходили глухое брожение и дифференциация. Одни тянули «влево», другие «вправо», третьи качались «без руля и без ветрил» между теми и другими.
Вакантное место Ленина продолжало пустовать, но оно, как и природа, не терпело пустоты. Лозунг Троцкого «возместим потерю Ленина коллективной волей и коллективным разумом ленинского ЦК» – оказался пустословием. Междуцарствие продолжалось только до тех пор, пока Сталин не овладел массой люмпен – пролетариата и техникой великого флорентийца. Уничтожив «левых» руками «правых», «правых» – руками «кающихся», «кающихся» – заговором люмпен – пролетариата от Ежова до Маленкова, Сталин превзошел Ленина. Удалось это ему потому, что он сумел создать в партии партию. Эта «внутрипартийная партия» вербовалась из профессиональных политических дельцов, которые должны были обладать всеми человеческими качествами, кроме одного: морального тормоза. Если сама идея была подсказана Лениным («ядро профессиональных революционеров» – «Что делать?»), то техника и устав ее были разработаны Сталиным не в период его прихода к власти, а задолго до этого.
В связи с этим я невольно припоминаю рассказ одного старого грузинского социал-демократа, который вместе с Джугашвили учился в семинарии, вместе с ним сидел в царской тюрьме в Кутаиси, а через 35 лет доживал свои последние дни в сталинской тюрьме.
Он рассказывал:
«Однажды преподаватель древней истории задал нам тему для письменной работы. Тема называлась «Причина гибели Цезаря». Джугашвили написал самое оригинальное сочинение. Отвечая на прямо поставленный вопрос о причинах падения Цезаря, он добросовестно изложил школьную концепцию и добавил от себя – действительная же причина заключалась в том, что у Цезаря отсутствовал аппарат личной власти, который контролировал бы аппарат государственной (сенатской) власти.
В приложенной к сочинению схеме организации власти Цезаря, сената и провинциальных наместников Джугашвили выводил «белые места», охваченные красными клещами. «Белые места» – уязвимые точки для нанесения ударов цезаризму, а «красные клещи» – оборонительные меры для их предупреждения. В комментариях к схеме Джугашвили утверждал, что провинциальные наместники были слишком самовластны, чтобы они могли чувствовать над собой не столько власть сената, сколько дамоклов меч Цезаря. Борьба с сенатской знатью окончилась помилованием врагов и сохранением коллективного символа власти – сената, что делало иллюзорными права «вечного диктатора». Кроме всего этого, Цезарь искал друзей, чтобы разделить с ними власть, а не исполнителей, которые обязаны повиноваться. Поэтому он и погиб от рук друзей (Кассий и Брут), не огражденный железными клещами верноподданных исполнителей.
Преподаватель спросил своего ученика:
– Не похожа ли ваша схема на абсолютную монархию?
Ученик ответил:
– Нет, личная власть монарха опирается на аппарат государственной власти, а по моей схеме и сам аппарат государственной власти держится аппаратом личной власти.
Впоследствии Сталин такие и подобные им суждения о «диктатуре пролетариата» называл суждениями «еще окончательно не оформившегося марксиста» (сравните предисловие к первому тому «Сочинений И. В. Сталина»). Но мне всегда казалось и сейчас кажется, что в этих семинарских сочинениях Джугашвили – весь будущий Сталин.
Если бы у нас не было никаких других доказательств на этот счет, то одни уже воспоминания Троцкого «Моя жизнь» – не оставляют ни малейшего сомнения, что начиная с апреля 1922 года, то есть со дня своего назначения генеральным секретарем ЦК, Сталин методически и настойчиво работает над осуществлением своей семинарской схемы. Прежде всего Сталин воссоздал снизу доверху весь партийный аппарат и поставил его над партией. Первым человеком, который разгадал тайну этого «нового курса» Сталина еще при жизни Ленина, был Троцкий. В письме ЦК, в октябре 1923 года, Троцкий открыто обвинил аппаратное руководство ЦК в «групповой политике». Это же обвинение было выдвинуто и в «Заявлении 46». Групповую политику Сталина Троцкий видел в том, что «партийный аппарат, несмотря на идейный рост партии, продолжает упорно думать и решать за всех», но «партия должна подчинить себе свой аппарат» . Однако ни эти предупреждения Троцкого, ни «Заявление 46», ни глухое требование больного Ленина «быть осторожными на поворотах» не могли удержать Сталина от уже взятого курса.
Троцкий свидетельствует :
«Ленин вызвал меня к себе, в Кремль, говорил об ужасающем росте бюрократизма у нас в советском аппарате и о необходимости найти рычаг, чтобы как следует подойти к этому вопросу. Он предлагал создать специальную комиссию при ЦК и приглашал меня к активному участию в работе. Я ему ответил: – Владимир Ильич, по убеждению моему, сейчас в борьбе с бюрократизмом советского аппарата нельзя забывать, что и на местах и в центре создается особый подбор чиновников и спецов, партийных и беспартийных, вокруг известных партийных руководящих групп и лиц, в губернии, в районе, в центре, то есть в ЦК. Нажимая на чиновника, натыкаешься на партийца, в свите которого спец состоит, и, при нынешнем положении, я на себя такой работы не мог бы взять».
Ленин согласился с этой оценкой Троцкого и предложил ему блок Ленин – Троцкий против Сталина .
Это уже показывает, как далеко зашел Сталин, а главное – какой силой стал его аппарат еще до смерти Ленина!
Идеально налаженная взаимная работа главы ВЧК Ф. Дзержинского и главы Секретариата ЦК Сталина помогла Сталину и здесь. Когда обвинение Троцкого в установлении диктатуры партийного аппарата нельзя уже было игнорировать, Сталин предложил Политбюро создать «нейтральную партийную комиссию» под руководством Дзержинского для рассмотрения жалоб Троцкого и «46». Эта комиссия сделала все, чтобы обелить «аппарат Сталина» и дискредитировать Троцкого, но октябрьский пленум ЦК (1923 г.) постановил предложить Политбюро принять все меры к тому, чтобы обеспечить дружную работу.
«Я должен заявить, товарищи, за период после октября мы приняли все меры к тому, чтобы дружная работа с т. Троцким была налажена, хотя должен сказать, что дело это далеко не из легких. Мы имели два частных совещания с т. Троцким, перебрали все вопрос хозяйственного и партийного порядка, причем пришли известным мнениям, не вызывавшим никаких сомнений. Продолжением этих частных совещаний и этих попыток наладить дружную работу внутри Политбюро было, чем я уже докладывал вчера, создание подкомиссии из трех. Подкомиссия эта и выработала проект резолюции ставшей впоследствии резолюцией ЦК и ЦКК о демократии. Так было дело. Нам казалось, что после того, как резолюция принята единогласно, нет больше основана для споров, нет оснований для внутрипартийной борьбы Да так оно и было на деле до нового выступления т. Троцкого на другой день после опубликования резолюции Щ проведенного независимо от ЦК и через голову ЦК, которое расстроило все дело, изменило положение радикальным образом» .
Так жаловался Сталин на Троцкого, признавая одно временно тот знаменательный факт, что «октябрьский пленум предложил», по существу, не Троцкому, а ем прекратить практику создания собственной партии в партии, хотя комиссия Дзержинского пришла на пленум со сталинскими тезисами «о клевете Троцкого» на «партаппарат и ленинские кадры партии». Выступление же Троцкого «через голову ЦК» было вызвано тем, что, положив в сейф ЦК решение пленума, Сталин, как ни в чем ни бывало, продолжал свое дело по созданию и укреплении «диктатуры партаппарата».
Низовая партийная масса, после этого обращения Троцкого, несмотря на террор и давление этого уже почти окончательно сложившегося аппарата Сталина – Дзержинского, весьма резко реагировала на поведение Сталина. На собраниях «пролетарских ячеек Москвы», этих крепостей сталинизма, Сталин и Дзержинский, пользуясь именем Ленина, собрали против Троцкого только 9843 голоса. Обвинения Троцкого против Сталина поддерживали 2223 человека, голосовавших за осуждение Сталина большее количество членов партии не участвовало в дискуссии, чтобы завтра же не оказаться если не в подвалах Дзержинского, то в очередях у «Биржи труда», как безработные.
Катастрофическое поражение Сталин потерпел в партийных организациях высших школ Москвы. Из 72 вузовских ячеек за ЦК высказались 32 (2790 чел.), за оппозицию – 40 ячеек (6594 чел.) .
Еще хуже было дело у Сталина в провинции. Многие провинциальные организации решительно требовали смены «нового курса» Сталина. Если все еще не было единодушного бунта в партии против своего аппарата, то объяснялось это, главным образом, колоссальным личным авторитетом Ленина, из-за болезни лишенного возможности дать партии объяснение. Партия ждала его выздоровления. Сталин ждал его смерти. Но уже на XIII партийной конференции Сталин принял и профилактические меры по изменению состава столь непослушной партии – по его предложению конференция решила привлечь в партию новых 100 тысяч членов от рабочего станка, закрыв путь в партию мелкобуржуазным элементам. К «мелкобуржуазным элементам» относилась провинция (крестьяне) и вузы (студенты). Сталин приглашал пролетариев от станка и люмпен – пролетариат, чтобы вернее покончить с «саботажниками» создания партии в партии.
21 января 1924 года Ленин умер. В тот же день экстренный пленум ЦК выпустил обращение, в котором говорилось:
«Пусть злобствуют наши враги по поводу нашей потери. Несчастные и жалкие! Они не знают, что такое наша партия. Они надеются, что партия развалится. А партия пойдет железным шагом вперед! Потому, что она ленинская партия. Потому, что она воспитана и закалена в боях! Потому, что у нас есть в руках то завещание, которое оставил ей т. Ленин!»
В этом «завещании», опубликованном после XX съезда КПСС, Ленин писал, что Сталин груб, капризен и нелоялен и поэтому требовал снятия Сталина с поста «генсека» ЦК. Нет никакого сомнения, что если бы Ленин остался в живых хотя бы еще несколько месяцев, Сталин перестал бы существовать политически. В этом случае решение Ленина было бы окончательным и, как всегда, безапляционным.
Сталин это знал лучше других и поэтому готовил Ленину «аппаратную» оппозицию против осуществления его воли. Имел бы Сталин успех? Сомнительно. И здесь встает вопрос, который Троцкий ставит в своем незаконченном (и тут Сталин его предупредил, вовремя подослав убийцу в Мексику) биографическом очерке «Сталин», а именно – не убил ли Ленина сам Сталин?
Троцкий рассказывает, что после своего очередного визита к больному Ленину Сталин сообщил Политбюро, что Ленин требует от него яда, чтобы покончить с собой! Это сообщение Сталина было встречено с возмущением членами Политбюро. Сам Сталин не открыл своего отношения к этому требованию Ленина. Замечая, что Ленин хорошо знал, кто способен, да и заинтересован дать ему яд, Троцкий молчаливо допускает такую гипотезу, хотя и не настаивает на ней. Могло ли это случиться? Люди, знающие характер Сталина и сущность его системы, не могут отрицать такую возможность.
Н. К. Крупская еще в 1927 году произнесла общеизвестную в партии фразу: «Живи сегодня Ильич, Сталин посадил бы его в тюрьму!» А из сталинской тюрьмы, как известно, не вышел живым ни один ленинец. Почему же тогда не убить и самого Ленина? Возьмите полный список членов ленинского ЦК, избранного на VI съезде партии в августе 1917 года. Кто из них остался в живых?
1. Ленин – умер ,
2. Каменев – расстрелян
3. Троцкий – убит Сталиным
4. Сталин
5. Зиновьев – расстрелян
6. Свердлов – умер
7. Ногин – умер
8. Рыков – расстрелян
9. Бухарин – расстрелян
10. Бубнов – расстрелян
11.. Урицкий – убит (террористом)
12. Милютин – расстрелян
13. Коллонтай – умерла
14. Артем (Сергеев) – умер
15. Крестинский – расстрелян
16. Дзержинский – умер
17. Иоффе – покончил с собой из-за Сталина
18. Муранов – умер
19. Сокольников – расстрелян
20. Смилга – расстрелян
21. Шаумян – расстрелян (англичанами)
22. Берзин – расстрелян
23. Стасова – арестована (потом освобождена)
24. Ломов – расстрелян
Таким образом, из 24 членов ЦК, руководивших октябрьским переворотом большевиков, к концу всех чисток один Сталин остался в живых и на свободе, 7 умерло естественной смертью, 11 расстреляны Сталиным, 1 убит Сталиным, 1 арестован, 2 убиты врагами, 1 покончил жизнь самоубийством.
Спрашивается, почему же Сталин должен был пощадить и самого Ленина, уничтожая начисто всю ленинскую гвардию?
Вернемся к теме. Я уже цитировал рассказ Троцкого, как прямо на глазах Ленина Сталин создавал свою собственную партию в партии. Смерть Ленина только ускорила этот процесс.
Прежде всего ЦК решил в ответ на смерть Ленина призвать в партию «рабочих от станка» – так называемый «Ленинский призыв». Под этим лозунгом было торжественно принято в партию до 250 000 человек рабочих с производства, сочувствующих новому сталинскому курсу в партии. Таким образом, партия выросла к маю 1924 года до 730 000 человек. Одновременно сталинцы приступили к чистке партии от ее членов, которые во время дискуссии 1923 года голосовали против Сталина за Троцкого.
В первую очередь эта чистка коснулась, разумеется, вузовских ячеек, в большинстве открыто ставших на сторону Троцкого (Сталин и ЦК обвиняли Троцкого, между прочим, и в том, что, выдвинув лозунг: «Молодежь – барометр партии», он только льстит молодежи и противопоставляет ее «старым кадрам»). После такой чистки к концу 1925 года в партии было только 640 000 человек. Около 100 тысяч студентов, профессоров и работников вузов, членов партии, Сталин, по уже упомянутому «плану Маленкова», исключил из партии за недоверие к себе . Исключенных из партии немедленно выгоняли и из вузов.
Этот жестокий урок, данный Сталиным «пролетарскому студенчеству», был в памяти у каждого, когда начали обсуждать «правые» дела в стенах ИКП. Большинство слушателей ИКП явно сочувствовало правым но сталинское меньшинство работало по-сталински – оно создало в ИКП свою собственную партийную организацию на тех же принципах, на которых Сталин создал свою партию во всей партии.
«Дайте нам организацию профессиональных революционеров и мы перевернем Россию», – говорил Ленин еще в 1902 году («Что делать?»). Эта мысль Ленина оставалась центральной руководящей идеей Сталина на путях к его личной власти в борьбе с оппозициями. На этот раз говорилось не о «профессиональных революционерах», а об «активе» партии. Это было не только магическое слово, но и магическая идея. Уже спустя два десятка лет «Правда» напоминала партийному аппарату и имя автора этой идеи и ее значение в истории сталинского переворота : «т. Сталин указывает, что актив при умелом его использовании может составить величайшую силу, способную на чудеса». Действительно, в борьбе с Троцким этот актив составил «величайшую силу» и продемонстрировал «чудеса», столь легко дискредитировав казавшийся до этого неоспоримым авторитет Троцкого в партии и стране. Правда, многие из старого «актива» сами оказались троцкистами, но в целом «актив» себя оправдал.
Сталин сделал отсюда только тот вывод, что и «актив» надо подбирать и организовывать, как Ленин подбирал и организовывал группу «профессиональных революционеров». Нельзя допускать в активе потенциальных врагов «генеральной линии». Надо подбирать его не по признакам прошлых заслуг перед революцией, а по признакам актуальным – на что данный коммунист способен сегодня.
«ЦК руководствовался при этом гениальной мыслью Ленина о том, что главное в организационной работе – подбор людей и проверка исполнения», – говорил Сталин об этой своей практике . Очищая послетроцкистский актив, Сталин уже к. концу двадцатых годов дал понять партии, что в этом активе он потерпит только послушных и беспощадно будет преследовать старых «вельмож»‘
Партийные комитеты на местах получили директивы о том, кого и как вычищать из «актива». Внешне эта чистка актива была обставлена так, будто партия снимает с работы лишь «бюрократов» и «честных болтунов». На самом деле снимали возможных союзников Бухарина и правых, о чем широкая партийная масса еще ничего не знала. Таким образом, снятые с руководящих постов лица механически выбывали из категории актива, хотя бы они были известными деятелями партии до революции, во время революции и гражданской войны. Тем самым они переставали оказывать влияние на внутрипартийные дела. Вот это и была негласная чистка актива, «подбор людей», способных поддержать сталинское руководство в ЦК против бухаринского крыла, когда Сталин решил вывести свои споры с правыми из Политбюро на суд «актива» и партии. Но кого же все-таки считать членом актива – местного, районного, областного, центрального? Так называемых номенклатурных работников райкомов, обкомов и ЦК партии, иначе говоря, бюрократию партийного, административного, хозяйственного, профсоюзного и военного аппарата? Но не все члены этой бюрократии числились в «активе», а только избранные. Кто же их избирает? Партийный аппарат. Только те могут участвовать на собраниях партийного актива, которые получают персональные пригласительные билеты от партаппарата (РК, обкомов, ЦК). Кому же он рассылает приглашения? Только тем руководящим коммунистам, которые числятся без минусов в списках особых секторов партийных комитетов. Бывало много случаев, когда весьма заслуженные коммунисты, все еще занимающие видные посты в органах администрации и хозяйственного управления, на партактивы не приглашались, если их лояльность к сталинской линии вызывала сомнение.
Это и понятно, так как актив – это элита партии, на его собраниях подтверждалась от имени всей партии правильность линии ЦК и Сталина. Актив или активы служили для создания общественного мнения в партии так же, как эту роль в печати выполняла «Правда». Решение партактива механически принималось за волю всей партии. Поэтому понятие «активист» одновременно символизировало собою и преданность сталинской линии и принадлежность к партийной элите. Чтобы сделать какую – либо карьеру в партии и государстве, коммунист должен был попасть в этот «актив». Так создавалась та партия в партии, которая привела к столь легкой победе Сталина над правыми.
Сейчас же после возвращения «теоретической бригады» ЦК из Ленинграда в Коммунистической академии состоялось первое собрание актива так называемого «теоретического фронта» СССР. Билеты на собрание раздавал непосредственно Агитпроп ЦК. Не помню, сколько билетов было прислано в наш ИКП, но помню хорошо, что многие не только из студентов, но и из профессоров «бухаринской школы» не были приглашены. Бухаринцы, числившиеся ранее в активе и действительно много сделавшие для Сталина и Бухарина во время борьбы с Троцким, подняли открытый скандал. Они обвиняли Юдина и Орлова, вычеркнувших их имена из списка приглашенных, представленного в ЦК, в групповщине. Покровский взялся урегулировать вопрос в ЦК, но оттуда последовал ответ – действительно не ЦК виноват в этих «досадных упущениях», но исправить ошибку сейчас невозможно, – «билетов на актив больше нет». Опальные «активисты» «линчевали» Юдина, но «легально» на актив все-таки не попали. Я сам в активе, как новичок, не числился, но сочувствовал обиженным.
Если бы не скандал в ИКП, я, быть может, и не придал бы особого значения тому, что собирались там говорить. Поэтому, когда Сорокин предложил достать мне билет, я охотно согласился пойти с ним на собрание. Собрание состоялось в большом зале Коммунистической академии на Волхонке. Присутствовали не только члены Комакадемии, профессора и студенты ИКП, РАНИИОНа, но и руководящие работники ЦК во главе с Кагановичем, который только что был переведен с Украины в Москву и назначен секретарем ЦК. Из Ленинграда специально на собрание приехал Позерн, шеф пропаганды Кирова. Председательствовал наш ректор Покровский (он был и председателем президиума Коммунистической академии). Работники ЦК, хотя и не члены Коммунистической академии (только Криницкий и Стецкий числились, насколько я помню, членами Академии), сидели за столом президиума. В зале и на галерке я заметил многих из «скандалистов», которые все-таки попали на собрание (впоследствии я узнал, что они прошли по «блату»). Никто из присутствующих, за исключением членов ЦК и членов «теоретической бригады», не был в курсе дела, почему или в связи с чем происходит сегодня собрание актива. Председатель собрания М. Н. Покровский, который был и оставался до самой смерти личным другом Бухарина (между прочим, на похоронах Покровского в 1932 году на Красной площади от имени ЦК, как официальный оратор, выступил именно Бухарин с большой речью, в которой он, воздавая дань покойному как ученому, назвал Сталина «фельдмаршалом пролетарских сил»), объявив собрание актива открытым, огласил необычную повестку дня: «Теоретические ошибки т. Бухарина и его школы». Этим, вероятно, объяснялось и то, что, нарушив обычный в подобных случаях порядок, Покровский не стал держать в качестве председателя вступительную речь, а тут же предоставил слово Л. Кагановичу. Шумный зал Коммунистической академии замер. Каганович начал издалека. «Ленин ратовал не за всякую науку, а за науку партийную, большевистскую. Ленин не признавал никаких авторитетов, когда речь идет об интересах марксизма. Ленин, как никто, умел громить врагов и бить друзей в борьбе за марксистскую науку. Вспомните «Материализм и эмпириокритицизм»… Если мы хотим быть достойными учениками Ленина, то и мы должны быть беспощадны к тем из нашей среды, кто думает учить не только нас, но и Ленина… После смерти Ленина никто не может претендовать на роль нашего учителя в вопросах марксизма – у нас есть только один учитель, – это – ленинизм и одна лаборатория ленинской политической и теоретической мысли – ЦК. Однако в наших кругах есть горе – теоретики, которые думают, что ключи от марксизма – ленинизма находятся в их собственном кармане. К этой категории горе – теоретиков относится и Бухарин с его школой…»
В эти минуту по длинному залу академии к столу президиума собрания бесшумно направились несколько человек, на ходу кивком головы обмениваясь приветствиями с присутствующими. В аудитории слегка зашевелились. В некоторых уголках наступивший было шепот перешел в громкий разговор. Кто-то с галереи растянутым басом крикнул: «Да здравствует любимец и теоретик партии товарищ Бухарин!»
– Простите, Лазарь Моисеевич, – сказал один из вошедших подчеркнуто ироническим тоном, – кажется, я прервал ваши ученые изыскания на самом интересном месте.
Это был Бухарин.
Не только как член Политбюро, но и как член президиума Коммунистической академии, он занял пустующее место Кагановича в президиуме. Покровский был явно смущен, но его помощник по собранию Адоратский призвал галерею и зал к тишине, а Каганович, демонстративно обращаясь не к Бухарину, а в зал, крикнул грубо и официально:
– Вы ошибаетесь еще раз, товарищ Бухарин, если умаете, чтобы кому-нибудь было интересно копаться в навозе, не находя там ни разу жемчужины.
Бухарин ответил:
– Значит плохие вы ассенизаторы! В зале раздался дружеский смех.
Было видно, что внезапное появление Бухарина и его друзей явно испортило увертюру Кагановича к предстоящим докладам «Об ошибках школы Бухарина».
Хотя и не предполагалось, что Каганович будет говорить по существу об «ошибках» Бухарина, а скорее ограничится лишь политически – принципиальной стороной дела, я заметил, что Каганович начал нервничать, перескакивая с одного вопроса на другой.
Еще во время продолжающейся его речи кто-то из членов президиума, кажется Шкирятов, отлучился из зала и направился в кабинет председателя президиума академии. Едва Каганович закончил свою речь, как вернувшийся Шкирятов подошел к нему и что-то прошептал на ухо. Каганович взял под мышку лежащий перед Бухариным свой тяжелый «наркомовский» портфель и быстро направился вместе со Шкирятовым в тот же кабинет. Произошла заминка. На этот раз не только Покровский, но, видимо, и Адоратский не знал, как быть дальше дать слово кому-нибудь или ждать возвращения Кагановича и Шкирятова. С галереи начали кричать:
– Дать слово Николаю Ивановичу!
– Просим товарища Бухарина!
Бухарин добродушно улыбался, кивая головой в сторону кабинета: «подождем, мол, возвращения начальства».
Но начальство не возвращалось, зал требовал продолжения собрания, а галерея неистовствовала.
– Дайте слово Николаю Ивановичу! Вернувшийся Шкирятов успокоил зал:
– Николай Иванович, вас просят к телефону! Бухарин вышел из зала.
В кабинете у Бухарина произошел довольно продолжительный разговор по телефону со Сталиным. Запись этого разговора была приложена к делу «группы правых», когда оно разбиралось впервые на февральском пленуме ЦК 1929 года. Я постараюсь воспроизвести смысл этого разговора, не ручаясь, конечно, за текстуальную точность.
Сталин: ЦК считает нецелесообразным ваше присутствие на теоретической дискуссии, дабы последняя не приняла политического характера.
Бухарин: Каганович уже придал ей политический характер, к тому же присутствие почти всего аппарата ЦК говорит менее всего о ее «теоретическом» характере.
Сталин: Каганович присутствует там не как представитель ЦК, а по персональному приглашению Комакадемии, другие явились тоже по приглашению академии, членом которой являетесь и вы.
Бухарин: Однако я являюсь и членом Политбюро, а Политбюро не выносило никакого решения даже о «теоретической дискуссии». Как это могло случиться, что Каганович без ведома ЦК самолично открывает какую бы то ни было дискуссию?
Сталин: Видимо, инициатива исходит не от Кагановича, а от самой академии. ЦК ведь не может запретить ученому учреждению вести ученые споры, если бы даже они касались нас с вами, членов Политбюро. Но вы своим присутствием там, как член Политбюро, можете отрицательно влиять на свободу дискуссии, раз она уже началась. Поэтому я снесся с другими членами Политбюро и мы договорились, что вам лучше покинуть собрание, чтобы оно действительно не приняло и политического характера.
Бухарин: Во-первых, все ли члены Политбюро вашего мнения, во-вторых, распространяется ли это пожелание и на других членов ЦК – Кагановича, Позерна, Криницкого, Стецкого, Ярославского, Шкирятова?
Сталин: Как вам известно, Рыкова и Томского в Москве нет, Калинин болен, а остальные запрошены. Они настаивают, чтобы вы подумали о политических последствиях вашего неподчинения общей воле Политбюро. О Кагановиче и других мы вопроса не обсуждали, но об этом мы поговорим после.
Бухарин: Прошу дать конкретный ответ – дали ли вы, как секретарь ЦК, указание об открытии хотя бы теоретической дискуссии против меня?
Сталин: Конечно, нет, но я не могу кому – либо и запретить ее, если бы даже она была направлена и против меня.
Бухарин: Я остаюсь на собрании.
Сталин: Но тогда уже за последствия пеняйте на самого себя!
Бухарин, заметно взволнованный и бледный, вернулся в зал и занял прежнее место. Каганович и Шкирятов все еще не возвращались. Вскоре к ним направились Позерн и Ярославский. Через несколько минут туда же вызвали и Покровского.
В зале образовался явочным порядком перерыв. Начались групповые дискуссии. Все догадывались, что разговоры по телефону ведутся с ЦК. Некоторые подходили к столу президиума, стараясь понять, в чем дело. Бухарин углубился в чтение какой-то газеты и ни на какие вопросы не отвечал. Через полчаса члены ЦК вернулись в зал. Покровский без мотивировки сообщил:
– Собрание объявляется закрытым.

VIII. РАЗГРОМ МОСКОВСКОГО КОМИТЕТА

На второй день утром после злополучного собрания, проходя по коридору, я, как обычно, остановился у доски объявлений ячейки ВКП(б) ИКП. На доске висел свежеотпечатанный список студентов и профессоров, которые «срочно» вызывались в бюро ячейки. В списке была и моя фамилия. «Срочными» я считал все-таки свои обязанности студента и поэтому направился в лекционный зал, с тем, чтобы во время перерыва заглянуть в бюро. Едва началась лекция (была философская лекция Л. Аксельрод – Ортодокс), как зашел технический секретарь бюро ячейки, который прервал лектора, огласил тот же список, что висел на доске. Он добавил, что явиться нужно сейчас же. С разных мест поднялось около десятка человек. Встал и я. Спрашивая друг друга, что это могло значить, мы вместе двинулись в бюро. Там же собралась значительная группа и с других курсов.
В бюро сидел, нахмурившись и важно перебирая свою густую рыжую шевелюру, новый Секретарь ячейки. Его серые и безжизненные глаза, которое обычно выражали все, что угодно, кроме «большевистского огня», на этот раз дышали и «огнем», и злобой одновременно. Когда кто-то из его сокурсников попробовал шуткой рассеять нарочито напущенную, казалось, начальническую важность секретаря, последний грубо прервал:
– Мы не в кабаке, а в бюро ячейки.
– Что ты, шутки не понимаешь, Павлуша? – попробовал было тот же сокурсник исправить свою ошибку.
– Моя фамилия Юдин, – резко ответил он, явно недовольный фамильярным обращением к себе, как к «Павлуше».
Сокурсник замолчал. Молчали и мы.
Юдин сделал перекличку по списку. Студенты явились все, но не было профессоров. Вернувшийся секретарь доложил, что профессора заняты на семинарах.
– Вызвать, – приказал Юдин.
Через несколько минут явились не менее нас озадаченные профессора.
– Все вызванные мною товарищи должны явиться
сегодня в ЦК к 6 часам вечера, – объявил Юдин.
На вопросы студентов и профессоров, в чем дело и к кому обращаться, Юдин отвечал коротко:
– Там узнаете!
Разные мысли нахлынули мне в голову.
– Донос Орлова?
– Возвращение на Кавказ?
– Участие в «казни» Сталина?
Или что – либо лучшее? Но о чем лучшем может быть речь, как не об оставлении на учебе? Я решил руководствоваться правилом – «думай о лучшем, но будь готов к худшему». Однако Сталина я не «казнил», в троцкистах не состоял – что может быть хуже? Как всегда в таких случаях, я побежал к Сорокину. Как назло его сегодня не оказалось. Попытался узнать у Елены Петровны, секретарши Покровского, она ответила, что слышит все это только от меня. Я вернулся на лекцию. Старушка Аксельрод рассказывала о Ницше. Есть избранные и толпа, «господа» и «рабы». Избранные призваны делать историю. Толпа – навоз истории. Воля к власти – движущая сила человеческого развития. Ею обладают только избранные! Оригинально и кстати!
Свежие мысли и певучая речь лектора, «последнего могикана философии независимого марксизма», как мы ее называли, подействовали отвлекающе. Другие лекции прошли мимо ушей. Ловил себя часто на мысли, что думаю об Орлове, Юдине и ЦК. Обедал без аппетита, по обязанности. Сейчас же после обеда, пропустив урок немецкого языка, поехал на квартиру Сорокина. И дома его нет. Поехал к Зинаиде Николаевне и застал ее и его.
Вошел Резников, еще более бледный и расстроенный, чем я.
– Я сообщу вам катастрофическую новость, – сказал он, – сегодня Угланов и Котов сняты с работы, сняты секретари Рогожско-Симоновского, Краснопресненского, Хамовнического районов. Создана комиссия ЦК под председательством Молотова по проверке всего руководящего состава московской организации (дело было в конце октября 1928 г.).
– Это ужасно и непостижимо! – сказала Зинаида Николаевна каким-то глухим, замогильным голосом. На ее глазах я заметил слезы. Резников подтверждающе кивнул головой и грузно опустился на диван.
– Это ужасно и непостижимо! – повторила Зинаида Николаевна, уже всхлипывая от плача. Мне стало ее очень жалко. Я подал ей стул и стакан воды. Она села, но отводы отказалась.
– Да вы же не понимаете, товарищи, это ведь начало настоящей контрреволюции, – сказала она, постепенно приходя в себя.
– Для одних начало, для других конец! – лаконично заявил Сорокин.
Я чувствовал, что Сорокин видел дальше и лучше смысл происходящих событий, переживал их, быть может, больше и глубже Зинаиды Николаевны, но старался не выдавать себя. Это ему явно не удавалось.
– Как это произошло и какова реакция в МК? – спросил Сорокин Резникова, сдерживая свое волнение.
Резников рассказал, что дня три тому назад, совершенно неожиданно для членов бюро МК, некоторые члены МК (Ворошилов, Менжинский, Булганин, Караваев и др.) и один член бюро МК (Бауман) предложили созвать внеочередное заседание бюро вместе с руководящим активом для важного заявления. Угланов, который был одновременно и секретарем ЦК, допытывался узнать, в чем дело, но ему ответили, что об этом будут доложено на самом заседании. Когда же по этому поводу Угланов обратился в ЦК, то Молотов (Сталин будто бы отсутствовал), предварительно заметив, что ЦК не в курсе дела, разъяснил – каждый член МК, как и ЦК, имеет право требовать созыва заседания. ЦК, со своей стороны, охотно пришлет своих представителей на это заседание, если названные члены МК имеют сказать что – либо важное.
Угланов назначил заседание на 10 часов вечера. На заседание явились Сталин, Молотов, Каганович и целая группа членов МК и «активистов», не являющихся членами бюро. С самого начала члены МК поставили вопрос о разрешении последним присутствовать на заседании бюро. Котов и Резников это предложение отвели. Бауман (он был и шефом деревенского отдела МК) поддержал. Молотов вмешался в дело и сказал, что это нарушение духа «внутрипартийной демократии», если «актив» МК на основании буквы партийного порядка не может присутствовать здесь. Стало ясно, что члены МК и актива явились не зря. Резников продолжал протестовать, но Угланов согласился и открыл «заседание бюро МК совместно с руководящим активом». Булганин, который тогда работал директором Московского электрозавода, но всегда числился в «активе чекистов», попросил слово для «заявления группы членов МК и ЦК о работе правых в московской организации». В заявлении подчеркивалось, что в московской организации, во главе важнейших учреждений и предприятий, в исследовательских институтах и вузах, в ряде районных комитетов и даже в самом Московском комитете «орудуют правые опортунисты», их прямые ставленники и ученики, старающиеся свернуть партию на путь капиталистической реставрации. Секретарь МК Угланов, члены бюро МК Котов, Пеньков, Резников, Рютин, разглагольствующие на словах о «генеральной линии», на деле являются теми же правыми. Авторы заявления от имени районных активов и члены МК потребовали: 1) отставки московского руководства и 2) назначения специальной комиссии по проверке партийного лица руководящего состава всех московских учреждений, предприятий и советского и партийного аппарата. Не только для членов бюро МК, но и для самого Угланова заявление Булганина явилось полной неожиданностью. Угланов объявил перерыв и потребовал частного совещания с членами Секретариата ЦК (Сталин, Молотов, Каганович присутствовали не как члены Политбюро, а как секретари ЦК). Каганович категорически отвел предложение Угланова. Угланов апеллировал к Сталину, но Сталин недоумевающе развел руками. Заговорил Молотов:
– ЦК еще в феврале этого года предупреждал МК и лично Угланова о возможности такого оборота дела, как сейчас. В ЦК поступало много сигналов и даже требований районных организаций Москвы об оздоровлении руководства МК, но мы не хотели вмешиваться в ваши дела в надежде, что члены бюро МК одумаются, но все это оказалось тщетным. Сейчас уже нет другого выхода – открыто поставленный вопрос надо обсудить открыто.
Молотов предложил продолжать обсуждение заявления.
Угланов еще раз предложил Сталину перенести обсуждение данного вопроса на частное заседание бюро МК и Секретариата ЦК, а если необходимо, и на заседание Политбюро.
Сталин ответил уклончиво: «Не нахожу положения столь трагическим, чтобы нужно было устраивать другое специальное заседание, хотя принципиального возражения и нет».
Выступление Сталина подействовало на Угланова обнадеживающе, и он официально возобновил заседание. Начались прения. Все выступающие члены МК, ЦК и «актива» единодушно поддержали заявление Булганина. Один из членов бюро МК (кажется, Полонский) сделал компромиссное предложение – поскольку данное заседание неправомочно обсуждать вопрос о руководстве МК, созвать чрезвычайный пленум МК и МКК для рассмотрения заявления группы членов МК. Угланов поставил предложение на голосование – все члены бюро, кроме Баумана, «за», весь «актив» – «против», секретари ЦК не голосуют. Находчивый Каганович перевернул результат голосования:
– По статуту сегодняшнего объединенного заседания бюро МК и «актива» предложение о созыве пленума я считаю отвергнутым, так как абсолютное большинство данного заседания проголосовало против.
Тогда возмущенный Угланов вскочил со стула и громко спросил:
– Кто здесь секретарь МК – я или вы, товарищ Каганович?
– Пока чго вы, товарищ Угланов, – невозмутимо ответил Каганович
– Так разрешите вам заявить, что таковым я отныне не являюсь Продолжайте теперь вашу демагогию. Угланов быстро схватил со стола свой портфель и демонстративно вышел из кабинета. За ним медленно последовал Сталин, но скоро вернулся без Угланова.
– Где же товарищ Угланов? – спросил Молотов.
– Побежал к Бухарину, – ответил за Сталина Булганин.
Каганович предложил продолжать заседание, чтобы принять соответствующее решение МК по оглашенному группой членов МК заявлению. Члены бюро МК, в том числе и Резников, начали доказывать, что в отсутствие
Угланова невозможно и незаконно всякое обсуждение. Тогда выступил Сталин. Он выразил сожаление, что здесь разгорелись столь жаркие споры и страсти, так как, – говорил он, – речь не идет об отдельных личностях, а об определенном, для дела очень опасном идеологическом и политическом течении в партии, речь идет об уклоне в сторону от марксизма, о правом, реставратор – скокулацком уклоне. Совершенно неважно, – доказывал Сталин, – кто возглавляет или отражает на практике этот уклон, но абсолютно необходимо, чтобы все наши коммунисты поняли, что не ныне разоблаченный левый, троцкистский, а правый оппортунистический уклон является сейчас главной опасностью в партии. Надо разоблачать и ликвидировать эту опасность. Сталин не согласился и с Булганиным, что члены бюро МК во главе с Углановым являются «правыми». Это преувеличение и «перегибание палки». Но Сталин не считает в создавшихся условиях возможным, чтобы бюро МК могло вести успешную борьбу против правой опасности, тем более, что московский актив, как явствует из заявления Булганина и из выступлений участников данного заседания, настроен против нынешнего состава бюро МК. Сталин остановился персонально на Угланове, указал на его большие заслуги в подполье до революции, на его активное участие в революции и гражданской войне, на его непримиримую борьбу против троцкизма, на его заслуженный и высокий авторитет в партии и закончил речь: «все-таки, мы, большевики, привыкли прислушиваться к голосу массы, тем более партийной массы; поскольку партактив Москвы хочет сменить свое руководство, то ЦК готов отозвать Угланова и других членов бюро МК в свое распоряжение…» Каганович, который продолжал фактически председательствовать на заседании после ухода Угланова, начал «ковать железо, пока горячо». Он внес новое предложение: «Участники заседания бюро МК совместно с активом 1) сожалеют, что Угланов покинул заседание, грубо нарушив тем самым всякую партийную дисциплину, 2) просят ЦК об отзыве в свое распоряжение членов нынешнего руководства МК, 3) предлагают срочно созвать экстренный пленум МК для выбора нового руководства, 4) секретарем МК рекомендуют секретаря ЦК ВКП(б) В. Молотова».
– Теперь мы только поняли, – рассказывал Резников, – почему было созвано «экстренное заседание» и почему Булганин пригласил на него секретарей ЦК.
– Мне кажется, что вы не поняли даже теперь, в чем дело и что происходило на заседании, – возразил Сорокин. – Вы думаете, что инициатива исходит от «активиста» Булганина? Игра более тонка, и она затеяна самим ЦК. Именно аппарат ЦК, Секретариат подготовил и заседание МК с «активом» и «заявление группы».При этом, как явствует из твоего сообщения, роли между секретарями ЦК (за спиной Политбюро) были заранее распределены. Молотов «умеренный», Каганович – «агрессор», а Сталин – благодетельный арбитр. Но чтобы успешнее разыграть всю эту комедию до конца, предварительно надо было вывести из терпения Угланова так, чтобы он ушел с заседания. Все фарисейские слова Сталина о его заслугах – дымовая завеса для более успешной атаки…
– Нет, на этот раз Сталин был искренен, – вмешался Резников.
– Да, точно так же, как он был искренен, когда к первой годовщине Октябрьской революции писал в «Правде», что успешной подготовкой и победоносным проведением октябрьского переворота «мы прежде всего и главным образом обязаны т. Троцкому». Куда же он теперь загнал «отца Октября»? Сейчас Троцкий обо всех нас пишет как об «эпигонах Октября» потому, что Сталин и всерьез его уверил, что без него не было бы Октября. Но Сталин это писал не для красного словца и даже не для подхалимства, а в своих собственных целях – усыпить бдительность врага (Троцкий был ему и тогда враг), войти в его доверие, забраться в его крепость и взорвать эту крепость вместе с его командиром. Так он поступил с Лениным, когда стал секретарем ЦК, так он поступил с Троцким, когда умер Ленин, так он поступает теперь с Бухариным… Сталин лукавил тогда и по отношению к Бухарину: «мы не дадим в обиду своего Бухарчика» – кричал тогда Сталин на Троцкого. С пеной у рта Сталин защищал Бухарина, возводил его заслуги до небес, более того, в период борьбы против Троцкого Сталин искусственно создал «культ Бухарина», «славу Бухарина». Сталин ни слова не говорил на заседании о Бухарине, – заметил опять Резников.
– Нет, говорил. Все, что он говорил хорошего об Угланове, есть бомба и против Бухарина, и против Угланова, и против всех нас. «От ступеньки к ступеньке» – это любимое выражение Сталина. Он делает все осторожно, хитро, но основательно. Он постоянно называл Троцкого Иудой, но теперь нам уже должно быть понятно, что он выболтал тогда свое собственное внутреннее существо. Если он тебя похвалил и ты верноподданно не стал на колени, так знай, что тебе суждено стоять на ногах до тех пор только, пока он не соберется с силами, чтобы свалить тебя в бездну. Станем ли мы на колени? – вот вопрос, на который мы вынуждены будем вскоре ответить…
Сорокин говорил долго, порою с резкими упреками по адресу Резникова. Резников редко и неубежденно возражал, видимо, только для того, чтобы возражать. Он в глубине души чувствовал себя виноватым перед Сорокиным, что так легко сдался на заседании.
– Что же мы должны были делать, по – твоему? – спросил он вдруг Сорокина.
– Уйти вслед за Углановым, оставив Сталина сосвоими наемниками.
– И что же получилось бы?
– Получился бы скандал, а на скандал Сталин не готов.
Резников ничего не возразил. Зинаида Николаевна на протяжении всей беседы сидела молча. Я собрался уйти, но Сорокин попросил меня поехать под Москву, на дачу к «Генералу». Я должен передать ему, что его ждут на квартире Зинаиды. Так как было уже поздно, я вынужден был сообщить Сорокину причину невозможности исполнить его просьбу, а стало быть – и тайну своего визита.
– К 6 часам вечера меня вызывают вместе с другими студентами в ЦК, едва ли я успею выполнить твое поручение, – сказал я.
– Это в связи с чем? – недоуменно спросил он. И цель моего визита отпала. Сорокин не был в курсе дела. Я отправился в ЦК.

IX. НА ДОПРОСЕ В ЦК

В ЦК я пошел пешком, так как идти было недалеко. Зинаида жила в районе Театральной площади. Мне нужно было пройти через Лубянку на Старую площадь, где находится здание ЦК. Я пришел вовремя. В вестибюле находилось несколько человек, но из наших не было никого. На правой стороне от лифта – «справочное окно» для посетителей. На стене большая черная доска с указанием комнат отделов ЦК и кабинетов секретарей ЦК. Даже указаны дни и часы приема посетителей «секретарями» – «И. Сталин принимает по…(дням) от… до… (часов) То же самое и у других секретарей ЦК – Молотова, Кагановича, Кубяка. Никаких специальных пропусков, предъявляй свой партбилет – иди прямо в секретариат Сталина и требуй, чтобы тебя приняли! Какие были демократические времена!
Когда я в последний раз посетил ЦК в 1940 году, порядок был другой: в приемной сидели чекисты в форме и без формы, к партийному билету надо было иметь еще специальный пропуск о разрешении входить в ЦК и только в указанный в пропуске отдел, но и этого недостаточно – чекист должен был перед заполнением пропуска созвониться с тем партийным бюрократом, к которому вы идете, и, если он согласен на свой риск пустить вас в здание, то заполняется на вас опросный бланк и тогда вы вступаете в «священную обитель». Доска «приема Сталина» и других секретарей исчезла уже с начала тридцатых годов. Но в 1928 году было время пресловутой «внутрипартийной демократии», и я беспрепятственно вошел в здание. Поднимаюсь на лифте на третий этаж и иду в Агитпроп, которому прямо подчинялся наш Институт. В коридоре встречаю выходящих из Агитпропа некоторых наших студентов. Спрашиваю, куда мы должны обращаться и в чем было дело. Отвечают, что в чем дело еще неизвестно, но что я иду правильно, а там скажут, что делать дальше. Вхожу в приемную шефа Агитпропа, застаю там еще несколько наших. Как только я вошел, ко мне обратился один из сотрудников, рыжий, до уродливости худой мужчина в пенсне:
– Вы, товарищ, из ИКП?
– Да!
– Как ваша фамилия?
Называю. Рыжий скелет смотрит в список, находит мою фамилию. Против фамилии какая-то буква и цифра, выведенные красным карандашом.
– На четвертый этаж, кабинет такой-то – чахоточным голосом говорит он.
Я поднимаюсь на четвертый этаж в указанный кабинет. Поражает мертвая тишина на этом этаже. Все двери в комнаты и кабинеты плотно обиты кожей на войлоке. По коридору тянутся длинной лентой мозаичные дорожки. В этом ряду на дверях никаких надписей, только номера. Стучу в указанный кабинет о мягкую кожаную дверь, но я знаю, что ни меня не услышат, ни я ничего не услышу. Поэтому нерешительно вхожу в кабинет: ба! за столом, в мягком, но довольно потертом кресле, сидит Орлов!
– Как вы сюда попали? – совершенно глупо и некстати спрашиваю я. Находчивый Орлов отвечает вполне резонно:
– Не так, как вы! – Потом он прямо переходит к делу: – Под страхом исключения из партии, а значит и из ИКП, предупреждаю вас от имени ЦК, чтобы вы отвечали правдиво на поставленные мною вопросы. Мы знаем всю правду, но если вы постараетесь утаить ее от ЦК, вы выйдете отсюда без партбилета.
Орлов делает маленькую паузу и начинает перебирать бумаги в папке. Внушительный тон его, серьезность внутрипартийной обстановки, а главное, его таинственный кабинет в ЦК производят свое впечатление. Я убеждаюсь, что этот желчный и недалекий человек может решить мою судьбу. Молниеносно пролетают в голове мысли о «казни Сталина», «дне рождения» у Зинаиды, дружбе с Сорокиным, о сегодняшней встрече с Резниковым. Значит, Орлов все знает. И его дилемма тоже ясна: расскажу – остаюсь в ИКП, нет – выгонят из ИКП и из партии. Я волнуюсь и этим порчу дело, так как знаю, что Орлов исподлобья наблюдает за мною. Беру себя в руки и сосредоточиваюсь, вернее, стараюсь делать это. Я готов отвечать на все вопросы во имя Зинаиды, Сорокина и кавказской чести категорическим – «нет!». Пусть исключают. Путь сошлют в Сибирь. Пусть…
Внезапным вопросом Орлов перебивает мысли:
– Вы были вчера на собрании в Комакадемии?
– Да, был.
– Кто вам билет дал?
– Дали в ИКП.
– Кто персонально?
– Сорокин.
– Почему он дал именно вам?
– Спросите у него.
– Я вас спрашиваю.
– Я вам ответил.
– Вы аплодировали Бухарину?
– Да.
– Почему?
– Потому, что он член Политбюро.
– Вы кричали «ура» Бухарину?
– Вы мне скажите лучше, зачем я вызван сюда. Я считаю излишним отвечать на эти глупые вопросы.
– Не забывайте, что вы находитесь в ЦК, и отвечайте на вопросы, – грозит Орлов.
Но у меня уже легче на душе. Я вижу, что Орлов учиняет надо мною мелкий полицейский допрос без серьезных для этого данных. Поэтому я храбрюсь и перехожу в контратаку:
– Я только вчера впервые в своей жизни увидел Бухарина и, когда аплодировали все, даже президиум, аплодировал и я. Но если за это время с Бухариным произошло что-нибудь неладное, то тут виноват не я, а ЦК членом которого он является.
– А вы аплодировали Кагановичу? – вдруг спрашивает Орлов.
– Да, и на том же основании, что и Бухарину.
– Разделяете вы теоретические воззрения и политические взгляды Бухарина?
Я вскакиваю со стула, изображаю глубокое возмущение и угрожаю Орлову, что за такие провокационные вопросы с его стороны я пойду с жалобой к самому Сталину. Мои угрозы не действуют.
– Перестаньте закатывать мне здесь истерику, как баба, и заниматься демагогией. Я вашу антипартийную душу вижу насквозь… Не пугайте и Сталиным, работая против Сталина… Подумаешь, не успел еще вылупиться, а хочет учить. Итак, будете вы отвечать по существу на поставленные вам вопросы?
Последние слова Орлов произносит громко и почти по слогам. Его всегда желчная физиономия превратилась вся в вопросительный знак. Но и я теперь действительно вне себя. Слова «как баба» (у кавказцев это самое тягчайшее оскорбление) ядовитой пулей сразили мое самолюбие. У меня буквально потемнело в глазах. В этот миг мне казалось, что я готов на убийство, на смерть.
– Гражданин Орлов, ты был и остался шпиком и карьеристом, которому не должно быть места в аппарате ленинского ЦК. Или я потеряю свой партбилет, или тебя отсюда выставят!
При этих словах я выбегаю из кабинета. Забыв сесть в лифт, спускаюсь по лестнице. Еще не дошел я до третьего этажа, как слышу сзади крик; кто-то бежит за мною, громко называя мою фамилию. Останавливаюсь. Подходит незнакомое мне лицо кавказского типа, средних лет, в военном костюме без знаков и, широко улыбаясь, будто мы с ним давнишние друзья, просит меня зайти в его кабинет. Я добиваюсь узнать, в чем дело, но незнакомец просит сначала зайти. Поднимаемся обратно на четвертый этаж, идем мимо кабинета Орлова и через два или три кабинета незнакомец открывает мне дверь. Заходим. Обстановка в первой комнате почти та же, что и у Орлова. Здесь сидит довольно пожилая женщина и что-то печатает. Мы заходим в следующую комнату. На ходу незнакомец говорит женщине: «Если кто-нибудь придет, то я занят». Незнакомец, продолжая все еще улыбаться, указывает мне на стул, сам садится после меня в кресло, – менее потертое, чем у Орлова. На столе два телефона (внутренний и внешний), свидетельствующие о ранге более высоком, чем у Орлова. Незнакомец представляется:
– Вы меня, конечно, не знаете – я ответственный инструктор ЦК и моя фамилия Товмосян. Но о вас я слышал от ответственного инструктора ЦК т. Кариба. Вы его знаете, недавно он инструктировал Северный Кавказ и Дагестан. Он о вас самого лучшего мнения и пророчит вам большие успехи. Я знал, что вас сегодня вызвали в ЦК к Орлову по каким-то вашим институтским делам. Я попросил Орлова после окончания беседы познакомить меня с вами, но, оказывается, вы с ним поссорились. В чем дело, что случилось?
Я не хотел возвращаться к теме об Орлове, но Товмосян был весьма настойчив и любопытен. Тогда я рассказал суть дела.
– Вы по форме совершенно правы – он вас лично оскорбил, знай он наши «кинжальные обычаи» Кавказа, этого бы не случилось, но вы не правы по существу. Вы чересчур погорячились и тем ухудшили свое положение. Если это дело дойдет до ЦКК, то будет плохо не ему, а вам. В Москве, разумеется, знают, что мы – народ горячий, но нашей горячностью мы должны пользоваться против врагов партии, а не против друзей.
– Если в партии вообще есть враг, то этот враг – Орлов, – заметил я тут же.
– Ошибаетесь, он не дипломат и даже не теоретик, но предан партии всеми фибрами души.
– Он был «всеми фибрами души» предан и белой контрразведке, – отвечаю я.
– Откуда вы это знаете?
– Видел документы…
– Да, это старая история. Она не раз была предметом расследования ЦКК. Ничего порочащего на него не нашли. Ведь, в конце концов, сейчас важно не то, что
кто-то когда-то кем-то был, важно другое – кто кем является сегодня. У нас в партии немало членов с дореволюционным стажем, но какой от них толк, если они смотрят назад, а не вперед. Если хотите, такие старые члены партии сегодня даже вредны для нашего дела.
Товмосян при этих словах пристально посмотрел мне в глаза. И в этих глазах он несомненно читал величайшее удивление. В самом деле, только впервые от Товмосяна я слышал столь грубое и циничное определение: «старые члены партии сегодня вредны». Я решительно не мог понять этого, еще меньше понимал я, почему и к чему Товмосян все это говорит мне, неужели только для этого заявления он вернул меня назад.
Товмосян выжидающе замолчал. Мне было не о чем говорить, да и бесполезно возражать. Убедившись, что я не имею или не хочу что-нибудь сказать, он перешел, видимо, к основному пункту.
– Вы знаете, как правые лидеры смотрят на национальный вопрос? – спросил он.
– О правых лидерах я слышу впервые из вашихуст, – притворился я наивным.
– Я говорю о теоретической школе Бухарина в вашем ИКП, – уточнил вопрос Товмосян.
– Я заявляю, что и об этой школе тоже слышал в первый раз только вчера из уст Кагановича.
Не знаю, насколько он мне поверил, но действительно я не имел ни малейшего представления о наличии особой концепции по национальному вопросу у правых. Я знал, что Ленин критиковал Бухарина по самым различным правовым и тактическим вопросам (теория о государстве, Брестский мир, национальный вопрос, истмат и диамат), но не знал, были ли у Бухарина сейчас свои особые взгляды на национальную политику партии(ранее у Пятакова и Бухарина такие взгляды по вопросу о праве народов на самоопределение были, но теперь это отошло в область истории). Тем охотнее я попросил Товмосяна рассказать, в чем сущность национальной концепции «школы Бухарина».
Однако, в изложении Товмосяна, национальная – теория «правых» (дальше он говорил о «правых») выглядела так, как я ее себе представлял, когда впервые столкнулся с Сорокиным в ИКП.
Правые считают, доказывал Товмосян, что ЦК де – русифицировался. Раньше было еврейское засилье, а теперь – кавказское. Иначе говоря, они считают, что убрав из ЦК евреев (Троцкого, Зиновьева, Каменева), власть захватили кавказцы – Сталин, Микоян, Орджоникидзе и др. Поэтому правые объявили войну Кавказу. Победа правых в нашей партии означала бы победу не просто великодержавного шовинизма, но и махрового русского империализма. Кто сейчас идет против Сталина – основоположника ленинской национальной политики,-тот идет против своего народа. Вы еще молодой и политически неопытный, – повторил Товмосян, – но меня и вас, кавказцев, это касается раньше и больше всех. Вот против этой идеологии вместе с нами борется и русский коммунист Орлов. Поэтому несправедливо объявлять его врагом и для этого копаться в его биографии.
Беседу нашу Товмосян закончил совершенно конкретным предложением – сообщить ему обо всех проделках правых в ИКП, о которых мне известно что – либо существенное.
– Вы хотите сказать, что я знаю какой-нибудь заговор неизвестных мне правых и этот заговор скрываю – от ЦК? – начинаю я возмущаться.
– Нет, нет, ваша позиция вне сомнения, но все либлагополучно у ваших друзей, – успокаивает он меня.
На столе зазвенел телефон. Товмосян не спеша берет трубку. Отвечает односложными – «да» или «нет». Хотя мне кажется, что речь идет обо мне, но трудно угадать, к чему «да» или «нет». Товмосян кладет трубку и, не возвращаясь к прежней теме, сообщает мне, что сейчас будет интересная беседа.
– С кем это? – невольно вырывается у меня.
– С Кагановичем, – отвечает Товмосян тоном безразличия, будто речь идет о беседе с нашим Дедодубом.Потом добавляет: «Каганович – умный человек, никогда не даст в обиду нашего брата».
У меня так забита голова сегодняшими впечатлениями и так напряжены нервы от волнения, что я был бы очень рад, если бы мне сказали: «Вы свободны». Однако я знаю, что бесполезно отказываться от «высокой чести». Я покорно иду за Товмосяном, и через несколько минут мы уже в приемном зале Кагановича, на том же этаже, но на другом конце (кабинеты секретарей находились на южной стороне четвертого этажа), и на внутренних дверях надписи: «И. Сталин», «Л. Каганович», «В. Молотов», «Н. Кубяк».
В зале застаю всех наших вызванных: и студентов, и профессоров, и даже Юдина вместе с Орловым. Все присутствующие молчат, только в другом углу зала стоя у окна, Юдин и Орлов о чем-то тихо шепчутся между собою. Из кабинета в зал входят Криницкий и Каганович Мы все встаем. Каганович приглашает сесть. Сам он не садится и произносит краткую речь, смысл которой заключается в том, что ИКП был и остается вернейшей теоретической опорой ЦК в борьбе со всеми врагами ленинизма. Он призывает присутствующих быть достойными этого высокого призвания красной профессуры. Сославшись на свою занятость, он говорит, что должен покинуть нас, но что Криницкий изложит нам конкретные цели сегодняшнего заседания. При этих словах он передает слово Криницкому и, поклонившись нам, выходит из зала приемной.
– Вчерашняя демонстрация в Комакадемии против ЦК, – начал свою речь Криницкий, – определенно свидетельствует о неблагополучии в ИКП. Большинство из присутствующих так или иначе причастны к этой демонстрации. Вы должны помнить, что мы не можем держать в стенах ИКП людей, которые в вопросах борьбы за чистоту марксизма – ленинизма становятся на точку зрения фальсификаторов. То, что простительно рабочему от станка, мы не можем простить будущим теоретикам партии. Может быть, некоторые из вас находятся в заблуждении в отношении личности товарища Бухарина, но против товарища Бухарина как личности ЦК ничего не имеет. Мы боролись и будем бороться против антиленинской идеологии и теории Бухарина, хотя он и является членом Политбюро. Сейчас слишком серьезное время, чтобы мы могли равнодушно смотреть на ревизию ленинизма представителями правого оппортунизма в партии. Главой этого оппортунизма и является товарищ Бухарин. Конечно, гораздо проще исключить товарища Бухарина из Политбюро и даже из ЦК, но правый оппортунизм есть идеология, которая не поддается механическому исключению. Она есть идеологий, старых, реставраторских классов. Ее надо выжечь каленым железом ленинизма. Самого товарища Бухарина мы призываем к этому и надеемся, что он станет рано или поздно на этот путь. Но ждать, пока сам товарищ Бухарин соберется сделать это, ЦК не может. ЦК несет ответственность перед всей партией и Коминтерном за всякое искажение ленинизма ее членами. Вот почему ЦК объявил сейчас правую опасность главной опасностью в партии, а всякое примиренчество к ней антипартийным преступлением…
Закончил свою длинную речь Криницкий указанием, звучавшим и как приказ, и как угроза: либо все вы, слушатели и преподаватели ИКП, должны включиться в активную борьбу против правой опасности в самом ИКП, в печати и на партийных и рабочих собраниях Москвы, либо ЦК вынужден будет обсудить вопрос о личном составе ИКП.
Уже было около одиннадцати часов вечера, когда мы покинули здание ЦК.

X. РЕКОГНОСЦИРОВКА В СТАНЕ БУХАРИНЦЕВ

Совершенно неожиданно для нас ИКП очутился в центре внимания ЦК. Конечно, для этого были весьма серьезные основания. Во-первых, здесь были собраны лучшие пропагандистские силы партии, во-вторых, Бухарин признавался в этих стенах до сих пор непререкаемым авторитетом в области марксистской теории. После снятия троцкистов преподавательский состав из числа партийцев считался чисто бухаринским. Сам Бухарин с самого начала организации ИКП числился одним из его ведущих профессоров по политической экономии и теории советского хозяйства. Поэтому для ЦК было важно, чтобы дисквалификация Бухарина как теоретика началась «стихийно», снизу и именно с ИКП. Только впоследствии я понял, почему ЦК вместо того, чтобы просто объявить Бухарина еретиком и предать его школу анафеме, стал на этот окольный и более сложный путь расправы. В конце концов, прав был Криницкий – дело не в личности Бухарина, а в том, насколько велико его влияние в теоретических и академических кругах партийного актива и каковы те силы, с которыми надо расправиться наряду с Бухариным. Выступления против Бухарина были не столько пробным шаром, столько глубоко рассчитанной рекогносцировкой в стане настоящей и возможной армии бухаринцев. ЦК, вернее его Секретариат, боролся за резкую дифференциацию партии – «за» и «против» Бухарина. Низовая партийная масса была уже в руках сталинского партийного аппарата, но в верхах партии соотношение сил далеко не определилось. Предварительная «проработка» Бухарина пока что только по линии теории были призвана внести искусственный раскол в партийный актив. Этой цели служило собрание Коммунистической академии, для той же цели намечались собрания актива Москвы, Ленинграда, Киева, Минска, Свердловска, Баку, Тифлиса и других крупных партийных центров. Однако наше первое «опытное» и несомненно весьма важное, с точки зрения ЦК, собрание явно провалилось. Понятно, какое отрицательное для нас впечатление оно произвело на сталинцев. Как только в ЦК заметили, что Бухарин располагает большими силами и предположительно большей симпатией в кругах актива, чем это думали оптимисты из окружения Сталина, последовали первые меры организационного воздействия и политического давления. Первый удар был нанесен московскому руководству. Без объявления мотивов 27 ноября 1928 года была официально снята руководящая группа МК ВКП(б) во главе с Углановым (ее судьба была предрешена еще в конце октября, как я уже говорил выше). Одновременно было объявлено, что Молотов «избран» секретарем МК, сохраняя по совместительству пост второго секретаря ЦК ВКП(б). Уже через полтора года (апрель 1930 г.) в «Обращении МК к членам партии» не без основания говорилось: «именно в московской организации правые оппортунисты, пытавшиеся наступать на генеральную линию партии, получили первый решительный удар». Но ни в 1928 году, ни до конца 1929 года в партийной прессе не писали, что руководство МК снято за правый оппортунизм. Говорилось и писалось о том, что в московском руководстве оказались «примиренцы» к правым, но при этом не приводилось ни одного имени. Сам Угланов был назначен наркомом СССР (если не ошибаюсь, наркомом труда СССР). Уханов, председатель Московского Совета, держался на своем посту до конца 1930 года, когда его заменил Булганин – «герой» разоблачения Угланова, но внутри партии, во всяком случае в партийном активе, было известно, что руководство МК было разогнано за поддержку Бухарина с временным предоставлением его членам хотя II видных, но для ЦК менее опасных правительственных постов.
Все это было грозным предупреждением и вместе с тем действительно первым ударом по бухаринской оппозиции. Правда, все догадывались, что разгром московского руководства – это победа аппарата ЦК и может стать пирровой победой, если будет произведен свободный опрос партийной массы. К тому же полной загадкой оставалось соотношение сил на пленуме ЦК, когда открыто и остро встанет вопрос: существует ли в партии правая опасность в лице Бухарина и Угланова (о позиции Рыкова и Томского еще ничего не было известно), которые столь решительно боролись еще вчера вместе со всем руководством ЦК против левого уклона, против троцкистов. С этой точки зрения и борьба против Троцкого была палкой о двух концах. Широкие круги партии приписывали относительно легкую победу над Троцким именно теоретической мощи и ленинской последовательности Бухарина, а не Сталина. В этой же борьбе против Троцкого колоссально вырос авторитет Бухарина как ортодоксального теоретика партии. Как же убедить эту партию, что Бухарин – негодный теоретик и антипартийный уклонист? Как согласовать с человеческой, даже со сталинской логикой объявление задним числом всего написанного Бухариным в борьбе против меньшевиков и троцкистов антиленинскими писаниями, тем более, что все эти труды вышли в свет еще при Ленине, многие даже с одобрения и под редакцией самого Ленина? Как быть, наконец, с неоднократными заявлениями Сталина во время дискуссии против троцкистов, что он не даст Бухарина никому в обиду? Что же случилось сегодня с Бухариным, что заставляет аппарат ЦК объявить его самым опасным человеком для партии? Дело не в прошлых произведениях Бухарина, а в его настоящей позиции внутри Политбюро, – рассуждали в партийном активе. И тут же спрашивали, в чем же тогда заключается эта позиция? На собрании партийного актива в Коммунистической академии Бухарину слова не дали. То, что говорил Каганович, к делу не относилось, а что происходило на заседании бюро МК и московского «актива» партии, не было известно и тщательно скрывалось. Назначение опальных из МК на другие, юридически более ответственные, правительственные посты способно было лишь дезориентировать не только партию, но и самих «опальных» (последняя цель, конечно, тоже преследовалась до поры, до времени). Одно было бесспорно: в ЦК назревает новый кризис. Сталин или Бухарин? – вот и формула кризиса. Кто стоит за Сталиным, уже более или менее известно, кто же за Бухариным – неизвестно. Еще менее известны подлинные причины кризиса. Пущенная в ход Агитпропом ЦК успокаивающая формула гласила лишь: «Голосуйте за Сталина – не ошибетесь!» Наиболее ретивые из нас отвечали на это формулой Троцкого: «Не партия, а голосующее стадо Сталина!»
Аппарат ЦК работал, однако, интенсивно и организованно, вербуя обывателей, запугивая «примиренцев»и терроризируя «уклонистов». Учебная жизнь в ИКП практически давно уже приостановилась. Беспартийные профессора и академики отсиживали свои часы в кабинетах и библиотеках, а партийные вместе со студентами бились на партийных собраниях и дискуссиях. Неудавшееся общее собрание актива в Коммунистической академии было решено проводить сначала по отдельным учебным и ученым учреждениям – в ИКП, Комакадемии, РАНИИОНе, Свердловском университете и КУТВ им. Сталина. На всех собраниях обсуждали один и тот же стандартный вопрос: «Кооперативный план Ленина, классовая борьба и ошибки школы Бухарина». Основные докладчики – члены «теоретической бригады». В ИКП докладчиком выступил уверенно шедший в гору Л. Мехлис. Собрание было нарочито растянуто на два или три дня, чтобы дать возможность выступить большему количеству преподавателей и слушателей. Мехлис выполнил свою задачу блестяще. Ни одно утверждение, ни один тезис не были «взяты с потолка» – все это обосновывалось бесконечным количеством больших и малых цитат из Маркса, Энгельса и особенно из Ленина. Последнюю часть своего доклада Мехлис уделил так называемым «двум путям» развития сельского хозяйства – капиталистическому и социалистическому. Докладчик утверждал, но уже менее успешно и менее уверенно, что бухаринская школа толкает партию на капиталистический путь развития. В качестве доказательств приводились длиннейшие цитаты из книг Бухарина «Экономика переходного периода» и «К вопросу о троцкизме». Мехлис закончил свой доклад указанием, как и Сталин в начале 1928 года на пленуме МК и МКК ВКП(б), что в Политбюро нет ни правых, ни левых, и что речь идет о теоретических и политических ошибках Бухарина в прошлом. Но этим утверждением Мехлис испортил свой доклад, а главное, политику дальнего прицела Сталина – Молотова – Кагановича. Этой ошибкой Мехлиса немедленно воспользовались явные и «скрытые» ученики Бухарина. Мне хорошо запомнились в связи с этим выступления тогдашнего члена ЦКК Стэна и Сорокина. Стэн открыт»разделял нынешние взгляды Бухарина, но Сорокин в глазах икапистов и ЦК все еще числился в ортодоксальных рядах. Но сегодня наступил день, когда нужно было класть свои карты на стол. Как это сделает Сорокин? Очень немногие из нас знали, что он полон негодования и протеста против наметившегося сейчас «протроцкистского» курса ЦК. Многие верили, что при его прямом характере, болезненном идеализме и личном мужестве от него можно ожидать чего угодно, но не трусливого бегства от острых тем или рассчитанного двурушничества для глубокой конспирации. Прошло уже несколько дней, как мы с ним виделись последний раз на квартире Зинаиды Николаевны. Перед началом собрания я с ним столкнулся лицом к лицу в коридоре Института, но он прошел не поздоровавшись. Меня это озадачило и оскорбило. Неужели он думает, что я о нем говорил что-нибудь в ЦК или, может быть, ему сообщили, что я на него «показал»? Я был в том и другом случае оскорблен и побежал за ним, чтобы потребовать объяснения. Но я потерял его в толпе студентов, а скоро началось и собрание. Я занял место в одном из последних рядов, не зная, как себя будет вести Сорокин на сегодняшнем собрании. С тем большим напряжением я ожидал его выступления. Он выступил одним из первых.
Сорокин прежде всего взял под сомнения теоретическую ценность и доброкачественность самого доклада. Еще свежо звучит в моих ушах вводный тезис Сорокина: «такого серого, теоретически бездарного и политически убогого доклада я не ожидал даже от Мехлиса», – заявил Сорокин. Это введение приковало к речи Сорокина всеобщее внимание. Водворилась выжидательная тишина. Сорокин пункт за пунктом начал анализировать доклад, обвиняя докладчика то в сознательной фальсификации марксистско-ленинской теории, то в явно невежественной ее интерпретации. Когда Мехлис начал настойчиво протестовать против «демагогических приемов» оратора, то Сорокин ответил, что он готов извиниться перед докладчиком, если докладчик ему растолкует следующее положение – при этих словах Сорокин прочел довольно большую цитату с явно марксистскими рассуждениями о путях развития современного капитализма и, закончив цитату, вызывающе обратился к Мехлису:
– Скажите, товарищ Мехлис, согласны ли вы с изложенными здесь положениями?
– Конечно, – ответил Мехлис.
– Тогда поздравляю вас, товарищ Мехлис – цитата эта из Муссолини, – сказал Сорокин под всеобщий хохот собрания.
Сорокин, ловко воспользовавшись произведенным впечатлением (об этом случае мы всегда говорили потом как о «цитатном инциденте»), патетически воскликнул:
– Человек, который не может отличить красное от черного, Ленина от Муссолини, хочет учить нас премудрости марксистской теории! До чего низко пала наша теория, если к ней допустили всяких недоучек вроде Мехлиса! Но я нахожу, – продолжал Сорокин, – что Мехлис нас сознательно или бессознательно дезориентирует, когда заявляет, что мы собрались лишь обсуждать»архивные» ошибки Бухарина и что эти былые ошибки его не имеют отношения к сегодняшнему положению дел в Политбюро. Нет, имеют и тысячу раз имеют! Бухарин ошибался по вопросу о государстве в 1916 году, Бухарин ошибался по вопросу о Брестском мире в 1918 году, Бухарин ошибался по вопросу о профсоюзах в 1921году, Бухарин мог ошибаться по какому – либо вопросу сегодня, в 1928 году, но тогда мы вправе критиковать Бухарина не за мнимые или прошлые, а за настоящие и политические ошибки. Прошлое может служить лишь иллюстрацией, но не характеристикой нынешнего политического лица Бухарина. К тому же, назовите хоть одного из членов Политбюро, который в прошлом не ошибался? Ошибаются революционеры, но не революция. Но ни один архивариус типа Мехлиса еще не был революционером. Он трусливо роется в архивах вместо анализа сегодняшней позиции Бухарина. Сказки о белом бычке недостойны большевиков. Или – или. Или товарищ Бухарин действительно толкает партию на путь реставрации капиталистических порядков, тогда его место не в Политбюро, а на какой-нибудь финансовой бирже, или товарищ Бухарин находит нынешний курс ЦК ошибочным, тогда надо потребовать от него изложить свою точку зрения открыто и перед всей партией, как это всегда бывало в таких случаях, избавив от этой непосильной.задачи крикунов от теории вроде Мехлиса. Игра в прятки в политике чревата катастрофой, особенно если она ведется среди единомышленников.
Свою речь Сорокин кончил неожиданным предложением: 1) просить ЦК предложить товарищу Бухарину выступить в печати с изложением своих взглядов на текущую политику партии, 2) просить ЦК при отказе Бухарина выполнить это требование поставить вопрос об исключении его из Политбюро.
Едва Сорокин закончил свою речь, как в зале раздались бурные протесты.
– «Перегибщик», «хирург», «мясник», «троцкист», – кричали в зале. Даже Мехлис, уже тогда опытный в интригах во внутрипартийных делах, явно растерялся от такого неожиданного конца речи Сорокина.
Председательствующий Юдин вместо того, чтобы ухватиться за радикальное предложение Сорокина, бесцветно говорил о заслугах Бухарина.
Всегда беспринципный, но хитрейший из приспособленцев Митин, полностью соглашаясь с оценкой Сорокина ошибок Бухарина, назвал предложение об исключении Бухарина из Политбюро «троцкистским» «на данном этапе дискуссии». Мало ориентированный Луппол, проректор ИКП по учебной части, квалифицировал выступление Сорокина как «катастрофическое». Константинов, Леонтьев, Федосеев и Гладков доказывали, что выступление Сорокина безответственное и вредное. Но Сорокин достиг своей цели – разброда среди сталинцев. Из преподавателей ИКП помню речи Варги и Стэна (Митин тогда не допускался к преподаванию в ИКП, он был преподавателем нижестоящей Академии Коммунистического воспитания им. Крупской).
Варга в монотонной, грамматически безупречной, но с сильным венгерским акцентом речи прочел целый реферат о теории кризисов Маркса, который, кажется, не имел никакого отношения к обсуждаемой теме. Стэн, высокий, стройный мужчина с рыжей шевелюрой, как и Юдин, сильнейший оратор и неотразимый диалектик в теоретических дебатах, повернул внимание собрания к докладу Мехлиса.
– Когда люди, которые еще вчера были не только первыми учениками Бухарина, но и его личными оруженосцами, подобно Мехлису, начинают нам говорить о грехопадении своего учителя, не вскрывая при этом причин своей ему измены, они производят всегда мерзкое впечатление. Если теоретическая пустота у подобных людей компенсируется их безошибочным политическим чутьем конъюнктурщиков, это, однако, не свидетельствует об их моральной чистоте. Все вы знаете, знаю и я, что буквально до этих дней Мехлис и Стецкий клялись в этих стенах кстати и некстати именем Бухарина больше, чем именем Ленина. Что же касается лично Мех – лиса, то для него Ленин как теоретический авторитет вообще не существовал. Богом Мехлиса был и оставался всегда один Бухарин. Сегодня Мехлис сделал поворот на 180 градусов, но тогда позволительно спросить и его – в чем же тайна вашей столь мудрейшей «трансцендентальной апперцепции»? Слов нет, Бухарин – грешник, мы об этом писали и говорили еще тогда, когда (простите за нефилософское выражение) вы ему лизали пятки, но скажите – чьи пятки вам пришлись по вкусу сегодня? Природа не любит обижать слабых, она наделила хамелеона всеми цветами радуги, ежа – колючками, черепаху – панцирем, но бодливой корове она не дала рог. Если вы хотите, чтобы мы поверили вашему детскому лепету об ошибках Бухарина, то начните с истории собственного хамелеонства в партии и ренегатства в группе. Бухарина.
Во все время речи Стэна Мехлис то беспокойно двигался на стуле, то нервно ерошил волосы. Когда Юдин спросил, есть ли еще желающие выступить, то Сорокин встал и попросил проголосовать его предложение и тем закончить обсуждение вопроса. Из зала раздались вновь протесты против предложений Сорокина. Кто-то потребовал дать слово Мехлису для объяснения по поводу выступлений Сорокина и Стэна.
Мехлис попросил сделать перерыв до завтра, но собрание не согласилось. Тогда Мехлис отказался от слова, что вызвало переполох в зале.
– Слабо, слабо, значит, – начали кричать из зала.
– Он должен консультироваться у новых пяток, – раздался новый голос.
Совершенно растерянный Юдин не знал, что ему делать, а между тем страсти все больше и больше разгорались. Тогда кто-то внес новое предложение: «Ввиду отказа товарища Мехлиса от заключительного слова, собрание переходит к голосованию предложений товарища Сорокина». Юдин вопрошающе посмотрел на Мехлиса, но Мехлис и без Юдина догадывался, что уже одно голосование такого предложения означало бы для него политическую смерть в глазах ЦК. Его не страшила речь Стэна, на нее он мог, если не убедительно, то во всяком случае весьма ловко ответить, но предложения Сорокина шли дальше его полномочий на данном собрании: «просить ЦК исключить Бухарина из Политбюро» , но и выступать против такого возможного решения собрания он не имел достаточно мужества. Однако, руководствуясь мудрой формулой тех дней – «лучше перегибать, чем недогибать», – Мехлис, вероятно, единственный раз в своей жизни пошел на риск. Он выступил. Юдин облегченно вздохнул, а в зале вновь водворилась напряженная тишина. Мехлис, разумеется, весь свой огонь и гнев разрядил на Стэне. «Я, – говорил он, – был и учеником Бухарина и, быть может, и его оруженосцем, когда это оружие метко било по троцкистам, но я его бросил, как только оно заржавело, а вы, Стэн, подобрали его в тот момент, когда оно явно целит в сердце партии. Партии вам не взорвать подобным оружием, но оно может взорваться на вашу собственную голову». В отношении Сорокина Мехлис назвал речь его демагогической, непонятной в той части, в которой Сорокин требовал открытого выступления Бухарина. Но неожиданно и для собрания и, как потом я убедился, для самого Сорокина, по поводу второго предложения последнего Мехлис заявил:
– Я целиком и полностью присоединяюсь к предложению товарища Сорокина поставить вопрос о пребывании Бухарина в Политбюро ЦК партии!
В зале опять поднялся невероятный кавардак:
– Мы не судьи членам Политбюро!
– Здесь не заседание ЦКК!
– Это против завещания Ленина!
– Бухарин – не Сорокин, не Мехлис, а вождь партии! Трудно себе представить, чем бы все это кончилось,
если бы упорно молчавший до сих пор Покровский не прибег к своему испытанному средству:
-товарищи, объявляю перерыв до завтра, так как через несколько минут будет моя общекурсовая лекция «Троцкизм и русский исторический процесс» (по этой части все были единодушны).
Нам, конечно, было не до лекции, но Покровский, как ректор, спешил спасти лицо Института. Юдин и Мехлис были спасены, спасен был и Институт. Мы вышли из душного зала, мысленно благодаря спасителя. Дедодуб по – прежнему продолжал величественно стоять на своем посту, Елена Петровна, как ласточка, порхала по коридорам. Там, за окнами, здоровая некрасовская осень зримо шагала в запоздалую зиму, а луна, такая бледная и несчастная, насилу вырываясь из цепких объятий грозовых туч, мерно ползла куда-то далеко – далеко, в бесконечность…
Куда же ползли мы?

XI. СТАЛИН СОЗДАЕТ «ПРАВЫХ»

ЦК упорно, последовательно и методически продолжал свою линию по разоблачению или, вернее, по созданию «правого оппортунизма» в партии. В первое время резко подчеркивалось, что речь идет не о конкретных лицах в ЦК, МК и на местах, а об идеологии, которая существует и в партии, и в стране. Вся устная и уже начинавшаяся печатная пропаганда била в эту точку. Цель такой пустой, беспредметной, безымянной пропаганды не была ясна партийному середняку, не говоря уже о рядовом обывателе. Многие, даже у нас в Институте, недоуменно спрашивали себя и друг друга – если нет правых оппортунистов в ЦК и в партии, то откуда же появился этот вредный правый оппортунизм? Не вернее ли будет сказать, что у определенной группы лиц в ЦК появилась мания преследования, пугающая воображаемыми правыми, или политическая галлюцинация «правого оппортунизма»? Но аппарат ЦК был неумолим. «Левая опасность – пройденный этап, но существует другая, теперь уже главная опасность для партии – правая опасность. Весь огонь и весь гнев партии и народа – против правого оппортунизма» – так начинались и кончались закрытые письма Секретариата ЦК к партийным организациям на протяжении всего 1928 года. Если бы эти письма не подписывались Сталиным, то партийная масса, несомненно, думала бы, что первый правый оппортунист, видимо, сам Сталин. В самом деле, он, Сталин, критиковал Троцкого с правых позиций: ведь это он, Сталин, выступал против «перманентной революции», ведь это он, Сталин, отстаивал нэп и крестьянскую хозяйственную свободу против желания Троцкого «грабить крестьянство», ведь это он, Сталин, отстаивал священное право профсоюзов защищать профессиональные и материальные интересы рабочих перед бюрократическим аппаратом советского государства против требования Троцкого об «огосударствлении» профессиональных союзов, ведь это он, Сталин, требовал вступления в Лигу Наций, союза с Персилем (тред-юнионы) и Чан Кайши, – кто же мог быть правым среди большевиков, если не этот Сталин?
Но Сталин требует борьбы против «правого оппортунизма», значит не он правый. Тогда кто же? Перебирали всех членов Политбюро, Секретариата, ЦК и ЦКК, наконец, Коминтерна, Профинтерна, Крестинтерна, но правее Сталина никого не находили. Еще больший хаос в умы коммунистов внес сам Сталин в октябре 1928 года, когда, как уже указывалось, на пленуме МК и МКК заявил: «У нас в Политбюро нет ни правых, ни левых!» Были ли правые где-нибудь в республиканских ЦК или обкомах? Нет, не было. Словом, правых нигде не было, а вот правая, смертельная опасность существовала. Откуда же? Ведь все коммунисты на учете, все руководители на виду! По мнению Сталина получалось, что любой из них является возможным правым, поэтому – беспощадная борьба против этих возможных правых! Поскольку никто не хотел быть этим будущим кандидатом в Сибирь, то каждый старался «застраховать» себя: вся почти миллионная партия кричала в один голос: «ловите вора!» Уже в концу 1928 года каждое выступление коммуниста на партийном собрании, любая статья в прессе, очередная передача по радио, народные частушки на сцене, клоунские прибаутки в цирке сопровождались одной неизменной моралью: правая опасность – главная опасность! Безвестной правой опасности в СССР за один год сделали столько отрицательной рекламы, что наиболее правоверные стали неистово кричать: хватит бесконечно болтать о правой опасности, дайте нам правых – мы их истребим!
На том же октябрьском пленуме МК и МКК Сталин обратил внимание на тот массовый психоз, который он сам создал в партии. Сталин говорил :
«Неправы и те товарищи, которые при обсуждении проблемы о правом уклоне заостряют вопрос на лицах, представляющих правый уклон. Укажите нам правых или примиренцев, говорят они, назовите лиц, чтобы мы могли расправиться с ними. Это неправильная постановка вопроса. Лица, конечно, играют известную роль. Но дело тут не в лицах, а в тех условиях, в той обстановке, которые порождают правую опасность в партии. Можно отвести лиц, но это еще не значит, что мы тем самым подорвали корни правой опасности в нашей партии. Поэтому вопрос о лицах не решает дела, хотя и представляет несомненный интерес.
Нельзя не вспомнить, в связи с этим, об одном эпизоде в Одессе, имевшем место в конце 1919 и начале 1920 года, когда наши войска, прогнав деникинцев из Украины, добивали последние остатки деникинских войск в районе.Одессы. Одна часть красноармейцев с остервенением искала тогда в Одессе Антанту, будучи уверена, что ежели они поймают ее, Антанту, то войне будет конец».
Однако цель психоза была достигнута – Сталин назвал первую жертву: Бухарина. В этом случае даже «актив» ахнул: этот теоретик большевизма, любимец партии гроза Троцкого, спаситель Сталина, «левейший» из «левых коммунистов» в 1918 году, – оказался правым реставратором капитализма, идеологом кулачества и врагом партии! Этому не поверили даже и после такой подготовки. Так обстояло дело к концу 1928 года. Но для отступления было уже поздно. Либо Сталин – либо Бухарин – так стал вопрос уже сам по себе. Бухарин пользовался доверием партии, симпатией правительства (Рыков), поддержкой профессиональных союзов (Томский) и обладал ученой головой. У Сталина ничего этого не было. Но у него было нечто большее, чем партия, профсоюзы, правительство и ученая голова – железная воля к власти и прекрасно организованный аппарат профессиональных конспираторов внутри партии и государства. Дальнейшая работа этого аппарата пошла по двум линиям: мобилизация «актива» против Бухарина и провокация Бухарина на «антипартийные» выступления. Из-за одних старых ошибок, известных и прощенных самим Лениным, уничтожить Бухарина было невозможно. Нужны были новые, свежие ошибки или «раскрытие» старых, «неизвестных» до сих пор преступлений Бухарина (что, как мы знаем, потом и случилось – «Бухарин хотел в союзе с эсерами убить Ленина, Сталина, Свердлова» в 1918 году!)
По первой линии поступали так, как у нас в Институте. У нас, конечно, как и в Коммунистической академии, дело у аппарата ЦК шло плохо. Но это объяснялось специфическим составом ИКП и персональным влиянием – и личными связями Бухарина с этими учреждениями. Проще обстояло дело в других учреждениях и организациях, особенно в послушных центру местностях. Уже к концу 1928 года аппарат ЦК сумел провести во всех крупных центрах страны сначала узкие (для разведки!), а потом широкие активы с докладчиками от самого ЦК.
На всех собраниях актива обсуждали один и тот же доклад – «Правая опасность и ошибки т. Бухарина». Докладчики имели не только готовые тезисы но и готовый текст резолюции от ЦК, которые надо было только ставить на голосование. И дело пошло! «Мы решительно осуждаем ошибки т. Бухарина…» «Мы решительно поддерживаем ленинский ЦК…» «Мы решительно требуем разоружения Бухарина…» «Мы решительно требуем от ЦК привлечения т. Бухарина к ответственности…»
Конечно, не везде удавалось ЦК заполучить такие резолюции. Там, где сидели сторонники Бухарина (Урал, Харьков, Иваново – Вознесенск), бросали шпаргалку ЦК в корзину, далеко не вежливо выпроваживали посланцев ЦК и выносили явно антисталинские резолюции. Например, на Свердловском активе (секретарь обкома Кабаков), Иваново – Вознесенском (секретарь обкома, кажется, Комаров) выносились резолюции, в которых требовали «сохранения единства и прекращения аппаратных интриг против заслуженных вождей партии». В самом Политбюро и президиуме ЦКК в первое время, кроме Рыкова и Томского, Бухарина поддерживали Орджоникидзе, Калинин, Шверник, Енукидзе и Ярославский. Н. К. Крупская, вдова Ленина, уже раз обжегшаяся на Троцком (Сталин в свое время из-за ее поддержки Троцкого чуть не исключил ее из партии), на заседаниях Политбюро и президиума ЦКК во время обсуждения правых угрюмо молчала, а после заседания, как рассказывали тогда, приходила на квартиру то к Рыкову, то к Бухарину и часами плакала, говоря:
– Я все молчу из-за памяти Володи (Ленина), этот азиатский изверг так – таки потащит меня на Лубянку, а это позор и срам на весь мир…
А потом, постепенно приходя в себя, повторяла свою знаменитую фразу троцкистских времен:
– Да что я? Действительно, живи сегодня Володя, он бы и его засадил. Ужасный негодяй, мстит всем ленинцам из-за политического завещания Ильича о нем!
Вторая линия – это, как я ее называю, линия провокации выступления будущих правых по важнейшим вопросам текущей политики партии и правительства. Эта политика, главным образом, была предопределена последними двумя съездами партии – в области индустриализации XIV съездом (1925г.) и коллективизации XV съездом (1927 г.). То, что потом Сталин приписывал правым, – будто они были против этой общей политики в развитии промышленности и сельского хозяйства, – было лишено всякого основания. Не в том правые расходились со Сталиным, что надо повести дело к социализму, не в том, что надо проводить индустриализацию, не в том, что надо держать курс на социалистическое сельское хозяйство, а в том, как и какими методами все это делать.
Сталин на кардинальный вопрос, «как и какими методами», не давал абсолютно никакого конкретного ответа до декабря 1929 года, но от правых потребовал ответа еще в июне 1928 года, сейчас же после своего выступления в Институте красной профессуры. Были созданы две комиссии Политбюро – промышленная комиссия под председательством главы советского правительства Рыкова при заместителе Куйбышеве и деревенская комиссия под председательством второго секретаря ЦК В. Молотова при заместителе Я. Яковлеве. В ту и другую комиссию входили Сталин и Бухарин. Промышленная комиссия разрабатывала первую «пятилетку», а деревенская – план коллективизации сельского хозяйства.
В распоряжении обеих комиссий находился огромный аппарат специалистов Госплана (председатель Кржижановский) и Центрального статистического управления (начальник Осинский). По вопросу «что делать?» обе комиссии пришли к единодушному решению – и пятилетку, и коллективизацию проводить, а вот по самому важному и решающему вопросу, «как и при помощи каких методов», докладчиками были назначены: Рыков в своей комиссии, а Бухарин – в комиссии Молотова. Оба докладчика, опираясь на данные, консультации и заключения специалистов уже названных мною учреждений, представили письменные тезисы, которые, как и по первому вопросу, должны были считаться тезисами Политбюро и директивами ЦК, когда они будут приняты комиссиями. Вот, собственно говоря, с тех пор и родились, наконец, искомые правые и в Политбюро.
Квинтэссенция тезисов Рыкова – соблюдение правильной пропорции между двумя отраслями развития промышленности – между тяжелой и легкой индустрией. Курс – на тяжелую индустрию, но легкая индустрия – как стимул и один из источников развития тяжелой индустрии при соблюдении равенства темпов развития той и другой отрасли промышленности. Отказ от любых форм принудительного труда, как нерентабельного в экономике. Отказ от бюрократического декретирования и широкая инициатива местам по развитию местной промышленности, по производству средств потребления. Два варианта пятилетки – оптимальный и минимальный. Оптимальный – это желательный для выполнения план, но далеко не реальный, минимальный – это возможный и реальный план. Добиваться оптимального, выполняя минимальный. Поскольку пятилетний план – первый опыт и грандиозное предприятие для всего народного хозяйства, то в пределах этой пятилетки особо выделить первые два года, разработав специальный двухлетний план по развитию сельского хозяйства, как первую ступень к выполнению всей пятилетки. Таков в основном смысл тезисов Рыкова.
Тезисы Бухарина – курс на развитие социалистического земледелия, на кооперирование сельского хозяйства во всех трех формах: производственной, торговой и сбытовой. Одинаковое и равномерное развитие всех трех форм при решительном отказе от административного принуждения. Добровольность, не казенная, а настоящая добровольность коллективизации. Широкая государственная поддержка – кредитование и субсидии – желающим вступить на путь производственной кооперации при одновременном налоговом нажиме на кулаков, могущем их заставить тоже отказаться от индивидуальных форм хозяйствования и встать на путь коллективизации («мирное врастание кулака в социализм»). Всемерное поощрение – снижение налогов, снижение оптовых цен, кредит-торговой кооперации, дающее ее возможность продавать свои товары по ценам более низким, чем у нэпмана (частная торговля). Повышение цен на сельскохозяйственные продукты и снижение цен на промтовары в сети государственной торговли для развития сбытовой кооперации и общего поднятия сельского хозяйства. Словом, бросить в крестьянскую Россию лозунг – «обогащайтесь!» . Таков был смысл бухаринских тезисов.
Когда эти тезисы были представлены на утверждение очередного заседания Политбюро (на заседании Политбюро присутствовали обычно с правом совещательного голоса и несколько членов президиума ЦКК), Куйбышев и Молотов резко, грубо и вызывающе заявили: все, что нам теперь предлагают Рыков и Бухарин, и есть план правого оппортунизма. В последовавших горячих дебатах роли были разыграны по расписанию: Каганович, Ворошилов, Микоян, Киров, уже заранее подготовленные Сталиным, не только присоединились к оценке Куйбышева и Молотова, но и потребовали довести до сведения ЦК, а потом и до сведения всей партии, что в Политбюро имеются правые в лице Рыкова и Бухарина. Уже дискуссия сознательно велась не в плоскости принятия или не – принятия предложенных тезисов, а выявления и объявления до сих пор безымянных правых оппортунистов Сталин, как обычно в таких случаях, играл в «нейтралитет», пока окончательно не выяснятся соотношение сил и реакция Бухарина и Рыкова. На этом заседании Томский открыто присоединился к Бухарину и Рыкову а Орджоникидзе, Шверник, Калинин и Ярославский выступили против необоснованных обвинений Куйбышева и Молотова, предлагая деловое обсуждение тезисов для принятия или отклонения.
Сталин ни словом не обмолвился ни за, ни против по существу дискуссии. При приблизительно одинаковом соотношении голосов заседание кончилось «вничью».Была выбрана общая комиссия для обсуждения по пунктам обоих тезисов. Председателем комиссии был избран «нейтральный» Сталин, в нее, конечно, были включены и Бухарин с Рыковым, Томского забаллотировали, а остальными членами комиссии были те же лица, которые выступали против «тезисов» на Политбюро. Теперь Бухарин и Рыков имели дело с твердым большинством против себя при подозрительной «неизвестности» позиции «нейтрального» председателя. Хотя заседание Политбюро было закрытым, мы в ИКП на второй же день знали только что рассказанные мною подробности. Официально это, конечно, тщательно скрывалось. Именно тогда впервые циркулировал слух (намеренно пущенный в ход, или просто народная молва – этого я не могу сказать), что сам Сталин находится в числе «правых», хотя под давлением большинства Политбюро он и разрешил от имени ЦК «теоретическую обработку» Бухарина. Бухаринцы это категорически отрицали, но сталинцы почему-то долгое время этого не опровергали.
Сталин продолжал.утверждать :
«Мы имели случаи столкнуться с носителями правой опасности в низовых организациях… Если подняться выше, к уездным, губернским парторганизациям… то вы без труда могли бы здесь найти носителей правой опасности… Если подняться еще выше и поставить вопрос о членах ЦК, то надо признать, что и в составе ЦК имеются некоторые, правда, самые незначительные, элементы примиренческого отношения к правой опасности… Ну, а как в Политбюро? Есть ли в Политбюро какие – либо уклоны? В Политбюро нет у нас ни правых, ни «левых», ни примиренцев с ними. Это надо сказать здесь со всей категоричностью. Пора бросить сплетни…»
Декабрь 1928 года окончательно прояснил горизонт: Сталин на заседании общей комиссии предложил свои контртезисы против Бухарина и Рыкова и по вопросам коллективизации, и по вопросам индустриализации. Тезисы эти были утверждены комиссией против двух голосов (Рыкова и Бухарина). Контртезисы Сталина радикально расходились с установками Рыкова и Бухарина, даже больше с директивами XIV и XV съездов партии, именно по вопросу о методах, путях и темпах проведения пятилетки в промышленности и сельском хозяйстве. Комиссия, приняв план Сталина, предоставила, однако, право Бухарину и Рыкову изложить свою критику плана Сталина в письменном виде на очередном заседании Политбюро. Рыков был против того, чтобы воспользоваться этим правом, Бухарин хотел доказать во что бы то ни стало недоказуемое. Томский беспрекословно присоединился к Бухарину. Рыков тогда сдался. Так появились контр – контртезисы по всем основным вопросам хозяйственной политики партии от имени этой тройки. Аппарат ЦК размножил эти тезисы и как «платформу правых» разослал местным организациям еще до того, как они стали предметом обсуждения в Политбюро. К ним были приложены тезисы Сталина – как решение ЦК, против которого теперь выступает правая тройка. Сталин оформил «правых» юридически, а «партактивы» начали требовать расправы с «тройкой».
Пока Сталин счел возможным созвать заседание Политбюро, в ЦК образовалось наводнение резолюций с мест – «решительно осуждаем правых капитулянтов – Бухарина, Рыкова, Томского», «решительно требуем их вывода из Политбюро», «решительно требуем… требуем…».
Сейчас же, в разгаре этого потока резолюций и «негодования партии» по адресу правых, было созвано совещание секретарей обкомов, крайкомов и ЦК национальных коммунистических партий для подведения итогов обсуждения «платформы правых». Совещание, при незначительном количестве «против», но при значительном количестве «воздержавшихся», внесло предложение в Политбюро и президиум ЦКК об осуждении «платформы правых». Теперь Сталин созвал Политбюро и доложил результат «дискуссии» в местных «организациях» партии и центрального совещания при ЦК. Колеблющиеся члены Политбюро и президиума ЦК покорились «воле партии» Рыков, Бухарин и Томский оказались в изоляции. уже тогда Рыков произнес впервые цитированную мною в другом месте известную фразу:
– Сколько раз я говорил Николаю Ивановичу (Бухарину. – А. А.) – не надо составлять письменных документов!
Впоследствии, в феврале 1937 года, он эту фразу вновь повторил. Рыков не понимал, что беспокойной рукой Бухарина водила незримая воля Сталина.
Сталину нужны были письменные документы (он, конечно, и без них сделал бы свое дело, но так было легче), а Бухарин любил писать. Эту слабость Сталин использовал.
– Вот документы, вами же подписанные, товарищи, – швырял ими Сталин каждый раз, когда правые начинали сопротивляться. И это производило впечатление.

XII. БУХАРИН ИЩЕТ «СОЮЗНИКОВ»

Начавшаяся борьба между правыми и группой Сталина поставила троцкистов и зиновьевцев перед тяжелым решением: как быть? Идеологически в нынешнем споре Сталина с Бухариным они стояли ближе к Сталину («правая опасность – главная опасность в партии и стране»), психологически они не могли поддержать Сталина, так как слишком велики были раны, нанесенные им Сталиным в союзе с тем же Бухариным. Политически ориентация на группу Сталина означала бы для них катастрофу: полное идейное, на этот раз добровольное, разоружение перед Сталиным. В этом случае троцкисты и зиновьевцы похоронили бы себя в глазах партии как ортодоксальное «ленинское течение» внутри партии, на что они до сих пор претендовали. Еще менее приемлема была группа Бухарина. Не Сталин, а Бухарин ,был ведущим, главным идеологом и теоретиком разоблачения платформы и троцкистов, и зиновьевцев, а потом и «объединенного троцкистско-зиновьевского блока» (1926 г.). Без пропагандной машины и теоретической лаборатории Бухарина Сталин погиб бы еще в первой схватке с троцкистами, не говоря уже об объединенном блоке троцкистов и зиновьевцев. Нельзя забывать, что на первых этапах развертывания дискуссии за «ленинское наследство», иначе говоря за власть, центр тяжести лежал в области теоретической и программной. Аппарат ОГПУ был пущен в ход для физической расправы только после идеологической победы. Идеологическая расправа с троцкистами и зиновьевцами закончилась на XV съезде партии (декабрь 1927 г.).
С 1928 года началась физическая расправа – троцкистов и зиновьевцев начали десятками и сотнями ссылать в Сибирь. Идеологически дискредитированные, как антиленинцы, особенно после антисталинских демонстраций 7 ноября 1927 года (в день годовщины Октябрьской революции) в Москве (Троцкий) и в Ленинграде (Зиновьев), троцкисты и зиновьевцы легко были сданы в руки ОГПУ. Теперь Бухарин и остался один на один со Сталиным, и Сталин приступил к осаде сначала «школы Бухарина» (теоретическая критика), а потом и группы Бухарина (политическая критика). В этих условиях и приходилось отвечать на вопрос: «как быть»? К началу похода против Бухарина многие из ведущих лидеров троцкизма, в том числе и сам Троцкий, были сосланы. Но у Троцкого остались подпольные группы в Москве, которые продолжали нелегальную работу против Сталина. К этим группам принадлежали и некоторые из тех, которые подписали заявление о капитуляции и поэтому избегли ссылки и были восстановлены в правах членов партии. У зиновьевцев, наоборот, рядовые члены были репрессированы, а сами Зиновьев и Каменев, безоговорочно подписав капитуляцию и признав Сталина «великим вождем», а Троцкого «историческим врагом» народа, остались в Москве. Зиновьев и Каменев, конечно, не были искренни, и Сталин им ни на йоту не верил, но в тот период такое самобичевание «старых большевиков» и льстивые восхваления ими Сталина, как «вернейшего соратника» Ленина, лили воду на сталинскую мельницу.
Новый раскол в Политбюро, совершенно неожиданный для Зиновьева и Каменева, поставил и их перед тем же вопросом: «как быть, с кем пойти»? Сами бухаринцы великолепно понимали, что апеллируя в борьбе со Сталиным к старым оппозиционным группам, они рискуют сами оказаться в роли беспринципных банкротов в политике. Для Сталина такой поворот бухаринцев в сторону троцкизма давал неоценимые тактические козыри, тогда как Бухарин мало выигрывал, так как основные кадры Троцкого и сам Троцкий, как уже указывалось, были не только политически, но и физически изолированы.
При всем этом бухаринцы понимали, что блок возможен только на основе единой платформы по ведущим вопросам внутренней и внешней политики, но такая платформа с Троцким исключалась. Что касается Зиновьева то сам он был весьма неподходящим человеком для нелегальных переговоров, еще более для блока с ним. Он уже дважды заключал блок с Троцким и оба раза изменил ему в самый критический момент. Восторженный трибун революции, когда ее победа обозначалась наверняка, он легко впадал в панику, если надо было рисковать головой. Так было с ним и накануне решающих дней октябрьского переворота большевиков, когда он на секретных заседаниях ЦК 10 и 16 октября 1917 года дважды голосовал с Каменевым против вооруженного восстания. В ночь октябрьского переворота он вообще исчез неизвестно куда, создавая себе алиби, хотя его друг Каменев вместе с Троцким лично руководил из Смольного института ходом восстания. Наверное, этим объяснялось то, что когда правые решили повести переговоры с зиновьевцами о создании блока против Сталина, то они обратились не к Зиновьеву, а к Каменеву. Более того, правые были склонны вообще исключить Зиновьева из новой комбинации, если Каменев и зиновьевцы согласятся на совместные действия без Зиновьева. Эти переговоры повел от имени правых летом 1928 года Бухарин с Каменевым. Беседа происходила с соблюдением всех условий конспирации на квартире Каменева. Присутствовал лишь один Сокольников – «посредник» и друг Каменева. Информировав Каменева подробно об основных пунктах разногласий внутри Политбюро и о настроениях отдельных его членов, Бухарин сделал конкретное предложение о блоке. Каменев почти со стенографической точностью записал исповедь Бухарина, считая себя морально обязанным довести до сведения Зиновьева содержание беседы Бухарина. В тот же день Каменев предъявил Зиновьеву свою «запись беседы». Приятно удивленный Зиновьев увидел в откровениях Бухарина совершенно неожиданные перспективы для своего возвращения к власти. Но вскоре собственноручная запись Каменева очутилась и у Сталина. Можно себе представить, как был обрадован Сталин, получив в свои руки столь гибельное для бухаринцев оружие.
– «Правые уже в гробу, – дело только за могилой», торжествовал он.
После этого провала бухаринцы относились ко всяким предложениям представителей бывших оппозиции весьма скептически. Троцкисты у бухаринцев пользовались и как идейная сила, и как антисталинские фанатики лучшей репутацией. Причем троцкисты, несмотря на разгром и ссылку их руководителей, продолжали непримиримую борьбу против «эпигонов Октября» и «сталинской реакции». Мужество, бесстрашие и готовность на личные жертвы выгодно отличали троцкистов от зиновьевцев. В этом отношении троцкисты как союзники были бы весьма реальной силой, но идеологическая пропасть между «левыми» и «правыми» была той мертвой зоной, куда не осмеливались вступить ни доктринеры – бухаринцы, ни идеалисты – троцкисты. Редкие лица из обеих групп поднимались выше обеих доктрин в смысле понимания исторических перспектив. Борьба шла не за ленинизм, а за власть, – ни левые, ни правые этого не понимали. Сталин это понимал отлично. Поэтому, цепляясь за буквы ленинизма, и левые и правые стремительно падали на дно, а Сталин столь же стремительно шел к вершине власти. Ее он достиг ровно через год, в декабре 1929 года, когда впервые вся страна прочла на страницах «Правды»: «Сталин – вождь партии и лучший ученик Ленина». Это было как бы юридической документацией исторического переворота…
Когда начались массовые высылки, особенно высылки руководящих лидеров, троцкисты радикально изменили тактику. С ведома или без ведома своего руководства, но они в своей массе прекратили открытую борьбу против «партии» и перешли к нелегальным методам. Открыто бороться против сталинского ЦК сейчас было и практически невозможно. Уже XV партийный съезд объявил проповедь троцкизма несовместимой с пребыванием в партии. Поэтому тот, кто принадлежал ранее к троцкистам, а теперь хотел оставаться в партии или вернуться в партию, должен был публично объявить (видные троцкисты – в печати, рядовые – на партийных собраниях), что они признают «генеральную линию» правильной, Сталина вождем, а Троцкого врагом партии. Для троцкистов это было тяжелой и противной их натуре задачей. Все-таки они вынуждены были так поступать, так как другого пути обратно в партию не было. Хотя Сталин относился с подозрением к их возвращению или покаянию, но в тот период это было ему выгодно в борьбе с бухаринцами. Поэтому троцкистов массами восстанавливали в партии, возвращали из ссылки и которые из них вновь выдвигались на руководящие посты Упорствовал только Троцкий и несколько его лучших друзей. Однако большинство троцкистов признало Сталина только на словах, чтобы на деле бороться и дальше за дело Троцкого. Троцкисты этого толка были почти во всех звеньях органов государственного управления, за исключением самого партийного аппарата и органов политической полиции. Несмотря на тотальный разгром последовавший за «планом Маленкова», троцкисты имели сильнейшее влияние и среди московского студенчества Почти половина состава преподавателей общественных наук в московских вузах была из бывших или настоящих троцкистов, другая половина была явно бухаринская. Меньше всего было влияние троцкистов в рабочей среде, еще меньше – в крестьянстве. Там и здесь господствовало пробухаринское настроение. Я уже сказал, что вернувшись в партию или открыто покаявшись в своих «грехах», троцкисты изменили тактику борьбы со Сталиным. Они создали свои собственные группы и кружки, которые вербовались исключительно из коммунистов и ставили своей целью развертывание нелегальной работы как в партии, так и среди рабочих. Соответственно были выработаны и методы работы – в партии вести индивидуальную обработку членов партии в антисталинском духе, в рабочей среде вести нелегальную работу путем массового и систематического распространения прокламаций, листовок и лозунгов. Первые листовки этого рода посылались из Алма-Аты, подписанные самим Троцким. За ними последовали воззвания к московским «большевикам – ленинцам» от бывшего командующего Московским военным округом Муралова, к «соратникам и единомышленникам» – от Мрачковского и др. В Москве они перепечатывались на гектографе и потом распространялись по всей стране самыми различными путями через Союзпечать, вложенные в официальные издания (через своих людей); через почту – как заказные письма к местным парторганизаниям и их руководителям; через торговые и кооперативные организации – как оберточная бумага к торговым посылкам.
Воззвания, составленные в Москве, носили всегда анонимный характер: «группа большевиков – ленинцев», «ленинская группа», «группа старых большевиков», «группа рабочих большевиков».
Организованные группы троцкистов (официально они называли себя «большевики – ленинцы» в противоположность «большевикам – сталинцам») существовали почти во всех исследовательских учреждениях Коммунистической академии.

XIII. ПОЛИТИЧЕСКИЕ КОМИССАРЫ НАД ПРАВЫМИ

После осуждения платформы «правой оппозиции» в Политбюро Сталин сделал и соответствующие организационные выводы: взял всех трех лидеров под строгий контроль своих «политкомиссаров», которые должны были обеспечить проведение «генеральной линии» в Совнаркоме СССР (председатель Рыков), в ВЦСПС (председатель Томский), в газете «Правда» (главный редактор Бухарин) и в Коминтерне (секретарь Политсекретариата Бухарин – должность председателя исполкома была ликвидирована после снятия Зиновьева). «Политкомиссарами» были назначены близкие к Сталину люди, которым были обеспечены места будущих членов Политбюро в зависимости от того, насколько они сумеют оправдать свое назначение – не только контролировать правых, но и компрометировать их как руководителей. В качестве таких политических комиссаров были прикомандированы: к Рыкову – Серго Орджоникидзе, к Бухарину – Савельев (позднее Мехлис), к Томскому – Л. Каганович (как член президиума ВЦСПС, бывший одновременно третьим секретарем ЦК ВКП/б/). По линии Коминтерна к Бухарину был назначен Мануильский, но уже при более строгом контроле всей делегации ВКП(б) в Коминтерне во главе с Молотовым (Сталин, Мануильский, Молотов, Каганович, Пятницкий, Куусинен, Скрыпник, Шацкин, Ломинадзе). Бухарин формально не был выведен из состава делегации, но ему было запрещено непосредственно сноситься с другими делегациями и секциями Коминтерна.
Эти политические комиссары (они официально назывались представителями ЦК) фактически руководили ведомствами правых лидеров. Так, например, ни одно распоряжение председателя правительства Рыкова не имело юридической силы, если оно не было подписано одновременно и Орджоникидзе. Заверстанная и подписанная главным редактором Бухариным «Правда» не могла быть отдана в печать, если Савельев ее не визировал. Ни одно постановление президиума ВЦСПС, принятое большинством голосов его членов, не могло быть направлено по профсоюзам, если на него накладывал свое вето Каганович. Молотов, как второй секретарь ЦК, должен был разработать систему контроля партийного аппарата над советским аппаратом, в котором работали лица, имевшие когда-либо то или иное отношение к правым. Последние были поставлены в такие условия, при которых не было никакой возможности вести плодотворную работу. Будучи членами Политбюро и руководителями ведомств, они вынуждены были обращаться к своим «заместителям», не членам Политбюро, и согласовывать с ними каждый шаг и каждое действие – от устных распоряжений по наркоматам до очередной передовой в «Правде».
Эти «заместители» постоянно пользовались своим правом «вето», что парализовало всякую правительственную, профсоюзную или редакционную работу. По всем этим вопросам потом приходилось обращаться в Политбюро, как к арбитру, но арбитр, как правило, решал всегда в пользу «заместителей». Такая практика, конечно, не могла долго продолжаться. Сперва правые решились на негласное самоустранение. Они санкционировали только те распоряжения, которые давались их «заместителями» или принимали на заседаниях только те решения, по которым те вносили предложения. Но тогда сами «заместители» начали жаловаться в Политбюро на своих шефов, устраивавших «итальянскую забастовку». На работу являются, но не работают. Политбюро начало угрожать более серьезными организационными мерами воздействия.
Тогда бухаринцы сами сделали отсюда организационные выводы: они подали заявление об отставке со всех руководящих постов: Рыков – с поста председателя Совнаркома СССР; Томский – с поста председателя ВЦСПС; Бухарин с поста главного редактора газеты «Правда». Теперь казалось, что Сталин добился своего – добровольного ухода со сцены лидеров «правой оппозиции». Однако Политбюро по предложению того же Сталина отклонило отставку, предложило им продолжать свою работу, но записало им новую «статью обвинения». Она гласила: «капитулянты». Правые хотят «капитулировать» перед классовым врагом, правые испугались «наших трудностей роста», правые «дезертируют с фронта социалистического строительства», правые – «штрейкбрехеры социализма». В целях этого нового обвинения, казалось, была спровоцирована и сама отставка правых. В этом смысле она действительно достигла цели в кругах партийного актива, сочувствовавшего правым. Как бухаринцы, так и сочувствующие «правой оппозиции» ожидали, что правые лидеры, готовясь к очередному съезду партии, будут держаться на своих, по существу решающих в государстве постах, пока не будет дан генеральный бой на самом съезде. «Бухарин, Рыков, Томский готовят бомбу против заговорщицкой группы Сталина на XVI парт – съезде» – таково было весьма распространенное мнение в антисталинском активе партии. Вместо этого произошла беспринципная игра в парламентаризм – «отставка». Правые непоправимо уронили этим опрометчивым шагом свой моральный престиж. На этот раз положение спас Сталин, отклонив эту отставку. Еще не поздно сделать соответствующие политические выводы. Надо любой ценой ускорить созыв съезда. Да и мотивировка отставки правых должна была заставить ЦК запросить решение съезда по спорным вопросам. Правые подавали в отставку, но «капитуляции» тут, собственно, никакой не было. Правые заявляли, что поскольку аппарат ЦК узурпировал у них власть и сознательно создал невозможные условия работы, они вынуждены оставить свои посты, но что они по – прежнему убеждены в гибельности политики большинства ЦК, которая расходится со всеми директивами партийных, в частности XIV и XV, съездов. Правые оставили за собою право доложить очередному съезду свои взгляды и защищать их на этом съезде. «Нынешняя линия большинства ЦК приведет объективно к установлению диктатуры партийной олигархии для государственно – крепостнической эксплуатации рабочих и военно-феодальных грабежей крестьянства. Мы предупреждали ЦК и хотим предупредить партию от этого гибельного для партии и советского государства пути. Разговоры о «правой оппозиции» служат дымовой завесой для усыпления бдительности партии перед этой величайшей опасностью… Какой выход? Выход только один: назад к Ленину, чтобы идти вперед по Ленину! Другого выхода нет. Мы в состоянии убедить партию в этом. Поэтому мы требуем немедленного созыва очередного съезда партии». Таков был, приблизительно, смысл длинного заявления «трех» об их отставке. Заявление это тогда не было оглашено (впервые оно было оглашено на апрельском пленуме ЦК 1929 года уже как обвинительный документ против правых), но оно стало известным в партии. Оно в значительной мере способствовало и сближению троцкистов с бухаринцами. Троцкисты считали, что если Бухарин и не «капитулировал» перед Сталиным, то он, несомненно, капитулировал перед Троцким, который уже в «Новом курсе» предвидел основные контуры нынешней политики ЦК. Бухарин, с запозданием более чем на четыре года, пришел со своей группой к тем же выводам. Отсюда и произошло сближение между троцкистами, возглавляемыми известным советским философом Н. Каревым, и Стэном, лидером группы правых в нашем Институте. На теоретическом фронте СССР оба они были звездами первой величины. Так как троцкисты не могли открыто выступить, то Кареву пришлось «капитулировать» перед Стэном. Он предложил своей группе прекратить борьбу против правых, а всякие свои теоретические выступления против сталинизма строить в духе концепции бухаринской школы. То же самое сделали троцкистские группы и в других учебных и научно – исследовательских учреждениях (Мадьяр – в Коммунистической академии, Миф – в ассоциации по изучению национальных и колониальных проблем при КУТВ им. Сталина, Плотников – в РАНИИОН и т.д.).
Таким образом, то, что не удалось Бухарину сверху, в беседе с Каменевым, легко удалось лидерам местных групп снизу. Тот же контакт был установлен и с бывшими зиновьевцами в Ленинграде, где была раньше основная база Зиновьева (О. Тарханов, Г. Сафаров, Ральцевич и др.), и с национал – коммунистами Скрыпника в Харькове. В других национальных республиках у правых были свои группы в Средней Азии (секретарь ЦК Узбекистана Икрамов, председатель Совнаркома Файзулла Ходжаев, председатель Совнаркома Туркменистана – Курбанов), в Азербайджане (Ахундов, Мусабеков, Бунаит – Заде), в Грузии (Буду Мдивани – троцкист, Орахелашвили – бухаринец). В московских «землячествах» из националов в оппозиции к Сталину находились Рыскулов (зам. председателя Совнаркома РСФСР), Коркмасов (зам. председателя Комитета нового алфавита), Нурмаков (зам. секретаря ЦИК СССР) и др.
Как я уже указывал, многие из секретарей обкомов сначала открыто поддерживали группу Бухарина, но после центрального совещания при ЦК они замолчали, хотя не было известно, как они, да и другие, поведут себя на съезде партии. Только немедленным партийным съездом должно было предупредить их окончательное поглощение аппаратом ЦК. Уже начавшаяся смена секретарей в Москве и в других районах страны была грозным предупреждением. Надо было спешить. Но чем настойчивее правые требовали созыва съезда, тем подозрительнее Сталин к этому требованию относился. Время работало на него. Но тогда оставался выход, предусмотренный уставом партии: по требованию нескольких партийных организаций правые имели право создать организационный комитет по созыву экстренного съезда, если ЦК отказывался его созывать. Нашли бы правые голоса для этой цели в нескольких областных организациях? Я смею утверждать, особенно в свете последующих событий, что нашли бы. Но Бухарин, Рыков и Томский решительно отказывались встать на этот путь, чтобы не быть обвиненными в фракционности в случае своего поражения. Они хотели действовать в рамках «законности» и хоронить Сталина с его же «законного» согласия. Они плохо знали Сталина, но Сталин их знал отлично. Пугая их жупелом фракционности и авторитетом партийной законности, Сталин действовал вполне «законно»: нещадно чистил руками Молотова партийный и советский аппарат от явных и потенциальных бухаринцев. В этих условиях был созван в декабре 1928 года XIII съезд ВЦСПС, на котором произошла первая открытая проба сил правых и сталинцев в профсоюзном движении. Для страны, для рабочего класса это был обычный очередной съезд профессиональных союзов. Для ЦК, для сталинского большинства и бухаринского меньшинства съезд был важнейшей проверкой сил. Ведь надо иметь в виду, что ЦК большевиков управлял страной как – никак «для пролетариата, через пролетариат и во имя пролетариата». Само государство называлось «рабочим государством», а его социальную сущность нарекли грозным именем: «диктатура пролетариата». Не диктатура большевистской партии, а именно диктатура пролетариата. Когда-то Зиновьев написал, что у нас, в конечном счете, диктатура партии, так как партия находится у власти (Зиновьев не был тогда в опале), Сталин во время «новой оппозиции» придрался и к этому: «Как это так, диктатура партии? Нет, у нас не диктатура партии, а диктатура пролетариата». Этот самый пролетариат в лице своих избранных делегатов на местных съездах собирался теперь в Москве говорить о своих нуждах и пожеланиях. Понятно, какое это имело для Сталина значение в свете происходивших в Политбюро разногласий. В Центральном совете профсоюзов и в его президиуме Сталин имел очень незначительное влияние-только одна маленькая группка в лице Шверника, Андреева, Лозовского, Лепсе и недавно назначенного сюда Л. Кагановича. Все другие члены Совета, его президиума и руководства отраслевых Центральных комитетов профессиональных союзов были сторонниками Томского. Таково было положение и на местах. Выборы на VIII съезд также дали чисто «правое» большинство. Дело объяснялось, видимо, тем, что Политбюро все еще скрывало от рабочих, что их «лидер» Томский является «правым оппортунистом» и «тред-юнионистом». Это обстоятельство создавало парадоксальное положение. Надо было получить от пролетариата осуждение «правого уклониста» Томского и его друзей по группе Рыкова, Бухарина, Угланова, но требовать этого открыто, да еще от такого явно правооппортунистического съезда было невозможно. Изобретательные мастера сталинской школы и здесь нашли выход: под видом «критики и самокритики» сталинцы один за другим выходили на трибуну с «разоблачениями» «обюрократившегося аппарата» ВЦСПС, с заявлениями о забвении руководителями ВЦСПС «интересов и нужд» рабочих, о проникновении в ряды советских профсоюзов чуждой буржуазной идеологии, об опасности тред-юнионистского перерождения руководителей, о правой опасности в профсоюзной практике. Все это было направлено в первую очередь против Томского и его коллег в ВЦСПС – Догадова, Мельничанского, Артюхиной, Полонского, Шмидта и др. Еще смелее и откровеннее была критика на заседаниях фракции ВКП (б) съезда. Здесь Каганович прямо потребовал признать работу президиума ВЦСПС неудовлетворительной, что было равносильно провалу кандидатуры Томского на пост председателя Центрального совета профессиональных союзов. Первое же голосование показало, что фракция ВКП (б) не разделяет оценки секретаря ЦК партии Кагановича о работе Томского. Из почти трехсот партийных делегатов за предложение Кагановича (ЦК) голосовал едва один десяток. Получился открытый бунт «пролетариата» против «своей» диктатуры. Каганович, который предназначался на пост председателя ВЦСПС вместо Томского, впервые за всю свою службу Сталину не справился с порученной задачей. Посланный ему на помощь второй секретарь ЦК Молотов дезавуировал Кагановича. Молотов заявил, что Томский является членом Политбюро и работает по поручению партии. Хотя у него есть ошибки, как они могут быть у каждого, но предложение оценить работу Президиума ВЦСПС как неудовлетворительную является со стороны Кагановича неправильным, что доказывает, что и Каганович может ошибаться. Каганович получил публичную пощечину, но престиж ЦК был спасен. Коммунисты умеют жертвовать собой в интересах партии! Но инцидент с резолюцией Кагановича и вынужденное отступление ЦК показали, что не один Томский «правый», а весь «пролетариат», даже в лице его коммунистического авангарда съезда, «обуржуазился». Он не хочет своего счастья. Его надо принудить к этому счастью. Сталин отныне понял, что «парламентское» решение спорных вопросов или парламентское устранение неугодных соперников – дело действительно «буржуазное». Довольный тем, что вовремя сумел исправить свою оплошность и таким образом избежать «гражданской войны» против «пролетариата», ЦК поспешил закрыть съезд. На следующем, IX, съезде из делегатов VIII съезда присутствовал только тот один десяток, который голосовал за Кагановича. Но Каганович лидером профессиональных союзов не стал. Эту роль ЦК передал Швернику, единственным положительным качеством которого было и осталось умение молчать, когда дело обстоит слишком плохо.

XIV. БУХАРИН И ТОМСКИЙ

Биография Бухарина не написана. Между тем его влияние в формировании идеологии и программы Октябрьской революции было много сильнее влияния Сталина и едва ли уступало влиянию Троцкого, который большевиком стал, собственно, после июльских дней 1917 года. Единственный источник, из которого можно черпать некоторые подцензурные сведения о Бухарине, – это литературно – биографический очерк о Бухарине Д. Марецкого в «БСЭ» 1927 года. Еще один год, и у нас не было бы и этих сведений из дореволюционной биографии Бухарина. У Марецкого я и беру важнейшие даты. Однако настоящая драма, а стало быть, и настоящая биография Бухарина, как политика и идеолога, началась, собственно, после 1927 года.
Николай Иванович Бухарин родился 27 сентября ст. ст. 1888 года. Отец его, Иван Гаврилович, был учителем городской начальной школы. Бухарину было 17 лет, когда он вступил в революционный кружок учащихся. В 1906 году он вступил в партию большевиков в Замоскворецком районе, он становится профессиональным пропагандистом партии. В 1907 году Бухарин поступил на экономическое отделение юридического факультета Московского университета, продолжая подпольную работу в партии К 1908 году Бухарин настолько известен в партии, что его избирают членом Московского комитета. В 1909 году Бухарин дважды арестовывается за нелегальную революционную работу. Арестованный уже третий раз в 1910 году, он ссылается в Онегу, откуда ему удается бежать. Вскоре он эмигрирует в Германию и поселяется временно в Ганновере.
В 1912 году Бухарин впервые встречается с Лениным (в Кракове), с которым впредь, при всех теоретических и политических разногласиях, никогда не порывает близких отношений. Ленин предлагает Бухарину активно сотрудничать в большевистской прессе («Правда», «Просвещение»). Бухарин, с оговоркой сохранения свободы в теоретических вопросах, принимает приглашение. В 1912 году он переезжает в Вену, где продолжает участвовать в большевистских эмигрантских делах, слушает одновременно лекции Бем-Баверка и Визера, подготавливает свою первую теоретическую работу «Политическая экономия рантье» и пишет ряд других критических работ против Струве, Туган-Барановского, Оппенгаймера, Бем-Баверка. Здесь же, в Вене, Бухарин впервые знакомится со своим будущим убийцей – Сталиным, который только что бежал сюда из ссылки. Бухарин же помогает Сталину в составлении известной работы, принесшей Коба – Джугашвили славу «марксистского знатока» по национальному вопросу – «Марксизм и национальный вопрос» (первоначально эта работа называлась «Социал-демократия и национальный вопрос»). Бухарин не только подбирал и переводил для Сталина цитаты из К. Реннера, Отто Бауэра, но и редактировал литературно всю работу в целом, после чего она и была принята Лениным к печатанию в журнале «Просвещение» (1913 г.). Перед войной 1914 года Бухарин был арестован австрийской полицией как «русский шпион», но освобожден благодаря вмешательству тех же лидеров австрийских социал-демократов, которых Бухарин и Сталин бичевали в «Просвещении». Из Австрии его выслали в Швейцарию.
Из Швейцарии он через Францию и Англию в 1915 году переезжает по чужому паспорту в Швецию, где связывается со шведской левой с. – д. (Хеглунд) и ведет интернационально – ленинскую пропаганду против войны. Шведская полиция арестовывает Бухарина как «агента Ленина» и высылает в Норвегию. В 1916 году Бухарин нелегально переезжает в США, где редактирует эмигрантскую газету «Новый мир». После Февральской революции 1917 года Бухарин выезжает из Америки через Японию в Россию. Сейчас же после возвращения из-за границы он принимает деятельное участие в подготовке октябрьского переворота, входит в состав ЦК, руководит октябрьским переворотом в Москве, становится главным редактором «Правды», произносит от имени ЦК большевиков известную речь перед Учредительным собранием.
Во время сепаратных брестских переговоров с Германией Бухарин резко выступает против позиции Ленина, создает в Москве «группу левых коммунистов» с собственным органом «Коммунист» и слагает с себя обязанности главного редактора «Правды». После неудавшегося восстания «левых эсеров» Бухарин вновь присоединяется к Ленину. Бухарин – один из организаторов Коминтерна (Ленин, Зиновьев, Троцкий и Бухарин) и бессменный член его Президиума до 1929 года.
Писать Бухарин начал довольно рано, а немецкий язык, как рассказывал сам Бухарин, изучил специально, чтобы читать классиков немецкой философии и, конечно, Маркса и Энгельса в оригинале. Первая его научная работа «Политическая экономия рантье» была написана, когда ему было всего 24 года. Как экономист и социолог в большевистской партии он не имел конкурентов. Во многих случаях он был ортодоксальнее Ленина. Он часто расходился по теоретическим вопросам с Лениным («империализм», «теория о взрыве государства», о характере «пролетарского государства», «законы экономики переходного периода», «национальный вопрос» и т. д.). Ленин не раз прямо или через свою жену Крупскую (накануне VI съезда партии в августе 1917 года, когда Ленин скрывался) признавал правоту Бухарина в спорах между ними.
Работоспособность Бухарина поражала всех – он ежедневно редактировал «Правду» с декабря 1917 года (с маленьким перерывом во время брестского кризиса в 1918 г.) до апреля 1929 года, постоянно писал ее передовые, активно участвовал в работах Политбюро и Президиума Коминтерна, делал многочисленные доклады, читал лекции студентам, редактировал журналы «Большевик», «Прожектор», был членом Коммунистической академии и Академии наук СССР (с 1928 г.), аккуратно следил за отечественной и мировой литературой и при всем этом писал как архиакадемические, так и архипопулярные книги. Понятно, что в глазах революционной молодежи октябрьского поколения Бухарин был «теоретическим Геркулесом». Живой и бойкий, он и физически был силачом. С детства он занимался гимнастикой, не бросая ее и во время эмигрантских скитаний. Осенью 1928 года, когда в связи с его сорокалетием Бухарин был избран почетным членом отряда юных пионеров Москвы и на него торжественно надели пионерский галстук, он дал детям «честное пионерское слово», что отныне не будет курить. Конечно, общеизвестна слабость тиранов играть в «детолюбие», но Бухарин и по этой части был искреннее Сталина и поэтому московские пионеры его больше знали, как «дядю Колю», чем ведущего члена правящей верхушки в Кремле.
При всем фанатичном преклонении перед Марксом и Энгельсом (в вопросах философии Бухарин ставил Энгельса выше Маркса), он не был, однако, ни начетчиком, ни «цитатным» марксистом. Западноевропейскую после – марксистскую экономическую, философскую и социологическую литературу он знал не хуже любого университетского профессора. Весьма склонный к абстрактному теоретизированию в области политической экономии и социологии, он был «ищущим» марксистом типа Каутского и Плеханова и популяризатором Маркса («Азбука коммунизма», «Теория исторического материализма») на большевистский лад. Отсюда и амбиции у Бухарина были солидные – он считал себя призванным модернизировать марксизм как в политической экономии, так и в философии, применительно к условиям начала XX века. Экономическая работа на эту тему была начата Бухариным еще при Ленине, но потом отложена из-за дискуссии с Троцким, а философскую монографию в том же плане Бухарин закончил уже в одиночной камере на Лубянке, о чем мне рассказывал, тоже в тюрьме, один из его соседей по камере.
Экономическая работа Бухарина после смерти Ленина так и не увидела свет, если не считать введения к ней, опубликованного как самостоятельный труд («Маркс и современность»), кажется, в 1933 году в сборнике Академии наук СССР, посвященном пятидесятилетию смерти Маркса. Но и этот труд, пройдя через фильтр Сталина, стал неузнаваемым – и все «антимарксистские ереси» Бухарина были просто выкинуты, в авторский текст включена всяческая отсебятина бдительных цензоров Политбюро (Мехлиса, Митина, Юдина…).
Второй раз я увидел Бухарина на новогоднем вечере под Москвой в 1928 году. Когда мы с Сорокиным прибыли туда, он вел довольно оживленную беседу в одной из соседних к залу комнат. Не помню, о чем велся разговор, но хорошо помню, как его прервал грузно ввалившийся в комнату человек, одетый в косоворотку с самыми причудливыми узорами. Подпоясанный ярко – красным кушаком, в длинных легких сапогах, с черным, загорелым, слегка монгольского типа лицом кочегара, он, собственно, и напоминал не то кочегара, не то промотавшегося татарского купца.
Человек властным движением руки указал на дверь в зал:
– Прошу к столу!
Сейчас же из всех боковых дверей люди двинулись туда. Места за большим длинным столом занимали без всякой церемонии – кто, где и с кем хотел.
Потушили электрический свет и зажгли свечи. Огромные стенные часы в дубовой оправе показывали без пяти двенадцать. Человек – кочегар занял хозяйское место, посмотрел на свои карманные часы и повелительно произнес:
– Товарищи!
Все встали. Шум моментально прекратился. Как бы спеша, тикали часы, словно свидетельствуя о бешеном беге времени. Человек говорил скучно, вяло, без блеска…
– За счастье народов, за счастье рабочего класса, за счастье партии! За Новый год – за новое счастье!
Пробило 12 часов. Бокалы зазвенели.
Это был Томский.
Мы находились в гостях у лидера советских профессиональных союзов на его даче в Болшеве.
Литограф по профессии, Томский был типичным функционером дореволюционного русского профессионального движения. Он не получил достаточного образования, чтобы стать русским Бебелем, но был человеком большого практического ума, своеволия и решительности.
Не наделенный природой хитростью, а школой – дипломатичностью, он в политических дискуссиях, как говорится, «рубил с плеча». Томский великолепно понимал и видел интеллектуальное превосходство над собою многих из образованных вождей большевизма, но до истины он старался доходить своим, «рабочим умом» и перед авторитетами не преклонялся. Даже Ленина он считал слишком «интеллигентом», чтобы понять рабочих, и нередко случалось, что он публично его критиковал. Так было во время профсоюзной дискуссии, когда в припадке гнева Ленин обрушился на Томского и сослал «рабочего лидера» в туркестанские пески. Знойные пески, видимо, уменьшили пыл Томского, и в новой борьбе против Троцкого Томский подает голос из «провинции», на этот раз – в пользу Сталина. Его немедленно возвращают в Москву и ставят вновь во главе профессиональных союзов. Томский оправдывает надежды и расчеты Сталина – профсоюзы, руководимые Томским, становятся, по терминологии Сталина, «приводным ремнем» партии в рабочие массы. Награда не заставила себя долго ждать: Томский был введен в Политбюро. Но Томский ошибался, когда думал, что он введен туда как профсоюзный лидер, наподобие лидеров английских тред-юнионов, чтобы играть в правлении «рабочей партии» роль самостоятельного представителя советских профессиональных союзов. Сталину он нужен был и как «рабочая ширма», и как «рабочее» оружие одновременно, для целей, о которых не догадывался далеко не один только Томский. Когда же Томский это понял, он резко повернул профсоюзное руководство против Сталина, и на время создалось в стране новое «двоевластие» – рабочая власть во «Дворце труда» (резиденция ВЦСПС) и партийная власть в Кремле. Когда официальная советская власть в лице председателя Совета Народных Комиссаров Рыкова и теоретика партии в лице главного редактора «Правды» Бухарина заключили единый фронт с лидером ВЦСПС Томским против сталинского крыла ЦК, казалось, что дни Сталина сочтены. Под знаком этого «двоевластия» и проходил весь 1928 год.
У порога нового года Томский был настроен весьма оптимистически, хотя в Политбюро уже лежало его первое заявление об отставке с должности Председателя ВЦСПС, если Сталин не откажется от троцкистской программы «огосударствления профсоюзов».
После Томского на вечере больше политических тостов не было. Бухарин произнес тост в стихах, в которых, к общему удовольствию присутствующих дам, воздал должное «прекрасному полу». Поэты не остались в долгу. Начали сыпаться мадригалы на красавиц, пародии на мужчин, остроты о политиках, еврейские анекдоты, кавказские шутки. Наконец, предложили слово и Сорокину.
– Не анекдот, а быль, – начал Сорокин серьезным тоном, как бы отрезвившись специально для данного рассказа, – а было это в прошлом году. Политбюро решило доказать Троцкому на деле, что рабочие и крестьяне не только преданы партии и ее ленинскому ЦК, но каждый из них готов умереть за дело партии. Для эксперимента вызвали в ЦК из провинции трех «представителей трудящихся» – донбасского рабочего, тверского крестьянина и минского кустаря – еврея. Вызванных подняли на последний этаж здания ЦК и привели на балкон, где в полном составе их ожидало Политбюро. Сталин обратился к рабочему:
– В интересах партии Ленина требую от вас, товарищ рабочий, прыгнуть с этого балкона и своей жертвенностью доказать преданность рабочего класса нашей партии!
Рабочий отказался.
С теми же словами Калинин обратился к своему земляку – крестьянину.
Крестьянин тоже отказался.
Тогда Каганович обратился к кустарю – еврею, но еще не кончил Каганович своих напутственных слов, как еврей рванулся к перилам.
– Стойте, – сказал Сталин, – для нас вполне достаточно вашей готовности умереть за дело партии, не надо прыгать, но вот объясните теперь товарищу Троцкому мотивы вашего героического порыва.
– Очень просто, – ответил еврей, – лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас!
От анекдотов вскоре перешли к песням. Один артист Большого академического театра исполнил несколько арий из «Евгения Онегина» и «Дона Карлоса». Какая-то восходящая звезда из того же театра спела «Письмо Татьяны», ряд цыганских романсов, из которых я хорошо запомнил «Прощай, моя деревня».
К часам трем или четырем ночи приехал «Генерал». К нашему удивлению, он был совершенно трезв и один. Томский его встретил торжественным тостом. Все выпили за его здоровье. Через некоторое время «Генерал», Бухарин и Томский удалились в соседнюю комнату. Они уже больше не показывались. Гости начали расходиться с гнетущим чувством неопределенности перед лицом только что наступившего Нового года. Те, кто жил политикой, догадывались, что если уж «Генерал» трезв под Новый год – не быть в том году не только счастью, но и покою.

* * *

Тот, кого я называю «Генералом», в октябрьские дни был моряком на одном из кораблей в Балтийском флоте и активно участвовал в перевороте большевиков в Петрограде. После переворота его морская карьера окончилась, но зато из младшего морского офицера (он, кажется, был мичманом) во время гражданской войны он сразу попал в «генералы», так как в «адмиралах» тогда особой нужды не было. В гражданской войне он сделал блестящую карьеру и выдвинулся в ряды ведущих полководцев Красной Армии из школы Фрунзе. Когда последний принял от Троцкого командование армией (1925 г.), «Генерал» был переведен в Москву.
Подготовляя снятие Троцкого, Сталин твердо рассчитывал, что пост военного руководителя страны он предложит своему человеку, а своими были все те, которые принадлежали к так называемой «военной оппозиции» (1919 г.). За спиной «военной оппозиции» (Егоров, Ворошилов, Буденный, Щаденко, Минкин), выступавшей на словах против Троцкого, а на деле против Ленина – Троцкого, стоял сам Сталин. Боясь открытой схватки с Лениным и Троцким, Сталин исподтишка провоцировал против них «партизанских генералов» .
Когда на VIII съезде партии (март 1919 г.) «военная оппозиция», заручившись гарантией поддержки со стороны Сталина, организованно выступила против председателя Революционного военного совета и наркома военно-морских сил Троцкого, Ленин резко обрушился на оппозиционеров и потребовал от съезда осуждения их взглядов. Трезвый политик, Сталин быстро «переориентировался» и на съезде выступил в защиту… Троцкого! Этого требовали сейчас его личные интересы. Впоследствии это свое вероломство Сталин искупил выдвижением «оппозиционеров» на руководящие посты вместо вычищаемых из Красной Армии троцкистов, но многие из них потом кончили свою жизнь все же в застенках НКВД.
Характерно, что сталинская литература, столь щедрая на разоблачение всяких «оппозиций», всегда старается молчаливо обходить историю с «военной оппозицией». Даже в сталинской «Истории партии» сказано об этой оппозиции только вскользь и в весьма характерных выражениях .
«На съезде выступила так называемая «военная оппозиция»… но вместе с представителями разгромленного «левого коммунизма», «военная оппозиция» включала и работников, никогда не участвовавших ни в какой оппозиции, но недовольных руководством Троцкого в армии».
Задним числом Сталин реабилитировал своих «оппозиционеров», в первую очередь, Ворошилова.
Вскоре под опытным ножом сталинской «медицины» умер Фрунзе… Наркомом по военным и морским делам был назначен Ворошилов. Когда последний привлек в наркомат своих людей, «Генерал» был переведен в Кремль, в штаб комендатуры Кремля по линии «правительственной охраны».
По решению ЦК, в штаб комендатуры и в правительственную охрану направлялись только те из членов партии, которые в определенном смысле слова стояли «вне политики». Конечно, они были коммунисты, но никогда не примыкали ранее к тем или иным группировкам в самом ЦК.
Задача правительственной охраны – охранять не только жизнь и безопасность членов правительства, но и его легальное «статус-кво». ЦК хорошо знал опыты исторического прошлого русских охранных войск, когда они неоднократно становились орудием дворцового переворота. Инстинкт самосохранения подсказывал осторожность.
Юридически «правительственная охрана» подчинялась через ОГПУ (НКВД) правительству, а фактически – кремлевской комендатуре. Но штаб кремлевской комендатуры утверждался по персональному представлению «Особым сектором» на заседании Оргбюро ЦК, а формально – правительством на тех же основаниях, что и руководство ОГПУ. Другими словами, в стране существовали два ОГПУ, совершенно независимые друг от друга: внешнее ОГПУ, для надзора над народом, и внутреннее ОГПУ – для надзора над правительством.
При этом внутреннее ОГПУ имело свою агентурную сеть и во внешнем мире, в том числе и в самом внешнем ОГПУ, тогда как для внешнего ОГПУ было великой тайной то, что делалось по сети внутреннего ОГПУ, то есть кремлевской комендатуры и правительственной охраны. Такая организация была выгодна во всех отношениях, а главное – оберегала Сталина от возможных заговоров со стороны и, стало быть, и от заговора внешнего ОГПУ. «Генерал» как раз принадлежал к штабу этого внутреннего ОГПУ.
Такое же своеобразное «распределение труда» установилось и в самом ЦК, особенно после смерти Ленина. XV. НЕЛЕГАЛЬНЫЙ «КАБИНЕТ СТАЛИНА»
После изгнания троцкистов и зиновьевцев и до появления «правой оппозиции» руководящие органы ЦК состояли (декабрь 1927 г.) из:
Политбюро – члены: Бухарин, Ворошилов, Калинин, Куйбышев, Молотов, Рыков, Рудзутак, Сталин, Томский; кандидаты: Петровский, Угланов, Андреев, Киров, Микоян, Каганович, Чубарь, Косиор.
Оргбюро – члены: Сталин, Молотов, Угланов, Косиор, Кубяк, Москвин, Бубнов, Артюхина, Андреев, Догадов, Смирнов А. П., Рухимович, Сулимов; кандидаты: Любое, Михайлов В. М., Лепсе, Чаплин, Шмидт.
Секретариат – члены: Сталин (генеральный секретарь), Молотов, Угланов, Косиор, Кубяк; кандидаты: Москвин, Бубнов, Артюхина .
Как уже указывалось, ни в одном из высших органов Сталин не имел твердого большинства. В Политбюро из девяти голосов (я считаю только членов) Сталин имел три голоса – Сталин, Ворошилов, Молотов. Бухарин тоже имел три голоса – Бухарин, Рыков, Томский. Три члена – Калинин, Рудзутак, Куйбышев – колебались между этими двумя группами, склоняясь в решающие моменты то в сторону Сталина, то в сторону Бухарина.
В Оргбюро у Сталина было пять голосов (Сталин, Молотов, Косиор, Андреев, Рухимович), у Бухарина тоже пять голосов (Угланов, Догадов, Смирнов, Сулимов, Кубяк). Три голоса – Бубнов, Артюхина, Москвин – были «нейтральными». В Секретариате Сталин имел относительное, но твердое большинство – Сталин, Молотов, Косиор против двух – Угланова и Кубяка.
Таким образом, в высшем органе партии, который руководил всей текущей работой партии и правительства, – в Секретариате – Сталин был хозяином. До Политбюро и даже до Оргбюро Сталин доводил только вопросы, предрешенные в Секретариате, для утверждения их «постфактум». Самое же главное – Сталин узурпировал власть Оргбюро по организационным вопросам. Все вопросы назначения и смещения высших чинов партийного аппарата, хозяйства, армии, профсоюзов, дипломатии, то есть вопросы компетенции Оргбюро, решались теперь Секретариатом ЦК. Эта узурпация Оргбюро была, в конечном счете, узурпацией власти Политбюро. Политбюро сделалось лишь ширмой всевластного Секретариата. Члены Политбюро нередко узнавали «новости» Секретариата из вторых рук.
Аппарат государства – аппарат партии и администрации – подбирался без ведома Политбюро в полном согласии с новым уставом партии. Устав гласил, что «текущей исполнительской и организационной работой руководит Секретариат». Да кому же ею и руководить, как не Секретариату? Ведь Политбюро и Оргбюро заседают периодически и состоят из лиц, находящихся вне ЦК, а Секретариат – постоянный, живой и действующий орган ЦК.
Если Секретариат был легальным органом власти Сталина, то аппарат ЦК, подобранный самим Сталиным, как генеральным секретарем, являлся его могущественным оружием в деле укрепления и удержания этой власти. Постепенно вытеснив из аппарата ЦК старых большевиков, Сталин воссоздал его заново. При Ленине как Секретариат ЦК, так и его рабочий аппарат имели только технически – исполнительские функции. Люди, поставленные руководить Секретариатом и аппаратом, имели лишь одну задачу – следить за выполнением решений Политбюро; Оргбюро и пленумов ЦК.
Ни одного самостоятельного решения, не основанного на директивах названных органов, ни Секретариат, ни тем более аппарат ЦК не принимали. Поэтому туда избирались или назначались люди с хорошей репутацией «исполнителей». Сам Сталин был избран туда в качестве такого «исполнителя», правда, не по предложению Ленина, как сталинцы потом утверждали, а по заговору Зиновьева – Каменева – Сталина против Ленина – Троцкого. Но разделавшись с Троцким, а потом и с Зиновьевым и Каменевым, Сталин, готовясь к последней схватке с Бухариным, незаметно, но радикально прежде всего очистил аппарат ЦК от бухаринцев.
Чтобы не вызвать у вычищаемых подозрений, а у Бухарина – протестов, лица, освобожденные из аппарата ЦК, получали по советской или хозяйственной линии крупные назначения. Их «повышали» для уничтожающего понижения.
Так, уже к 1929 году реорганизация аппарата ЦК закончилась созданием в самом ЦК, как тогда говорили «нелегального Кабинета Сталина» (впоследствии этот «Кабинет Сталина» получил в партийных документах легальное название – «Секретариат т. Сталина»). В официальном постановлении ЦК 1929 года о реорганизации ЦК и аппарата ЦК указывалось, что «необходимость реорганизации ЦК и аппарата местных парторганизаций вызывается в первую очередь огромным усложнением задач партруководителей в условиях реконструктивного периода, особенно в области «подбора, распределения и подготовки кадров» . Этот реорганизованный аппарат ЦК имел теперь следующие отделы – оргинструкторский отдел, распределительный отдел (отдел кадров), отдел культуры и пропаганды, отдел агитации и массовых кампаний. Во главе отделов были поставлены члены ЦК, преданные Сталину (Каганович, Бауман, Стецкий, Варейкис, Д. Булатов). Зато «Кабинет Сталина» состоял из молодых фанатиков, не членов ЦК. Людям этим никто в первое время не придавал никакого значения. Их привыкли рассматривать как технических сотрудников Сталина, как преданных своему делу службистов безо всякой претензии на «большую политику». Они ведут протоколы на заседаниях ЦК, дают справки по самым различным вопросам, приносят чай и бутерброды для заседающих, точат карандаши своему шефу. При всем этом, как это и подобает лакеям, хотя бы и партийным, они внешне подчеркнуто покорны, послушны и до приторности услужливы перед любым из членов ЦК:
– Изволите вызвать вашу машину, Николай Иванович (Бухарин)?
– К вашим услугам, Алексей Иванович (Рыков)!
– Не прикажете ли бутерброд, Михаил Павлович (Томский)?
– Есть, товарищ Сталин (хозяину)!
Таковы были те, из которых Сталин составил свой «негласный кабинет». Вот их имена: Товстуха, Поскребышев, Смиттен, Ежов, Бауман, Поспелов, Мехлис, Маленков, Петере, Урицкий, Варга, Уманский. У каждого из них был и официальный титул. Товстуха значился в списке сотрудников ЦК как «помощник секретаря ЦК» (это была чисто техническая должность, вроде начальника канцелярии – институт помощников секретарей существовал и на местах). Поскребышев был помощником помощника, то есть Товстухи, по сектору учета и информации. После смерти Товстухи Поскребышева назначили помощником секретаря и начальником «Особого сектора», а Смиттена – помощника Поскребышева «по партийной статистике» – на его место. Ежов заведовал сектором кадров, Поспелов – сектором пропаганды (помощник – Мехлис). Маленков был заместителем Поскребышева по «Особому сектору» и протокольным секретарем Политбюро. Когда Ежова перевели на заведование отделом кадров Наркомзема (1929 г.), Маленков был назначен начальником «Сектора кадров».
Я уже указывал, что этот нелегальный «Кабинет Сталина» впоследствии получил официально – легальное наименование: «Секретариат т. Сталина» (не смешивать с «Секретариатом ЦК»!). Любой большой и малый вопрос внутренней и внешней политики, прежде чем обсуждаться на заседаниях руководящих органов ЦК, обрабатывался и по существу предрешался в «Кабинете Сталина», потом уже передавался в соответствующие официальные отделы ЦК, а с дополнительными заключениями самих отделов (эти заключения лишь официально воспроизводили «предрешения» специалистов из «Кабинета Сталина») вопрос поступал на решение Секретариата, Оргбюро и Политбюро. Если на заседаниях этих органов возникали крупные разногласия, что, конечно, нередко случалось, то спорный вопрос передавался в существовавшие или периодически создаваемые «Комиссии Политбюро». Такие комиссии, состоявшие преимущественно из членов ЦК, работающих вне его аппарата, целиком зависели от аппарата ЦК (то есть от того же самого «Кабинета Сталина») как в отношении данных для обоснования того или иного проекта, так, главное, и в отношении его последующего проведения через высший партийный орган. Получался заколдованный круг, из которого выход находил только один Сталин, как генеральный секретарь ЦК: саботаж неугодного ему решения.
«Кабинет» подбирал «кадры» партии, армии, государства. «Кабинет» был в первую очередь «лабораторией фильтрации кадров». Судьба и карьера члена партии любого ранга, от секретаря местного парткома (впоследствии до секретаря райкома партии включительно) и до наркома СССР, зависели от соответствующего «сектора» «Кабинета». Но, чтобы назначать новых, надо было убирать старых, по возможности без шума и скандалов. Об этом заботился «Особый сектор», руководимый Поскребышевым. Внешне он не был каким-либо «особым» сектором. Его существование в аппарате ЦК, ранее под именем «секретного отдела», было само собой разумеющимся фактом. Он хранил секретные документы партии и правительства и был как бы простым партийным сейфом. Когда же был окончательно оформлен «Кабинет Сталина», секретный отдел ЦК просто исчез, с тем чтобы появиться в составе «Кабинета» уже под другим и еще более таинственным названием: «Особый сектор». Да и существовал он отныне, действительно, тайно. Только после окончательной победы Сталина – после XVII съезда партии – было сообщено о его существовании.
В чем же были его функции? В официальной партийной литературе вы будете тщетно искать ответа на этот вопрос. Неофициально же было о нем известно следующее. «Особый сектор» должен был быть органом надзора за верхушками партии, армии, правительства и, конечно, самого НКВД. Для этого у него была собственная агентурная сеть и специальный подсектор «персональных дел» на всех вельмож без различия ранга. Сталин, сидя у себя в кабинете или находясь где-нибудь на отдыхе, имел постоянный контакт с закулисной жизнью партийных и государственных верхов Москвы. Даже простая личная переписка людей из высших слоев подвергалась бдительной цензуре сетью «Особого сектора» – исключение не делалось и для собственных единомышленников, точь-в-точь, как это делал и «черный кабинет» царской охранки или Меттерниха. Таким образом, Сталин знал, чем дышит его враг и друг в собственном окружении. По мере накопления «минус пунктов» в личном деле вельможи его судьба уже предрешалась в «Особом секторе». Предрешалась, но не решалась. Для официального решения существовали и официальные органы ЦК в зависимости от ранга очередной жертвы: если он был членом ЦК, его судьба решалась в Секретариате и редко в Оргбюро, если же он был высоким чиновником, но не членом ЦК, то его просто снимал соответствующий отдел ЦК. Если же Сталин видел, что дело не обойдется без скандала, то он часть материалов, дискредитирующих того или иного высокого члена партии или даже члена ЦК, передавал официальному партийному суду – ЦКК (позже КПК). Там тоже сидели свои «несменяемые судьи» – Шкирятов, Ярославский, Сольц, Янсон, Орджоникидзе.
В основе всей организационной политики «Кабинета Сталина» лежал испытанный принцип, который Сталин провозгласил в качестве лозунга партии лишь через два года – «Кадры решают все!». Будущий биограф Сталина, которому будут доступны документы сталинского «Кабинета», с величайшим изумлением установит тот простейший факт, что не Политбюро, состоящее из старых большевиков, а технический кабинет, состоящий из молодых, внешне скромных, в партии и стране неизвестных, но способнейших исполнителей воли своего хозяина, направлял мировую и внутреннюю политику СССР. И это путем «подбора, распределения и подготовки кадров», так как «кадры решают все».
Так «Особый сектор» освобождал места, которые немедленно заполнял «Сектор кадров» сначала Ежова, а потом Маленкова. Удивительно ли после всего этого, что наркомы дрожали перед Товстухой и Поскребышевым, а члены ЦК ползали перед Ежовым и Маленковым. И эти лица числились в списке аппарата ЦК лишь «техническими сотрудниками» ЦК! «Техника в период реконструкции решает все», – сказал Сталин по другому поводу. Его собственная «техника» над ЦК в руках Поскребышевых и Маленковых в Москве предрешила и судьбу партии. Не выбранные партией, а назначенные «Сектором кадров» секретари обкомов, крайкомов и ЦК национальных компартий на местах, железная воля к единоличной власти самого главного «конструктора» всего этого заговора, – такова была обстановка в партии, когда Сталин двинулся в «последний и решительный бой» за «ленинское наследство».
Что могли ему противопоставить Бухарин и его группа? Очень немногое: академические меморандумы на имя ЦК и платонические заклинания в своей правоте на его заседаниях.
С точки зрения «интересов страны и интересов самой партии», бухаринцы апеллировали и к разуму, и к чувству партии.
– В интересах захвата всей власти и установления личной диктатуры и над партией, и над страной Сталин апеллировал к сокровенным чувствам партийных карьеристов и организованной силе партийного аппарата.
Знающий свое дело, Сталин не спешил с выводами. Он давал оппозиционерам возможность высказаться на закрытых заседаниях ЦК; более того – он сознательно провоцировал их на выступления. Порою он искусственно создавал у своих противников впечатление собственного бессилия… Или иногда совершенно уходил в тень, за кулисы, оставляя за собой возможность для отступления в случае надобности. Но тем настойчивее, тем целеустремленнее действовал аппарат. «Дело не в Сталине, а в том дьявольском аппарате, в руках которого он находится», – сказал в разгаре борьбы сам Угланов. Такое впечатление о себе у своих врагов мог создавать только Сталин.
Уже во время борьбы против Троцкого в союзе с Зиновьевым и Каменевым, а потом в борьбе против Зиновьева и Каменева в союзе с Бухариным и Рыковым, у Сталина была не только эластичная тактика, но и во всех деталях разработанная стратегия – ликвидация всей «ленинской гвардии» старых большевиков, чтобы создать собственную партию – партию Сталина. Две ступени, два важнейших и решающих препятствия к этой конечной цели были относительно легко преодолены, причем преодолены, главным образом, не столько при помощи своего авторитета, сколько авторитета в партии Бухарина, Рыкова и Томского.
Сам Сталин внес в эту судьбоносную борьбу свой организационно – комбинаторский гений и изумительное чутье величайшего из сыщиков в политике. Его горе – союзники по борьбе с Троцким и Зиновьевым были лишены и того морально – этического преимущества в политической борьбе, которым владел Сталин: абсолютной свободы от всякой морали, от всякого морального чувства. Когда на глазах у этих же союзников Сталин пользовался в борьбе «с левой оппозицией» (Троцкого) и «новой оппозицией» (Зиновьева) методами самой очевидной фальсификации и сознательной провокации, бухаринцы лишь восхищались высоким классом изобретательности Сталина. Он прибегал при молчаливом согласии бухаринцев к самым виртуозным номерам политической дрейфусиады в отношении организатора октябрьского переворота Троцкого и троцкистов в таком масштабе и формах, которых Ленин не применял даже в отношении своих политических врагов. И это сходило ему с рук без звука протеста со стороны бухаринцев. Сталин – «этот дрянной человек с желтыми глазами», – по запоздалому свидетельству Крестинского, – настолько загипнотизировал своих союзников, что те просмотрели ту внутреннюю революцию в партии, которую провел Сталин и против них. Я говорю об аппарате партии. То, что делалось в Центральном Комитете партии, мы видели. Еще лучше, еще основательнее Сталин поработал над созданием собственного аппарата на местах в областях, краях, национальных республиках. Начиная с 1928 года на местах уже не было ни одного законно избранного секретаря партийной организации, как того требовали «устав» партии и пресловутая «внутрипартийная демократия». Старые выборные секретари под тем или иным предлогом освобождались от партийной работы. Иногда их назначали, как я уже говорил относительно Москвы, на высокие административные, дипломатические, а главным образом на хозяйственные должности, лишь бы избавиться от них в партийном аппарате. На место снятых «Сектор кадров» через легальный орган ЦК – оргинструкторский отдел – направлял чистокровных сталинцев. Когда привыкшие к шуму о внутрипартийной демократии и к еще номинально действующему уставу партии местные партийные организации начали отказываться принимать «рекомендуемых» Москвой секретарей, то ЦК ввел практику (вопреки тому же уставу) назначения местных секретарей сверху. Для проведения их без скандала через местные пленумы партийных комитетов ЦК теперь вместе с назначенными секретарями посылал на место и одного из инструкторов ЦК. Инструктора докладывали пленумам, что это есть «воля ленинского ЦК».
Трудно было спорить с такой могучей «волей». Если же где – либо высказывали недовольство по поводу этой новой практики или против навязывания данной организации совершенно неизвестного ей человека в качестве руководителя, то сеть «Особого сектора» быстро создавала дело об «антипартийной группе» в такой-то организации, которое обычно кончалось тем, что охотников пошуметь быстро исключали из партии решением другого подсобного органа Сталина – партколлегии ЦКК.
В отношении подбора и назначения местных секретарей Сталин как бы руководствовался мудрым рецептом Макиавелли – не назначать наместниками людей местных. Склонные к «сепаратизму», они легко могут изменить «государю». Нельзя им давать, кроме того, и засиживаться на одном и том же месте, надо их часто перетасовывать. Организационная практика Сталина на местах придерживалась этих принципов весьма строго.
К концу 1928 года завершился и этот процесс перестройки низового аппарата партии по сталинскому образцу. Отныне основные кадры секретарей обкомов, крайкомов и ЦК национальных компартий состояли из людей пропущенных через «Особый сектор» и назначенных «Сектором кадров» «Кабинета Сталина». В самих местных аппаратах, начиная с обкома, также был введен институт «особых секторов», которыми заведовали исключительно лица, присланные из Москвы «Особым сектором» и «Сектором кадров». Формально заведующий «спецсектором» подчинялся секретарю обкома (крайкома, ЦК местной партии), но фактически он был подотчетен только «Кабинету Сталина». В распоряжении этого местного «Особого сектора» находилась особая сеть «партинформаторов» вне парткома и весьма квалифицированный штат работников в самом аппарате партийного комитета (от 3 до 10 чел.) – сам заведующий, один или два инструктора, шифровальщик, протоколист, особая машинистка и т. д. Никаких прав «спец сектор» не имел, не имеет и сейчас. Вся его задача – в организации правдивой и исчерпывающей информации для «Особого сектора» в ЦК. Заведующий «сектором» постоянно участвует во всех заседаниях бюро и секретариата обкома (крайкома, ЦК) как протоколист, имея при себе «особую машинистку», являющуюся одновременно и стенографисткой. Директивная связь ЦК с обкомами проходит через этот «спецсектор» – шифрованные телеграммы, секретные директивы ЦК поступают в «спецсектор», и он доводит их до сведения секретаря в расшифрованном виде. Сам секретарь обкома передает Москве свои секретные доклады, ответы, решения через этот же сектор. Кроме обычных почтовых связей и правительственных проводов, в распоряжении «спецсектора» находится и отдельная «фельдъегерская служба» по линии НКВД (МВД),-то есть своеобразные внутренние «дипломатические курьеры», которые доставляют в Москву и из Москвы на места наиболее важные партийные и правительственные документы. Эти курьеры более неприкосновенные лица, чем даже какой-либо министр советского правительства. Они снабжены личными мандатами за подписями министра госбезопасности, гарантирующими им не только личную неприкосновенность, но и экстраординарные права на любые услуги со стороны партийных и советских властей при исполнении ими служебных обязанностей. Такова была техника организации партийного аппарата «Кабинета Сталина» накануне открытого выступления так называемой правой оппозиции в начале 1929 года.
Я уже говорил, что с середины 1928 года споры между Сталиным и будущими правыми носили характер скорее теоретический, нежели практический.
Подробности о разногласиях Бухарина со Сталиным по важнейшим вопросам большой практической политики в Политбюро, даже в кругах членов ЦК, знали очень немногие (зато члены «Кабинета Сталина» в лице Ежова, Маленкова, Поскребышева, Поспелова и др. о них не только знали, но и принимали в них ближайшее участие на стороне Сталина).
Сам Бухарин, по настоянию Рыкова, воздерживался выносить спор на пленум ЦК. Томский, наоборот, был сторонником решительной развязки или, во всяком случае, коллективной отставки всей «тройки», чтобы этим продемонстрировать свое несогласие со сталинским курсом. Но цель Сталина была другая – подготовить партийный аппарат и партийный актив к уничтожению его противников в открытых боях, представив их как новую, на этот раз «правую оппозицию». Кличка «оппозиция» постоянно была в истории ВКП(б) той вечной искомой мишенью, против которой всегда можно было мобилизовать и неразборчивую партийную массу, и вполне разбирающихся партийных карьеристов. Сталин вел дело к этому, но вел по – своему, по-сталински, то есть мастерски в смысле конспирации и виртуозно в смысле провокации. О конспирации уже говорилось, что же касается провокации, то тут мне запомнился один очень яркий эпизод, рассказанный «Генералом», который я и хочу сейчас изложить.

XVI. СТАЛИН ВСТРЕЧАЕТ НОВЫЙ ГОД

В то время, когда Томский поднимал бокал за здравие рабочего класса, Бухарин читал сентиментальные стихи советским «гранд – дамам», а полупьяные участники новогоднего бала поздравляли друг друга с «Новым годом, с новым счастьем», – на другом конце Москвы, на такой же, как у Томского, даче, тихо, сухо и деловито встречала Новый год и ковала новое счастье группа серых, безвестных, но энергичных молодых людей. Ни музыки, ни елки, ни даже тостов. Лишь монотонная проповедь «отца», апостола, самого старшего из присутствующих, быстро воспринимаемая его вернейшими адептами. Изредка сухие и деловые вопросы, на которые сейчас же следуют столь же сухие и деловые ответы. Уединенность места сборища, таинственность обстановки, озабоченно – деловые лица присутствующих и гнетущая тишина в большой длинной комнате составляли резкий контраст шумно – веселому балу в Болшеве.
Это собрались на даче у Кагановича члены «Кабинета Сталина», в числе которых был и наш «Генерал». Встречей руководил Каганович. Докладывал сам «отец». Докладчик нарисовал предварительно «ужасающую» картину готовящегося «истребления» аппарата партии со стороны «заговорщиков» против партии – Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова… Сталин доказывал присутствующим, что первой жертвой этого «истребления», по замыслу «заговорщиков», «должны быть вот мы с вами, весь партийный аппарат сверху донизу». Более того – «заговорщики» хотят уничтожить и военные кадры партии, заменив их троцкистами и бывшими специалистами из царской армии. И объективно, и субъективно программа правых «заговорщиков» направлена на реставрацию капитализма в стране. Именно потому, что без уничтожения партийного аппарата невозможна подобная реставрация, первый удар направлен против нас. Но «заговорщики» достаточно умные люди, чтобы понять, что нормальными методами свободной партийной дискуссии, хотя бы на пленумах ЦК или на съезде партии, им не одолеть уже сложившийся «ленинский аппарат» партии. Поэтому «заговорщики» прибегают к явно провокационным трюкам и приемам. Даже больше они стали на путь вымогательства и шантажа отдельных членов ЦК и руководителей Красной Армии. Пользуясь теми или иными недостатками или ошибками в прошлом у ряда наших руководящих товарищей, бухаринцы готовят удар и по ним. Это им тем более легко делать, – многозначительно добавил Сталин, – что странным образом копии всех личных дел наших кадров из «Особого сектора» очутились в руках Бухарина. Когда заведующий персональным учетом Смиттен начал оправдываться, заявляя, что эти документы никак не могли попасть к Бухарину, Сталин вопрошающе посмотрел на Поскребышева.
– К сожалению, Иосиф Виссарионович прав, – с апломбом ответил Поскребышев.
– Но как быть, как исправить эту ошибку нашего аппарата и одновременно обезвредить бухаринцев? – спросил Сталин. И сам же ответил:
– Вот мы с Лазарем Моисеевичем и Вячеславом Михайловичем договорились о следующем: пока бухаринцы еще не успели реализовать украденные документы, мы должны предупредить наших людей, наших членов ЦК и руководителей армии о той провокации, которую готовят против них бухаринцы. Для этого есть только один путь – сотрудники аппарата ЦК, допущенные к работе в «Особом секторе», должны немедленно выехать на места и ознакомить этих товарищей с выписками из их личных дел, которыми против них хотят воспользоваться бухаринцы.
Сталин закончил свое изложение одним строжайшим предупреждением – «выписки эти предъявляются соответствующим товарищам не как выписки из их личных дел, а как перехваченный ЦК материал бухаринцев». После ознакомления товарищей с выписками командированные должны взять у каждого из них письменное объяснение по двум вопросам:
1. Что может сказать этот товарищ в свое оправдание по существу обвинения, которое выдвигают против него бухаринцы?
2. Если он опровергает этот компрометирующий его материал, то чем он объясняет поведение группы Бухарина?
Роли были распределены. Новогодняя встреча кончилась. Прямо с этой встречи «Генерал» приехал к Томскому и изложил весь план Сталина Бухарину и Томскому в присутствии Сорокина.
Какова была реакция у Бухарина и Томского на план Сталина, Сорокин не рассказывал, но я живо помню реакцию кружка Зинаиды Николаевны, когда мы через два или три дня после Нового года обсуждали этот план на ее квартире. Мы собрались довольно поздно вечером, но так как инициатор данной встречи «Генерал» все еще отсутствовал, делились пока впечатлениями от встречи Нового года. Разговор как-то не клеился, тем более, что Сорокин был почти безучастен, хотя Зинаида Николаевна старалась вывести его из «равновесия», что ей явно не удавалось. Только «Нарком» на этот раз был очень оживлен и без умолку хвалился своими, по всей вероятности, мнимыми успехами на охоте под Новый год, так что Сорокин при каждом его новом удачном выстреле недоверчиво покачивал головой или строил насмешливую гримасу. Когда же «Нарком», уничтожив сонмы уток, куропаток, зайцев и пару лисиц, начал целиться в волка, Сорокин резко оборвал «выстрел»:
– Давайте оставим холостые выстрелы. Лучше расскажи, почему у тебя не хватило пороху на московском активе, когда надо было стрелять в Кагановича?
– Но я никогда не охотился сразу за двумя зайцами, как ты на активе в ИКП, – рассердился «Нарком».
– Заяц за зайцем не охотится, – ответил Сорокин.
– Перестаньте говорить глупости, – вмешалась Зинаида Николаевна.
Очень кстати раздался звонок. Явился, наконец, «Генерал».
– Я совершенно уверен, что Зинаида Николаевна,а вместе с нею и вы будете снисходительны ко мне за опоздание, если я поведу свой рассказ с конца, – начал «Генерал». Он сообщил, что был на инструктивном совещании в ЦК и что на рассвете на специальном юнкерселетит на Кавказ для обработки руководителей края. «Генерал» изложил «план Сталина» и рассказал, кто куда направляется из аппарата ЦК для его проведения в жизнь.
– Чудовищное дело Бейлиса против всей ленинской гвардии, – вот сущность плана, – заключил свое сообщение «Генерал».
– Почему же ты едешь тогда? – недоумевающе спросила Зинаида Николаевна.
– Разве тебя не информировал Сорокин?
– Он просто рассказал, что Бухарин не верит в успех подобной провокации, Рыков с этим согласен, Томский, как всегда, бросается в другую крайность, а о твоей поездке и речи не было.
– Поеду ли я и куда, я, собственно, узнал только вчера.
– Но знают ли об этом «наши»?
– Разумеется.
– Ну, и?
– Ну что об этом толковать, Зинаида? «Отцвели цветы, облетели листы», и не революционеры мы больше, – ответил «Генерал» и, тяжело вздохнув, добавил:
– Только один Томский остался верным и революции, и самому себе, а остальные, извините за выражение, просто бабы!
– Я думаю, что Николай Иванович прав, когда думает, что члены ЦК партии настолько умны, чтобы не поверить дешевой провокации, – вмешался в беседу Резников.
– Да, это слишком птицы стреляные, чтобы их могли ловить на тухлой мякине Сталина, – вставил свое слово охотник – «Нарком».
– В том-то и дело, что тут вовсе не «тухлая мякина», а действительно серьезные обвинения, дискредитирующие членов партии, но преподносимые им от нашего имени.
– Я этому не верю, – упорствует «Нарком». Сдерживая внутреннее возмущение, «Генерал» неторопливо вынимает из портфеля напечатанные на официальном бланке ЦК выписки «из материалов правой оппозиции» и начинает читать:
– Белов, командующий Северо-Кавказским военным округом, был левым эсером, переписывается с сосланными троцкистами, поочередно живет с женами работников своего штаба…
– Андрей Андреев, секретарь крайкома партии, до революции был активистом в меньшевистском профсоюзе, во время войны – «оборонцем». После революции растратил крупные суммы денег ЦК Союза железнодорожников, но от суда увильнул. Хронический пьяница…
– Филипп Махарадзе – председатель правительства Грузии, втайне вместе с национал-уклонистами и грузинскими меньшевиками в эмиграции готовит выход Грузии из СССР…
– Мирзоян – секретарь ЦК партии Азербайджана, был на секретной службе Англии на Кавказе, крестил детей в армянской церкви…
– Фабрициус – командующий особой кавказской Красной армией, бонапартист и морфинист – Список был довольно длинный, со многими пикантными подробностями, которые присутствующие слушали с возрастающим недоумением. Под каждым именем политическое обвинение чередовалось с обвинением «бытовым» пьяница, развратник, растратчик, морфинист. В те годы такие обвинения выглядели так же грозно, как и политические. Закончив список, «Генерал» вопросительно посмотрел на «Наркома», но последний меланхолично заметил:
– Знаете, судя по тому, что мне лично известно о некоторых из перечисленных товарищей, я утверждаю, что сведения о них отвечают действительности.
– Но не забывай, что они собраны не нами, а аппаратом ЦК, а преподносятся этим товарищам от нашего имени, это ведь и подлость, и шантаж одновременно, – старается «Генерал» вдолбить эту истину в голову «Наркома».
Но «Нарком» продолжает твердить свое:
– Однако факты от этого не перестают быть фактами.
Резников одобрительно поддакивает, Сорокин и Зинаида недоумевающе переглядываются, «Генерал» от возмущения теряет дар слова.
Политическая дискуссия перешла в простую ругань, что, в свою очередь, вывело из терпения даже стоического «Наркома». Казалось, что острая перебранка между «Генералом» и «Наркомом», в которой стороны не щадили и лично друг друга, грозит всеобщим скандалом. Недвусмысленный намек «Генерала» на политическую честность «Наркома» вызвал контробвинение обиженного:
– Рассказывая нам здесь о заговоре аппарата ЦК и сам участвуя в его проведении в жизнь, «Генерал» ведет двойную игру: Сталину он служит делом, а нам – для алиби.
Это уже вызвало взрыв. Разъяренный «Генерал», схватив со стола графин, со всей силой размахнулся им по «Наркому», но тот вовремя увильнул и графин размозжил голову главному виновнику: с шифоньерки полетел на пол разбитый вдребезги мраморный бюст Ленина. Раздосадованный неудачей «Генерал» одним прыжком очутился перед «Наркомом» на другом конце стола, собираясь схватиться с ним врукопашную, но Сорокин всем своим грузным телом закрыл «Наркома».
– К нему ты можешь подступить только через мой труп! – сказал Сорокин. «Генерал» имел основание верить ему и заметно охладел. Зинаида вывела «Наркома». Сорокин стал стыдить «Генерала». Резников потребовал щадить и так уже слабые нервы Зинаиды. «Генерал» замолчал, но это было молчание глубоко оскорбленного человека. Сорокин догадывался, что буря впереди.
Надо было скорее начать переговоры о «перемирии». За них и взялись Зинаида и Сорокин. Об извинении «Генерала» первым перед «Наркомом» не могло быть и речи. Но формально извиниться первым должен был именно он, как зачинщик взрыва. Поэтому «Нарком», охотно соглашаясь на мир, требовал соблюдения справедливости: первым руку должен подать «Генерал». Изобретательная в этих случаях Зинаида нашла компромисс – одновременно повели за руку навстречу друг другу: Зинаида – «Наркома», а Сорокин – «Генерала». Перемирие состоялось. Остальное доделала водка – она цементировала мир на русский лад: взаимные душеизлияния и сердечные тосты чередовались до раннего утра.
К шести часам «Генерал» уехал на аэродром…
XVII. БУХАРИН ПЕРЕХОДИТ В НАСТУПЛЕНИЕ

Я уже писал, что к началу 1928 года соотношение сил бухаринцев и сталинцев в Политбюро было одинаково. В этих условиях ни о какой оппозиции внутри Политбюро или Оргбюро говорить не приходилось. Были две по силе одинаковых, а по своим воззрениям на текущую политику партии диаметрально противоположных группы. Сталину такое положение в верховных органах партии было далеко не выгодным. Обозначивающаяся борьба в этих органах была борьбой сторон, а не оппозиции и законного большинства. Сталину нужна была любой ценой, при помощи любых методов, именно «оппозиция», а не стороны. К этому он и вел дело, причем не только по линии своего негласного кабинета внутри ЦК, не только по линии «идеологической обработки», не только по линии «секретарского отбора» в низах, не только по линии замены Политбюро и Оргбюро Секретариатом ЦК, которым он владел твердо, но, – выражаясь его собственной терминологией, – «вел по всему фронту». Пока этот фронт проходил по вышеуказанным границам, у Сталина еще не было никакой внутренней уверенности, что он выиграет последнее сражение на путях к единовластию. Надо было найти какие-то новые резервы, достаточно мощные, чтобы произвести на врага впечатление. Эти резервы, давно намеченные, подобранные и подготовленные (на худой конец!) были налицо – Президиум ЦКК и Президиум Коминтерна.
Ни по уставу партии, ни по твердо установившейся традиции они не были судьями над Политбюро и Оргбюро ЦК. Наоборот, еще со времени Ленина Политбюро (опять-таки не по уставу, а по неписаному закону большевизма) было и высшим судом, и верховным законодателем для всех. Правда, на бумаге ВКП(б) скромно называла себя «секцией Коминтерна», а ЦКК – блюстителем «единства партии». Но это было лишь на бумаге. Теперь Сталин решил ввести названные резервы в бой, и это решение оказалось самым действенным и самым умным из всех его организационных комбинаций в борьбе с правыми. Резервом первой очереди для Сталина был конечно, его собственный домашний резерв – Президиум ЦКК. В уставе партии, принятом на XIV съезде 1925 г говорилось :
«Основной задачей, возложенной на ЦКК, является охранение партийного единства и укрепление рядов партии, для чего на ЦКК возлагается:
1. Содействие Центральному Комитету ВКП(б) в деле укрепления пролетарского состава партии…
2. Борьба с нарушением членами партии программы, устава ВКП(б) и решений съездов.
3 Решительная борьба со всякого рода антипартийными группами и с проявлением фракционности внутри партии, а также предупреждение и содействие изживанию склок…
4. Борьба с некоммунистическими проступками: хозяйственным обрастанием, моральной распущенностью и т. д.
5. Борьба с бюрократическими извращениями партийного аппарата и привлечение к ответственности лиц препятствующих проведению в жизнь принципа внутрипартийной демократии в практике партийных органов
Главные пункты устава – 1, 3, 5 – прямо и непосредственно относились к практике Сталина и его негласного кабинета внутри ЦК, но Сталин как раз по этим пунктам ввел в партийный бой свой первый резерв – ЦКК. Прав да, сначала, он использовал не весь состав ЦКК (так как из 195 ее членов, избранных на XV съезде, не менее половины составляли люди Бухарина, Рыкова и Томского и даже не весь состав Президиума ЦКК (21 человек), котором также сидели бухаринцы. Сталин использовал лишь отборную ее головку – руководителей ЦКК. По ступая так, Сталин не нарушал и формально устава партии. Напомним, что в уставе говорилось: Президиум ЦКК делегирует в Политбюро трех членов и трех кандидатов, а Оргбюро пять членов и пять кандидатов из состава Президиума для участия на заседаниях этих высших органов с правом совещательного голоса. Впоследствии, на XV съезде, предусмотрительный Сталин внес весьма не заметные, но важные изменения в этот пункт устав партии. Именно: Президиум ЦКК делегирует в Политбюро не трех, а четырех своих членов и четырех кандидатов с более широкими правами. Кардинальное значение новых изменений состояло в том, что, расширяя состав делегации Президиума ЦКК в Политбюро и отменяя старый пункт устава на этот счет, сталинцы сознательно не оговорили (как это было в старом уставе), что делегация Президиума ЦКК пользуется «правом совещательного голоса». Это было первое изменение. Второе изменение, внешне так же мало заметное, а по существу столь же важное, заключалось в следующем: в старом уставе Президиум ЦКК был единственным высшим руководящим органом ЦКК между ее пленумами. Как таковой, он руководил и Секретариатом и Партколлегией ЦКК. Партколлегия (5 членов и 2 кандидата), собственно, и представляла собой высший партийный суд, но зависимый и подчиненный Президиуму ЦКК, в составе которого, как указывалось, почти наполовину сидели бухаринцы. Теперь Сталин сделал Партколлегию независимой от Президиума ЦКК, а ее решения безапелляционными.
Решающее значение этих изменений для Сталина и сказалось потом в его борьбе с Бухариным. Для полноты картины добавлю, что в устав был включен и совершенно новый пункт : «Члены партии, отказывающиеся правдиво отвечать на вопросы контрольных комиссий, подлежат немедленному исключению из партии».
Во главе Президиума ЦКК стоял Серго Орджоникидзе. Во главе высшего и теперь «независимого» суда партии стояли – Ем. Ярославский, Шкирятов, Сольц, Землячка, Янсон. Постоянной делегацией Президиума ЦКК в Политбюро были те же лица – Орджоникидзе, Ярославский, Шкирятов и Сольц. Теперь, когда после июльского и ноябрьского пленумов ЦК (1928 г.) и боев внутри Политбюро Сталин убедился, что в Политбюро действительно нет «оппозиции», а есть борющиеся между собою равные силы, он и ввел в бой свой первый резерв.
Мотивируя тем, что в Политбюро нет твердого большинства по важнейшим вопросам текущей политики, Сталин предложил проводить совместные заседания Политбюро и явно сталинского Президиума ЦКК.
Какие же меры предпринимала группа Бухарина против столь открытого «организационного окружения» (выражение Бухарина) ее Сталиным? Если не говорить о злополучной беседе Бухарина с Каменевым, то, кажется, что никаких. И это несмотря на наличие равного положения в Политбюро, на сочувствие и поддержку (одних – открыто, других – предположительно) солидных групп в ЦК и ЦКК, всего аппарата ВЦСПС и ЦК союзов, несмотря на известные позиции в Красной Армии, активность и поддержку ведущих групп партийных теоретиков и пропагандистов, несмотря, наконец, на сочувствие и возможную поддержку основного населения страны крестьянства. Все объективные факторы говорили за Бухарина. Но, увы, недоставало все-таки одного фактора, который Ленин называл «субъективным фактором»: организации жертвенных революционеров. Бухарин был для этого слишком теоретиком, Рыков – педантом, а Томский – одним воином в поле. – Руководители правой оппозиции до смерти боялись нарушения легальности партийных рамок, которые так нещадно прямо на их же глазах ломал Сталин. Они боялись обвинения во фракционности, тогда как в их же присутствии Сталин создал собственную фракцию – «партию в партии». Руководители правой оппозиции боялись апелляции через голову Сталина и его аппарата к партийной массе, а Сталин в беспрерывных письмах и инструкциях не только апеллировал через головы Политбюро и Оргбюро к партийной массе, но и без малейшего стеснения громил и разносил ее местных выборных руководителей, чтобы заменять их назначенными из Москвы.
У Сталина не было объективных факторов Бухарина, но зато у него был тот самый ленинский «субъективный фактор» – динамичная организация вышколенных дельцов, способных на авантюру, неразборчивых в приемах, жадных до власти. Их сила заключалась в том, что в интересах борьбы за власть они были готовы на большее, чем Бухарин и Троцкий вместе взятые: на то, чтобы осквернить мавзолей Ленина, а Маркса с Энгельсом предать вечной анафеме, если только от этого зависит их победа. Кто этого не понимает, тот знает сталинцев только по книжкам.
Такова была обстановка внутри партии, когда наступила первая развязка. Она и началась со знаменитого – заявления Бухарина от 30 января 1929 года.
К сожалению, этот важнейший программный документ правой оппозиции никогда не был опубликован в СССР. За границу, насколько мне известно, он тоже не попал. Чтение этого документа было запрещено Сталиным даже для членов ВКП(б). Только руководящий партийный актив, у которого, по логике сталинцев, уже выработался достаточный просталинский иммунитет против «антипартийных ересей», мог познакомиться с ним в приложении «материалов» к стенографическому отчету апрельского объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) (16 – 23.4. 1929 г.). Более того. Даже решение этого пленума о группе Бухарина держалось в тайне до 1933 года. Только в 1933 году было опубликовано как решение объединенного заседания Политбюро и Президиума ЦКК, так и решение указанного пленума по делу о правых, конечно, опять-таки без заявления Бухарина от 30 января и «платформы трех» от 9 февраля 1929 года. Насколько и эти документы неполны и явно «подчищены» задним числом, показывают пропуски всех более или менее ярких цитат из заявления Бухарина. Но и в таком виде эти документы помогают воспроизвести заявление Бухарина.
Основная цель заявления Бухарина от 30 января – личность Сталина, а из руководящих органов ЦК – лишь Секретариат ЦК. Предусмотрительно отгораживая от критики Политбюро, Оргбюро и пленум ЦК, Бухарин открыто и со ссылками на данные текущей практики аппарата ЦК обвинял Сталина по существу в заговоре против линии партии.
Обвинения Бухарина сводились, главным образом, к следующим пунктам:
1. В основе крестьянской политики Сталина лежит провозглашенный им на июльском пленуме ЦК лозунг «дани, то есть военно-феодальной эксплуатации крестьянства». Цель Сталина: базируясь на методическом, государственном легализованном грабеже основного класса страны – крестьянства, – держать курс на индустриализацию. К этой цели Сталин стремится двумя способами: один способ – насильственная коллективизация, другой – «налоговое переобложение».
2. Вопреки неоднократным решениям партии о стимулировании развития крестьянского хозяйства и поднятии его урожайности мерами поощрения, Сталин прибегает к совершенно противоположным мерам: к практике введения нового «военного коммунизма» в деревне путем применения чрезвычайных административных репрессий по хлебозаготовкам (огульная конфискация крестьянского хлеба при отказе в то же время производить для деревни товары широкого потребления, как это требовали предыдущие решения партии).
3. Во всей политике страны вообще, в крестьянской же политике в особенности, «съезды, конференции, пленумы, Политбюро партии решают одно, а сталинский аппарат проводит другое».
4. Во внутрипартийной политике вообще, в организационной политике партии в особенности, «съезды конференции, пленумы ЦК и устав партии устанавливают одни нормы, а сталинский аппарат придерживается своих собственных норм». Все это привело к тому, что «внутрипартийная демократия стала фикцией, а назначенчество сверху партийных секретарей – законом». Поэтому «в партии нет выборных секретарей, а есть назначаемые и сменяемые сталинским аппаратом партийные чиновники». Цель такого отбора секретарей – создание сталинской фракции отборных чиновников, чтобы взорвать ленинскую партию изнутри («партия в партии», или, по выражению Бухарина, «секретарский отбор»).
5. Тот же самый процесс бюрократизации партии перенесен сталинцами и в сферу государственного аппарата. Роль Советов сведена к роли придаточного механизма партийного аппарата. Причем бюрократизация государственного аппарата ведется: по одному плану с бюрократической партии. Все это «бюрократическое пере рождение» пролетарского государства и ленинской партии идет не стихийно, а организованно по методически разработанному плану «Кабинета Сталина».
6. Там, где Сталину и сталинцам не удается охватить и парализовать государственный, партийный или профсоюзный аппарат бюрократическими клещами своей фракции, Сталин и его помощники прибегают к планомерному и рассчитанному методу «организационного окружения» – к назначению туда «политкомиссаров» (ВЦСПС – Каганович, Совнарком – Орджоникидзе, «Правда» – Савельев и Мануильский и т. д.). Причем это делается не по решению партии (пленум ЦК, Политбюро, Оргбюро), а по решению собственного «Кабинета Сталина» с формальным оформлением на заседаниях Секретариата ЦК.
7. Ту же организационную политику бюрократизациии отбора чиновников сталинцы ведут и по линии Коминтерна. В основе отбора работников и руководителей последнего лежат не ленинские принципы выдвижения профессиональных революционеров, а сталинский планотбора наемных чиновников. Преданные партийные кадры Коминтерна изгоняются из братских партий, если они проявляют самостоятельность в суждениях и независимость в работе. Не убеждение, не воспитание, а политика диктата – вот стиль работы Сталина в Коминтерне. Если иностранные коммунисты осмеливаются критиковать персональные приказы сталинского аппарата, то они тут же объявляются «оппозиционерами» или «примиренцами», «социал-демократами» или «перерожденцами» и изгоняются из партии не через их собственные партии, а через Коминтерн в Москве (Тальгеймер, Брандлер) или, если их исключения связаны с крупными неприятностями лично для Сталина, то их просто отзывают из их страны в Москву как «примиренцев» (Эверт, Герхардт).
8. Если все это делается методами «нормальными для сталинского аппарата», то другой путь, на который стал отныне Сталин, не может быть терпим ни в одной партии политических единомышленников: этот путь – путь чудовищной провокации, фальсификации, вымогательства, шантажа одних руководителей и членов ЦК против других, а всех вместе – против организационных принципов и идейных основ ленинизма. За спиной партии и ее высших органов Сталин ведет политику ликвидации ленинской партии. Этот «сталинский режим в нашей партии более невыносим».
Единственная возможность оздоровить партию и восстановить ленинскую политику – это немедленно убрать Сталина со всем его «кабинетом» в полном согласии с завещанием Ленина.
Таково было в главных чертах содержание заявления Бухарина от 30 января 1929 года. Что это так, читатель может убедиться и из сличения моего изложения этого заявления с документами Сталина о Бухарине .
Заявление Бухарина было адресовано очередному пленуму ЦК. Последний пленум был в ноябре, очередной пленум был назначен на конец января. Но Сталин внезапно отменил пленум, а заявление Бухарина передал на рассмотрение объединенного заседания Политбюро и делегации Президиума ЦКК. Расчет был очень простой: после предоставления членам делегации Президиума ЦКК (четыре человека – все сталинцы: Орджоникидзе, Ярославский, Шкирятов и Сольц) права решающего голоса соотношение сил в Политбюро резко изменилось в пользу Сталина – 7 против 3, если даже Калинин, Куйбышев и Рудзутак окажутся по – прежнему «примиренцами». И этот расчет себя оправдал: на заседании 9 февраля семерка организованно выступила против Бухарина, а из трех «примиренцев» уже ранее подготовленный Куйбышев присоединился к семерке. Письмо Бухарина было объявлено «платформой» всех трех правых лидеров оппозиции (Бухарина, Рыкова и Томского) и клеветой на Сталина и на партию (Сталина впервые начали идентифицировать с партией). Заседание постановило не доводить до сведения пленума ЦК заявление Бухарина, а самому Бухарину запретить выступать на пленуме с подобным заявлением. Тогда Бухарин и Томский объявили вторично, что они немедленно уходят со своих постов, чтобы сохранить право изложить на пленуме свои обвинения против сталинского руководства. Рыков отказался присоединиться к этому заявлению. Это некоторым образом охладило Бухарина, но тем резче начал Томский атаковать Сталина, обвиняя в непоследовательности и своего друга Рыкова. Томского поддержал кандидат в члены Политбюро и секретарь ЦК Угланов.
Воспользовавшись образовавшимся разбродом среди самих лидеров правой оппозиции, тройка Сталина (Сталин, Молотов и Ворошилов) начала «ковать железо, пока горячо» – она внесла предложение :
«а) признать критику деятельности ЦК со стороны Бухарина безусловно несостоятельной (дискредитируя линию ЦК и используя для этого все и всякие сплетни против ЦК, т. Бухарин явным образом колеблется в сторону выработки «новой» линии);
б) предложить т. Бухарину решительно отмежеваться от линии т. Фрумкина в области внутренней политики и от линии т. Эмбер-Дро в области политики Коминтерна;
в) отклонить отставку тт. Бухарина и Томского;
г) предложить тт. Бухарину и Томскому лояльно выполнять все решения ИККИ, партии и ее ЦК».
Сталин дипломатически обходил имя Рыкова. Из бухаринской «тройки» получилась «двойка», а Угланов вовсе не принимался во внимание. Дело явно шло к внутреннему развалу оппозиции, так как у Рыкова и на стороне Рыкова было много сторонников в самой правой оппозиции – как в составе ЦК, так и в средних звеньях партийных и советских органов. Тогда Бухарин, Томский и Угланов в ультимативной форме предложили Рыкову подписать уже заготовленный ранее проект «заявления трех членов Политбюро», который первоначально был взят обратно.
Ультиматум был резкий: либо со Сталиным, либо с нами. Рыков с тяжелым сердцем подписал общий обвинительный акт против Сталина. Так родилось заявление «трех» от 9 февраля, названное Сталиным «платформой правых». Ее содержание сводилось к заявлению от 30 января. Новое заявление было приложено к протоколу объединенного заседания Политбюро и Президиума ЦКК и предназначалось для архива. Поскольку оно было подано к концу заседания, Сталин постарался его вообще игнорировать. Правые требовали немедленного созыва пленума для обсуждения своего заявления. Сталин обещал, но не созвал.
Он выдержал бой в Политбюро – надо было готовиться к бою на пленуме. Для этого нужно было еще время.
Главное – надо было квалифицировать критику Сталина группой Бухарина как критику ЦК, а не одного Сталина и сталинского аппарата. Надо было представить в глазах членов пленума ЦК бухаринскую критику и разоблачения организационной практики Сталина как клевету, основанную на «всяких сплетнях». Это и делалось в пространной резолюции объединенного заседания. Убедившись, что как бы он ни затягивал созыва пленума, бухаринцы полны решимости довести на этот раз свои взгляды до членов ЦК, Сталин в специальном «обращении к пленуму», приложенному к тому же постановлению, решил объяснить пленуму, почему он скрывал от партии и ее ЦК наличие двух враждебных групп в Политбюро, когда еще несколько месяцев тому назад (на октябрьском пленуме МК) он торжественно заявил: «В Политбюро нет у нас ни правых, ни «левых», ни примиренцев с ними». Теперь Сталин оправдывался тем, что разногласия, правда, бывали, но они оказывались временными и поэтому «Политбюро ЦК и Президиум ЦКК не нашли нужным доложить пленуму ЦК об уже исчерпанных разногласиях…». Или там же: «это обстоятельство дало возможность обязать всех членов Политбюро заявить в своих речах на пленуме и вне его об отсутствии разногласий внутри Политбюро…» .
Другими словами, Сталин обманывал дважды свой ЦК – первый раз – июльский пленум, второй раз – ноябрьский пленум ЦК (1928 г.), закрывая Бухарину рот, а сам заявлял, что «в Политбюро все в порядке».
Прошло еще полтора месяца, пока Сталин удосужился созвать пленум ЦК. Пленум был созван только 16 апреля и продолжался до 23 апреля. Таким образом, после ноябрьского пленума прошло пять месяцев (а устав требовал созыва пленума, как я уже писал, не реже одного раза в два месяца). Сталин решился на его созыв только после окончания всей «подготовительной» работы. Подготовка эта велась, как видел читатель, не только публичной и коллективной «проработкой» правых на партийных активах и в печати, но и тайной и индивидуальной вербовкой против Бухарина членов ЦК, ЦКК и руководителей армии.
Надо заметить, что в ЦК и особенно в ЦКК была довольно большая группа членов, которые формально еще не выявили своего отношения ни к Бухарину, ни к Сталину. Политическая философия этой группы была несложна: «живи сам – дай жить другому» или «моя хата с краю – я ничего не знаю». Привыкшие к комфортабельной обстановке нового режима, они жили на процентах от старого капитала – на стрижке купонов «старых большевиков».
Их былой энтузиазм и идеализм давно улетучились в мягких пуховиках советских апартаментов. От революции они получили все, чего только мог жаждать самый отчаянный из них: право владычества над огромной империей в качестве членов ее законодательного корпуса. Все остальное прямо и непосредственно зависело от этого. За эту власть – импозантную по внешнему блеску и ценную по внутреннему содержанию – они были готовы держаться любой ценой, даже жертвуя собственными былыми идеалами. Словом, это были люди, которых называют на политическом языке «болотом». В таком «болоте» Сталин умел великолепно плавать.
Сердцу «болота», конечно, импонировал Бухарин, но трезвый инстинкт партийных млекопитающих подсказывал ему, что надо держаться за Сталина. Иначе – от Красной площади до Лубянки лишь один квартал. Слишком зловещи были воспоминания о троцкистах. Это «болото» и спасло Сталина на апрельском пленуме ЦК. На этом пленуме бухаринцы выступили впервые с обстоятельной критикой сталинской группы по всем основным вопросам международной и внутренней политики. Критика была построена в духе заявления Бухарина от 30 января и заявления Бухарина, Рыкова и Томского от 9 февраля. Личные выпады против Сталина были смягчены, особенно у Рыкова, но не острие самой критики. Как раз в общей критике Бухарин обвинял Сталина… в «троцкизме»! Такое обвинение настолько задело Сталина за живое, что он с искренним возмущением воскликнул :
«И это говорит тот самый Бухарин, который… недавно еще состоял в учениках у Троцкого, который еще вчера искал блока с троцкистами против ленинцев и бегал к ним с заднего крыльца! Ну, разве это не смешно, товарищи?»
Я хочу сделать здесь одно маленькое, но важное отступление. Заявление от 30 января явилось для Сталина бомбой. Если она взорвется в зале заседания пленума ЦК, то может снести голову не одному Сталину. Возможный взрыв надо было предупредить любыми мерами или, по крайней мере, отсрочить его до окончательного бетонирования собственной позиции. Сталин перешел к обороне и настойчиво искал путей компромисса. Психологический выигрыш такой «оборонительной тактики» был очевиден. «Бухарин объявил войну, я предлагаю мир, ибо и худой мир лучше доброй войны», – так говорил Сталин к сведению тех, кто продолжал считать его, Сталина, главным агрессором. Но «оборонительная тактика» Сталина по духу своему была насквозь агрессивна. Под вуалью партийного «миротворца» скрывались коварные замыслы вечного агрессора. Так, сейчас же после вручения Бухариным своего заявления на имя пленума ЦК, Сталин спешно создает «Комиссию Политбюро», которая вырабатывает, не без участия, видимо, самого Сталина, условия «компромисса и мира в Политбюро». 7 февраля эта комиссия доводит до сведения «сторон» – двух «троек» (Сталин, Молотов, Ворошилов и Бухарин, Рыков, Томский) свои условия «компромисса». Этот документ проливает свет одновременно и на драматизм событий и на мастерство Сталина как партийного тактика. Примут ли бухаринцы предложенный компромисс или не примут, – в обоих случаях победителем оставался Сталин. В изменении расстановки сил в Политбюро и на пленуме ЦК предложения комиссии должны были сыграть решающую роль, что и случилось потом. Дав этому документу исполнить свое назначение, Сталин закрыл его потом в железный сейф Политбюро. Только через 20 лет, то есть в 1949 году, он был впервые опубликован. Вот его содержание :
«Из обмена мнений в комиссии выяснилось, что:
1) Бухарин признает политической ошибкой переговоры с Каменевым;
2) Бухарин признает, что утверждения его «заявления» от 30 января 1929 г. о том, что ЦК на деле проводит политику «военно-феодальной эксплуатации крестьянства», что ЦК разлагает Коминтерн и насаждает бюрократизм в партии, – все эти утверждения сказаны им сгоряча, в пылу полемики, что он не поддерживает более этих утверждений и считает, что у него нет расхождений с ЦК по этим вопросам;
3) Бухарин признает, на этом основании, что возможна и необходима дружная работа в Политбюро;
4) Бухарин отказывается от отставки как по линии «Правды», так и по линии Коминтерна;
5) Бухарин снимает ввиду этого свое заявление от 30 января.
На основании изложенного комиссия считает возможным не вносить на объединенное заседание Политбюро и Президиума ЦКК свой проект резолюции с политической оценкой ошибок Бухарина и предлагает объединенному заседанию Политбюро и президиума ЦКК изъять из употребления все имеющиеся документы (стенограмму речей и т. д.).
Комиссия предлагает Политбюро и Президиуму ЦКК обеспечить Бухарину все те условия, которые необходимы для его нормальной работы на постах ответственного редактора «Правды» и секретаря ИККИ».
Принятие такого «компромисса» означало для группы Бухарина открытую капитуляцию перед Сталиным и признание своей неправоты в критике сталинской политики и сталинского аппарата; отклонение этого «компромисса» означало демонстрацию своей агрессивности против «миролюбивого Сталина», тем более, что Сталин предлагал «дружную работу в Политбюро» и «нормальные условия для работы Бухарина в «Правде» и Коминтерне» .
Бухарин разгадал замысел прямого удара и отклонил «компромисс». Но он не угадал прямого удара Сталина. И этим Сталин воспользовался классически. Констатируя отказ бухаринцев принять «компромисс», «помириться», Сталин на апрельском пленуме ЦК цинично спрашивал
«…почему товарищи из бухаринской оппозиции, Бухарин, Рыков и Томский, не согласились принять компромисс комиссии Политбюро, предложенный им 7 февраля этого года? Разве это не факт, что этот компромисс давал группе Бухарина вполне приемлемый выход из тупика, в который она сама себя загнала… чтобы ликвидировать тем самым остроту внутрипартийного положения и создать обстановку единодушной и дружной работы в Политбюро?»
Заострив так вопрос, Сталин привел одну цитату из общих рассуждений Ленина «об оппортунизме», потом сделал многозначительную паузу и, предпослав почти лирическую увертюру к победоносному маршу, сам же ответил на свой вопрос :
«Да, товарищи, надо уметь смотреть прямо в глаза действительности, как бы она ни была неприятна. Не дай бог(!), если мы заразимся болезнью боязни правды… А правда в данном случае состоит в том, что у нас нет на деле одной общей линии. Есть одна линия, линия партии, революционная, ленинская линия. Но наряду с этим существует другая линия, линия группы Бухарина, ведущая борьбу с линией партии путем антипартийных деклара – ций, путем отставок, путем поклепов на партию, путем замаскированных подкопов против партии… Эта вторая литая есть линия оппортунистическая…»
Все удары против аппарата ЦК, все удары против своих, не мнимых, а действительных «подкопов и поклепов», всю критику, которая касалась его собственной персоны, как секретаря ЦК, Сталин встретил внешне малопонятным, но внутренне весьма тонко рассчитанным, стоическим спокойствием. Он даже оговорился в самом начале своей речи : «Я не буду касаться личного момента, хотя личный момент в речах некоторых товарищей из группы Бухарина играл довольно внушительную роль (курсив мой. – А. А.У. Не буду касаться, так как личный момент есть мелочь…»
Бухарин говорит, что Сталин – Чингисхан партии, а Сталин отвечает – это мелочь. Бухарин говорит, что Сталин заговорщик против собственной партии, а Сталин отвечает, что это мелочь. Бухарин говорит, что Сталин фальсификатор – Сталин отвечает, что это мелочь… Сталин не хочет защищать Сталина. Сталин это мелочь. Сталин хочет защищать Ленина и ленинскую партию, а Бухарин хочет увести его в сторону «личных моментов». Они хотят «политику подменить политиканством. Но этот фокус не пройдет у них», – отвечает Сталин.
Такое подчеркнутое игнорирование собственной персоны, отсутствие малейшей попытки личной реабилитации, презрительно – великодушное отношение к «мелочам» и в то же время горячая, убедительная и логически вполне последовательная «защита Ленина и ленинизма» от идеологического покушения со стороны Бухарина, – все это само по себе создает Сталину политическое алиби в глазах Центрального Комитета. Сталину большего и не надо.
Сталин не ограничился обвинением Бухарина в оппортунизме, в антиленинской теории. Он напомнил Бухарину его «предательство» в 1918 году, когда он в связи с заключением сепаратного Брестского мира с немцами возглавлял противников этого мира, так называемых левых коммунистов… .
«Бухарин говорил здесь об отсутствии коллективного руководства в ЦК… (курсив мой. – А. А.). Следует отметить, что Бухарин не впервые нарушает элементарные требования лояльности и коллективного руководства в отношении ЦК партии. История нашей партии знает примеры, как Бухарин в период Брестского мира, при Ленине, оставшись в меньшинстве по вопросу о мире, бегал к левым эсерам… пытался заключить с ними блок против Ленина и ЦК. О чем он сговаривался тогда с левыми эсерами, – нам это, к сожалению, еще неизвестно».
Если Сталин действительно говорил – «еще неизвестно!», то это был не полемический трюк сталинского ораторского искусства, а зловещее напоминание судьбы «левых эсеров» («левые эсеры» были расстреляны).
Политически Сталин покончил с Бухариным, он решил дезавуировать его и как теоретика партии. Сталин привел выдержку из «Завещания Ленина» о Бухарине. В этой выдержке из Ленина говорилось :
«Из молодых членов ЦК хочу несколько слов сказать о Бухарине и Пятакове. Это, по – моему, самые выдающиеся силы (из самых молодых сил), и относительно их надо бы иметь в виду следующее: Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик, он также законно считаемся любимцем всей партии (курсив мой. – А. А.), но его теоретические воззрения с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал диалектики)».
Сталин подчеркивал последние слова и торжествовал: «Итак, Бухарин – теоретик – схоластик, теоретик без диалектики, а диалектика ведь душа марксизма!»
Таким образом, «дело Сталина» Сталин превратил в «дело группы Бухарина». Рыков, Бухарин, Томский были поддержаны активно лишь небольшой группой членов ЦК и ЦКК (Угланов, Михайлов, Котов, Угаров, Розит, Куликов, Стэн). «Болото» нехотя пошло за Сталиным. Назначаемые и смещаемые лично Сталиным и его «кабинетом» областные, краевые и республиканские секретари партии потребовали, как и раньше, немедленного исключения Бухарина и Томского из Политбюро. Сталин опять принимает благочестивую позу «миротворца» :
«Некоторые товарищи настаивают на немедленном исключении Бухарина и Томского из Политбюро ЦК. Я не согласен с этими товарищами. По – моему, можно обойтись в настоящее время (курсив мой. – А. А.) без такой крайней меры».
Пленум принимает решение :
г) снять Бухарина и Томского с занимаемых ими постов («Правда», Коминтерн, ВЦСПС) и предупредить их, что в случае малейшей попытки с их стороны нарушить постановления ЦК и его органов, они будут немедля выведены из состава Политбюро…
з) настоящую резолюцию разослать всем местным организациям партии и членам XVI партконференции, не опубликовывая ее в печати».
Сталин, сердито обругав Рыкова за нарушение «коллегиальности» в руководстве правительством и даже за наличие своей, бухаринской, линии против линии партии, все же не потребовал наказания Рыкова. Более того. Сталин назначил Рыкова главным докладчиком по пятилетке на открывшейся в тот же день XVI конференции ВКП(б).
Рыков вновь охладел. Тем увереннее работал Сталин. Первую победу над группой Бухарина надо было организационно закрепить, а чтобы это сделать, надо было убрать из партии и с руководящих постов армии потенциальных бухаринцев. Сталин назначил «генеральную чистку партии», с прямым указанием, чтобы она была закончена к XVI съезду партии (в партии насчитывалось тогда 1 500 000 членов).
Та же самая партийная конференция по докладу Ем. Ярославского приняла и соответствующую резолюцию. Чистку должен был проводить аппарат ЦКК под руководством Секретариата ЦК. В резолюции о чистке прямо говорилось:
«Предпринимаемая проверка и чистка рядов партии должна таким образом сделать партию более однородной… Чистка должна беспощадно выбросить из рядов партии все чуждые ей… элементы… сторонников… антипартийных групп… «не взирая на лица»…» (весь курсив в цитате мой. – А. А.).
Конференция закончилась 29 апреля. В тот же день состоялся первый пленум ЦК для утверждения решений конференции. Пленум утвердил их с одной лишь поправкой: Угланов был выведен из состава Секретариата ЦК, а Бауман, заведующий деревенским отделом МК, был назначен на его место. Кубяк через «болото» перешел на сторону Сталина. Секретариат ЦК теперь стал чисто сталинским.

XVIII. СТАЛИН КАК «ПОЛИТИК НОВОГО ТИПА»

Пленум и конференция закончились триумфом сталинской группы в Политбюро и сталинского аппарата в ЦК. На девять десятых это был личный триумф самого Сталина. Обычно было принято считать Сталина «серой скотинкой» в руководстве большевистской партии и человеком «посредственных способностей» – в политике. В лучшем случае в Сталине признавали «исправного исполнителя» чужой воли. Таким его рисует Троцкий. Таким его привыкли видеть при Ленине, таким его продолжали считать и после Ленина. Но Сталин оказался сфинксом даже для его ближайших друзей и былых единомышленников. Нужна была смерть Ленина, чтобы «сфинкс» начал обрисовываться. У сталинцев свое особое понимание политики, тактики и стратегии. Да и партию свою они считали и считают партией особого, «нового типа». Чтобы до конца понять и смело лавировать в темнейших лабиринтах этой специфической «новой политики», надо было обладать одним непременным качеством: свободой от старой политики. Сталин, конечно, знал и «старую политику», но знал лишь «посредственно» и в этом тоже было его величайшее преимущество. Меньше болел «детской болезнью» наивности в политике. Был свободен от всех морально – этических условностей в политической игре.
53 «ВКП(б) в резолюциях…», стр. 566 – 567.
Троцкий не признавал Сталина и как теоретика партии. В марксизме, как политической доктрине коммунистов, его считали круглым невеждой. И это тоже было преимуществом Сталина. Он был свободен от догматических оков марксистской ортодоксии. «Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на точке зрения последнего», – говорил Сталин на VI съезде партии, накануне Октябрьской революции.
В «новой политике» и «партии нового типа» Сталин не признавал ни романтики исторических воспоминаний, ни законов исторической преемственности. Приписывая Троцкому свои собственные намерения в будущем (к чему он довольно часто прибегал в других условиях и по другому поводу), говоря, что Троцкий хочет развенчать «старый большевизм», чтобы вычеркнуть из истории Ленина для утверждения собственного величия, Сталин сам был внутренне свободен от чинопочитания даже по отношению к Ленину. В «новой политике» Сталин держал курс на «новейшее». Очень характерны его слова на этот счет : «Возможно, что кой – кому из чинопочитателей не понравится подобная манера. Но какое мне до этого дело? Я вообще не любитель чинопочитателей». Поэтому Сталин признает и «старых большевиков» постольку, поскольку они способны стать «новыми». Вот и другие очень характерные его слова, произнесенные на том же апрельском пленуме :
«Если мы потому только называемся старыми большевиками, что мы старые, то плохи наши дела, товарищи. Старые большевики пользуются уважением не потому, что они старые, а потому, что они являются вместе с тем вечно новыми…»
Делая маленькое отступление, я должен тут же отметить общеизвестный факт: Сталин, конечно, признавал и вознаграждал чинопочитателей, но тех, которые колено – преклонялись только перед ним одним. И придя к власти, он доказал, что ставит себя выше Ленина и как теоретика, и как политического вождя. Вот чрезвычайно яркая иллюстрация к этому. В «Философском словаре» 1952 года, изданном под редакцией П. Юдина, есть косвенное сравнение Сталина с Лениным. О Ленине там сказано: «Ленин – величайший теоретик и вождь международного пролетариата». В том же «словаре» о Сталине говорится: «Сталин – гениальный теоретик и вождь международного пролетариата». Ленин – лишь «величайший», а Сталин – «гениальный»!
Возвращаясь к теме, нужно сказать, что и такая внутренняя свобода Сталина от ленинских норм, традиций и «чинопочитания» по отношению к Ленину тоже была сильнейшей стороной Сталина как «нового политика». Наконец, Сталин был невеждой в теоретических вопросах и не мог считаться теоретиком в смысле старого большевистского понимания «теории».
«Теоретиком» он стал, когда получил власть. Но в те годы Сталин сам хорошо понимал свое ничтожество в теории и никаких внешних амбиций в этом смысле не проявлял. Когда его бесчисленные поклонники обращались к нему, чтобы он высказывался по вопросам марксистской теории, философии, политической экономии, языка, литературы, искусства, то он совершенно серьезно сознавался в своей несостоятельности в области теории или марксистской критики. В его опубликованные сочинения вошли некоторые его ранние признания на этот счет. Так, в письме к писателю Безыменского Сталин пишет :
«Я не знаток литературы и, конечно, не критик». В другом письме, к Максиму Горькому, он признается еще более откровенно : «Просьбу Камегулова удовлетворить не могу. Некогда! Кроме того, какой я критик, черт меня побери!»
Как бы это ни звучало парадоксально, слабость в теории тоже была сильной стороной Сталина, как политика «нового типа». Не находясь в догматических щупальцах Маркса и Ленина и не утруждая себя головоломными премудростями «научного социализма» будущего, в который он и не верил, Сталин оставался на почве реальности. В этой же реальности «социализм» означал не цель, а средство к цели – к власти любой ценой и при помощи любых методов.
Разница между ним и Лениным была тоже существенная. Ленин пришел к власти в борьбе с враждебными партии классами. Сталин же добивался и добился ее в борьбе с собственной партией. Однако тот же Ленин учил (этому глубоко верил и Сталин), что получить власть – это еще полдела, самая важная и самая трудная задача – это удержаться у власти. Для успешного разрешения этой задачи Ленин видел только один путь: политическая изоляция, а потом и физическое уничтожение враждебных партии классов. Это учение Ленина Сталин целиком перенес на собственную партию – получить власть он мог относительно легко, но удержать ее он мог лишь по тому же ленинскому принципу: путем политической изоляции и физического уничтожения враждебных ему лиц и групп в большевистской партии. Пока что Сталин был занят разрешением «полдела» – захватом власти.
На апрельском пленуме Сталин и приступил к «политической изоляции» противников с тем, чтобы изолировать их и физически, когда новый режим личной диктатуры укрепится окончательно. Читатель может сказать, что Ленин поступил бы точно так же, как и Сталин, если бы он имел дело с многочисленными противниками внутри партии. Обращаясь на пленуме к Томскому, Сталин так и заявил, что он, Сталин, и его группа в ЦК либеральнее Ленина: «Помните, что товарищ Ленин, – говорил Сталин, – из-за одной маленькой ошибки со стороны Томского угнал его в Туркестан» .
На реплику Томского: «При благосклонном содействии Зиновьева и отчасти твоем», – Сталин ответил: ошибаешься, если думаешь, что Ленина можно было легко убедить в том, в чем он сам не был убежден.
Чтобы уничтожить при Ленине ленинскую гвардию, надо было сначала уничтожить самого Ленина. В этой гвардии был только один человек, способный на это – Сталин. В этом тоже было его исключительное преимущество.
Всего того, что было преимуществом Сталина, не хватало Бухарину. Сталинцы были правы, когда во всем этом видели «гениальность» Сталина. Остается добавить, что в этом именно и заключается «творческий» характер сталинского марксизма так же, как и секрет всепобеждающего мастерства сталинской диалектики. В этой сталинской диалектике первых лет борьбы с оппозицией террор еще не играл решающей роли. Решающую роль играла необыкновенная способность Сталина сказать в нужное время нужное слово, а сказав его, безоглядно приступить к осуществлению практического плана, если бы даже такой образ действия противоречил всем догмам и понятиям которые до сих пор считались «священными». При этом он действовал с точным учетом психологии рвущейся на сцену совершенно новой партийной элиты. Эта черта характера роднит Сталина с характером его исторического кумира – с Наполеоном.
«Я кончил войну в Вандее, – говорил последний, – когда стал католиком. Мое вступление в Египет было облегчено тем, что я объявил себя магометанином, а итальянских священников я завоевал на свою сторону, став ультра – монтанцем. Если бы я правил еврейским народом, я приказал бы восстановить храм Соломона».
Сталин не был теоретиком, как Бухарин, оратором, как Троцкий, даже интеллигентным человеком, как Рыков. Это тоже было его громаднейшим плюсом как лидера «нового типа».
Французский философ и политик, позднее министр, Жюль Симон свидетельствует:
«Еще за два месяца до своего всемогущества – Луи Наполеон был ничто. Виктор Гюго поднялся на трибуну (Собрание 1848 г.), но не имеет успеха… Редкий и мощный гений Эдгард Кине тоже не помогает… Политические собрания являются местами, где блеск гения имеет меньше всего успеха. Здесь считаются только с тем красноречием, которое подходит ко времени и месту, и с теми услугами, которые оказаны партии, а не отечеству. Чтобы Ламартин в 1848 и Тьер в 1871 г. получили признание, нужна была их решающая важность, как движущая сила. Когда опасность миновала, исчезла вместе со страхом и благодарность».
Цитируя вышеприведенные слова Симона, знаменитый французский социолог Лебон пишет:
«Бывают вожди интеллигентные и образованные, однако это вредит им, как правило, больше, чем приносит пользу. Интеллигентность, сознающая связь всех вещей, помогающая их пониманию и объяснению, делается податливой и значительно уменьшает силу и мощь в убежденности, которая необходима апостолу. Большие вожди всех времен, собственно вожди всех революций, были людьми ограниченными и потому имели большое влияние. Речи знаменитейшего среди них, Робеспьера, удивляют часто своей несвязностью. Когда их читаешь, не находишь удовлетворительного объяснения чудовищной роли всесильного диктатора» .
Так будут писать и о Сталине через десятки лет, не находя ни в его речах, ни в его «гениальных произведениях» не только искры гения, но даже и необходимой дозы простой интеллигентности. И все-таки этот человек овладел до последнего винтика гигантской государственной машиной, в законодательном корпусе которой было так много претендентов на пост Ленина. Я приводил все те «субъективные факторы», которые сделали Сталина, на мой взгляд, водителем этой машины. Я должен к ним прибавить теперь, несколько забегая вперед, и один «объективный фактор» величайшей важности. О подобном факторе в политике говорит тот же Лебон. Правда, констатируя явление того порядка, о котором я хочу говорить, Лебон не дает ему объяснения. Однако высказывания Тэна и Шпулера, которые он приводит в связи с этим, поразительно напоминают картину большевистского партийного парламента описываемого мною времени – ЦК и ЦКК .
«История революции показывает, – пишет Лебон, – в какой мере собрания могут быть подвержены искусственному влиянию, которое совершенно противоречит их преимуществам. Для дворянства было неслыханной жертвой отказаться от своих преимуществ, и все-таки это случилось в ту знаменитую ночь Учредительного собрания. Отказ от своей неприкосновенности означал для членов Конвента постоянную угрозу смерти, и все-таки они поступили так, и не боялись показывать друг на друга, хотя они точно знали, что эшафот, к которому подводились сегодня их коллеги, завтра предстоял им самим. Но поскольку они достигли той ступени автоматизма, о котором я говорил, ничто не может удержать их подпасть под то влияние, которое руководит ими».
«Они одобряют и постановляют то, что презирают, – говорит Тэн, – не только глупости, но также преступления, убийство невинных, убийство друзей. Единодушно и при живейшем одобрении левые и правые совместно посылают Дантона, своего естественного верховного водителя, на эшафот. Единогласно и при величайшем одобрении левые и правые совместно голосуют за самые злодейские постановления революционного правительства Единогласно и при криках восхищения и энтузиазма, при страстных демонстрациях за д’Эрбуа, Кантона, Робеспьера, Конвент оберегает правительство убийц, хотя его партия центра ненавидит за убийства, а Гора презирает, так как ее ряды через него пострадали. Центр и Гора, меньшинство и большинство, кончают тем, что подготовляют свое собственное самоубийство. 22 Прериаля сдался весь Конвент; 8 Термидора, в течение первой четверти часа после речи Робеспьера, он сдался еще раз». Вот и описание собрания 1848 года Шпулером: «Споры, ревность и недовольство, которые сменяются слепым доверием и бесконечными надеждами, привели республиканскую партию к гибели. Ее незадачливость может быть сравнена с ее недоверчивостью против всех. Никакого чувства законности, никакого чувства порядка, только страх и иллюзия без границ. Ее беспечность соревнуется с ее нетерпением. Ее дикость так же велика, как ее послушность. Это – особенность незрелого темперамента и недостаток воспитания. Ничто ее не удивляет, все сбивает ее с толку. Дрожа, трусливо и одновременно безотказно героически будет она бросаться в огонь, но будет отскакивать перед тенью. Действия и отношения вещей ей неизвестны. Так же быстро падающая духом, как и накаляющаяся, она подвержена всем ужасам; и торжествуя до небес или пугаясь до смерти, она не имеет ни нужных границ, ни подходящей меры. Текучее воды она воспроизводит все краски и воспринимает любые формы». Много раз сделанные аналогии событий из Французской революции с событиями русской не бьют так в цель, как только что приведенные эпизоды. Посмотрите на списки трех составов русского революционного конвента – ЦК и ЦКК:
1) после победы Зиновьева – Бухарина – Сталина над Троцким в 1924 году (ХШ съезд),
2) после победы Бухарина – Рыкова – Сталина над Зиновьевым в 1925 году (XV съезд) и
3) после победы Сталина над Бухариным в 1930 году (XVI съезд).
Каждый последующий состав большевистского конвента посылает на политический эшафот ведущих трибунов Октябрьской революции из предыдущего состава: Зиновьев – Сталин – Бухарин – Троцкого и троцкистов; Бухарин – Сталин – Рыков – Зиновьева и зиновьевцев; Сталин и «старые большевики» – Бухарина и бухаринцев; Сталин и сталинцы – «старых большевиков». Потом Сталин всех их сводит в одном месте – на Лубянке, чтобы ликвидировать их там физически. Русские мараты и дантоны, сен – жюсты и робеспьеры, «жирондисты» и «горцы» с какой-то фатальной обреченностью повторяли акты французской драмы с тем, чтобы после взаимоистребительной бойни увековечить на русской земле кошмарный режим французского Сентября. Логическая линия русского Октября была той же. То, что Ленин вынашивал в эмбрионе, Сталин вырастил как чудовище.

XIX. СТАЛИНА ОБЪЯВЛЯЮТ «ВЕЛИКИМ»

За сообщениями обходе объединенного пленума ЦК и ЦКК у нас в ИКП следили с тем напряжением, с каким следят за сводками осажденной врагами крепости. В первое время наши «сводки» были весьма скупы и порою противоречивы, хотя на пленуме были, кроме лидеров правой оппозиции, и руководители московской группы – Резников, «Генерал» и Стэн.
По установленным правилам, каждый день нас информировал о ходе пленума Юдин. Информация Юдина была из вторых рук. Его ежедневно вызывали в Агитпроп ЦК, как и других руководителей центральных партийных учреждений, снабжая официальными «сводками» и «комментариями», чтобы он соответственно «обрабатывал» партийную массу.
Во время предыдущих пленумов подобные сводки мы получали из первых рук от своего профессора члена ЦКК Стэна. Теперь Стэн был лишен этой «почетной нагрузки». Впрочем, из информации Юдина мы узнали, почему член ЦКК Стэн не имел права делиться своими впечатлениями о ходе пленума с коллегами и студентами ИКП, как раньше. Оказывается, что Стэн выступил на пленуме с подробной критикой Сталина и, как выражался Юдин, «философским обоснованием правого оппортунизма». В чем же все-таки заключалось это «философское обоснование», Юдин так же мало знал, как и мы. Тем более мы хотели услышать о сути дела из уст самого Стэна. На одной из очередных «информации» собрание так и поставило вопрос перед Юдиным. Но если Юдин не знал «философии Стэна», зато хорошо знал «философию Сталина».
– Кто берет под сомнение информации ЦК, тот может сам обращаться к его врагам, но не моя обязанность посредничать в этом, – заявил Юдин.
Юдин был фанатиком, а не дипломатом (сегодня он уже дипломат!), и это вечно портило ему дело в «низах», хотя и поднимало его вес в «верхах». Неосторожный ответ Юдина вызвал непредусмотренную «повесткой дня» дискуссию. Белов, староста общего (подготовительного) отделения, старый член партии – командир Красной Армии (он и в ИКП носил военную форму со шпалами командира полка) совершенно искренне спросил у Юдина:
– Так, что же, по – вашему, товарищ Стэн – враг партии?
– Я сказал – враг ЦК.
– Но я понял, что он враг Сталина, а не ЦК.
– Это одно и то же!
– Так выходит, что ЦК – это Сталин?
– Совершенно правильно!
– Но тогда партия – это тоже Сталин?
– Совершенно правильно!
– В этом случае я констатирую, что не один Стэн – враг партии, – заключил Белов.
Юдин не возразил, а из зала раздались громкие голоса одобрения.
– Информационное собрание объявляю закрытым, – сказал Юдин и, собрав свои бумаги, направился к выходу. Вдогонку летели выкрики, вопросы, люди осаждали его со всех сторон, но он благополучно вышел из «окружения» и исчез.
– Играет в Сталина, – заметил кто-то.
– Юдин – это партия, – уточнил свое заключение Белов.
Информационные собрания Юдина повторялись каждый вечер, но существенных сведений о ходе пленума они не давали. Из старших курсов их почти никто не посещал, имея, вероятно, более верные источники, чем Юдин. Не бывал на них и Сорокин, который раз или два сам имел билет для гостей на пленум.
Чем ограниченнее были наши сведения, тем больше росло наше любопытство. Что сталинский аппарат ЦК будет дезинформировать коммунистов через своих подставных Юдиных, – это понимали все: и враги и друзья аппаратчиков. Почему же правые члены ЦК скрывают от партии «баню», которую задают им на пленуме сталинцы, – это отказывались понимать именно друзья правых. Только через месяц после пленума мы узнали из «стенограммы пленума ЦК» причину молчания правых. В самом начале работы пленума Сталин провел одно внеочередное решение. В этом решении говорилось :
«Установить специальные меры, – вплоть до исключения из ЦК и из партии, – могущие гарантировать секретность решений ЦК и Политбюро ЦК и исключающие возможность информирования троцкистов о делах ЦК и Политбюро».
Цель этого решения была ясна – лишить возможности любого из участников пленума, даже членов Политбюро, информировать партию о внутрипартийных делах, если у него не будет на руках «путевки». Агитпропа ЦК. Поэтому секретарь институтской ячейки Юдин имел право «информировать» коммунистов, а член ЦКК Стэн, член Политбюро Бухарин должны были молчать.
Из этой же стенограммы мы узнали, в чем заключалась «философия правого оппортунизма» нашего профессора Стэна (стенограммы пленумов ЦК партийная организация ИКП получала в одном экземпляре, а читали ее в групповом порядке по курсам и отделениям). Стэн избрал оригинальный способ «философствования» и на основании всего того, что сам Сталин писал и говорил о троцкистах во время борьбы с Троцким, доказывал, что в нынешнем курсе Сталина на сверхиндустриализацию за счет военно-феодальных грабежей крестьянства ничего нет сталинского – это «второе исправленное и дополненное издание троцкизма» Сталиным. «Исправления» и «дополнения» сводятся только к одному: объявлению открытой гражданской войны в деревне, клевеща на Троцкого и фальсифицируя Ленина. Если ЦК станет на путь Сталина, контрреволюция свернет шею нам всем. В этом случае русская революция захлебнется в крови крестьянской Вандеи. Теоретический примитивизм не дает Сталину видеть за деревьями леса, а лес этот – великая крестьянская Россия. Русская революция была спасена крестьянством, крестьянство же может ее и погубить. Если партия не хочет подготовить, в конечном счете, свои собственные похороны, она должна заявить Сталину и его единомышленникам – назад к нэпу. По отношению к крестьянству это означает – уничтожение чрезвычайных мер по хлебозаготовкам, пересмотр политики чрезмерного налогового обложения, свободу кооперирования, поднятие цен на хлеб, обеспечение крестьянского рынка промышленными товарами по нормальным ценам. Этот путь – путь завоевания крестьянства советским рублем. Верно, путь этот – длинный, трудный, но ленинский. Есть и другой путь, короткий и соблазнительный, но полицейский – путь завоевания крестьянства штыками войск ОГПУ. По первому пути завещал идти Ленин, по второму хочет шагать Сталин. Но мы ему тогда не попутчики.
– Вы попутчики Каменева! – раздалась чья-то реплика в этом месте стенограммы.
– Сталин и Молотов были попутчиками Каменева всю свою жизнь! – ответил Стэн, намекая на работу Молотова и Сталина вокруг думской фракции социал-демократов большевиков и в газете «Правда» – первого в качестве секретаря редакции, а второго в качестве помощника редактора (редактором был Каменев).
Вся речь Стэна была пересыпана такими репликами уже заранее прорепетированных сотрудников Сталина. Трудно было судить об успехе речи Стэна на пленуме, но на нас она произвела исключительное впечатление. После речей Бухарина и Угланова она, пожалуй, и была наиболее острой. Речь Томского была грубее, прямолинейнее, но в том же плане. Рыков дискутировал по практическим вопросам хозяйственной политики, почти не касаясь «чистой политики». Поэтому мы ничуть не удивились, когда узнали, что Рыков был назначен докладчиком по пятилетке на XVI партийной конференции по предложению самого Сталина, несмотря на возражения его друзей.
Стэн участвовал более активно и в подаче реплик Сталину, когда последний терялся в дебрях теории. В «Сочинения» Сталина вошла пара таких реплик Стэна, видимо, очень изуродованных, а потому маловразумительных. Прежде чем привести их здесь, я хочу сказать о предмете спора. В 1916 году Бухарин выступил в журнале «Интернационал молодежи» со статьей, в которой утверждал, что социал – демократия должна подчеркивать свою принципиальную враждебность к государству. Ленин ответил Бухарину статьей, в которой говорилось, что теория враждебности ко всякому государству, теория «взрыва» государства – это не марксистская, а анархистская теория. Марксисты утверждают, что есть, кроме буржуазного, и «пролетарское государство», к которому социал-демократы будут относиться как к своему государству, и что такого государства («диктатура пролетариата») не «взрывают», а оно отмирает постепенно само по себе (Энгельс. «Анти – Дюринг»). Приводя эту дискуссию между Лениным и Бухариным, Сталин заключил :
«Кажется ясно, в чем тут дело и в какую полуанархическую лужу угодил Бухарин!
Стэн: Ленин тогда в развернутом виде еще не формулировал необходимость «взрыва государства». Бухарин, делая анархистские ошибки, подходил к формулировке этого вопроса.
Сталин: Нет, речь идет сейчас не об этом, а речь идет об отношении к государству вообще, речь идет о том, что, по мнению Бухарина, рабочий класс должен быть принципиально враждебен ко всякому государству, в том числе и к государству рабочего класса.
Стэн: Ленин тогда говорил только об использовании государства, ничего не говоря в критике Бухарина о «взрыве».
Сталин: Ошибаетесь, «взрыв» государства есть не марксистская, а анархистская формула. Смею заверить вас, что речь идет здесь о том, что рабочие должны подчеркнуть, по мнению Бухарина (и анархистов), свою принципиальную враждебность ко всякому государству, стало быть и к государству переходного периода, к государству рабочего класса…»
Стэн не ошибался, но не ошибался и Сталин. Последний сознательно выдергивал отдельные слова из писаний Бухарина, чтобы, в конце концов, заявить, что «Бухарин против диктатуры пролетариата!». Для этого Сталин шел на сознательную фальсификацию и Ленина, рассчитывая с полным основанием на невежество большинства членов пленума в чересчур теоретических проблемах. На такой операции Стэн и поймал Сталина. Но Сталин не был из тех, кто, будучи на месте пойман с поличным, поднимает руки вверх и говорит: «Сдаюсь!». Наоборот, в таких случаях он умел напускать вокруг себя такую дымовую завесу, сквозь которую не было видно ни вора, ни поймавшего его «блюстителя порядка». Только слышны громкие, самоуверенные, возмущенные окрики «пойманного». И тогда вы должны были невольно спрашивать себя – кто же кого поймал: вор – «блюстителя порядка» или «блюститель» – вора?
Так случилось со Сталиным и сейчас. Вопреки железным фактам, несмотря на неопровержимые документы о том, что Бухарин был вместе с Лениным автором программы партии о «диктатуре пролетариата» – 1919 года;
1) Бухарин был автором, а Ленин соавтором теории о «взрыве» буржуазного государства, – Сталин утверждал обратное. Пойманный с поличным и раздраженный этим Сталин начал целыми страницами цитировать Ленина, а все цитаты как бы нарочито говорили за Бухарина и против Сталина .
Когда и этот прием не произвел должного впечатления, Сталин начал цитировать Бухарина. На этот раз Сталин хотел доказать пленуму, что Бухарин считает себя, как теоретика, выше Ленина. Прием этот был чисто демагогическим. Продолжая свой спор со Стэном, но обращаясь к пленуму, Сталин спрашивал :
«Вы не считаете это вероятным, товарищи? В таком случае послушайте». После этого интригующего вступления Сталин процитировал примечание Бухарина к его статье в «Интернационале молодежи», перепечатанной после революции в сборнике «Революция права». В этом примечании Бухарин писал:
«Против статьи в «Интернационале молодежи» выступил с заметкой В. И. (т. е. Ленин). Читатели легко увидят, что у меня не было ошибки, которая мне приписывалась, ибо я отчетливо видел необходимость диктатуры пролетариата; с другой стороны, из заметки Ильича видно, что он тогда неправильно относился к положению о «взрыве» государства (разумеется, буржуазного), смешивая этот вопрос с вопросом об отмирании диктатуры пролетариата…
Когда я приехал из Америки в Россию и увидел Надежду Константиновну (это было на нашем нелегальном VI съезде, и в это время В. И. скрывался), ее первыми словами были слова: «В. И. просил вам передать, что в вопросе о государстве у него нет теперь разногласий с вами». Занимаясь вопросом, Ильич пришел к тем же выводам относительно «взрыва», но он развил эту тему, а затем и учение о диктатуре настолько, что сделал целую эпоху в развитии теоретической мысли в этом направлении».
Приводя эту цитату Бухарина, Сталин с сарказмом заявляет :
«До сих пор мы считали и продолжаем считать себя ленинцами, а теперь оказывается, что и Ленин и мы, его ученики, являемся бухаринцами…» Но приведенная цитата, засвидетельствованная присутствующей тут же женою Ленина – Крупской, доказывала обратное: Бухарин считал себя учеником Ленина, воздавая должное, а в данном вопросе даже и больше своему учителю, но продолжал мыслить самостоятельно, как и при Ленине, а это как раз и не полагалось при Сталине.
Право на свободу мысли отныне имел только Сталин. Все остальные должны были мыслить по Сталину. Юдины мыслили по Сталину – и поднимались в гору. Стэны и Бухарины мыслили по – своему и катились в пропасть. В этом и была вся «философия эпохи!» «Играть в Сталина» – стало модой фанатиков, карьеристов, приспособленцев. Партия вступила на путь политического хамелеонства. Начался естественный отбор сталинских приживальщиков. Нигде этот «отбор» так ярко не свидетельствовал о своей истинной природе, как у нас в Институте. Как только у нас узнали, что Бухарин снят с работы в «Правде», а Томский – с поста председателя ВЦСПС, тотчас же началось брожение среди правых в Институте. Многие из тех, кто еще вчера громче всех кричали о правоте правых или просто дипломатически отсиживались в ожидании развития событий, столь же громко начали кричать о правомерности «генеральной линии» партии и ее «генерального секретаря». Карьеристы с их тончайшим чутьем ловить колебания партийного барометра, приспособленцы с их удивительным даром применяться к любому месту, конъюнктурщики с их гениальным умением сбывать старые и приобретать новые акции на партийной бирже, – все двинулись в поход против собственной совести, чести и простой порядочности, чтобы завоевать свои права под восходящим «солнцем Сталина». Объявленная «генеральная чистка» не только в партии, но и во всех частях государственной машины (в советском аппарате, профессиональных союзах, в армии) еще больше подогревала страсти людей из этой породы. Историческим решением апрельского пленума Сталин накалил железо докрасна. Теперь дело было за ковкой. И его аппарат ковал.
Когда через несколько дней после пленума и XVI партийной конференции секретарь ЦК Каганович делал доклад для теоретиков и пропагандистов партии в Коммунистической академии, в зале собрания уже царила другая атмосфера, чем в декабре прошлого года. Да и Каганович меньше всего опровергал «теории» правых.
Партия политически похоронила правых на своем пленуме. Если о них нужно разговаривать, то только как о покойниках, но не в плане старой оппортунистической поговорки, что «о покойниках ничего не говорят или говорят только хорошее». Совершенно наоборот, о дрянных покойниках надо говорить только дрянь. Если мы сегодня говорим о них вообще, то в назидание тем скрытым врагам внутри нашей партии, идеологом которых выступал Бухарин. Обращаясь к ним, мы говорим: не выходит, не вышел и не выйдет ваш номер. Партия железной метлой будет выметать вас из своих рядов. Ошибутся и те из них, кто подумает, что в горячих боях партии за строительство социализма в нашей стране они постоят в тени до лучших времен. Таких мы будем брать за шиворот, подводить к огню и ставить перед выбором: или в бой за дело партии, или вон из партии Ленина.
Партия научилась читать душу своих членов по их делам. Кто начнет кривить душой в надежде обмануть партию, тех ждет глубокое разочарование. Когда же, разочаровавшись, они пощупают под собою почву – они ее не найдут: они окажутся на дне троцкистско-белогвардейского болота. В этом болоте найдется место для всякой сволочи. Приблизительно таким был академический язык Кагановича на собрании «коммунистических академиков».
Вызывающий, угрожающий и победоносный тон речи свидетельствовал не столько об уже одержанной победе, сколько о наступающей новой главе в истории большевизма. Об этой главе при гробовой тишине и подобострастно – напряженном внимании слушателей Каганович сказал:
– Наша партия сейчас сильна как никогда. Сильна тем, что она после смерти Ленина через ряд серьезнейших потрясений и суровых испытаний нашла, наконец, своего истинного, волевого и мужественного вождя. Вождь этот – товарищ Сталин!
Слова эти были сказаны с таким подъемом, а напряжение на собрании было настолько высоким, что разрядка последовала автоматически – в зале раздались бурные аплодисменты. Какая ирония политической борьбы, какая сила политического хамелеонства! Еще несколько месяцев тому назад тот же зал, при тех же слушателях, столь же бурно аплодировал одному появлению Бухарина, а тому же Кагановичу вызывающе сорвал собрание. Теперь Каганович торжествующе мстил ему за это.
Каганович говорил долго, говорил с энтузиазмом, убежденно, говорил формулами лозунгов, когда напрашивался на аплодисменты, языком протокола, когда констатировал величие Сталина, тоном приказа, когда олицетворял в Сталине партию. Приказ No 1 Кагановича для теоретического фронта гласил: за «культ Сталина!» За «культ Сталина» в партии, за «культ Сталина» в политике, за «культ Сталина» в истории, за «культ Сталина» в стране. Конечно, этих слов не было, но смысл был этот. До сих пор было принято говорить о «коллегиальном руководстве» партии, о «ленинском ЦК», о «вождях партии», об «учениках и соратниках Ленина». Отныне родилась новая формула: «вождь нашей партии т. Сталин» и никаких других «вождей нашей партии» нет! Потом родились и другие формулы (правда, значительно позже): не «партия Ленина», а «партия Ленина – Сталина», не «ученики и соратники Ленина», а «ученики и соратники Сталина», не «учение Маркса – Энгельса – Ленина», а «учение Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина», пока дело не дошло до того, что Ленин оказался лишь «великим», а Сталин «гениальным».
Величие Сталина первоначально «открыли» три члена ЦК: Каганович, Молотов и Ворошилов и три человека на идеологическом фронте: Мехлис, Юдин и Митин. Эта последняя тройка и подхватила на собрании данный Кагановичем приказ науке о возвеличении Сталина.
– До сих пор в широких кругах партии было принято думать, – заявил первый оратор в прениях Мехлис, – что основная тяжесть разоблачения теории и философии троцкизма лежала на т. Бухарине. Сейчас надо заявить со всей откровенностью, что это – легенда, созданная самими бухаринцами. Главным и единственным теоретиком нашей партии после Ленина был и остается т. Сталин. Сталину, и только ему, наша партия обязана разгромом всех теоретических позиций троцкизма. Эклектику и схоластику Бухарину эта задача не только не была по плечу, но он за нее даже и не брался. Теоретическая мощь и марксистская глубина сталинского анализа могут быть сравнены только с гением Ленина. Чтобы развенчать искусственную легенду о Бухарине как о теоретике, мы должны рассказать всей партии, каким великим теоретиком она располагает в лице т. Сталина. Нам всем известна исключительная скромность т. Сталина, когда мы начинаем говорить о его личных заслугах и личных качествах. Точно так же мы знаем, что т. Сталин не терпит не только саморекламы, но и всякой рекламы о нем. Мы, большевики, и не собираемся делать реклам в интересах создания новой фальшивой «легенды». Мы только доводим до сведения партии тот величайшей важности исторический факт, который тщательно скрывали от нее бухаринцы: Сталин является единственным теоретическим преемником Ленина. Партия должна, наконец, знать эту правду даже через голову сталинской простоты и скромности, так как он принадлежит партии так же, как партия принадлежит ему!
Так говорил Мехлис о Сталине как о теоретике, о том Сталине, который еще года два тому назад, будучи выставлен кандидатом в члены этой же Коммунистической академии, был почти единогласно забаллотирован «за отсутствием у т. Сталина специальных исследований в области марксизма».
Читатель легко догадается, что новый заместитель главного редактора «Правды» – Мехлис – скоро перестал быть таковым: «скромный» Сталин его назначил главным редактором! Юдин и Митин предложили в своих выступлениях пространный «издательский план» для работников «теоретического фронта». План предусматривал разработку и издание новых философских работ на тему о том, «как Сталин поднял марксизм на новую, высшую ступень». Потом «пошла писать губерния» – экономисты наперебой доказывали, что Сталин разработал основы «политической экономии социализма» (Леонтьев, Островитянов, Варга, Лаптев и др.), историки нашли в работах Сталина ключ к пониманию исторического процесса всего человечества (Минц, Панкратова, Кин, Кнорин и др.). Философы поражались «глубиной и универсальностью сталинского диалектического метода» (те же Митин, Юдин, Ральцевич, Розенталь, Константинов и др.). Словом, Каганович произвел Сталина в действительного «вождя партии», констатируя смысл происшедшего в ЦК переворота, а коммунистические «академики» произвели его, хотя и задним числом, в сан непогрешимого и вездесущего академического бога!
Так началось рождение новой славы или новой «легенды». Люди создавали себе бога воистину по образу и подобию своему. Именно создавали, а не открывали. При всем напряжении моих скромных способностей и при искреннем желании постичь смысл происходящего – это мне решительно не давалось. Что Сталин как теоретик – пустое место, было мне совершенно ясно. Что его могут сравнивать в этой области с Бухариным только люди, никогда не читавшие ни Сталина, ни Бухарина, – было тоже ясно. Но так как здесь сидели не простецы с какой-нибудь Камчатки, а «коммунистические академики» Москвы, надо было искать другого объяснения. Тогда этого объяснения я не находил. Оно далось мне значительно позже. Та новая «партия в партии», которая выросла за годы после смерти Ленина, нуждалась в новом боге, в таком боге, который, будучи их «образом и подобием», воплощал бы в себе их многогранные интересы – как в одном монолите, их субъективную волю к действию – в собственном лице, их морально – этический нигилизм в политике – в личной аморальности, их жажду к властвованию – в своем бездонном честолюбии. Этим новым людям нужен был новый бог не меньше, чем самому богу нужны были эти люди. Поэтому совершенно неважно, как этот бог будет именоваться – Петров, Иванов или Джугашвили. Им нужен только такой бог, о котором каждый из них может сказать: «Я не Сталин, но в Сталине и я». Чтобы с таким же успехом Сталин мог сказать каждому из своих адептов – «Я не ты, но в тебе и я». Если бы члены этой новой партии отняли у Сталина все, что принадлежит им, то от Сталина остался бы лишь один Джугашвили, сын грузинского сапожника, который не умеет делать даже сапоги. Понятно, что такой Джугашвили не был бы нужен никому, меньше всего реалисту Кагановичу и фанатику Юдину. В этом смысле Сталин – инструмент среды, а не среда – его инструмент. Это ни в какой мере не означает умаления личных качеств Сталина. Но они не лежали в тех областях, в которых их «находили» его сторонники – в области теории, философии, политэкономии. Они лежали как раз в другой области – в иммунитете Сталина ко всяким теориям, в изумительной мозаике его криминальных возможностей, в железной целеустремленности его волевого мозга, в абсолютном отсутствии морального тормоза. Расшифровку этих формулировок я дал в предыдущем изложении. Все это должно явиться ответом на другой совершенно естественный вопрос – почему результат выборов нового бога пришелся именно на Сталина, а не на Троцкого, Зиновьева, Бухарина или какого-нибудь другого «Иванова».
Да, будучи инструментом среды, Сталин жестоко расправляется время от времени и с этой средой, действуя, как он сам признавался, по завету Лассаля: «Партия укрепляется тем, что самоочищается». Но это – самоочищение среды от собственного балласта по «волчьему закону» – здоровые едят слабых, отстающих, ноющих или путающихся между ногами. Поэтому-то и жестокость бога воспринимается средой как величайшая милость. Но поступи бог иначе – он сам будет съеден…
Вернемся к собранию. Оно тянулось до поздней ночи. Выступило до трех десятков людей, но не было ни одного критического выступления, ни одного «коварного» вопроса. Все выступавшие сходились в том, что «теоретический фронт» страшно отстает от требований партии в «реконструктивный период» и что в силу сознательной фальсификации школой Бухарина марксизма – ленинизма внимание теоретического фронта было отведено в сторону от конкретных задач по строительству «фундамента социализма в нашей стране». Собрание признало правильным постановление о перестройке работы Коммунистической академии, пересмотре программы исследовательских институтов и высших школ по общественным наукам в духе доклада Кагановича и постановления апрельского пленума. Приняли и план Мехлиса – Юдина – Митина – приступить к подготовке публикации теоретических работ о том, как «Ленин и Сталин подняли на высшую ступень» учение Маркса – Энгельса о коммунизме и пролетарской революции. Это, однако, не означало, что на собрании не было идейных бухаринцев, но они безнадежно молчали. И только когда было принято приветствие «генеральному секретарю ЦК ВКП(б) товарищу Сталину», кто-то из них крикнул:
– Предлагаю принять приветствие и Председателю Совнаркома товарищу Рыкову.
Председательствующий Ярославский без смущения ответил:
– Вы опоздали, собрание объявляю закрытым! Болельщик Рыкова действительно «опоздал»: мы только что похоронили именно Рыкова, хотя он все еще оставался формально главой правительства.

XX. ПОДОЛЬСКОЕ СОВЕЩАНИЕ

Удивительным человеком был этот Сорокин. Никогда я его не видел таким торжествующим, как в те дни, в дни победного шествия аппаратчиков, быстрой переориентировки приспособленцев, жадной хватки партийных карьеристов. Я ожидал, что победа сталинцев в ЦК, позорная капитуляция Коммунистической академии перед Кагановичем, «разброд» и «шатания» в бухаринской школе в ИКП, полный триумф Мехлисов и Юдиных на «теоретическом фронте» окончательно доконают и Сорокина.
Мы с ним провели вместе первомайские праздники. Потом в конце мая собрались к какому-то его другу, который жил где-то вне Москвы, но Сорокин нарочно не говорил куда и к кому мы поедем, намеренно возбуждая во мне любопытство, а я так же намеренно не спрашивал.
– Как теперь дела, Иван Иванович?
Сорокин сразу ответил:
– Лучше бывает, но редко!
– Но ведь кругом катастрофа, Иван Иванович, – недоумеваю я.
Сорокин делает удивленное лицо, впивается в меня своими проницательными глазами, словно ожидая от меня страшной вести об этой неизвестной ему катастрофе.
– Да ведь наших бьют повсюду, – поясняю я.
В ответ Сорокин залился знакомым мне смехом, так что я даже на мгновение подумал, что это, вероятно, «не наших бьют», и что, может быть, «наши» вообще «не наши». Когда же Сорокин, успокоившись, спросил:
– Кого же ты считаешь «нашими»? – я, не задумываясь, ответил в его же тоне:
– Разумеется, Кагановича и Юдина!
Сорокин сделался мрачным, как будто я произнес не имена известных ему людей, а какой-нибудь нечисти. Потом медленно встал, подошел к умывальнику, плюнул в него, и, заложив руки назад и слегка нагнувшись, начал шагать по комнате, рассуждая вслух:
– Да, политика, как и пространство, не терпит пустоты. В верхах партии зияющая пустота. Сталин вынужден ее заполнять мнимыми величинами вроде Кагановичей и Юдиных, беря все, что есть в партии идеалистического, под аппаратный контроль. Я слышал о выступлениях Кагановича и прочих в Комакадемии. Слышал, как Сталин стал и «великим вождем» и «мудрым теоретиком». Но трагедия заключается в том, что ни Каганович, ни Мехлис не верят, абсолютно не верят в то, что сами говорят о Сталине, начиная возносить его. Юдины – это просто дурачье с претензиями на «ученость». Как политики они попугаи, а как «ученые» – мастера сводить цитаты из Маркса с цитатами из Ленина. Ни одной оригинальной мысли, ни одного живого слова не ждите от них даже о Сталине. Эти люди созданы, чтобы мыслить цитатами и говорить штампами.
– Как ты оцениваешь итоги пленума? – нетерпеливо прерываю я Сорокина.
– Подожди. К этому я и веду речь. Угрозы Кагановича расправиться со старыми революционерами и объявленная чистка во всей партии приближают нас к развязке.
– Развязка состоялась!
– Неправда.
– Как это неправда, если Бухарина и Томского вышибли с постов, а Рыков оставлен за «разоружение».
– Рыков тоже будет вышиблен. Но не забудь, что ЦК находится под грозным контролем человека, который сильнее всех Кагановичей, вместе взятых, – это русский мужик. Его вышибить не удастся ни «храбростью» Кагановича, ни цитатами Юдина, ни «мудростью» Сталина. Апрельский пленум постановил закрепостить его второй раз. В этом – исторический смысл пленума. Но удастся ли это? Сомнительно, если мы доберемся до XVI съезда.
– Если не доберемся… – спрашиваю я.
– Тогда второе закрепощение крестьянства явится причиной гибели советской власти, а идеи социализма будут дискредитированы на русской земле во веки веков…
Сорокин не считал, что правые потерпели окончательное поражение. Он восхищался мужественной и последовательной линией Бухарина и Томского на пленуме. Был доволен на этот раз также Углановым и Котовым, а о Стэне выразился очень коротко – «умница», слово, которое означало в его устах высшую похвалу. Условием оставления правых на их постах было признание ими «генеральной линии». Только один Рыков ее отчасти признал. Сталинцы за это его и оставили «условно». Зато, несмотря на всю предварительную подготовку и многочисленные «требования с мест», сталинцы и Сталин не осмелились вывести правых из Политбюро и ЦК.
– Более того, – говорил Сорокин, – сейчас же после пленума Сталин поехал к Рыкову и всю ночь пил с ним «рыковку», говоря о своей дружбе к нему и любви к Бухарину. Победители так не поступают. Но если Сталин возомнил себя «рыцарем без страха и упрека», то имеется основание бояться новой подлости с его стороны. В умении маскировать эту подлость преданностью друга и добропорядочностью человека он доходит до гениальности. Не разгадают наши этой двойственной натуры Сталина и сталинцев, тогда наступит развязка…
– Два десятилетия находиться со Сталиным в нелегальной партии, в решающие дни проводить вместе с ним революцию, десять лет заседать после революции за одним столом в Политбюро и после всего этого не знать Сталина, – это уже действительно развязка, – говорю я.
Сорокин заметно оживляется. Я вижу, что он доволен тем, как я нарочно заострил и утрировал вопрос о «развязке». Он хочет только, чтобы я был последователен. Он меня толкает к этой последовательности. Вопросы сыпятся за вопросами. Когда я начинаю фальшивить, он ловит меня на полуслове, язвит, издевается или бросает короткие фразы:
– Ты попугайничаешь!
– Ты повторяешь чужие слова!
– Ты так говоришь, но не думаешь!
Именно потому, что Сорокин ловит меня на неправде, я выхожу из себя. Это как раз и радует его. Он наступает еще больше, а я еще больше злюсь. Сорокин преспокойно продолжает свою прогулку по комнате, но потом вдруг останавливается, поворачивается ко мне и резко спрашивает:
– Ты веришь в подлость Сталина?
– После информации «Генерала» я в ней и не думал сомневаться.
– Тогда запомни – при прочих равных условиях в политике преуспевают только подлецы.
– Но тогда тем более развязка уже состоялась, – делаю я новый вывод.
– Вот тут ты и ошибаешься. Развязки нет. Сталин исподтишка подкрадывается к ней. Но его можно предупредить и по-сталински, то есть ответить на подлость подлостью, и профилактически, то есть хирургическим ножом.
После последних слов Сорокин вопросительно посмотрел на меня. Я продолжал молчать. Но слова «хирургический нож» острием врезались в мое сознание. Сорокин сделал паузу, как бы давая мне время переварить сказанное.
– Государственный переворот не есть контрреволюция, – поясняюще продолжал Сорокин, – это только чистка партии одним ударом от собственной подлости. Для этого не нужен и столичный гарнизон Бонапарта. Вполне достаточно одного кинжала советского Брута и двух слов о покойнике перед возмущенной толпой фанатиков:
– «Не потому я Цезаря убил, что любил его меньше, но потому, что я любил Рим больше!».
Сорокин еще раз сделал паузу, на этот раз более длинную. Я продолжал хранить молчание, но то красноречивое молчание, которое выдавало меня с головой.
– Ты чего побледнел, будто только что убил Сталина? – дергает он меня за плечо.
Я молчу. Сорокин продолжает:
– Каждый друг – потенциальный Брут, но чтобы стать Брутом римского класса, надо уметь забыть свое прошлое, ненавидеть свое настоящее и отказаться от своего будущего, во имя вечного и бессмертного – во имя своего Рима. Ни одна страна не богата такими Брутами, как наша. Только надо их разбудить. Но тот Брут загубил Рим, а наш спасет его. И в этом бессмертное величие советского потенциального Брута.
Сорокин развил эту тему еще дальше и глубже, беспощадно откидывая воображаемые контраргументы. Я чувствовал, что он, по обыкновению, убеждает не меня, а самого себя в своей правоте. Однако мысль о насильственном дворцовом перевороте против Сталина сама по себе не была новой, особенно среди молодежи, но лидеры правых были решительно против этого. Помню, как накануне XVI съезда на квартире Сорокина собралась группа «неразоружившихся оппортунистов». Был приглашен и Бухарин. Бухарин был в веселом настроении, шутил со всеми, как будто это не его, а Сталина собираются хоронить на XVI съезде. Вся идиллия была нарушена неприятным вопросом:
– Николай Иванович, когда жизнь подтвердила ваши самые мрачные прогнозы во всех отраслях внутренней политики, а крестьяне, доведенные до отчаяния, проголосовали за вас своей кровью, неужели после всего этого вы собираетесь на XVI съезде голосовать за Сталина?
С лица Бухарина исчезла притворная веселость, наигранное хладнокровие и маска политического индифферентизма. Вероятно, такие вопросы в последние месяцы задавали ему не раз. Столь же вероятным казалось и то, что у Бухарина на такие и им подобные вопросы никакого удовлетворительного ответа не было. Он находился в положении полководца, который, блестяще выиграв генеральное сражение, предлагал противнику собственную капитуляцию, так как не знал о своей победе.
– Атаки против сталинцев сверху не увенчались успехом. Линия партии может быть выправлена только снизу, – вот все, что мог сказать Бухарин.
– Но в том-то и дело, что партии нет, а есть аппарат, против которого бессильны и членские билеты низов, и крестьянские вилы в деревне, – вмешался Сорокин.
– Мораль? – спросил Бухарин.
– Хирургия! – ответил Сорокин.
Наступила та напряженная тишина, которую прилично нарушать только при веском аргументе. Такого аргумента не нашлось сразу даже у Бухарина. Мы продолжали молчать. Бухарин почувствовал, что он должен ответить.
– Нож в руках неосторожного хирурга может вместе с язвой поразить и жизнь молодого организма, – сказал он наконец.
Сорокин сразу отвел аргумент:
– При смертельной язве такая операция явится только актом высокой милости к самому организму.
Вновь наступила тишина. Но нарушить ее пришлось опять – таки самому Бухарину. Теперь он начал издалека.
– В нашей революции, – говорил Бухарин, – надо различать две стороны – преходящую форму правительственной верхушки и постоянное содержание социального строя. Идеалы социализма и социальной справедливости, во имя которых мы совершили революцию, не могут быть принесены в жертву межгрупповой борьбе в верхах партии. Неумелое управление великолепной машиной вовсе не говорит о пороках самой машины. Нелепо разбивать эту машину, лишь бы убрать водителя.
Бухарин прочел Сорокину и нам почти часовую лекцию в этом духе. Стало ясно, что хотя Бухарин и не собирался предложить Сталину «торжественную капитуляцию» на XVI съезде, но не думает вернуться к своим прежним атакам против «водителя».
Острота внутрипартийной борьбы дошла до такой грани, за которой у оппозиции была только одна перспектива – обращение к народу, а народ был против всей существующей социальной системы («машины»). У меня создалось впечатление, что Бухарин боится этого народа не меньше, чем Сталин. Идеолог советского крестьянства с его вернейшим лозунгом – «обогащайтесь!» – словно испугался, как бы это крестьянство не объявило его своим «Пугачевым». Ни Бухарин, ни его друзья на это органически не были способны.
Вернусь к теме. Мы выехали из Москвы довольно поздно, но уже через час прибыли к месту назначения – в Подольск. Направились на квартиру, которая была приготовлена для нас. Принял нас пожилой интеллигентный человек высокого роста, худощавый, черный, с украинским выговором, но с немецкой фамилией. Потом я узнал, что это был старый «железнодорожник», член коллегии Народного комиссариата путей сообщения. Здесь мы застали и «Генерала». Ночью Сорокин и «Генерал» ушли с «железнодорожником» куда-то, а я лег спать. Утром, когда меня вызвали к завтраку, я нашел уже довольно большое общество, в том числе некоторых наших друзей из Москвы. Общество собралось в день рождения члена ЦКК Виктора. Юбиляр Виктор был довольно известным человеком в партии. Его пригласили сюда из Москвы для «чествования», так как свою революционную работу он начал здесь. Но «чествование» было официальной «легендой». На самом деле это было совещание представителей разных московских групп, поддерживающих правых лидеров или связанных с ними. Совещание было посвящено итогам пленума ЦК и XVI конференции партии и задачам оппозиции в связи с подготовкой XVI партийного съезда. Главным докладчиком был сам Виктор, который участвовал на пленуме и на XVI конференции. Я его видел впервые, но много раз слышал его имя и знал, что он занимает крупное положение в правительственном аппарате. Он очень мало говорил о том, что происходило на пленуме, зато подробно осветил всю закулисную борьбу аппаратчиков против правых, главным образом по линии советского аппарата и ЦКК.
– После всего того, что произошло, – говорил Виктор, – мы поставлены перед дилеммой: либо мы сдаемся на милость Сталина и его группы, тогда мы несем одинаковую ответственность вместе с ними за гибель революции, либо мы переходим от пустых деклараций к более действенным формам борьбы, тогда есть серьезные шансы на спасение революции и страны. Если нам удастся через голову аппаратчиков доложить нашу программу партии и народу, то наши старания увенчаются полным успехом. На возможные возражения, – продолжал Виктор, – что при выборе второго пути мы рискуем быть политически и, вероятно, физически изолированными, как это случилось с троцкистами, я отвечаю: изолированы мы будем и в том случае, если бы мы встали на первый путь, на путь капитуляции. Это только вопрос времени. Кто утверждает обратное, тот не знает ни опыта истории, ни логики политической борьбы, ни, конечно, натуры Сталина. Но лучше сознательно погибнуть в борьбе за правое дело, чем кончить жизнь самоубийством в качестве жалких капитулянтов. Каждый из присутствующих должен разрешить эту дилемму, полностью сознавая риск, на который он идет. Да, шансы наши серьезные, но и риск велик. Кто способен во имя шансов победы рисковать своей головой, тот уже по крайней мере не рискует одним – потерей чести революционера. Виктор говорил убедительно и с пафосом, как, может быть, говорил в те годы, когда он рисковал головой перед другой полицией, перед царской. Именно его репутация бесстрашного революционера в прошлом придавала вес и значение каждому его слову. Прения тоже были на этот раз серьезные и деловые. Предстояло решить два вопроса – продолжать ли борьбу против сталинского крыла в партии, если да, то в каких формах и при помощи каких методов. На первый вопрос у всех был один ответ – продолжать. По второму вопросу взгляды значительно расходились. Эти взгляды, по существу, воспроизводили противоречия, существовавшие среди лидеров оппозиции по этому вопросу. Там были «активисты» – сторонники решительных действий (Бухарин, Томский, Угланов, Розит, Михайлов и др.), «пассивисты» – сторонники выжидательного бездействия», как выразился бы Троцкий (Рыков, Котов, Куликов, Уханов, Енукидзе и др.). Виктор принадлежал к «активистам». Из моих друзей таковыми несомненно были Сорокин, «Генерал» и отчасти Резников. Зинаида колебалась, а «Нарком» был и «пассивистом» и оппортунистом одновременно.
Первым выступил «Генерал». Поддержав тезис докладчика о переходе к активным формам, он попросил Виктора «раскрыть скобки» вокруг этой формулы. Почти в том же духе выступили два – три человека. «Пассивисты» выжидали, пока не будут «раскрыты скобки». Сорокин и раскрыл их, предложив план активного действия. «План Сорокина» предусматривал:
1. Составление детально разработанной программы требований оппозиции к съезду партии.
2. Требование создать Оргкомитет по созыву экстренного съезда, на который избираются путем прямых и тайных выборов.
3. Задачи съезда – не принятие каких-либо решений, а избрание межпартийного центра для проведения референдума во всей партии по программе оппозиции и по политике сталинской группы.
Сорокин указал, что его план вовсе не противоречит уставу партии, а наоборот, вытекает из него, предусматривающего создание Организационного комитета рядом с ЦК для созыва экстренного съезда, в случае, если ЦК отказывается от созыва его или если в самом ЦК нет твердого большинства или же ЦК считает нужным опросить партию о правильности своей политики.
– Если Сталин отклонит ваш план, а он его, конечно, отклонит, тогда что же делать? – спросил кто-то.
– Тогда созвать его через голову Сталина, – ответил Сорокин.
Виктор одобрительно наклонил голову, «Генерал» бросил реплику – «правильно!», а незнакомец, который задал вопрос, сделал кислое лицо. Он тоже несомненно был «пассивистом».
Резников по существу поддерживал Виктора и «план Сорокина» при условии, если он будет принят всеми лидерами оппозиции.
Последним выступил тот, который задал вопрос Сорокину. Он считал, что время для активных действий неподходящее. Он полагал, что Сталин сам сломает себе шею без всякого усилия с нашей стороны и именно тогда, когда он вновь приступит к проведению своего плана принудительной коллективизации. Поэтому, критикуя политику Сталина в рамках «легальности», надо выжидать развития событий. Как и надо было ожидать, «Нарком» его поддержал.
Виктор подвел итоги совещания в духе активного действия и безоговорочно поддержал «план Сорокина» (по всей вероятности, он был и соавтором его). Было решено большинством, без формального голосования, принять «план Сорокина», довести его до сведения лидеров оппозиции. Тут же был намечен и состав программной подкомиссии совещания (комиссия должна была быть назначена в руководящем центре).
Если план Сорокина в отношении требований к ЦК был принят более или менее безболезненно, с той оговоркой, которую сделал Резников, то предложение Виктора о создании организационной подкомиссии вызвало явный раскол. Виктор, поддержанный «Генералом» и Сорокиным, полагал, что для координации усилий самостоятельно действующих оппозиционных групп в Москве и вне столицы надо учредить постоянную организационную подкомиссию, по аналогии с программной подкомиссией. Резников, поддержанный рядом участников, в том числе и «железнодорожником», в резкой форме отверг это предложение. Его аргументы сводились к тому, что создавая постоянную организационную комиссию, мы даем самый опасный козырь в руки сталинцев. Нас будут обвинять в создании фракции внутри партии и этого будет достаточно для нашего немедленного разгрома, даже без обсуждения и дискуссии по нашей политической платформе. Вы знаете, – убеждал Резников, – что судьба всех фракций в нашей партии, безотносительно к их правоте или неправоте, была одна – политическая изоляция. Мы не должны сознательно идти навстречу этой изоляции.
– Боишься волков – не ходи в лес, – заметил «Генерал».
– Но отсюда только одна мораль, – ответил Резников, – прежде чем двигаться в лес со стаями волков, нужно сначала вооружиться.
– Писаниной? – презрительно спросил «Генерал».Резников с раздражением продолжал речь:
– Если вы считаете наши сформулированные политические требования, которые мы думаем довести до сведения всей партии, простой писаниной, тогда я отказываюсь понять, почему мы вообще собрались сюда! Эти требования могут быть поданы и без создания отдельной фракции внутри партии. Никто так не заинтересован в оформлении нас в отдельную фракцию, как сам Сталин. На расправу с фракциями у него есть законный мандат предыдущих съездов партии, который подписывали и мы с вами. Но политические требования определенной части партии и ее ЦК в рамках легальности и устава лишают сталинцев возможности поступать с нами как с антипартийной фракцией. Я полагаю, что так будет не только целесообразнее, но и гораздо спокойнее.
Сорокин, который с великим нетерпением ожидал окончания речи Резникова, попросил слова. В комнате воцарилась тревога. Тревожен был и председатель Виктор, который, предупреждая возможные резкости со стороны Сорокина, дипломатически попросил его говорить коротко и только по существу обсуждаемого вопроса.
Сорокин принял совет председателя. Речь его не была резкой. Он не соглашался с Резниковым насчет фракции. «Как бы мы себя ангельски ни вели в «рамках легальности», – говорил он, – Сталин и аппарат объявят, да и уже объявляют нас «антипартийной фракцией». Надо быть очень низкого мнения о Сталине, если Резников думает, что он имеет дело с «генеральным секретарем» партии, который влюблен в «устав» своей партии. Сталин – это аппарат над партией. С этим аппаратом можно бороться и побороть его лишь на том же пути: созданием антисталинского аппарата внутри партии. Обосновав этот свой тезис ссылками на то, как создавалась сама сталинская фракция в партии, Сорокин сказал несколько слов и лично Резникову.
– Как человеку, мне вполне понятны доводы Резникова о спокойствии, но как революционеру, они для меня неприемлемы. Резников, конечно, неправ. Прав был только один Прутков: «Спокойствие многих было бы надежнее, если бы дозволено было относить все неприятности на казенный счет».
Председатель невольно улыбнулся, но присутствующие сдержанно отнеслись к афоризму Пруткова – Сорокина. Резников вообще никак не реагировал. Наоборот, мне казалось, что он был очень доволен, что так легко отделался от Сорокина. Но Сорокин был уже наказан: совещание отвергло предложение Виктора о создании организационной комиссии. Виктор оставил за собою право вернуться к нему «в более подходящих условиях».
Поздно вечером мы вернулись в Москву.

XXI. КОМИНТЕРН – СЕКТОР «КАБИНЕТА СТАЛИНА»

На титульном листе членского билета ВКП(б) до роспуска Коминтерна значилось на самом верху: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» В середине: «Партийный билет». В самом низу: «ВКП(б) – секция Коммунистического Интернационала». Со второго конгресса Коминтерна, когда были приняты знаменитые ленинские «двадцать одно условие» приема и пребывания иностранных партий в Коминтерне, нижние строки советского партбилета были юридическим анахронизмом. Не ВКП(б) была секцией Коминтерна, а сам Коминтерн был секцией ВКП(б), вернее, международным отделом ЦК. Создание Коминтерна подготавливалось Лениным еще в годы первой войны из кругов так называемых «левых циммервальдцев», куда входили все крайние левые из существующих западных социал-демократических партий. Это были те элементы, которые, подобно русским большевикам и немецким «независимцам» (позднее – «спартаковцам»), стояли на интернационалистических позициях и поддерживали ленинский лозунг «превращения империалистической войны в войну гражданскую». Самые настойчивые попытки Ленина еще во время войны создать «III Коммунистический Интернационал» не имели успеха. Победа большевиков в России в октябре 1917 года резко изменила положение. Теперь были налицо не только политико-моральные условия (победа ленинской тактики и стратегии), но, главное, были налицо условия материальные. С большой настойчивостью и еще с большей гарантией успеха Ленин вновь поставил на повестку дня создание Коминтерна на деньги советской России. По иронии истории получилось как раз противоположное тому, что Троцкий пророчил в 1906 году, когда писал :
«Без прямой государственной поддержки европейского пролетариата русский пролетариат не сможет удержаться у власти и превратить свое временное господство в длительную социалистическую диктатуру».
Ленин доказал обратное – можно создать мировое коммунистическое движение при государственной поддержке коммунистической России. Весьма показательно, что первое решение создать Коминтерн было принято не ЦК партии, а самим советским парламентом – ВЦИК. Так, 24 декабря 1917 года ВЦИК выносит постановление о посылке за границу делегации (от большевиков – Бухарин, Радек, Берзин, Коллонтай; от левых эсеров – Устинов и Натансон) с целью «…предпринять подготовительные шаги к созыву международной конференции представителей левого крыла Интернационала, стоящих на точке зрения советской власти о необходимости борьбы против империалистических правительств внутри каждой из воюющих стран» .
Делегации этой, конечно, не удалось пробраться за границу, но в январе феврале в Петрограде состоялось международное совещание левых, которое постановило :
«Международная социалистическая конференция должна быть создана при следующих условиях:
1. Согласие организаций и партий встать на путь революционной борьбы против «своих» правительств за немедленный мир.
2. Поддержка Октябрьской революции и Советской власти».
Вот только таким заграничным партиям и кадрам советская власть оказывала щедрую «государственную помощь». Они и являлись одним из резервуаров, откуда большевики черпали людей III Интернационала. Не менее важным был и другой резервуар Коминтерна, бывшие военнопленные в России: немцы, австрийцы, венгры, румыны, чехи, словаки, болгары и др. Сейчас же после Февральской революции 1917 года большевики повели среди военнопленных энергичную пропаганду «коммунистического воспитания», а после Октябрьской революции из этих групп военнопленных, организованных по языковому принципу, была создана «Федерация иностранных групп» коммунистов при ЦК ВКП(б). В «Федерацию» входило до девяти групп (в том числе и «свободные иностранцы», как, например, «Англо – американская группа»). Она возглавлялась пресловутым Бела Куном. Этому резервуару коммунизма Ленин придавал исключительное значение. В отчете на VIII съезде партии (1919 г.) он говорил :
«Я должен обратить внимание на отчет о деятельности федерации иностранных групп… я должен сказать, что здесь замечается настоящая основа того, что сделано нами для III Интернационала. Третий Интернационал был основан в Москве на кратком съезде, подробный отчет о котором сделает тов. Зиновьев. Если в короткий срок мы могли так много сделать на съезде коммунистов в Москве, то благодаря тому, что была выполнена гигантская подготовительная работа Центральным Комитетом нашей партии и организатором съезда тов. Свердловым. Велась пропаганда и агитация среди находящихся в России иностранцев и был организован целый ряд иностранных групп. Целые десятки членов этих групп были целиком посвящены в основные планы и общие задачи политики в смысле руководящих линий. Сотни тысяч военнопленных из армий, которые империалисты строили исключительно в своих целях, передвинувшись в Венгрию, в Германию, в Австрию, создали то, что бациллы большевизма захватили эти страны целиком (курсив мой. – А. А.). И если там господствуют группы или партии с нами солидарные, то это благодаря той, по внешности не видной и в организационном отчете (на съезде. – А. А.) суммарной и краткой работе иностранных групп в России, которая составляла одну из самых важных страниц в деятельности Российской коммунистической партии, как одной из ячеек Всемирной коммунистической партии».
Из этих двух резервуаров – крайне левых представителей социалистических партий Запада и Азии и бывших военнопленных в России – Ленин и заложил основы мирового коммунистического движения на I конгрессе 2 – 6 марта 1919 года в Москве. На Конгрессе присутствовал 51 делегат. Представлены были следующие партии: ВКП(б),
Коммунистическая партия Германии, Американская социалистическая рабочая партия, Циммервальдское левое крыло французских социалистов, Коммунистическая партия Австрии, КП Венгрии, КП Польши, КП Финляндии, Шведская левая социал-демократическая партия (оппозиция), Балканская революционная федерация (Болгария и Румыния), КП Украины, КП Латвии, КП Литвы и Белоруссии, КП немецких колоний в России, объединенная группа восточных народов России. С совещательными голосами на Конгрессе были представлены английская, французская, шведская, чешская, болгарская, югославская коммунистические группы, голландская с. – д. группа, американская Лига социалистической пропаганды, туркестанская, турецкая, грузинская, азербайджанская и персидская секции Центрального Бюро коммунистических организаций народов Востока; Китайская социалистическая рабочая партия, Корейский рабочий союз и Циммервальдская комиссия. I Конгресс принял решение о конституировании Коминтерна и его исполнительных органов – Исполкома и Бюро – и обсудил и принял к руководству программные и тактические доклады русской делегации: Ленина, Троцкого, Зиновьева, Бухарина, Осинского. Конгресс закрылся принятием «Манифеста Коммунистического Интернационала пролетариям всего мира», который оканчивался словами :
«Под знаменем Советов, революционной борьбы за власть и диктатуру пролетариата, под знаменем III Интернационала, – пролетарии всех стран, соединяйтесь».
В состав Исполкома Коминтерна от ВКП(б) вошли Ленин, Зиновьев, Бухарин и Троцкий. С тех пор Бухарин состоял неизменным членом Президиума Коминтерна, выступая на всех его конгрессах с руководящими докладами. Сталин вошел в Президиум Коминтерна только после смерти Ленина (1925), но раз войдя, он по – своему, по – сталински основательно приступил и к его чистке от всего того, что в нем было действительно идейного и непродажного. Несправедливо и просто наивно думать, что в Коминтерн с начала его организации вошли или входили лишь одни наемники и «агенты Москвы». В таких, конечно, как при всякой подобной комбинации, недостатка не было. Однако здесь были и старые ветераны международного рабочего движения, желавшие видеть в русской революции начало той социалистической эры на земле, задачам осуществления которой они себя посвятили. Были и молодые энтузиасты, которые и всерьез поверили в «освободительную миссию» русского Октября. Тех и других ожидало глубокое разочарование. Иностранные коммунистические партии и III Интернационал фактически были сведены к роли секции ЦК РКП (б). Если при Ленине все еще существовала «местная автономия» иностранных партий, то при Сталине и такая автономия стала чистой фикцией. Параллельно чисткам в ВКП (б) Сталин беспощадно чистил и Коминтерн от всех, кто слепо и беспрекословно не подчинялся диктатуре «Кабинета Сталина» в Коминтерне. После расправы с Троцким и Зиновьевым при помощи того же Бухарина в Коминтерне остались только те, кого можно назвать «агентами Москвы». После всего этого Сталину не представляло абсолютно никакой трудности развенчать славу Бухарина и по линии Коминтерна. Однако к решению и этой задачи Сталин подходил методически и предусмотрительно, начиная уже с 1928 года. Бухарину, главному руководителю Коминтерна (официально его титуловали «политсекретарем» – после снятия Зиновьева ревнивый Сталин ликвидировал пост «председателя Коминтерна»), было поручено делать доклад о международном положении на VI Конгрессе Коминтерна (1928 г.). Бухарин составил тезисы своего доклада в полном согласовании с установками Политбюро, в том числе и самого Сталина, и разослал их делегациям в Исполкоме Коминтерна. Сталин решил, что теперь наступило время «прощупать» Бухарина и по линии Коминтерна. Сталин рассылает, в свою очередь, но без ведома Бухарина и без согласия Политбюро, «поправки» к тезисам Бухарина, которыми он фактически дезавуирует Бухарина. Совершенно неожиданный и беспрецедентный в практике Политбюро и Коминтерна поступок Сталина обескураживает Бухарина, но достигает цели в Коминтерне: оказывается, не Бухарин, а Сталин – теоретик большевизма, – таково сенсационное открытие, которое делают иностранные члены Коминтерна. В чем был смысл «поправок» Сталина? Вдумываясь в эти поправки, я невольно вспомнил одну чеченскую поговорку – «если медведь хочет съесть собственного детеныша, то он предварительно погружает его в лужу грязи, чтобы довести до неузнаваемости». Так поступил и Сталин. Прочитайте рассказ об этом самого Сталина :
«Делегации ВКП (б) (то есть Сталину. – А. А.) пришлось внести в тезисы (Бухарина. – А. А.) около 20 поправок. Это обстоятельство создало некоторую неловкость в положении Бухарина… И вот… из делегации (то есть от Сталина. – А. А.) вышли, по сути дела, новые тезисы по международному положению, которые стали противопоставляться иностранными делегациями старым тезисам, подписанным Бухариным… (курсив мой. – А. А.). Я хотел бы отметить четыре основные поправки, внесенные в тезисы Бухарина…
Первый вопрос – это вопрос о характере стабилизации капитализма. У Бухарина выходило, что… капитализм реконструируется и держится в основном более или менее прочно… Второй вопрос – это вопрос о борьбе с социал-демократией. В тезисах Бухарина говорилось о том, что борьба с социал-демократией является одной из основных задач секций Коминтерна. Это, конечно, верно. Но этого недостаточно….Необходимо заострить вопрос на борьбе с так называемым «левым» крылом социал-демократии… Третий вопрос – это вопрос о примиренчестве в секциях Коминтерна. В тезисах Бухарина говорилось о необходимости борьбы с правым уклоном, но там не оказалось ни единого слова о борьбе против примиренчества (курсив мой. – А. А.) с правым уклоном… Четвертый вопрос – это вопрос о партийной дисциплине. В тезисах Бухарина не оказалось упоминания о необходимости сохранения железной дисциплины в компартиях…»
Перечислив эти «убийственные» обвинения, Сталин патетически закончил эту часть своей речи на апрельском пленуме словами:
«Бухарина мы любим, но истину, но партию, но Коминтерн мы любим еще больше. Поэтому делегация ВКП (б) оказалась вынужденной внести эти поправки в тезисы Бухарина».
Я не хочу, чтобы у читателя создалось впечатление, что я стараюсь здесь реабилитировать Бухарина в его споре со Сталиным. Мне важно указать на своеобразные приемы Сталина в полемике с противниками. Сталин сознательно утрировал мысль противника, чтобы объявить ее ересью. Он намеренно разрывал ее на части, чтобы она потеряла всякий смысл. Там же, где ни то, ни другое не удавалось, он поступал просто: извольте, почему у вас не сказано о том, о сем, о третьем, о двадцатом?! Мне кажется, что Бухарин очень удачно и прямо в его собственном стиле ответил Сталину на том же VI Конгрессе, когда, оглашая свои злополучные тезисы и имея в виду «20 поправок» Сталина, заявил:
– Я не охватил всех вопросов, но недаром Кузьма Прутков сказал – «плюньте в глаза тому, кто скажет, что можно объять необъятное!»
Сталин, однако, не успокоился тем, что один раз дезавуировал Бухарина в самом Коминтерне. Надо было покончить со «славой» Бухарина, как теоретика ВКП(б) и Коминтерна, и в «братских партиях». За выполнение этой задачи взялись вернейшие оруженосцы Сталина: во Франции – Торез, в Германии – Тельман, в Чехословакии – Готвальд. Тельман дошел до того, что публично критиковал доклад Бухарина на VI Конгрессе, тогда как в самом СССР еще не было произнесено ни одного слова по адресу Бухарина не только публично, но даже и на пленумах ЦК. Бухарин считался правоверным из правоверных. Разумеется, такой смелый поступок Тельмана поставил Бухарина в тупик. Он потребовал немедленно выслать из Москвы представителя Тельмана при президиуме Коминтерна – Неймана – и одновременно призвать к порядку самого Тельмана. Тогда Сталин решительно восстал против требования Бухарина. Более того – обвинил самого Бухарина в покровительстве правым в германской коммунистической партии. Но тут же выяснился и «секрет» смелости Тельмана. Оказалось, что Сталин сам лично подготовил выступление Тельмана против Бухарина, воспользовавшись тем, что Бухарин стоял за санкцию того переворота, который был произведен Эвертом и Герхартом после VI Конгресса против Тельмана в ЦК Германской коммунистической партии. Актом этого переворота был нанесен тягчайший удар по сталинскому аппарату в Германии. Первый человек Сталина на Западе – Тельман – был обвинен в растрате партийных денег другом Тельмана – секретарем гамбургской парторганизации Витторфом и снят с поста председателя партии. Это было сделано решением большинства ЦК КПГ. Сталин возмущался , что это большинство во главе с Эвертом и Герхартом «…отстранили Тельмана от руководства, стали обвинять его в коррупции и опубликовали «соответствующую» резолюцию без ведома и санкции Исполкома Коминтерна… вместо того, чтобы повернуть руль и выправить положение… Бухарин предлагает в своем известном письме санкционировать переворот примиренцев, отдать КПГ примиренцам, а т. Тельмана вновь ошельмовать в печати, сделав еще раз заявление о его виновности» (весь курсив в цитате мой. – А. А.).
Сталин и «повернул руль» – грубым диктатом Секретариата ЦК ВКП (б) провел решение Президиума Исполкома Коминтерна об отмене «переворота» в немецкой коммунистической партии, о восстановлении снятого партией Тельмана на его постах и об отзыве в Москву «в распоряжение Коминтерна» «примиренцев» из Берлина. Благодарный Тельман, как председатель самой крупной и самой авторитетной «секции» Коминтерна за границей, на X пленуме Исполкома Коминтерна в июле 1929 года ответил Сталину взаимностью: Тельман и его друзья внесли предложение об исключении Бухарина из Президиума Коминтерна – как «идеолога правого уклона».
То, что Сталин все еще не осмеливался делать по линии Политбюро, «иностранец» Тельман сделал по линии Коминтерна. В апреле 1929 г. Бухарин был снят с поста политического секретаря Коминтерна, но не был отозван из Коминтерна.
Чем руководствовались Тельманы? Разбирали ли они по существу обвинения против Бухарина? Показал ли им Сталин заявление Бухарина от 30 января или «платформу трех» от 9 февраля? Конечно, нет. Дело и здесь обстояло точь-в-точь так, как это рассказано у И. Силоне о случае с Троцким.
Президиум Коминтерна обсуждал меморандум Троцкого (о китайской революции) и на основании этого документа исключил его из Коминтерна. Кроме русских членов, никто из иностранных членов Президиума Коминтерна даже и не видел документа, на основании которого судили Троцкого. Когда представители Италии Силоне и Тольятти захотели видеть документ Троцкого, прежде чем о нем судить, председательствующий Тельман совершенно хладнокровно ответил: «Мы сами не видели этого документа». Силоне, подумав, что он неправильно понял Тельмана, попросил его повторить свои слова. Тельман повторил слово в слово то же самое. Тогда Силоне, которого поддержал Тольятти, заявил, что документ Троцкого, вполне возможно, и заслуживает осуждения, но не прочитав его предварительно, он не может его осуждать. Теперь вмешался в спор Сталин и, сославшись на незнакомство итальянских товарищей с внутренним положением в СССР, предложил отложить обсуждение данного вопроса до следующего дня, а тем временем «проинформировать» итальянцев о положении дел. Эта роль «информатора» была поручена лидеру болгарских коммунистов Коларову. И Коларов сыграл ее превосходно. Пригласив к себе в отель «Люкс» Силоне и Тольятти, Коларов за чашкой чая изложил итальянцам весьма толково, хотя и несколько цинично, суть «внутреннего положения в СССР». Смысл его доводов сводился к следующему: во-первых, я тоже не читал документа Троцкого; во-вторых, если бы даже Троцкий прислал мне секретно этот документ, то я отказался бы читать его, ибо он, откровенно говоря, не представляет для меня интереса; в-третьих, мы не ищем исторической правды, а констатируем факт борьбы двух групп… за власть в Политбюро. В этой борьбе сила (большинство) на стороне Сталина, а потому мы поддерживаем именно Сталина, а не Троцкого .
Таков был смысл урока коммунистической политграмоты, который преподал Коларов Силоне и Тольятти.

XXII. КАПИТУЛЯЦИЯ ПРАВОЙ ОППОЗИЦИИ

Совершенно так же поступили в Коминтерне и с Бухариным. Сталин был и на этот раз силой. Поэтому Сталин был прав. Теперь руки Сталина были развязаны и по международной линии. Дни Бухарина в Политбюро были сочтены. Сверхосторожный в таких делах Сталин, однако, не спешил. Прошло семь месяцев после апрельского пленума и четыре месяца после исключения Бухарина из Коминтерна, пока Сталин решился на созыв очередного пленума ЦК. Наконец в ноябре 1929 года был созван новый пленум ЦК. Пленум обсудил два основных вопроса:
1. О коллективизации сельского хозяйства.
2. О группе Бухарина.
По первому вопросу было принято решение о форсировании коллективизации и об усилении «наступления на кулачество». Замечу тут же, что еще не было никакой речи о «сплошной коллективизации» и «ликвидации кулачества» как «класса» на ее основе. Постановление по второму вопросу, опубликованное впервые только в 1933 году, гласило :
Заслушав заявление тт. Бухарина, Рыкова и Томского от 12 ноября 1929 г., пленум ЦК ВКП(б) устанавливает следующие факты:
1. Авторы заявления, бросая обвинения апрельскому пленуму ЦК и ЦКК, что он будто бы поставил их в «неравноправное положение», добиваются тем самым от партии «права» противопоставлять себя Политбюро, как равноправная сторона, «свободно» договаривающаяся с партией, т. е. добиваются легализации фракционной группировки правых уклонистов, лидерами которых они являются.
2. Товарищи Бухарин, Рыков и Томский, вынужденные теперь – после позорного провала всех своих предсказаний – признать бесспорные успехи партии и лицемерно декларирующие в своем заявлении о «снятии разногласий», в то же время отказываются признать ошибочность своих взглядов, изложенных в их платформах от 30 января и 9 февраля 1929 г. и осужденных апрельским пленумом ЦК и ЦКК, «как несовместимые с генеральной линией партии».
3. Бросая демагогические обвинения партии в недовыполнении плана в области зарплаты и сельского хозяйства и утверждая, что «чрезвычайные меры» толкнули середнячество в сторону кулака, лидеры правых уклонистов (тт. Бухарин, Рыков, Томский) подготовляют тем самым новую атаку на партию и ее ЦК.
4. Заявление тт. Бухарина, Рыкова и Томского в корне расходится с постановлением X пленума ИККИ, осудившего взгляды т. Бухарина как оппортунистические и удалившего его из состава Президиума ИККИ.
Исходя из этих фактов, пленум ЦК вынужден квалифицировать новый документ тт. Бухарина, Рыкова и Томского от 12 ноября 1929 г., как документ фракционный, как фракционный маневр политических банкротов…
Отвергая, ввиду этого, заявление тт. Бухарина, Рыкова и Томского, как документ, враждебный партии, и исходя из постановлений X пленума ИККИ о т. Бухарине, пленум ЦК постановляет:
1. Тов. Бухарина, как застрельщика и руководителя правых уклонистов, вывести из Политбюро;
2. Предупредить тт. Рыкова и Томского, а также Угарова… что в случае малейшей попытки с их стороны продолжить борьбу против линии и решений ИККИ и ЦК ВКП(б), партия не замедлит применить к ним соответствующие организационные меры».
Резолюция эта была выработана самим Сталиным, но оглашена Молотовым от имени «комиссии» по делу Бухарина .
Кроме того, что сказано в этой резолюции пленума ЦК, в партийной литературе или оппозиционных публикациях не сохранилось никаких следов и об этом последнем совместном заявлении Бухарина, Рыкова и Томского от 12 ноября 1929 года. Однако даже беглый анализ резолюции пленума дает возможность установить следующие два важнейших факта:
1. Правые продолжали стоять на точке зрения своего заявления от 30 января и «платформы» от 9 февраля 1929 года.
2. Правые требовали «равноправия сторон» (сталинцев и бухаринцев). Последнее требование, безусловно, стояло в связи с «планом» Виктора и Сорокина, оглашенным на подольском совещании.
Что же касается указания резолюции на то, что правые, говоря о «снятии» некоторых разногласий, задумали тактический маневр, то тут правда, вероятно, была на стороне Сталина.
Правые учитывали опыт борьбы с «левыми», которую они вели вместе со Сталиным. Ведь это правые (Бухарин, Рыков, Томский), по инициативе Сталина, не дали лидерам Объединенной оппозиции (Троцкому и Зиновьеву) обратиться к XV съезду партии, исключив их из партии за какой-нибудь месяц до открытия съезда (декабрь 1927 г.). Остальных во главе с Каменевым исключил из партии сам съезд, хотя бы потому, что их лидеры уже числились «во врагах партии». Эту же вполне оправдавшую себя процедуру Сталин – Молотов – Каганович хотели применить сейчас к самим правым. Правые же не хотели дать для этого внешнего повода. Поэтому, не отказываясь от своих программных взглядов, они маневрировали тактически. К этому их обязывали и серьезнейшие разногласия, существовавшие в низовой массе правых по поводу тактики («активисты» и «пассивисты»).
Маневр этот, однако, не удался. Бухарина вывели из Политбюро. Рыков, Томский и Угаров письменно, а другие устно были предупреждены. То, что Сталин – Молотов – Каганович все еще не осмеливались, имея очевидную возможность, вывести из Политбюро заодно и Рыкова с Томским, показывало их неуверенность в конечной победе. Еще более скандальным, а в истории большевизма и просто неслыханным, был другой факт: Сталин – Молотов – Каганович скрывали не только от страны, но и от собственной партии платформу правой оппозиции. И в этом, с точки зрения их собственных интересов, сталинцы были правы. Если бы, по примеру бывших оппозиций в ВКП(б) при Ленине и после него («левая оппозиция», «новая оппозиция»), сталинцы допустили до огласки платформу правых, то вся страна из нее убедилась бы в том, что:
1. Правые против грабительской индустриализации за счет жизненного стандарта рабочего класса.
2. Правые против крепостнической коллективизации для «военно-феодальной эксплуатации крестьянства».
3. Правые против международных авантюр за счет жизненных интересов народов России.
Программа Троцкого, независимо от субъективных намерений ее автора, выглядела как программа, противоположная бухаринской, и ее сталинцы охотно допустили и до печати и даже до свободного обсуждения на партийных собраниях. Троцкий жил вчерашним днем революции и в глубине своей души был антинэпманом, а Россия, став нэповской, собиралась совершить еще один шаг – сделаться капиталистической. Тут на пути встал Троцкий. Здесь-то и произошел разрыв Троцкого не со Сталиным, а со страной. Поэтому точно так же, как Ленин нэпом убил внутреннюю контрреволюцию, Сталин от имени того же нэпа похоронил Троцкого, опубликовав его платформу к сведению всей страны. Поступить так с платформой людей, которые на своих знаменах написали магический лозунг духа нэповской России – «обогащайтесь!», – сталинцы не могли. Вот почему они не осмеливались опубликовать бухаринскую программу. Зато вся печать страны кричала: бухаринцы хотят восстановить в России старый царский строй капиталистов и помещиков! В это же время члены Политбюро Бухарин, Рыков и Томский, читавшие эту печать, как и вся страна, хранили абсолютное «молчание», а молчание, как говорят, есть знак согласия. Они молчат – значит они и всерьез «реставраторы», – так мог рассуждать простой народ. Откуда было ему знать, что уста правых искусственно закрыты.
Если в программе бухаринцы пользовались преимуществом правильно понятого духа нэповской России, то в тактике, если ее понимать не только как искусство пассивного маневрирования, но и как оружие внезапных диверсий и решительных действий на повороте истории, бухаринцы уступали троцкистам. Троцкий и троцкисты были решительные, жертвенные и мужественные люди, не боявшиеся апеллировать и к улице (демонстрации 7 ноября 1927 г.) но их «апелляция» не была «созвучна эпохе», и поэтому они проиграли. Бухаринцы находились в «контакте с эпохой», но они не меньше, чем Сталин, боялись того же народа, к которому надо было «апеллировать». Сталин был прав, когда окрестил их новым прозвищем – «оппортунисты». Но, увы, это был «оппортунизм» на пользу самому Сталину.
После вывода Бухарина из Политбюро и предупреждения остальных вопрос о дальнейшей тактике по отношению к сталинцам вновь заострился.
Либо полная капитуляция, либо переход к активным действиям, – другой альтернативы сталинцы не допускали. На созыв съезда партии Сталин соглашался также только при полной капитуляции правых. Сталин пошел еще дальше в своих требованиях. Если раньше можно было излагать – письменно или устно – на заседаниях ЦК взгляды, расходившиеся со взглядами сталинцев на текущую политику, то теперь и такое действие считалось противоречащим требованиям партии. Больше того: любой член партии – от члена ЦК и до рядового коммуниста, который публично не клеймил «правых оппортунистов» – бухаринцев, автоматически зачислялся в новую категорию «врагов партии» – в «примиренцев». Сталин – Молотов – Каганович лишали членов партии даже того преимущества, которым пользовались лидеры правых – права «молчания». Полутора – миллионная масса членов партии должна была во всеуслышание осуждать «платформу» правых, которой они никогда не видели, совершенно так же, как это делали, по свидетельству Силоне, члены Президиума Исполкома Коминтерна по отношению к Троцкому.
Этого мало. Надо было везде и всюду «выявлять и разоблачать» «оппортунистов на практике», как гласила партийная директива со страниц «Правды» и «Известий» накануне XVI съезда.
И этого еще мало. Закрытые и открытые партийные директивы требовали «беспощадно выявлять и разоблачать «скрытых оппортунистов», которые на словах согласны с партией, формально даже проводят установки ее, но в душе остаются «оппортунистами» и держат «камень за пазухой». Такова была общая атмосфера в партии к концу 1929 года.
Выбрать в такой атмосфере тактику, гарантирующую успех, особенно тактику активного действия, было нелегким делом, тем более, что сталинцы искусственным маневрированием, с одной стороны, и морально – политическими репрессиями, с другой, добились первого открытого раскола и в руководстве правых. Члены ЦК Михайлов, Котов, Угланов и Куликов на том же пленуме подали заявление «о разрыве с правыми». Политический «капиталист» Сталин весьма умело воспользовался этим «капиталом»:
18 ноября 1929 года в «Правде» (No 268) появились заявления этих четырех виднейших членов ЦК об их полной капитуляции перед Сталиным и решительном осуждении своей, ранее совместной с Бухариным, программы. Рыков, Томский и Угаров заявили пленуму, что они, оставаясь при своих взглядах, подчиняются решению большинства. Лишь один Бухарин бросил Сталину вызов – он заявил, что не признает решения пленума ЦК и не успокоится, пока не доведет своих взглядов до сведения всей партии. Но такой образ действия Бухарина осуждал вместе со Сталиным и Рыков. Рыков и отчасти Томский считали, что надо продолжать и впредь тактику «выжидательного бездействия». Я убежден, что не Сталин, а Рыков и Томский убедили Бухарина в необходимости подать заявление в Политбюро от 25 ноября 1929 года о подчинении решению сталинского большинства ЦК. Но Бухарин писал, что он целиком остается при своих старых взглядах. В отличие от заявлений Котова, Угланова и других, Сталин, конечно, его не опубликовал (подобный «капитал» приносил лишь отрицательные проценты), но этого было вполне достаточно, чтобы заявить в печати о победе сталинцев.
Это разложение в верхах оппозиции сказалось сейчас же и среди оппозиционных кадров правых.
Такие люди, как Резников, «Нарком», перестали встречаться с друзьями. Зинаида Николаевна явно ушла в «примиренцы». Она никого не приглашала к себе и, если кто приходил к ней, то уходил с настроением человека, который только что, похоронив любимого друга, покинул кладбище – жаль покойника, да и жизнь не сладка.
Как бы в довершение ко всему этому, сталинцы в конце 1929 года приступили к массовому изданию антибухаринской литературы, к которому они тайно готовились еще с середины 1928 года. Рукописи таких книг давно уже лежали в готовом виде в портфеле «Кабинета Сталина», но задерживались до организационного разгрома Бухарина. Теперь Бухарин был политически «разоблачен», организационно разбит, но не был еще теоретически дисквалифицирован в глазах партии. Новые «труды красных профессоров», впрочем, бывших учеников самого Бухарина, должны были завершить дело уничтожения всякой славы «теоретика и любимца партии». Таковыми были: сборник статей «Против правой опасности и примиренчества» (Москва – Ленинград, 1929); В. Сорин. «О разногласиях Бухарина с Лениным. Краткий очерк для молодых членов партии» (Москва – Ленинград, 1930); «Фальсифицированный Ленин» («Заметки к книге «Экономика переходного периода») («Ленинский сборник», т. XI, 1929) и т. д. Правда, изданием фальсифицированного Ленина сталинцы ничего не достигли. Как раз из этих «заметок» Ленина на книгу Бухарина, написанную в 1920 году, то есть за год до нэпа, партия узнала, как высоко Ленин ценил Бухарина как теоретика. Среди многочисленных ленинских «правильно», «хорошо», «отлично», на полях книги Бухарина значилось и несколько критических замечаний Ленина. Так, там, где Бухарин писал: «Финансовый капитал уничтожил анархию производства внутри крупнокапиталистических стран», Ленин, подчеркнув слово «уничтожил», пишет сбоку «не уничтожил». Этот взгляд на организованность современного «финансового капитализма» у Бухарина установился еще до революции, его Бухарин защищал против Ленина на VIII съезде партии (1919 г.) в самом докладе о программе партии, от него он не отказывался и при Сталине. Но теперь Сталин теоретические воззрения возводил в степень криминальных преступлений и поэтому мертвого Ленина заставлял бороться против живого Бухарина. Но здесь Ленин оказывал Сталину медвежью услугу. Странным казалось только то, что выпуская Ленина на сцену, Сталин не выключил, при всей прочей фальсификации, общего заключения Ленина о книге: Ленин поздравлял Комакадемию с «блестящим трудом одного из ее членов» (см. названный «Ленинский сборник», т. XI). Сказывалась, видно, старая «проклятая болезнь – беспечность и гнилой объективизм» (Сталин), от которой сам Сталин вылечился окончательно только после ежовщины, когда он приступил к подготовке фальсифицированных изданий не только ленинских, но даже и своих собственных старых сочинений (таково четвертое издание сочинений Ленина и первое издание сочинений Сталина, не говоря уже о скандальном «Кратком курсе истории ВКП(б)».

XXIII. СЛУЧАЙНОСТИ И ЗАКОНОМЕРНОСТИ В КАРЬЕРЕ СТАЛИНА

Заметили ли биографы Сталина целую цепь «случайных событий», которые каждый раз выводили его из прямо – таки рокового положения и служили новой вехой на путях его стремительной карьеры? Положение отчаянное, ужасный дамоклов меч вот-вот готов сорваться прямо на голову Сталина, абсолютно некуда деваться и не от кого ожидать руки помощи. «На этот раз, ты, проклятый, отсюда не уйдешь!» – пророчат ему враги, а он не только выходит из-под меча, но с львиной силой, с волчьей хваткой и с дьявольским коварством направляет тот же меч на голову врагов, злорадствующих зрителей и даже собственных спасителей. Теперь он на переднем плане в позе благодетеля для уцелевших, в образе мстителя против будущих врагов. Он умеет эксплуатировать и «дары судьбы». Случайность объявляет закономерностью, а закономерность сводит к случайности. Его интеллектуальная примитивность недоучившегося семинариста получает ореол всепобеждающего величия и всевидящего гения. Если до очередной «случайности» «он был знаменит только у своих знакомых», как сказал бы Генрих Гейне, то после нее сама слава толкает его на более широкую сцену. Сейчас он снова на трибуне перед толпой, которая, частью с восхищением, частью с недоумением смотрит на его малоимпозантную по внешности, но необыкновенно живучую фигуру триумфатора. Он, знающий, как никто, цену толпе и самому себе, величаво позирует перед толпой и надменно выступает перед врагами. Толпа ему аплодирует за величие, а враги втихомолку вспоминают слова Перикла: «Дело в том, что кичливость бывает и у труса, если невежеству помогает счастливый случай!».
Но сколько же должно быть этих «случаев», чтобы они определили не только непостижимое восхождение одного человека, но и гибель целого поколения?
Первая русская революция. Крайние и тогда бросают в буйствующую толпу заразительный лозунг – «грабь награбленное»! Большевики создают отряды партизан, террористов и вооруженных «экспроприаторов» (слово «грабитель», режущее ухо даже самого грабителя, Ленин заменяет почти академическим иностранным словом «экспроприатор» или сокращенно – «экс»).
Рядовой Джугашвили «случайно» возглавляет грузинских «эксов» и руководит грабежом тифлисского казначейства. Сотни тысяч рублей через будущего министра иностранных дел – Литвинова – переводятся за границу в кассу Ленина. Полиция тщетно ищет грабителей, арестовывает тысячи людей, в том числе и помощника Сталина по грабежу, тифлисского армянина Камо (Тер – Петросяна). Камо арестован за границей, в Берлине, по требованию русского правительства, как грабитель казначейства. Улики против Камо абсолютные и бесспорные. Он должен быть допрошен и выдан русской полиции, чтобы наказать как его самого, так и его руководителем. Для таких преступников царизм знает в революционное время только одно наказание: суточный военно-полевой суд, а на второе утро – виселица. В берлинском полицай – президиуме идут интенсивные допросы, Ленин награбленные деньги столь же интенсивно превращает в пламенные революционные прокламации и бросает в гущу бунтующей России. Джугашвили с видом святого простака и невинного младенца ходит днем по Тифлису, коротает ночи в духанах, а деньги выпрашивает… у агентов тайной полиции. Но страх временами охватывает душу: а что, если Камо вдруг расскажет немцам тайну преступления в надежде на недосягаемость русской полиции и в погоне за славой русского революционера или, что еще хуже, педанты законов и законности – немцы – отдадут Камо в руки законного судьи – русского правительства? Тогда уж не миновать веревки на шею. Но опасения Джугашвили напрасны. Камо объявляется сумасшедшим. Немцы приходят к заключению, что Камо, вне сомнения, преступник, но его сумасшествие тоже несомненно. Под ужасом содеянного преступления он лишился рассудка. Показания умалишенного не могут иметь юридической силы, да и сам он теперь безответственен перед законом. Редкая сенсация для мировой криминальной литературы. «Грабитель тифлисского банка сошел с ума», – кричат газетные шапки, и только тогда Джугашвили вздыхает облегченно. Но не надолго. В один из черных дней сумасшедшего сажают в одиночную камеру тифлисской уголовной тюрьмы. Сейчас уже и Джугашвили уверен: «Все кончено, погиб Камо, погиб и я!» Культурным немцам не угнаться за нашими жандармскими профессорами. Эти выбьют из Камо или дух или полное признание со всеми деталями. Новые допросы, новые «психоанализы» и под конец новые пытки. Но напрасно! «Если когда-нибудь на этой земле люди сходили с ума, то Камо – король сумасшедших», – решает полицейский следователь и направляет его в сумасшедший дом, в палату тихопомешанных Наполеонов. Джугашвили «случайно» ускользает от веревки .
Он ссылается по другому преступлению в Сибирь. Но он бежит. Его опять ссылают подальше, но он опять бежит. Так, уже в общей сложности пять или шесть раз Джугашвили ссылают все дальше и дальше, и каждый раз ему «случайно» удается побег, и он появляется то в Баку, то в Тифлисе, то в Петербурге. Но наконец его загоняют в далекий край (Туруханская ссылка) под «строгий надзор». Побег оттуда считался почти безнадежным делом. Однако и тут «счастливая случайность» снова помогла неугомонному «беженцу». Еще не успел Джугашвили разработать маршрут своего нового побега, как его призывают в армию, но тем временем революция мощной волной прибила его к берегам Невы в апартаменты Смольного дворца в качестве члена ЦК партии большевиков и депутата всесильных Советов рабочих и солдат, но уже не как безвестного Джугашвили, а как будущего Сталина.
Октябрь. Ленин у власти. Все еще малоизвестный, Сталин получает маловажный пост народного комиссара по делам малых национальностей России. У этого министерства нет почти никаких функций. И на малые народы распространяется власть «классических министерств». Сталину делать нечего. Он просто «номинальный министр», да и пост выдуман Лениным специально для него, чтобы отблагодарить за прошлое, но и до настоящего дела не допускать. Слишком примитивен, груб, все еще «экс». Пусть пока что присматривается к другим, как надо управлять «награбленным». Сталин исполнителен, терпелив, лоялен, по – собачьи «предан Ильичу», до приторности вежлив по отношению к сильным, бесчеловечно жесток к «врагам революции». Такому надо дать власть побольше. Сталин – нарком Рабоче – крестьянской инспекции, блюститель законов революции. Враг врагов и бич нового советского бюрократизма. Вернейшее око Ильича.
Гражданская война. Троцкий – полководец Красной Армии, Сталин – уполномоченный по хлебу. Столицы голодают. Сталин с Волги снабжает их хлебом, забранным у крестьян штыками солдат продовольственных отрядов и частей Особого назначения. Сталин снабжает Ленина хлебом и в компенсацию требует, чтобы Ленин снабдил его мандатом, дающим ему власть над Южным фронтом Троцкого . Ленин колеблется, Сталин задерживает хлеб («без мандата ему не дают хлеба!»). Но без хлеба Ленин погиб. Революция удалась из-за лозунга: «Даешь хлеба, хлеба, хлеба!». Пролетариат «победил» и теперь говорит просто и естественно – «давай мой хлеб». А хлеб там, где Сталин. Нечего делать: Ленин посылает Сталину мандат. Сталин посылает хлеб Ленину с приложением своего «гениального» «плана разгрома Деникина». Заодно тут же, пользуясь ленинским мандатом, организовывает военную оппозицию (Ворошилов, Буденный, Егоров и др.) против Троцкого. Троцкий требует убрать лидера «партизан» Сталина. Сталина убирают. Плохо, но он покорно подчиняется. Рано. Надо ждать своего счастья. Не просто ждать, а ковать его. Как ковать? Теми же методами, как потом другие ковали его у самого Сталина: лестью, преданностью, исполнительностью, послушностью, но и подлостью. Сталин скромно, но демонстративно заявляет: «голосуйте за Ильича – не ошибетесь!» (то же твердили потом по адресу Сталина его «соратники»). Так было во время Брестского кризиса, так было во время профсоюзной дискуссии с Троцким, так было во время «рабочей оппозиции» и оппозиции «демократического централизма». Так было всегда после первого ленинского удара. Да, Сталин не просто лоялен, но он глубоко предан.
1920 год. Ленину исполняется 50 лет. Сталин требует публичного празднования даты рождения «великого вождя мировой революции». Ленин хочет показать, что ему чужды внешний блеск, шум и торжественные фанфары. Он старается избежать этого, но Сталин неумолим. В «Правде» появляются юбилейные статьи Троцкого, Бухарина, Зиновьева, Сталина и других. В статьях дается в биографических датах Ленина анализ истории русской революции. Статьи блестящие, торжественные, высокостильные. Самая слабая из них – статья Сталина. Слабая литературно. Но только в этой статье разгадан весь Ленин: «Ленин – вождь, Ленин – организатор, Ленин – идеолог». Весь Ленин вылит в сжатых, льстивых, до упрощенства простых литературных формулах. Ленин – враг фразы и рисовки, впервые увидел себя в зеркале. Нет, Сталин не просто исполнителен, но он и талантливый интерпретатор большевизма! Но Ленин все еще не сдается. Однако враги Троцкого – Зиновьев и Каменев – выдвигают Сталина на пост генерального секретаря ЦК, чтобы руками Сталина выгнать оттуда троцкистов. Ленин все еще колеблется, он против. Собственно, только он и знает Сталина. Знает даже, куда стремится Сталин, а Зиновьев и Каменев считают его просто удобным оружием против Троцкого. Ленин болен уже давно, временами возвращается в Кремль, но почти потерял контроль над партией.
XI съезд партии (1922 г.) – зиновьевцы проводят Сталина «генеральным секретарем» ЦК. Троцкий считает даже ниже своего достоинства придавать какое-либо значение этому «техническому» факту. Ленин сдается, Сталин переселяется в ЦК и тут же приступает к войне против Троцкого. Новые кадры в ЦК. Зиновьевцы и сталинцы на паритетных началах. Глубокая конспирация и глухая борьба. Дело принимает серьезный оборот. Сталин, Зиновьев и Каменев конспирируют даже против Ленина. Больной Ленин, находясь в Горках, требует отчета от Сталина. Сталин отчета не дает. Возмущенные поведением Сталина троцкисты бомбардируют Ленина письмами, но Ленин бессилен. Сталин уже громит своих врагов в Грузии – членов ЦК и руководителей грузинского правительства, многие из которых являются личными друзьями Ленина и Троцкого. Ленин требует отчета, но Сталин его не дает. Тогда Ленин посылает с ультиматумом свою жену Крупскую, но Сталин бесцеремонно выставляет ее из кабинета, да еще обзывает нецензурными словами. Умирающий и бессильный Ленин пишет «Политическое завещание» – убрать Сталина со всех постов в партии – и вдобавок, после «разговора Сталина по телефону с Крупской», краткую записку в ЦК, что он порывает всякие отношения со Сталиным. Теперь судьба Сталина на волоске – авторитет Ленина в партии и ЦК непререкаемый. Первый день возвращения Ленина к работе – последний день сталинской карьеры. Но тут опять помогла «случайность» – Ленин умирает, и Сталин остается.
Еще один, правда, не последний, но самый свежий пример. 1941 год. Война. Триумфальный марш немцев в глубь России. Судьба Сталина и режима на волоске. Она, собственно, предрешена: один на один с Гитлером Сталин бы погиб. Трагическая «случайность»: Рузвельт и Черчилль спасают удачливую голову Сталина – на свое же несчастье.
Если в будущем какой-либо суеверный биограф Сталина возьмется за перо, то таких «счастливых случайностей» он установит уйму. Но я не суеверен и думаю, что в этом хаосе «случайностей» – величайшая закономерность криминальной карьеры Сталина. До конца Сталина могут понять лишь криминалисты и психологи, но никак не историки и социологи.
Но я не могу не указать здесь и еще на одну «случайность», которая имеет прямое отношение к моему дальнейшему изложению.
Один счастливый случай в борьбе Сталина против правых представился еще до того, как он окончательно разделался с врагами в ЦК. Это было 21 декабря 1929 года. Сталину в этот день исполнилось 50 лет. Но отмечать даты рождения или даже юбилеи вождей не принято в партии. Ленинский юбилей был единственным исключением, но то был все-таки Ленин. Молотов, Каганович и Ворошилов решили в полном согласии с амбицией Сталина «легализовать» нового вождя партии. До сих пор все члены Политбюро назывались «вождями партии» и перечислялись всегда в алфавитном порядке. Если же речь шла о каком-нибудь отдельном члене Политбюро, то писали просто: «один из вождей или руководителей партии». Теперь впервые был нарушен и алфавит и вместе с тем ликвидирован «институт вождей» – Сталин объявляется публично «первым учеником Ленина» и единственным «вождем партии». «Правда» была заполнена статьями, приветствиями, письмами, телеграммами о «вожде» (прилагательные вроде «мудрый», «великий», «гениальный» пришли позднее, по мере развития аппетита). Почин «Правды» подхватили другие газеты, за ними – журналы, провинциальные газеты, радио, кино, клубы, вся пропагандная машина партии. Уже во всей прессе завелся стандарт – каждая статья начиналась ссылкой на «вождя» и кончалась верноподданнейшим поклоном по его же адресу. Юдины и Мехлисы, Вышинские и Варги талантливо оспаривали друг у друга пальму первенства по восхвалению Сталина. Но всех этих «академиков» превзошел потом неграмотный акын Казахстана Джамбул, который в той же «Правде» кратко и образно определил, кто такой Сталин: «Сталин – глубже океана, выше Гималаев, ярче солнца. Он – учитель Вселенной!». Вот все это бешеное соревнование во лжи, фальши и виртуознейшей лести началось официально с тех дней. Сталин ответил на все это притворное раболепство краткими, но производящими впечатление строками: «Я готов отдать и впредь за дело партии все свои силы и способности и, если потребуется, и всю свою кровь, каплю за каплей».
Враги Сталина острили тогда – «к чему такая скромность – «капля за каплей» – отдал бы всю кровь сразу!»
Вот в зените этой пропагандной шумихи – 27 декабря 1929 года – Сталин единолично и без решения ЦК произнес смертный приговор многомиллионному российскому крестьянству – так называемому «кулачеству». В речи на конференции «аграрников – марксистов» в этот день Сталин заявил: мы делаем новый поворот в нашей политике и приступаем к «ликвидации кулачества, как класса, на основе сплошной коллективизации». Таких кулаков в стране было, по официальной статистике, 5 миллионов человек и кандидатов в них – «зажиточных и подкулачников» – не менее 13 миллионов. Началась подлинная война на истребление крестьянства. Только тогда, когда я увидел своими глазами в Центральной России и на Кавказе, как проводилась эта «коллективизация и ликвидация», я понял Дедодуба: «в деревне идет настоящая война, хуже гражданской и германской!» Я не стану рисовать здесь ни ужасов этой «войны», ни ее последствий в стране. Об этом хорошо и много рассказано другими свидетелями. Здесь я хочу только сказать о том, как реагировали на «новый поворот» люди правой оппозиции.
Я упомянул, что выступление Сталина последовало неожиданно и без решения ЦК. В решении по сельскому хозяйству, которое принял пленум ЦК за месяц до выступления Сталина («ноябрьский пленум»), ни слова не сказано ни о «новом повороте в политике партии», ни о ликвидации «кулачества, как класса». Там говорится, правда, что «колхозное движение ставит задачу сплошной коллективизации перед отдельными областями», но абсолютно нет ни единого слова о «ликвидации кулачества, как класса», а там, где речь идет об этой части крестьянства, сказано лишь следующее: «развивать решительное наступление на кулака, всячески преграждая и пресекая попытки проникновения кулаков в колхозы» .
Но пропагандная ругань по адресу «кулаков» не сходила со страниц советских газет, начиная уже с VIII съезда партии (1919 г.). Сталин же заявил теперь о «ликвидации», то есть конфискации имущества и земли у пятимиллионного крестьянства (для начала) и выселении его в сибирские тундры без крова, одежды и пищи, причем поголовно – от грудных детей и до глубоких стариков. Даже в мрачные эпохи рабства и работорговли щадили детей, матерей и стариков. Сталин не щадил никого. Такая расправа с крестьянством считалась настолько невероятной, что первое время мы думали, что Сталин сказал это ради красного словца или просто сболтнул лишнее по неосторожности. Когда же выяснилось, что Сталин вовсе не занимался упражнением в красноречии, в верхах партии, не говоря уже об оппозиционных кругах, началось весьма серьезное брожение. Рыков и Томский подали протест в ЦК против «самовольного» выступления Сталина и прямого нарушения решения последнего пленума о политике в деревне. Раскаявшиеся было Угланов, Котов и другие поспешили присоединиться к протесту. От местных секретарей партии и членов ЦК и ЦКК начали поступать недоумевающие телеграммы и запросы. На время создалось неуверенное, почти кризисное положение, когда правые, поймав Сталина с «поличным», могли бы призвать его к ответу как узурпатора власти не только Политбюро, но и ЦК.
Сталин метался между Молотовым и Кагановичем, низы настойчивее требовали разъяснения, члены ЦК считали себя обойденными, но правые ограничились паллиативными мерами «торжественного протеста». О Бухарине ничего не было слышно. Отдав Рыкова и Томского на произвол Сталина, он как бы пассивно мстил им: вот вам, простофили, Сталин. Любуйтесь и катитесь вместе с ним в яму! Но чем больше росли трудности, тем увереннее росла сила Сталина. 5 января 1930 года Политбюро одобряет задним числом речь Сталина и выносит решение «о темпе коллективизации» по всему СССР. Правые воздерживаются. Запросы с низов и недоумения членов ЦК прекращаются. Страна погружается в принудительную и кровавую коллективизацию. Победа Сталина над ЦК – полная. Насколько он победил партию и народ, покажут коллективизация и «ликвидация кулачества». Но тут перспективы – мрачные. Отдельные крестьянские вспышки в связи с «чрезвычайными мерами» на хлебозаготовках осени 1929 года перерастают в грозные тучи крестьянских бунтов по всей стране – в Центральной России, на Урале, в Сибири, в Туркестане, на Кавказе… Происходит второе издание крестьянской революции 1905 года, но без поддержки рабочих города, при молчании интеллигенции, при безучастности внешнего мира… Мужики с вилами бросаются на первые, для них еще диковинные, советские танки (первое «боевое крещение» советские танки получают в войне против собственного народа), женщины – на штыки чекистов, дети истерически плачут на телах умерщвленных родителей, а танки, пушки, пулеметы и штыки безжалостно и с какой-то жуткой планомерностью «коллективизируют» одних, ликвидируют других. Да, это действительно хуже любой войны, которая когда-либо разыгрывалась в истории народов и государств.
«Оперативные сводки» с фронтов этой войны доносят в ЦК: абсолютное большинство крестьянства предпочитает физическую ликвидацию начавшейся принудительной «коллективизации».
«Мудрый вождь» приказывает еще и еще раз нажать, наступить, сломать, разбить «кулацкий саботаж». Но все это тщетно и напрасно. Крестьяне умирают, но не сдаются. Правда, все это неорганизованно, стихийно, без связи и порою безумно. Но каждый миг может объявиться новый Пугачев, и тогда судьба советской власти – в руках такого Пугачева. Страна – крестьянская, армия-тоже. Революция тоже была крестьянско-солдатская, хотя ее узурпировал город, но нынешняя революция может жестоко отомстить городу. Реалисты и трусы из Политбюро, наконец, спохватились. Надо предупредить Пугачева. Теперь уже по решению Политбюро Сталин выступает с новым заявлением в «Правде» – 2 марта 1930 года. Выходит статья Сталина под фарисейским заглавием: «Головокружение от успехов». Оказывается, у большевиков «вскружилась» голова от «больших успехов по коллективизации», и в этом «головокружении» наши местные организации («стрелочник – виноват»!) начали насильственно коллективизировать крестьян. «Это, – говорит Сталин, – является нарушением «ленинского принципа» добровольности в колхозном движении». 15 марта 1930 года выходит и новое постановление ЦК, которое подтверждает статью Сталина и во всеуслышание объявляет о «добровольности колхозного движения».
Оба документа исключительно важны: они удостоверяют то, что происходило в Деревне, и объективно признают банкротство политики ЦК в колхозном движении.
«Нельзя насаждать колхозы силой, – писал Сталин в этой статье и тут же спрашивал: – А что иногда (!) у нас происходит на деле? Можно ли сказать, что принцип добровольности и учета местных особенностей не нарушается в ряде районов? – И тут же отвечал: – Нет, нельзя этого сказать»… В замаскированных формулировках, ссылками на «огромные успехи» Сталин старался в этой статье переложить собственную вину на местные организации. Но и тогда было известно, а впоследствии заявили об этом и официально, что выступление Сталина с «Головокружением от успехов» не было добровольным, личным почином. Оно было продиктовано до смерти испуганным ЦК. Его же собственные единомышленники заявили ему прямо:
– Ты сам заварил эту кашу, ты сам должен ее и расхлебывать!
Во второй своей статье на ту же тему («Ответ товарищам колхозникам») Сталин, встав в невинную позу простого исполнителя воли ЦК, прямо признался :
«Иные думают, что статья «Головокружение от успехов» представляет результат личного почина Сталина. Это, конечно, пустяки. Не для того у нас существует ЦК, чтобы допускать в таком деле личный почин кого бы то ни было. Это была глубокая разведка ЦК. И когда выяснились глубина и размеры ошибок, ЦК не замедлил ударить по ошибкам всей силой своего авторитета, опубликовав свое знаменитое постановление от 15 марта 1930 года».
Сделав это признание о своей «скромной роли» во «всесильном ЦК», но тщательно избегая даже упоминания о своем единоличном приказе о коллективизации 27 декабря, Сталин еще раз делает комплимент Центральному Комитету, без которого «трудно остановить во время бешеного бега и повернуть на правильный путь людей, несущихся стремглав к пропасти» (курсив мой. – А. А.). Сталин во главе ЦК стремглав летел бы в пропасть, если бы ЦК временно не встал над Сталиным, – таков смысл этого признания. Впрочем, такой вывод из этого выступления подтверждает сам Сталин в той же статье, когда констатирует, что
«Вполне реальна опасность превращения революционных мероприятий партии в пустое, чиновничье декретирование со стороны отдельных представителей партии… Я имею в виду не только местных работников, но и отдельных областников, но и отдельных членов ЦК».
Сталин так заканчивает свое признание основной опасности, создавшейся в связи с колхозными восстаниями :
«Опасность состоит здесь в том, что они, эти ошибки ведут нас прямым сообщением к развенчанию колхозного движения, к разладу с середняком, к дезорганизации бедноты, к замешательству в наших рядах… имеют тенденцию толкнуть нас… на путь подрыва пролетарской диктатуры» (весь курсив в цитате мой. – А. А.).
Ведь все это, собственно, было то, против чего предупреждали правые – Бухарин и другие.
Но Сталин не был бы Сталиным, если бы он и это свое очевидное и им самим же косвенно признанное (ошибки «отдельных членов ЦК») преступление не отнес на счет правых. «Левые загибщики являются союзниками правых уклонистов», – безапелляционно заявляет неповторимый «диалектик» Сталин . Обратимся теперь и к самому «знаменитому» постановлению ЦК от 15 марта 1930 г. .
«Полученные в Центральном Комитете партии сведения, – говорится в нем, – о ходе колхозного движения показывают, что… наблюдаются факты искривления партийной линии в различных районах СССР… В ряде районов добровольность заменяется принуждением к вступлению в колхозы под угрозой раскулачивания, под угрозой лишения избирательных прав и т. п. В результате в число раскулаченных попадает иногда часть середняков и даже бедняков, причем в некоторых районах процент «раскулаченных» доходит до 15, а процент лишенных избирательных прав – ДО 15 – 20. Наблюдаются факты исключительно грубого, безобразного, преступного обращения с населением… (мародерство, дележка имущества, аресты середняков и даже бедняков и т. п.)… (в некоторых районах коллективизация за несколько дней «доходит» с 10 до 90%)… (происходит) административное закрытие церквей без согласия подавляющего большинства села… и упразднение в ряде мест рынков и базаров…»
То, что произошло после этого в деревне, было катастрофической иллюстрацией провала сталинской политики. Вот данные из разных советских источников, которые лучше всяких рассуждений демонстрируют масштаб этого провала :
Годы и месяцы Коллективизация всех крестьянских хозяйств в СССР %
Июнь 1928 1,7
Июль 1929 3,9
Октябрь 1929 4,1
Январь (20) 1930 21,0
Март (10) 1930 58,1
Апрель 1930 37,0
Май 1930 28,0
Июнь 1930 24,0
Сентябрь 1930 21,0
Всем этим «головокружением от успехов» ЦК был обязан своему «мудрому» вождю. Но вождь вышел сухим из воды. Цель статьи Сталина и постановления ЦК временный отказ от политики насильственной коллективизации и ускоренной массовой ликвидации «кулачества», чтобы спасти положение, – была достигнута. Политика Сталина позорно провалилась, основная масса крестьянства вышла из колхозов, деревня успокоилась. Но позорно провалилась и политика правых. Небывалые во всей истории сталинизма шансы – шансы силой скинуть сталинский режим – были упущены самым непростительным образом. В условиях, когда решительно все прогнозы правых оправдались, в условиях, когда почти вся Россия ответила на аракчеевскую политику Сталина – Молотова – Кагановича крестьянскими бунтами, в условиях, когда сам Сталин, потеряв голову, метался из стороны в сторону, в условиях, когда Красная Армия, то есть те же крестьяне в красноармейских шинелях, отказывались стрелять в своих братьев, в условиях, когда в местных партийных организациях царила паника, и в самом ЦК растерянность и неуверенность, – в этих условиях единственно правильной политикой была бы политика демонстративного разрыва со сталинским ЦК, политика апелляции к народу. Правда, позже, на своем процессе в марте 1938 года, Бухарин заявил, что он обманывал ЦК, подавая заявление о лояльности с тем, чтобы подготовить и возглавить крестьянские восстания в стране против сталинского режима. Это была чудовищная неправда, вложенная в уста Бухарина самими чекистами. Но зато верно другое. Среди рядовых членов оппозиции, среди московских групп были люди («активисты»), которые требовали от своих лидеров энергичных действий по свержению Сталина, пользуясь крестьянскими бунтами и банкротством сталинской политики.
Как отвечали лидеры на эти требования? Читатель уже знает, как отвечал на это Бухарин. Укажу еще и на другую, не новую, но весьма характерную для сталинской политики черту – на умение маневрировать между «кнутом и пряником». Каждая репрессия широкого масштаба в СССР всегда сопровождалась определенными материальными подачками. Так было и сейчас. Но цель подачек на этот раз была другая – если не вышло кнутом, так заманить крестьян «пряником» в те самые колхозы, против которых они столь решительно и пока успешно восстали. В цитированной выше статье «Ответ товарищам колхозникам» от 3 апреля 1930 года (кстати сказать, никаких вопросов Сталину колхозники не задавали – они были выдуманы самим Сталиным для его излюбленной формы «изложения») Сталин довольно ясно говорит об этом «прянике» :
«На днях Советская власть решила освободить от налогового обложения на два года весь обобществленный рабочий скот в колхозах (лошадей, волов и т. д.), всех коров, свиней, овец и птицу, находящихся как в коллективном владении колхозов, так и в индивидуальном владении колхозников.
Советская власть решила, кроме того, отсрочить к концу года покрытие задолженности колхозников по кредитам и снять все штрафы и судебные взыскания, наложенные до 1 апреля на крестьян, вошедших в колхозы.
Она решила, наконец, обязательно осуществить кредитование колхозов в настоящем году в размере 500 миллионов рублей».
Тут же для еще большей ясности Сталин добавляет: «Этих льгот не получат крестьяне, ушедшие из колхозов». Но каким же образом могут и эти крестьяне получить такие великодушные и щедрые «милости» Сталина?
Сталин прямо отвечает: «Только возвращением в колхозы могут они обеспечить себе получение этих льгот». Я не хочу предвосхитить свое дальнейшее изложение, но я должен сказать в связи с этим и о том, что Сталин сознательно умолчал – постановление ЦК об этих льготах Для колхозников и возвращавшихся в колхозы было принято вместе с другим постановлением, до сих пор не публикованным, но строго проводившимся в жизнь – о применении серии налоговых и экономических репрессий по отношению к тем «беднякам и середнякам» в деревне, которые отказываются добровольно войти в колхозы. Коротко – весь смысл «мирных» репрессий сводился к тому, чтобы упорствующие крестьяне ясно осознали и заявили: «Жить вне колхоза просто невозможно!» Хотя колхозы все еще «бумажные», но сам факт номинального нахождения в колхозах освобождает крестьян от ряда высоких обложений и налогов, да еще они получают кредит (в деньгах, ссудах, в сельскохозяйственном инвентаре и т. д.). Совершенно другое создалось положение у единоличных крестьян – сегодня номинально свободных, но завтра так же обреченных на колхозное ярмо, как и нынешние «передовики». Поэтому прав был Сталин, когда в той же статье писал: «Крестьяне допускают ошибку, уходя из колхозов». В конечном счете и сами крестьяне скоро поняли эту свою «ошибку». Жестокая действительность нанесла смертельный удар иллюзии о возможности оставаться вне колхоза. Стало ясно, что имеются только два пути: один путь – в колхоз, с широкими обещаниями «счастливой жизни»; другой путь в Сибирь, где безжалостный НКВД находится в вернейшем союзе с суровой природой. Третьего пути не было.
Такой скандальный провал политики коллективизации который ясно предвидели и о котором безуспешно предупреждали бухаринцы, вызвал величайшее замешательств в рядах партии. Все видели и чувствовали, что статьи постановления ЦК – это просто громоотводы против наэлектризованной до предела и в партии, и в стране атмосферы. Трудно было бы найти в партии мало-мальски мысляще! го человека, который бы не повторил слов М. И. Калинина сказанных им, по свидетельству Л. Троцкого, по другому поводу:
«Сталин может завести нашу телегу в такую пропасть из которой никому из нас не выбраться».
Но в том-то и заключалась другая характерная черта Сталина, что, заведя однажды партийную телегу в какую либо пропасть, он выходил оттуда через трупы тех, кого в свое время железной рукой в нее запрягал. Так поступил Сталин и на этот раз. Несмотря на то, что крестьянство бунтовало по всей стране, несмотря на то, что партийная масса стала в явную оппозицию к политике ЦК, несмотря на то, что даже ортодоксальнейшие члены ЦК и ЦКК на мест требовали обсуждения чрезвычайного положения на чрезвычайном съезде партии, Сталин – Молотов – Каганович не удосуживались даже созвать пленум ЦК. Не созывали они съезда или пленума ЦК именно в силу этих же обстоятельств.
Между тем срок очередного пленума ЦК уже наступал. Устав партии гласил, что «Центральный Комитет имеет не менее одного пленарного заседания в два месяца» .
Последний пленум был 10 – 17 ноября 1929 года, сейчас прошел уже январь. Но прошел не только январь, а прошло почти восемь месяцев, пока Сталин и сталинцы решились на созыв пленума ЦК, в котором они были в абсолютном большинстве на последнем, ноябрьском пленуме, когда они громили бухаринцев только за то, что те предупреждали против опасной «пропасти».
Сталин, конечно, был прав, отказываясь от созыва пленума. Теперь последний фанатик из его собственного окружения видел, что партия провалилась на коллективизации из-за Сталина и его «ближайших соратников» и что лично он и его друзья должны ответить за этот провал перед пленумом.
В этих условиях созвать собрание высшего учреждения партии – значило совершить политическое самоубийство. Сталин был последним в составе ЦК, кто был бы способен на этот отчаянный шаг. Он избрал испытанный путь – путь аппаратной расправы с теми из своей же среды, которые толкали Сталина на это самоубийство. Аппарат ЦК, собственно «Кабинет Сталина» и Секретариат, по всей стране приступил к перетасовке партийных карт, в течение которой начали выходить из игры не только простые козыри, но и грозные партийные тузы, в том числе те же предположительно опасные члены ЦК и ЦКК на местах и в центре. Были сняты с партийной работы десятки руководителей областей на Украине, в Белоруссии, на Волге, в Сибири. Было сменено партийное руководство туркестанских республик, республик Закавказья, республик и областей Северного Кавказа. Сменили даже московское областное руководство во главе с Бауманом, бывшим до сих пор вернейшим человеком Сталина, который был недавно выдвинут туда прямо из самого «Кабинета Сталина», сначала заведующим деревенским отделом, а потом секретарем МК.
Обвинение против всех стандартное: «левые загибы» в проведении «генеральной линии партии» по коллективизации. Другими словами, Сталин одним выстрелом убивал сразу двух зайцев – ликвидировал своих потенциальных критиков в составе ЦК и на местах, наделив их новой криминальной кличкой «левых загибщиков», а перед крестьянством и рядовой партийной массой реабилитировал себя переложением собственного преступления на голову своих добросовестных исполнителей.
На место снятых редко назначались местные люди. Но и из Москвы посылались преимущественно те, кто прошел стаж партийной работы непосредственно в аппарате ЦК или ЦКК (заведующие и заместители отделов ЦК и ЦКК, инструктора разных отделов, «эксперты» из «Кабинета Сталина»), или из высших партийных школ при ЦК (Коммунистические университеты имени Свердлова, имени Сталина, курсы марксизма, Институт красной профессуры).
Одновременно «Особый сектор» ликвидировал и всякие следы сталинского преступления – все директивы ЦК по коллективизации от конца января 1930 года были срочно возвращены обратно в ЦК через фельдъегерскую связь НКВД из «спецсекторов» обкомов, крайкомов и ЦК национальных компартий и, может быть, уничтожены. Даже в позднейших партийных публикациях ни одна из этих директив не увидела свет, что, конечно, вполне естественно. Именно в директивах ЦК, подписанных лично Сталиным, за январь и февраль фактически аннулировалось известное постановление ЦК в начале января 1930 года о «темпе коллективизации», согласно которому коллективизация в СССР должна была проводиться «планомерно» и в течение почти пятилетнего срока, в зависимости от районов. Под влиянием первого азарта дутых «встречных планов» или, выражаясь словами Сталина, в «головокружении от успехов», сам же Сталин требовал теперь «более ускоренных темпов коллективизации».
За указанный период времени последовало несколько таких директив, которые теперь считали удобным сжигать, вместе с их вольными или невольными исполнителями. Даже больше. Очень многие из местных руководителей поплатились своей партийной карьерой за то, что-либо уклонились от проведения их в жизнь, либо просто не поспевали за «колхозными темпами» Сталина. Их Сталин снимал как «правых оппортунистов на практике». Можно было бы думать, что теперь, когда жизнь вылечила и самого Сталина от его чересчур бурной колхозной лихорадки, он амнистирует хотя бы этих, оказавшихся «правыми на практике», и тем самым отчасти исправит собственную ошибку. Сталин был не таков. Еще ни разу не было случая в его долгой и суровой жизни, чреватой не только блестящими успехами, но и грубейшим ошибками, чтобы Сталин добровольно сказал: «Да, товарищи, вот здесь-то я ошибся». Это, однако, не означало, что Сталин упорствовал в своей очевидной и грубой ошибке. Он ее исправлял, но исправлял втихомолку, без шума, на практике и по возможности за счет тех, кто был вернейшим исполнителем его же ошибочной воли. Тех же, кто сопротивлялся этой воле, а как потом выяснилось, были правы, он уничтожал с еще большей жестокостью, потому что они оказались правы.
Так в тридцатых годах к власти двинулось на место «правых» бухаринцев и «левых загибщиков» новое, послеоктябрьское поколение большевиков – аппаратчики ЦК (Маленков, Хрущев, Щербаков, Михайлов, Суслов, Пономаренко, Патоличев, Козлов), «красные директора» предприятий (Булганин, Первухин, Малышев, Тевосян, Сабуров, Ефремов), чекисты (Берия, Багиров, Круглов, Абакумов, Меркулов, Серов), «академики» и «красные профессора» (Мехлис, Юдин, Митин, Панкратова), сталинские «дипломаты» (Громыко, Малик, Смирнов, Зорин, Семенов). Этот список мог бы быть доведен до сотни менее известных имен. Я ограничиваюсь указанием на характерных и ведущих представителей каждой из перечисленных групп. Сознательно обхожу армию, так как ее командный состав после ликвидации троцкистов оставался постоянным и некоторым образом «вне политики» до самой «ежовщины».
Это новое поколение, свободное от прошлых «ошибок» и уклонов, без амбиции и без своеволия, исполнительное и преданное, действующее и не рассуждающее, а главное – выросшее тут же на глазах самого Сталина с «коллективной биографией» – было способно на все, кроме одного самостоятельного мышления.

XXIV. МОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ В «ПРАВДЕ» ПО НАЦИОНАЛЬНОМУ ВОПРОСУ

Я должен сделать здесь некоторое отступление, чтобы изложить один характерный эпизод, связанный с моей личностью.
Внимательный анализ документов партии и особенно их сличение с живой практикой в национальных районах СССР не оставляли никакого сомнения в том, что так называемая «национальная политика» сталинского руководства есть политика пустых деклараций, отличающаяся только своей эластичностью и «косвенными путями», как выражался Сталин. По этому вопросу я и решил выступить со статьей во время дискуссии накануне XVI съезда. Я не отвергал национальной политики партии ленинского периода (X и XII съезды партии), а требовал возврата к ней, главное – практического проведения в жизнь того, что много раз декларировалось на бумаге. На X и XII съездах партии (1921 – 1923 гг.) были выдвинуты лозунги: «надо помочь национальным окраинам России догнать ушедшую вперед центральную Россию в хозяйственном и культурном отношении» и «ликвидировать фактическое неравенство народов России». Я писал, что нынешние темпы нашего хозяйственного и культурного строительства не обеспечивают выполнения этих ясных и четких директив X и XII съездов партии не только за эту пятилетку, но и за ближайшие пятилетки. Но самым главным в моей статье было другое: я отвергал коллективизацию для национальных районов СССР. Моя работа еще не была закончена, когда в «Правде» появились «Тезисы Политбюро» по будущим докладам на XVI съезде партии Яковлева (тогда – наркомзем СССР), Куйбышева (тогда – председатель ВСНХ), Шверника (тогда – председатель ВЦСПС). Я решил переделать свою статью в плане «лояльной» критики тезисов ЦК. Правда, я шел на большой риск: за такую лояльность меня могли исключить из партии, а значит и из ИКП. На ноябрьском пленуме было решено, что «пропаганда взглядов правого оппортунизма несовместима с пребыванием в ВКП(б)». Выступление против коллективизации, хотя бы в национальных районах СССР, конечно, считалось самым «махровым оппортунизмом». Но при моих настроениях трудно было считаться с каким-либо риском. Он выглядел как подвиг. Сорокину я не говорил, что готовлю статью по национальному вопросу, а когда она была готова, положил ее ему на стол. Хотя Сорокин внимательно следил за моими «успехами» в «разочарованиях», но статья явилась для него полнейшим сюрпризом. Как сейчас помню его первую реакцию. Сорокин внимательно прочитал всю статью, временами возвращаясь к отдельным страницам и мыслям. По выражению его лица нельзя было понять, что меня ожидает в конце – ядовитый смех или торжественная похвала. Сорокин наконец кончил чтение и произнес свой приговор кратко: гора пошла к Магомету! Поздравляю! и крепко пожал мне руку. Не только мое национально – политическое, но и авторское самолюбие было польщено. Прямо по пути от Сорокина я опустил готовый конверт со статьей в «Правду» в почтовый ящик на Тверской.
Однако прошли дни, прошла неделя, но моя статья не появлялась. При встречах Сорокин спрашивал, послал ли я статью в «Правду». Я отвечал уклончиво – еще нет, «дорабатываю» и пошлю. Началась вторая неделя. Я каждый день ранним утром бегаю к газетному киоску. Беру газету, быстро и с волнующим нетерпением пробегаю оглавление «Сегодня в номере», потом перелистываю газету и разочарованно комкаю ее в руках – нет и нет! Ясно, что мое «творчество» направили по назначению – в редакционную корзину бдительного Мехлиса в лучшем случае, в бюро Ярославского – в худшем. «Худшее» и есть самое трагикомическое: я попросту сделал донос на самого себя!
Я перестал бегать по утрам за газетой. Наводить справки в редакции не позволяло самолюбие. Но «ура» и «увы» одновременно: 22 июня 1930 г. читаю «Сегодня в номере» «Правды»: А. Авторханов «За выполнение директив партии по национальному вопросу». Статья напечатана как первая и основная в «Дискуссионном листке» No 17. Она занимает почти три колонки «Правды». Выброшены только некоторые острые места, особенно персональная критика по адресу членов Политбюро А. Андреева и Л. Кагановича, которым было поручено Центральным Комитетом провести первую, «опытную» «сплошную коллективизацию» в СССР. Я собрал очень много материала о том, как проводилась секретарем крайкома Андреевым и командированным ему на помощь Л. Кагановичем эта «опытная расправа» с крестьянством на Северном Кавказе. «Правда» разрешила мне критиковать «тезисы Политбюро», но не практику Андреева и Кагановича. Поэтому в конце статьи вместо бомбы получился куцый хвост. Но я был доволен и этим. Чтобы не утомлять читателя, я не стану цитировать здесь отдельные места этой статьи, тем более, что ее содержание я уже в основном рассказал выше. Но я никак не могу пройти мимо той реакции, которую она вызвала у официальной партийной верхушки: сначала в ряде статей в «Правде» против меня, а потом в ИКП. Из критики я остановлюсь сначала на статье новоявленного теоретика партии по национальному вопросу – Коста Таболова (Таболов был членом постоянной «национальной комиссии» ЦК, потом секретарем обкома партии в Алма-Ате, где он и был ликвидирован Ежовым и Маленковым). 26 июня 1930 года в «Правде» появилась статья («Дискуссионный листок» ? 21), в которой он резко обрушился «с позиций партии» на известного деятеля партии Диманштейна за его передовую в журнале «Революция и национальности» и на меня за статью в «Правде». Вот наиболее характерные возражения мне Таболова:
«Но если т. Диманштейн переоценил наши успехи, поспешил умалить значение национального вопроса, объявил его в основном решенным, то т. Авторханов перегнул в обратную сторону, смазал наши успехи в национальной политике.
В своей статье т. Авторханов пишет: «Нынешние темпы нашего культурного и экономического строительства в национальных районах и имеющиеся достижения не обеспечивают выполнения весьма ясных и практических директив X – XII съездов (1920 – 1923 годы) партии не только за эту пятилетку, но и за ближайшие пятилетки».
Процитировав эти слова, Таболов восклицает:
«Итак, даже «за ближайшие пятилетки» существующие темпы не обеспечивают, по мнению т. Авторханова, успешного выполнения решений X – XII съездов партии! Отсюда у т. Авторханова требование сверхфорсированных темпов для национальных окраин, если даже они хозяйственно не целесообразны.
Первая ошибка этой формулы т. Авторханова заключается в том, что условия самой отсталой Чечни он неправильно распространяет на все окраины.
Во-первых, неверно, что успешное выполнение решений X и XII съездов требует ряда пятилеток, ибо часть решений этих съездов уже сейчас выполнена полностью (?!); во-вторых, т. Авторханов отрывает национальную политику от общей политики партии; в-третьих, т. Авторханов явно замазывает громадные достижения в национальной политике пролетариата… В-четвертых, недооценив наши успехи, развивая пессимизм, т. Авторханов дает пищу представителям местных националистов в их нападках на партию».
Прочитав мне такую «глубокомысленную» нотацию, Таболов переходит к «колхозным делам» и начинает декларировать от имени партии, то есть от имени той «партии в партии», в которой он тогда состоял:
«Партия против подмены крупных вопросов политики партии якобы национальными соображениями, против преувеличения особенностей республик и национальных областей, против замалчивания наших успехов. Партия против местного национализма – разновидности оппортунизма в национальных окраинах. Национальный вопрос на новом этапе должен охватить такой лозунг партии, как ликвидация кулачества, как класса, на базе сплошной коллективизации… Неправ т. Авторханов, когда противопоставляет землеустройство задачам создания тозов (тоз – «товарищество по совместной обработке земли», – А. А.) и артелей в национальных окраинах. Авторханов пишет:
«Если бы мы начали подходить к массовому колхозному движению в национальных районах с тозов и артелей, то это было бы не по-ленински – начать надо с простейшего и пока неразрешенного – с землеустройства».
Приводя эту цитату, Таболов «победоносно» комментирует:
«Землеустройство, не ускоряющее социалистическую переделку деревни, а увековечивающее индивидуальное хозяйство!»
Заканчивая свою статью, Таболов решил почему-то еще раз вернуться к моему первому тезису, который он так «добросовестно» разобрал:
«В своей статье («Дискуссионный листок» No 17) т. Авторханов пишет:
«Надо поставить теперь, в реконструктивный период, перед собою практическое, более чем форсированное устранение фактического неравенства национальностей… Нельзя утверждать, что все, что хозяйственно нецелесообразно и не эффективно в данное время пролетарская революция не делает».
Характерно, что тут же выдвигается требование провести все это «практически». Спрашивается, разве мы до сих пор решали задачу устранения фактического неравенства непрактически?»
Забегая несколько вперед, хочу указать, что самоуверенный Таболов и его друг Мехлис тут попали впросак. Каково должно было быть их удивление, когда они в решении XVI съезда партии по докладу Сталина прочли буквально следующее :
«Партия должна усилить внимание к практическому проведению ленинской национальной политики, изживанию элементов национального неравенства и широкому развитию национальных культур народов Советского Союза» (весь курсив в цитате мой. – А. А.).
«Ученый» Таболов при всем своем усердии выслужиться перед Сталиным все-таки не разгадал основного смысла моего выступления. С этой задачей блестяще справился один из «экспертов» по национальному вопросу в «Кабинете Сталина» – Лев Готфрид. 30 июня 1930 года (то есть уже после открытия съезда) он выступил в «Правде» со статьей на ту же тему.
Таболова я знал лично. Знал, что он метит туда же, куда метили тогда совсем не влиятельные Митин и Юдин или еще менее их заметные Хрущев и Маленков, то есть в члены ЦК.
Готфрид находился у самой цели. Если он и не был формально членом ЦК, то он был чем-то большим – членом «Кабинета» самого Сталина.
Статья Готфрида называлась: «О правильных и правооппортунистических предложениях т. Авторханова». Соответственно она состояла из двух частей: моя критика практики и уровня национально – культурного и хозяйственного строительства на окраине СССР признавалась правильной, даже дополнялась новыми фактами и данными ЦК партии (это был и прямой ответ «ура – оптимизму» Таболова), но мое требование отказаться от коллективизации в национальных республиках и областях не только категорически отвергалось, но и квалифицировалось как самый злокачественный правый оппортунизм, то есть такое преступление, за которое тогда без всяких церемоний исключали из партии, снимали с работы или с учебы.
Позволю себе привести выдержки и из этой статьи, заранее прося у читателя извинения, если они покажутся ему длинными и скучными.
Л. Готфрид пишет:
«В «Дискуссионном листке» No 17 напечатана статья т. Авторханова «За выполнение директив партии по национальному вопросу». Автор совершенно правильно и своевременно заостряет внимание партии на особой необходимости именно теперь подвести итоги выполнения директив X и XII съездов партии по национальному вопросу и поставить в нынешний реконструктивный период перед собою практическое, более чем форсированное устранение фактического неравенства национальностей.
Имеется острейшая необходимость в том, чтобы в тезисах съезда этот вопрос нашел свое четкое освещение. Мы не согласны с мотивировкой т. Авторхановым этой необходимости только как «жертвы». Извините, партия никогда так не ставила вопрос об индустриализации национальных окраин.
Это не жертва, а единственно возможная в СССР и единственно правильная политика… Очень полезно не забывать в этой связи известное выступление Владимира Ильича, когда он говорил, что «поскрести иного коммуниста и найдешь великорусского шовиниста…»
Сопротивление чиновнических, бюрократических элементов госаппарата и хозорганов в коренизации огромно (коренизация – привлечение коренного населения в аппарат. – А. А.).
Тов. Авторханов прав, когда указывает на весьма скромное количественное достижение в этой области. Но сопротивление идет не только по этой линии. Когда узбеку, туркмену, таджику удается попасть на завод, то он большей частью обречен на вечное пребывание в чернорабочих… Мы можем смело сказать, что внутри многих совхозов Средней Азии внешняя обстановка очень и очень пахнет колонизаторством, например, в совхозе «Савай» все местные рабочие – националы используются исключительно в качестве чернорабочих на тяжелой ирригационной работе. Один рабочий – узбек (единственный квалифицированный), работавший на сеялке, обученный этому делу на специальных агрокурсах, был переведен тем не менее на черную работу. На вопрос – почему? – администрация ответила, что его готовили для колхозов и мы хотим его заставить уйти в колхоз…»
Теперь Готфрид переходит к сути дела:
«Соглашаясь целиком с теми вопросами, которые поднял т. Авторханов в отношении индустриализации национальных районов СССР, мы должны категорически возразить против явно ликвидаторской и правооппортунистической теории и предложений Авторханова по вопросу о путях коллективизации национальных окраин, и в том числе Средней Азии.
Цитируя известное место из статьи Сталина о нарушении ленинского принципа учета разнообразных условий различных районов СССР, а также утверждая, что «в национальных районах массовые выступления мы имеем в больших масштабах, чем в русских», наш автор полемизирует по следующим местам в тезисах тов. Яковлева – наряду с артелью: «В некоторых районах незернового характера, а также в национальных районах Востока, получит на первое время массовое распространение товарищество по общественной обработке земли, как переходная форма к артели» (тезисы т. Яковлева).
Тов. Авторханов в противовес этой установке выдвигает свои предложения о путях подготовки к массовому колхозному движению в национальных районах. Он говорит: «Мы думаем, что эта подготовительная работа к массовому колхозному и тозовскому движению должна начаться с самого начала – с землеустройства». «Если бы мы, – продолжает автор, – начали подготовку к массовому колхозному движению с тозов, то это было бы не по-ленински. Начать нужно с простейшего и пока неразрешенного – с землеустройства…» Уже по этому ошибочно т. Авторханов олицетворяет земельную реформу в Узбекистане с землеустройством… А что выходит, если пойти по пути, предлагаемому тов. Авторхановым? Это означает снятие всерьез и надолго лозунга сплошной коллективизации в национальных районах… т. к. это землеустройство будет землеустройством индивидуальных крестьянских хозяйств, оно зафиксирует статус-кво… Мы не можем также не указать тов. Авторханову на необходимость дифференцировать то место статьи, где он говорит, что массовые и даже антисоветские выступления мы имеем «в больших масштабах в национальных районах, чем в русских», ибо известно, что Казахстан и Средняя Азия не одно и то же, что именно под руководством ЦК ВКП(б) исправление действительно имевших место политических ошибок в колективизации в Средней Азии, обеспечило выполнение посевных планов… Вот почему мы не можем расценивать это предложение тов. Авторханова иначе, как попытку потащить партию назад, и в сторону от генеральной линии партии, на ту самую дорожку, о которой ноют и скулят все правооппортунистические элементы».
Дав чисто ортодоксальную сталинскую квалификацию смысла моей статьи, Готфрид переходит в грозное наступление и при этом считает себя достаточно компетентным, чтобы поставить диагноз и моей личной «политической болезни». Вот этот «диагноз»:
«Тов. Авторханов определенно заболел правооппортунистической близорукостью и паническим настроением. Он не видит того, что уже есть в национальных окраинах, а «не признавать того, что есть, нельзя, – оно само заставит себя признать» (Ленин).
Почему мы так резко возражаем тов. Авторханову? Да хотя бы потому, что «время более трудное, вопрос в миллион раз важнее, заболеть в такое время – значит рисковать гибелью революции» (Ленин, из речи на XIII съезде партии против тов. Бухарина). Предательские уши правых дел мастера торчат из рассуждений Авторханова о путях коллективизации национальных окраин…»
После такого выступления «Правды» слово обычно переходило к чекистам, и там уже с «предателями» разговаривали другим языком и при помощи более веских аргументов. Пока что слово было предоставлено Ленину, а я сам поставлен в косвенную связь с «тов. Бухариным». Намек был слишком прозрачным, чтобы я мог себя утешать. К тому же, началась «психическая атака» и изнутри Института.
Как только в этот день утром я появился в Институте, толпа из породы Юдиных взяла меня в «штыки»: «Товарищ мастер правых дел! Сколько вам платит товарищ Бухарин?», «Товарищ красный профессор, покажите ваши предательские уши!» Один даже вплотную подошел ко мне, стал лицом к лицу и, приставив растопыренные пальцы к собственным ушам, начал выть по-ослиному. Раздался хохот толпы. Я полез в драку. Позже я встретил Сорокина. Я был в страшном волнении. Он уже был проинформирован об инциденте, читал и статью против меня. Ко всему этому он знал, что если я сегодня стал «дважды героем» дня, то не без его личного влияния. Он предложил мне поехать с ним в «одно место». Через час мы сидели в том же ресторане на Арбате, в котором он впервые начал «просвещать меня». «Плоды» этого «просвещения» уже были налицо: «предательские уши», публичная травля, открытое «мордобитие». Сорокин заказал нам пиво и пельмени. Я потребовал водки.
– Что с тобой, ты же ведь водки не пьешь? – спросил Сорокин с деланным недоумением.
– Для полноты картины, – ответил я и добавил: – правильно говорят люди: «тут без пол – литра не разберешь!»
На столе появился графинчик. Я наполнил две рюмки и, не дожидаясь ни закуски, ни Сорокина, почти одним глотком выпил полную рюмку. По телу медленно поползли «мурашки» алкоголя. Еще одна, другая… Мозг начал бешено работать, даже чересчур… Чувство обиды за сегодняшнее оскорбление стало еще тяжелее, чувство мести еще более жгучим. Потом я мысленно перенес толпу институтских ослов на всероссийскую арену, в туркестанские пески кавказские горы, где она или такая же, как она, организованная банда олицетворяет «диктатуру пролетариата». Если жгучая ненависть к такой банде называлась, по Готфриду, «предательством», то предателем я стал задолго до его статьи.
– Ну вот и спасибо, что воевали за такую советскую власть, товарищ Сорокин, – высказал я официальным тоном свой вывод Сорокину, как будто он следил за незримой работой моего мозга и лично нес ответственность за нынешний режим.
– У каждого народа бывает, как сказал немецкий мудрец, только такая власть, какой он достоин. У прусских юнкеров ее жестокость компенсировалась их рыцарством, а у наших кремлевских башибузуков – подлость затмевает жестокость. Я должен тебя разочаровать – за власть этих подлецов я не воевал. Но если она сегодня временно утвердилась, Гегель глубоко прав – мы ее достойны. Если в миллионной партии нет двух десятков Тарасов Бульб, которые могли бы сказать: «мы тебя родили – мы тебя и убьем», значит, мы все подлецы. Но идеалы нашей революции так же мало повинны в практике сталинцев, как Христос в жестокостях средневековой инквизиции. Вывод? Поскольку «Тарасов» нет, а с корабля первыми бегут сами «капитаны», то остается только уйти в глубокие катакомбы, как шли первые христиане в Риме. Нет. Это оккупация нас, партии и страны, полицейскими штыками внутренних иностранцев. Она будет продолжаться ровно столько, сколько нам необходимо времени, чтобы выстрадать собственную подлость.
Так рассуждал теперь Сорокин. «Новая философия» Сорокина не оставляла никакого сомнения в том, что безоговорочная капитуляция бухаринцев на происходящем съезде – уже решенный вопрос.
Сорокин не был готов к капитуляции, как и десятки других людей из его окружения, но это были люди без ярких и больших имен в партии и стране. Как раз для «революции сверху», для того «государственного переворота», о котором мечтал Сорокин, нужны были не столько яркие лозунги, сколько громкие имена.
«Капитаны» (лидеры группы Бухарина) решительно отказались дать для этого свои имена. Все еще юридический председатель Советского правительства Рыков – не хотел стать им и фактически. Все еще гигантский авторитет в партии – Бухарин – испугался собственного авторитета. Власть Сталина, которая с осени 1929 года до поздней весны 1930 года переживала глубочайший кризис, была спасена не мудростью сталинцев, а доктринерством бухаринцев.
Мне напрашивается на язык слово «трусость». Но я не хочу быть несправедливым. Величайшим трусом всех времен и народов даже Сталин стал только после своей победы. До нее он так же смело и безоглядно рисковал своей жизнью, как и его нынешние противники. Нет, это не были трусы. Это были рабы общего их со Сталиным учения – «социальной революции», «диктатуры пролетариата» и «социализма». Разница заключалась в том, что Сталин, придя к власти, просто бросил все это в мусорный ящик истории, а бухаринцы все еще хватались за мираж.
Мы сидели долго и как бы подводили итоги крушениям наших иллюзий. Это были итоги бесславной гибели последней оппозиции в ВКП(б). Что же касается моих личных политических и «психических» невзгод, то Сорокин меня «успокоил», что атаки на меня в связи с создавшимся на съезде положением не прекратятся до моего публичного отказа от своих мнимых ошибок.
– Впрочем, руководствуйся велением собственной совести, – добавил он.
Через несколько дней я решил руководствоваться инстинктом самосохранения. Этому предшествовали следующие события.
На второй день, 1 июля, меня вызвали на заседание бюро ячейки ИКП. На повестке дня стояло два вопроса:
1. О правооппортунистическом выступлении т. Авторханова в «Правде».
2. О хулиганском поступке т. Авторханова в ИКП.
Присутствовали почти все члены бюро, в том числе
и Сорокин. По первому вопросу разговор был короткий: председательствующий задал мне два вопроса: 1) признаю ли я свое выступление в «Правде» правооппортунистическим, 2) если да, то готов ли я признать это выступление ошибочным?
Попутно, намеком, председатель дал понять, что от моих ответов зависит и решение по второму вопросу.
Я совершенно спокойно, но довольно решительно ответил:
– Поскольку я нахожу первый вопрос провокационным, то я отказываюсь отвечать на второй вопрос.
Председатель перешел в наступление.
– Вы утверждаете, что колхозы не подходят для национальных республик и областей, вы пишете, что партия не должна там проводить политику сплошной коллективизации и ликвидации кулачества, как класса, на ее базе. Вы говорите, что партия должна проводить там политику землеустройства, то есть политику увековечения индивидуальных хозяйств. Что же, вы хотите убедить нас в том, что это не правооппортунистическая теория? Вы хотите, чтобы партия имела две политики: одну, ленинскую, – для русских, другую, бухаринскую, – для национальностей?
– Все это ваша личная интерпретация, построенная на фантазии Таболова, Готфрида и других, а потому и не авторитетная. Для меня единственный авторитет в данном случае съезд партии. Политику землеустройства как раз и огласил XV партсъезд, – отвечаю я.
– А товарищ Сталин для вас не авторитет? – ехидно спрашивает кто-то из членов бюро.
– Больше, чем для вас, – отвечаю я с намеренным желанием задеть его.
– Но тогда прочтите, что сказал товарищ Сталин на XVI съезде о землеустройстве. Через четыре дня после появления вашей статьи товарищ Сталин прямо сказал: «Партия пересмотрела метод землеустройства в пользу колхозного строительства». Согласны вы с этим?
Это был прямой, острый и самый неприятный для меня вопрос. Сталин, который безусловно следил за нашей дискуссией, действительно сказал то, что цитировал член бюро.
Положение мое было критическим. Все взгляды устремились на меня. Малейшая неосторожность, оплошность или горячность могла меня погубить. Ожидаемое мною с самого начала спасение пришло вовремя. Поднялся Сорокин.
– Я чувствую, что разбор дела товарища Авторханова мы ведем слишком однобоко и придирчиво. Вопрос о его статье надо разделить, как это сделал и товарищ Готфрид, на две части.
Первая часть – это чрезвычайно деловая и правильная постановка вопроса о необходимости усиления внимания партии к национальному вопросу и национальной политике. В этом не ошибка, а заслуга товарища Авторханова. Об этой части статьи товарища Авторханова в ЦК отзывались очень положительно, о чем мне лично рассказывал сам товарищ Готфрид. ЦК, как и мы с вами, находит ошибочной тенденцию второй части статьи – рекомендацию политики землеустройства вместо коллективизации для национальных республик. Поэтому, по прямому поручению ЦК, товарищ Готфрид уже поправил ошибку товарища Авторханова. После всего этого объявить его «правым оппортунистом» – значит сознательно толкать молодого члена партии в пропасть. Я предлагаю вообще снять с обсуждения данный вопрос, а так как второй вопрос связан с первым, то ограничиться здесь взаимным извинением обоих…
Выступление Сорокина вызвало бурные прения. Забыв на время меня, начали атаковать его. Пошло в ход и роковое слово «примиренец», начали громить «примиренца» Сорокина. Приняли и для меня и для Сорокина совершенно неожиданное решение:
1. Исключить т. Авторханова «как перерожденца» и «правого оппортуниста» из партии и поставить вопрос перед ЦК об исключении его из Института.
2. Объявить т. Сорокину выговор за примиренческое отношение к правому оппортунизму.
Второй вопрос повестки дня – о моем «хулиганстве» – механически отпал.
На другой день, это было уже 2 июля, мы с Сорокиным (я – как «оппортунист», а он – как мой «примиренец») поехали в ЦК. В перерывах съезда сумели поговорить со Стецким. Стецкий внимательно выслушал наши объяснения по поводу заседания бюро и его решения, но вдаваться в детали дела не стал.
– Ваш спор уже решен резолюцией съезда по докладу товарища Сталина, – сказал Стецкий и сослался на соответствующие места названной резолюции. Места эти были весьма определенны и недвусмысленны:
«Правые оппортунисты, решительно выступавшие против коллективизации, попытались использовать трудности колхозного движения и антисередняцкие перегибы для новой атаки Центрального Комитета и его политики. За последнее время наблюдался ряд новых вылазок обанкротившихся правых оппортунистов, пытавшихся дискредитировать всю работу партии в деле коллективизации, проповедовавших теорию самотека в колхозном движении и ликвидаторское отношение к основным лозунгам партии на данном этапе социалистического строительства: к лозунгам сплошной коллективизации и ликвидации кулачества, как класса… (курсив мой. – А. А.)
…XVI съезд поручает ЦК партии… неуклонно проводить ликвидацию кулачества, как класса, на основе сплошной коллективизации по всему Советскому Союзу».
«Съезд объявляет взгляды правой оппозиции несовместимыми с принадлежностью к ВКП(б)» (курсив мой. – А. А.).
Процитировав эти места, Стецкий обратился ко мне:
– Это решение съезда, обязательное для каждого из нас. О землеустройстве вообще у нас теперь и речи нет. Именно вашу статью имел в виду Сталин, когда положил конец дискуссии – «партия пересмотрела метод землеустройства в пользу колхозного строительства», а съезд добавил – «по всему СССР». Отсюда для вас один вывод: пойдите в редакцию «Правды» и немедленно признайте свою «грубейшую» (слово «грубейшую» Стецкий подчеркнул) правооппортунистическую ошибку.
Но не спросив даже, согласен ли я признать такую ошибку (это, видно, казалось ему совершенно естественным), он вызвал своего секретаря и в нашем же присутствии продиктовал телефонограмму: «Секретарю бюро ячейки ИКП. Прекратите травлю т. Авторханова. Уничтожьте протокол о тт. Авторханове и Сорокине. Исполнение сообщить. По поручению ЦК – Стецкий».
После этого – 4 июля 1930 года в «Правде» появилось следующее мое «Письмо в редакцию»:
«Тов. редактор!
В своей статье «За выполнение директив партии по национальному вопросу» (см. «Правда», «Дискуссионный листок» No 17) я допустил грубейшую правооппортунистическую ошибку, утверждая, что подготовка к колхозному движению в национальных районах и окраинах должна начаться с землеустройства. От этого своего тезиса я отказываюсь. Совершенно правильно ставит вопрос относительно национальных окраин и районов т. Яковлев, где сказано, что «наряду с артелью в некоторых районах незернового характера, а также в национальных районах Востока, может получать на первое время массовое распространение товарищество по общественной обработке земли, как переходная форма к артели», тем более, что «партия пересмотрела метод землеустройства в пользу колхозного строительства» (из доклада т. Сталина на XVI съезде партии).
В правильности генеральной линии партии как в области индустриализации, коллективизации сельского хозяйства и решительной борьбы на два фронта – в первую очередь против главной опасности – правого уклона, так и в области национальной политики, у меня никаких колебаний и сомнений нет.
С коммунистическим приветом – А. Авторханов».
В самом начале сталинской диктатуры по СССР гуляли «шесть заповедей безопасности» советских граждан:
1. Не думай.
2. Если подумал, не говори.
3. Если сказал, не записывай.
4. Если написал, не печатай.
5. Если напечатал, не подписывай.
6. Если подписал, откажись.
Письмом в редакцию «Правды» я отрекся от своей «грубейшей правооппортунистической ошибки» и тем самым попытался выполнить требование «шестой заповеди» и поправить свое пошатнувшееся положение в Институте.
Но письмо помогло только отчасти.
Случилось то, чего я больше всего боялся. Через недели две или три я был вызван к заведующему пресс – бюро ЦК Сергею Ингулову. Меня принял один из его помощников, который сухо сообщил суть дела:
– Решением ЦК вы отозваны из ИКП в распоряжение национального сектора пресс – бюро, а что вы должны делать там, вам расскажет товарищ Рахимбаев (Рахимбаев был заведующим этим сектором).
– Есть у меня шансы вернуться обратно на учебу или пока это все? – спрашиваю я.
– У вас есть все шансы подчиняться партийной дисциплине и это пока что все, – ответил помощник Ингулова.
Сказано это было тоном, подчеркивающим нежелание продолжать разговор на данную тему. И я был достаточно благоразумен, чтобы прекратить его.
«Судьба играет человеком», – говорили раньше.
«ЦК играет коммунистом», – утверждали теперь.
Кто не подчинялся этой игре, оказывался в тайге.
Я предпочел игру.

Часть вторая

ТРИУМФ СТАЛИНА

I. ПРОПАГАНДНАЯ ЛАБОРАТОРИЯ ЦК ПАРТИИ

ЦК в жизни большевистской партии на разных этапах ее истории играл разную роль. До прихода большевиков к власти Ленин больше значения придавал центральному органу печати (ЦО), чем ЦК.
Так, например, после раскола партии на втором ее съезде (1903 г.) на «большевиков» и «меньшевиков» Ленин в ЦК не вошел, а посадил туда своих помощников (Кржижановский и др.). Сам же Ленин предпочел войти в состав редакции центрального органа партии – газеты «Искра» (Ленин, Плеханов, Мартов). Когда же Мартов, лидер меньшевиков, отказался войти в такую редакцию и требовал сохранения старой редакционной «шестерки», отвергнутой «большевиками», – Плеханов, Ленин, Мартов, Засулич, Потресов, Аксельрод, – а Плеханов в этом споре стал на сторону Мартова, Ленин вышел из редакции и предложил кооптировать себя в состав ЦК, что и было сделано.
На III чисто большевистском съезде (Лондон, 1905 г.) Ленин был избран и в ЦК и в центральный орган печати, но не попал в состав ЦК на IV, так называемом «объединительном», съезде (Стокгольм, 1906 г.). На V съезде партии (Лондон, 1907 г.) Ленин был избран лишь в кандидаты членов ЦК (членом ЦК от большевиков был избран, например, Зиновьев). Однако Ленин постоянно избирался в состав партийной редакции, которой он придавал решающее значение и куда он постоянно стремился. Печать Ленин ставил выше всего. Как раз Ленину принадлежит знаменитое большевистское определение роли печати: «газета не только коллективный пропагандист, но и коллективный организатор» («Что делать?»).
Положение резко изменилось накануне, во время и после революции.
Ленин, который первым из русских революционеров сформулировал свой знаменитый «организационный план революции» словами «дайте нам организацию революционеров – мы перевернем всю Россию» (идея «профессиональных революционеров» в той же работе «Что делать?»), Увидел в Центральном Комитете «Центральный штаб» революции. Со времени «пражской конференции» большевиков 1912 года Ленин не только сам входит в ЦК, но и юридически возглавляет его до самой смерти. Соответственно меняются функции ЦК. Если раньше он считался техническим исполнительным органом партии, то теперь он – орган диктатуры партии, а в условиях октябрьской победы большевиков и орган государственной «диктатуры пролетариата».
Следующие два определения, данные большевиками в разное время значению ЦК партии, довольно ясно говорят о роли этого органа в структуре партии и государства:
1. По словам Сталина , «требовать от ЦК, чтобы он не предпринимал никаких шагов, предварительно не опросив провинции, значит требовать, чтобы ЦК шел не впереди, а позади событий… Это был бы не ЦК».
2. Ленин на VIII съезде партии (1919 г.) определил роль ЦК как роль «боевого органа».
«В противном случае это будут, – говорит Ленин, – либо полуслова, либо парламент, а парламентом нельзя в эпоху диктатуры ни решать вопросов, ни направлять партию или советскую организацию».
Но с того времени как Сталин стал хозяином ЦК, ДК, как коллегия выборных членов партии, постепенно теряет свою силу. Теперь значение органа универсальной диктатуры приобретает аппарат ЦК. Роль этого аппарата хорошо охарактеризована в определении Л. Кагановича :
«ЦК находил время руководить вопросами не только международной политики, вопросами обороны, хозяйственного строительства, но одновременно заниматься такими вопросами, как учебники, как библиотеки, как художественная литература, театры, кино, такими вопросами, производство граммофонов, качество мыла и т. д. В этом и состоит искусство большевистского руководства, чтобы выделить главный фронт, налечь на него и в то же время обозревать все поле боя, чтобы не было участка, который ускользнул бы из поля зрения».
Таковой стала роль аппарата ЦК в «системе диктатуры пролетариата» при Сталине.
Но Каганович слишком обобщил свое определение. Другой ученик Сталина, Киров, раскрыл скобки и вокруг безымянного аппарата. Ровно за год до своего убийства, в декабре 1933 года, на партийной конференции в Ленинграде он легализировал Сталина как подлинного диктатора и над аппаратом ЦК. Вот его слова :
«Трудно представить себе фигуру гиганта, каким является Сталин. За последние годы, с того времени, когда мы работаем без Ленина, мы не знаем ни одного поворота в нашей работе, ни одного сколько-нибудь крупного начинания, лозунга, направления в нашей политике, автором которого был бы не товарищ Сталин. Вся основная работа – это должна знать партия – проходит по указанию, по инициативе и под руководством товарища Сталина. Самые большие вопросы международной политики решаются по его указанию, и не только эти большие вопросы, но и, казалось бы, третьестепенные и даже десятистепенные вопросы интересуют его…»
Таким аппарат ЦК становится со времени прихода сюда Сталина (1922 г.). До него он играл подчиненно – техническую роль по отношению к Оргбюро и Политбюро.
До 1919 года аппарат ЦК возглавлялся Свердловым и состоял из каких-нибудь двух десятков людей с канцелярией, которая вся помещалась, как тогда говорили, в кармане Свердлова в виде его «записных книжек». После смерти Свердлова Ленин внес предложение (на VIII съезде, 1919 г.) избрать коллегию «секретарей ЦК» для ведения организационно – технической работы партии (информация, распределение кадров). В этом «секретариате» побывали до Сталина видные большевики из ленинской и даже троцкистской гвардии (Стасова, Серебряков, Преображенский, Крестинский, Молотов), но «секретариат» все еще оставался подчиненно – техническим аппаратом, пока не появился Сталин. С конца двадцатых годов картина резко меняется. Сначала «Секретариат ЦК», а потом «Секретариат т. Сталина» становится той мощной силой, которая вовне известна как «ЦК партии». Вот теперь происходит то, что Киров называет «заслугами Сталина». Сталин и его аппарат интересуются не только «большой политикой», но и «десяти – степенными вопросами». Юридические функции советского государственного аппарата перемещаются к аппарату партийному. Соответственно разбухает и сам аппарат.
К тому времени, которое я описываю, аппарат ЦК уже окончательно сложился. Правда, структура его руководящих отделов, как и состав работников ЦК, постоянно меняется, но принципы, на которых построена вся его работа, остаются постоянными и поныне.
Первый и главный принцип гласит: поскольку коммунистическая партия – единственная правящая и руководящая партия в СССР, то ее бдительное око и направляющая рука должны быть всюду и везде. Весь государственный организм – политика, экономика, культура – все социальное общежитие людей должно быть пропитано лишь одной идеей – большевистской партийностью, лишь одной силой – большевистским руководством.
В этом смысле в жизни советского государства нет важных и маловажных участков, а есть только своеобразные «двигатели внутреннего сгорания» и приводные к ним ремни. Поэтому, как говорил Каганович, Политбюро решает вопросы не только большой внешней политики, но живо интересуется и производством «граммофонов» и «мыла». Ничто не может находиться вне поля партийного зрения – ни человек, ни вещи, ни время, ни пространство. Этот принцип и лежит в основе тоталитаризма и тоталитарности советского управления. Исходя из него, Сталин создал и аппарат партии. Чтобы наилучшим образом претворять в жизнь этот идеально – методологический принцип, надо иметь и необыкновенно даровитых и способных людей.
Поэтому второй принцип организации аппарата касается подготовки и подбора людей аппарата. Этот принцип гласит: в аппарат партии надо подбирать людей, исходя из двух соображений: фанатичной преданности режиму и высокого организаторского таланта. Самодовлеющим из этих двух качеств является первое, но при одинаковых условиях предпочитается обладатель и второго качества. То, что при Ленине и в первые годы при Сталине считалось решающими признаками, определяющими карьеру работника аппарата партии: социальное происхождение (из трудовой, «пролетарской» семьи), «партийный стаж» (давность пребывания в партии), «национальное меньшинство» (из бывших угнетенных наций России), перестает играть какую – либо важную роль, а впоследствии даже играет иногда и отрицательную роль при выдвижении коммунистов в аппарат (опыт показал, что такие коммунисты ведут себя независимо и не всегда преклоняются перед «авторитетом» верхов или заражены «буржуазным национализмом»).
Третий, немаловажный принцип – это, так сказать, «диалектический» склад ума партийного работника. Партийный работник – это не просто бюрократ – исполнитель, но и вернейший интерпретатор воли верховного вождя. Каким бы «гениальным» ни был «вождь», но он не может физически успевать во всем и везде. Он дает лишь «генеральную линию». Партаппарат дает ее практическую интерпретацию. И вот при осуществлении «генеральной линии», будь это перед Ассамблеей Объединенных Наций, на заседании бюро обкома партии или на работе в колхозе, партийный аппаратчик должен постоянно спрашивать себя: а как поступил бы в данном конкретном случае ЦК? Если его практические действия верно интерпретируют волю ЦК, то он надежный аппаратчик партии.
Четвертый принцип тесно связан с третьим, но ему придают самостоятельное значение – это инициативность в работе. Обычно принято считать, что средние и низшие аппаратчики партии лишены права инициативы. Совершенно наоборот. Инициативность, помогающая крепости режима, какой бы области это ни касалось, инициативность, помогающая наиболее эффективному претворению в жизнь требований и смысла «генеральной линии», называется на языке партии «творческой инициативой» и признается неотъемлемым принципом построения партийного аппарата.
Пятый принцип – это дисциплинированность. «Железная дисциплина» считается качеством всех качеств партийного работника. Речь не идет об аккуратном появлении на службу или о добросовестном исполнении служебных обязанностей. Речь идет об умении отречься от собственного «я» во имя аппарата, об умении превращать самого себя в безличный, но постоянно действующий винтик общего партийного механизма. «Я» вообще нет на языке большевиков – есть только «мы». «Мы, большевики, мы, советские люди». Дисциплинированность есть и самоотречение и обреченная готовность к самопожертвованию во имя аппарата. Если такой партийный работник в силу каких-либо условий становится жертвой жестоких законов партаппарата, он меньше всего винит в этом аппарат. Он винит свое собственное несовершенство в столь совершенном аппарате.
Таковы, по крайней мере, основные принципы, согласно которым Сталин десятилетиями строил аппарат партии. Очень немногие в партийных верхах и низах выдержали испытание этими принципами. Тех, кто выдержал экзамен по ним на самой верхушке партии, можно сосчитать по пальцам одной руки. В низах была полная катастрофа. Происходил жестокий отбор новой армии аппаратчиков на основе указанных принципов.
Деловой аппарат ЦК партии к этому времени выглядел следующим образом. Всем аппаратом ЦК руководил и руководит «Секретариат ЦК» – коллегия из нескольких членов ЦК. К описываемому времени, кроме Сталина, как генерального секретаря, в состав «Секретариата» входили: Молотов – второй секретарь, Каганович – третий секретарь, Бауман – четвертый секретарь и Постышев – пятый секретарь. Но поскольку Молотов вскоре был назначен главой правительства, а Каганович и Постышев были секретарями ЦК по совместительству, то аппаратом ЦК руководили Бауман и личный секретарь Сталина Поскребышев. Когда Бауман был переведен на работу в Среднюю Азию, фактическим хозяином аппарата ЦК стал Поскребышев с титулом «помощника секретаря ЦК», хотя он не был тогда даже кандидатом в члены ЦК.
Сам аппарат ЦК разбивался на отделы: организационно – инструкторский, распределительный (отдел кадров), культуры и пропаганды, отдел агитации и массовых кампаний и два сектора – управление делами и «Особый сектор» («Секретариат Сталина»).
В 1934 году эту «функциональную систему» структуры ЦК отменили и аппарат был реорганизован по производственному принципу. По этому принципу отдел культуры и пропаганды и отдел агитации и массовых кампаний были вновь воссоединены, а другими отделами были: сельскохозяйственный, промышленный, транспортный, планово – финансовый, политико-административный, руководящих парторганов, Институт Маркса – Энгельса – Ленина. Секторы управления делами и «Особый» остались без изменений.
Такая система структуры аппарата ЦК существует и сейчас, только с большей детализацией производственных отделов. Соответственно выросло и их число.
Цель этой реорганизации заключалась только в одном – довести до логического конца основной принцип аппаратного руководства-тотальный контроль над всей жизнью страны, о котором говорил Каганович.
Во главе отдела пропаганды и агитации стоял сначала Криницкий (до 1929 г.), а потом до самой своей ликвидации Стецкий (1937 г.). Стецкий, по образованию экономист (кончил ИКП по экономическому отделению), был рьяным учеником Бухарина (но уже в 1928 году отошел от него). Хотя сам происходил из буржуазной семьи, но терпимо относился к буржуазным ученым (у большевиков бывало наоборот – коммунист из чуждой социальной среды старался компенсировать свою «чуждость» репрессиями против собственного класса, как, например, Вышинский, Булганин, Маленков).
Лучше всего, пожалуй, характеризуют Стецкого как «диалектика – пропагандиста» следующие два примера.
В разгаре новой волны репрессий в одном из городов Украины агитпроп обкома партии конфисковал у местной еврейской общины старинную синагогу и, сделав соответствующие перестройки, превратил ее в клуб «областного союза безбожников». Тогда группа верующих евреев обратилась с жалобой к председателю ЦИК СССР Калинину. Приемная Калинина переслала жалобу местному исполкому с указанием, что синагогу можно закрыть только с согласия верующих. Агитпроп обкома провел «голосование»: его представители (комсомольцы) ходили по квартирам еврейских семей с открытым листом, в котором стоял вопрос: желает ли данный гражданин, чтобы был открыт клуб для «просветительных целей» в этом районе? Ни в чем не сомневающиеся евреи без всякого принуждения дали свои подписи. «Волеизъявление» евреев было направлено назад к Калинину и тогда последовала санкция приемной Калинина, что синагогу можно превратить в клуб. Только после этого верующие поняли, что их обманули, и обратились с протестом в ЦК партии, лично к Кагановичу (видимо, и как к секретарю ЦК, и как к еврею). От имени верующих местный раввин писал, что его община готова уступить советской власти другую, маленькую синагогу, находящуюся в том же городе, но просит сохранить старую большую синагогу, которая рассматривается общиной не только как место отправления религиозного культа, но и как редкий архитектурный памятник религиозно – духовной культуры евреев России. Раздраженный личным обращением к себе, Каганович наложил на обращение раввина лаконическую резолюцию: «Закрыть обе синагоги». Бумага по принадлежности поступила в Агитпроп ЦК, к Стецкому. Стецкий, не менее раздраженный, чем Каганович, наложил на той же бумаге новую резолюцию, но иного содержания: «В архив», а местному агитпропу протелеграфировал: «Реставрировать на деньги обкома и немедленно вернуть общине головотяпами реквизированную синагогу». На имя Кагановича последовало благодарственное письмо того же раввина, не знавшего, конечно, в чем дело. Окончательно выведенный из равновесия «самоуправством» Стецкого, Каганович обратился к «арбитру» – к Сталину. Рассказывали, что Сталин очень быстро привел в чувство Кагановича. «Лазарь, – сказал ему Сталин, – ни один католик не может перещеголять папу, но неразумный папа может взбунтовать всех католиков мира. Мы – не хотим бунта». При этом Сталин напомнил своему усердному помощнику «международное значение» безвестной еврейской общины где-то на юге страны. Старый Рузвельт пошел на посредничество в Портсмуте во время русско-японской войны в 1905 году лишь после согласия царя и его министра Витте умерить жар в антиеврейских погромах. Новый Рузвельт пойдет на признание СССР, если нью-йоркские евреи перестанут получать от нас тревожные вести, – такова была логика Сталина. Вот и второй пример, но из другой области. Это было уже в 1934 году, когда я второй раз вернулся в ИКП. Был у нас семинар по древней истории. Семинаром руководил известный беспартийный профессор Преображенский. Разбирали тему: «Классическая демократия Афин периода Перикла». Задача как основного докладчика, так и содокладчиков заключалась не только в том, чтобы изложить школьную концепцию, но продемонстрировать самостоятельный исследовательский подход к теме. Все шло хорошо, пока один из содокладчиков не привлек на помощь Маркса и Энгельса. Он доказывал, что в Афинах было все не так, как это рассказано у Фукидида или у Бузескула. Аргументы: цитаты из Маркса – Энгельса. Обычно спокойный и невозмутимый профессор долго боролся с собой, весьма корректно старался вернуть содокладчика к существу темы, но убедившись, что это ему не удастся, совершенно неожиданно для всех нас громко стукнул дрожащим старческим кулаком по столу и, словно ужаленный, вскочил со стула: – Это скандал, это чудовищно! Вы нам разводите здесь самую несусветную чепуху. Вы должны знать, что Маркс и Энгельс в вопросах древней истории не являются авторитетами. Вы позорите и науку и этих ваших учителей… Садитесь, я вам ставлю «неудовлетворительно»!
Содокладчик сел в великом недоумении. В недоумении были и мы. Профессор предоставил слово очередному содокладчику, но встал парторг группы и заявил, что «ввиду усталости как профессора, так и слушателей», он считал бы целесообразным перенести продолжение семинара на завтра. Профессор отклонил предложение, но мы, знавшие в чем дело, поддержали парторга. Семинар прервали. Профессор ушел, а парторг открыл чрезвычайное партийное собрание группы. Повестку дня собрания парторг сформулировал ясно: «Контрреволюционная и антимарксистская вылазка на семинаре профессора Преображенского». Срочно притащили на собрание секретаря парткома Кудрявцева и директора Дубину. Парторг доложил суть дела. Начались выступления. Разумеется, все осуждали профессора. На второй день вопрос перенесли на общепартийное собрание Института. Было решено избрать делегацию, чтобы доложить инцидент Стецкому и потребовать удаления из Института проф. Преображенского. Делегация отправилась к Стецкому в самом боевом настроении. Стецкий выслушал доклад с тем холодным равнодушием, за которым скрывалась снисходительность осведомленного циника. Потом вынес и приговор: что профессор Преображенский не марксист, а буржуазный ученый, ЦК знает и без вас, но что вы такие простофили – мы узнаем впервые. Учитесь у Преображенских фактическим знаниям до тех пор, пока не будете сильнее их и в буржуазных науках. Вот тогда мы вышибем Преображенских, а вас поставим на их место. Но ни днем раньше. Вернитесь в Институт и продолжайте семинар!
Таков был суд Стецкого. Преображенского «вышибли» только в 1937 году прямо в тюрьму, правда, вместе с тем же Стецким.
Совершенно другого толка был заведующий пресс-бюро ЦК Ингулов. Доктринер до мозга костей, он хвалился тем, что чтение Маркса и Ленина ему доставляет большее духовное удовольствие, чем слушать музыку Чайковского, читать Толстого или обозревать Третьяковскую галерею. Пользуясь этим «духовным богатством», он писал невероятно скучные, примитивные и в силу этого вполне просталинские учебники «политграмоты» для коммунистов. Собственно, Ингулов и был основоположником той унифицированной жвачки, которая вошла потом в «железный фонд» сталинизма под названием «коммунистическое воспитание» масс. Малейшее отклонение от этой системы в советской печати Ингулов преследовал беспощадно. Даже собственные произведения он подвергал самой претенциозной «самокритике» и «саморазоблачениям», если они не отвечали в какой-либо части сегодняшнему этапу пресловутой «генеральной линии». Ингулов принадлежал как раз к тем людям, которые умели читать вслух невысказанные мысли «вождя». Они как бы составляли «запасной мозг» Сталина. Там, где «основной мозг» думал «за всех», «запасной» думал лишь за Сталина. Эти люди давали интерпретацию воли диктатора. В этом они соревновались между собою, а арбитром соревнования оставался сам Сталин. Он давал делать карьеру только тем из соревнующихся, кто предлагал наиболее эффективные, наиболее динамические рецепты установления его единоличной диктатуры. В своей первой «сенсационной» статье против Сталина газета «Правда» от 28 марта 1956 года хотела объяснить карьеру таких людей, ссылаясь на Л. Берия, тем, что Сталин выдвигал на руководящие посты лишь сторонников «культа Сталина». Это, конечно, неверно. Сотни и тысячи сталинцев, которые так же, как и нынешние его ученики создавали ему «культ», погибли в сталинской тюрьме. Уцелели и сделали карьеру сталинцы не только в мышлении, но и в действии. Одной хвалы по адресу Сталина, одной рабской преданности ему, одного просталинского «запасного мозга» не было достаточно, чтобы сделать такую карьеру. Ярко иллюстрирует это карьера самого Ингулова на идеологическом фронте. Ингулов подсказал и подготовил для Сталина организованный поход за сталинизацию общественных наук в СССР в начале тридцатых годов («О некоторых вопросах истории большевизма», письмо Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция»). За то, что подсказал, – Ингулов сделал карьеру, но за то, что не сумел превратить в действие собственный же замысел, – Сталин его ликвидировал.
Будучи заведующим пресс – бюро ЦК, Ингулов в обход своих прямых шефов – Стецкого и его заместителя Керженцева – подготовил Сталину подробный доклад о «контрабандистах» на идеологическом фронте. Это была еще не сформулированная самим Сталиным сталинская идея «аракчеевского режима» в идеологии. Сталин воспользовался планом Ингулова, и Оргбюро ЦК в начале сентября 1931 года вынесло два решения:
1. Поручить т. Сталину выступить в печати со статьей об антиленинских вылазках на историческом фронте, заострив внимание партии на необходимости систематически разоблачать устно и печатно троцкистских и иных фальсификаторов истории, систематически срывать с них маски, объявить войну либерализму в литературе, прекратить всякие дискуссии «насчет кровных интересов большевизма».
2. Освободить Керженцева от работы заместителя заведующего Агитпропом ЦК и назначить на его место Ингулова.
Такова история появления в журнале «Пролетарская революция» знаменитого письма Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма».
Сталин не пощадил в этом письме даже своего вернейшего помощника по разгрому всех оппозиций – Ем. Ярославского, члена Президиума ЦКК. И это только из-за одного пустякового замечания Ярославского в его книге «История ВКП(б)» о том, что до приезда Ленина из-за границы в апреле 1917 года лидеры большевиков в России – Каменев, Свердлов и «даже» Сталин» – не занимали правильной ленинской позиции по отношению к Временному правительству (условная поддержка Временного правительства). Сталин припомнил это Ярославскому, публично дисквалифицировав его как «большевистского историка».
Письмо Сталина в духовной и идеологической жизни СССР имело такое же значение, как его речь на конференции аграрников – марксистов в декабре 1929 года в жизни российского крестьянства. Хотя письмо Сталина было формально направлено против историков, но его основные принципы были применимы ко всей идеологической жизни страны. С тех пор и началась полная и всесторонняя сталинизация всех общественных наук в СССР. Все области духовной деятельности советских людей: наука, литература, живопись, театр, музыка, кино, цирк – подверглись пересмотру с точки зрения требований «письма Сталина». Эта «аракчеевщина» приняла впоследствии настолько уродливые (даже с точки зрения интересов режима) формы, что из парткабинетов (партийные библиотеки) были изъяты не только всякие подозрительные книги, но и «стенографические отчеты» съездов партии и даже старые статьи, речи, брошюры самого Сталина, Кагановича, Молотова и других членов Политбюро, по указанию авторов. Сообщая об этом местным органам партии, ЦК давал и разъяснение: эти работы вождей партии отражают вчерашний день. Они должны быть вновь отредактированы и комментированы самими авторами, чтобы устранить в них «видимые противоречия» с текущей политикой и практикой партии. Разгадка здесь была простая – в этих речах вождей и стенографических отчетах ЦК (в свое время опубликованных) молодые коммунисты легко могли видеть маневренную демагогию, завуалированные подкопы и рассчитанное двурушничество Сталина и сталинцев в идейной борьбе за власть.
В одних из этих документов Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Микоян, Шверник, Андреев с пеной у рта защищали Зиновьева и Каменева против Троцкого, в других с той же решительностью и с тем же усердием защищали Бухарина, Рыкова и Томского против Зиновьева и Каменева, в третьих категорически отвергали «культ вождей» и объявляли высшим принципом ленинизма в организационном вопросе – «коллективное руководство» всего ЦК, а не отдельных вождей. Сам Сталин громогласно заявлял в дискуссии с Троцким и Зиновьевым, что это просто смешно думать, что после смерти Ленина у партии может быть только один вождь. «Такого вождя у нас нет и не может быть. Вождем у нас будет только «коллективное руководство».
Так, например, в речи на XIV съезде партии, выступая против Зиновьева и Каменева, Сталин повторно (а потому и подозрительно) заявил, что он против репрессий в отношении вождей партии, какими считались тогда все члены Политбюро, в том числе и Зиновьев, Каменев, Троцкий, Бухарин и т. д.
«Мы против политики отсечения (то есть репрессий. – А. А.). Это не значит, что вождям будет позволено безнаказанно ломаться и садиться партии на голову. Нет уж, извините. Поклонов в отношении вождей не будет… Если кто-либо из нас будет зарываться, нас будут призывать к порядку, – это необходимо, это нужно. Руководить партией вне коллегии нельзя. Глупо мечтать об этом после Ильича, глупо об этом говорить… коллегиальное руководство… – вот что нам нужно теперь».
Сталин запрещал другим вождям партии и «мечтать» о единоличном руководстве, во всеуслышание заявляя, что после смерти Ленина даже «глупо» об этом говорить, но сам, не мечтая и не разглагольствуя, упорно и последовательно шел к этой цели. Понятно, почему были изъяты эти старые работы Сталина и его сторонников. Только после второй мировой войны Сталин и нынешнее «коллективное руководство» решились на их переиздание в виде «сочинений Сталина».
Сталин был уже признанным диктатором. Теперь все видели, что «глупо» было бы и мечтать о «коллективном руководстве», пока есть непогрешимый «гений, учитель и отец».
Все-таки и в этом случае Сталин и сталинцы остались верными себе: «сочинения Сталина» появились в новом издании наполовину фальсифицированными, наполовину переделанными. Наиболее «устарелые» работы (статьи и речи с хвалой Троцкого, как «организатора Октября», статьи и речи в защиту Зиновьева, Каменева, Бухарина и им подобные) Сталин вообще не включил в свои сочинения . Вернемся к работе пресс – бюро ЦК.
Через некоторое время пресс – бюро было превращено в самостоятельный отдел печати ЦК (тогда во главе его был поставлен бывший заместитель Ингулова – Б. Таль), но функции его остались те же. Только права и круг обязанностей были значительно расширены. По своему назначению отдел печати выполнял три самостоятельных функции, это был:
1) орган руководящих указаний для всей партийной и советской печати,
2) орган контроля над печатью,
3) исследовательская лаборатория выработки новых форм, методов и приемов текущей печатной пропаганды.
Вся эта работа проходила по секторам:
1) партийной печати,
2) советской печати,
3) ведомственной печати,
4) военной печати,
5) молодежной печати,
6) национальной печати,
7) профсоюзной печати,
8) печати «братских компартий»,
9) иностранной печати,
10) издательский сектор.
На правах самостоятельного сектора в отдел печати входил ТАСС.
Каждый сектор имел помимо своих постоянных штатных сотрудников большой штат нештатных специалистов из руководящих работников разных центральных учреждений и организаций – институтов, Коммунистической академии, Института красной профессуры, редакций центральных органов печати, Государственного издательства, военного ведомства, Национального Совета ЦИК СССР, ЦК ВЛКСМ, ВЦСПС, Наркоминдела (отдел печати Министерства иностранных дел), Коминтерна и т. д.
До того как ЦК выработает «линию поведения» по тому или иному вопросу или развернет какую-нибудь новую пропагандную кампанию, соответствующий сектор проводил одно или несколько совещаний этих специалистов с детальным обсуждением предстоящих задач и целей новой кампании. На этих совещаниях обсуждалось не «что делать» (что делать – это дело ЦК), а «как делать». Как сделать так, чтобы от предстоящей кампании (методы перманентных «кампаний» – ведь это неизменный стиль большевистской пропаганды и до сих пор) получить наиболее эффективные психологические и практические результаты. Тут было широкое поле инициативы и для каждого из участников совещаний, и для самих сотрудников отдела печати.
Национальным партийным организациям также предоставлялась такая инициатива применительно к национально – бытовым условиям данного народа. И надо сказать, что местные национальные организации иной раз «переплевывали» столицу в «творческой инициативе» на пропагандных кампаниях. Так, Агитпроп Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б) предложил награждать отстающие республики Средней Азии «крокодилами» (конечно, бутафорскими). Затея эта не была осуществлена из-за вмешательства ЦК. В Среднюю Азию была отправлена телеграмма, чтобы немедленно были убраны «крокодилы» из самого Среднеазиатского бюро ЦК. Но на чем сорвались малоподвижные туркестанцы, вполне преуспели бойкие кавказцы. На отстающих нефтяных промыслах Грозного (Чечено – Ингушская АССР) созывались многолюдные рабочие собрания и им торжественно вручали буйвола с «почетной грамотой»: «вы лентяи, а я ваш король!»
Для отстающих колхозов установили «переходящего осла». На осла нацепляли плакат с надписью: «вы ослы – я осел: мы родные братья!»
Знаменитый тогда на весь СССР бывший друг Сталина и секретарь Кабардино – Балкарского обкома партии (и член Центральной ревизионной комиссии ЦК партии) Беталь Калмыков поступил еще оригинальнее: он созвал «съезд лодырей» республики с повесткой дня: «мы живем на шее трудящихся». Республиканская печать дала пышное пропагандное оформление затеи Калмыкова, а сам Калмыков победно протелеграфировал от «имени съезда лодырей» в ЦК, чтобы был созван такой же «всесоюзный съезд лодырей» в Москве.
После таких и им подобных трюков на местах право инициативы было сохранено только за Агитпропом и отделом печати ЦК.
В системе отдела печати иностранный сектор тоже имел троякие функции:
1) цензурные,
2) информационные и
3) «исследовательские».
Цензурные функции сводились к строжайшему соблюдению «монополии внешней торговли» идеями – газетами, журналами, книгами. Ни одно произведение (политическое, художественное или научно – техническое) не могло быть экспортировано из СССР за границу без ведома сектора, так же как ни одно произведение (газеты, журналы, книги) не могло быть импортировано из-за границы в СССР без ведома того же сектора. Это была не главная задача, хотя она и соблюдалась строго. Главная же задача «монополии идей» заключалась в том, чтобы в собственных советских изданиях – книгах, журналах и газетах, – согласно «письму Сталина», не допускать «зловредной контрабанды идей» извне. Сектор иностранной печати следил за тем, чтобы систематически «освежать» инструкции Главлиту (главной цензуре) касательно переводной литературы и того, какие и в каких границах могут быть использованы советской печатью иностранные источники. Такие же строгие инструкции были выработаны и для ТАСС: какие и в каких границах могут быть использованы в текущей прессе сообщения иностранных агентов и собственных корреспондентов из-за границы. Эти инструкции «освежались» в зависимости от изменения внешней политики СССР в отношении того или другого государства, партии и даже лица.
Информационные или, вернее, дезинформационные функции сектора иностранной печати сводились к одной из замаскированных форм советской пропагандной диверсии – нащупывание противника для вербовки «симпатии», рекогносцировки в лагерь для разложения врага, дезинформации мировой общественности в отношении Советского Союза. Такую работу проводили чаще всего через иностранных «прогрессивных журналистов» в Москве, через нейтральную прессу за границей и нередко через некоторых не всегда разборчивых иностранных политических деятелей или литературных знаменитостей.
С той же точки зрения сектор печати подходил и к изданию иностранных писателей. Стоило какому-нибудь вчерашнему «реакционному писателю» сделать пару публичных заявлений в пользу Кремля, чтобы в Москве его сейчас же занесли в «список прогрессивных писателей». Тем временем Государственное издательство получало задание отдела печати ЦК немедленно перевести на русский язык произведения этого писателя. Его начинали рекламировать как друга «русского народа». Известное число иностранных писателей было «поймано» таким образом. Незачем называть здесь их имена. Достаточно сказать о «непойманном» – А. Жиде.
«Исследовательские» функции сектора печати не имели ничего общего с литературной задачей. Это были чисто разведывательные функции для целей военного, хозяйственного и политического шпионажа. При Институте Маркса – Энгельса – Ленина и при Институте мировой политики и мирового хозяйства работали (с большими штатами научных работников) несколько исследовательских групп по разработке и классификации мировой печати. Тут можно было видеть газеты и журналы всех стран и на всех языках. Эти группы были заняты изучением не только столичных, но и провинциальных газет и журналов почти всех стран мира. Они представляли один раз в месяц в сектор печати научно разработанные данные из этой прессы по названным выше трем отделам. Сектор печати объявлял такие анализы «секретными» и рассылал их в виде «бюллетеней» соответствующим ведомствам.
Сектор национальной печати имел те же задачи, что и весь отдел печати для общей пропаганды. Задачи сектора не распространялись на Украину и на Белоруссию (эти республики обслуживали соответствующие производственные секторы общего отдела). Национальный сектор обслуживал только неславянские народы: Крым, Кавказ, Татарию, Среднюю Азию и Казахстан во внутренней пропаганде и восточноазиатские страны – во внешней (Китай, Индия, Афганистан, Иран, Турция, арабский Восток и др.). Во главе сектора стоял член национальной комиссии ЦК и один из будущих председателей ЦИК СССР – Рахимбаев. Близкое участие в работе сектора принимали видные тогда специалисты по национальному вопросу Бройдо, Диманштейн, Рыскулов, Габидуллин, Павлович, Климович, Аршаруни, Тулепов, Таболов, Сванидзе (брат первой жены Сталина) и др. Нештатными, но постоянными консультантами для пропагандных акций сектора на зарубежном Востоке привлекались представители соответствующих компартий из Коминтерна, дипломаты из Наркоминдела и специалисты двух восточных университетов в Москве – КУТВ им. Сталина и Коммунистического университета им. Сун Ятсена (в последнем учились китайцы, корейцы, малайцы, индийцы, филиппинцы, негры и другие представители азиатских народов). Особенно сложны были задачи сектора в области зарубежной пропаганды. Общая линия коммунистической пропаганды и ее более или менее варьирующиеся, но в основном однотипные стандарты пропагандных приемов на Западе мало подходили для условий азиатских стран. Приходилось считаться с фактами, которые играли самодовлеющую роль в Азии и на Востоке вообще. Наличие феодальных и дофеодальных порядков в этих странах рядом с существованием отдельных высокоразвитых индустриальных оазисов (Китай, Индия), исключительная сила и влияние местных религий, всем своим духом противодействующих коммунистической инфильтрации, существование там сильных националистических движений, по своей идеологии и социальной направленности отрицающих догмы коммунизма, – таковы были факты, с которыми приходилось считаться. В этих странах коммунистическая пропаганда имела дело не с «пролетариатом», желающим «социализировать» богатство капиталистов, а с крестьянством, добивающимся того, чтобы самому стать деревенским «капиталистом». Однако общим для всех этих стран было их национальное состояние – их зависимое или полузависимое колониальное положение.
Но как раз идеологом независимости выступала там националистическая интеллигенция вместе с духовенством. Она и была главным и опасным конкурентом для «национального коммунизма». Учитывая все эти факты, ЦК строил пропаганду на Востоке по строго разработанному методу дифференциации стран и народов. Основные ее теоретические принципы открыто изложены Сталиным еще в 1925 году в его речи перед студентами Коммунистического университета трудящихся Востока (КУТВ) им. Сталина. Эти принципы таковы :
«Мы имеем теперь, – говорил в этой речи Сталин, – по крайней мере, три категории колониальных и зависимых стран. Во-первых, страны, вроде Марокко, не имеющие или почти не имеющие своего пролетариата… Во-вторых, страны, вроде Китая или Египта, в промышленном отношении мало развитые и имеющие сравнительно малочисленный пролетариат. В-третьих, страны, вроде Индии, капиталистически более или менее развитые и имеющие более или менее многочисленный национальный пролетариат…
Для стран, вроде Марокко… задача коммунистических элементов состоит в том, чтобы принять все меры к созданию единого национального фронта против империализма… В странах, вроде Египта или Китая… от политики единого национального фронта коммунисты должны перейти к политике революционного блока рабочих и мелкой буржуазии. Блок этот может принять в таких странах форму единой партии, партии рабочее-крестьянской (как, например, тогдашний Гоминдан, куда входили и коммунисты. – А. А.)… Такая двухсоставная партия нужна и целесообразна, если она не связывает компартию по рукам и ногам… если она облегчает дело фактического (курсив мой. – А. А.) руководства революционным движением со стороны компартии…
Несколько иначе обстоит дело в странах, вроде Индии. Основное и новое в условиях существования таких колоний, как Индия, состоит не только в том, что национальная буржуазия раскололась на революционную и соглашательскую партии, но прежде всего в том, что соглашательская часть этой буржуазии (речь, конечно, идет о Конгрессной партии Ганди и Неру, а также о мусульманской Лиге теперешнего Пакистана. – А. А.) успела уже сговориться в основном с империализмом. Боясь революции больше, чем империализма, заботясь об интересах своего кошелька больше, чем об интересах своей собственной родины, эта часть буржуазии, наиболее богатая и влиятельная, обеими ногами становится в лагерь непримиримых врагов революции… Нельзя добиться победы революции, не разбив этого блока… Самостоятельность компартии в таких странах должна быть основным лозунгом передовых элементов коммунизма…» После изложения этих принципов Сталин, обращаясь к студентам, так определил основную задачу университета: «В университете народов Востока имеется около 10 различных групп слушателей, пришедших к нам из колониальных и зависимых стран… Задача Университета народов Востока состоит в том, чтобы выковать из них настоящих революционеров, вооруженных теорией ленинизма… и способных выполнить очередные задачи освободительного движения колоний и зависимых стран не за страх, а за совесть».
В выполнении этой задачи Сталин требовал тактической эластичности. Он предупреждал против того уклона в азиатском коммунизме, который состоял
«…в переоценке революционных возможностей освободительного движения и в недооценке дела союза рабочего класса с революционной буржуазией против империализма. Этим уклоном страдают, кажется, коммунисты на Яве, ошибочно выставившие недавно лозунг Советской власти для своей страны».
Особняком в зарубежной пропаганде ЦК стояла Япония. Тут проповедь чистого коммунизма считалась само собой разумеющейся задачей. Правда, в ряде вопросов государственные интересы СССР и Японии на колониальном Востоке были идентичны (изгнать западные державы с Востока и Тихого океана), но социальные интересы были прямо противоположны. Когда хорошо осведомленный японский корреспондент газеты «Ници – Ници» однажды задал Сталину вопрос, как найти выход из такого противоречивого положения, Сталин ответил без соблюдения какого – либо дипломатического этикета: «Изменить государственный и социальный строй Японии» …
В соответствии с этими установками Сталина и строилась печатная пропаганда для Востока. В самой Москве для азиатских стран переводились и издавались только официальные документы Коминтерна и произведения «классиков марксизма». Не думаю, чтобы в Москве печатались и экспортировались документы и произведения зарубежных восточных компартий. Тут начеку был.Литвинов. Народный комиссариат по иностранным делам всегда поднимал скандал в ЦК, если кто-либо из представителей заграничных компартий старался завести свою типографскую базу в Москве, хотя бы даже под фальшивой маркой: «напечатано в Берлине» или «в Калькутте». Столь же категорически Наркоминдел возражал против снабжения заграничных агентов ЦК и Коминтерна подложными документами экспортно-импортных предприятий Комиссариата внешней торговли. Так как на практике к снабжению этих агентов фальшивыми документами советских хозяйственных органов прибегали постоянно, то Коминтерн и Наркоминдел находились в ведомственной непрерывной «холодной войне» между собой. Позднее этот вопрос стал (после ряда разоблачений за границей) , по настойчивому представлению Литвинова, предметом специального рассмотрения ЦК.
Литвинов убеждал ЦК, что если Коминтерн не хочет рисковать своими кадрами для революционной работы, как рисковали большевики до своей победы, то Наркоминдел не может рисковать престижем советского правительства в международном масштабе. Литвинов добивался высшего признания его официальной формулы: «Советское правительство и Коминтерн не одно и то же». Но оставался.другой канал, тайны и возможности которого не были известны и самому Литвинову. Это – НКВД. НКВД находил возможности помочь агентам Коминтерна при условии, если агенты Коминтерна будут одновременно и агентами НКВД.
Я указывал выше, что функции сектора национальной печати для национальных районов в СССР были те же, что и всего отдела в целом для СССР.
Во всех национальных республиках и областях печать существовала на двух языках – на русском и на местном. Направлять и контролировать печать на русском языке было просто. Но ею пользовалась только весьма незначительная часть населения – местная интеллигенция. Более 90 % коренного населения русского языка не понимало. Более 60% было неграмотным и на родном языке (это не относилось к Грузии, Армении и отчасти к Азербайджану). Поэтому печатная пропаганда на советском Востоке началась с ликвидацией неграмотности. Сначала издавались буквари, а потом тут же следовали переводы классиков марксизма: Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина! Сколько народных средств тратилось на дело, которое не имело абсолютно никакого эффекта! Языки у многих отсталых народов не знали собственной политической и философской терминологии по той простой причине, что у них до революции вообще не было письменности. Для них переводились «классики марксизма». Конечно, из этого, кроме неудобоваримой каши, ничего не выходило, но ЦК продолжал ее варить. При всем этом на агитацию и пропаганду в национальных районах отпускались огромные средства. Помимо «классиков марксизма», вся текущая политическая литература Москвы руководящего значения (речи, постановления) немедленно переводилась на местные языки. Готовились специальные кадры переводчиков. Для устранения неразберихи в терминологии начали выпускать специальные терминологические словари, утверждаемые местными партийными комитетами. Над переводами был весьма строгий контроль. Прежде всего за качество и, самое важное, за политическую выдержанность перевода отвечал сам переводчик, обязательно утверждаемый партийным комитетом. Затем назначался литературный редактор, который отвечал за точность перевода. После этого директор издательства направлял перевод политическому рецензенту члену партии, назначенному обкомом партии (или ЦК союзной партии). Рецензент обязан был дать подробную рецензию о политической доброкачественности перевода. С его замечаниями и указаниями перевод возвращался в издательство. Издательство проводило теперь вторую ревизию и исправление перевода по указаниям рецензента. После всей этой процедуры партком назначал ответственного редактора (какого-нибудь ответственного коммуниста). Ответственный редактор читал рукопись в окончательной редакции и ставил свою визу (он мог делать любые исправления). Рукопись направлялась тогда в Лито (цензура). Цензура проверяла рукопись с точки зрения своих собственных требований и, если она выдерживала эту проверку, то начальник цензуры ставил свою стандартную резолюцию: «К печати разрешается» с указанием цензурного номера издания. Теперь рукопись шла, наконец, в производство. Книга набрана, откорректирована, отпечатана, но она не увидит света, пока ответственный сектор НКВД на полученном им «сигнальном экземпляре» книги не поставит последней визы: «Разрешается к распространению». Но вот вышла книга и дошла до читателей. Увы, только сейчас обнаружены политические ошибки в ней. Кто же отвечает за них? Все, кто имел отношение к ней, кроме НКВД. Такой порядок издания как оригинальных (на русском языке), так и переводных произведений тоже был разработан после письма Сталина в редакцию «Пролетарской революции». Подобный порядок в глазах человека свободного мира, конечно, выглядит просто диким, но, будучи вполне нормальным в советской стране, он имеет все-таки одно несомненное для этого строя преимущество: он максимально страхует государство от дорогостоящего брака, хотя и увеличивает производственные издержки. Весьма часто случалось, что какое – нибудь туркменское издательство выпускало массовым тиражом «великое произведение классиков марксизма» и в нем найдено два – три термина, допускающие двоякое толкование. Такое произведение немедленно изымалось из обращения вместе с ответственными за него людьми. Людей бросали в НКВД, а книги в печку! Поэтому люди стали более осторожными и, как всегда в таких случаях, находили блестящий выход из такого положения: если термин звучал на родном языке двусмысленно, то просто вставляли в текст это самое русское слово без перевода. В итоге получался русский язык на местном диалекте. Этот процесс русификации меньше всего был навязан Москвой. Он был результатом местной превентивной самообороны.
Правда, «Комитет нового алфавита» при ЦИК СССР старался бороться против злоупотребления русскими терминами на языках национальных меньшинств. Комитет в своих изданиях и докладах ЦК приводил многочисленные примеры, как национальные издательства и газеты, чтобы «застраховать» себя, «пишут на русском языке латинским шрифтом», тогда как соответствующие термины легко переводятся на местные, особенно тюркские языки.
«Наши литераторы поступают вполне правильно, давая предпочтение великому русскому языку – языку Ленина – Сталина (?) – перед арабизмами средневекового мракобесия», – так обычно защищались местные комитеты партии. Против такого аргумента был бессилен даже ЦК!
В конце 1930 года, когда я был откомандирован на Кавказ, вопрос этот еще не был решен, но в 1937 году, летом, после окончания мною ИКП и за два месяца до моего ареста, мне пришлось быть свидетелем того, как легко и радикально был решен вопрос не только национальной терминологии, но и самого алфавита.
Было это так. Заведующий отделом науки ЦК К. Бауман созвал при ЦК специальное совещание представителей мусульманских республик и областей. Повестка дня совещания – «введение русского алфавита в республиках Средней Азии, Казахстана, Татарии, Башкирии, Азербайджана и на Северном Кавказе».
Бауман огласил проект решения ЦК по этому вопросу. К проекту были приложены решения местных национальных комитетов партии с ходатайством о переводе их алфавита с латинского на русский шрифт. Мотив у всех один и тот же: русский алфавит – алфавит Ленина – Сталина. Присутствующим была дана возможность высказаться по существу предлагаемого проекта. Но никто слова не требовал. Образовалась напряженная тишина, которую лучше всего можно было бы охарактеризовать русской поговоркой: «В доме повешенного о веревке не говорят!» Или: «Снявши голову, по волосам не плачут!»
Ленин назвал однажды латинский алфавит «революцией на Востоке», а вот теперь на Лубянке сносили головы самим вождям Октябрьской революции. Какой же может быть спор о каком-то алфавите?!
Бауман настаивал на дискуссии. Мы продолжали хранить молчание. Среди присутствующих не было, вероятно, и трех человек, согласных с проектом, но не было и «добровольцев» на Лубянку. Роковое клеймо «буржуазный национализм» уже давно склонялось на все лады в газете «Правда». Основной аргумент проекта решения ЦК – «русский алфавит – алфавит Ленина и Сталина» был в этих условиях слишком неуязвим. К тому же всякие возражения – бесцельны. Дело предрешенное. Когда на повторное требование высказаться никто не отозвался, Бауман взял список присутствующих и предложил первое слово Рыскулову. Рыскулов – толстенький приземистый крепыш с монгольским лицом, в роговых очках и изящном европейском костюме, скорее смахивал на японского профессора, чем на первого казахского революционера. До сих пор он делал хорошую карьеру при самом неподходящем качестве – думать собственной головой. При Ленине это ему сходило с рук – он был и правителем Туркестана, и заместителем Сталина по Наркомнацу, и даже заместителем Председателя Совнаркома РСФСР при Рыкове. Сталин делал на него одно время большую ставку, но эта ставка не оправдала себя в силу этого своенравного характера Рыскулова. Его начали отодвигать, но к его мнению все еще прислушивались. Сегодня ему предоставлялась возможность высказать это мнение.
Рыскулов от этой возможности не отказался.
– Тут товарищ Бауман упорно настаивает на том, чтобы – мы высказались по вопросу о том, какая будет реакция в Туркестане на введение русского алфавита. Я должен ответить честно: никакой! Введите вместо русского алфавита грузинский алфавит (Рыскулов намекал на алфавит Сталина) или китайские иероглифы – результат будет тот же.
Другие отделывались стандартной фразой: «Я одобряю проект ЦК». Бауман огласил постановление: «Проект решения ЦК о введении русского алфавита в национальных республиках единогласно одобряется национальным совещанием».
Через месяца два все мы, участники этого совещания, во главе с Бауманом и Рыскуловым, сидели, правда, не в одной, но в соседних камерах на той же Лубянке. Зато проект русского алфавита был принят «единогласно», и этот алфавит поныне здравствует в мусульманских республиках СССР.

II. ОТ ПАРТИИ ЛЕНИНА К ПАРТИИ СТАЛИНА

Мне могут возразить:
– Простите, по-вашему получается, что Сталин все видел и даже предвидел и потому шел так уверенно к единовластию?
Такое возражение бьет мимо цели. Я утверждаю нечто другое: Сталин не предвидел, но предусматривал, не импровизировал, а рассчитывал, не «азартничал», а комбинировал.
В «Секретариате Сталина», конечно, не было «сектора планирования политики», но в голове своей он ее планировал несомненно. Убедительные доказательства сталинской «предусмотрительности», расчета и комбинации на началах «планированной политики» именно и дает нам история его борьбы с группой Троцкого при опоре на группу Зиновьева и Каменева; с группой Зиновьева и Каменева при опоре на группу Бухарина – Рыкова – томского; с группой бухаринцев при опоре на вновь создаваемый «партактив». В разгаре борьбы с Зиновьевым и Каменевым Сталин однажды буквально выдал свой план, правда, как план «чужой» и «опасный». Ссылаясь на то, что зиновьевцы требовали еще в 1924 году исключения Троцкого из партии, Сталин как бы нечаянно проговорился об этом своем плане на XIV съезде партии»:
«Мы не согласились с Зиновьевым и Каменевым потому, что знали, что политика отсечения чревата большими опасностями для партии, что метод отсечения, метод пускания крови – а они требовали крови – опасен, заразителен: сегодня одного отсекли, завтра другого, послезавтра третьего, – что же у нас останется в партии? (Аплодисменты.)» (весь курсив в цитате мой. – А. А.).
Сталин осуждал под аплодисменты съезда «метод отсечения и пускания крови» – сегодня одного (Троцкого), завтра другого (Зиновьева), послезавтра третьего (Бухарина), а сам уже тогда наметил именно такой путь восхождения к власти. В свете последующих событий в истории партии в этом не приходится сомневаться ни на йоту. Руководствуясь этим планом, Сталин покончил политически с Троцким на XIII съезде партии (1924 г.), с Зиновьевым и Каменевым на XIV съезде (1925 г.), с Бухариным, Рыковым и Томским накануне XVI съезда (1930 г.). Успокоился ли Сталин на том, что покончил со своими противниками политически? Нет, не успокоился. Пока что был выполнен только «план – минимум». Для безраздельного и безопасного владычества над страной надо было осуществить «план – максимум» – физическое уничтожение (любимое выражение Сталина, по запоздалому свидетельству Хрущева) всех старых ленинских кадров, даже тех, которые никогда не принадлежали к какой-либо оппозиции, и замена их новыми, сталинскими кадрами, послушными и преданными своему вождю. Для осуществления этого плана – максимума Сталин избрал «метод пускания крови», метод массовых и непрекращающихся чисток.
99 И. Сталин. Сочинения, т. 7, стр. 380.
Существует довольно распространенное мнение, что к методу чистки Сталин и сталинцы приступили только в связи с убийством Кирова в декабре 1934 года. В этом смысле «великая чистка» Сталина – Ежова – Маленкова трактуется как контртеррор на террористический акт Леонида Николаева против Кирова. Если бы это было так, то в значительной степени показалось бы искусственным и мое утверждение о «планированной политике» Сталина. Однако факты говорят в пользу «планированной политики». Поэтому не убедительны и утверждения Хрущева и Микояна, что Сталин встал на путь террора внутри партии только после XVIII съезда (1934 г.).
Метод периодических генеральных чисток стал уже, начиная с 1925 года, тем основным оружием, при помощи которого он создал и укрепил ныне существующий режим партийной олигархии. Чистка стала универсальным средством расправы не только с настоящей оппозицией внутри партии, но и с потенциальными оппозициями и в партии, и в народе. Ее основная цель – ликвидация думающей партии. Этого можно было добиться только путем политической и физической ликвидации всех и всяких критически мыслящих коммунистов в партии. Критически мыслящими как раз и были те, которые пришли в партию до и во время революции, до и во время гражданской войны. Эти люди, ставшие коммунистами еще до того, как Сталин стал генеральным секретарем партии, были главным препятствием для Сталина на его пути к единоличной диктатуре. Многие из них до конца своих дней оставались идейными людьми. Именно поэтому они и были опасны Сталину. Это касалось верхов партии. Но и низовая многотысячная партийная масса стала проявлять некоторое непослушание. Она с опаской и критически начала относиться к тому, как Сталин расправляется со своими противниками наверху. Поэтому чистка партии направлялась одновременно и против оппозиционных верхов партии, и против потенциальной оппозиции в низовой партийной массе.
Таковы были чистки:
первая – чистка вузовских и учрежденческих ячеек партии – 1925 год;
вторая – чистка деревенских парторганизаций – 1926 год;
третья – генеральная чистка – 1929 – 1930 годы;
четвертая – генеральная чистка – 1933 год;
пятая – генеральная чистка, под видом «обмена парт – документов» – 1935 – 1936 годы;
шестая – «великая чистка» партии, армии, интеллигенции и народа – 1936 – 1939 годы.
Каждая новая чистка сопровождалась исключением из партии значительной части ее общего состава. Сейчас же после очередной чистки объявлялся новый прием в партию, но только тех, кто безоговорочно признавал Сталина за великого вождя, а его олигархию – за подлинную партию.
Можно ли доказать фактами и документами, что сталинские чистки служили не только ликвидации действительной оппозиции в партии, но и предупреждению всякой потенциальной оппозиции? Можно ли доказать, что сталинские чистки в конечном счете и главным образом служили для:
1) ликвидации старой партии Ленина,
2) создания новой партии Сталина.
Даже те документы, которые доступны нашему анализу, подтверждают, что это было именно так.
Обратимся к этим документам.
В ноябре 1928 года пленум ЦК по докладу Молотова «О вербовке рабочих и регулировании роста партии» постановляет развернуть одновременно две кампании:
1) прием новых членов партии,
2) чистка старых членов.
В этом постановлении говорится :
«1. Добиться, чтобы не позднее конца 1930 года в партии было не менее половины ее состава из рабочих от производства…
5. Проверка и чистка организаций от чуждых элементов… должна производиться гораздо более решительно и более систематически» (курсив мой. – А. А.).
Сталину нужны «рабочие» от производства, но не от политики. Ему нужны голосующие, а не думающие рабочие.
Думающие рабочие, старые кадровые коммунисты ленинской школы переводятся в разряд «чуждых элементов» и подлежат «более решительной и более систематической» чистке.
К началу 1929 года – в разгар борьбы с Бухариным – в партии было 1 500 000 членов и кандидатов. Это была весьма разношерстная масса. Общее у них – это признание принципов ленинского большевизма. Для них лишь Ленин был и оставался единственным авторитетом. Но Ленина нет. Они настроены весьма подозрительно и в отношении тех, кто стремится в Ленины. В значительной степени на этом сорвались и претенденты в Ленины – Троцкий, Зиновьев, Бухарин… Борьба за ленинизм тоже велась под знаменем «коллективного руководства» против принципа «единого вождя». Под этим знаменем выигрывал, собственно, и Сталин. Однако наступает время, когда Сталин и аппаратчики начинают открывать свои карты: «Сталин – Ленин сегодня»! В ушах значительного большинства партии это звучит как «святотатство». Для признания Сталина «Лениным сегодня» партия слишком думающая, слишком разнородна. Нужна новая, генеральная чистка, чтобы сделать ее однородной, послушной, «монолитной». Поэтому в апреле 1929 года XVI партийная конференция принимает по докладу Емельяна Ярославского постановление о проведении «генеральной чистки». В нем говорилось : «Эта чистка рядов партии должна сделать партию однородной» и очистить ее от всяких чуждых элементов, «разоблачая скрытых троцкистов и сторонников других антипартийных групп». В постановлении делалась ссылка на Ленина по поводу чистки 1921 года. Он указывал тогда, что партию надо очистить от меньшевиков, считаясь с голосом беспартийных рабочих. Но эта ссылка на Ленина в новых условиях, когда чистка должна была быть проведена, считаясь с требованием не рабочих, а аппаратчиков, чистка не от меньшевиков, а от большевиков, приобретала совершенно иное значение, весьма ярко подчеркивая и цель самой чистки. Вот что говорилось в этой ссылке : «Если бы нам действительно удалось таким образом очистить партию сверху донизу, «невзирая на лица», завоевание революции было бы в самом деле крупное».
Само это решение, с точки зрения устава, было незаконным. Конференция партии была совещательным органом. Ее постановления приобретали силу партийного закона лишь после утверждения ЦК. Но ЦК не имел права объявить чистку партии без решения съезда. В этом как раз и был весь секрет – Сталин решил созвать съезд партии после ее «генеральной чистки». В постановлении конференции так и говорилось: закончить чистку партии к XVI съезду. Разумеется, съезд партии, подготовленный в условиях такого партийного террора, должен был быть первым «монолитным» съездом. Массовые чистки сопровождались массовыми приемами новых членов партии. Это легко установить из официальных данных. Так, на XV съезде партии (декабрь 1927 г.) было представлено 887 233 члена партии. Но за время с XV по XVI съезд партия выросла, по данным Сталина, почти в два раза. При этом рост этот идет в порядке ударной кампании, то есть искусственно. Сталинцы прибегают к необычным для них чрезвычайным мерам массовой вербовки новых членов с тем, чтобы радикально изменить состав и политическое лицо партии. Все это выдается за выражение «доверия рабочего класса» сталинскому руководству. Это обстоятельство Сталин и подчеркнул на XVI съезде :
«Я уже не говорю о таких признаках роста доверия к партии, как заявления рабочих о вступлении в партию целыми цехами и заводами (курсив мой. – А. А.), рост числа членов партии в промежутке от XV съезда до XVI съезда более чем на 600 тысяч человек, вступление в партию за первый лишь квартал этого года 200 тысяч новых членов».
Этот искусственный рост партии «целыми цехами и заводами» происходил, как указывалось, наряду с «генеральной чисткой» старых ее членов.
Сталин на этом, однако, не думал успокоиться. Создание слепо голосующей партии должно сопровождаться и созданием нового типа партийного и государственного работника. У него узурпируется право на рассуждение. Последнее теперь признается только за аппаратом ЦК. Для самой партии ЦК преподносит «генеральную линию». Правильна ли она или нет – об этом нельзя рассуждать. Ее надо принимать. Но этого же недостаточно. Ее надо точно проводить, проводить как свою собственную линию. Безусловная преданность этой линии должна сочетаться с бюрократической аккуратностью в деле ее проведения в жизнь. Второй натурой нового типа партийного и государственного бюрократа должна стать его нерассуждающая исполнительность. Такова директива XVI съезда. «Проверять людей и проверять фактическое исполнение дела – в этом, еще раз в этом, только в этом теперь гвоздь всей работы, всей политики» – эти слова Ленина цитируются в резолюции XVI съезда по докладу председателя ЦКК – РКИ – Орджоникидзе и добавляется : «Съезд поручает ЦКК – РКИ решительно снимать с постов работников, не выполняющих со всей точностью и добросовестностью директив партии и правительства, независимо от происхождения, должности и прошлых заслуг» (курсив мой. – А. А.).
Таким образом, чистка становится постоянным методом создания новой партии. Ставка делалась не на партию политически мыслящих людей, а на партию преданных и исполнительных чиновников в аппарате и слепо голосующих членов партии в массе. Все, кто этому сопротивлялся, подлежали немедленному исключению из партии «независимо от происхождения, должности и прошлых заслуг».
Весь этот процесс вызвал взрыв нового сопротивления и именно в верхушке партии.
Казалось бы, откуда взяться этому сопротивлению после XVI съезда, на котором Сталин внешне одержал полную победу, а лидеры всех бывших оппозиций выступали с покаяниями? Откуда взяться этому сопротивлению в высших органах партии, избранных на том же съезде, куда допускались только проверенные на деле высшие сановники партии, а из бывших оппозиционеров только такие, которые безоговорочно признали Сталина «вождем партии»?
Но сопротивление пришло и пришло сразу с трех сторон: от старых большевиков во главе с членом ЦК А. П. Смирновым, от молодых большевиков во главе с членом ЦК Сырцовым и от национал – большевиков во главе с членом ЦК Скрыпником.
Это были люди весьма известные в партии. Главное – никто из них никогда не был причастен к какой-либо оппозиции в прошлом.

III. ГРУППА СЫРЦОВА

Особенно неприятным и неожиданным для Сталина был «бунт младо – большевиков» из состава ЦК и ЦКК во главе с Сырцовым. В их лице взбунтовались как раз те кадры, на которые Сталин опирался в своей «планированной политике» по уничтожению старой гвардии и созданию новой партии. Глава этой группы Сырцов готовился в преемники Рыкову на посту председателя Совнаркома СССР. Он был отозван в Москву с работы секретаря крайкома партии в Сибири и назначен председателем Совнаркома РСФСР на место Рыкова, хотя последний номинально и оставался еще председателем Совнаркома СССР. Но все понимали, что Рыков – уже обреченный человек, и нарушение установившейся со времени Ленина традиции, когда Председатель Совнаркома РСФСР одновременно был и Председателем Совнаркома СССР, лишь подтверждало и обреченность Рыкова и обеспеченность занятия его места Сырцовым. Введение же Сырцова в состав кандидатов Политбюро наряду с такими будущими членами Политбюро, как Микоян, Чубарь, Андреев, не оставляло никакого сомнения о предрешенном выборе будущего главы советского правительства. Дальнейшее зависело только от самого Сырцова – насколько он проявит понимание новой политики и важности своей личной роли в деле ее проведения. Сталин, со своей стороны, делал все, чтобы облегчить Сырцову эту задачу. Хотя он и был самым молодым и по возрасту и по партийному стажу в составе Политбюро, причем был только кандидатом, ему создавался авторитет, не уступающий некоторым из его членов. Занятие Сырцовым места Рыкова в самом Политбюро было также вопросом ближайшего будущего. Это гарантировало бы ему второе после Сталина место в монопартийном государстве. Сталин намеренно подчеркивал эту роль новой «восходящей звезды» Сырцова при каждом удобном для этого случае, вызывая зависть среди своих старых соратников. Сталин хорошо запомнил и то, какую великую услугу оказал ему Сырцов, когда он впервые, опираясь на него, начал лично проводить свой план коллективизации в Сибири и на Урале.
Личные качества Сырцова для предназначенной ему роли тоже были вне сомнения – выдающийся талант организатора, прямота и решительность, ортодоксальное прошлое, энергичная и волевая натура и кажущееся отсутствие всякой претензии на самостоятельное мышление в «большой политике». На расстоянии – когда Сырцов был в далекой Сибири – эти качества весьма импонировали в «естественном отборе» новых кадров. В них была, однако, и потенциальная опасность: если Сталин не сумеет воспользоваться ими в собственных интересах, они могут повернуться против него же. Сталин полагал, что гарантируя большую государственную карьеру, на которую так велик был спрос, он уже ликвидировал потенциальную опасность личных качеств Сырцова. Расчет этот не оправдался. Стоило Сырцо – ву переселиться в столицу и самому войти в переднюю лаборатории Сталина, как не осталось и следа от его былой провинциальной наивности.
Сырцов увидел, куда метит Сталин и при помощи каких методов он добивается своей цели. Увидел и людей, в партии неизвестных, но решающих судьбу партии от ее имени, – «Секретариат Сталина». К своему великому удивлению, установил и то, что громогласная вывеска «Политбюро» – это лишь легальное прикрытие всемогущей нелегальной силы – того же «Секретариата Сталина». Увидел больше: анонимный коллектив – «ЦК ВКП(б)» – это коллективный псевдоним технических служащих самого Сталина.
В этих условиях для «новичка» не было большого выбора: либо служить в этом аппарате с наилучшими шансами на карьеру, либо выступить против него с такими же шансами на гибель. Триумфальные победы Сталина над всеми предыдущими оппозициями – независимо от того, были оппозиционеры правы или нет – говорили в пользу сталинского аппарата. Надо было иметь большое личное мужество и неисчерпанный запас идеализма былого революционера, чтобы выбрать не Сталина. То и другое оказалось у Сырцова.
Сырцов решил, что то, что не удалось старым большевикам – Бухарину и бухаринцам, – удастся ему и молодым большевикам в составе ЦК и ЦКК. Платформа Сырцова та же, что и у бухаринцев, но метод и средства борьбы – другие. Сталин – не идеалист, не искатель правды. Споры с ним на тему о путях и идеалах социализма не только бесполезны, но даже вредны. Столь же вредны и всякие попытки апеллировать к партии. Партия сейчас сплошь карьеристская, а не идейная. Но даже та часть партии, которая все еще осталась верна старым принципам и способна самостоятельно мыслить, не отважится на самостоятельное действие при установившемся ныне режиме внутри партии. Вся нынешняя политика партии диктуется не интересами страны, а интересами аппарата. Чтобы выправить эту политику – надо выправить организацию, аппарат, систему управления. Короче: чтобы лишить Сталина возможности стать диктатором, надо реорганизовать управление партией на совершенно новых началах. Если постановка этого вопроса вызовет сопротивление Сталина, то это явится лучшим доказательством его тайных замыслов, и тогда легче будет его вообще убрать из ЦК. В самом деле, в чем была сила Сталина в аппарате партии? В том, что он был одновременно и генеральным секретарем в исполнительном органе ЦК – в Секретариате, и председателем в фактически законодательном органе – в Политбюро. В третьем и весьма важном органе – Оргбюро – он был не только членом, но и фактическим хозяином, хотя там формально председательствовал второй секретарь ЦК (в разное время – Молотов, Каганович, Андреев, Жданов и Маленков). Разделение этого исключительного, в истории самой коммунистической партии беспрецедентного, сосредоточения власти в руках одного человека – таков был замысел Сырцова. Как этого добиться? Организованными требованиями секретарей ведущего звена партии – секретарей обкомов и крайкомов. На этой почве и составился так называемый «право – левацкий» блок Сырцова – Ломинадзе – Шацкина. Вано Ломинадзе был членом ЦК и секретарем Закавказского крайкома партии (куда входили три ЦК национальных компартий – Азербайджана, Армении и Грузии). Лазарь Шацкин был членом ЦКК и одним из руководителей Коммунистического интернационала молодежи. Блок опирался на поддержку многих секретарей и местных коммунистов. Если не прямой поддержкой, то явной симпатией требования блока пользовались и у значительной части молодых членов ЦК и ЦКК (Чаплин, Мильчаков, Хитаров и др.). Из бывших оппозиционеров в блок входил бывший член ЦКК Стэн.
Блок Сырцова («блоком» его назвал Сталин, хотя никакого блока не было, а была группа единомышленников) собирался выступить со своим организационным планом на ближайшем пленуме ЦК и ЦКК, который должен был состояться не позже октября 1930 года. Но С. И. Сырцову и его друзьям так и не пришлось больше принимать участие в пленумах ЦК. Вся группа была исключена из партии, а пленум созвали только в декабре. Это был первый случай, когда членов ЦК и ЦКК исключили из партии не только без дискуссий, но и без согласия пленума ЦК. Ряд местных секретарей был снят, а те, которые в решающий Момент изменили Сырцову, получили повышение (так, бывший друг Сырцова секретарь Уральского обкома Д. Сулимов был назначен вместо него Председателем Совнаркома РСФСР). Это был обычный метод поощрения предателей и предательства.

IV. ГРУППА СМИРНОВА

Расправа Сталина была жестокой, систематической и целеустремленной. До сих пор она не давала промаха. Ликвидируя действительных врагов, сталинцы рассчитывали на предупреждение и устрашение возможных врагов. Чистки и расправы должны были отучить охотников играть в оппозицию. Исключение членов ЦК и ЦКК, принадлежавших к группе Сырцова, показало, что отныне враги Сталина будут дискутировать о своих программах не на пленумах ЦК, а в подвалах ГПУ. И все-таки Сталин не чувствовал себя хозяином положения. Ликвидация одной оппозиции оказывалась прологом к появлению другой. Оппозиция против Сталина смахивала на ту легендарную гидру древнегреческой мифологии, у которой на месте одной отрубленной головы вырастали новые головы. Не успели участники группы Сырцова прибыть на место ссылки (тогда еще не расстреливали), как появились новые группы оппозиции:
1) группа Рютина,
2) группа Смирнова,
3) группа Скрыпника.
Хотя между этими группами было много общего по идеологии и программе, они все-таки не были связаны между собою организационно.
Группа Рютина, бывшего секретаря Краснопресненского райкома партии г. Москвы и кандидата в члены ЦК после XV съезда, вообще возникла вне ЦК. В ее состав входили, главным образом, бывшие участники правой оппозиции в среднем звене – Галкин, Астров, Слепков и др.
Группа Смирнова, долголетнего члена ЦК, бывшего секретаря ЦК и одного из деятелей «Петербургского союза борьбы за освобождение рабочего класса» Ленина и Мартова, была наиболее влиятельной. Авторитет А. П. Смирнова в партии был огромен. Он числился в личной гвардии Ленина как один из основоположников большевизма. Сейчас он входил в состав Оргбюро ЦК и поэтому хорошо знал всю закулисную «организационную политику» аппарата.
Группа Смирнова объединяла в себе преимущественно старых рабочих – большевиков, никогда не участвовавших в каких-либо оппозициях. Она имела свои ячейки в рабочей среде Москвы, Ленинграда, Иваново – Вознесенска и Ростова – на – Дону. К этой группе принадлежали некоторые из видных участников гражданской войны (Эйсмонт, Толмачев). Ее поддерживали и весьма видные деятели из среды профессиональных союзов. Программа группы Смирнова мало чем отличалась от программы бывшей группы Бухарина, но была более резкой и определенной. Смирновцы требовали:
1) пересмотреть однобокий курс «сверхиндустриализации», создающей диспропорцию в развитии народного хозяйства;
2) распустить колхозы и совхозы;
3) реорганизовать ОГПУ и поставить его под контроль закона;
4) удалить Сталина и его выучеников из ЦК;
5) отделить профессиональные союзы от государства.
Конечно, группа Смирнова понимала, что она бессильна добиться выполнения этих требований легальным путем. Об этом говорил и опыт всех предыдущих оппозиций. Поэтому она решила перейти на нелегальное положение и организовалась в самостоятельную группу «рабочих – большевиков».
Как я уже указывал, платформа группы Смирнова по существу была новым изданием платформы правой оппозиции Бухарина. Была, однако, и одна существенная разница во времени, которая делала группу Смирнова опасней для сталинского большинства, чем была группа Бухарина. Разница сводилась к следующему.
Бухаринцы выдвинули свою платформу и объединились в группу в условиях, когда ЦК: 1) вместе с теми же бухаринцами только что покончил с левыми (троцкисты) под право – центристским флагом (Бухарин плюс Сталин), 2) хозяйственная и организационная политика Сталина еще не была проверена практикой. Другими словами, бухаринцы предупреждали возможное направление и последствия сталинского плана, не имея еще достаточных данных для его дискредитации, тогда как смирновцы атаковали этот самый план на основе его первых практических результатов.
Результаты эти были весьма серьезны и конкретны:
1. Развал плана принудительной коллективизации сельского хозяйства, катастрофическое падение зернового хозяйства, массовый убой поголовья скота и связанный с этим небывалый голод в стране, особенно на Украине, где, по самым осторожным данным специалистов, погибло от голода до пяти миллионов человек.
2. Образование кричащей диспропорции в развитии промышленности, когда курс на развитие тяжелой промышленности привел к почти полному застою в развитии легкой промышленности и предметов широкого потребления.
3. Превращение ОГПУ в силу, стоящую и над партией и над государством.
Группа Смирнова, реставрируя старую платформу правых, исходила не из теоретических соображений, а из этих практических результатов сталинской политики. При всей своей диалектической изворотливости Сталин был бы беспомощным против таких фактов, если бы ими располагали в свое время бухаринцы. Ими теперь располагали смирновцы. Но зато и Сталин располагал теперь гораздо большим, чем в 1928 году, – «монолитным единством» в ЦК и ЦКК и усовершенствованным партийно – полицейским аппаратом на местах. Однако группа Смирнова и не собиралась апеллировать к партии. В этом заключалась другая и самая важная разница между нею и оппозицией Бухарина.
Группа Смирнова решила первый и последний раз в истории сталинизма перенести спорные проблемы хозяйственного и политического курса на суд рабочих и крестьян, именем которых он управлял. Это возможно было сделать только в глубоком подполье, формально не противопоставляя себя партии. Создание нелегальных ячеек в важнейших рабочих центрах и собирание оппозиционных сил в рядах партии – такова была подготовительная работа Смирнова. Свержение сталинского руководства мыслилось как акт восстановления «советской власти». Это уже было второе издание ленинского плана «пролетарской революции», на этот раз против диктатуры партаппарата и ОГПУ. И главный лозунг Смирнова оставался тот же ленинский – «вся власть Советам!» Смирновцы выступали за реставрацию власти Советов, узурпированной сталинцами. На этой платформе группа Смирнова постаралась привлечь к себе бывших лидеров «правой оппозиции». Бухарин категорически отказался вообще вступать в контакт с группой Смирнова. Так же поступили Угланов, Котов, Михайлов и другие. Рыков и Томский, вероятно, имели встречи со Смирновым, но дальше этих безобидных встреч дело не пошло. Уроки 1928 – 1929 годов пошли на пользу правым.
Но не спал и Сталин. В конце 1932 года чекисты раскрыли группу Смирнова. В январе 1933 года объединенный пленум ЦК и ЦКК по докладу Рудзутака рассмотрел и дело самой группы. Никаких уличающих документов против Смирнова на пленум представлено не было, кроме свидетельских показаний секретных сотрудников того же ОГПУ о противопоставлении смирновцами «советской власти» партаппарату. Правые лидеры, к которым обращался ранее Смирнов, в своих же интересах заявили, что, кроме обычных разговоров «на тему дня», они ничего не слышали от Смирнова. Тем не менее решение пленума было весьма суровым. Оно небольшое, но весьма характерное. Я привожу его поэтому полностью .
«Об антипартийной группировке Эйсмонта, Толмачева, Смирнова А. П. и др.
I
1) Объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП (б) устанавливает, что Эйсмонт, Толмачев, Смирнов и др., заявляя на словах о своем согласии с линией партии, на деле вели антипартийную работу против политики партии. С этой целью они создали подпольную фракционную группу, причем Эйсмонт и Толмачев вербовали своих сторонников среди разложившихся элементов, оторвавшихся от рабочих масс, буржуазных перерожденцев.
2) В момент, когда партия подводит итоги величайшим победам пятилетки, эта группа, подобно рютинско – слепковской антипартийной группировке, ставила своей задачей по сути дела отказ от политики индустриализации страны и восстановление капитализма, в частности кулачества.
3) Исходя из этого, объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП (б) постановляет:
а) одобрить решение Президиума ЦКК об исключении из партии Эйсмонта и Толмачева, как разложившихся и переродившихся антисоветских людей, пытавшихся организовать борьбу против партии и партийного руководства;
б) на основании резолюции X съезда партии исключить из Центрального Комитета ВКП (б) Смирнова, предупредив его, что в случае, если всей своей работой в дальнейшем не заслужит доверия партии – будет исключен из партии.
II
Объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП (б) устанавливает, что члены ЦК Томский и Рыков и кандидат в члены ЦК Шмидт вместо действительной и активной борьбы с антипартийными элементами за генеральную линию партии и практическую политику ЦК партии стояли в стороне от борьбы с антипартийными элементами и даже поддерживали связь со Смирновым и Эйсмонтом, чем по сути дела поощряли их в их антипартийной работе, причем всем своим поведением давали повод всяким антипартийным элементам рассчитывать на поддержку бывших лидеров правой оппозиции.
Объединенный пленум ЦК и ЦКК требует от Рыкова, Томского и Шмидта коренного изменения своего поведения в вопросах борьбы с антипартийными элементами и предупреждает их, что при продолжении их нынешнего поведения к ним будут применены суровые меры партийных взысканий».
Таким образом, резолюция Сталина – Рудзутака признавала, что
1) группа Смирнова стояла на платформе правых;
2) группа Смирнова опиралась на рабочих, хотя и «обуржуазившихся».
Организационная связь бывших лидеров правой оппозиции с группой Смирнова не была установлена. Несмотря на это, Рыкову, Томскому и Шмидту объявлялось последнее предупреждение (но без упоминания Бухарина, так как Бухарин на пленуме резко отмежевывался от группы Смирнова).
Характерно, что Сталин не решился дать в этой резолюции огласку тому факту, что коммунисты Эйсмонт и Толмачев во время обсуждения их вопроса на пленуме уже находились под арестом как «враги советской власти», а требование самого Сталина (Рудзутака) подвергнуть той же участи члена ЦК Смирнова было отвергнуто пленумом. Ничего не говорила резолюция и об идее «вся власть Советам». По другому поводу на том же пленуме Сталин объяснил, что такое «Советы без сталинцев» :
«…дело не только в Советах, как в форме организации, хотя сама эта форма представляет величайшее революционное завоевание. Дело, прежде всего, в содержании работы Советов, дело в характере работы Советов, дело в том, кто именно руководит Советами, – революционеры или контрреволюционеры».

V. «НАЦИОНАЛЬНАЯ ОППОЗИЦИЯ» В ПАРТИИ

В письме к Максиму Горькому в 1912 году Ленин из Вены писал : «Насчет национализма вполне с Вами согласен. У нас один чудесный грузин засел и пишет для «Просвещения» большую статью…» «Чудесный грузин» был Сталин, а статья – «Марксизм и национальный вопрос».
После октябрьского переворота Сталин получает назначение по «специальности» – он делается народным комиссаром по делам малых национальностей. Потом его комиссариат получил и конкретное задание – подготовить слияние с советской Россией самостоятельно существующих советских республик – Украины (1919 г.), Белоруссии (1919 г.), Азербайджана (1920 г.), Армении (1920 г.), Грузии (1921 г.). Среднеазиатские республики, Казахстан, Татаро – Башкирия и Северный Кавказ – уже были включены в состав РСФСР. Конечно, все эти республики были советскими, но над ними еще не существовало общего контроля московского центрального правительства. Единый центр имелся только по линии партии в лице ЦК РКП (б), то есть своего рода «маленький Коминформ» с ограниченными контрольными функциями. Авторитет ЦК был скорее идеологический, чем организационный. Каждая советская республика пользовалась, так сказать, полным «национально – коммунистическим суверенитетом» по внутренним делам. Формально они даже имели и собственные вооруженные силы и вели «самостоятельную» иностранную политику (например, Рижский договор с Польшей 1921 года был подписан двумя советскими республиками – РСФСР и УССР). Первый шаг к созданию советской конфедерации, правда, был сделан еще в декабре 1920 года, когда были заключены военно-хозяйственные конвенции между РСФСР, УССР, БССР, позже с кавказскими республиками, но лишь в смысле конфедерации, а не федерации с Россией.
К созданию федерации приступили в конце 1922 года. Тогда впервые выходят на сцену «национал – коммунисты». Особенно резко и непримиримо выступают против потери независимости «национал – коммунисты» на родине самого Сталина, на Кавказе. Проект первой «сталинской конституции» о создании всесоюзной федерации в виде СССР кавказские коммунисты отвергают. Так, 15 сентября 1922 года ЦК коммунистической партии Грузии выносит решение : «Предлагаемое на основании тезисов товарища Сталина бъединение в форме автономизации независимых республик считать преждевременным».
«Объединение хозяйственных усилий и общей политики считать необходимым, но с сохранением всех атрибутов независимости».
В Москве такое «сепаратистское» решение грузинских коммунистов, к которому присоединились и руководители советского Азербайджана (Р. Ахундов, Кадирли и др.) и которое грозило провалом всего дела создания СССР, было отвергнуто. Сталин, Орджоникидзе (последний был секретарем Кавказского бюро ЦК РКП (б), Молотов, Мясников (Армения) «доказали» ЦК, что кавказские национал – коммунисты (названные теперь «национал – уклонистами») не выражают волю народов Кавказа. Через месяц этот вопрос был обсужден на пленуме ЦК. 16 октября 1922 года Сталин, как секретарь ЦК, направил в Грузию (с копиями другим национальным республикам) следующую телеграмму :
«Предложение грузинского ЦК о преждевременности объединения и сохранения независимости пленумом ЦК отвергнуто единогласно. Представитель ЦК Грузии Мдивани ввиду такого единодушия пленума вынужден был отказаться от требования грузинского ЦК. Пленумом принято без всяких изменений предложение членов комиссии: Сталина, Орджоникидзе, Мясникова и Молотова – о сохранении Закавказской Федерации и объединении последней с РСФСР, Украиной и Белоруссией в «СССР»… ЦК РКП не сомневается, что его директива будет проведена с энтузиазмом».
Это «единодушное» решение было принято тогдашней «тройкой» – Сталиным, Каменевым и Зиновьевым. Ленин болел и не участвовал в работе ЦК и правительства. Троцкий находился в оппозиции к «тройке», но в союзе с Лениным. Решение ЦК («тройки») было отвергнуто грузинами. Сталин, прикрываясь авторитетом ЦК и пользуясь болезнью Ленина, приступил к чистке в Грузии. Это было знаменитое «грузинское дело», которое как раз и послужило поводом Ленину написать известное «завещание» с требованием снять Сталина с поста генерального секретаря ЦК. Вот свидетельство Льва Троцкого :
«Два секретаря Ленина, Фотиева и Гляссер, служат связью. Вот что они передают. Владимир Ильич до крайности взволнован сталинской подготовкой предстоящего партийного съезда, особенно же в связи с его фракционными махинациями в Грузии. «Владимир Ильич готовит против Сталина на съезде бомбу». Это дословная фраза Фотиевой. Слово «бомба» принадлежит Ленину, а не ей. «Владимир Ильич просит Вас взять грузинское дело в свои руки, тогда он будет спокоен». 5 марта (1923 г.) Ленин диктует мне записку: «Уважаемый т. Троцкий. Я очень просил бы Вас взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под «преследованием» Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив…» Почему вопрос так обострился? – спрашиваю я. Оказывается, Сталин снова обманул доверие Ленина: чтобы обеспечить себе опору в Грузии, он, за спиной Ленина и всего ЦК, совершил там при помощи Орджоникидзе и не без поддержки Дзержинского организованный переворот против лучшей части партии, ложно прикрывшись авторитетом ЦК. Пользуясь тем, что больному Ленину недоступны были свидания с товарищами, Сталин пытался окружить его фальшивой информацией… Фотиева снова пришла ко мне с запиской Ленина, адресованной старому революционеру Мдивани и другим противникам сталинской политики в Грузии. Ленин пишет им: «Всей душой слежу за Вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для Вас записки и речь».
Но Сталин продолжает громить грузинских «национал – уклонистов».
Ленин, конечно, не «сепаратист», а вождь «централистов», но хочет провести централизацию («федерацию») без репрессий против собственных политических единомышленников на Кавказе. Но цели Сталина не только «централистские». Он хочет видеть Грузию как свою собственную вотчину. В грузинском деле он все еще слишком грузин и «провинциал». К тому же основная опасность для его успешной карьеры в Москве тоже грозит оттуда, из родной Грузии, где сидят личные друзья Ленина и старые большевики – Мдивани, Махарадзе, Орахелашвили, Окуджава и др. Поэтому Сталин спешит прикончить своих врагов. Ленин обращается к нему через свою жену – Крупскую – с требованием прекратить этот грузинский «поход». Сталин обзывает Крупскую интриганкой.
Троцкий свидетельствует «Каменев сообщил мне дополнительные сведения. Только что он был у Надежды Константиновны Крупской по ее вызову. В крайней тревоге она сообщила ему: «Владимир только что продиктовал письмо Сталину о разрыве с ним всяких отношений». Непосредственный повод имел полуличный характер. Сталин старался изолировать Ленина от источников информации и проявил в этом смысле исключительную грубость по отношению к Крупской. «Но ведь вы знаете Ильича, прибавила Крупская: он бы никогда не пошел на разрыв личных отношений, если бы не считал необходимым разгромить Сталина политически».
В такой обстановке и в непосредственной связи с «грузинским делом» и родилось «Завещание» Ленина 1922 года с припиской от 4 января 1923 года – снять Сталина с поста генерального секретаря за «грубость и нелояльность». Все это теперь официально подтверждено опубликованием «документов Ленина»» .
Смерть Ленина спасла Сталина, но со смертью Ленина был объявлен смертный приговор и грузинским национал – коммунистам. Привели его в исполнение, правда, только через двенадцать лет – в 1936 году .
«В период 1927 – 1935 гг. национал – уклонизм, слившись с контрреволюционным троцкизмом, перерос в наемную агентуру фашизма, превратился в беспринципную и безыдейную банду шпионов, вредителей, диверсантов, разведчиков и убийц, в оголтелую банду заклятых врагов рабочего класса. В 1936 году был раскрыт троцкистский шпионско-вредительский террористический центр, куда входили Б. Мдивани, М. Окуджава, М. Торошелидзе, О. Гихладзе, Н. Кикнадзе и др.», – так писал Л. Берия в 1948 году об исполнении этого приговора.
Через пять лет – в 1953 году – сам Берия его соратниками по Политбюро будет объявлен организатором такой же «шпионской банды». После расправы с обер-палачами Ягодой и Ежовым насильственная смерть Берия была самой справедливой.
Но борьба «национал – уклонистов» за «суверенные права» своих республик продолжалась и после смерти Ленина. На II съезде Советов СССР (26 января – 2 февраля 1924 года) обсуждался вопрос о принятии конституции. На съезде вновь выявились внутренние противоречия по вопросу о том, какая должна быть конституция СССР. «Тройка» (Сталин – Зиновьев – Каменев) предложила проект федерации. Делегации Украины, Белоруссии и Грузии предложили собственные проекты, в основе которых лежала идея «конфедерации». «Братские советские республики» претендовали на право самостоятельной внешней политики (как известно, Сталин дал им это «право» через двадцать лет – но дал тогда, когда они не имели права воспользоваться этим «правом»). Был принят московский проект федерации, но с существенными дополнениями и улучшениями, выдвинутыми с мест. Он лег в основу конституции 1924 года.
Последняя, по сравнению со «сталинской конституцией» 1936 года, была прямо «сверхдемократической» в национальном вопросе. Союзные республики сохраняли за собою все «атрибуты независимости» во всех делах внутреннего самоуправления. Согласно этой конституции, к компетенции союзного федерального правительства в Москве относились только следующие четыре сферы государственной жизни:
1. Внешняя политика.
2. Вооруженные силы (оборона).
3. Пути сообщения.
4. Связь (почта, телеграф).
Во всех других сферах управления «братские республики» были автономны.
Начиная с 1924 года, «национал-коммунисты» в своей борьбе за «автономию» против централизации хватаются за эту конституцию. В этом смысле она была вполне «легальной» борьбой. Но с победой Сталина над партией она становится уже борьбой «нелегальной», «контрреволюционной».
От компетенции «братских республик» остаются лишь одни воспоминания. Централизация государственной власти становится беспрецедентной. Главы национальных республик и национальных компартий назначаются и смещаются даже не Сталиным, а его личной канцелярией.
В этих условиях – в условиях безнадежности и отчаяния – возникает последняя национальная оппозиция в ВКП(б). Это – оппозиция члена ЦК ВКП(б), члена Политбюро КП (б) Украины – Н. А. Скрыпника.
Украинская ССР – ведущая после РСФСР республика в составе СССР – мало пользовалась у Сталина симпатией, еще меньше – доверием. Украинцы были не какими-нибудь «нацменами» без истории и культуры, а большим и компактным народом с выдающимися интеллектуальными и политическими кадрами. Но в решающий исторический момент – в момент русской революции – значительная часть украинской интеллигенции оказалась в лагере «самостийников». Победа большевиков в России лишь ускорила процесс украинского самоопределения (январь 1918 г.) при открытой поддержке не только австро-германской дипломатии, но и их вооруженных сил.
На мирной конференции по заключению сепаратного мира в Брест – Литовске напротив советского министра иностранных дел сидел министр иностранных дел Украины, но на этот раз уже не в качестве «младшего брата», а как представитель независимой державы.
Ленин, нуждавшийся в «передышке» хотя бы ценой «самого похабного, самого позорного», по его словам, мира, признал эту независимость де-факто. Крушение империи кайзера похоронило, в конечном счете, и независимость Украины. Ленин объявил Брест-Литовский мир аннулированным, а Украину – советской республикой, конечно, на штыках Красной Армии и при умелой организации внутренних взрывов. Но для этого надо было иметь и «внутренние силы», и они имелись. Далеко не идентичные в своих идеологических воззрениях, – «боротьбисты», «укаписты», анархо – коммунисты и просто коммунисты, – они тем не менее стояли на одной платформе – на советской. Большего сейчас и не требовалось. Им была обещана «независимая», но советская Украина. Когда советская Украина стала фактом, а усиление централистского коммунизма на Украине – необходимостью, – Молотов был назначен первым секретарем ЦК КП(б) Украины (1920 г.). С тех пор на украинском троне большевиков, как правило, восседают «централисты». Но тем больше возрастало и сопротивление местного «национал-коммунизма». Ярким представителем и лидером этого украинского «национал – коммунизма» и был Скрыпник.
Он состоял в РСДРП с 1900 года. После раскола партии стал большевиком, «профессиональным революционером» ленинской школы, многократно подвергался репрессиям. Руководящее участие принимал в большевистском перевороте и гражданской войне на Украине, входил в состав верховного руководства партии и правительства – Политбюро и Совнаркома Украины. Представлял КП(б) Украины в Исполкоме Коминтерна. Был, наконец, и членом ЦК ВКП(б). Этот самый Скрыпник, начиная с 1930 года, возглавлял на Украине «национальную оппозицию» против Кремля. Но «грехопадение Скрыпника» (как выразился Сталин на XVII съезде партии, 1934 г.) заключалось в том, что на Украине в те годы росла другая сила, другое движение вне партии революционное движение украинских националистов в подполье. Таковыми были «Союз Освобождения Украины» (СВУ, 1930 г.), «Украинский Национальный Центр» (1931 г.), «Украинская Войсковая Организация» (УВО, 1933 г.). Эти организации ставили перед собой одну главную задачу – национальную независимость свободной Украины. Задача Скрыпника и его группы была более скромная – «внутренняя независимость» коммунистической Украины. Национальные цели у обеих групп были близки друг к другу, а политические – диаметрально противоположны. Но нашелся мастер, который «близких» сделал «родными», а антиподов – «друзьями». Этим «мастером» был сам Сталин. У арестованных участников украинских националистических организаций, переведенных на Лубянку, начали брать развернутые показания об их «союзе» с группой Скрыпника. Арестованные «показывали», что они по заданию своих заграничных украинских центров и разведок Польши, Австрии, Германии и Франции заключили контакт с группой Скрыпника для подготовки совместного «отторжения Украины» от СССР. Они снабжали Скрыпника финансами, а Скрыпник их – сведениями о военной мощи и экономическом положении СССР. По заданиям заграничных украинских организаций арестованные вместе с группой Скрыпника проводили вредительскую работу по линии просвещения (Скрыпник был народным комиссаром просвещения УССР) под видом «украинизации». Скрыпник обо всем этом узнал только тогда, когда очутился под домашним арестом. Но арест продолжался недолго – он покончил жизнь самоубийством (1933 г.). Рассказывали, что Скрыпник в предсмертном письме на имя членов ЦК ВКП(б) писал, что «для опровержения чудовищной лжи сталинской полиции у меня остается только один аргумент – лишением себя жизни осудить сталинскую систему». На волчьи нервы: Сталина этот аргумент не подействовал. На Украине начались массовые аресты членов «группы Скрыпника», большинство которых Скрыпника и в глаза не видели. Теперь Хрущевы реабилитировали и Скрыпника .
Тот же процесс чистки и арестов национал – коммунистов и националистов среди интеллигенции происходит на протяжении 1932 – 1933 годов и в других национальных республиках. Хотя организационное влияние группы Скрыпника распространялось лишь на Украину, но идейных сторонников она имела во всех республиках – в Татаро – Башкирии (султан – галиевцы), Туркестане (садвокасовцы), на Кавказе (бывшие «национал – уклонисты») и т. д.
Активизация центробежных сил на окраинах была совершенно естественной реакцией на «центростремительную революцию» сверху – на ликвидацию даже видимости местных автономий. Централизация государственной власти, как результат централизации власти партийной, не считалась ни с чем – ни со специфическими условиями национальной самобытности, ни с установившейся традицией национального самоуправления.
Впоследствии, на XVII съезде партии, затушевывая истинное положение завуалированными формулами о «пережитках капитализма», Сталин сам признался, что украинский «национализм» Скрыпника не есть случайное или единичное явление :
«Следует заметить, что пережитки капитализма в сознании людей гораздо более живучи в области национального вопроса, чем любой другой области. Они более живучи, так как имеют возможность хорошо маскироваться в национальном костюме. Многие думают, что грехопадение Скрыпника есть единичный случай, исключение из правила. Это неверно. Грехопадение Скрыпника и его группы на Украине не есть исключение. Такие же вывихи наблюдаются у отдельных товарищей и в других национальных республиках».
Поэтому и поход против «грешников» был не «случайным», а организованным и всеобщим по всем республикам. Тем больше росло сопротивление в национальных компартиях и организациях против новой сталинской национальной политики – политики, правда, все еще «национальной по форме», но полицейской по содержанию.
Таким образом, общая обстановка в стране, партии и ее национальных организациях после разгрома «правой оппозиции» далеко не была идиллической. Чистка партии 1929 – 1930 годов тоже не достигла своей цели. Она не сделала партию ни «однородной», ни «монолитной», ни даже «дисциплинированной», Препятствий на пути к установлению единоличной диктатуры оказалось больше, чем это себе представляли Сталин и его помощники. Старая партия умирала, но умирала далеко не естественно – в муках, сопротивлениях и в крайне опасных для режима эксцессах.

VI. ГЕНЕРАЛЬНАЯ ЧИСТКА 1933 ГОДА И XVII СЪЕЗД

Не успевал сталинский аппарат расправиться с одной оппозицией, как тут же выступала на сцену новая. Причем каждая новая оппозиция, будучи и по составу и по идеологии оппозицией коммунистической, в определенной мере отражала чаяния широких народных масс. В этом-то и была заложена величайшая опасность оппозиций для сталинцев.
Когда последние легальные формы народного волеизъявления, Советы и профсоюзы, были превращены в фикции, народ возлагал свои надежды на взрыв режима в междоусобной борьбе внутри самой партии. В этой борьбе его симпатия была на стороне оппозиции. В случае столкновения вне рамок партии, в случае вынужденной апелляции борющихся сторон к народу, дело Сталина было бы проиграно наверняка. Этой опасности Сталин никогда не упускал из вида. Словом, ленинский вопрос «кто кого?», кто победит: Сталин партию или партия Сталина – оказывался все еще не решенным. Без решения этого вопроса внутри партии Сталину нечего было и думать о единоличной диктатуре в государстве. Другими словами, надо было превратить партию в такую же фикцию, как Советы и профсоюзы, но в фикцию достаточно импозантную, чтобы выступать от ее имени, и абсолютно послушную, чтобы можно было на нее положиться. События после XVI съезда убедили Сталина, что такой идеальной партии у него нет. Нужна была новая, на этот раз более радикальная и более универсальная чистка партии. Такая чистка и назначается решением Политбюро 10 декабря 1932 года . Заметим, что назначается она не съездом партии, не пленумом ЦК или ЦКК и далее не партийной конференцией, а Политбюро, то есть Сталиным. 12 января 1933 года объединенный пленум ЦК и ЦКК задним числом подтвердил это решение Политбюро. Еще более характерным и знаменательным было то, кого собирался Сталин чистить. Уже не говорилось просто о «социально – чуждых элементах», как раньше. Не было также и сужения рамок чистки категориями «бывших оппозиционеров». Теперь Сталин нашел более эластичное определение для подлежащих чистке – «ненадежные». Чистка должна сделать партию еще более послушной. «Послушность» на языке сталинцев называлась «железной пролетарской дисциплиной». Все эти требования Сталина к новой партии и были положены в основу постановления пленума ЦК и ЦКК. Вот это постановление : «О чистке партии.
1. Объединенный пленум ЦК и ЦКК одобряет решение Политбюро ЦК о проведении чистки партии в течение 1933 года и приостановке приема в партию до окончания чистки.
2. Объединенный пленум ЦК и ЦКК поручает Политбюро ЦК и Президиуму ЦКК организовать дело чистки партии таким образом, чтобы обеспечить в партии железную пролетарскую дисциплину и очищение партийных рядов от всех ненадежных, неустойчивых и примазавшихся элементов» (курсив мой. – А. А.).
Это Сталин сам себе поручил от имени ЦК и ЦКК чистку партии.
Постановлением Политбюро ЦК и Президиума ЦКК от 28 апреля 1933 года были установлены категории коммунистов, подлежащих чистке. В этом постановлении говорилось, конечно, и о «классово – чуждых и враждебных элементах, обманным путем пробравшихся в партию и остающихся там для разложения партийных рядов», то есть о бывших помещиках буржуях, кулаках, белогвардейцах, меньшевиках, но таких давно не было не только в партии, но и в стране. Если же были в партии отдельные лица чуждого происхождения, то они состояли в гвардии самого Сталина (Молотов, Жданов, Вышинский, Булганин, Маленков и другие). Формула «классово – чуждые элементы» была дополнительно внесена, чтобы придать чистке «пролетарский характер». Суть дела заключалась во вновь «открытых» категориях, подлежащих теперь изгнанию из партии. Постановление перечисляло их так :
1) двурушники, живущие обманом партии, скрывающие от нее действительные стремления и под прикрытием лживой клятвы в «верности» партии пытающиеся на деле сорвать политику партии;
2) открытые и скрытые нарушители железной дисциплины партии и государства, не выполняющие решений партии и правительства, подвергающие сомнению и дискредитирующие решения и установленные партией планы болтовней об их «нереальности» и «неосуществимости»;
3) перерожденцы, сросшиеся с буржуазными элементами, не желающие бороться на деле с классовыми врагами, не борющиеся на деле с кулацкими элементами, рвачами, лодырями и расхитителями общественной собственности».
В одну из этих трех категорий или сразу во все три категории можно было включить любого коммуниста – от рядового до члена ЦК и ЦКК, – если его преданность сталинизму вызывала какое-либо сомнение. Постановление в этом отношении действительно не делало исключения и для членов ЦК и ЦКК. Как избранные на съезде партии, они не подлежали чистке, но в постановлении говорилось, что «если группа членов партии подаст мотивированное заявление, то и члены ЦК и ЦКК могут быть подвергнуты чистке и проверке» .
Иначе говоря, Политбюро – по уставу партии, исполнительный и подчиненный орган пленума ЦК (Политбюро избирается на пленуме ЦК, а ЦК – на съезде партии) – отныне имеет право исключать членов ЦК не только без съезда, но и без пленума ЦК по одному только «заявлению группы коммунистов», что, конечно, можно было легко организовать.
В этих условиях происходил XVII съезд, ставший важнейшей вехой по юридическому закреплению завоеванных Сталиным фактических позиций.
XVII съезд партии (январь – февраль 1934 г.) был назван «съездом победителей». В определенном смысле это было правильно. Первая пятилетка была выполнена, сопротивление крестьянства против коллективизации окончательно сломлено, новые оппозиционные группы внутри партии были относительно легко разгромлены, продолжающаяся чистка давала положительные результаты по созданию «однородной» и послушной партии. XVII съезд партии был первым съездом полного политического триумфа Сталина. Сталин был прав, когда он в своем политическом отчете на этом съезде дал следующую характеристику положению дел :
«Если на XV съезде приходилось еще доказывать правильность линии партии и вести борьбу с известными антиленинскими группировками, а на XVI съезде – добивать последних приверженцев этих группировок, то на этом съезде – и доказывать нечего, да, пожалуй – и бить некого».
Какой же вывод сделал Сталин из этого факта – факта своей победы над врагами внутри партии? Какова была перспектива дальнейшего развития? Избавился ли, наконец, Сталин от вечного страха – порою обоснованного, но и нередко просто воображаемого, – что какая-нибудь новая оппозиция погубит его?
Сталин сделал выводы совершенно непонятные для его бывших врагов и столь же неожиданные для его единомышленников. Сталин и не собирался поддаваться ложной иллюзии о прочности одержанной победы. Он был более высокого мнения о своих бывших и потенциальных врагах, чем эти враги о самих себе. Чужд был ему, как он сам выразился на съезде, и «телячий восторг» по поводу своего личного успеха, а великодушием победителя он и вовсе не страдал. Да, победа была и была блестящей, но Сталин считал, что ее надо «застраховать». Чем? Тем, что держать страну, партию и аппарат в постоянном напряжении, в непрекращающемся «осадном положении». Как? Дальнейшим культивированием теории «классовой борьбы» и продолжением чистки. Для чего? Для завершения концентрации государственной и партийной власти в одном органе – в аппарате ЦК, в одной должности – генерального секретаря партии. Это уже требовало соответственной перестройки стиля и характера работы всего государственного и партийного аппарата. Отныне не «политика вообще», а организационная политика начинает приобретать решающее значение. Раньше Сталин говорил просто: «кадры решают все». Теперь он вносит в этот лозунг существенную поправку: «кадры, овладевшие техникой своего дела, решают все». Время «ура – сталинцев» прошло. Сейчас на одном «ура гениальному Сталину» карьеры не сделаешь. Сейчас нужны сталинцы дела, сталинцы действия, сталинцы исполнения воли верховного вождя. Все это нашло свое отражение и в докладе Сталина на съезде, и в решениях самого съезда. Сталин говорил :
«Надо признать, что партия сплочена теперь воедино, как никогда раньше… Значит ли это, что у нас все обстоит в партии благополучно, никаких уклонов не будет в ней больше и – стало быть – можно теперь почить на лаврах? Нет, не значит… нельзя говорить, что борьба кончена и нет больше необходимости в политике наступления социализма…
…бесклассовое общество не может прийти в порядке, так сказать, самотека. Его надо завоевать… путем усиления органов диктатуры пролетариата, путем развертывания классовой борьбы, путем уничтожения классов… в боях с врагами как внутренними, так и внешними».
«…»левые» открыто присоединились к контрреволюционной программе правых для того, чтобы составить с ними блок и повести совместную борьбу против партии» .
«Наши задачи… систематически разоблачать идеологию и остатки идеологии враждебных ленинизму течений» .
Свою новую политику в организационном вопросе, в вопросе о подборе и о назначении ответственных чиновников, Сталин определил так :
«После того как дана правильная линия… успех дела зависит от организационной работы, от организации борьбы за проведение в жизнь линии партии, от правильного подбора людей… путем смещения негодных работников и подбора лучших… роль наших организаций и их руководителей стала решающей, исключительной… (курсив мой. – А. А.).
Нам нужно было организовать:…7) уничтожение обезлички… 8) установку на ликвидацию коллегий; 9)…установку на реорганизацию ЦКК и РКИ… 12) снятие с постов нарушителей решений партии и правительства, очковтирателей и болтунов и выдвижение на их место новых людей – людей дела… 13) чистку советско-хозяйственных организаций… 14) наконец, чистку партии от ненадежных и переродившихся людей.
…главное в организационной работе – подбор людей и проверка исполнения».
Особенно подчеркнул Сталин необходимость изгнать из аппарата власти чиновников двух типов :
«Один тип работников – это люди с известными заслугами в прошлом, люди, ставшие вельможами, люди, которые считают, что партийные и советские законы писаны не для них, а для дураков… Их надо без колебания снимать с руководящих постов, невзирая на их заслуги в прошлом…»
Тут речь шла о старых большевиках.
«А теперь о втором типе работников. Я имею в виду тип болтунов, я сказал бы, честных болтунов (смех), людей честных, преданных Советской власти, но не способных руководить, не способных что-либо организовать» .
Вот именно этими «болтунами» и были те кадры партии, которые до сих пор делали свою карьеру на одной лишь «преданности» Сталину, на «ура Сталину». Действительно, «болтун» не был редким экземпляром. Он был «типом» нынешних ведущих кадров. Сталин решил после того, как уже использовал «болтунов» в борьбе против всяких оппозиций, покончить теперь и с ними. Сталин довольно удачно проиллюстрировал на съезде тип этих своих бывших учеников – болтунов, не подозревая сам того, что своим остроумием по их адресу он одновременно разоблачал и свою старую организационную политику по созданию и выдвижению этих болтунов. Иллюстрация типа сталинского болтуна в изложении самого Сталина заслуживает того, чтобы ее привести здесь :
«У меня в прошлом году, – говорил Сталин, – была беседа с одним таким товарищем, очень уважаемым товарищем, но неисправимым болтуном… Вот она, эта беседа.
Я: Как у вас обстоит дело с севом?
Он: С севом, товарищ Сталин? Мы мобилизовались. (Смех.)
Я: Ну, и что же?
Он: Мы поставили вопрос ребром. (Смех.)
Я: Ну, а дальше как?
Он: У нас есть перелом, товарищ Сталин, скоро будет перелом. (Смех.)
Я: А все-таки?
Он: У нас намечаются сдвиги… (Смех.)
Я: Ну, а все-таки, как у вас с севом?
Он: С севом у нас пока ничего не выходит, товарищ Сталин. (Общий хохот.)
Вот вам физиономия болтуна…»
Этими болтунами партия кишмя кишела.
Раньше по политическому отчету ЦК партии принималась особая резолюция с перечислением задач партии. Теперь впервые в истории партии доклад ее секретаря – был принят съездом как директива для всей партии. Один из вернейших оруженосцев Сталина – Сергей Киров – выступил на съезде и заявил, что находит нужным отказаться от старого порядка и объявить весь доклад Сталина постановлением съезда. Поэтому и постановление съезда было краткое :
«Одобрить отчетный доклад товарища Сталина и предложить всем парторганизациям руководствоваться в своей работе положениями и задачами, выдвинутыми в докладе товарища Сталина».
Это означало: отныне каждое слово Сталина, не только уже сказанное, но и будущее, объявлялось законом для Политбюро, ЦК, партии и всей страны. Это было юридическим признанием фактического положения. Это потребовало, в свою очередь, приведения аппарата управления государства и партии в соответствие с новым положением. Так и поступили. По докладу Л. Кагановича, тогда первого секретаря МК и второго секретаря ЦК, были приняты два важнейших решения – о «партийном и советском строительстве» (организационные вопросы) и о новом уставе партии.
По первому вопросу:
«XVII съезд ВКП(б) считает, что, несмотря на достигнутые успехи в проведении перестройки рычагов пролетарской диктатуры, организационно – практическая работа все еще отстает от требований политических директив и не удовлетворяет гигантски выросшим запросам нынешнего периода».
Далее цитируются слова Сталина:
«Едва ли кто-либо из вас будет утверждать, что достаточно дать хорошую политическую линию, и дело кончено. Нет, это только полдела. После того как дана правильная политическая линия, необходимо подобрать работника (курсив мой. – А. А.) так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осуществлять директивы, могущие… принять эти директивы, как свои родные…» .
Для такой перестройки «рычагов пролетарской диктатуры» (проще говоря – рычагов сталинской диктатуры) необходимо решительно отказаться от иллюзорного «демократического централизма» и принципов «коллегиального руководства». Во главе этих «рычагов» должны стоять чиновники, независимые от народа и партии, но вполне зависимые от верховного руководства. Система единоличного управления доводится до логического конца. Вот почему съезд осуждает «крайнюю слабость единоначалия, отсутствие личной ответственности и обезличку управления под прикрытием «коллегиального руководства» и постановляет :
1) упразднить в обкомах – крайкомах и ЦК нацкомпартий секретариаты, оставив не более двух секретарей;
2) ликвидировать коллегии во всех областях советско-хозяйственной работы (кроме Советов);
3) ликвидировать коллегии в наркоматах, оставив во главе наркомата наркома и не более двух заместителей;
4) установить, что у председателей областных – краевых исполкомов, совнаркомов республик и горсоветов должно быть не более двух заместителей;
5) ликвидировать ЦКК, создав вместо нее Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б) во главе с одним из секретарей ЦК партии.
Исключительно важное значение имела для Сталина ликвидация Центральной контрольной комиссии партии (ЦКК). Она впервые была создана по плану Ленина на X съезде партии (1921 г.). Она была задумана как «независимый суд» партии и должна была предупреждать как «раскол в партии», так и «злоупотребление» отдельными руководителями «своим партийным положением» в личных выгодах. ЦКК избиралась на съезде и не подчинялась Центральному Комитету. Более того, она контролировала работу ЦК и его руководителей. Такие же права имели ее местные органы по отношению к местным комитетам партии. После того как Сталин сделался генеральным секретарем партии и «злоупотребление» им своим «положением» стало очевидным явлением, Ленин еще до написания «завещания» потребовал поставить и Сталина и весь аппарат ЦК под строгий контроль ЦКК. Причем Ленин считал создавшееся положение настолько серьезным, что обратился с соответствующим предложением к предстоящему XII съезду партии (1923 г.) и даже опубликовал свое предложение в виде двух статей в газете «Правда» . Ленин писал :
«Нарком Рабкрина совместно с президиумом ЦКК должен будет устанавливать распределение работы ее членов с точки зрения обязанности их присутствовать на Политбюро и проверять все документы, которые так или иначе идут на его рассмотрение… Я думаю также, что помимо той политической выгоды, что члены ЦК и члены ЦКК при такой реформе будут во много раз лучше осведомлены, лучше подготовлены к заседаниям Политбюро (все бумаги, относящиеся к этим заседаниям, должны быть получены всеми членами ЦК и ЦКК не позже как за сутки до заседания Политбюро…)… к числу выигрышей придется также отнести и то, что в нашем ЦК уменьшится влияние чисто личных и случайных обстоятельств (курсив мой. – А. А.) и тем самым понизится опасность раскола».
Хотя соответствующее решение было принято XII съездом и закреплено в уставе партии, но ЦКК с самого начала сделалась лишь одним из «рычагов» самого Сталина в борьбе с оппозициями, так как во главе ее Сталин ставил лишь своих личных друзей и «соратников» (во главе ЦКК стояли – один за другим – Куйбышев, Орджоникидзе, Андреев). И все-таки ЦКК, как юридически независимый высший суд партии, оставалась потенциально опасным конкурентом и создавала некое «двоевластие» в партии. Поэтому при «перестройке рычагов пролетарской диктатуры» этот рычаг вообще оказался лишним. Его Сталин и ликвидировал. Вновь созданная Комиссия партийного контроля, которая тогда все еще формально избиралась съездом, была превращена теперь просто в исполнительный орган ЦК. Была ликвидирована и Рабоче – крестьянская инспекция (Рабкрин), вместо которой создана Комиссия советского контроля при Совнаркоме. Таким образом, законодатель партии стал одновременно и ее судьей в лице одного человека. Это, пожалуй, было не «злоупотребление», а завершение логического процесса.
В том же духе подвергли пересмотру устав партии. Последний устав 1926 года явно «устарел». В нем все еще были крупные следы «внутрипартийной демократии» и старой теории «коллективного руководства», которая была провозглашена самим же Сталиным после смерти Ленина. Надо было и его привести в соответствие с условиями «реконструктивного периода», как выражались теперь.
В старом уставе говорилось в пункте 83 : «Внутри партии обсуждение всех спорных вопросов партийной жизни вполне свободно до тех пор, пока решение не принято».
Этот пункт был исключен из нового устава. По существу ликвидирован был и пункт 14, в котором говорилось :
«Все партийные организации автономны в решении местных вопросов».
В новый устав вносилось дополнение к этому в следующей редакции :
«…поскольку эти решения не противоречат решениям партии».
Старый устав требовал ежегодного созыва всесоюзного съезда партии, на котором обсуждаются все вопросы внешней и внутренней политики, принимаются по ним решения и происходят выборы ЦК и ЦКК, а новый устав предусматривает созыв съезда один раз в три года.
В новый устав вносятся и другие пункты, которые бьют в одну точку: в унификацию и единовластие. Съезд отказывается от своей важной, а для Сталина и решающей, компетенции – принимать самому решения о чистке партии. Отныне Секретариат и Политбюро будут чистить партию.
В соответствующем решении съезда говорится :
«9. Периодическими решениями ЦК ВКП(б) проводятся чистки для систематического очищения партии от:
классово – чуждых и враждебных элементов;
двурушников, обманывающих партию и скрывающих от нее свои действительные взгляды…;
открытых и скрытых нарушителей железной дисциплины…;
перерожденцев, срастающихся с буржуазными элементами;
карьеристов, шкурников…; морально – разложившихся…;
пассивных, не выполняющих обязанностей членов партии…»
Под одну из таких категорий можно подвести любого коммуниста – от высшего бюрократа и до рядового члена партии – если бы была необходимость в его ликвидации.
В устав был введен впервые и другой важный для ЦК пункт. В нем говорится:
«60. Члены партии, отказывающиеся правдиво отвечать на вопросы Комиссии партийного контроля, подлежат немедленному исключению из партии».
Выборность секретарей партийных организаций, которая, начиная с середины двадцатых годов, была простой формальностью, превращается теперь и юридически в назначенство сверху, но ЦК партии до сих пор назначал лишь секретарей обкомов, крайкомов и ЦК национальных компартий. Секретари райкомов назначались соответствующими обкомами. В соответствии с постановлением ноябрьского пленума ЦК ВКП(б) 1934 года, назначать и смещать и этих секретарей имеет право только ЦК, то есть его организационно – инструкторский отдел. В названном постановлении сказано : «Обязать обкомы, крайкомы и ЦК нацком-партий представить… на утверждение ЦК ВКП(б) всех секретарей районных комитетов партии…»
Такова была обстановка в партии, когда 1 декабря 1934 года коммунист Леонид Николаев убил коммуниста Сергея Кирова в коридоре Смольного в Ленинграде.

VII. ВЕЛИКАЯ ЧИСТКА

На эту тему написаны десятки, если не сотни книг. Во всех этих книгах неизменно ставился один и тот же вопрос: почему Сталин пошел на столь чудовищный террор не только против народа, но даже и против собственной партии, когда ни в народе, ни в партии уже не было даже намека на какую-либо организованную оппозицию против режима? «Революция пожирает своих детей», «великий эксперимент требует великих жертв», – отвечали одни. «Сталин – сумасброд, деспот и садист», – отвечали другие. Теперь дан и третий ответ Хрущевым в его «закрытом докладе» на XX съезде КПСС :
«Сталин смотрел на все это с точки зрения интересов рабочего класса, интересов трудящегося народа, интересов победы социализма и коммунизма. Мы не можем сказать, что его поступки были поступками безумного деспота. Он считал, что так нужно поступать в интересах партии, трудящихся масс, во имя защиты революционных завоеваний. В этом-то и заключается трагедия!»
Первые ответы ищут закономерности в исторических аналогиях или в личных качествах человека. Последний ответ ищет алиби для соучастников сталинских злодеяний, хотя и правильно подчеркивает, что Сталин далеко не был «безумным деспотом». Однако Сталин не был и политическим актером, который повторял на русской сцене давно заученные роли из старых трагедий – деспотов, тиранов или даже термидорианцев – лишь бы все шло «согласно истории». Да, он апеллировал и к истории, но чтобы брать из нее то, чего не было, но должно было быть для успеха дела. Апеллировал не столько к успехам исторических фигур своего характера (если вообще были таковые), сколько к урокам их конечных падений, чтобы избежать самому этой судьбы. По этой части, конечно, мы не найдем никаких прямых указаний ни в «Сочинениях» Сталина, ни в «разоблачениях» Хрущева. То было некое устное «руководство, как захватить, удержать и расширить личную власть», куда Сталин не разрешил бы заглянуть не только нам, но и своим близким ученикам.
Но странное дело: одну из страниц этого неписанного «руководства» Сталин все-таки огласил как раз людям, которые находились вне политики – советским художникам. Я придаю этой одной странице больше значения, чем всем книгам и речам Сталина, чем всем книгам и речам о Сталине, если мы хотим понять внутренние мотивы и найти психологический ключ к террористической практике Сталина в тридцатых годах. Речь идет о беседе Сталина 24 февраля 1947 года с народным артистом СССР Н. К. Черкасовым и известным кинорежиссером С. М. Эйзенштейном. Беседа эта изложена в книге Н. К. Черкасова «Записки актера».
Прежде всего – о подлинности самой беседы. Критикуя Сталина за «не марксистский» характер его взглядов по излагаемому вопросу, один из видных старых советских историков профессор С. М. Дубровский констатирует :
«Книга «Записки актера» Н. К. Черкасова была подготовлена к изданию при жизни И. В. Сталина. Никаких возражений ни со стороны последнего (!), ни со стороны лиц, присутствовавших на указанной беседе, не последовало. Очевидно, изложение беседы считалось правильным».
К чему же сводилось содержание беседы?
Н. К. Черкасов свидетельствует :
«Говоря о государственной деятельности Ивана Грозного, т. Сталин заметил, что Иван IV (Грозный) был великим и мудрым правителем, который ограждал страну от проникновения иностранного влияния и стремился объединить Россию. В частности, говоря о прогрессивной деятельности Грозного, т. И. В. Сталин подчеркнул, что Иван IV впервые в России ввел монополию внешней торговли, добавив, что после него это сделал только Ленин. И. В. Сталин также отметил прогрессивную роль опричнины, сказав, что руководитель опричнины Малюта Скуратов был крупным русским военачальником…
Коснувшись ошибок Ивана Грозного, И. В. Сталин отметил, что одни из его ошибок состояли в том, что он не сумел ликвидировать пять оставшихся крупных феодальных семейств, не довел до конца борьбу с феодалами, если бы он это сделал, то на Руси не было бы Смутного времени, и затем Сталин с юмором добавил: «тут Ивану помешал Бог»: Грозный ликвидирует одно семейство феодалов, один боярский род, а потом целый год кается и замаливает «грех», тогда как ему нужно было действовать еще решительнее» (весь курсив в цитате мой. – А. А.).
Таким образом, ошибки «прогрессивного Грозного» и его политической полиции – «опричнины» – Сталин видел в недостаточной жестокости, как результат недостаточной решительности. Если бы не эта «мягкость» Ивана Грозного, то в начале XVII века в России не было бы польско-шведской интервенции и «крестьянской революции»! Никакие философские мудрствования, никакие исторические экскурсы, никакая субъективная «трагедия» Сталина, а вот эти откровенные его слова о «грехах» нерешительного Ивана Грозного и объясняют нам, на мой взгляд, всю психологию и практику Сталина на путях к его личной диктатуре.
«Великая чистка» и была завершающим этапом по физическому уничтожению не только бывших, но и возможных в будущем партийных «феодалов и бояр». Тут уже Сталин, конечно, не повторил «ошибок Грозного». Будущим тиранам придется учиться не на «ошибках» Сталина, а на его успехах, но едва ли удастся кому-нибудь и когда-нибудь превзойти эти успехи…
Сама «Великая чистка» прошла через три этапа, соответственно тому, кто был помощником Сталина по НКВД:
Чистка Ягоды – 1934 – 1936 годов.
Чистка Ежова – 1936 – 1938 годов.
Чистка Берия – 1938 – 1939 годов.
В организации «Великой чистки» роль наркома внутренних дел СССР Генриха Ягоды ничуть не уступает роли его преемника Николая Ежова, а в определенном смысле даже превосходит ее. Ежов только продолжал, продолжал грубо и топорно, ту акцию, которую весьма тонко, глубоко законспирированно и столь же вероломно подготовил и начал Ягода по поручению Сталина. На процессе так называемого «правотроцкистского блока» в марте 1938 года Ягода признавался, что он подготовил и провел убийство члена Политбюро, секретаря ЦК и Ленинградского обкома партии Сергея Кирова, отравил членов правительства Валериана Куйбышева, Вячеслава Менжинского (бывшего шефа самого Ягоды), писателя Максима Горького и его сына Максима Пешкова. В то время к признаниям Ягоды отнеслись с таким же недоверием, как и ко всем другим показаниям московских процессов. Недоверие это объяснялось общеизвестными причинами: во-первых, никто не верил, чтобы старые революционеры – Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков и другие под конец своей жизни превратились в обыкновенных уголовных убийц, наемных шпионов и профессиональных отравителей; во-вторых, все обвинения были основаны на личных показаниях подсудимых, достаточно фантастических, чтобы не верить в их правдоподобность; в-третьих, никаких объективных улик и доказательств представлено на суде не было, если доказательством не считать того, что прокурор Вышинский называл на суде «объективной логикой».
Однако сейчас, в свете доклада Хрущева на XX съезде, мы приходим к выводу, правильность которого поколебать уже невозможно: Ягода говорил абсолютную правду по поводу убийства Кирова и отравления других, но говорил неправду по поводу организаторов самих убийств. Организаторы убийств сидели не на скамье подсудимых, а в Политбюро ЦК партии – Сталин, Молотов, Каганович и Ворошилов. На скамье подсудимых сидел лишь один организатор – исполнитель – бывший шеф НКВД Г. Ягода.
Уже Л. Троцкий обратил внимание на это (в книге «Сталин»). Еще до разоблачений Сталина Александр Орлов, бывший генерал НКВД, привел нам в книге «Тайные преступления Сталина» веские доказательства того, что Киров был убит по заданию Сталина. То и другое косвенно подтвердил Н. Хрущев в названном докладе. Вот слова Хрущева :
«Необходимо заявить, что обстоятельства убийства Кирова до сегодняшнего дня содержат в себе много непонятного и таинственного и требуют самого тщательного расследования. Есть причины подозревать, что убийце Кирова – Николаеву помогал кто-то из людей, в обязанности которых входила охрана личности Кирова. За полтора месяца до убийства Николаев был арестован из-за его подозрительного поведения, но был выпущен и даже не обыскан. Необычайно подозрительно и то обстоятельство, что когда чекиста, входившего в состав личной охраны Кирова, везли на допрос 2 декабря 1934 года, то он погиб во время автомобильной «катастрофы», во время которой не пострадал ни один из других пассажиров машины. После убийства Кирова руководящим работникам ленинградского НКВД были вынесены очень легкие приговоры, но в 1937 году их расстреляли. Можно предполагать, что они были расстреляны для того, чтобы скрыть следы истинных организаторов убийства Кирова (курсив мой. – А. А.). (Движение в зале)».
Хрущев, конечно, говорил только об одном «истинном организаторе убийства Кирова» – о Сталине, – прямо не называя его имени и не сообщив всего того, что он лично знает по этому поводу. Будет ли, однако, произведено расследование этого дела, как предлагал Хрущев? После того, что тот же Хрущев заявил в новогодней речи 1 января 1957 года в присутствии дипломатического корпуса в Москве о великих заслугах «стойкого марксиста-ленинца» Сталина, в этом можно сомневаться, по крайней мере, до тех пор, пока соучастники Сталина – Молотов, Каганович, Ворошилов – сидят все еще в Президиуме ЦК КПСС. Но уже сказанного Хрущевым, в руках которого находится личный архив Сталина и все еще уцелевшие свидетели сталинских преступлений, вполне достаточно, чтобы восстановить, наконец, историческую правду: Сталин убил Кирова руками шефа центрального НКВД Г. Ягоды и шефов ленинградского НКВД Медведя и Запорожца, а эти последние Сталиным «были расстреляны, чтобы скрыть следы» собственного преступления. Почему же Сталин избрал своими первыми жертвами для начала «Великой чистки» Кирова, Куйбышева, Менжинского, Горького? Если мы вспомним положение, вес каждого из них в партии и стране, если учтем их личные качества и их взаимоотношения с будущими жертвами Сталина, то станет ясным, что выбор Сталина не был случайным, произвольным. В данном случае остановимся лишь на одном Кирове. Трагедия Кирова заключалась в его невероятной популярности в партии, в исключительном личном мужестве, в доходящей до упрямства самостоятельности в работе. Широко были известны случаи, когда Киров просто игнорировал распоряжения ЦК и Совнаркома, если ему казалось, что они идут вразрез с интересами его работы в Ленинграде (вопросы рабочего снабжения, карательной политики НКВД против интеллигенции и т. д.), что создавало ему популярность и в народной массе. Причем Киров до конца жизни поддерживал старую традицию революционеров посещать большие рабочие и крестьянские собрания и выступать на них, традицию, от которой Сталин давно отказался (Хрущев заявил, что последний раз Сталин был среди народа только в 1928 году), а примеру Сталина следовали все другие члены Политбюро, кроме Кирова… У Кирова были и другие личные преимущества, которые в те годы играли важную роль в карьере коммуниста: в отличие от полуинтеллигента, воспитанника духовной семинарии и сына мелкого грузинского ремесленника – сапожника («мелкого буржуа»!) Сталина – Джугашвили, русский Киров был сыном потомственного пролетария, сам пролетарий, вступил в партию большевиков в восемнадцатилетнем возрасте, в 1904 году (Сталин вступил в девятнадцатилетнем возрасте в грузинскую националистическую организацию «Месаме-даси», из этой организации впоследствии вышли грузинские меньшевики, с которыми Сталин поддерживал связи до 1917 года). В годы войны и Февральской революции Сталин примыкал к правому крылу большевиков и открыто выступал вместе с Каменевым против «Апрельских тезисов» Ленина, о чем теперь пишут и сами большевики, а Киров с 1904 года ни разу не отходил от линии Ленина. Как теоретик Сталин был дилетантом, как публицист – посредственностью, а как оратор – наводил скуку. После Троцкого и Луначарского у большевиков не было такого талантливого оратора и публициста, как Киров. Несмотря на свое исключительно высокое положение – второй человек в Москве и первый в Ленинграде – Киров не успел превратиться в то, во что превратились давным-давно его коллеги по Политбюро: в недосягаемых бюрократов на вершине партийной олигархии. Именно – в коридоре Смольного его убили, вероятно, выражаясь словами Хрущева, «чтобы скрыть следы истинных организаторов убийства», а его легко могли убить на любом рабочем собрании. Было у Кирова и другое преимущество в глазах идейных коммунистов: так называемую «диктатуру пролетариата» Киров понимал в буквальном смысле, несмотря на его почти десятилетнюю сталинскую школу.
Сталин всегда считал все преимущества своих коллег своими личными недостатками. Даже та «мания величия» Сталина, о которой нам рассказывал Хрущев, кроме всего прочего, тоже выросла из того же источника – из чувства собственной неполноценности, которое так ярко сказалось в отношениях Сталина к Троцкому, Зиновьеву и Бухарину. Об этих качествах Кирова как человека и коммуниста Сталин счел нужным написать в некрологе, посвященном его же жертве :
«Товарищ Киров, – писал ЦК партии, – представлял собою образец большевика, не знавшего страха и трудностей… Его прямота, железная стойкость, его изумительные качества вдохновенного трибуна революции сочетались в нем с той сердечностью и мягкостью в личных, товарищеских и дружеских отношениях, с той лучистой теплотой и с скромностью, которые присущи настоящему ленинцу» (весь курсив в цитате мой. – А. А.).
Но как раз эти качества – незнание страха, прямота, железная стойкость изумительно вдохновенного трибуна революции – были палкой о двух концах: они были хороши вчера, когда существовала думающая партия Ленина, они были вредны сегодня, когда создавалась нерассуждающая олигархия Сталина. Даже больше: такие качества были просто опасны не только для дела Сталина, но и для тех, кто ими владел. Вся последующая практика Сталина и поведение его «учеников и соратников» служат самыми убедительными тому доказательствами.
Если ко всему этому присовокупить политико-историческую географию резиденции Кирова, трагедия Кирова становится еще более ясной: он был своенравным диктатором первой столицы революции и второй столицы государства Ленинграда. Пролетарский Петроград (Ленинград) – это колыбель революции, а купеческая Москва – ее незаконная наследница. Петроградцы начинали одну за другой три революции, а Москва – ни одной. Вместо купеческой Москвы появилась Москва бюрократическая, а Петроград остался самим собой – пролетарским центром. В Москве пролетариат стал буржуазией, а в Петрограде даже буржуазия превратилась в пролетариат. Как бы не случилось так, чтобы Петроград не устроил и четвертой революции, если в Москве постараются превратить мнимую «диктатуру пролетариата» в реальную диктатуру одного Сталина! Конечно, Киров был самым убежденным соратником и другом Сталина в политической борьбе с троцкистами и зиновьевцами, но он был столь же решительным противником их физического уничтожения. Без энтузиазма боролся он и с бухаринцами, но никогда не порывал личных отношений с Рыковым, Томским и со своим кумиром в теории – Бухариным. Совершенно не случайно на процессе Бухарина, Рыкова и других следствие (Сталин) вложило в уста Ягоды следующие слова :
«Дело складывалось таким образом: с одной стороны, беседы Рыкова со мною определили мои личные симпатии к программе правых. С другой стороны, из того, что Рыков говорил мне о правых, о том, что кроме него, Бухарина, Томского, Угланова, на стороне правых вся московская организация, ленинградская организация (курсив мой. – А. А.), профсоюзы, из всего этого у меня создалось впечатление, что правые могут победить в борьбе с ЦК».
«Вся ленинградская организация» поддерживает правых, а ведь во главе ее стоял тот же Киров, как Угланов во главе московской организации. Заметим тут же, что во время «Великой чистки» ни один из личных друзей Кирова, ни один из его помощников, ни один из членов бюро и секретариата Ленинградского обкома партии не был оставлен в живых – если «скрывать следы подлинных организаторов убийства Кирова», то уж до конца! Даже их жены были уничтожены. Для этого Сталин создал специальный «Ленинградский центр» в составе бывших помощников Кирова – второго секретаря обкома и члена ЦК Чудова, членов Бюро обкома Угарова, Смородина, Позерна, Шапошниковой (жены Чудова) и других.
XVII съезд партии (февраль 1934 г.) был съездам небывалого личного триумфа Кирова. Он воздавал на этом съезде высокую дань организаторскому таланту Сталина, назвал доклад Сталина «эпохальным документом», впервые, в нарушение всех традиций партии, предложил съезду не принимать специальной резолюции по отчетному докладу ЦК, а просто руководствоваться в работе партии «установками отчетного доклада ЦК, сделанного Сталиным». Все это было хорошо и укладывалось в рамки сталинской стратегии, но плохо было другое: звездой съезда все-таки был не Сталин, официальный «мудрый вождь и верный ученик Ленина», а Киров – «вдохновенный трибун» давно уже переродившейся революции. Бурной, непрекращающейся овацией, на этот раз совсем не казенной, а «вдохновенной», по адресу Кирова, съезд как бы предупреждал Сталина: смотри, не зарывайся, Киров стоит у трона генерального секретаря! Вероятно, еще больше обескуражили вечно подозрительного Сталина результаты выборов в руководящие органы ЦК – Киров был единогласно избран во все три органа ЦК: в члены Политбюро, Оргбюро и Секретариата, – привилегия, которой до сих пор пользовался лишь один Сталин! (Чтобы умалить значение этого факта, Сталин ввел в эти органы и Кагановича.) Искренний друг Сталина, убежденный фанатик ленинизма, «потомственный пролетарий», но своенравный политик и опасный идеалист был торжественно увенчан лаврами «кронпринца» на престол партийного лидера. Сталин не мог не ненавидеть такого друга. Он не подходил к плеяде Молотовых, Кагановичей, Ворошиловых. Несмотря на все дифирамбы Кирова, Сталин чувствовал, что Киров – все еще человек вчерашнего революционного дня. Даже в самом Сталине Киров восхвалял именно вчерашний день революции: «Сталин – верный ученик Ленина!» От самой хвалы Кирова отдает какой-то еле уловимой покровительственной снисходительностью: «После Ленина мы не знаем другого человека, который так верно и талантливо вел бы партию по ленинскому пути, как Сталин. Это должна знать вся партия», – твердил Киров, но Киров ни разу не говорил того, что Молотовы и Кагановичи утверждают уже давно: «Сталин – это Ленин сегодня». Киров помешался на Ленине! Целясь в сердце партии Ленина, трудно завербовать в заговорщики такого фанатика. Хуже этого: можно нарваться на сопротивление его «железной стойкости» и «прямоты». Прежде чем приступать к осуществлению намеченной цели, надо его убрать. Арестовать и судить на Лубянке как «врага народа»? Но этому не поверят не только партия, но даже НКВД. Объявить Кирова на пленуме ЦК новым «уклонистом»? В этом случае в «уклонистах» мог бы очутиться сам Сталин. Киров – не бывший меньшевик, как Троцкий, не дезертир Октябрьской революции, как Зиновьев, не «левый коммунист», а потом и «правый оппортунист», как Бухарин, не бывший «националист», а потом и «каменевец», как Сталин – он «образец большевика», как писал тот же Сталин в некрологе по поводу его убийства. Записать такого в «уклонисты» просто невозможно. Вдобавок ко всему этому, его искренняя преданность Сталину вне сомнения. Такую преданность Кирову Сталин выказывал и сам, выдвинув его в 1926 году на пост руководителя ленинградской партийной организации, хотя секретарем ЦК партии Азербайджана он был назначен еще Лениным (1921 г.). Свою дружбу с Кировым Сталин засвидетельствовал и в трогательной надписи на авторском экземпляре «Вопросов ленинизма»: «Брату моему и другу Сергею Мироновичу Кирову от автора. И. Сталин, 1924», – гласит эта надпись. Да, такого Кирова нельзя было убрать политически, но его легко было убрать физически. И сразу добиться двух целей: убить конкурента и воспользоваться этим убийством для оправдания «Великой чистки».
Я писал об этой версии убийства Кирова уже в книге, вышедшей по-французски в 1951 году (Alexander Ouralov. Staline au Pouvoir. Les lies D’or, Paris, 1951), но относился к ней скептически. Криминальные возможности Сталина оказались глубже и шире, чем мои самые смелые представления о них!
Но как же Ягода пошел на это? А вдруг дело провалится? Вдруг его разоблачат люди Кирова или сам Киров? На это дал классический ответ прокурор Вышинский : «Ягода – не простой убийца. Это – убийца с гарантией на неразоблачение».
Верховным гарантом «неразоблачения» был сам главный организатор – Сталин, – но только до поры до времени.
Теперь перед Ягодой была поставлена более трудная и ответственная задача – подготовить несколько процессов в Москве и Ленинграде по ликвидации, во-первых, собственных исполнителей, во-вторых, политических врагов Сталина, абсолютно непричастных к убийству Кирова. Первая задача была легкая: Николаева и его личных друзей (Католинов, Румянцев, Сосицкий и др.), которые могли знать кое-что о подлинных организаторах убийства, арестовали и в подозрительно спешном порядке, через какой-нибудь месяц (в начале января 1935 г.), расстреляли. Официальное сообщение говорило, что состоялся суд и что обвиняемые из «группы Николаева» расстреляны. Был ли вообще суд, что подсудимые говорили, каковы были показания самого Николаева, расстреляны ли они через месяц, а не через день, как тот охранник Кирова, о котором говорил Хрущев, – все это осталось тайной. Медведь и Запорожец были «наказаны» назначением на другую чекистскую работу на Дальнем Востоке «за необеспечение охраны Кирова». В середине января 1935 года в Москве состоялся первый процесс над Зиновьевым и Каменевым. Им предъявили обвинение, что они поручили Николаеву и его группе совершить убийство Кирова. Косвенное доказательство: все члены группы Николаева коммунисты – бывшие зиновьевцы (хотя сам Николаев был с самого начала сталинцем). Но так как при их допросах, по всей вероятности, не применялись методы физических пыток, то обвиняемые категорически отказались признать себя виновными. Каменев заявил на этом суде : «Я должен сказать, что я по характеру не трус, но я никогда не делал ставку на боевую борьбу». Когда же ему суд сообщил, что его судят за возглавление террористического «Московского центра», Каменев иронически заметил : «Я ослеп – дожил до пятидесяти лет и не видел этого центра, в котором я сам, оказывается, действовал». К этому же сводились и показания Зиновьева, который, однако, указал на одну важную деталь: многих из сидящих с ним на скамье подсудимых в качестве членов его «Московского центра» (16 человек) он впервые в своей жизни увидел здесь на суде (во всех московских процессах рядом с известными деятелями партии и государства НКВД сажал и своих совершенно неизвестных агентов – провокаторов как «свидетелей-соучастников»). Но одно Зиновьев и Каменев все-таки признали: поскольку коммунисты, которых расстреляли по делу «Ленинградского центра» (группа Николаева), когда-то были их единомышленниками, постольку они, Зиновьев и Каменев, несут за них «моральную ответственность». Это было не то, чего Сталин требовал от них, но пока пришлось этим ограничиться. Каменева и Зиновьева присудили лишь к тюремному заключению за «моральную ответственность» в деле убийства Кирова. У Сталина было много времени и столько же терпения. Главное – лед тронулся! Зиновьевцы ошибались, если они думали, что они так легко отделались от назойливой охоты Сталина за их головами. Осужденных Зиновьева и Каменева Сталин не отправил в Сибирь, а разместил по одиночным камерам на Лубянке, разместил, главным образом, за их же оплошность: кто сказал «А», должен сказать и «Б». Сталин дал новое задание Ягоде с неограниченными полномочиями – выбить из них это «Б». Сталин ему, вероятно, обещал то же, что и министру государственной безопасности Игнатьеву во время «дела врачей»: «Если ты не добьешься признания врачей, мы тебя укоротим на голову!» А при помощи каких методов? О них нам сообщил тот же Хрущев: «Эти методы были просты: бить, бить и еще раз бить». И Ягода и его помощники били зиновьевцев до тех пор, пока они не подписали фактические показания о том, что они не только убили Кирова, но собирались убить Сталина, Кагановича, Ворошилова, Жданова, даже Косиора, Постышева, Орджоникидзе и Ягоду (в этот список почему-то не был включен Молотов).
В августе 1936 года состоялся первый открытый политический процесс в Москве над старыми друзьями Ленина, организаторами большевизма – бывшим председателем Коминтерна Г. Зиновьевым и заместителем Ленина по Совнаркому (правительству) Л. Каменевым, над старыми большевиками, руководителями Октябрьской революции и гражданской войны Евдокимовым, Смирновым, Бакаевым, Мрачковским, Тер-Ваганяном плюс десять агентов НКВД как «соучастников-свидетелей» «троцкистско-зиновьевского террористического центра». В агентах НКВД особой нужды и не было: зиновьевцы и троцкисты признавались во всем, не отговаривались и не упирались, как на первом январском процессе 1935 года. Прокурору Вышинскому оставалось лишь цинично констатировать :
«Можно сказать, что процесс 15 – 16 января 1935 г. для Зиновьева и Каменева был своего рода репетицией нынешнего процесса, которого они, может быть, не ожидали, но от которого они, как от судьбы, не ушли».
Однако, признаваясь и в убийстве Кирова и в подготовке убийства Сталина и сталинских соратников, Зиновьев и Каменев категорически отвергали совершенно к делу не относящееся, но упорно выставляемое Вышинским второстепенное обвинение: при успехе своего заговора Зиновьев и Каменев решили убить своих исполнителей. «Да, Сталина мы решили убить, но убийц Сталина – нет», – утверждали они. Это возмущало Вышинского до крайности. По этому поводу он заявил в своей речи :
«Когда я говорил о тех методах, при помощи которых действовали эти господа, я показал, старался показать, как глубоко и низко было падение этих людей, и моральное и политическое… Я говорю об их плане уничтожения следов своих злодейских преступлений… Бакаев намечался на пост председателя ОГПУ. Зиновьев и Каменев не исключали того, что в распоряжении ОГПУ имеются нити о подготовлявшемся государственном заговоре, и поэтому они считали важнейшей задачей назначить Бакаева председателем ОГПУ. Он должен был перехватить эти нити, а затем уничтожить их, как и самих физических исполнителей их распоряжений. Первую часть Зиновьев и Каменев не отрицают, а вторую часть отрицают. Она слишком кошмарна, и Зиновьев сказал, что это из Жюль Верна… Это фантазия, арабские сказки… Но разве мы не знаем, что в истории такие примеры бывали… где участников заговора физически уничтожали рукой организаторов заговора, как это было с уничтожением Рема и его сподвижников! Так почему же вы это называете Жюль Верном?»
Практика Сталина показала, что это действительно не из Жюля Верна. 25 августа 1936 года как Зиновьев и Каменев вместе с их друзьями, так и агенты – провокаторы НКВД были все до единого расстреляны. Но на этом закончилась и провокаторская роль самого Ягоды. Ровно через месяц – 25 сентября 1936 года – Сталин и Жданов протелеграфировали из Сочи Молотову и Кагановичу :
«Мы считаем абсолютно необходимым и спешным, чтобы тов. Ежов был бы назначен на пост народного комиссара внутренних дел. Ягода определенно показал себя явно неспособным разоблачить троцкистско-зиновьевский блок. ОГПУ отстает на четыре года в этом деле. Это замечено всеми партийными работниками и большинством представителей НКВД».
Эту телеграмму Хрущев комментирует так :
«Строго говоря, мы должны подчеркнуть, что Сталин не встречался с партийными работниками и поэтому не мог знать их мнения.
Сталинская формулировка, что «ОГПУ отстает на четыре года» в применении массовых репрессий и что нужно «наверстать» запущенную работу, толкнула НКВД на путь массовых арестов и казней».
Спрашивается, как это Ягода не справился с «троцкистско-зиновьевским блоком», после того как он блестяще провел процесс Зиновьева и Каменева и расстрелял их? Нет, Ягода справился и справился великолепно. Весь мир был изумлен фантастически – подробными, внешне совершенно не вынужденными признаниями подсудимых в самых тяжких обвинениях против них со стороны НКВД (Ягода), прокуратуры (Вышинский), Военной коллегии Верховного суда СССР (Ульрих). Суд кончился без единого эксцесса, подсудимые в своих последних словах глубоко каялись в несодеянных преступлениях, Вышинский торжествовал, Ягода ждал нового ордена и нового поручения, а Сталин снимает его с поста шефа НКВД и бесцеремонно сажает в подвал того же НКВД! Сталина надо было бы обвинить в неблагодарности, если бы это не было первым справедливым арестом за все время советской власти. Путь Ягоды к власти был усеян трупами сотен тысяч рядовых советских граждан. Из советских вельмож на его совести лежало всего несколько трупов – Кирова, Куйбышева, Менжинского, Максима Горького и еще десятка два из группы Зиновьева и Николаева. За убийство этих советских вельмож Сталин и расстрелял его: надо было ликвидировать свидетелей-исполнителей собственных преступлений. Недаром Вышинский злился на наивность Зиновьева и Каменева, которые никак не могли себе представить, чтобы Гитлер мог уничтожить Рема за выполнение собственного приказа (пожар в рейхстаге), чтобы скрыть следы этого преступления. Почему же Сталину щадить исполнителя своих преступлений?

VIII. ЕЖОВЩИНА

На второй день после телеграммы Сталина и.Жданова из Сочи Ягода был снят и формально назначен наркомом (министром) связи СССР на место Рыкова, который находился на этой работе после снятия с должности главы правительства. Место Ягоды, конечно, занял Ежов. Николай Иванович Ежов был, выражаясь советским языком, классическим продуктом специфической сталинской школы. До 1927 года он был на партийной работе в провинции (Казахстан). В 1927 году по рекомендации его старого друга Поскребышева Сталин взял его в свой секретариат. В 1930 году его назначили заведующим отделом кадров ЦК. В 1934 году на XVII съезде партии он впервые был избран членом ЦК, а в 1935 году он уже секретарь ЦК и председатель Комиссии партийного контроля при ЦК вместо Кагановича, заместителем которого он до того работал. Но Ежов был не просто секретарем ЦК, а секретарем ЦК по надзору над кадрами НКВД, суда и прокуратуры (эта должность была введена тогда впервые и сохраняется поныне).
Как я рассказывал в другой работе , через пять месяцев после убийства Кирова – 13 мая 1935 года – ЦК ВКП(б) принял четыре важнейших для жизни миллионов решения, из которых только одно было опубликовано:
1. Создать «Оборонную Комиссию» Политбюро для руководства подготовкой страны к возможной войне с враждебными СССР державами (имелись в виду Германия и Япония, в первую очередь; Франция и Англия, во вторую). В ее состав вошли Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович и Орджоникидзе.
2. Создать Особую Комиссию безопасности Политбюро для руководства ликвидацией врагов народа. В ее состав вошли Сталин, Жданов, Ежов, Шкирятов, Маленков и Вышинский.
3. Провести во всей партии две проверки: а) гласную проверку партдокументов всех членов партии через парткомы, б) негласную проверку политического лица каждого члена партии через НКВД.
4. Обратиться ко всем членам и кандидатам партии с закрытыми письмом о необходимости «повышения большевистской бдительности», «беспощадном разоблачении врагов народа и их ликвидации».
Опубликовано было решение лишь о гласной проверке партдокументов. Вся политическая лаборатория Сталина погрузилась в величайшую конспирацию против собственной партии, народа и государства.
Если в основу работы Оборонной Комиссии был положен принцип – «будем бить врага на его собственной территории» (Ворошилов), то Комиссия безопасности должна была руководствоваться в своей работе лозунгом: «чтобы успешно бить врага на фронте, надо уничтожить сначала врагов в собственном тылу» (Сталин). Убийство Кирова было организовано для этой цели. Но так как вездесущая советская разведка была убеждена, что рано или поздно столкновение с Германией и Японией неизбежно, то Сталин вспомнил и об угрозах троцкистов прибегнуть к «тезису» Клемансо (когда враг подойдет к столице, произвести государственный переворот, чтобы спасти страну) и поставил перед Комиссией безопасности задачу разработать подробный оперативный план, обеспечивающий создание «морально – политического единства советского народа». В результате двухлетней разведывательной работы Комиссии безопасности появился чудовищный план, который советский народ окрестил именем «ежовщины».
Сущность его, как подтвердили последующие события, заключалась в следующем:
1. Все взрослое мужское население и интеллигентная часть женского населения СССР была подвергнута негласной политической проверке через органы НКВД и его агентурную сеть по группам: а) интеллигенция, б) рабочие, в) крестьяне.
2. По каждой из этих социальных групп было установлено в процентах число, подпадающее под ликвидацию.
3. Была выработана подробная «таблица признаков», по которой люди подлежат ликвидации.
4. Был выработан календарный план, предусматривающий точные сроки ликвидации этих групп по районам, областям, краям и национальным республикам.
План делил людей, подлежащих ликвидации, по категориям:
а) остатки бывших и уничтоженных враждебных классов (бывшие дворяне, помещики, буржуи, царские чиновники, офицеры и их дети);
б) бывшие члены враждебных большевизму партий, участники бывших антисоветских групп и организаций Белого Движения и их дети;
в) служители религиозного культа;
г) бывшие кулаки и подкулачники;
д) бывшие участники всех антисоветских восстаний,
начиная с 1918 года, хотя бы они были ранее амнистированы советской властью;
е) бывшие участники всех антипартийных оппозиционных течений внутри партии, безотносительно к их позиции и принадлежности к ВКП(б) в настоящем;
ж) бывшие члены всех национально – демократических партий в национальных республиках СССР.
Но если для ликвидации всех перечисленных категорий существовала все-таки какая-то «правовая основа», так как все они «бывшие»: одни по рождению, другие по воспитанию, третьи по убеждению, то теперь была установлена новая категория совершенно другого порядка, подлежащая ликвидации по признакам, до которых могли додуматься воистину лишь коммунистические алхимики из Политбюро: «антисоветски настроенные лица» или потенциальные враги советской власти. Потомственные пролетарии, стахановской марки колхозники, закоренелые большевики, краснейшие профессора, нашумевшие герои гражданской войны, легендарные вожди партизан, армейские политкомиссары, генералы армии и маршалы Советского Союза, парикмахеры гранд – отелей и швейцары из посольств, дипломаты из Наркоминдела и проститутки из «Интуриста», – все они подводились под рубрику «антисоветски настроенных лиц» с тем, чтобы потом в стенах московской и провинциальных Лубянок произвести их в чины соответственно их уже не бывшему, а советскому рангу и профессии – в шпионы, террористы, вредители, повстанцы. Психологи из НКВД, руководимые Комиссией безопасности, приступили к делу и на основе «таблиц о признаках» вели в течение 1935 и 1936 годов глубоко законспирированную работу по учету бывших и по установлению будущих врагов сталинского режима. Так как речь шла не о тысячах и даже не о сотнях тысяч, а о миллионах людей, то не было никакой возможности пропустить их через какие-нибудь нормальные советские юридические инстанции, поэтому было решено создать при центральном НКВД «особое совещание», а на местах – чрезвычайные республиканские, краевые, областные «тройки» для заочного суда над арестованными. Одновременно в печати развернулась грандиозная кампания «по разоблачению и выкорчевке врагов народа». Две третьих всех публикуемых материалов «Правды» и местной партийной печати были посвящены «разоблачению и уничтожению врагов народа». Под знаком развертывания «большевистской критики и самокритики» от каждого члена партии, от каждого «непартийного большевика» требовалось подавать разоблачительные материалы на «врагов народа». «Если критика содержит хотя бы 5 – 10% правды, то и подобная критика нам нужна», – это известное требование Сталина постоянно повторялось устной и печатной пропагандой для поднятия духа многочисленной армии доносчиков. С точки зрения выявления «врагов народа», «критике и самокритике» должны были подвергнуться все учреждения, фабрики и заводы, рудники и шахты, железные дороги и водные пути, колхозы и совхозы, все виды школ, искусство, культура, наука. Как о тамбовском колхознике, так и о московском наркоме могли писать и говорить с одинаковым успехом, если у кого была «пятипроцентная» правда о потенциальной склонности к антисталинизму названного колхозника или высокопоставленного министра. Члены партии с членами партии, парткомы с парткомами, области с областями, республики с республиками соревновались в выявлении «врагов народа». О крепости и идейной преданности партии Ленина – Сталина той или иной парторганизации судилось по количеству выявленных и разоблаченных «врагов народа». Ордена на грудь и знаки в петлицах прибавлялись лишь у тех чекистов, на счету которых числилась наибольшая сумма арестованных «врагов народа». В гражданских и партийных чинах поднимались лишь те, кто имел наиболее часто упоминаемое имя в агентурных списках НКВД. Доносы приняли характер чумы и размах стахановский. На доносы толкали всех: брата на брата, сына на отца, жену на мужа, всех на одного, одного на всех. Поэтому самые различные возрасты и ранги оказались подверженными этой специфической советской болезни – всеобщей «доносомании»: одни – как профессионалы, другие – для «самостраховки», третьи – по принуждению. На конференции Краснопресненского района Москвы в 1937 г. один из делегатов хвалился тем, что он «собственноручно» разоблачил за четыре месяца более 100 «врагов народа». Два сексота НКВД на «философском фронте» Митин и Юдин сумели лишь одним заявлением посадить в подвал всю Коммунистическую академию при ЦИК СССР, считавшуюся ранее теоретической лабораторией ЦК ВКП(б).
Но если в столице события все же развивались согласно «таблицам о признаках», то в провинции «доносомания» переросла в «доносохаос». Так как местные аппараты партии и НКВД не справлялись не только с обработкой, но и систематизацией этих доносов, ЦК вынужден был командировать в «помощь» местам особые бригады «специалистов» из ЦК и НКВД. Они имели инструкцию как в деле наведения порядка в «партийном хозяйстве», так и по присмотру на месте за самими партийными хозяевами. Но местные организации вовсе не думали отставать от столицы. Некоторые из них уже имели собственные «таблицы признаков», о которых Жданов говорил на XVIII партийном съезде, подводя итоги «массовым избиениям членов партии» (Жданов). Одна из этих организаций, по словам того же Жданова, решила выйти из хаоса доносов собственными средствами и в интересах справедливости классифицировать врагов по категориям, согласно количеству поданных на каждого доносов. Были установлены категории: 1) враг, 2) вражок, 3) вражонок, 4) вражоночек. Соответственно были оформлены дела на подлежащих аресту. Самая интенсивная и, надо сказать, главная работа по выявлению и учету «врагов народа» шла все-таки не в парткомах, а в кабинетах НКВД. К каждому местному НКВД были прикомандированы «особо-уполномоченные» всесоюзного НКВД и Комиссии безопасности, которые только и знали, в чем задача и цель предстоящей «генеральной операции». В их карманах находились мандаты, подписанные Сталиным и Ежовым, дающие им чрезвычайные права на все, вплоть до ареста любого местного – областного, краевого, республиканского партийного начальника и чекистского комиссара. Районные, областные и краевые НКВД должны были представить ему и его штабу списки, составленные согласно «таблицам о признаках» на все категории лиц, предусмотренные в этих таблицах.
Для проведения такой большой и чрезвычайной операции Ежов пользовался столь же большой и чрезвычайной властью. Он был теперь секретарем ЦК, председателем комиссии партконтроля (партийный суд), членом Оргбюро ЦК и наркомом внутренних дел СССР. Выше него стоял лишь один Сталин, хотя Сталин сам юридически и не входил тогда в состав правительства.
Назначение Ежова, еще год тому назад совершенно неизвестного человека в стране и малоизвестного в партии, было встречено в народе с чувством облегчения. Когда же через непродолжительное время по стране прокатилась весть, что Ежов посадил в тюрьму старого и ненавистного инквизитора Г. Ягоду, то народ ликовал. На сомнения пессимистов – «как бы хуже не стало!» – оптимисты отвечали:
– Ну уж, знаете, хуже и быть не может!
Ежов жестоко разочаровал оптимистов: уголовные возможности сталинизма воистину оказались неограниченными… На Ежова, на основе вышеприведенного плана, утвержденного Политбюро, возложены были следующие четыре задачи:
1. Создать «антисоветский троцкистский центр» во главе со старыми большевиками и членами ЦК: Ю. Пятаковым, К. Радеком, Г. Сокольниковым, Л. Серебряковым и другими – и провести процесс.
2. Создать «антисоветский военный центр» во главе с полководцами гражданской войны: маршалом Тухачевским, командармами Якиром, Уборевичем, Корком, Эйдеманом и другими – и провести их закрытый процесс. 3. Создать «антисоветский право – троцкистский блок» во главе с бывшими членами Политбюро Бухариным и Рыковым, бывшим шефом НКВД Г. Ягодой, с бывшими членами ЦК партии (которые, по свидетельству Хрущева, даже не были исключены из ЦК партии) – Крестинским, Розенгольцем, Ивановым, Черновым, Гринько, Зеленским, Икрамовым, Ходжаевым и другими – и провести процесс.
4. Провести по областям и республикам массовые аресты людей, в осуществление указанного выше плана, и пропустить их через чрезвычайные «тройки НКВД».
К осуществлению этих задач Ежов приступил в весьма неблагоприятных оперативно – технических условиях: сам Ежов все-таки не был по профессии чекистом, весь аппарат НКВД был сверху донизу разгромлен после ареста Ягоды в порядке чистки от его людей, новые работники из аппарата партии и из школ были малоопытными в полицейской технике. Тем не менее, Ежов за два с половиной года своего управления (1936 – 1938 гг.) развернул такой террор, какого не разворачивали НКВД – ЧК – ОГПУ за двадцать лет своего существования. Сам Хрущев признался: «Достаточно сказать, что число арестов по обвинению в контрреволюционных преступлениях возросло в 1937 году, по сравнению с 1936 годом, больше чем в десять раз» . Хрущев почему-то не добавил, что это число в 1938 году по сравнению с 1937 годом выросло в геометрической прогрессии.
Подсчет арестованных членов партии легко произвести, что я и делаю в другом месте. Однако нет никакой возможности подсчитать, сколько же было арестовано людей беспартийных.
Однако известно, что в июле 1937 года ЦК партии разослал местным партийным комитетам, органам НКВД и прокуратуры строго секретную инструкцию, подписанную Сталиным, Ежовым и Вышинским о порядке и масштабе проведения акции «по изъятию остатков враждебных классов». В инструкции буквально указывались нормы (в процентах), которые давались каждой республике или области для арестов. Они для того времени были довольно скромными – от трех до четырех процентов к общему населению. Если брать весь СССР, то это означало ликвидацию около 5 000 000 человек.
Я уверен, что этот «план заготовок людей» был значительно перевыполнен. С арестованными поступали просто: одних ссылали в концлагерь решением «троек НКВД» на местах (начальник НКВД, секретарь обкома и прокурор области), других расстреливали группами по заочному приговору тех же «троек». Родственники в этом случае получали устную справку: «Сослан на десять лет без права переписки».
Если Ежов образцово справился с проведением всенародной чистки «по изъятию остатков враждебных классов» (тут и работа была несложная – аресты, заочные суды по спискам «троек», групповые расстрелы и массовые отправки в концлагерь), то процессы в Москве прошли не так гладко, хотя подсудимые (группа Пятакова – Радека – январь 1937 г.) на первом ежовском процессе по – прежнему признавалась. Признавались ли военные, осталось тайной, так как их судили при закрытых дверях. Но самый важный ежовский процесс – процесс Бухарина и Рыкова – удался лишь по форме, а по существу это был скандальный провал (об этом в следующей главе – «процесс Бухарина»). Все полагали, что этот неудачный процесс отучит, если не Ежова, то Сталина от дальнейших судебных трагикомедий. Уже за границей начали писать, что все эти судебные инсценировки – сплошные фальшивки, а «чистосердечные признания подсудимых» – фантазии. Народ внутри СССР этим фантазиям не верил с самого начала. Ввиду этого и так как Сталин уже и физически покончил со своими бывшими конкурентами за власть, было основание полагать, что чистка кончается. Такое ожидание оказалось ошибочным. Сталин поставил перед Ежовым теперь две новые задачи:
1. Создать «параллельный бухаринский центр» во главе с людьми, которые все еще сидели рядом со Сталиным в Политбюро, – Косиором, Чубарем, Эйхе, Рудзутаком, Постышевым, Петровским (как раз те члены и кандидаты Политбюро, которые в сентябре 1936 года голосовали против суда над бухаринцами) – и судить их.
2. Создать «параллельный военный центр» во главе с маршалами Егоровым, Блюхером и др. и судить их. На этих двух «центрах» и потерпел неудачу Ежов. Он не создал ни того, ни другого. Вопрос о том, почему он провалился здесь, тесно связан со следственной техникой и личными качествами вновь арестованных, иначе говоря, с эффективностью физических методов допроса и реакцией арестованных.
В первой части данной книги я говорил в общих словах о следственной технике НКВД. Вообще говоря, о том, почему подсудимые признавались на московских процессах (как, впрочем, потом на послевоенных процессах титоистов в «народных демократиях»), существуют две теории: одна говорит, что под тяжестью моральных и физических мук и с целью спасения своих друзей и семьи люди давали любые показания; другая даже утверждает, что старые большевики продолжали и на суде служить делу революции (например, Рубашов у Артура Кестлера). Мне кажется, что обе эти теории верны лишь в определенных и конкретных случаях, но не как правило и, конечно, не как закон. Людей, которые давали под пытками желательные Сталину показания, мы видели на московских процессах, но Рубашовых там не было, хотя не было и врагов советской власти. Рубашовы все-таки встречались, встречал их я сам, но на среднем этаже элиты. Это были люди политически ограниченные. «Революции без жертв не бывает, в интересах социализма я выполню приказ партии и буду подтверждать на суде свои показания!» – так рассуждали они. Таких простачков чекисты спокойно пускали на суд и так же спокойно расстреливали их после суда. Так же поступали и с теми, кто сдавался, не выдержав пыток. Однако мы видели только десятки таких людей на процессах, но мы не видели сотен и тысяч других, которых Сталин не допустил до открытого суда. Из среды большевистской гвардии, из самого ЦК партии мы видели на процессах только тех, кто еще недавно открыто боролся со Сталиным и его руководством в разных оппозициях, но мы не видели ни одного, кто раньше в оппозициях не участвовал. Они тоже сидели, их ведь тоже расстреляли. Хрущев рассказал нам: «Было установлено что из 139 членов и кандидатов ЦК партии, избранных на XVII съезде, 98 человек, то есть 70%, были арестованы и расстреляны (большинство в 1937 – 1938 гг.)» . Но из них через суд прошел лишь один десяток, другие были расстреляны либо через закрытый суд, либо вообще без всякого суда, хотя среди них были и вышеназванные члены и кандидаты сталинского Политбюро. Разве они не признавались на предварительном следствии? Многие признавались, но как только их допускали до суда, они единодушно заявляли, что все их показания сделаны ими под пытками и избиениями и вымышлены от начала до конца. Хрущев приводит несколько таких примеров, связанных с попыткой Сталина и Ежова, а потом и Берия, создать «параллельный бухаринский центр». Они настолько ярки и характерны, что стоит остановиться на них:
а) Дело Эйхе :
«Примером злостной провокации, возмутительной фальсификации и преступного нарушения революционной законности является дело бывшего кандидата в члены Политбюро, одного из виднейших работников партии и советского правительства товарища Эйхе, члена партии с 1905 г… Товарищ Эйхе был арестован 29 апреля 1938 года… Эйхе был вынужден под пыткой подписать заранее заготовленный следователями протокол его признания, в котором он и некоторые другие видные партийные работники обвинялись в антисоветской деятельности. 1 октября 1939 г. Эйхе послал заявление Сталину, в котором он категорически отрицал свою вину и просил расследования своего дела… Сохранилось и второе заявление Эйхе, которое он писал Сталину 27 октября 1939 года… Эйхе писал: «25 октября этого года мне сообщили, что следствие по моему делу закончено… Если бы я был виновен хотя бы в сотой доле тех преступлений, в которых меня обвиняли, я никогда не посмел бы посылать Вам это предсмертное заявление; но я не виновен ни в одном из этих преступлений… Я еще никогда не лгал Вам, и теперь, стоя одной ногой в могиле, я тоже не лгу. Все мое дело – это типичный пример провокации, клеветы… Моя вина – это мое признание в контрреволюционной деятельности… Но положение было таково: я не смог вынести тех пыток, которым подвергали меня Ушаков и Николаев, особенно первый из них – он знал о том, что мои поломанные ребра еще не зажили и, используя это знание, причинял при допросах страшную боль… Если в той легенде, которую сфабриковал Ушаков и которую я подписал, что-либо не совпадало, меня вынуждали подписывать новые варианты этой легенды. Так же поступили и с Рухимовичем… Так же поступили с руководителем запасной сети, будто бы созданной Бухариным в 1935 году» (курсив мой. – А. А.).
Чем же кончилось это дело?
Хрущев говорит :
«2 февраля 1940 года Эйхе судили… Он сказал следующее: «Во всех моих так называемых признаниях нет ни слова правды; подписи, которые я поставил под этими признаниями, – вымучены… Я никогда не был виновен в каком – либо заговоре. Я умру, веря в правильность политики партии, как я верил в нее в течение всей моей жизни». 4 февраля Эйхе был расстрелян».
б) Дело членов и кандидатов Политбюро Косиора. Рудзутака, Чубаря, Постышева и члена Оргбюро Косарева.
Хрущев говорит :
«Рудзутак, кандидат Политбюро, член партии с 1905 года, человек, который провел 10 лет на царской каторге, категорически отказался перед судом от вынужденного от него признания. В протоколе сессии Военной коллегии Верховного суда есть следующее заявление Рудзутака: «Единственная просьба, с которой он обращается к суду, это сообщить ЦК ВКП (б), что в НКВД есть еще не ликвидированный Центр, ловко фабрикующий дела и заставляющий невинных людей сознаваться в преступлениях, которых они не совершали; у обвиняемых нет возможности доказать, что они не участвовали в преступлениях, о которых говорится в таких признаниях, вымученных от различных лиц. Методы следствия таковы, что они вынуждают людей лгать и клеветать на невинных, не замешанных ни в чем людей… Он просит суд разрешить ему сообщить об этом ЦК ВКП (б) в письменной форме. Он заверяет суд, что он лично никогда не имел никаких враждебных намерений по отношению к политике нашей партии, потому что всегда был согласен с партийной линией…» В течение двадцати минут был вынесен приговор и Рудзутак был расстрелян… Так же были сфабрикованы «дела» против видных партийных и государственных деятелей: Косиора, Чубаря, Постышева, Косарева и других…
НКВД стал применять преступный метод заготовления списков лиц, дела которых попадали под юрисдикцию коллегий военных трибуналов. При этом приговоры заготавливались заранее (курсив мой. – А. А.). Ежов обычно посылал эти списки лично Сталину, который утверждал предложенную меру наказания. В 1937 – 1938 гг. Сталину было направлено 383 таких списка с именами тысяч партийных, советских, комсомольских, военных и хозяйственных работников. Он утверждал эти списки», в) Дело военных. Хрущев говорит : «Очень прискорбные последствия, особенно в начале войны, были вызваны ликвидацией Сталиным многих лиц из числа командного состава… В эти годы репрессиям были подвергнуты определенные слои военных кадров, начиная, буквально, с командиров рот и батальонов и кончая руководителями высших воинских соединений… Мы имели превосходные военные кадры, которые были безусловно преданы партии и родине. Достаточно сказать, что те из них, которым удалось выжить, несмотря на суровые пытки, которым они подвергались в тюрьмах, с первых же дней войны проявили себя настоящими патриотами и героически сражались во славу родины. Я имею в виду таких товарищей, как Рокоссовский… Горбатов, Мерецков (делегат настоящего съезда), Подлас (замечательный командир, погибший на фронте) и многие, многие другие. Однако много подобных командиров погибло в лагерях и тюрьмах…»
В ноябре 1938 года Ежов был снят с должности в НКВД и назначен наркомом (министром) водного транспорта. Последний раз его видели на открытии XVIII съезда партии в марте 1939 года. Прямо с этого съезда он бесследно исчез – расстреляли ли его по суду или по «списку», неизвестно. Хрущев об этом тоже ничего не сообщил. Он взял его даже некоторым образом под защиту, явно стараясь, по своему излюбленному методу, всю вину свалить на одного Сталина. Хрущев говорит :
«Мы совершенно правы, обвиняя Ежова в низких методах 1937 года. Но нужно дать ответ на вопрос: мог ли Ежов… сам решать такие вопросы, как судьба таких выдающихся партийцев? Нет, было бы наивно считать, что это было дело одного Ежова. Совершенно ясно, что эти вопросы решал Сталин и что без его приказаний и его одобрения Ежов этого сделать не мог».
Укажем в связи с этим еще на два характерных штриха: ни одного раза во всем докладе Хрущев не прибегает к персональным выпадам по адресу Ежова, тогда как Сталина и Берия он щедро награждает всякими «титулами»; Ежова Хрущев выставляет как человека, который был лишь простым орудием Сталина, но когда Хрущев переходит к разбору преступлений Берия, то сам Сталин выставляется как орудие террористической практики Л. Берия.
Итак, Сталин снимает Ежова в ноябре 1938 года, причем снимает сам, лично, так как «такие вопросы решал сам Сталин», без Политбюро, которое, по словам Хрущева, существовало лишь по названию. В чем же причины опалы столь заслуженного палача?
В свете анализа тех данных, которые приводит Хрущев, можно прийти только к одному выводу: Ежов сносно провел процесс Пятакова – Радека, далеко не удачно – процесс Бухарина – Рыкова, но совершенно провалился на попытках создать «параллельный бухаринский центр» из членов и кандидатов Политбюро и ЦК и «параллельный военный центр» из маршалов и генералов Блюхера, Егорова, Гамарника, Рокоссовского, Мерецкова, Горбатова и других. Как бы Ежов ни бил на допросах, как бы он ни ломал ребра, как бы он ни изощрялся в фальсификациях, но после бухаринского процесса люди не только не признавались даже на закрытых судах в своих мнимых преступлениях, но, наоборот, прямо из камер НКВД Ежова писали разоблачительные письма о практике Сталина – Ежова самому Сталину и тому же номинальному Политбюро. Короче говоря, Ежов не справился со своей задачей, он должен был уйти, но уйти он мог только в могилу, так как слишком много знал.

IX. Л. БЕРИЯ

Деятельность Берия в 1939 – 1940 годах подтверждает этот вывод. Берия, отказавшись от предыдущей практики групповых процессов, начал расстреливать членов ЦК и верховного руководства армии через закрытые индивидуальные процессы, независимо от того, отказывались подсудимые от своих вынужденных показаний или нет. Более того, он их расстреливал и в том случае, когда сам же чекистский суд вынужден бывал выносить тем или иным обвиняемым оправдательный приговор. Хрущев привел в своем докладе один документ потрясающей силы как в отношении политической трагедии большевистских фанатиков в большевистской тюрьме, так и беспредельной аморальности сталинцев из Политбюро. Старый большевик Кедров писал своему личному другу, тогда секретарю ЦК партии по Комиссии партийного контроля и члену Политбюро А. А. Андрееву (Андреев сейчас член ЦК и член Президиума Верховного Совета СССР) :
«Я обращаюсь к Вам за помощью из мрачной камеры Лефортовской тюрьмы. Пусть этот крик отчаяния достигнет Вашего слуха; не оставайтесь глухи к этому зову; возьмите меня под свою защиту; прошу Вас, помогите прекратить кошмар этих допросов и покажите, что все это было ошибкой. Я страдаю безо всякой вины. Пожалуйста, поверьте мне. Время докажет истину. Я – не агент – провокатор царской охранки; я – не шпион; я – не член антисоветской организации, как меня обвиняют на основании доносов. Я не виновен и в других преступлениях перед партией и правительством. Я – старый незапятнанный ничем большевик. Почти сорок лет я честно боролся в рядах партии за благо и процветание страны… Сегодня мне, шестидесятидвухлетнему старику, следователи грозят еще более суровыми, жестокими и унизительными методами физического воздействия… Они пытаются оправдать свои действия, рисуя меня закоренелым и ожесточенным врагом, и требуют все новых, более жестоких пыток. Но пусть партия знает, что я не виновен и что нет такой силы, которая могла бы превратить верного сына партии в ее врага, до его последнего дыхания. У меня нет выхода. Я не могу отвратить от себя грозящие мне новые и еще более сильные удары. Но все имеет свои пределы. Мои мучения дошли до предела. Мое здоровье сломлено, мои силы и энергия тают, конец приближается. Умереть в советской тюрьме, заклейменным как низкий изменник Родины – что может быть более чудовищным для честного человека. Как страшно все это! Беспредельная боль и горечь переполняют мое сердце. Нет! Нет! Этого не будет! Этого не может быть! – восклицаю я. Ни партия, ни советское правительство, ни народный комиссар Л. П. Берия не допустят этой жестокой и непоправимой несправедливости… Я глубоко верю, что истина и правосудие восторжествуют. Я верю. Я верю».
Хрущев поясняет: «Военная коллегия нашла, что старый большевик товарищ Кедров был невиновен… Но он был расстрелян по приказу Берия» . С другими старыми большевиками поступали еще проще: например, Голубев и Батурин «были расстреляны без суда, а приговор был вынесен уже после их казни» .
Таким образом, Сталин добивался и добился через Берия того, чего он не смог добиться при Ежове – продолжая физические пытки, но уже не особенно церемонясь с судебными формальностями, Сталин и Берия расстреляли остальных членов ЦК. Когда в начале 1939 года местные партийные организации начали недоумевать по поводу продолжающихся и после Ежова пыток в НКВД, Сталин отправил 20 января 1939 года, по свидетельству Хрущева, шифрованную телеграмму секретарям обкомов и крайкомов, ЦК коммунистических партий республик, народным комиссарам внутренних дел и начальникам органов НКВД. В этой телеграмме говорилось : «ЦК ВКП(б) поясняет, что применение методов физического воздействия в практике НКВД, начиная с 1937 г., было разрешено ЦК ВКП(б) (фактически они применялись и раньше, например, в 1936 г. – А. А.)… ЦК ВКП(б) считает, что методы физического воздействия должны, как исключение, и впредь применяться по отношению к известным и отъявленным врагам народа и рассматриваться в этом случае, как допустимые и правильные методы».
Хрущев утверждал, что Берия не только был «агентом иностранной разведки», но что Сталин, будучи предупрежден и имея факты в руках, не принял никаких мер против Берия, так как «Сталин верил в Берия и этого для него было достаточно» . Такие факты были доложены пленуму ЦК в 1937 году, когда Берия еще был только секретарем ЦК Грузии. Докладывал об этих фактах человек, в руках которого был архив Азербайджанской независимой республики 1918 – 1920 годов, которая возглавлялась партией «мусаватистов». Имя этого человека – Каминский. Он был членом большевистской партии с 1913 года, был первым секретарем ЦК коммунистической партии Азербайджана и председателем Бакинского Совета в 1920 году сразу же после свержения власти «мусаватистов». В 1930 году Каминский был секретарем московского обкома партии, а в 1937 году – наркомом (министром) здравоохранения СССР. В компетентности бывшего первого правителя советского Азербайджана Каминского не было сомнения. Там же, в Баку, учился и работал Берия в бытность турок, потом англичан при власти мусаватистов. Связи Берия с лидерами «Мусавата» были известны, насчет турок и англичан ходили разные слухи, пока Берия не стал заместителем председателя советской разведки в Баку (председателем был Багиров, расстрелянный после Берия). Как только карьера Берия пошла в гору, слухи прекратились, так как за такие разговоры теперь арестовывали, если бы даже они и были справедливы. Но вот:
«Уже в 1937 году, на одном из пленумов ЦК, бывший народный комиссар здравоохранения Каминский сказал, что Берия работал на мусаватистскую разведку. Однако едва пленум ЦК успел окончиться, как Каминский был арестован и расстрелян» .
Надо только добавить: из всех секретарей ЦК компартий союзных республик во время ежовщины не были расстреляны, а сделали карьеру только три секретаря: Берия – из Грузии, Багиров – из Азербайджана, Хрущев – с Украины. Была ли такая карьера, по крайней мере первых двух, случайной? Может быть, на самом деле прав Исаак Дон Левин, этот проницательный знаток большевизма, когда он в своей интересной книге «Великий секрет Сталина» утверждает и доказывает весьма солидными документами, что сам Сталин был агентом царской охранки, а так как агентами у мусаватистов были, по утверждению «коллективного руководства» (а раньше и Каминского), Берия и Багиров, то не покрывали ли агенты взаимные преступления перед своей партией? Ведь вся дореволюционная деятельность Сталина протекала главным образом в Баку и Тифлисе, в центрах, которые Сталин еще при Ленине, а потом и до конца своей жизни доверял только своим личным ставленникам? Сталин не доверял Орджоникидзе, но во всем доверял Берия. Хрущев сообщает :
«Берия также жестоко расправился с семьей товарища Орджоникидзе… Орджоникидзе всегда был противником Берия и говорил об этом Сталину. Но вместо того, чтобы разобраться в этом вопросе и принять соответствующие меры, Сталин допустил ликвидацию брата Орджоникидзе и довел самого Орджоникидзе до такого состояния, что он был вынужден застрелиться».
Хрущев почему-то не договаривает правды до конца: Орджоникидзе был единственным из старых членов Политбюро, который поставил перед Сталиным ультиматум о прекращении ежовской инквизиции (Берия тогда был все еще грузинским «царьком»). В ответ на это Сталин послал на его квартиру чекистов с запасным револьвером для Орджоникидзе: если Орджоникидзе не хочет умереть в подвале НКВД, то он должен умереть на своей квартире. В присутствии чекистов он попрощался со своей женой Зинаидой и застрелился. Доктор Плетнев, который в то время ожидал в приемной Орджоникидзе, засвидетельствовал смерть от разрыва сердца. Через три дня на Красной площади были похороны. На мавзолее Ленина, «печально» свесив головы, стояли друзья – убийцы Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Хрущев, Микоян, Ежов, а срочно вызванный из Грузии Берия проливал крокодиловы слезы по поводу «преждевременной смерти великого революционера, друга и соратника Сталина – Серго Орджоникидзе». Я присутствовал на этом митинге, вблизи мавзолея, в снежный февральский день 1937 года. Я наблюдал за Сталиным – какая великая скорбь, какое тяжкое горе, какая режущая боль были обозначены на его лице! Да, великим артистом был товарищ Сталин! Не говорит Хрущев правды и о масштабе террора при Берия. Верно, что Берия в отношении членов ЦК, крупных партработников и высших военных чинов довел дело Ежова до конца. Тут он действительно не знал пощады. Но пытки, кроме как для этих «известных врагов», применялись еще только к бывшим «ежовцам» – чекистам ежовского набора.
Более того, начались массовые освобождения многих из арестованных ежовцами. На местах прекратили приведение в исполнение смертных приговоров, и дела таких лиц начали пересматривать в срочном порядке. Даже многих осужденных возвращали из концлагерей на пересмотр и доследование дела. Таким образом, к началу 1939 года аресты и пытки в основном прекратились. Я, конечно, не думаю, что Берия был «добрее» Ежова или в Сталине проснулась совесть, но конец должен был все-таки когда-нибудь наступить.
Сталин, арестовав Ежова и назначив Берия, сумел, как обычно, заработать на своих же преступлениях новый капитал: ужасы террора были приписаны лично Ежову, «весна либерализма» – верному ученику Сталина – Л. П. Берия.
Однако во время войны и после ее окончания Берия, под руководством Сталина, показал такой высокий класс инквизиции, до которого не поднялся даже Ежов: начались массовые депортации целых народов в Сибирь и Казахстан: поголовно выселены были чеченцы, ингуши, карачаевцы, балкарцы, калмыки, крымские татары, приволжские немцы, частично депортированы балтийские народы… Хрущев с поддельным возмущением говорил по этому поводу :
«…чудовищны акты, инициатором которых был Сталин… Мы имеем в виду массовую высылку из родных мест целых народов, вместе с коммунистами и комсомольцами, без каких-либо исключений: эта высылка не была продиктована никакими военными соображениями. Так, уже в конце 1943 года… проведено решение относительно высылки всех карачаевцев… В тот же период, в конце декабря 1943 года, такая же судьба постигла все население Калмыцкой автономной республики. В марте 1944 года были полностью высланы чеченский и ингушский народы, а Чечено-Ингушская автономная республика была ликвидирована. В апреле 1944 г. с территории Кабардино-Балкарской автономной республики были высланы в отдаленные места все балкарцы…»
Доложив все это, Хрущев иронически закончил :
«Украинцы избегли этой участи только потому, что их было слишком много и не было места, куда их сослать. Иначе он их тоже сослал бы».

X. ПРОЦЕСС БУХАРИНА

Процессы тридцатых годов проводились при закрытых дверях. Советские граждане знали об этих процессах только то, что пропускала советская цензура печати. В несравненно лучшем положении находилась иностранная пресса. Хотя и для нее существовало строгое ограничение, но все-таки несколько корреспондентов иностранных агентств и по одному человеку из посольств получали разрешение присутствовать на процессах и информировать свою прессу о происходящем. Конечно, обвиняемые во всем признавались. Иной раз наговаривали на себя больше того, чего требовал от них даже Вышинский. Если раньше только за границей писали, что все эти процессы основаны на фальсификации, лжи, политическом терроре и физических пытках и что лишь этим можно объяснить фантастические «саморазоблачения» подсудимых, то теперь и сталинцы признали, что все это было именно так Первое признание и первое разоблачение «таинственных» методов советского следствия по политическим делам сделало само советское правительство в апреле 1953 года. Оно публично заявило тогда, что дело группы кремлевских врачей было сфабриковано путем применения «незаконных методов», то есть путем пыток и избиений и что «признания» вины самими арестованными в своих мнимых преступлениях, о чем было сообщено при жизни Сталина в печати (13 января 1953 г.), есть результат всей этой «следственной техники» аппарата НКВД во главе с заместителем министра Рюминым. То же было объявлено потом и в отношении так называемого «Ленинградского дела» (суд над бывшим министром госбезопасности Абакумовым).
Но все это было только началом. Лишь после разоблачения Сталина на XX съезде Кремль вынужден был признать перед всем миром, что все политические процессы Сталина как в СССР, так и в странах – сателлитах были сфабрикованы по тем же методам, что и дело «группы врачей». Правда, в то время как в странах «народной демократии» произошла открытая реабилитация жертв чисток Сталина, жертвы московских процессов еще официально не реабилитированы. Пока что Кремль реабилитирует только тех «врагов народа» (Бубнов, Косиор, Блюхер, Егоров, Гамарник и др.), которые не прошли через официальные процессы или были осуждены через закрытый суд (группа маршала Тухачевского).
Есть указание, что Хрущев заявил в своей знаменитой речи, что он был против суда над Бухариным (март 1938 г.). Надо сказать, что если такое заявление действительно было сделано, то для него имелись серьезные основания. Конечно, не в том смысле, что Хрущев был против такого суда, а в другом – процесс Бухарина был самым неудачным из всех процессов Сталина. Он совершенно не удался даже «чудотворной» технике чекистов, если его основная задача заключалась в том, чтобы представить Бухарина как «шпиона», «убийцу» и «предателя». Интересное описание процесса Бухарина, особенно поведения самого Бухарина на этом процессе, дает очевидец, присутствовавший на всех заседаниях Военной коллегии Верховного суда СССР. Этот очевидец – сотрудник английского посольства в Москве – бригадир Ф. Маклин. Вот свидетельство Маклина в сокращенном изложении :
«Чем дальше развертывается процесс, тем яснее становится подлинная цель каждого доказательства – очернить лидеров «блока», представить их не как политических преступников, а как обычных уголовных преступников: убийц, отравителей и шпионов.
Особенно это относится к Бухарину. Ему отводится главная роль в этой страшной пантомиме. Это тот, кто планировал убить Ленина, расчленить СССР, кто вошел в заговор Тухачевского, чтобы открыть фронт в случае войны с Германией, кто вместе с Ягодой убил Кирова, Максима Горького, Куйбышева, Менжинского, кто давал инструкцию своим сторонникам установить контакт с агентами Британии, Японии, Польши, Германии, с белогвардейцами, с Троцким, со II Интернационалом, кто организовывал саботаж в промышленности и сельском хозяйстве на Украине, в Сибири, на Кавказе, в Средней Азии, кто планировал, во-первых, крестьянские восстания и гражданскую войну и, во-вторых, дворцовую революцию и государственный переворот.
Каждый подсудимый, черня себя, усердно чернил и Бухарина. Методически разрушался старый портрет революционного бойца, марксистского теоретика, друга Ленина, члена Политбюро, секретаря Коминтерна и на его месте создавался другой, новый портрет демона, предателя, шпиона… Никто не может питать симпатию к такой низкопробной твари… Становится ясно, что избранный метод обвинения дает удовлетворительные результаты… Но это казалось так только до тех пор, пока Бухарин сам не принимал участия в процессе. Однако когда Вышинский, допрашивая очередного подсудимого, начинает обращаться к Бухарину за подтверждением, дела не идут так гладко. Даже тогда, когда он признается в преступлениях, инкриминируемых ему, он дает им такую квалификацию или немедленно уходит в сторону, что его объяснения делают бессмысленными сами преступления. Он не отвечает прокурору с той определенностью, с какой отвечают другие обвиняемые… Он обращается с ним как равный с равным. В то же время действительно кажется, что он издевается над прокурором… Теперь наступает время его допроса… Вечером 5 марта Ульрих объявляет начало допроса Бухарина. Когда Бухарин встал зале возникло большое возбуждение… Подсудимый полностью признается в своей вине. Объявив себя лидером «право-троцкистского блока», он берет на себя ответственность за всякие деяния «блока», независимо от того знал ли он о них или нет. Этого, конечно, вполне достаточно, но, кажется, что это не то, чего хотят. Вышинский требует больше деталей. Но нелегко пригвоздить обвиняемого к фактам. Он скорее дает отчет об экономической программе блока… Говорит о плане государственного переворота против нынешних рулевых СССР. Вышинским и Ульрихом начинает овладевать беспокойство. Это все не то, что они хотят… Бухарин должен быть не в роли теоретика, а в роли уголовного преступника. Он же выступает, как и в былое время, развивая и обосновывая экономическую и политическую теорию, и, что хуже всего, эта теория может иметь для некоторых людей свою привлекательность. Это ведь неслыханно, чтобы обвиняемый на государственном процессе заявлял, что он был против политики Сталина, потому что пришел к заключению, что она неправильна. Бухарин фактически поступает теперь так.
Торопливый Вышинский поднимает вопрос о шпионаже. Бухарин был в Австрии перед революцией, в 1912 – 1913 годах. Не имел ли он какого-либо контакта с австрийской полицией, не завербовали ли его там, как шпиона?
Ответ последовал мгновенно:
– Мой единственный контакт с австрийской полицией заключался в том, что она меня посадила в крепость, как революционера!
Сейчас же Бухарин переходит в область политической теории. Когда поздно ночью заседание кончилось, Вышинский мало преуспел в желательном направлении.
Следующий день – 6 марта – был днем отдыха: 24 часа времени, чтобы подготовить Бухарина к последующей фазе допроса и привести его в соответствующее расположение духа. Однако 7 марта, когда суд возобновил свое заседание, Бухарин был таким же, как и накануне.
На предъявленное обвинение в преступлениях он отвечал, что он их не знает, но тем не менее он берет на себя ответственность за деятельность блока. Иные обвинения он отвергал, но говорил, что они могли быть логическим последствием его позиции и что он готов признать себя виновным и в них, если это доставит какое-либо удовлетворение прокурору.
Другой раз, пользуясь ловкостью старого диалектика, он забавляется тем, что порицает аргументы, применяемые на суде, свободно пользуясь такими терминами, как «чепуха», «абсурд».
Во многих пунктах он остается абсолютно твердым. Он отказывается признать, что замышлял убийство Ленина, или что он когда-либо был иностранным агентом, или что он когда-либо соглашался на расчленение СССР, или собирался открыть фронт Германии во время войны. Ни разу не согласился он плясать под судебную дудку, чтобы обвинить своих товарищей по процессу. Вышинский сердится, бушует, пользуется всякими трюками второсортного юриста – крючкотвора.
Но Бухарин непоколебим.
Вышинский допрашивает других обвиняемых против Бухарина. Бухарин наотрез оспаривает одних и отводит других как агентов – провокаторов».
12 марта Бухарин произнес последнее слово подсудимого перед судом. В отличие от практики предыдущих процессов, это последнее слово главного обвиняемого не было опубликовано в советской прессе. Были сообщены только незначительные выдержки из этой речи Бухарина, именно из той общей части, в которой Бухарин признает себя виновным политически, «контрреволюционным бандитом» и «заговорщиком» против сталинского режима.
После ознакомления с речью Бухарина в изложении такого добросовестного и вдумчивого наблюдателя и свидетеля, как Маклин, становится ясным, почему Сталин не разрешил опубликовать речь Бухарина, тогда как речи Каменева, Зиновьева, Радека и других заполняли целые страницы «Правды» и «Известий».
Вот свидетельство Маклина :
«Вечером 12 марта Бухарин встал, чтобы говорить в последний раз. Еще раз истинной силой личности и интеллекта он приковывает к себе внимание… Он начал с формального признания вины. Более того, – говорил он, – он признает полную «политическую и юридическую ответственность» за все преступления, совершенные «блоком». Он полностью согласен с прокурором, который потребовал для него смертного приговора. Однако, заявляя так, он желает подвергнуть более детальной проверке одно или два обвинения.
Признав в принципе справедливым обвинение против него, он приступает, не прерываемый на этот раз, к тому чтобы разбивать это обвинение на куски, в то время, когда Вышинский, не имея возможности вмешиваться, беспокойно и в замешательстве ерзает на стуле…
На первом месте стоит предположение, что существовал «блок». В этом случае надо полагать, что члены такого блока, по крайней мере, знали друг друга. Однако, – говорит Бухарин, – пока он не появился перед судом, он никогда не видел и даже не слышал о Шаранговиче или о Максимове, никогда в своей жизни не говорил с Плетневым, Казаковым и Булановичем (все названные люди судились вместе с Бухариным и Рыковым как руководители «блока». – А. А.). Никогда не вел каких-либо контрреволюционных разговоров с Розенгольцем или с Раковским. Фактически, по закону, невозможно утверждать, что подсудимые создали «право – троцкистский блок».
«Я отрицаю, – говорит Бухарин, – принадлежность к какому-либо «право-троцкистскому блоку». Такой группы не было. Помимо этого, очевидно отсутствие связи между преступлениями, в которых члены так называемого «блока» обвиняются. Например, Ягода убил Максима Пешкова (сына Максима Горького. – А. А.) на личной почве. Это не имеет никакого отношения к какому-либо «блоку». Менжинский находился, как известно, при смерти, но для чего же убивать его? Слабость аргументов обвинения очевидна… Из-за того, что покойный Томский сказал однажды в беседе ему, Бухарину, что троцкисты настроены оппозиционно к сталинцу М. Горькому, его, Бухарина, обвиняют, что он дал приказ убить Максима Горького. Вышинский выдвигает лишь предположения, стараясь их доказать.
Он, Бухарин, на конкретных примерах иллюстрирует метод доказательств Вышинского:
«Вышинский: Вы видели Ходжаева в Ташкенте?
Бухарин: Да.
Вышинский: Вы говорили о политике?
Бухарин: Да.
Вышинский: Тогда я могу предполагать, что вы инструктировали его, чтобы он связался с британскими агентами в Таджикистане».
Однако на деле ничего подобного не было. Он категорически отрицает, что имел какую-либо связь с какими – либо иностранными шпионскими организациями. Он никогда не требовал открытия фронта врагу в случае войны. Не давал инструкций о саботаже… Я отрицаю, говорит он, что имел какое-либо отношение к убийству Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького и Пешкова. Наконец, он отрицает, что подготовлял убийство Ленина».
Свидетельство Маклина в основных своих пунктах подтверждается и теми данными, которые удивительным образом пропускала сталинская цензура о процессе.
Действительно, советская пресса приводит заявление Бухарина, что он, Бухарин, признается в своей вине за контрреволюцию. Бухарин в этом заявлении буквально повторяет содержание очередной передовой статьи газеты «Правда» о процессе, которую, конечно, не читал в тюрьме, но хорошо знал, каков будет ее основной тезис. Так, на допросе 5 марта Бухарин заявляет :
«Мы все превратились в ожесточенных контрреволюционеров, изменников, мы превратились в шпионов, террористов, реставраторов капитализма. Мы пошли на предательство, измену, преступления. Мы превратились в повстанческий отряд, организовали террористические группы, занимались вредительством, хотели опрокинуть советскую власть пролетариата».
Кажется, все ясно. Бухарин признается во всех грехах, которые ему приписываются в «обвинительном заключении». Но это только кажется. Когда же Вышинский захотел узнать конкретно – в чем же на деле заключались эти «преступления» (в которые Вышинский так же мало верил, как и Сталин), то выяснилось, что Бухарин был «шпионом» без шпионажа, «изменником» без измены, «убийцей» без убийства, «контрреволюционером» без контрреволюции.
Вышинский спрашивает Бухарина :
– Скажите, подсудимый Бухарин, как практически это облекалось у вас в антисоветской деятельности?
На этот вопрос по существу (Вышинский знал хорошо, что общие декларации Бухарина без доказательства – ни для кого не убедительны. – А. А.) Бухарин старался ответить уклончиво, но как политик и былой лидер «правой оппозиции».
– Если сформулировать практически мою программную установку, то это будет в отношении экономики – государственный капитализм, хозяйственный мужик – индивидуал, сокращение колхозов, иностранные концессии, уступки в монополии внешней торговли и результат – капитализация страны.
Но это уже не контрреволюция, не измена, не убийство. Это самая ортодоксальная ленинская политика нэпа. Не такого ответа хотели от Бухарина Вышинский и Сталин. За такую «контрреволюцию» Бухарину мысленно аплодировала вся крестьянская Россия. Это даже опасное использование судебной трибуны для антисталинской пропаганды. Надо скорее «разоблачать» шпиона и убийцу Бухарина. Поэтому Вышинский торопится и переходит к конкретным вопросам:
Вышинский: Ваше отношение к убийству Кирова? Это убийство было совершено с ведома и по указанию «право – троцкистского блока»?
Бухарин: Это мне не было известно.
Единственным убийством на верхах партии, совершенным в СССР, было убийство Кирова. Его приписывали всем: и белогвардейцам, и троцкистам, и зиновьевцам. И все признавались в этом убийстве. Оказывалось, что в СССР было столько охотников убить именно Кирова, что только приходилось удивляться тому, что он был убит так поздно. Теперь решили убить Кирова руками бухаринцев. Но Бухарин не согласился лишний раз убивать Кирова. Это грозило, однако, разоблачением столь уже налаженной техники «перманентного» убийства Кирова. Вышинский поспешил вытащить на суд свидетелей – «соучастников», чтобы уличить Бухарина. Но Бухарин одних отводит, других прямо объявляет «агентами – провокаторами». Тогда Вышинский прибегает к казавшемуся ему более надежным трюку. Он заявляет Бухарину, что в этом случае он спросит об этом самого друга Бухарина – Рыкова, которого Бухарин не может заподозрить в провокации и который, заметим, обычно отвечал Вышинскому в желательном духе.
Вышинский: Подсудимый Рыков, что вам известно по поводу убийства Кирова?
Рыков: Я ни о каком участии правых и правой части блока в убийстве Кирова не знаю.
174 Там же.
С Кировым ничего не вышло. Даже Рыков подвел. Тогда, может быть, выйдет дело с «убийством», которое не состоялось, но которое, по единодушному свидетельству многих обвиняемых, планировал Бухарин .
Вышинский: В 1918 году вы не были сторонником убийства руководителей нашей партии и правительства?
Бухарин: Нет, не был.
Вышинский: А насчет убийства товарищей Ленина, Сталина и Свердлова?
Бухарин: Ни в коем случае.
Вышинский, конечно, вне себя. Он приглашает в суд старых лидеров лево – эсеровской партии, чтобы уличить Бухарина в заговоре против Ленина (а Сталин и Свердлов были присоединены без всякого основания), но единственная сенсация, которую они засвидетельствовали перед удивленным миром, – это то, что они сами были до сих пор в живых. И с Лениным номер не выходит.
Наконец, Вышинский обращается к самому важному обвинению – к шпионажу Бухарина. Тут уж Бухарину не оправдаться – рядом с ним сидят те, которые в фантастических подробностях рассказывают, как им Бухарин давал шпионские задания: Иванов, Шарангович, Файзулла Ходжаев. Да и сам Бухарин говорит, что он превратился в «шпиона» и «изменника» .
Вышинский: Вы в Австрии жили?
Бухарин: Жил.
Вышинский: Долго?
Бухарин: В 1912 – 1913.
Вышинский: У вас связи с австрийской полицией не было?
Бухарин: Не было.
Вышинский: В Америке жили?
Бухарин: Да.
Вышинский: Долго?
Бухарин: Семь месяцев.
Вышинский: В Америке с полицией связаны не были?
Бухарин: Никак абсолютно.
Вышинский: Из Америки в Россию выехали через…
Бухарин: Через Японию.
Вышинский: Долго там пробыли?
Бухарин: Неделю.
Вышинский: За эту неделю вас завербовали?
Бухарин: Если вам угодно задавать такие вопросы., (это многоточие стоит в отчете «Правды» – А. А.).
Вышинский: Никаких связей с полицией не завязывали?
Бухарин: Абсолютно.
Вышинский: Почему же тогда вы так легко пришли к блоку, который занимался шпионской работой?
Бухарин: Относительно шпионской работы я ничего не знаю.
Вышинский: Блок чем занимался?
Бухарин: Здесь прошли два показания относительно шпионажа – Шаранговича и Иванова, то есть двух провокаторов… Связь с австрийской полицией заключалась в том, что я сидел в крепости в Австрии, я сидел в шведской тюрьме, дважды сидел в российской тюрьме, в германской тюрьме.
Отчаявшись добиться от Бухарина чего-нибудь подобного «измене» родине, пусть даже против старой «царской родины» и так как двух главных свидетелей обвинения – Иванова и Шаранговича – Бухарин публично назвал провокаторами НКВД, то Вышинский был вынужден прибегнуть к помощи третьего свидетеля – к бывшему председателю правительства Узбекистана и члену ЦК партии Файзулле Ходжаеву .
Вышинский: Вы вели переговоры с Ходжаевым пораженческого и изменнического порядка?
Бухарин: С Ходжаевым я имел один – единственный разговор в 1936 году.
Вышинский: Вы говорили Ходжаеву, что уже имеется соглашение с фашистской Германией? Бухарин: Нет, не говорил.
Вышинский (к Ходжаеву): Говорил ли с вами Бухарин?
Хаджиев: Да, говорил. Он говорил, что надо нашу деятельность направить так, чтобы привести к поражению Советского Союза, что имеется соглашение с фашистской Германией…
Вышинский: Бухарин, вы были на даче Ходжаева? Бухарин: Да, был. Вышинский: Разговор вели?
Бухарин: Не такой, а другой разговор, тоже конспиративный.
Вышинский: Я спрашиваю не вообще о разговоре, а об этом разговоре?
Бухарин: В «Логике» Гегеля слово «этот» считается самым трудным… (многоточие газеты «Правда». – А. А.).
Ссылка на «Логику» Гегеля прозвучала едкой иронией над античеловеческой логикой инквизиторов.
Много раз дебатировался вопрос – почему Бухарин, отрицая и опровергая любые конкретные обвинения в шпионаже, измене, убийстве, контрреволюции, в то же самое время признавал себя виновным в общей декларативной форме? Раздвоение личности? Служба высоким идеалам партии? Желание выиграть жизнь?
На все эти вопросы можно ответить категорически – ни того, ни другого, ни третьего. Тактика Бухарина, по моему глубокому убеждению, заключалась в том, чтобы добраться до суда, а добравшись, остаться там до конца только для одной цели: выступить последний раз против сталинского режима.
Признавая себя виновным на словах, Бухарин на деле разоблачал не только сталинскую технику инквизиции, но и открыто проповедовал свою старую программу «реставрации». Он был единственным на всех сталинских процессах, как справедливо замечает г. Маклин (что видно и из газеты «Правда»), который выступал с политической программой врага Сталина. Если бы Бухарин избрал другую тактику – тактику отрицания всякой вины, то, конечно, он был бы расстрелян без суда, как были расстреляны многие другие члены ЦК и даже Политбюро. Нет никакого сомнения в том, что к Бухарину применяли те же методы физических пыток и избиений, как и к другим, но только в наиболее высоких нормах. Однако его не сломили. Ведь это было на том же процессе, на котором Крестинский в первый день заявил, что он не признает себя виновным, напугав тем самым не только суд, но и Вышинского. Но за одну ночь Крестинского привели в себя: на второй день на вопрос Вышинского – продолжает ли он настаивать на своем отказе, – Крестинский ответил быстро: нет, он все признает, видите ли, ему вчера, очутившись в новой атмосфере суда и публики, «стыдно стало за свои преступления!» Это чисто сталинское объяснение успешно было вложено в его уста за несколько часов «физической работы» в кабинете Ежова.
Этого не удалось сделать с Бухариным. Его могли замучить до смерти, но Сталин предпочел провести его через суд хотя бы в качестве «полупризнающегося». Бухарин принял компромисс, задав людям «загадку», в которой не было ничего загадочного.
15 марта 1938 года смертный приговор не только над Бухариным и Рыковым, но и над провокаторами НКВД – Ивановым и Шаранговичем – был приведен в исполнение.

XI. ИТОГИ «ВЕЛИКОЙ ЧИСТКИ» ПАРТИИ

Период восхождения Сталина к власти был периодом идейного вырождения и физической ликвидации основных кадров старой большевистской партии. Одновременно он был и периодом создания новой партии – партии Сталина, – хотя она и продолжала носить старое название вплоть до 1952 года.
Идейное вырождение, как результат столкновения доктрины с реальной жизнью, было вполне закономерно. Вполне закономерным было и то, что в непреодолимых противоречиях между теоретическими догмами и объективными условиями самой жизни в партии появлялись многочисленные группы и оппозиции, каждая из которых предлагала свои собственные рецепты, методы и приемы «для спасения того, что еще можно было спасти». Но трагедия всех оппозиций и оппозиционных групп внутри ВКП(б) заключалась в том, что они не видели, а если видели, то не хотели признать факт всемирно – исторического значения – банкротство всех основных позиций теоретического коммунизма, когда от теории надо было переходить к практике.
Сталин подошел к делу как практик. Для него было что «спасать» и за что бороться – за власть. Но чтобы эта власть была сильной, неуязвимой и монолитной, надо было партию оппозиционеров, «романтиков» и «доктринеров» превратить в партию реалистов – послушных, исполнительных и преданных одному вождю. При сохранении преемственности былой революционной фразеологии такую партию можно было насытить любым содержанием и использовать для любой цели. Метод создания такой партии тоже был найден – это, во-первых, периодическая чистка старых членов партии и, во-вторых, массовые приемы новых членов под углом зрения новых требований.
Таких чисток при Сталине, как указывалось выше, было шесть:
1. Чистка советских и вузовских ячеек 1925 года.
2. Чистка деревенских ячеек 1926 года.
3. Генеральная чистка 1929 – 1930 годов.
4. Генеральная чистка 1933 года.
5. Генеральная чистка 1935 – 1936 годов («проверка партдокументов»).
6.»Великая чистка» 1936 – 1939 годов (ежовщина).
Каковы были результаты этих чисток?
Прежде чем ответить на этот вопрос, рассмотрим динамику роста партии
Годы Всего членов и кандидатов Из них, в %
Рабочих Крестьян Служащих
Янв. 1905 8400 61,7 4,7 33,6
Янв. 1917 23600 60,2 7,6 32,2
Окт. 1917 70000 – – –
Март 1921 732 521 – – –
Март 1922 401 000 44,4 26,7 28,9
Март 1924 446 080 44,0 28,8 27,2
Март 1925 741 117 57,9 25,3 16,8
Март 1926 1 002 490 58,1 24,6 17,3
Март 1927 1 131 254 56,1 26,3 17,6
Март 1928 1 220 836 57,8 22,3 19,9
Март 1929 1 439 082 62,1 21,0 16,9″9
Март 1930 1 572 164 65,8 19,7 11,5
Март 1931 2 066 400 66,6 22,3 11,1
Март 1932 3172215 64,5 27,8 7,7
Февр. 1934 2 809 786 – – –
Март 1939 1 588 852 – членов
888814 – – кандидатов
При анализе социальных групп в партии надо иметь в виду следующее:
1. Под «рабочими» и «крестьянами» партийная статистика понимала не только рабочих и крестьян, занятых физическим трудом, но и тех, кто является «рабочим» и «крестьянином» по своему происхождению. Поэтому процент «служащих» совершенно не отражал действительного удельного веса «служащих» в партии.
2. С 1934 года ЦК вообще перестал опубликовывать данные о социальном составе КПСС даже по происхождению, так что установить социальное лицо нынешнего состава невозможно.
179 Ошибка в МСЭ.
3. Начиная с 1939 года, по уставу, принятому на XVIII съезде и вновь пересмотренному на XIX съезде, вообще отменены существовавшие ранее классовые ограничения для интеллигенции и специальные привилегии при приеме в партию для рабочих с производства. Таким образом , «партия рабочего класса» постепенно стала партией служилой интеллигенции.
4. До 1933 года наряду с чистками партии происходят и приемы новых членов, что затрудняет выведение общего баланса вычищенных и вновь принятых членов партии до генеральной чистки 1933 года.
Но общие данные для всех предыдущих чисток до этого времени мы находим в статье такого авторитетного мастера чисток, как Ем. Ярославский, в БСЭ. Подводя итоги чисткам к 1933 году (исключительно), Ярославский пишет :
«В результате этой систематической чистки и периодических чисток исключено было и добровольно выбыло с 1917 года по 1933 год почти один млн. членов и кандидатов».
Обобщающая ссылка Ярославского на длительный период (с 1917 г. по 1933 г.) имеет «умысел» – скрыть масштаб чистки сталинского периода. Но «умысел» легко расшифровывается. До прихода Сталина к власти была лишь одна, так сказать «добровольная» чистка – всеобщая перерегистрация членов ВКП(б) в 1921 году. Исключенными из партии или, по выражению Ярославского, «добровольно выбывшими» считались те, кто не являлся на перерегистрацию. Правда, были и такие, которых исключали по признакам прошлым, – это бывшие меньшевики. Тут Ленин был жесток: он предложил из сотни бывших меньшевиков оставлять в партии не более одного, и того сотни раз проверить (таким, например, проверенным «меньшевистским» большевиком остался в партии Вышинский).
Но тех и других, по данным того же Ярославского, оказалось 218 650 человек. Стало быть, около 800000 коммунистов было исключено из партии в период первых сталинских чисток – в 1925, 1926, 1930 годах. Итоги «генеральной чистки 1933 года» можно прямо вывести из самой таблицы. Она показывает, что за один лишь 1933 год было исключено из партии 362 429 коммунистов, то есть почти столько коммунистов, сколько составляла вся партия, когда Сталин сделался ее генеральным секретарем (1922 г. – 401 000 коммунистов).
Перейдем к «Великом чистке» Ежова. Обычно принято связывать начало этой чистки с датой убийства С. Кирова (1934 г.). Не было бы убийства Кирова, не было бы и ежовщины, – думают многие. Это, конечно, недоразумение. Новая генеральная чистка была назначена до убийства Кирова и при его руководящем участии. Постановление о новой «генеральной чистке» было вынесено объединенным пленумом ЦК и ЦКК от 12 января 1933 года .
Эта чистка не прекращалась до марта 1939 года. Правда, она прошла через несколько этапов подъема, падения и даже временного «затишья», во время которых менялись лишь формы и методы чистки, но сама чистка не прекращалась. Убийство Кирова, независимо от того, кто его убил – сталинцы или антисталинцы – явилось весьма удобным предлогом, чтобы придать чистке не только новый размах, но и террористическое содержание.
Если раньше партию чистили на открытых собраниях комиссиями ЦКК, то после убийства Кирова партию чистил сам партаппарат в кабинетах секретарей райкомов, обкомов и ЦК (постановление от 13 мая 1935 года «об обмене партдокументов»). На последнем этапе и этого оказалось недостаточно. Секретарь ЦК партии и председатель Комиссии партийного контроля Н. Ежов был одновременно назначен и народным комиссаром внутренних дел СССР в ранге «генерального комиссара государственной безопасности СССР». Вот теперь дело чистки партии было передано аппарату НКВД. Так началась ежовщина. Каковы были ее итоги? Тщетно искать прямые данные на этот счет в официальных партийных документах. Даже Сталин – этот классический мастер жонглировать не только понятиями, но и цифрами – постарался обойти этот вопрос в своем отчетном докладе на XVIII съезде. Он признался, что чистка 1933 года продолжалась и после этого, но, по его утверждению, лишь до сентября 1936 года. Вот соответствующее место из его названного доклада :
«Было решено продолжать чистку членов партии и кандидатов, начатую еще в 1933 году, и она действительно была продолжена до мая 1935 г. Было решено, далее, прекратить прием в партию новых членов и он действительно был прекращен вплоть до сентября 1936 г. Далее в связи с злодейским убийством тов. Кирова, свидетельствовавшим о том, что в партии имеется немало подозрительных элементов, было решено провести проверку и обмен партийных документов, причем то и другое было закончено лишь в сентябре 1936 года».
И. Сталин подвел итоги чистки партии до сентября 1936 года в следующих словах:
«Чистка 1933 – 1936 гг. была все же неизбежна и она в основном дала положительные результаты. На настоящем XVIII съезде представлено около 1 600 000 членов, то есть на 270 тысяч членов партии меньше, чем на XVII съезде партии».
Таким образом, по Сталину, выходило, что:
1) «Великая чистка» кончилась в сентябре 1936 года,
2) в результате ее из партии было вычищено лишь 270 тысяч коммунистов.
Это была беспримерная, даже в устах Сталина, фальсификация исторических фактов. Если бы даже мы сами не были живыми свидетелями всего этого, то достаточно беглого просмотра источника документального, свидетельства самих сталинцев – комплектов местных и центральных газет того времени, – чтобы убедиться, что ежовский этап «Великой чистки» только и начался в 1936 году (процесс Зиновьева – Каменева), а настоящий универсальный размах она приняла в 1937 году (процесс Пятакова и др., процесс Тухачевского и др.), достигнув своей высшей точки в 1938 году (процесс Бухарина и др.).
Причем процессы эти были процессами «привилегированных» вельмож, а сотни тысяч и миллионы советских граждан подводились под ликвидацию без всяких процессов через «чрезвычайные тройки» НКВД на местах и «особое совещание» НКВД в центре. Сколько таким образом было репрессировано беспартийных, конечно, не поддается никакому учету. Сколько же было репрессировано коммунистов, установить весьма легко, при этом не путем гадания, а путем сличения официальных данных самого ЦК партии.
Результат «Великой чистки» Сталин вывел из простой разницы сравнения количества членов партии, представленных на XVIII съезде партии (1 588 852), с их количеством на XVII съезде (1 874 488), но Сталин сознательно скинул со счета то, что нельзя скидывать:
1. На XVII съезде партии были представлены, кроме членов (1 874 488), еще 935 298 кандидатов , которые после восстановления приема в члены партии со второй половины 1934 года механически оказались членами партии . Таким образом, в партии должно было быть к маю 1935 года, то есть до нового прекращения приема, 2 809 786 членов, не говоря уже о тех, которые были приняты в партию из числа новых кандидатов за то» же время .
2. Члены партии, представленные на XVIII съезде, в подавляющем большинстве вступили в партию после возобновления приема с ноября 1936 года, то есть не принадлежали к тем коммунистам, которые были представлены на XVII съезде партии (косвенное подтверждение этого факта мы увидим при анализе мандатных данных XIX съезда партии).
Таким образом, чтобы скрыть подлинный размах «Великой чистки» Ежова, Сталин перенес окончание чистки на более ранний срок и, сравнил величины несравнимые и фальсифицированные. Для этого он имел веское основание, так как правильное сравнение дало бы следующий результат: 2 809 786 членов партии к маю 1935 года минус 1 588 852 к марту 1939 года даст 1 220 934 вычищенных и репрессированных коммуниста (быть вычищенным тогда механически означало быть репрессированным). 1 220 934 репрессированных коммуниста – таков был итог ежовщины. Если даже многие из кандидатов 1934 года и не были приняты в члены партии, то это нисколько не меняет общей картины. До 1939 года они, во всяком случае, в кандидатах не сидели, а кандидаты, представленные на XVIII съезде, были кандидатами набора конца тридцатых годов.
Таким образом, общий итог партийных чисток с 1917 года по 1939 год на основании сравнения официальных данных был следующим:
Годы Вычищено коммунистов из партии
1917 – 1922 219 650
1925 – 1933 800 000
1933 – 1934 362 429
1934 – 1939 1 220 934
Итого 2 603 013
Итак, в 1939 году в СССР бывших коммунистов было на один миллион больше, чем коммунистов, состоящих в партии.
Этот полный разгром старой ленинской партии и создание новой сталинской соответственно нашел свое отражение и в разгроме руководящих партийных кадров. Более или менее точные цифры на этот счет дал Сталин хотя и несколько косвенно. На том же XV съезде партии Сталин заявил :
«В Центральном Комитете партии имеются данные, из которых видно, что за отчетный период партия сумела выдвинуть на руководящие посты по государственной и партийной линии более – 500 000 молодых большевиков». Совершенно очевидно, что для этих «молодых большевиков» Сталин не создавал новых постов – они заняли места уже репрессированных коммунистов (секретарей райкомов и райисполкомов, обкомов и облисполкомов, членов правительства и ЦК национальных республик, директоров предприятий, руководителей органов управления и частей Красной Армии и т. д.).
Сам Центральный Комитет партии, избранный на предыдущем XVII съезде (февраль 1934 г.), тоже подвергся уничтожающему разгрому.
Вот данные, подсчитанные мною :
Состав членов ЦК, избранного на XVII съезде партии (1934 г.)
Фамилия Возраст (год рожд.) Год вступл. в партию Судьба
1. Алексеев П. А. 1914 расстрелян
2. Андреев А. А. 1895 1914
3. Антипов К. Н. 1894 1914 расстрелян
4. Бадаев А. Е. 1883 1904
5. Балицкий В. А. 1892 1915 расстрелян
6. Бауман К. Е. 1892 1907 расстрелян
7. Берия Л. П. 1899 1917
8. Бубнов А. С. 1883 1903 расстрелян
9. Варейкис И. М. 1894 1913 расстрелян
10. Ворошилов К. Е. 1881 1903
11. Гамарник Я. Б. 1894 1916 самоубийство
12. Евдокимов Е. Г. 1918 расстрелян
13. Ежов Н. И. 1895 1917 расстрелян
14. Енукидзе А. С. 1877 1898 расстрелян
15. Жданов А. А. 1896 1915
16. Жуков И. П. 1889 1909 расстрелян
17. Зеленский И. А. 1890 1906 расстрелян
18. Иванов В. И. 1893 1915 расстрелян
19. Икрамов Акмаль 1898 1918 расстрелян
20. Кабаков И. Д. 1891 1914 расстрелян
21. Каганович Л. М. 1893 1911
22. Каганович М. М. 1888 1905 расстрелян(?)
23. Калинин М. И. 1875 1898
24. Киров С. М. – 1886 1904 убит
25. Кнорин В. Г. 1890 1910 расстрелян
26. Кадацкий И. Ф. 1893 1914 расстрелян
27. Косарев А. В. 1903 1919 расстрелян
28. Косиор И. В. 1893 1908 расстрелян
29. Косиор С. В. 1889 1907 расстрелян
30. Кржижановский Г. М. 1872 1893
31. Криницкий А. И. 1894 1915 расстрелян
32. Крупская Н. К. 1869 1898 умерла
33. Куйбышев В. В. 1888 1904 умер
34. Лаврентьев Л. И. (Картвелишвили) 1891 1910 расстрелян
35. Лебедь Д. 3. 1893 1909 расстрелян
36. Литвинов М. Н. 1876 1898 снят
37. Лобов С. С. 1888 1913 расстрелян
38. Любимов И. Е. 1882 1902 расстрелян
39. Мануильский Д. 3. 1883 1903 после войны снят
40. Межлаук В. И. 1893 1917 расстрелян
41. Микоян А. И. 1895 1915
42. Мирзоян Л. И. 1897 1917 расстрелян
43. Молотов В. М. 1890 1906
44. Николаева К. И. 1893 1909
45. Носов И. П. 1905 расстрелян
46. Орджоникидзе Г. К. 1886 1903 самоубийство
47. Петровский Г. И. 1878 1897 снят
48. Постышев П. П. 1887 1904 расстрелян
49. Пятаков Ю. Л. 1890 1910 расстрелян
50. Пятницкий И. А. 1882 1898 расстрелян
51. Разумов М. О. 1913 расстрелян
52. Рудзутак Я. Э. 1887 1905 расстрелян
53. Румянцев К. А. 1905 расстрелян
54. Рухимович М. А. 1889 1913 расстрелян
55. Рындин К. В. 1915 расстрелян
56. Сталин И. В. 1879 1898
57. Стецкий А. С. 1898 1915 расстрелян
58. Сулимов Д. Е. 1890 1905 расстрелян
59. Уханов К. В. 1891 1907 расстрелян
60. Хатаевич М. М. 1893 1913 расстрелян
61. Хрущев Н. С. 1894 1918
62. Чернов М. А. 1891 1920 расстрелян
63. Чубарь В. Я. 1891 1907 расстрелян
64. Чувырин М. Е. 1883 1903 расстрелян
65. Чудов М. С. 1893 1913 расстрелян
66. Шверник Н. М. 1888 1905
67. Шеболдаев Б. П. 1895 1914 расстрелян
68. Эйхе Р. И. 1890 1905 расстрелян
69. Ягода Г. Г. 1891 1907 расстрелян
70. Якир И. Э. 1896 1917 расстрелян
71. Яковлев Я. А. 1896 1917 расстрелян
Таким образом, судьба членов и кандидатов ЦК XVII съезда была такова:
Состав ЦК, избранного на XVII съезде (1934г.) Количество Умерло Расстреляно Дожило до XVIII съезда (1939 г.)
Членов 71 4 51 16
Кандидатов 68 – 47 21
Из членов ЦК до XVIII съезда дожили – Андреев, Бадаев, Берия, Ворошилов, Жданов, Каганович, Калинин, Кржижановский, Литвинов, Мануильский, Микоян, Молотов, Кл. Николаева, Сталин, Хрущев, Шверник. Из кандидатов – Лозовский, Багиров, Буденный, Поскребышев, Булганин остались на политической сцене, а другие исчезли навсегда. Расстрелянные члены ЦК почти все, а кандидаты в абсолютном большинстве – были членами ВКП(б) до революции.
Так завершился длительный процесс не только создания новой партии, но и коренного пересмотра ее былых организационных принципов («демократический централизм», «внутрипартийная демократия», «выборность секретарей» и т. д.). Партия отныне строилась по вождистскому принципу, совершенно так, как национал – социалистическая партия Гитлера по фюрерскому принципу («культ личности»). Если раньше по уставу партии, а до Сталина и на практике, высшими органами партии последовательно считались: съезд партии, пленум ЦК, Политбюро ЦК, Оргбюро ЦК, Секретариат ЦК, генеральный секретарь ЦК-то уже после XVIII съезда та же пирамида была действительна, но только в обратном порядке – генеральный секретарь приобрел значение законодателя, органы ЦК – исполнительного аппарата, а съезд – значение совещательного собрания.

XII. СОЦИАЛЬНОЕ ЛИЦО ПАРТИИ СТАЛИНА

Вся эта «реконструкция партии» происходила под лозунгом – «поднять организационное руководство до уровня политического руководства» .
Соответственно были выработаны нормы подбора руководящих кадров партии и государства. В основу этих норм легли два признака, о которых Сталин говорил на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года
«Что значит правильно подбирать работников и правильно их расставить на работе? Это значит подбирать работников, во-первых, по политическому признаку, то есть заслуживают ли они политического доверия, и, во-вторых, по деловому признаку, то есть пригодны ли они для такой-то работы».
С точки зрения этих признаков и был подобран весь аппарат партии и государства накануне второй мировой войны. В этом и главное объяснение, почему этот аппарат оказался до конца верным своему вождю даже в дни тягчайшей опасности для самого существования советского государства и столь же тягчайших ошибок и просчетов самого Сталина.
Главная черта морально – политического облика новых кадров заключалась в том, что они были не только вымуштрованы по-солдатски, но и обладали самым ценным при существующем режиме качеством – иммунитетом против самостоятельного мышления.
При одинаковой политической благонадежности предпочтение при выборах кадров давалось людям дела и знаний. При этом давно перестали интересоваться как прошлыми заслугами, так и социальным происхождением. Такой подход значительно повысил уровень подбора руководящих партийных органов, в первую очередь, в важнейшем звене партийного аппарата – в райкомах и обкомах партии.
Вот официальные данные послевоенного времени о секретарях райкомов и председателях райисполкомов .
С высшим образованием
С незаконченный высшим и средним образованием
С незаконченным средним и начальным образованием
1946 г., 1954 г., 1946 г. 1954 г., 1946 г. 1954 г.,
в % в % в % в % в % в %
Первые секретари райкомов 12,2 24,3 40,3 70,4 47,5 5,3
Секретари
райкомов 9,9 14,7 40,4 79,1 49,7 6,2
Председатели райисполкомов
7,5 14,6 31,2 69,6 61,3 15,8
Как видно из таблицы, с 1946 по» 1954 год удельный вес секретарей райкомов с высшим, незаконченным высшим и средним образованием вырос с 50 – 52 до 93 – 95% а удельный вес секретарей с начальным образованием понизился с 47,5 – 49,7 до 5,3 – 6,2%.
Секретари и председатели с высшим образованием – это уже в большей части специалисты – хозяйственники (инженеры, агрономы и т.д.). У нас нет данных о секретарях обкомов и ЦК союзных партий, так же как и советских кадров того уровня. Данное отрывочного характера показывают, что и здесь происходит тот же процесс. Уже нет обкомов, где бы в аппарате не сидело несколько партийных работников – специалистов (инженеров, экономистов, агрономов).
Данные мандатной комиссии на XIX съезде партии о делегатах самого съезда, то есть ведущих кадрах партии, свидетельствуют о следующем:
На съезде присутствовало 1192 делегата с решающим голосом. По образовательному цензу и специальности они делятся на следующие категории:
С высшим образованием 709 чел.
С незаконченным высшим образованием 84 чел.
С средним образованием 223 чел.
С незаконченным средним образованием 176 чел.
Из них:
282 инженера,
68 агрономов и зоотехников,
98 преподавателей (т. е. профессоров),
18 экономистов,
11 врачей, 7 юристов.
Выводы из этих данных весьма интересны: почти на 60% верховные кадры партии состоят из инженеров, агрономов, врачей, юристов, профессоров. Анализ мандатных данных XX и XXI съездов показывает ту же картину «технократизации» партии.
Таким образом, КПСС из партии, которая хвалилась тем, что она партия рабочих, превратилась при Сталине и его наследниках в партию инженеров, профессоров и чиновников – в партию профессионально – служилого сословия.
Такое превращение было достигнуто двумя методами:
1) политехнизацией партийных кадров,
2) политизацией хозяйственных кадров.
Это не значит, конечно, что в партии нет рабочих и крестьян, и что она не растет за счет этих групп. Наоборот, партия росла, без сомнения, и за их счет. Но как указывалось в самом начале, ЦК тщательно засекретил, начиная с середины тридцатых годов, социальный и служебный состав всей партии в целом. Поэтому трудно судить, за счет кого она больше всего растет. Но рост самой партии, особенно во время войны (это делалось искусственно, в целях пропаганды), был стремительным.
Вот данные :
1941 год 3600000 членов и кандидатов
1947 год 6 300 000 членов и кандидатов
1952 год 6 888 145 членов и кандидатов
Вот данные о росте числа коммунистов в Красной Армии во время войны:
1. конец 1941 года – 1300000 коммунистов (42,4% всего состава партии),
2. 1942 год – 2000000,
3. 1945 год (к концу войны) – 3 500 000 (или 60% всех членов и кандидатов КПСС) . В первый же год войны партия потеряла убитыми 400 000 коммунистов.
Но так как во время войны в целях пропаганды в партию вербовали людей, особенно солдат, целыми группами, то «создалось известное несоответствие между количественным ростом рядов партии и уровнем политического просвещения членов и кандидатов ВКП(б). Ввиду этого партия берет сейчас ставку на то, чтобы не форсировать дальнейший рост своих рядов».
Этот рост партии за счет «политически неподготовленных» людей уже сам говорит о его искусственности. После победы в таком росте и не было надобности, поэтому в партию стали принимать только «активистов», то есть представителей бюрократии и интеллигенции.
На XIX съезде ЦК заявил, что «партия сильна не количеством, а качеством» . Другими словами, вернулись к старой установке – к усилению партии за счет служилого и «просвещенного» сословия. На этом пути ЦК, вероятно, и делает успехи. Если даже предположить, что КПСС растет за счет рабочих и крестьян, а не чиновников, то нельзя забывать основной «внутренний» мотив вступления в партию в СССР: желание делать карьеру. Рабочие и крестьяне вступают в партию, чтобы перестать быть таковыми. При прочих равных условиях партийный билет есть «путевка в жизнь» – на верхний этаж советского социального общежития. Партия была и есть резервуар, откуда ЦК черпает бюрократию – партийную, хозяйственную, советскую, культурную и военную.
Эта бюрократия собственно и есть партия. Она – «партия в партии». Ее состав и физически должен быть ограниченным. Он ограничен и может быть почти с точностью высчитан. Доступ туда тоже ограничен. Кроме партийных билетов, требуются еще и дипломы, как они всегда требовались и требуются у всякой классической бюрократии. Теперь «каждая кухарка» не может управлять государством, как о том мечтал Ленин. Кухарки, конечно, все еще могут голосовать в верховных советах, но не могут находиться во главе даже местных управлений. «Кухаркины дети» тоже не в лучшем положении. Если сыновьям и дочерям бюрократии широко открыты двери университетов, то кухаркины сыновья должны идти в ФЗО, а если они умудрились окончить среднюю школу, то после нее прямо идут на производство – на фабрики, заводы, рудники, в колхозы. Трудно себе даже представить сыновей членов ЦК, министров, секретарей партии и директоров предприятий за партами ФЗО, за станком на заводе, за плугом в колхозах. Недостаточно быть членом КПСС, чтобы пользоваться правами и вытекающими из них привилегиями – надо принадлежать к самой бюрократии. Эти права и привилегии, разумеется, не наследственны, но дети партработников идут в высшие школы по своему выбору, директоров – в технические вузы, генералов – в суворовские училища. Юридически – все члены КПСС равноправны, фактически – права членов КПСС вытекают из занимаемого ими положения в социальной иерархии системы.
Само понятие «КПСС как ведущая и направляющая сила» есть чистейшая фикция. На самом деле ведущей силой является внутри партии – «секретарский корпус», в масштабе государства – «комитетский корпус» под руководством того же «секретарского корпуса».
В параграфе 50 устава КПСС сказано:
«Секретари городского и районного комитетов утверждаются обкомом, крайкомом и ЦК компартии союзной республики» (курсив мой. – А. А.).
То же относится и к секретарям обкомов и даже к секретарям ЦК союзных партий. В параграфе 42 того же устава сказано :
«Областные, краевые комитеты, ЦК компартий союзных республик выбирают соответствующие исполнительные органы в составе не более 11 человек, в том числе 3 секретарей , утверждаемых ЦК партии» (курсив мой. – А. А.).
Таким образом, судьба секретарского корпуса партии от первичных организаций и вплоть до секретарей ЦК союзных компартий, зависит не от многомиллионной членской массы КПСС, а от партийного аппарата каждого вышестоящего партийного комитета. Этот «секретарский корпус», собственно, и есть «направляющая и ведущая сила» партии и государства, от которого, в свою очередь, зависит судьба и рядовых коммунистов и руководящих чиновников государства вне аппарата партии. Чем выше поднимаешься по партийной лестнице, тем уже его состав, но тем полновластнее его представители. И в количественном отношении «секретарский корпус» представляет довольно внушительную силу. Численность его можно вывести из количества самих территориальных организаций, оглашенного председателем мандатной комиссии XIX съезда партии т. Пеговым. По его данным, в СССР имелось по 1952 г. :
15 ЦК союзных компартий,
8 крайкомов,
167 обкомов,
36 окружкомов,
544 горкома,
488 райкомов.
Кроме того, по официальным данным Аристова на XX съезде, в КПСС по 1956 год имелось 350 000 первичных партийных организаций со своими парткомами или секретарями .
Исходя из этих данных и основываясь на нормах секретарского состава партийных комитетов по уставу партии и считаясь с увеличением состава секретариата ЦК республик, обкомов, крайкомов и горкомов до пяти человек и сельских райкомов по решению сентябрьского пленума ЦК 1953 года (для обслуживания «зон МТС»)
в среднем тоже до пяти человек , мы можем подсчитать и численный состав «секретарского корпуса». Таким образом получается:
ЦК КПСС 9
секретарей
ЦК союзных компартий 75
Обкомы, крайкомы 875
Окружкомы 180
Горкомы 2770
Райкомы 23658
Секретари первичных организаций 350000 377567 человек
Таков секретарский корпус партии, в котором ведущее ядро, конечно, составляет относительно малое количество – 27 566 секретарей от райкомов до ЦК включительно.
Члены этого корпуса друг друга назначают и друг друга снимают вне зависимости от «избирательных прав» членской массы КПСС, хотя все они проходят через формальные выборы. Устав партии лишь юридически закрепил этот порядок, когда он говорит «об утверждении» нижестоящих секретарей вышестоящим партийным аппаратом, как мы это видели выше.
Чо устав идет дальше. Он ограждает права и привилегии не только «секретарского корпуса», но и всех членов комитетов, начиная от районного комитета партии.
Сколько таких членов? Точное исчисление дать здесь невозможно. Устав не устанавливает количественного состава комитета каждого уровня. Количество членов самого ЦК КПСС тоже не является определенным. Оно оглашается каждый раз на очередном съезде партии. При установлении состава нижестоящих комитетов исходят из ряда соображений – количественный состав партийной организации, степень экономической важности данного района или области, «автономный» статут партийной организации (ЦК союзных компартий, обкомы автономных республик, национальные округа), территориально – административное положение. Но основываясь на данных во время выборов 1955 – 1956 годов, можно взять за основу более или менее стабильный минимум:
1. Райком 40 членов
2. Горком и окружком 60 членов
3. Обком 80 членов
4. ЦК союзных компартий 100 членов
5. ЦК КПСС 133 члена и 122 кандидата
Приняв за основу этот минимум, мы получим:
Членский состав комитетов от райкомов до ЦК КПСС :
– 15Х 100= 1500 членов
– 175Х 80=14000 членов
Вот этот «комитетский корпус»» в 244 940 человек и составляет высшую элиту партии, или – как говорилось выше – он, собственно, и есть сама партия, которая имеет и свое название – «актив партии». Каков его социально – профессиональный состав? На этот счет, конечно, тоже нет точных данных. Но одно можно считать почти бесспорным – в его составе нет ни рабочих, ни колхозников. Журнал ЦК КПСС накануне XX съезда даже о составе местных партийных органов писал : «в руководящие партийные органы мало или совсем не избирались рядовые рабочие».
Для партии, которая называет себя партией рабочего класса и авангардом «диктатуры пролетариата», такое положение надо признать ненормальным.
Устав предусматривает и особые права и особые привилегии «комитетского корпуса», делающие его членов независимыми от рядовых коммунистов и первичных партийных организаций вообще. Этому вопросу посвящен специальный параграф :
11. Первичная парторганизация не может принимать решения об исключении из партии или о переводе в кандидаты коммуниста, если он является членом ЦК компартии Советского Союза, ЦК компартии союзной республики, крайкома, обкома, окружкома, горкома, райкома партии.
Вопрос об исключении члена ЦК компартии союзной республики, крайкома, обкома, окружкома, горкома, райкома партии из состава партийного комитета, а также исключении из членов партии или перевода в кандидаты решается на пленуме соответствующего комитета, если пленум двумя третями голосов признает это необходимым».

XIII. СТАЛИН НА ВОЙНЕ И ПОСЛЕ НЕЕ

XVIII съезд происходил сейчас же после окончания «Великой чистки» в марте 1939 года. Это – первый и последний съезд партии, на котором Сталин был абсолютным диктатором. Как ЦК, так и его исполнительные органы (Политбюро, Оргбюро и Секретариат), избранные на этом съезде, имели лишь значение совещательных и исполнительных органов при генеральном секретаре ЦК лично при Сталине. С этих пор, по признанию самих же учеников Сталина, генеральный секретарь перестал считаться не только с Политбюро и пленумом ЦК, но и со съездом партии. Тринадцать лет Сталин не созывал съезда. За время войны и после войны произошли существенные изменения и в составе самих «совещательных органов».
1. Пленум ЦК, избранный на XVIII съезде, состоял из 71 члена. Из них 9 человек умерло (Калинин, Щербаков, Жданов, Щаденко, Землячка, Бахрушев, Ярославский, Вавилов, Бадаев), 23 человека было вычищено (Анцелович, Бурмистенко, Вознесенский, Донской, Жемчужина (Молотова), М. Каганович, Кулик, Кузнецов, Литвинов, Лихачев, Любавин, Лозовский, Мануильский, Николаевич, Попков, Попов, Потемкин, Рогов, Родинов, Садионченко, Седин, Шахурин, Штерн). Таким образом, из «законно» избранного ЦК около половины его членов выбыло или было вычищено.
2. То же самое происходит и в руководящих органах ЦК. Секретариат ЦК – аппарат партийной власти, избранный на XVIII партсъезде в 1939 году, состоял из генерального секретаря – Сталина, второго секретаря – А. А. Жданова, третьего секретаря – А. А. Андреева, четвертого секретаря – Г. М. Маленкова. Старый конкурент Маленкова по аппарату ЦК, первый секретарь МК – А. Щербаков, который сильно выдвинулся накануне и во время войны, сделавшись и кандидатом в члены Политбюро, становится и секретарем ЦК. После войны происходят загадочные события. Щербаков «умирает»сейчас же после окончания войны с Германией. Андреева выводят из состава Секретариата ЦК в 1946 году. Через два года «умирает» Жданов. В Секретариате фактически остаются Сталин и Маленков.
3. Происходит чистка и в Оргбюро. Оргбюро, из бранное после XVIII съезда партии, состояло из Андреева, Жданова, Кагановича, Маленкова, Мехлиса, Михайлова Н. А., Сталина, Шверника, Щербакова А. С.
Из этих девяти членов в Оргбюро остаются фактически опять – таки Сталин и Маленков. Андреева оттуда выводят после снятия его с должности секретаря ЦК. Кагановича и Мехлиса выводят в связи с «уходом» с партийной работы, Жданов и Щербаков «умирают», Шверник, как «президент», переводится в кандидаты членов Политбюро и выводится из Оргбюро.
4. В Политбюро, избранное после XVIII съезда, входили: 1) Андреев, 2) Ворошилов, 3) Жданов, 4) Каганович, 5) Калинин, 6) Микоян, 7) Молотов, 8) Сталин, 9) Хрущев.
После войны в него вводятся Маленков, Берия, Булганин, Вознесенский и Косыгин.
После смерти Калинина и Жданова в Политбюро уже не преобладают «старые испытанные большевики и соратники» Сталина. Теперь старики – «соратники» Сталина представлены на равных началах с его учениками – молодыми сталинцами: шесть старых большевиков (Сталин Молотов, Каганович, Ворошилов, Андреев, Микоян) шесть молодых большевиков (Хрущев, Маленков, Берия Вознесенский, Булганин, Косыгин). В Секретариат вводят четверых молодых сталинцев – Суслова, Кузнецова, Патоличева и Пономаренко.
Все эти передвижения и назначения делаются от имени давно незаконного пленума ЦК. В этом смысле они тоже представляют собой акт произвола Сталина.
Но даже для узаконения хотя бы этих своих незаконных перетасовок в ЦК и в его руководящих органах Сталин не созывает очередного съезда партии. Теперь, после разоблачения Сталина сталинцами, причина этого ясна. Прежде чем созвать новый съезд, Сталин хотел:
1. «Узаконить» свою личную диктатуру в партии и государстве с официальным признанием его «культа»как в программе, так и в уставе партии (решение XIX съезда положить в основу новой программы партии «Экономические проблемы» Сталина).
2. Провести новую «Великую чистку» в партии и государстве против потенциальных «врагов народа», как и во время ежовщины, на основе старой теории классовой борьбы (см. «дело врачей»). Сталин почти преуспел в отношении первой цели, но сорвался на второй. Но об этом будет речь потом. Пока обратимся к «военной карьере» Сталина.
После того как Сталин уже был признан, наряду с Марксом, Энгельсом, Лениным, «классиком марксизма», он придавал особенно важное значение всенародному признанию своего полководческого «гения». Это должно было быть обосновано и доказано на примерах истории второй мировой войны. Сталин сам первым подал мысль советской пропаганде по этому вопросу сейчас же после окончания войны – в известном письме к полковнику Разину в 1946 году.
В этом письме Сталин безо всякой «ложной скромности» заявил своим удивленным «ученикам и соратникам»:
«Ленин не разбирался в военных делах и говорил нам, членам ЦК, что ему поздно учиться военной науке, но что мы, молодые члены ЦК, должны учиться ей». Сталин, конечно, имел в виду только одного «молодого» – самого себя. Вывод был ясен: Сталин не профан, а профессионал в военной науке и искусстве, более того – он основоположник новой военной тактики и стратегии. Он – новый Наполеон. Доказательство – триумф сталинского стратегического «гения» во время второй мировой войны.
Отсюда центральным тезисом послевоенного «культа Сталина» становится утверждение, что вторую мировую войну выиграл не народ, не армия и даже не партия, а исключительно «стратегический гений» одного Сталина.
Может быть, сам Сталин не был такого безапелляционного мнения о своей собственной роли и о своем военном гении. Еще до войны Сталин, вопреки своему субъективному убеждению, заявлял, что прошло время, когда одни вожди делали историю, теперь историю делает масса, народ. Это было вполне в духе исторического материализма, ортодоксальным представителем которого Сталин считал себя одного. На вечере участников парада победы над Германией в мае 1945 года Сталин приписал (и это было в полном согласии с историческими фактами) победу в войне «великому русскому народу – мудрому, терпеливому и героическому». Конечно, Сталин не был искренним и в этом случае. В глубине души он был уверен, что победил не столько русский народ, сколько его система власти. Об этом он прямо говорил в одной из речей, посвященных итогам войны : «…Уроки войны говорят о том, что советский строй оказался… лучшей формой мобилизации всех сил народа на отпор врагам в военное время».
Или : «Социалистический строй, порожденный Октябрьской революцией, дал нашему народу и нашей армии великую и непреоборимую силу».
Но своей пропаганде Сталин дал другое задание – приписать победу в войне лично ему, Сталину.
Наиболее выпукло и последовательно об «исключительной роли» Сталина, как единственного «спасителя» России, писал член Политбюро Л. Каганович в связи с 70-летием Сталина :
«…как в годы гражданской войны и иностранной военной интервенции т. Сталин, вместе с Лениным, спас молодую советскую республику, отстоял ее, организуя победы Красной Армии, так во время второй мировой войны Сталин спас нашу Родину… свободу и независимость народов СССР от фашистских захватчиков».
Короче : «Сталин привел советский народ к победе».
Буквально в тех же словах и в том же стиле писали и все другие члены Политбюро в связи с 70-летием Сталина. Два военных члена Политбюро – Ворошилов и Булганин, – а вслед за ними и ведущие маршалы Советского Союза пишут специально о «сталинском военном искусстве», о «сталинской военной стратегии» и даже о «сталинском оперативном искусстве». Все разработки и планы советского ведения войны от смелых стратегических замыслов до тончайших оперативных деталей приписываются лично Сталину.
Все банальные истины в военном искусстве, вроде «правильного взаимодействия родов войск», «взаимоотношения между тылом и фронтом», «активной обороны и законов контрнаступления» и т. д., провозглашаются «открытиями» сталинского военного гения. Чтобы пропаганда «военного гения» «генералиссимуса» была правдоподобной, заставляют генералов и маршалов приписывать самому «гениальному» свои же собственные планы, замыслы, успехи. Для той же цели предаются забвению заслуги самих военных и действительных полководцев Красной Армии, а самого выдающегося из них – маршала Жукова – вообще уводят со сцены. Вся художественная литература, изобразительное искусство, кино, театр, публицистика получают «социальный заказ»: «Сталин как военный гений». Но ни раболепствующим художникам, ни покорным военным не удается историческая фальшь. В самом деле, обратимся к одной из исполинских битв в истории человечества, где героическая жертвенность русского солдата может быть сравнена только с величайшим упорством обреченных немцев, – к Сталинградской битве :
«Сталинградский фронт был организован 13 июля 1942 года во главе с командующим Еременко. В директиве ему от Сталина говорилось: «Оборона Сталинграда имеет решающее значение для всего советского фронта. Верховное Главнокомандование обязывает вас не щадить сил и не останавливаться ни перед какими жертвами для того, чтобы отстоять Сталинград и разбить врага».
В Сталинград был командирован Сталиным его партийный помощник и член Государственного Комитета Обороны Г. Маленков, там же находился, как член Военного Совета, другой член Политбюро – Н. Хрущев.
Но успех Сталинградской битвы сталинская пропаганда приписала лично Сталину, его «военно-стратегическому гению». В чем же заключается этот «военный гений» Сталина?
Генерал – майор В. Московский «свидетельствует»:
«В дни, когда гитлеровская пропаганда объявила, что со Сталинградом уже покончено, в Ставке Верховного Главнокомандования Советской Армии разрабатывался гениально задуманный товарищем Сталиным план грандиозного контрнаступления под Сталинградом.
Великий полководец начертал план разгрома врага, построенный на глубоком анализе изменившегося соотношения сил на фронте».
На страницах сценария Н. Вирты «Сталинградская битва» запечатлен «яркий эпизод, раскрывающий глубокую мудрость сталинского замысла». В Москве, в Ставке Верховного Главнокомандующего, идет разговор между Сталиным и генерал – полковником Василевским :
«Сталин: …Успех нашего стратегического наступления мы должны заложить и закладывать теперь же, в ходе оборонительного сражения.
Василевский: Сложные задачи ставите вы перед нами, товарищ Сталин…
Сталин: Да, сложные. Понимаю. Но их надо выполнить.
Василевский: Трудно повернуть сознание людей, привыкших отступать или обороняться, – повернуть к идее наступательной, товарищ Сталин.
Сталин: И это надо преодолеть. (Показывает на карте.) Шестая армия Паулюса, четвертая танковая Гота… На флангах и на юго-востоке и на северо-западе итальянцы и румыны…
Он вынимает из стола карту, кладет ее поверх остальных. Нам знакома и эта карта и эти две стрелы, соединяющиеся у Калача. Василевский долго стоит над ней Сталин: Как бы вы отнеслись к идее, выраженной вот так?
Василевский: Получается для немцев огромный мешок.
Сталин: Куда должны попасть две их армии.
Василевский: Самое главное – выбрать момент удара
Сталин (оживленно): Совершенно верно, товарищ Василевский. Если поспешим, можем втянуться в малоуспешную, затяжную борьбу. Но нельзя и опоздать с ударом.
Василевский: Смело, товарищ Сталин! Смело, дерзко!
Сталин (ходит, курит): Я много думал, товарищ Василевский… Враг у Волги и на Кавказе. Мы сражаемся в одиночку. Наши контратаки не дают нужных результатов. Гибнут дивизии. Люди гибнут, товарищ Василевский… Тяжело… Трудно. Один говорит одно. Другой другое. Иной настаивает – ограничимся тем, чтобы отогнать немцев от Сталинграда. Другой уговаривает – подождем помощи союзников. (С улыбкой). И все требуют резервов.
Василевский: Нет, товарищ Сталин, положение таково, что мы не можем ограничиться полумерами.
Сталин: Да, мы должны поставить противника перед лицом катастрофы».
При всем напряжении умственных способностей трудно постичь не «военному», в чем заключается «военно-стратегический гений» Сталина в этих плоских рассуждениях.
Сделаем еще одно существенное замечание относительно роли ЦК в войне . Под термином «ЦК» при Ленине понимали выбираемую съездом руководящую коллегию деятелей партии и государства, периодически заседающую (пленумы ЦК) как высший орган партии между съездами и только этому съезду подотчетную. Политбюро и Оргбюро представляли исполнительные органы этой коллегии, а Секретариат – исполнительно – технический аппарат ЦК в целом. При Сталине под термином «ЦК» начали понимать не только и даже не столько коллегию ЦК (пленум ЦК) или Политбюро, сколько исполнительно – технический аппарат, выдаваемый за ЦК. После уничтожения ЦК 1934 года сводится на нет не только роль пленума ЦК, но и роль Политбюро, а Оргбюро просто исчезает. «Диктатура пролетариата» вырождается в «диктатуру секретариата» или, как говорил Радек, в истории человечества «сначала был матриархат, потом патриархат, а теперь секретариат».
Секретариат ЦК с его отделами заменяет собою не только Политбюро, но и пленум. Об этом у нас есть документы и свидетельства из первых рук. Теперь все важнейшие вопросы внутренней и внешней политики СССР предрешает сначала «Секретариат т. Сталина», потом, для проформы, Секретариат ЦК под предводительством Сталина, а дальше их легализуют через Политбюро, иногда через его разные комиссии, как решения всего ЦК. Даже такие важнейшие, судьбоносные вопросы жизни или смерти советского государства, как подготовка СССР к войне, заключение пакта Молотова – Риббентропа, военной и политической стратегии советского ведения войны, мобилизации сил и организации тыла, взаимоотношения и целей СССР внутри военной коалиции, объявления войны Японии и вооружения Красной армии Мао Цзэдуна, наконец, организации послевоенного мира и участия СССР в ООН, – никогда не обсуждались на пленумах ЦК.
Через неделю после начала войны, 30 июня 1941 года, Политбюро заставило Сталина (после «Великой чистки» тогда впервые Политбюро встало выше Сталина) явиться на объединенное заседание Политбюро, Президиума Верховного Совета СССР и Совнаркома. На этом заседании был создан Государственный Комитет Обороны, как чрезвычайный орган высшей государственной, военной, чекистской и хозяйственной власти в стране. В его состав вошли: Сталин (председатель), Молотов (заместитель), Ворошилов (армия), Маленков (партия), Берия (полиция). В течение войны в его состав были введены Булганин, Вознесенский, Каганович, Микоян. А что же делает высшая власть партии и над Политбюро, и над Государственным Комитетом Обороны – пленум ЦК? Хрущев ответил на этот вопрос так: «…была попытка созвать пленум ЦК в октябре 1941 года, когда члены ЦК были созваны со всей страны в Москву. Они ждали два дня открытия пленума ЦК, но напрасно. Сталин не пожелал даже встретиться и поговорить с членами ЦК» (Н. С. Хрущев. Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС, стр. 16). Хрущев комментирует: «Этот факт показывает, насколько Сталин был деморализован в первые месяцы войны и с какими надменностью и пренебрежением он относился к членам ЦК» (там же).
В шестом томе «Отечественной войны», вышедшем после свержения Хрущева, делается попытка доказать что ЦК, как выборная коллегия, сыграла высшую руководящую роль. Авторы пишут: «На протяжении всей войны высшим руководящим органом Коммунистической партии был ее ЦК, избранный XVIII съездом» (История Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг., т. 6, стр. 364) Авторов совсем не смущает, что продолжение этой фразы как раз опровергает то, что утверждается в начале фразы. Вот продолжение: «В октябре 1941 года члены ЦК были вызваны на пленум. Однако пленум не состоялся так как генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Сталин не захотел его проводить, ссылаясь на занятость руководством армии (Хрущев говорит, что не явился, так как все еще пребывал в панике. – А. А.). Только в 1944 году собрался первый и единственный за всю войну пленум. Но вопросы, непосредственно связанные с войной, и экономические задачи, стоящие перед страной, на нем не обсуждались» (там же, стр. 364). Между тем, по уставу должно было быть не менее одного пленарного заседания ЦК в четыре месяца. Повестка дня даже этого пленума показывает, каким никчемным политическим рудиментом ему казался теперь ЦК. Это пишут те же самые советские историки в другом томе: «Январский пленум ЦК (1944 г.) был единственный пленум с начала войны (и за всю войну!). И даже на нем не обсуждался ни один коренной вопрос хода войны, ни одна из крупнейших ее проблем» (История Великой Отечественной войны 1941 1945 гг., т. 4, стр. 9). Сталин демонстрировал свое абсолютное пренебрежение к пленуму ЦК тем, что включил в его повестку дня такой «важный вопрос» во время войны, о котором в официальном коммюнике сказано следующее: «Пленум признал правильным решением соответствующих органов – заменить старый государственный гимн «Интернационал» новым Государственным Гимном…» (КПСС в резолюциях, ч. II, 1953 г., стр. 1018). Даже роспуск Коминтерна в 1943 году произошел без решения пленума ЦК.
Партийные историки, чтобы доказать, что все-таки не Сталин, а ЦК, как высший коллективный орган партии, руководил войной, сочинили не очень логичную теорию: хотя членам ЦК и не разрешали собираться на совместные заседания, но они руководили войной индивидуально, от имени ЦК, как коллегии. Однако, – говорят они, – Сталин был виноват, если такая работа не была достаточно эффективной. «Работа партии в период войны была бы еще плодотворнее, если бы не культ личности Сталина. Хотя во время войны единоличные действия Сталина резко (!) ограничивались самостоятельными (?) решениями членов ЦК, возглавлявших отдельные участки государственной, политической, хозяйственной и военной работы, все же ленинские принципы коллективности партийного, государственного руководства нарушались как и в предвоенные годы» («История Великой Отечественной войны…», т. 6, стр. 335). Заметим, что все это написано после свержения Хрущева. Таким образом, ЦК в лице своего Политбюро приобрел полновластие в первые два года войны, приблизительно до разгрома немцев под Сталинградом, но потом не только ЦК, но и Политбюро фактически перестают существовать.
Как я уже указывал, по заказу сталинской пропаганды герои – полководцы войны вынуждены были приписывать собственные военно-стратегические замыслы, оперативные разработки и их мастерское осуществление опять – таки лично Сталину. Да, Сталин выезжал на фронт (но ни один советский писатель или генерал не описал Сталина на линии фронта, он близко к фронту не подъезжал. Да и сам штаб Сталина был скорее штабом НКВД, чем ставкой Верховного Главнокомандования).
Лучше всего характеризует работу и стиль «гениального генералиссимуса» генерал армии Еременко, который после Сталинграда командовал Калининским фронтом – Вот его свидетельство :
«…Направляясь из Москвы на Западный и Калининский фронты, Иосиф Виссарионович 4 августа 1943 года остановился в прифронтовом селе Хорошеве, Ржевского района, Калининской области. Сюда я и был вызван со своего командного пункта.
В 9 часов утра 5 августа 1943 года в двух километрах от села Хорошева меня встретил генерал из Ставки Верховного Главнокомандующего.
В доме, что стоял во дворе, и находился товарищ Сталин. У входа меня встретил Лаврентий Павлович Берия.
– Вас приглашает Верховный Главнокомандующий, – приветливо сказал он мне, уступая дорогу. До этого я несколько раз встречался с товарищем Сталиным, но все же как-то невольно заволновался.
Едва я перешагнул порог комнаты, как сразу же увидел товарища Сталина. Он ходил по комнате ровным, размеренным шагом, по-видимому, что-то обдумывая.
Я остановился, отдал рапорт:
– Товарищ Верховный Главнокомандующий, войска Калининского фронта ведут бои на прежних позициях и согласно вашему приказу готовятся к новым наступательным операциям.
Товарищ Сталин остановился посередине комнаты, принял от меня рапорт, затем поздоровался со мной.
Он улыбнулся как-то просто и тепло, приветливо пожал мне руку. После этого Иосиф Виссарионович задал мне несколько вопросов:
– Как ведет себя противник?
– Какие есть новые данные о противнике?
– Нет ли у него чего нового?
– Как обстоит дело со снабжением и, в частности, как обстоит дело с питанием?
Во время доклада об операции я стоял у карты, а товарищ Сталин – у стола, на котором был телефонный аппарат. Иногда Иосиф Виссарионович делал несколько шагов по комнате и закуривал трубку.
Товарищ Сталин внимательно выслушал мой доклад о плане предстоящего наступления и сделал много указаний, конкретизировавших и уточнявших отдельные вопросы, связанные с подготовкой и проведением предстоящей операции.
Мой доклад уже близился к концу, когда в комнату вошел Лаврентий Павлович Берия. По выражению его лица мы поняли, что он сейчас сообщит важную и радостную новость. Лаврентий Павлович подошел к Иосифу Виссарионовичу и доложил:
– Нашими войсками взят Белгород.
– Очень хорошо, замечательно, – сказал товарищ Сталин.
Это была действительно радостная, долгожданная весть…
…Товарищ Берия вышел из комнаты. Иосиф Виссарионович продолжал ходить и, видимо, что-то обдумывал. Я, не отрываясь, смотрел на великого полководца, чей гениальный стратегический замысел с успехом воплощался в жизнь.
Так прошло минуты три – четыре, затем Иосиф Виссарионович спросил меня:
– Как думаете, товарищ Еременко, если в честь победы над Белгородом будет дан салют в Москве?..
Я не нашелся сразу, что ответить. Затем Иосиф Виссарионович взял телефонную трубку и попросил соединить его с товарищем Молотовым.
– Вы знаете, что наши войска взяли Белгород? спросил он у Вячеслава Михайловича.
– Сейчас мне доложили об этом из Генштаба, – ответил Молотов.
– Я решил, – сказал товарищ Сталин, – отметить взятие Белгорода салютом. Салют произвести в Москве.
Поэтому отдайте все распоряжения, чтобы приготовили салют из ста пушек…
Товарищ Сталин положил трубку полевого телефона и молча ходил по комнате…»
Таков военный «гений» Сталина в изображении советских полководцев. Сталинская пропаганда шла еще дальше. Лейб – биографы Сталина Поспелов, Митин, Александров и другие дали такую научно – популярную расшифровку этого «гения» :
«…Товарищ Сталин развил дальше передовую советскую военную науку. Товарищ Сталин разработал положение о постоянно действующих факторах, решающих судьбу войны, об активной обороне и законах контрнаступления, о взаимодействии родов войск и боевой техники в современных условиях войны, о роли больших масс танков и авиации в современной войне, об артиллерии, как самом могучем роде войск. На разных этапах войны сталинский гений находил правильные решения, полностью учитывающие особенности обстановки.
Сталинское военное искусство проявилось как в обороне, так и в наступлении. По указанию товарища Сталина активная оборона советских войск сочеталась с подготовкой контрнаступления. Наступление сочеталось с прочной обороной. Товарищ Сталин мастерски разработал и применил новую тактику маневрирования, тактику одновременного прорыва фронта противника на нескольких участках, рассчитанную на то, чтобы не дать противнику собрать свои резервы в ударный кулак, тактику разновременного прорыва фронта противника на нескольких участках, когда один прорыв идет вслед за другим, рассчитанную на то, чтобы заставить противника терять время и силы на перегруппировку своих войск, тактику прорыва флангов противника, захода в тыл, окружение и уничтожение крупных вражеских группировок войск. С гениальной проницательностью разгадывал товарищ Сталин планы врага и отражал их. В сражениях, в которых товарищ Сталин руководил советскими войсками, воплощены выдающиеся образцы военного оперативного искусства».
Особенно велико было тщеславие Сталина именно в этой военной области после того, когда он уже успел стать и вождем государства, и «отцом народов», и «корифеем всех наук». Он хотел и верил, что призван затмить военную славу Александра Македонского, Чингисхана, Наполеона, Суворова… Вот почему он пошел и на то, на что не шел даже Гитлер: после победы над Паулюсом в Сталинграде он производит себя в «маршалы» Советского Союза (6 марта 1943 г.), а после победы над Германией – в «генералиссимусы» (27 июня 1946 г.), хотя никогда не был на военной службе даже простым солдатом.
Я далек от мысли утверждать, что у Сталина произошло «головокружение от успехов» под влиянием собственной пропаганды. Для этого он оставался все еще реалистом. Я утверждаю другое – Сталин сам поверил под влиянием гигантских побед Красной Армии, руководимой настоящими полководцами, подгоняемой хорошо организованной полицейской системой, широко поддерживаемой союзниками, что он уже переходит в следующий класс своей славы – в генералиссимуса народов и государств. Военному тщеславию соответствовали и завоевательные планы Сталина.
Что же касается роли западных союзников в победе над Германией, то Политбюро устами Ворошилова заявило во всеуслышание :
«…И только после того, когда стало очевидным, что сокрушающие удары Советской армии неотвратимо смертельны, и Советский Союз самостоятельно, один покончит с нацистской Германией и ее сателлитами, гг. Черчилли и маршалы были вынуждены поторопиться с открытием второго фронта с опозданием… на два года».
Это было мнение не одного Ворошилова.
В связи с 70-летием Сталина 21 декабря 1949 года газета «Правда» вышла со статьями всех членов и кандидатов Политбюро, посвященных Сталину. Все эти статьи были составлены по одному шаблону и не содержали ни одной детали из жизни и деятельности Сталина как государственного деятеля и человека. Члены Политбюро, как бы стараясь перекричать друг друга, утверждали всем уже набившие оскомину истины: «они – ничто, Сталин – все!» Но в них была с пропагандной точки зрения одна новая нотка: члены Политбюро намекали на приоритет Сталина перед Лениным в октябрьском перевороте и гражданской войне, а Л. Каганович, как уже указывалось, даже прямо писал : «Сталин спас, вместе с Лениным, советскую власть в гражданской войне», не Ленин вместе со Сталиным, а Сталин вместе с Лениным!
Сейчас в своей критике Сталина сталинцы особенно подчеркивают, что «культ Сталина» принял наиболее «уродливые формы» в последние годы его жизни. Сталинцы доказывают, что Сталин одного себя считал безгрешным, поддерживал и даже сам создавал свой культ, умаляя роль Ленина .
Сегодня уже не интересно, кто и что говорил о Сталине в «первые годы», но интересно сравнить, кто и как «умалял роль Ленина» и доводил «культ Сталина» «до уродливых форм» именно в последние годы его жизни.
Приведем маленькие выдержки из «социалистического соревнования» членов Политбюро по поднятию культа Сталина на «новую, более высокую ступень», выражаясь словами Хрущева. Это соревнование происходило 21 декабря 1949 года. Вот его результаты :
Хрущев: «Самые глубокие чувства любви и преданности миллионы людей обращают к Сталину, который вместе с Лениным создал великую партию большевиков, наше социалистическое государство, обогатил марксистско-ленинскую теорию и поднял ее на новую, более высокую ступень. Вот почему все народы нашей страны с необыкновенной теплотой и сыновней любовью называют великого Сталина своим родным отцом, великим вождем и гениальным учителем… Товарищ Сталин, как заботливый садовник, растит и воспитывает эти кадры».
Каганович: «Слава гениальному полководцу, вождю народов – товарищу Сталину».
Маленков: «Сталин вместе с Лениным руководи социалистической революцией. Вместе с великим Лениным товарищ Сталин создал первое в мире социалистическое государство».
Молотов: «…Так безгранично доверие трудящихся нашей страны к мудрому сталинскому руководству, так сильна их вера в гений Сталина, так велика любовь советского народа и трудящихся всего мира к товарищу) Сталину».
Ворошилов: «Сталин – величайший человек нашей планеты, мудрый вождь, учитель и гениальный полководец… Слава мудрому, гениальному вождю и учителю трудящегося и прогрессивного человечества».
Микоян: «Товарищ Сталин – великий продолжатель дела Ленина.
Товарищ Сталин – это Ленин сегодня.
Товарищ Сталин – это гений социализма.
Товарищ Сталин – великий зодчий коммунизма».
Булганин: «Имя товарища Сталина самое дорогое и близкое для трудящегося человечества.
Сталин – это символ всего прогрессивного и передового.
Сталин – гениальный продолжатель бессмертного дела Ленина.
Сталин – создатель советских вооруженных сил, великий полководец современности.
Сталин – создатель передовой советской военной науки.
Сталин – знамя, гордость и надежда всего прогрессивного человечества».
Читатель легко подведет итоги «соревнования»: первое место занял Хрущев, второе – Булганин, третье – Микоян. В том же порядке они занимают эти места и в сегодняшнем «антисталинском соревновании».
Однако претензии Сталина были куда шире, чем то, что приписывали ему ученики. Маркса считали экономистом. Энгельса скорее социологом, а Ленина просто политиком – практиком. Сталин разрешил объявить себя «корифеем всех наук», и не только гуманитарных наук. Вот что говорит на этот счет бывший личный секретарь Сталина – А. Н. Поскребышев :
«…Но товарищ Сталин должен быть отмечен и как ученый – новатор в специальных отраслях науки.
Здесь уместно будет привести один пример.
Среди старых специалистов сельского хозяйства считалось твердо установленным, что, например, цитрусовые культуры не могут найти широкого распространения в районе Черноморского побережья СССР ввиду того, что они, эти культуры, не выдерживают заморозков и что имеющиеся в этом районе незначительные цитрусовые насаждения следует рассматривать как опытно – показательные.
И в этой узко – специальной области науки товарищ Сталин показал себя ученым – новатором, ломающим предрассудки, традиции и «незыблемые» шаблонные нормы старых специалистов.
Товарищ Сталин, занимаясь в течение многих лет разведением и изучением цитрусовых культур в районе Черноморского побережья, доказывал на практике, что можно вывести морозоустойчивые сорта цитрусовых, приспособленные к климатическим условиям Черноморского побережья, и что цитрусовые культуры могут и должны найти широкое распространение не только в южных районах Черноморского побережья, но и в районе Сочи и севернее.
Благодаря инициативе и настойчивости товарища Сталина цитрусовые культуры получили широкое развитие, и сбор цитрусовых плодов на Черноморском побережье исчисляется в настоящее время сотнями миллионов штук.
Но возможности разведения цитрусовых культур не исчерпываются районом Черноморского побережья Кавказа. По инициативе товарища Сталина уже начата работа по разведению цитрусовых культур в районах Крыма и Средней Азии. Нет сомнения, что и в этих районах цитрусовые культуры получат в ближайшие годы самое широкое распространение.
Можно привести и другие примеры новаторской деятельности товарища Сталина в области сельского хозяйства. Известна, например, решающая роль товарища Сталина в деле насаждения эвкалиптовых культур в Подмосковье и в распространении культуры ветвистой пшеницы.
На этих примерах ярко вырисовывается облик товарища Сталина как ученого – новатора, прокладывающего новые пути передовой советской науки».
Вместе с тем, этот человек, которого враги считают тираном и палачом, – по мнению Поскребышева, величайший гуманист, только и живущий заботами о людях «…Разумеется, нет возможности даже приблизительно перечислить факты, свидетельствующие о внимательном и заботливом отношении товарища Сталина к людям. Но очень показательно огромное разнообразие вопросов, по которым обращаются к товарищу Сталину за советами и помощью.
Авторы киносценариев просят товарища Сталина дать заключение об их работе. Он внимательно знакомится с киносценариями и делает свои замечания. Вот обращаются к товарищу Сталину старые его товарищи по совместной революционной работе на Кавказе. Им оказывается необходимая помощь. Автор большого труда по военной истории присылает на отзыв товарищу Сталину свой труд. Тщательно изучив работу, товарищ Сталин сообщает автору свои замечания и дает развернутую критику его ошибок.
Поступает письмо из Туруханского района. Пишет человек, с которым товарищ Сталин познакомился в Туруханской ссылке. Товарищ Сталин немедленно откликается на это письмо и одновременно оказывает денежную помощь из своего депутатского жалованья.
Общеизвестна любовь товарища Сталина к детям. Вот один характерный штрих. Находясь после войны в отпуску, товарищ Сталин, проезжая мимо санатория «Кавказская Ривьера», встречает группу детей, останавливается, долго и ласково беседует с ними, ведет к ларьку, угощает конфетами…»
Сталин – универсал и сверхчеловек, он поистине большевистский «супермен», без которого сами большевики не мыслили бы «действительного размаха» своего существования. Вот весьма характерное утверждение Молотова об этом :
«…Нельзя забывать, что ни в каком самом полном собрании сочинений не может найти достаточное отражение тот огромный труд, который товарищ Сталин повседневно вкладывает в постановку новых проблем и в разработку новых грандиозных планов, в формулировку важнейших указаний партии и правительства, включая и основные дипломатические документы и т. п.; без него нельзя представить действительный размах и идейное значение сталинского руководства».
Но более того. Сталин не просто универсал и сверхчеловек. Он чудодейственная сверхсила, сказочный волшебник, даже полубог, одна мысль о котором превращает пессимистов в оптимистов, усталых в бодрых, колеблющихся в «правоверных»… Вот прочитайте, пожалуйста, авторитетное свидетельство советского писателя и члена редакционной коллегии «Литературной газеты» Георгия Гулиа на странице газеты «Правда» :
«…Если ты, встретив трудности в борьбе или работе, вдруг усомнился в своих силах, – подумай о нем, о Сталине, и ты обретешь нужную уверенность. Если ты почувствовал усталость в час, когда ее не должно быть, – подумай о нем, о Сталине, – и усталость уйдет от тебя. Если ты замыслил нечто большое, нужное народу дело, – подумай о нем, о Сталине, – и работа пойдет скоро. Если ты ищешь верное решение, – подумай о нем, о Сталине, – и найдешь это решение… Сказал Сталин – значит так думает народ. Сказал народ – значит так подумал Сталин…»
Это было мнение не одного Георгия Гулиа. Другой советский писатель уже высокого калибра и по таланту и по беспринципности – Шолохов – распространил «святость» Сталина и на его мать. 20 декабря 1949 года он писал :
«21 декабря мы обратим наши взоры к Кремлю, – но в этот день не забудем и про другое: мысленно перенесемся в окрестности Тбилиси, подымемся на гору Давида и с благоговейной скорбью и горячей благодарностью в сердцах склоним в молчании головы над святым для нас прахом маленькой, скромной грузинской женщины, 70 лет тому назад подарившей миру того, кто стал величайшим мужем человечества, нашим вождем и отцом».
Таков был Сталин до XX съезда партии. На XX съезде вчерашние верные ученики и соратники объявили его деспотом, преступником, фальсификатором и маньяком. Когда с лица Сталина, руками его бывших верноподданных, была снята казенная маска величия, весь мир увидел, что на троне в Кремле тридцать лет сидел самый обыкновенный преступник в форме «генералиссимуса», с репутацией «корифея» и с бездонным резервуаром уголовных возможностей.
Только через три года после смерти Сталина «коллективное руководство» рассказало в «закрытом докладе» Хрущева на XX съезде партии, в чем выразились военный «гений» и «сталинское военно-оперативное искусство». Прежде всего, как сообщает Хрущев, Сталин настолько уверовал в Гитлера, что не хотел допустить и мысли что Гитлер может объявить ему войну. Хрущев говорит, что в своих телеграммах в апреле 1941 года и через английского посла в Москве Криппса английский премьер-министр Черчилль неоднократно предупреждал Сталина, что немцы готовят наступление на СССР. 6 и 22 мая 1941 года советский военный атташе в Берлине и его заместитель писали, что Гитлер готовит наступление в мае или в июне. Более того. Накануне немецкого наступления, – рассказывает Хрущев, – один немец перешел советскую границу и заявил, что «немецкая армия получила приказ начать военные действия против СССР в ночь на 22 июня, в 3 часа ночи». «Несмотря на эти исключительно серьезные предупреждения, – говорит Хрущев, – необходимые шаги не были предприняты для соответствующей подготовки нашей страны к обороне и для предотвращения неожиданного нападения на нее» . Но и этого мало. Хрущев, который в то время был секретарем ЦК партии Украины, свидетельствует, что даже после начала немецкого наступления Сталин не разрешил открывать ответный огонь. Вот слова Хрущева :
«Когда фашистские армии действительно вторглись на советскую территорию и военные действия начались, Москва отдала приказ не открывать ответного огня. Почему? Потому, что Сталин, несмотря на очевидные факты, думал, что война еще не началась… Результат был таков, что уже в первые же часы и дни войны враг уничтожил в наших пограничных областях большую часть наших военно-воздушных сил, артиллерии и другого военного снаряжения; он ликвидировал значительное количество наших воинских кадров и дезорганизовал наше военное руководство. В результате всего этого мы не смогли предотвратить продвижение противника в глубь страны».
Измена его вчерашнего друга Гитлера настолько изумила Сталина, перспектива погибнуть в результате поражения СССР настолько запугала его, затаенный страх, свойственный всем тиранам, настолько казался глубоким, что Сталин просто потерял и голову и самообладание. Вот свидетельство Хрущева :
«Было бы неправильным забыть, что после первых серьезных неудач и поражений на фронте Сталин думал, что наступил конец. В одной из своих речей, произнесенных в те дни, он сказал: «Все, что создал Ленин, мы потеряли навсегда». После этого, в течение долгого времени Сталин фактически не руководил военными действиями, прекратив делать что-либо вообще. Он вернулся к активному руководству только после того, как несколько членов Политбюро посетили его и сказали, что необходимо немедленно предпринять определенные шаги, чтобы улучшить положение на фронте» (весь курсив в цитате мой. – А. А.).
Но что же это было за «активное руководство», как оно выглядело, когда Сталин пришел в себя или, по Хрущеву, когда у него вызвали чувство ответственности «несколько членов Политбюро»? Может быть, тогда-то и открылся внезапно в Сталине «военный гений»? В чем выразились так широко рекламированные храбрость и мудрость Сталина в военных делах? Характеристика дана Хрущевым Сталину и в этой области убийственная :
«Даже после начала войны нервность и истеричность, проявленные Сталиным, вмешательство в руководство военными действиями причинили нашей армии серьезный ущерб. Сталин был далек от понимания развивавшихся на фронте действительных событий. И это понятно, если учесть, что в течение всей Отечественной войны он ни разу не посетил ни одного участка фронта, ни один освобожденный город, за исключением краткой поездки по Можайскому шоссе, когда на фронте создалось устойчивое положение… Одновременно Сталин вмешивался в проведение операций и издавал приказы, которые не учитывали действительного положения на данном участке фронта и которые не могли привести ни к чему иному, как к огромным людским потерям».
Хрущев приводит пример, как и почему удалось знаменитое немецкое окружение у Харькова в 1942 году. Сталин предложил окружить Харьков, сосредоточив там большие силы советской армии, но командование Юго-западного фронта (маршалы Тимошенко и Баграмян, член Военного Совета – сам Хрущев) попросили Сталина отменить неправильный приказ по этой операции, так как окруженными окажутся не немцы, а сами советские войска. Хрущев говорит, что Сталин даже не захотел «находясь в нескольких шагах от телефона», поднять трубку, а ответил через Маленкова, что надо операцию по окружению Харькова провести так, как он ранее приказал. Хрущев продолжает :
«И что же произошло в результате этого? Чего мы и ожидали. Немцы окружили скопления наших войск и в результате мы потеряли сотни тысяч (курсив мой. – А. А.) наших солдат. Вот пример военного «гения» Сталина: вот чего он нам стоил».
Этот военный «гений», которого так возносили ранее и партийная пропаганда и сами Хрущевы, оказывается, не умел даже читать карты Генерального штаба. Невероятно, но факт. Хрущев свидетельствует :
«Следует заметить, что Сталин разрабатывал операции на глобусе. (Оживление в зале.) Да, товарищи, он обычно брал глобус и прослеживал на нем линию фронта».
Таков был на деле прославленный военный «гений» Сталина. Вся трагикомедия заключалась в том, что настоящие полководцы Советской Армии свои же собственные успехи, удачные планы и триумфы приписывали Сталину, а все поражения и провалы Сталина брали на себя. Даже в этих случаях неблагодарный Сталин поступал по-сталински. Вот слова Хрущева :
«Тем более постыден тот факт, что после нашей великой победы над врагом, которая стоила нам так много жертв, Сталин начал снижать многих командиров, способствовавших победе над врагом, так как он исключал всякую возможность того, что заслуги на фронте могли бы быть приписаны кому-либо другому, кроме как ему самому».
Хрущев от имени «коллективного руководства» страшно возмущается, что в кинокартинах, театрах, живописи, литературе и «научных» исторических трудах люди безответственно создавали «культ военного гения Сталина». И это верно, как мы это видели выше, но надо только добавить: создавали по приказу тех же Хрущевых!

Часть третья

ПАДЕНИЕ СТАЛИНА

I. ПОДГОТОВКА НОВОЙ ЧИСТКИ И ЗАГАДКА СМЕРТИ СТАЛИНА

Подготовка к послевоенной чистке началась по испытанному в тридцатых годах методу – с идеологической войны. Начало этой войне положили два постановления ЦК ВКП(б): 1) «О журналах «Звезда» и «Ленинград» от 14 августа 1946 года; 2) «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению» от 26 августа 1946 года. Своему тогдашнему первому помощнику по партии – Жданову – Сталин предназначает роль главного ее организатора. Развернулась кампания по разоблачению «низкопоклонников», «космополитов», «перерожденцев» в литературе, искусстве, философии и истории. Основной дух всей кампании – удар по «западникам». Основной лозунг – возрождение необольшевистского «славянофильства» об «исключительности» и «приоритете» русских во всех науках. Но кампания вовсе не задумана во имя русскости и только для идеологического фронта. Вернее будет сказать, что она задумана не столько из-за мнимых «космополитов», сколько для создания общей психологической атмосферы в стране для большой чистки на верхах партии, армии и государства. Но пока чистка успела выйти из идеологической сферы, умер Жданов (1948 г.). Это самым серьезным образом расстроило планы Сталина, но не приостановило их. Кончается лишь первый, ждановский этап. Начинается второй этап (1949 – 1952 гг.), на котором Сталин роль Жданова в идеологии, по всей вероятности, предназначал Суслову (выступление Суслова в газете «Правда» в декабре 1952 года против Вознесенского, Федосеева и, косвенно, против Шепилова). На этом втором этапе раздвигаются и рамки идеологической чистки (в языковедении – поход против учеников акад. Марра, в физиологии – поход против учеников акад. Павлова, в политэкономии – поход против друзей Вознесенского, в агрономии – поход против врагов Лысенко). Тут Сталин открывает и первые карты – чистка переходит туда, куда она метит с самого начала: в области партийной, военной и административной жизни. Происходят снятия, переброски и аресты руководящих деятелей партии и армии. Укажем на наиболее яркие факты.
1. Арестовывается ленинградское партийное руководство, включая и члена Политбюро Вознесенского (кроме него, Кузнецов, Родионов и др.).
2. Сменяется московское партийное руководство (Попов и др.).
3. Снимают с ведущих постов известных военачальников второй мировой войны во главе с уже опальным к тому времени маршалом Жуковым; командующего военно-морскими силами адмирала Юмашева (назначается вице – адмирал Кузнецов); командующего военно-воздушны ми силами маршала авиации Новикова, потом маршала авиации Вершинина (назначается Жигарев); командующего бронетанковыми войсками маршала Богданова (назначается генерал – лейтенант Радзиевский); командующего артиллерией маршала Воронова (назначается маршал Неделин); начальника Главного политического управления генерала Шикина (назначается Желтов).
4.С начала 1949 года все члены Политбюро снимаются с самостоятельных министерских постов: Молотов (заменяется Вышинским), Булганин (заменяется Василевским), Каганович, Микоян, Косыгин заменяются второстепенными чиновниками. Берия освобожден от прямого руководства над НКВД еще в 1945 году. Ворошилов не занимал самостоятельного поста уже с 1940 года, замененный тогда Тимошенко. Хрущев и Маленков были членами Секретариата ЦК, Андреев был выведен из секретариата ЦК еще в 1947 году и формально считался председателем Комиссии партийного контроля при ЦК. Но все они, кроме Хрущева, числились в почетном «институте заместителей» Сталина по Совету Министров СССР, то есть были «министрами без портфелей».
В свете фактов, которые стали известны после смерти Сталина и расстрела Берия, уже не может быть никакого сомнения, что этот начавшийся второй этап подготовки к чистке был полон самой напряженной драматической борьбой в верхах Центрального Комитета. Напряжение объяснялось тем, что ученики Сталина, наконец, разгадали замыслы своего учителя: подготовку уничтожения членов Политбюро и генералитета армии. В этой борьбе Сталин уже не опирался на партаппарат и мало верил ему. Даже пленуму ЦК он не доверял. Так, с февраля 1947 года до середины 1952 года, то есть пять лет, не созывался пленум ЦК, тогда как по уставу он должен созываться не реже одного раза в четыре месяца. Нечего уже говорить о съезде. Сталин опирался лишь на свой секретариат в партии и на НКВД в стране. Физическая чистка на верхах партии началась с вышеуказанного «Ленинградского дела». Для нее Сталин нашел и нужного человека. На место не оправдавшего ожидания Меркулова был назначен министром госбезопасности Абакумов. Из его биографии мало что известно, но как «инквизитор – массовик» во время войны он приводил в изумление даже Сталина. Он был тогда шефом знаменитого «СМЕРШа» («Смерть шпионам»). Вот этот самый Абакумов должен был теперь играть роль второго Ежова. Первое задание Сталина он выполнил блестяще. Об этом довольно ясно говорит характеристика, данная ему «коллективным руководством» во время суда над ним в декабре 1954 года. В характеристике еще нет ссылок на Сталина, все дело в ней сводится к Берия (потом в секретном докладе Хрущев назвал и главного инициатора – Сталина). Характеристика такова :
«Подсудимый Абакумов, будучи выдвинут Берия на пост министра госбезопасности, является прямым соучастником преступной заговорщической группы, выполнял вражеские задания Берия, направленные против Коммунистической партии и Советского правительства… Абакумов стал на путь авантюр и политических провокаций. Абакумов фабриковал дела отдельных работников партийного, советского аппарата и представителей советской интеллигенции, затем арестовывал этих лиц и, применяя запрещенные советским законом преступные методы следствия… добивался от арестованных вымышленных показаний с признанием вины… Таким путем Абакумов сфальсифицировал так называемое «Ленинградское дело», по которому был необоснованно арестован ряд партийных и советских работников, обвиненных в тягчайших государственных преступлениях».
Дело, конечно, не в методах, которые применялись Абакумовым. Они применялись до него, после него и будут применяться, пока существует чекистская система. Дело в том, что Абакумов точь-в-точь по рецептам тридцатых годов и по самой логике Сталина должен был готовить и новое дело – «Московское дело», куда на этот раз имел шансы попасть любой из членов Политбюро. «Ленинградское дело» было репетицией к московской драме. Репетиция удалась, но драма сорвалась. В конце 1950 или в начале 1951 года Политбюро одержало над Сталиным первую и серьезную победу; человек, руками которого Сталин создал «Ленинградское дело» и расстрелял члена Политбюро Вознесенского и его друзей, Абакумов, снимается с должности шефа МГБ. Начальником МГБ назначается ученик Маленкова – Игнатьев, бывший до этого на партийной работе в Башкирии и в Средней Азии. Вторая, еще более значительная победа – назначение, наконец, летом 1952 года XIX съезда партии, которого Сталин ни в коем случае не хотел проводить до новой чистки. Объявление о съезде принесло и необычную сенсацию – политической отчет ЦК делает не генеральный секретарь ЦК Сталин, а Маленков. Был ли это добровольный отказ Сталина от «директивного, исторического доклада» в пользу своего лучшего ученика – «наследника»? В этом следует сомневаться, тем более, когда мы теперь знаем, что произошло на первом пленуме нового ЦК после XIX съезда партии. Кроме создания нового, расширенного, Президиума ЦК и Секретариата, Сталин ввел и «новшество» – из состава Президиума ЦК было выделено, вопреки уставу, узкое бюро, о существовании которого мы узнали из постановления ЦК от 6 марта 1953 года, но состав которого остается тайной до сих пор. Кто из «старой гвардии» туда входил? Во всяком случае, не все и даже не большинство. «Бюро Президиума ЦК» («Политбюро в Политбюро») было задумано именно против этой «старой гвардии». На том же пленуме, как рассказывает Хрущев, Сталин выступил открыто против членов Политбюро – Молотова и Микояна и, может быть, не против них одних.
Однако историческое значение пленума состояло в том, что произошло событие, вероятность которого людям вне Кремля казалась абсолютно исключенной; Сталин был снят с поста генерального секретаря ЦК партии, а сама эта должность ликвидирована. В известном нам варианте секретного доклада Хрущева об этом ничего не говорится. Но зато в биографии Сталина, напечатанной в советском
«Энциклопедическом словаре» за 1955 год, об этом сказано прямо и недвусмысленно. Там говорится :
«После XI съезда партии 3 апреля 1922 г. пленум ЦК, по предложению В. И. Ленина, избрал Сталина генеральным секретарем ЦК партии; на этом посту Сталин работал до октября 1952 года, а затем до конца своей жизни являлся секретарем ЦК» (курсив мой. – А. А.).
Последняя часть этой цитаты лишь подчеркивает первое утверждение, что «генеральным секретарем» ЦК Сталин работал лишь «до октября 1952 года» (то есть до первого пленума ЦК после XIX съезда), «а затем до конца своей жизни» являлся только «секретарем ЦК». Да, в списке членов и Президиума и Секретариата имя Сталина стояло на первом месте (вне алфавита), но, в отличие от принятой практики предыдущих лет, уже не указывалось, что он избран генеральным секретарем. Оставил ли Сталин этот пост добровольно? Одно уже такое предположение свидетельствовало бы о полном незнании психики диктатора. Нет, Сталин его добровольно не оставил. Аппарат власти, созданный Сталиным, перерос его самого. Контроль Сталина над этим аппаратом уходил из его рук в той же мере, в какой аппарат начал, если не контролировать, то саботировать сумасбродные действия бывшего учителя. Сталин игнорировал и закон взаимозависимости своей системы: своей карьерой члены Политбюро были обязаны Сталину, но и Сталин стал диктатором лишь по воле и поддержке этих же членов. В тот момент, когда Сталин пришел к убеждению, что надо, наконец, освободиться от этих «мавров», обозначилась роковая развязка. «Мы тебя родили, мы тебя и убьем», – могли сказать «ученики и соратники».
Теперь борьба между Сталиным и сталинцами вступает в третий, последний и самый драматический этап. Сталин арестовывает кремлевских лейб – врачей Политбюро.
«Дело врачей» вовсе не было делом самих арестованных. Оно было, как и «Ленинградское дело», делом партийной олигархии Президиума ЦК и генералитета Советской Армии. Его внешнее антисемитское острие служило одновременно и для целей отдушины (по адресу отсталой части народа, партии и армии) и для целей маскировки (по адресу олигархии и генералитета). Однако бывшие соратники Сталина не могли не знать (хотя бы по опыту тридцатых годов), куда метит диктатор: ведь арестованы были не просто врачи, а, по свидетельству Хрущева, долголетние лейб – врачи членов Политбюро и маршалов Советского Союза, причем арестованы без ведома Политбюро. Более того, члены Политбюро не имели права личного контакта с их бывшими врачами, а должны были, по свидетельству того же Хрущева, ограничиться ознакомлением с письменными признаниями арестованных и именно теми признаниями, которые Сталин считал нужным показать им. Но как раз опыт тридцатых годов доказывал, во-первых, что ни один из членов ЦК и маршалов армии не арестовывался без того, чтобы этому не предшествовали аресты их личных сотрудников, во-вторых, показания этих арестованных предъявлялись членам Политбюро лишь после их собственных арестов (Косиор, Рудзутак, Эйхе, Чубарь, Постышев). Эти члены и кандидаты Политбюро, санкционируя аресты своих сотрудников, чтобы отвести всякие подозрения в отношении самих себя, и не догадывались, что они тем самым санкционируют свои собственные аресты в будущем.
Сталин допустил роковую для себя ошибку, когда решил повторить этот трафарет тридцатых годов; теперь около Сталина сидели не политически наивные люди тех лет, а утонченные мастера чисток, выученные самим же Сталиным. Эти мастера, вопреки всем заверениям Хрущева, не были в тридцатых годах простыми зрителями того, что делали Сталин, Ежов и Берия, а были активными соучастниками и организаторами «Великой чистки». Они настолько основательно овладели «техникой Сталина», что вполне успешно конкурировали с «главным мастером». Может быть, другая ошибка Сталина заключалась в том, что, не подумав о будущем, он выдал в свое время весь секрет своего феноменального мастерства в руки этих неблагодарных учеников, столь виртуозно овладевших им теперь. Правда, Сталин принял меры, чтобы собрать вокруг себя непосвященных и, прикрываясь ими, повторить ежовщину (расширение Президиума ЦК после XIX съезда). Но как раз эти меры еще больше заставили бывших «учеников» насторожиться. Хрущев так и заявил в своем докладе на закрытом заседании XX съезда, что Сталин собрал в Президиум ЦК «малоопытных» людей, чтобы легче разделаться со «старой гвардией».
Уже то, что Сталин сообщил внешнему миру о «деле врачей» (большего он не сообщил, по Хрущеву, и членам Президиума ЦК), должно было показать и для «неопытных» направление главного удара. В официальном сообщении по «делу врачей» Кремля от 13 января 1953 года говорилось, что эти «врачи ставили своей целью, путем вредительского лечения, сократить жизнь активных деятелей СССР» и что: они убили Жданова и Щербакова (членов Политбюро);отели убить маршалов Василевского, Говорова, генерала армии Штеменко, адмирала Левченко и др. Причем в одной группе врачей оказались «замешанными» сразу две разведки – американская – через благотворительную еврейскую организацию «Джойнт» (врачи Вовси, М. Коган, Б. Клин, А. Фельдман, Я. Этингер, А. Гринштейн, Г. Майоров) и английская, которая «завербовала», главным образом, русских (врачи Виноградов, Егоров). Сталину показалось неудобным записывать в «сионисты» чисто русских людей, почему и пришлось выделить их в отдельную разведку. Но, спрашивается, почему же врачи хотели умерщвлять только маршалов Василевского и Говорова, а не Жукова, Ворошилова и Булганина? Почему они умертвили Щербакова и Жданова, а не замышляли совершить то же над Хрущевым, Молотовым, Микояном, Кагановичем и даже над Маленковым? Хрущевские разоблачения дали нам ответ на эти вопросы, но сами Хрущевы этот ответ знали еще до смерти Сталина. «Если бы Сталин еще жил, то Молотов, Микоян не выступали бы на этом съезде», – говорил Хрущев. И это несомненная истина, хотя Сталин метил не только против этих двух, но и против всей олигархии и против той части генералитета, которая была связана с Жуковым. В свете последовавших событий после смерти Сталина ясен и смысл политической квалификации предстоявшей чистки. Уже в передовой статье «Правды» того же 13 января (No 13), автором которой, несомненно, был сам Сталин, говорилось, что из факта строительства в СССР «социализма» и успехов после войны «…некоторые люди делают вывод, что теперь уже снята опасность вредительства, шпионажа… но так думать и рассуждать могут только правые оппортунисты, люди, стоящие на антимарксистской точке зрения затухания классовой борьбы. Они не понимают или не могут понять, что наши успехи ведут не к затуханию, а к обострению борьбы, что чем усиленнее будет наше продвижение вперед, тем острее будет борьба врагов народа».
Кто же такие эти безымянные «правые оппортунисты», которые завтра, по сталинской логике, могут быть объявлены «врагами народа»? С какими «правыми» Сталин полемизирует? После того, что Хрущев рассказал XX съезду об «ошибочной теории классовой борьбы Сталина» даже в 1937 году (на февральско-мартовском пленуме ЦК) и что пишут по этому поводу сейчас сами сталинцы против Сталина, ясно, что под «правыми» Сталин имел в виду именно Хрущевых и Молотовых. В передовой были и более конкретные намеки как на масштаб чистки, так и на ее первоочередные жертвы. В ней указывалось :
Некоторые наши советские органы и их руководители потеряли бдительность, заразились ротозейством.
Органы госбезопасности не вскрыли вовремя вредительской, террористической организации среди врачей.
История уже знает примеры, когда под маской врачей действовали подлинные убийцы и изменники Родины, вроде врачей Левина, Плетнева, которые по заданию врагов СССР умертвили великого русского писателя Максима Горького, выдающихся деятелей советского государства Куйбышева и Менжинского.
Статья заканчивается грозным и многозначительным предупреждением по адресу «иностранных хозяев» врачей и их «вдохновителей» внутри страны:
«Советский народ с гневом возмущения клеймит преступную банду убийц и их иностранных хозяев. Презренных наймитов, продавшихся за доллары и стерлинги, он раздавит как омерзительную гадину. Что же касается вдохновителей этих наймитов – убийц, то они могут быть уверены, что возмездие не забудет о них и найдет дорогу к ним, чтобы сказать им свое веское слово».
Это самый совершенный язык ежовщины, во время которой Сталин «нашел дорогу» к «вдохновителям» Левина и Плетнева, когда более 70% членов ЦК 1934 – 1938 годов были расстреляны после расстрела тех врачей! Хрущевы и Булганины, Молотовы и Кагановичи знали и этот язык и свою обреченность, если Сталин останется у власти. Об этом Хрущев прямо говорит в своем докладе от 25 февраля. Вот соответствующее место :
«Вспомним о первом пленуме Центрального Комитета после XIX съезда партии, когда в своем выступлении Сталин, охарактеризовав Вячеслава Михайловича Молотова и Анастаса Ивановича Микояна, высказал мысль, что эти Два старые работника нашей партии повинны в каких-то совершенно недоказанных поступках. Не исключена возможность, что если бы Сталин оставался у руля еще несколько месяцев, товарищи Молотов и Микоян, вероятно, не могли бы выступить с речами на сегодняшнем съезде. Сталин, очевидно, намеревался покончить со всеми старыми членами Политбюро. Он часто говорил, что члены Политбюро должны быть заменены новыми людьми. Его предложение после XIX съезда об избрании 25 человек в Президиум Центрального Комитета было направлено на то, чтобы устранить всех старых членов из Политбюро и ввести в него людей, обладающих меньшим опытом, которые бы всячески превозносили Сталина. Можно предположить, что это было также намерением в будущем ликвидировать старых членов Политбюро и таким образом скрыть все те постыдные действия Сталина, которые мы теперь рассматриваем» (весь курсив в цитате мой. – А. А.).
Нельзя думать, что такие «предположения» о «намерениях» Сталина пришли в голову «старым членам Политбюро» лишь после смерти Сталина. План Сталина по новой чистке им стал ясен, как видно из речи Хрущева, уже на первом пленуме ЦК после XIX съезда (октябрь 1952 г.). Но более конкретно он начал вырисовываться лишь после ареста врачей (после примечания «Правды» к статье Ю. Денниса от 18 июня 1956 года стало известно, что были арестованы и украинские врачи, то есть лейб – врачи самого Хрущева). Когда же были арестованы врачи, – неизвестно. Официальное сообщение гласило, что они арестованы «некоторое время тому назад». Однако судя по тому, что к 13 января 1953 года не только врачи успели «признаться», но и так называемая «экспертиза» по делу закончила свою «работу», надо полагать, что к этому времени врачи сидели в НКВД, по крайней мере, месяца три, то есть они были арестованы сейчас же после XIX съезда, когда Сталин уже создал себе надежный тыл в лице «малоопытных» членов Президума ЦК из 25 человек, среди которых старые члены оказались в явном меньшинстве (8 человек).
Арестовать этих врачей Сталину удалось, но не судить.
Врачи в своем несчастье имели, однако, и великое счастье – Сталину меньше всего нужна была их смерть, ему нужна была смерть их «покровителей» и «вдохновителей» из старого Политбюро. «Вдохновители» это знали точно. Поэтому «вдохновители» боролись за жизнь врачей, чтобы не умереть самим. Когда-нибудь время докажет, что начиная с 13 января 1953 года и составился тот заговор против Сталина, который называется теперь «борьбой против культа личности Сталина». Именно с тех пор, когда «старые члены Политбюро» убедились, что Сталин решил довести дело врачей до его логического конца, им ничего не оставалось, как бороться за свою жизнь: Сталин или мы. Никаких идейных убеждений, никаких программных разногласий, никакой политической оппозиции мнимого «ленинского ядра», а просто отчаянная борьба за существование. Вот чем может быть охарактеризован весь период от января до марта 1953 года.
Сообщение 13 января заканчивалось указанием: «Следствие будет закончено в ближайшее время». Если судить по практике тридцатых годов, это означало, что «обвинительное заключение» будет опубликовано, и, стало быть, объявлен срок судебного процесса через неделю, максимум – две недели. Однако прошла неделя, прошли две, прошло семь недель, но объявили не о суде над врачами, а о смертельной болезни Сталина.
В чем дело? Где разгадка? Хрущев, до некоторой степени, помог нам разгадать и эту тайну :
«Вскоре после ареста врачей, – рассказывает он, – мы, – члены Политбюро – получили протоколы, в которых врачи сознавались в своей вине… Дело было поставлено таким образом, что никто не мог проверить тех фактов, на которых было основано следствие. Не было возможности попытаться проверить факты, связавшись с теми, кто признался в вине. Мы чувствовали, однако, что дело арестованных врачей было сомнительным. Мы лично знали некоторых из этих людей, так как в свое время они нас лечили. Когда мы пересмотрели это «дело» после смерти Сталина, мы пришли к заключению, что оно было сфабриковано от начала до конца. Это позорное «дело» было создано Сталиным. У него не хватило времени, однако, довести его до конца (так, как он себе представлял этот конец)» (курсив мой. – А. А.).
Вот этого времени «у него не хватило» потому, что ученики Сталина слишком хорошо себе «представляли», к какому «концу» стремится учитель. Конечно, невозможно ожидать от людей, которые решились на разоблачение преступлений Сталина лишь через три года после его смерти, чтобы они открыто рассказали, как прошли «последние дни» Сталина. Однако объективные факты, особенно в свете доклада Хрущева, говорят за то, что ко времени смерти Сталина (независимо от того, какой он смертью умер), внутри ЦК существовал уже заговор против Сталина. Об этом заговоре прямо говорит и известное постановление ЦК о «культе личности» от 30 июня 1956 года, хотя суть и характер заговора завуалированы апелляцией к имени Ленина. Соответствующее место названного «постановления» утверждает :
«XX съезд партии и вся политика ЦК после смерти Сталина ярко свидетельствует о том, что внутри ЦК имелось сложившееся ленинское ядро руководителей».
Из-за того, что заговорщики объявляют себя «ленинским ядром руководителей», суть дела не меняется. Так как в этом ядре не числился Сталин, то оно могло быть направлено только против него и оставшихся ему верными людей из ЦК, которых, впрочем, оказалось очень мало.
Вот на руках (или от рук) этого-то «ядра» Сталин и умер. Уже первое правительственное сообщение о болезни Сталина от 4 марта 1953 года считает нужным доложить стране сразу три вещи:
Кровоизлияние в мозг у Сталина произошло в ночь на 2 марта, «когда он находился в Москве на своей квартире» (почему это важно, что это произошло «в Москве» и «на своей квартире»?).
«Лечение т. Сталина ведется под постоянным наблюдением ЦК и советского правительства» (то есть «ленинского ядра!»).
«Тяжкая болезнь Сталина повлечет за собой более или менее длительное неучастие его в руководящей деятельности» (подготовка населения к отсутствию Сталина).
Дальнейшие «бюллетени» о болезни Сталина последовательно «ухудшаются», явно подготавливая народ к его неизбежной смерти. Под бюллетенями имеются подписи членов комиссии из медицинских знаменитостей страны во главе с министром здравоохранения СССР Третьяковым и начальником Лечебно – санитарного управления Кремля Купериным. 5 марта Сталин умирает, но «ЦК и советское правительство» прибегают к тому, к чему они не прибегали даже после смерти Ленина – они создают новую «медицинскую комиссию» из совершенно новых лиц, чтобы эта комиссия подтвердила: 1) верность диагноза, поставленного первой комиссией, и правильность лечения, которое происходило «под непосредственным руководством ЦК и советского правительства»; 2) неизбежность смерти Сталина. Вторая комиссия из девяти профессоров во главе с теми же Третьяковым и Купериным выносит «заключение», которое не допускает мысли о «вредительском лечении» Сталина. Оно говорит:
«Результат патолого-анатомического исследования полностью подтвердил диагноз, поставленный профессорами – врачами, лечившими И. В. Сталина. Данные патолого-анатомического исследования установили неотвратимый характер болезни И. В. Сталина с момента возникновения кровоизлияния в мозг. Поэтому принятые энергичные меры лечения не могли дать положительного результата и предотвратить роковой исход».
Словом, Сталина мы лечили правильно, но его смерть с самого начала была неизбежна, что и подтверждают медицинские светила двух «независимых» друг от друга комиссий! Но как этому поверить после всего того, что нам рассказал Хрущев? Неужели «ленинское ядро» и всерьез было озабочено выздоровлением Сталина для своей же собственной смерти?
Допустим, что Сталин умер своей смертью на заботливых руках своих старых учеников и соратников, но чем объяснить тогда следующие факты:
На второй же день после смерти Сталина 6 марта1953 г. распускается Президиум ЦК из 25 членов и 11 кандидатов, созданный Сталиным после XIX съезда, и восстанавливается старое Политбюро в составе восьми его членов плюс Сабуров и Первухин (из новых).
В день смерти Сталина «умирают» (исчезают) все члены его «Внутреннего кабинета» во главе с Поскребышевым.
В день смерти Сталина «умирают» (исчезают): 1) комендант Кремля генерал – лейтенант Спиридонов (назначается генерал – лейтенант Веденин); 2) комендант г. Москвы генерал – лейтенант Синилов (назначается генерал – лейтенант Колесников); 3) командующий Московским военным округом генерал – полковник Артемьев (назначается генерал армии – теперь маршал – Москаленко).
Исчезают бывшие члены «Секретариата т. Сталина» – члены Президиума ЦК Чесноков и Андрианов.
Исчезает даже сын Сталина – генерал – лейтенант Василий Сталин.
Исчезает сейчас же после «оформления» сталинских «бюллетеней» министр здравоохранения СССР Третьяков (назначается Коврыгина).
Полностью ликвидируется Лечебно – санитарное управление Кремля во главе с Купериным (в составе Министерства здравоохранения создается новый специальный отдел для обслуживания кремлевских вельмож).
233 «Правда», No 66, 7.3.1953.
Все эти факты находятся в прямой и логической связи с главным событием со смертью Сталина. Если бы смерть диктатора последовала в нормальных условиях, как нас хотят заверить врачебные «бюллетени», то не было бы нужды в столь радикальной и быстрой расправе не только с «Секретариатом т. Сталина», но и с его военно-полицейской охраной внутри Кремля и верным Сталину штабом московского военного округа во главе с генералами Артемьевым, Синиловым и Василием Сталиным. Та же самая расправа происходит и во внешнем НКВД (МГБ), хотя об аресте заместителя министра госбезопасности Рюмина объявляется лишь позднее в связи с реабилитацией «группы врачей» (4 апреля 1953 г.).
Сейчас же снимаются и возглавители политического управления Военно-морского министерства СССР (личные ставленники Сталина). Зато расправа не коснулась всего старого состава Политбюро, включая и Берия, аппарата ЦК КПСС, Московского комитета КПСС и редакции газеты «Правда». Судя по последующим событиям, становится более чем вероятно, что в этих органах и были сосредоточены ведущие организационно – политические силы заговорщиков – в Президиуме ЦК (все старые члены Политбюро, может быть, при нейтралитете Ворошилова и Молотова), в ЦК КПСС (Маленков, Суслов), в МК КПСС (Хрущев и Фурцева), в редакции «Правды» (Шепилов, Сатюков). Подозрительная роль тогдашнего министра госбезопасности, Игнатьева, стала ясной после доклада Хрущева. Когда Берия был назначен министром объединенного МГБ и МВД, Игнатьев не был просто снят – он получил пост секретаря ЦК КПСС, но после освобождения врачей и ареста Рюмина его выводят из Секретариата ЦК за «политическую слепоту» по отношению к Рюмину . Однако и на этот раз его не ликвидируют, а назначают первым секретарем Башкирского обкома КПСС (где он работал до назначения в МГБ). Чем объяснить такую снисходительность по отношению к человеку, на котором лежала главная ответственность за успех «дела врачей» и всей предстоящей чистки, которому, по свидетельству Хрущева, Сталин давал личные инструкции по делу врачей?
Хрущев рассказывает :
«На этом съезде присутствует в качестве делегата бывший министр государственной безопасности товарищ Игнатьев. Сталин ему резко заявил: «Если ты не добьешься признаний врачей, мы тебя укоротим на голову». Сталин лично вызвал к себе следователя… рекомендовал ему методы, которые следовало применять при ведении следствия. Эти методы были просты – бить, бить и еще раз бить».
Этот рассказ Хрущева дает довольно убедительный ответ на поставленный выше вопрос. Игнатьев, убедившись, что даже при успехе дела не столько против врачей, сколько против старых членов Политбюро, его неминуемо ждет судьба Ягоды и Ежова, выдал сталинский заговор сталинским ученикам. Продолжая выполнять приказ Сталина к «бить» врачей, Игнатьев раскрыл план Сталина его соратникам. В ответ на этот заговор Сталина и образовался контрзаговор сталинцев. В этом заговоре, несомненно, участвовал и Л. Берия. Объявление о деле врачей прямо указывало на ответственность МГБ в то время, когда его непосредственно возглавлял сам Берия (группа врачей из английской «разведки» – Виноградов, Егоров, Коган – назывались в том объявлении «давнишними агентами» англичан, а Л. Берия всегда считался в партии бывшим английским шпионом на Кавказе). В этом была и новая роковая ошибка Сталина – поссорившись с Политбюро и с генералитетом армии, он толкнул в объятия заговорщиков и кадры своей единственной «непогрешимой» опоры – НКВД (Берия, Серов, Круглое, Меркулов, Деканозов, Кобулов, Гоберидзе и др.). Однако антисталинские заговорщики, принимая в свои ряды Л. Берия и его группу, имели в виду поступить с ними опять – таки по – сталински – использовать их как временных союзников против главного врага – Сталина, с тем, чтобы уничтожить и их, когда главная цель будет достигнута. Отсюда – внутри большого заговора против Сталина уже тогда обозначился маленький заговор против Л. Берия и его группы за редким исключением (Серов). Причин для этого «маленького заговора» было больше, чем достаточно. Доклад Хрущева убедительно Доказывает то, что нам известно давным-давно – власть Сталина более двадцати лет держалась на аппарате Берия.
Вполне может быть, что правы и Хрущевы, когда они, ликвидируя Берия, приписывали ему организацию с его стороны заговора или контрзаговора против Политбюро, так как этот чекистский Фуше не мог не знать, что Сталин, в конечном счете, расплатился за совместные дела Сталина – Берия, и теперь на очереди он сам. Серьезным возражением против данного тезиса служит назначение Берия на пост министра внутренних дел, да еще в качестве второго человека в государстве (первый из «первых заместителей» Маленкова). Ведь фактическая власть опять сосредотачивается в его руках, делая потенциального заговорщика исключительно опасным конкурентом для «коллективных руководителей». Почему на это пошло Политбюро, если оно составило заранее заговор и против Берия? При нынешнем состоянии информации о советских делах трудно ответить на этот вопрос. Теоретически можно предположить следующее: в заговоре против Сталина Л. Берия сыграл ведущую роль, может быть, более ведущую, чем Маленков, Хрущев, Булганин и другие, что, естественно, выдвигало его в первые ряды новых правителей. Но заговорщики могли окружить его своими собственными людьми, чтобы быстро предупредить возможное выступление с его стороны против Президиума ЦК.
В руках Берия были и вооруженные силы МВД, но и тут имелся надежный противовес – Московский гарнизон во главе с новым человеком от «коллективистов» (генерал Москаленко) и Советская Армия во главе с Булганиным и Жуковым. Добавьте ко всему этому, что внутренний НКВД Кремля (разведка, охрана и войска), как и при Сталине, по всей вероятности, остались вне царства Берия, по – прежнему подчиняясь прямо Секретариату ЦК КПСС. В этих условиях Берия не мог действовать, хотя все еще мог саботировать волю ЦК. Саботаж сводился к тому, что, охотно освободив врачей и арестовав Рюмина, Берия объявил акцию против НКВД законченной. В его расчеты не входило разоблачение преступлений Сталина до ареста врачей. Последний этап «Великой чистки» (1938 – 1940 гг.) и «Ленинградское дело» 1949 года, то есть те самые дела, которые сейчас реабилитированы «коллективным руководством», были совместными делами Сталина – Берия. Л. Берия знал, что, идя на реабилитацию по этим делам, он похоронит самого себя. После XX съезда мы убедились, что этого именно и требовало от него «коллективное руководство». В передовой статье газеты «Правда», посвященной снятию Берия, недвусмысленно отмечался этот факт саботажа Берия :
«Будучи вынужденным, – говорится там, – выполнять прямые указания ЦК партии и советского правительства об укреплении советской законности и ликвидации некоторых факторов беззакония и произвола, Берия умышленно тормозил осуществление таких указаний, а в ряде случаев пытался их извратить».
Сегодня уже ясно, что, оставляя Берия в составе своего руководства, Кремль не мог пойти на разоблачения Сталина, а Берия, оставаясь в Кремле, не мог не сопротивляться такому разоблачению и саморазоблачению.
Таковы обстоятельства, при которых происходили смерть Сталина и гибель Берия. Разумеется, сама причина смерти Сталина – законы природы или законы политики – остается и надолго останется одной из величайших тайн Кремля. Он находился в таком возрасте и в такой обстановке, при которых смерть нельзя считать «противоестественной», хотя сами ученики Сталина жалуются на его необыкновенную активность (значит, работоспособность, бодрость и хорошее здоровье) именно перед смертью. Эта «активность» была настолько велика, что центральный тезис антисталинской кампании в СССР гасит, что один лишь Сталин стал «в последние годы своей жизни тормозом продвижения СССР вперед»! Как же поступают разумные и знающие свое дело пассажиры, когда главный рулевой упорно отказывается снять ногу с тормоза, да еще при движении вперед по «крутому подъему» и при далеко не безупречной работе мотора? Они бесцеремонно снимают главного рулевого и берут руль в свои собственные, «коллективные» руки. Так, по всей вероятности, поступили и со Сталиным.
Никакие соображения морального порядка или чувство долга перед Сталиным за его былые заслуги не могли удержать сталинцев, когда речь шла об их смерти или жизни, а ведь так и обстояло дело, по рассказу Хрущева. Причем «моральный кодекс» учеников Сталина тоже был выработан самим Сталиным. Сталин учил их десятилетиями на чудовищных примерах собственного поведения самому высокому классу абсолютной аморальности. «Сталин применял порою в этой борьбе недостойные методы», – признаются теперь и сами ученики Сталина в цитированном выше постановлении ЦК от 30 июня 1956 года. Когда эти «недостойные методы» Сталин применял в борьбе с троцкистами и бухаринцами – ученики только восхищались, когда же Сталин хотел применить их на этот раз против своих же воспитанников, – они ответили ему по-сталински: какова школа, таково и воспитание.
Таким образом, существование заговора против Сталина накануне его смерти надо считать фактом бесспорным, а его подробности – великой тайной. В связи с этим я хочу привести здесь приписываемый Илье Эренбургу рассказ о «последних часах Сталина». Я это делаю не потому, что считаю его подлинным, а потому, что психологически и политически «версия Эренбурга» вполне могла бы соответствовать действительности. Более того, она могла бы быть подброшена самим Кремлем в западные руки, как и секретный доклад Хрущева. Вот его краткое содержание, которое я воспроизвожу по немецкой прессе .
Во время одной из последних своих поездок в Париж Илья Эренбург поделился с писателем Жан – Полем Сартром информацией о последнем дне жизни Сталина, которая немедленно появилась во французской прессе. По этой информации, 1 марта 1953 года происходило заседание Президиума ЦК КПСС. На этом заседании Л. Каганович выступил с экстренным заявлением, в котором потребовал от Сталина:
Создания особой комиссии по объективному расследованию «дела врачей».
Отмены отданного Сталиным распоряжения о депортации всех евреев в отдаленную зону СССР (новая «черта оседлости»).
Это заявление Кагановича поддержали все члены старого Политбюро, кроме Берия (?). Это необычное и небывалое единодушие членов Политбюро показало Сталину, что он имеет дело с заранее организованным заговором своих соратников. Потеряв всякое самообладание, Сталин не только разразился площадной руганью по их адресу, но и начал угрожать самой жестокой расправой с бунтовщиками. Однако подобную реакцию на ультиматум Кагановича и Политбюро заговорщики предвидели заранее. Знали они и то, что после такого ультиматума им не выйти живыми из Кремля, если на то будет власть Сталина. Поэтому были приняты и соответствующие меры. Об этих мерах бушующему Сталину заговорщики заявили устами Микояна: «Если через полчаса мы не выйдем свободными из этой комнаты, армия займет Кремль»! После этого заявления Микояна Берия тоже отошел от Сталина, сказав, что он также не возражает против создания комиссии по делу врачей. Предательство Берия окончательно вывело Сталина из равновесия, а Каганович, вдобавок, тут же, на глазах Сталина, с великим негодованием изорвал на мелкие клочки свой членский билет Президиума ЦК и швырнул его прямо в лицо Сталину. Пока Сталин успел осуществить свое намерение – вызвать охрану Кремля – его поразил удар: он упал без сознания на пол. Только в шесть часов утра 2 марта к Сталину были допущены врачи, которые констатировали смерть Сталина в результате кровоизлияния в мозг.
Этот рассказ, если даже он и не исходит от Кремля (через Эренбурга), вполне укладывается в желательные для его пропаганды рамки. В нем сразу убиваются три «зайца» – во-первых, мы не трусы и не сидели сложа руки, а боролись против преступлений Сталина еще при его жизни; во-вторых, заодно со Сталиным был и Берия, который как «предатель» перешел на нашу сторону; в-третьих, мы Сталина не убили, а он сам умер от удара, хотя и полученного не без нашего «искусственного» содействия.
Если бы не существовал заговор против Сталина «уже сложившегося ленинского ядра в ЦК», то не были бы понятными и причины разоблачения «культа» Сталина. Если бы смерть Сталина не вызвала всеобщего, хотя и тайного, ликования народа, не были бы понятны и мотивы разоблачений сталинских преступлений против человечности.
Рассуждения Стефана Цвейга о мотивах поведения термидорианцев после казни Робеспьера целиком напрашиваются в «коллективную биографию» сталинских диалогов. Цвейг писал :
«Как только голова Робеспьера покатилась в корзину, огромная площадь загремела торжествующим криком. Заговорщики удивляются: почему народ торжествует так страстно по поводу казни этого человека, которого еще вчера Париж, Франция чтили как Бога? Еще больше они удивляются, когда у входа в Конвент народная толпа с восхищением приветствует Тальена и Барраса, как тираноубийц, как борцов против террора. Они удивляются, так как ликвидируя этого превосходящего их человека, они ведь ничего иного не добивались, как освободиться от неугодного лица. Однако дать гильотине поржаветь и кончить террор, – об этом никто из них не думал. Но теперь, когда они увидели, насколько непопулярны массовые казни и как они сами могут добиться народной любви, обосновав свою частную месть, задним числом, мотивом человечности, – они быстро решают использовать это недоразумение. Весь произвол насилия лежит на совести одного Робеспьера, – будут утверждать они отныне (тогда как мертвые молчат), а себя начнут выдавать за апостолов мягкости и гуманности против всяких жестокостей и крайностей. Не казнь Робеспьера, а только эта трусливая и лживая позиция его наследников придает девятому термидору его всемирно – исторический смысл. До этого дня революция присваивала себе все права, спокойно брала на себя любую ответственность. Начиная с этого дня, она боязливо признается, что совершала и несправедливости, и ее вожди начинают отрекаться от них, разоблачать их. Всякая духовная вера, всякое мировоззрение уже погибло во внутренней своей силе, как только оно начало отрицать свое безусловное право, свою «непогрешимость».
Проницательный повествователь истории термидора, «прогрессивный» друг Советского Союза – Стефан Цвейг, наверное, и не сомневался, что после смерти Сталина советские термидорианцы будут вести себя точно так же.
Но изумленный внешний мир спрашивал и спрашивает поныне: почему же идеалисты «коммунизма», уступая мелкому обывательскому чувству своей частной мести, пошли на самое рискованное преступление перед своими же собственными идеалами: на отрицание «безусловного права революции» творить преступления и на признание «погрешимости» ее правопорядка? Если же не только месть, но и общественные соображения этого потребовали, то почему же понадобилось объявить Сталина великим грешником, чтобы возвести Ленина в сан «непогрешимости»? Как не вспомнить по этому поводу слова гениального пророка тоталитаризма – Ницше :
«Спрашивали ли вы самих себя, как дорого обходилось на земле создание каждого идеала? Сколько раз клеветали и не признавали действительности; сколько совести растоптали, сколько раз приходилось пожертвовать Богом? Чтобы соорудить святыню – надо уничтожить святыню, таков закон. Пусть укажут мне случай, где бы он не существовал».
Сама относительная легкость, с которой «идеалисты коммунизма» оторвались (конечно, лишь символически!) от Сталина и вернулись (опять – таки символически!) к Ленину, легкость, которая не свидетельствует ни о мучениях совести, ни о великих сомнениях («быть или не быть»), объясняется очень просто: на воротах «великого здания коммунизма», почти по Данте, красуется незримый лозунг – «кто сюда вступает – да оставляет вне этих ворот моральный кодекс людей и идейный хлам фанатиков».
В чем же тогда сила этих строителей «нового общества» – строителей без морали, без веры, без убеждений, столь легко завоевавших четверть земной суши, треть ее населения? В том, что они именно таковы. Тот же Ницше писал :
«Не давайте ввести себя в заблуждение: «великие умы» являются скептиками. Мощь, свобода, вырастающие из силы и сверхсилы ума, доказываются через скепсис. Для фундаментальных дел (в отношении ценности и неценности) люди убеждения не могут быть даже приняты в расчет. Убеждения являются тюрьмами. Чтобы можно было судить о ценности и неценности, надо видеть пятьсот убеждений под собою – за собою. Свобода от всякого рода убеждений принадлежит сильной стороне. Всякая страсть – основа и власть бытия – еще яснее, еще деспотичнее, чем он сам есть, берет весь его интеллект на службу (дела). Она делает его неразборчивым, дает ему мужество к применению недозволенных средств; убеждения же при определенных обстоятельствах оберегают его от этого… Многое достигается лишь путем убеждения. Великая страсть нуждается в использовании убеждения, но она не подчиняется ему – она умеет быть суверенной. Наоборот, потребность в вере в отношении безусловного «да» или «нет» есть потребность слабости… «Человек веры», «верующий» всякого рода необходимым образом является зависимым человеком, таким человеком, который не может ставить цель… «Верующий» не принадлежит самому себе, он может быть только средством… он нуждается в ком-то, кто его использует. Его инстинкт оказывает величайшую честь морали самоотрицания. Любая вера есть самоотрицание, самоотчуждение. «Верующий» не свободен иметь суждение о том, что «истинно» и что «неистинно» – суждения и оправдания на этот счет повлекли бы за собою его немедленную гибель. Патологическая обусловленность его оптики делает из убежденных людей фанатиков – Савонарола, Лютер, Руссо, Робеспьер, Сен-Симон – антиподы сильного, ставшего свободным духа, хотя великая позиция этих больных умов, этих эпилептиков понятия, действует на массу…» Ницше – этот великий скептик, злой демон и оракул Ужасных предвидений – предвещал человечеству «Антихриста», «победителей Бога». Даже больше. Он предвидел на службе «победителей Бога» свою собственную философию :
«Я знаю свой жребий. Будет время, когда с моим именем будут связывать нечто чудовищное – кризис, подобного которому не было на земле, глубочайшую коллизию совести, решение, направленное против всего того, во что до сих пор верили, требовали, считали священным… Все понятие политики превратится тогда в духовную (идеологическую?) войну, все образования власти старого общества будут взорваны на воздух – они всегда основывались на лжи: будут войны, доселе неслыханные на земле. Начиная с меня, на земле будет большая политика».
Без Макиавелли нельзя понять преступлений Сталина, без Ницше – философии сталинцев, а без знания «школы сталинизма» – падения Сталина.

II. ХРУЩЕВ ПРОТИВ СТАЛИНА

В подлинности «специального доклада Хрущева» против Сталина на закрытом заседании XX съезда КПСС сомневаться не приходится. Все основные политические тезисы этого доклада уже изложены в постановлении ЦК КПСС от 30 июня 1956 года «О преодолении культа личности и его последствий» . Статья председателя Национального комитета КП США Ю. Денниса, перепечатанная в «Правде» 27 июня 1956 года, тоже говорит об этом «специальном докладе» как документе, действительно существующем. Наконец, в стенографическом отчете XX съезда имеется не только указание о том, что Хрущев сделал на заключительном заседании съезда специальный доклад о «культе личности» , но приводится и постановление по этому докладу. Правда, есть основание думать, что текст, опубликованный Государственным департаментом, который лежит в основе нашего рассмотрения, является все еще подцензурным и неполным (о чем говорит и существование дополнительных вариантов «докладов»), но подлинность его косвенно подтверждена вышеуказанными документами, не говоря уже о других публикациях в советской прессе. Нет никакой возможности проанализировать весь доклад Хрущева. Ответ на него по существу представляет собой все предыдущее изложение. Здесь я остановлюсь лишь на некоторых вопросах.
Хрущев изложил свой собственный вариант нового «Краткого курса» истории сталинизма. При этом Хрущев меньше всего преследовал цеди научно – исторические. Его цели – политические, даже больше – конъюнктурно – политические. Конкретно они сводятся к следующему:
Представить преступления сталинского режима как «ошибки» Сталина и только его одного.
Оторвать сталинскую партию от самого Сталина.
Наметить схему новой «научной» истории КПСС. Чтобы обосновать эти цели, Хрущеву приходится начать с того, с чего начинал сам Сталин: с фальсификации истории. Поставленные цели, собственно, и не допускают другого, объективного подхода. Тем не менее доклад Хрущева – документ исторического значения. Его главная ценность не в том, что из него мы узнаем что-нибудь принципиально новое из истории становления единоличной диктатуры Сталина и сталинских преступлений. Все новое, что говорил Хрущев в этой области, относится лишь к деталям и иллюстрациям того, что писали и говорили во внешнем мире еще тогда, когда Хрущевы числились в «верных соратниках и учениках Сталина». Историческое значение документа лежит в области политики: устами Хрущева «коллективное руководство» признал о, что партией и правительством в СССР в течение двадцати лет единолично руководил величайший из преступников в истории народов и государств.
Такое признание, пусть даже сделанное со многими оговорками, чревато такими глубокими потрясениями замедленного действия, что трудно предвидеть их объективные последствия.
а) Источник сталинских преступлений
Главный источник сталинских преступлений Хрущев видит:
в «культе личности Сталина», в культе, «который вызвал целый ряд чрезвычайно серьезных и грубых извращений партийных принципов, партийной демократии и революционной законности»;
в личных качествах Сталина, «абсолютно правильную характеристику которых дал Ленин, указав при этом на необходимость устранения Сталина с поста генерального секретаря».
245Речь идет о знаменитом «завещании Ленина», опубликованном в «Коммунисте» No 9, 1956.
Таким образом, на наших глазах создается новая легенда о «культе», которая, по мнению «коллективного руководства», объясняет все преступления существующего режима. Не чекистская система, не монопартийная диктатура, ни даже сам Сталин, а «культ личности» Сталина и «отрицательные черты в характере Сталина» (Ленин: «грубость, нелояльность, капризность»), – вот где, оказывается, заложены причины преступлений Сталина. Другими словами – «культ личности» объясняет – преступления, а преступления – объясняют «культ личности».
В этом заколдованном кругу Хрущев вертится на протяжении всего своего доклада, чем он и озадачил своих заграничных соратников (Тольятти, Тореза и др.). Постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 года явилось запоздалой попыткой вырваться из этого круга, но она оказалась столь же неубедительной, сколь и безнадежной. Желая объяснить исторический процесс объективными фактами, при помощи антиволюнтаристского «марксистского анализа», ЦК пришел к тем же субъективным выводам, что и Хрущев – «во всем виноват культ личности Сталина»! С точки зрения ортодоксального марксиста или, как выражался Плеханов, с точки зрения «монистического взгляда на историю», это и есть самый злокачественный идеализм в истории.
Но в чем же источник самого «культа личности» Сталина? Этого вопроса Хрущев в своем докладе и не ставит, ограничившись замечаниями, что он «культивировался среди нас в течение многих лет». Названное постановление ЦК видит его источник в том, что 1) существовало «капиталистическое окружение», 2) происходила «классовая борьба», 3) Сталин обладал отрицательными чертами характера .
Видя очевидную несостоятельность таких аргументов, постановление спешит оговорить: «Все это объясняет, но не оправдывает культа личности».
Вот именно: «не оправдывает» (и, конечно, «не объясняет»). Что же его оправдывает? ЦК КПСС даже не пытался ответить на этот вопрос, хотя и сослался на ответ, который уже дан в свободном мире :
«Наши враги, – говорит постановление, – утверждают, что культ личности Сталина порожден не определенными историческими условиями, которые ушли уже в прошлое, а самой системой, ее, с их точки зрения, недемократичностью и т. д.».
Этот ответ Хрущев и его ЦК отводят, как «клеветнический», прибегая к помощи Ленина. Хрущев заявляет, что Сталин применял террор и массовые репрессии, вопреки Ленину. Однако при ближайшем рассмотрении «помощь» Ленина оказывается иллюзорной :
«Научное понятие диктатуры, – писал Ленин, – означает не что иное, как ничем неограниченную, никакими законами, абсолютно никакими правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть».
Хрущевы возразят, что тут речь идет о «диктатуре класса», а Сталин установил «диктатуру вождя» в своем собственном лице. И на этот счет у Ленина есть недвусмысленное указание :
«Одна уже постановка вопроса – диктатура партии или диктатура масс – свидетельствует о невероятной путанице мыслей… Договориться до противоположения диктатуры массы диктатуре вождей есть смехотворная нелепость и глупость».
Хрущев приводит одно из пропагандных высказываний Ленина 1920 года, в котором Ленин оправдывал массовый Ч красный террор интервенцией Антанты и к концу гражданской войны обещал прекратить террор и отменить смертную казнь, а «Сталин уклонился от ясных и простых предписаний Ленина». «Сталин заставил партию и НКВД пользоваться массовым террором, когда не было больше признаков эксплуататорских классов в нашей стране», – сообщает Хрущев. И здесь рассуждения Хрущева находятся в противоречии с историческими фактами:
нынешний режим политической полиции (Чека – ГПУ – ОГПУ – МГБ – МВД – КГБ) был создан личным декретом Ленина через месяц – полтора после октябрьского переворота (20.ХП.1917), то есть до начала гражданской войны и интервенции;
смертная казнь никогда не отменялась при Ленине (коллегия ГПУ пользовалась теми же «чрезвычайными правами» внесудебных расстрелов, как и Чека);
к концу гражданской войны террор принял наиболее широкий характер даже по отношению к бывшим «советским партиям» (меньшевикам и левым эсерам), которые в гражданской войне выступали против Белого движения .
Но самое главное – Хрущев, процитировав пропагандную речь Ленина на сессии ЦИКа в феврале 1920 года (в котором, заметим, как партия оппозиции все еще находилась РСДРП во главе с Мартовым), забыл другой, директивный документ Ленина, написанный через два года. Это письмо Ленина от 17 мая 1922 года к тогдашнему наркому юстиции Дмитрию Курскому. В этом письме Ленин предложил :
«Тов. Курский. В дополнение к нашей беседе посылаю Вам набросок дополнительного параграфа уголовного кодекса. Основная мысль, надеюсь, ясна: открыто выставить принципиальное и политически правдивое положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость. Суд должен не устранять террор, – обещать это было бы самообманом и обманом, – а объяснить и узаконить его принципиально ясно, без фальши и без прикрас».
Редакция «Собраний сочинений Ленина» сделала к этому письму Ленина следующее примечание : «Письмо Д. И. Курскому о терроре написано Лениным в связи с разработкой первого УК РСФСР. Ленин сам предложил набросать проект статьи… Этот проект и лег в основу статьи 57 УК РСФСР» (очевидно, речь идет о статье 58 УК. – А. А.).
«Узаконенной системы» террора Сталин не создавал, не отменял и, конечно, не нарушал. Он ее, выражаясь по-советски, поднял лишь «на высшую ступень» всеобщей инквизиции. Единственное, что Сталин внес нового в эту систему, заключалось в том, что он ликвидировал ее ленинский «дуализм»: вместо партии и НКВД отныне правила страной одна сила – политическая полиция.
Поэтому лидер итальянских коммунистов Тольятти – и с научно – социологической точки зрения и с точки зрения пресловутого «истмата» подошел к самой истине, когда в своей известной беседе с редактором итальянского журнала «Нуови аргументи» (июнь 1956 г.) поставил далеко не приятный «коллективному руководству» вопрос:
«Раньше все хорошее приписывалось сверхчеловеческим качествам одного человека, теперь все плохое объясняется его не менее необыкновенным пороками… Однако до тех пор, пока все объясняется деятельностью одного человека и культом личности, – основная проблема остается неразрешенной: как и почему советское государство могло допустить и фактически допустило такое нарушение законности, отступление от демократических норм и даже дегенерацию общественной жизни».
ЦК КПСС, назвав беседу Тольятти «интересной, содержательной», отвел как раз этот ее основной аргумент: «…нельзя согласиться, – говорит постановление ЦК КПСС, – с постановкой вопроса о том, не пришло ли советское общество «к некоторым формам перерождения». Однако на открыто поставленный уж не «врагами», а друзьями вопрос о возможности возникновения культа личности при «социализме» и путях дегенерации советской системы, надо было дать открытый ответ. Но участники «коллективного руководства» не стали ломать себе голову над «софистикой» коммунистического «философа» из Рима. Наивный по своему существу ответ ЦК оказался «потрясающим» и по форме :
«Думать, что отдельные личности, даже такая сильная, как Сталин, могли изменить наш общественно – политический строй, значит впасть в глубокое противоречие с фактами, с марксизмом, с истиной, впасть в идеализм… Весь мир знает, что в нашей стране в результате Октябрьской революции и победы социализма утвердился социалистический способ производства, что вот уже почти сорок лет власть находится в руках рабочего класса и крестьянства».
В этом ответе выделены два тезиса: 1) Сталин не мог изменить социальную природу СССР («социалистический способ производства»); 2) власть в СССР «почти сорок лет находится в руках рабочих и крестьян». Второй тезис рассчитан на наивных людей, а первый тезис лишь поясняет сущность дела. В этом и заключается «специфическая» особенность коммунистической тоталитарной системы, отличающая ее от других типов тоталитаризма (фашизма, национал – социализма), что при коммунизме узурпация средств производства, источников накопления капитала и права личной хозяйственной инициативы («социалистический способ производства») является основой закрепления уже узурпированных гражданских прав и политических свобод.
Политическая диктатура, вынужденная считаться с экономической независимостью народа от государственного аппарата управления, всегда уязвима. Это особенно относилось к такой мелкособственнической стране, как Россия, с ее абсолютно подавляющим крестьянским населением. Ленин это понимал с первых дней революции. Чтобы нейтрализовать оппозицию этого основного класса, Ленин и принял эсеровский проект о земле («социализация» вместо большевистской «национализации»). Национализация крупной промышленности тоже не была объявлена сразу. Тут пришлось пройти через этап так называемого «государственного контроля над производством». Мелкая и частично средняя промышленность вообще считались вне «национализации». Пришлось согласиться и на допущение «государственного капитализма» (аренда, концессии) для привлечения иностранного и своего частного капитала. В результате получилось целых пять «способов производства» или, как говорил Ленин, «пять укладов хозяйства»: 1. «Патриархальная форма» хозяйства. 2. Мелкое производство (большинство крестьян, торгующих хлебом). 3. Частный капитализм. 4. Государственный капитализм. 5. «Социализм».
Но Ленин понимал и другое, а именно: чтобы большевики удержались у власти, в стране надо иметь лишь один всеобщий «уклад» – «государственно-социалистический». В этом смысле «военный коммунизм» был не только сугубо военным мероприятием, но и первым хозяйственным экспериментом. Но эксперимент провалился – Кронштадт был последним предупреждением. Ленин и большевики предупреждение приняли единогласно (редкий случай в те годы) и ввели нэп (1921 г.) . Все пять «способов» получили и легальный статут и физические возможности «мирного соревнования», конечно, при условии нахождения «командных высот в руках диктатуры пролетариата». Но в этом «соревновании» «мелкотоварное производство» (крестьяне) и «частный капитализм» (мелкая, кустарная и средняя промышленность, торговля) настолько наглядно показали преимущество частной инициативы, что через год Ленин начал бить отбой – «отступление кончилось, начинается перегруппировка сил», – говорил Ленин на XI съезде партии (1922 г.). Особенно хорошо преуспевало сельское хозяйство. Хлеб в стране оказался не только в изобилии, но XII съезд партии (1923 г.) решил : «Целесообразная постановка экспорта излишков русского хлеба за границу стала первостепенной важности задачей». Так была разрешена «зерновая проблема» к тому времени, когда Сталин стал у руля партийного управления. Такое разрешение имело, однако, свою отрицательную сторону для режима. Хлеба было много, но он принадлежал крестьянству, а не правительству, не партии. Так как сельское хозяйство было тогда основой народного хозяйства страны, коммунистическая диктатура оказалась в экономической зависимости от крестьянства. Создалось такое положение, которое Сталин охарактеризовал в апреле 1929 года в следующих словах : «Состоятельные слои деревни, имеющие в своих руках значительные хлебные излишки и играющие на хлебном рынке командную роль, не хотят нам давать добровольно нужное количество хлеба по ценам, определенным советской властью».
Где выход из этого положения? Сталин видел один выход и радикально его провел: коллективизация крестьянского имущества и национализация крестьянского труда. Отныне крестьяне зависели от государства. «Военный коммунизм» получил новый псевдоним – «колхозное производство». Во время создания этого «социалистического способа производства» погибло, даже по признанию Сталина (в беседе с Черчиллем), около 10 млн. крестьян. Но только этим беспримерным в истории антинародным актом и была окончательно заложена основа единоличной диктатуры Сталина. При этом, конечно, «хлебная проблема», так же, как и животноводческая проблема, не была разрешена (хотя они при Сталине десятки раз объявлялись «разрешенными»), но зато политическая диктатура партии над страной нашла свое завершение в экономической диктатуре над народом. В этом и заключалась стратегия Сталина. Что же касается узурпации власти у самой партии для установления личной диктатуры, то это уже было вопросом не стратегии, а простой техники партийного аппарата. Рассмотрим его в свете изложения самого Хрущева.
б) Узурпация власти партии
Большевики настолько же охотно употребляют термины «диктатура рабочего класса», «власть рабочих и крестьян», «советская демократия», насколько они избегают говорить о «диктатуре партии», «диктатуре вождей». Правда, Ленин был смелее. «Когда нас упрекают, – заявлял он , – в диктатуре партии, мы говорим: «Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим, и с этой почвы сойти не можем».
В полном согласии с Лениным, XII съезд партии (1923 г.) внес этот тезис прямо в резолюцию . «Диктатура рабочего класса не может быть обеспечена иначе, как в форме диктатуры его авангарда, то есть коммунистической партии».
В период своего восхождения к власти Сталин страшно «возмущался» такой постановкой вопроса. Он считал, что это есть искажение духа ленинизма и что в резолюцию XII съезда (еще при жизни Ленина) формула «диктатура партии» попала «по оплошности» .
«Идя по этому пути, – говорил он , – мы должны были бы сказать, что «диктатура пролетариата есть диктатура наших вождей». А ведь к этой именно глупости и ведет политика отождествления «диктатуры» партии с диктатурой пролетариата».
«Возмущение» Сталина преследовало «политику дальнего прицела». Ленин, основоположник большевизма, который на посту лидера партии не обладал и десятой долей той фактической власти, которой овладел потом Сталин, был откровенен: «Да, у нас диктатура партии». Вот эта самая диктатура партии, вернее диктатура ЦК, которая у Хрущева называется «коллективным руководством», прошла в своей истории со времен октябрьского переворота через пять этапов:
Первый этап – диктатура партии во главе с Лениным (1917 – 1922 гг.);
Второй этап – «диктатура тройки» – Зиновьев – Каменев – Сталин во время болезни и после смерти Ленина (1922 – 1925 гг.);
Третий этап – диктатура «право – сталинского блока» во главе со Сталиным, Бухариным, Рыковым (1925 – 1929 гг.);
Четвертый этап – диктатура сталинцев во главе со Сталиным: Молотов, Каганович, Киров, Ворошилов (1929 – 1934 гг.);
Пятый этап – единоличная диктатура Сталина при номинальном Политбюро (1934 – 1953 гг.).
Свой рассказ о путях установления единовластия Сталина Хрущев начинает со второго этапа (1922 – 1925 гг.), что исторически совершенно правильно. Уже оглашенное Хрущевым «завещание Ленина» показывает, какой громадной силой стал Сталин еще при жизни Ленина (оскорбление Крупской, игнорирование Ленина, репрессии против грузинских ленинцев и т. д.). ЦК партии, в котором Ленин числился председателем Политбюро, фактически находился в руках Оргбюро, где председательствовал Сталин. Больной Ленин чувствовал, что власть над партией явно выходит из его рук. Авторитет аппарата «генерального секретаря» – эластичного тактика – начинает перевешивать моральный авторитет больного Ленина. По-своему хитроумные Зиновьев и Каменев видят в аппаратчике Сталине надежное орудие в борьбе с главным претендентом на трон Ленина – с Троцким.
Сталин видит в «старых соратниках Ленина» собственное орудие в борьбе с тем же Троцким. Но мотор «тройки» и хозяин аппарата партии – Сталин, стремящийся к «неограниченной власти». Это понимали только два человека: Ленин и Троцкий. Они же и решают заключить блок против Сталина. Блок Ленина Троцкого против Сталина! Такой силой Сталин стал еще до своего «культа», в то еще время, когда, по словам Хрущева, 99 % делегатского состава XII съезда даже не слышали имени Сталина. О создании этого блока Лев Троцкий рассказывает :
«…Чуть подумав, Ленин поставил вопрос ребром: – Вы, значит, предлагаете открыть борьбу не только против государственного бюрократизма, но и против Оргбюро ЦК? Я рассмеялся от неожиданности: Оргбюро ЦК означало самое средоточие сталинского аппарата. – Пожалуй, выходит так. – Ну, что ж, – продолжал Ленин, явно довольный тем, что мы назвали по имени существо вопроса, – я предлагаю вам блок: против бюрократизма вообще, против Оргбюро в частности. – С хорошим человеком лестно заключить общий блок, – ответил я. Мы условились встретиться снова. Ленин предлагал обдумать организационную сторону дела. Он намечал создание комиссии ЦК…». «…Мы оба должны были войти туда. По существу эта комиссия должна была стать рычагом разрушения сталинской фракции… и для создания таких условий в партии, которые дали бы мне возможность стать заместителем Ленина, по его мысли: преемником на посту председателя Совнаркома» .
Отсюда, свидетельствует Троцкий , возникло и «завещание Ленина», чтобы подготовить снятие Сталина на XII съезде и тем самым нанести удар «самоуправству, произволу и грубости». Троцкий продолжает :
«Совместное наше выступление против ЦК в начале 1923 года обеспечивало бы победу наверняка. Более того, я не сомневаюсь, что если бы я выступил накануне XII съезда в духе «блока Ленина – Троцкого» против сталинского бюрократизма, я одержал бы победу и без прямого участия Ленина в борьбе». Но не спит и Сталин :
«Сталин снова обманул доверие Ленина: чтобы обеспечить себе опору в Грузии, он за спиной Ленина и всего ЦК совершил там при помощи Орджоникидзе и не без поддержки Дзержинского организованный переворот против лучшей части партии, ложно прикрываясь авторитетом ЦК. Пользуясь тем, что больному Ленину недоступны были свидания с друзьями, Сталин пытался окружить его фальшивой информацией… Сталин всячески старался изолировать Ленина от источников информации и проявлял в этом смысле исключительную грубость по отношению к Надежде Константиновне».
Такова была обстановка вокруг ЦК, когда Ленин писал цитируемое Хрущевым письмо о разрыве личных отношений со Сталиным и решил выступить с «бомбой» против него на XII съезде. Но Сталину повезло и на этот раз: по совету того же Троцкого, переданному через Каменева, Сталин написал требуемое Лениным извинительное письмо его жене Крупской, а Ленина, не успевшего прочесть это письмо, поразил новый удар – он перестал говорить и писать. Храбрости Троцкого тоже хватило ненадолго – он заявил тому же Каменеву, что стоит «за сохранение статус-кво. Я против ликвидации Сталина, против исключения Орджоникидзе, против снятия Дзержинского. Но я согласен с Лениным по существу» .
От последнего удара Ленина так и не оправился. Он умер как раз в тот момент, когда эта смерть была единственной гарантией политической жизни Сталина – 21 января 1924 года. Троцкий даже допускает, что Ленин, может быть, умер не без помощи Сталина. Чтобы избавиться от смертельных мук безнадежной болезни, Ленин просил, по свидетельству Троцкого, у Сталина яд. «Ленин знал, у кого просить яд!» – замечает Троцкий .
Троцкий не совсем точен, когда утверждает, что Сталин «тщательно скрывал в своем архиве от партии «завещание Ленина» . По иронии судьбы это «завещание» сослужило службу не тем, для кого оно было составлено (Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Пятаков), а тому, кто должен был быть «ликвидирован». Поэтому Сталин его «тщательно» хранил в своем архиве и вытаскивал каждый раз, когда приступал к ликвидации кого-нибудь из названных в нем лиц. Это тем более легко было сделать, что Ленин, рисуя положительные качества названных им лидеров партии (кроме Сталина), говорил одновременно и о качествах отрицательных. Сталин, смело опуская положительную часть характеристики, чтобы еще больше сгустить характеристику отрицательную, цитировал «завещание» Ленина против Троцкого во время «левой оппозиции» (1924 г.), против Зиновьева и Каменева во время «новой оппозиции» (1925 – 1926 гг.), против Бухарина во время «правой оппозиции» (1928 – 1929 гг.). Таким образом, «завещание» Ленина оказалось опубликованным и в СССР, кроме части, которая касалась самого Сталина. Сталину пригодилось не только это «завещание». Приступая к овладению наследством Ленина и ликвидации самой «ленинской гвардии», он имел в руках тот волшебный ключ, умелое пользование которым обещало победу – это решение X съезда партии (1921 г.), ликвидировавшее последние остатки так называемой «внутрипартийной демократии» и ставившее аппарат над партией. Решения эти были следующие: «О единстве партии». В решении говорилось : а) «Съезд поручает всем организациям строжайше следить за недопущением каких-либо фракционных выступлений. Неисполнение этого постановления съезда должно вести за собой безусловное и немедленное исключение из партии».
б) «Чтобы осуществить строгую дисциплину внутри партии и во всей советской работе и добиться наибольшего единства при устранении всякой фракционности, съезд дает ЦК полномочия применять в случаях нарушения дисциплины или возрождения или допущения фракционности все меры партийных взысканий вплоть до исключения из партии, а по отношению к членам ЦК перевод их в кандидаты и даже, как крайнюю меру, исключение из партии».
О создании «контрольных комиссий»: «В целях укрепления единства и авторитета партии» (то есть, по существу, для той же борьбы против всякого проявления свободомыслия в рядах партии) создаются ЦКК и местные контрольные комиссии.
Когда принимались эти решения, Сталин еще не был генеральным секретарем. Их писал собственноручно Ленин, но пригодились они именно Сталину, когда он стал генеральным секретарем (1922 г.). Сталин и его аппарат имели практически неограниченную возможность подводить под эти решения и под, партийный суд (ЦКК) любого члена партии от рядовых коммунистов до Троцкого, Зиновьева, Бухарина включительно. Как решения съезда, они считались «законами партии», как указания Ленина – не подлежащими дискуссии.
В борьбе по ликвидации внутрипартийных оппозиций – по существу, в борьбе по ликвидации ленинской партии и по созданию своей собственной партии Сталин неизменно пользовался духом и буквой этих решений X съезда. Хрущев обходит это молчанием, но зато совершенно произвольно приписывает Сталину в качестве первородного греха концепцию «врага народа». Хрущев говорит:
«Сталин создал концепцию «врага народа». Этот термин автоматически исключал необходимость доказательства идеологических ошибок, совершенных отдельным человеком или же группой лиц. Эта концепция сделала возможным применение жесточайших репрессий… против любого, кто не соглашался со Сталиным по безразлично какому вопросу… Концепция «враг народа», сама по себе, практически исключала возможность возникновения какого – либо рода идеологической борьбы или же возможность выражения собственного мнения по тому или иному вопросу…» (весь курсив мой. – А. А.).
Стоит только сличить подчеркнутые слова с выдержками из резолюции X съезда, чтобы убедиться, что сама концепция «врага народа» применительно к России (родилась она, собственно, в эпоху Великой французской революции) вытекала из духа и сущности решений X съезда. В этих решениях была сделана попытка поставить внутрипартийные группы, несогласные с партией, в прямую связь с «контрреволюцией». Соответствующее место гласило :
«Пропаганда должна выяснить также опыт предшествующих революций, когда контрреволюция поддерживала наиболее близкие к крайней революционной партии мелкобуржуазные группировки, чтобы поколебать и свергнуть революционную диктатуру, открывая тем дорогу для дальнейшей полной победы контрреволюции, капиталистов и помещиков».
Как известно, троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы, которые в свое время, как и сталинцы, голосовали за эти ленинские решения, обвиняли Сталина потом в «необоснованных репрессиях» против «идеологически» несогласных с ним членов партии, хотя тогдашние репрессии носили гуманный характер (исключения, ссылки). Сталин уже тогда отвечал им вполне резонно :
«В арсенале нашей партии репрессия никогда не считалась исключенной. Мы действуем тут на основе известной резолюции X съезда нашей партии… написанной и проведенной на X съезде тов. Лениным».
Вот где лежат истоки «концепции врага народа». Но рассуждения Хрущева о том, что Сталин не терпел, в отличие от Ленина, свободы «идеологической борьбы» или «выражения собственного мнения по тому или иному вопросу», звучат фальшиво не только исторически, но политически – разве «коллективное руководство» терпит свободу «идеологической борьбы» и «собственных мнений»? Ведь это уже после смерти Сталина ударили по «горе – экономистам» на основании… неопубликованных ученических «диссертаций». Ведь это уже после разоблачения Сталина объявили Ярошенко и компанию «перерожденцами» на основании… неопубликованных речей, содержания которых партия и страна не знают и до сих пор!
Но так как, по Хрущеву, было «два Сталина» – Сталин – ленинец до XVII съезда (1934 г.) и Сталин – деспот до конца жизни, то следует рассмотреть и этот вопрос.
Прежде всего, чем объяснить такую теорию?
Она служит для маскировки самих сталинцев. Насколько Хрущев беспощаден к личным порокам самого Сталина, настолько он осторожен в отношении сталинского окружения. По этой же причине он не ставит и самого главного вопроса: кто же стоит у истоков создания не только «культа», но и самого Сталина? Троцкий писал :
«Сталин систематически подбирал вокруг себя либо людей, схожих с ним по типу, либо простаков, стремившихся жить, не мудрствуя лукаво, либо, наконец, обиженных. И тех, и других, и третьих было не мало».
Эта характеристика Троцкого относится к первому Сталину, «доброму Сталину». Но вот и характеристика, даваемая Хрущевым «второму Сталину», «злому Сталину»:
«Если до XVII съезда он (Сталин. – А. А.) еще считался с мнением коллектива, то после полной политической ликвидации троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев… Сталин начал все больше и больше пренебрегать мнением членов ЦК партии и даже членов Политбюро. Сталин думал, что теперь он может решать все один, и все, кто ему еще были нужны – это статисты (курсив мой. – А. А.); со всеми остальными он обходился так, что им только оставалось слушаться и восхвалять его».
Эти свидетельства двух товарищей Сталина по Политбюро разделены лишь временем, но не сущностью. Их совпадения лишь подтверждают, что теория «двух Сталиных» нужна для реабилитации самих сталинцев.
В цитированном месте из речи Хрущева есть и ответ, почему и как Сталин сумел превратить членов Политбюро в простых «статистов»: во-первых, потому, что Сталин подбирал только тех, кто «стремился жить, не мудрствуя лукаво», во-вторых, при помощи этих же «статистов» Сталин, ликвидировав начисто всю ленинскую элиту партии, достиг поставленной цели – установления личной диктатуры.
Борьбу опиравшегося на аппарат партии и НКВД Сталина против оппозиции Хрущев считает (или притворяется, что считает) борьбой за «социализм». Между тем «социализм», в смысле благоустроенного социального общежития людей, для Сталина никогда не был целью, а только демагогическим лозунгом для достижения личной диктатуры. Пока эта цель не была достигнута, пока основное препятствие к этой цели не было убрано (троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы), Сталин «считался с мнением коллектива». После достижения цели диктатор присвоил «коллективу» его новые функции: право «только слушаться Сталина и восхвалять его». Хрущев, вполне одобряя политическую ликвидацию оппозиций, не согласен со Сталиным лишь в том, что оппозиционеры (Зиновьев, Каменев, троцкисты, бухаринцы) были ликвидированы и физически. Хрущев говорит в связи с этим:
«В дни, предшествовавшие Октябрьской революции, два члена ЦК партии большевиков – Каменев и Зиновьев – выступили против ленинского плана вооруженного восстания…
…Ленин поставил перед Центральным Комитетом вопрос об исключении Зиновьева и Каменева из партии. Однако после Октябрьской революции Зиновьеву и Каменеву, как известно, были предоставлены руководящие должности. Ленин назначил их на посты, где они руководили проведением в жизнь важнейших партийных решений… В своем завещании Ленин предупреждал, что «случай с Зиновьевым и Каменевым не был простой случайностью». Однако Ленин не ставил вопроса об их аресте и уж, конечно, о расстреле…
…Троцкий был окружен людьми, социальное происхождение которых ни в коем случае не может быть отнесено к категории буржуазии… эти люди принимали активное участие в рабочем движении до революции… а также в закреплении победы этой величайшей из революций. Многие из них порвали с троцкизмом и вновь примкнули к ленинским позициям. Была ли необходимость ликвидировать этих людей? Мы абсолютно убеждены, что если бы Ленин жил, то такие чрезвычайные меры никогда бы не были применены по отношению к этим людям».
Здесь Хрущев продолжает те параллельные две линии, которые красной нитью проходят по всему докладу:
Искусственное «раздвоение» Сталина, противопоставление «раннего» Сталина – Сталину «позднейшему».
Элиминация Ленина от Сталина.
С психологической и, в известном смысле, с исторической точки зрения, такой подход имеет некоторое условное оправдание в глазах партии и, отчасти, даже народа. Атаки всех оппозиций внутри партии против Сталина начинались и кончались под одним лозунгом: «Назад к Ленину». Народная молва в годы наибольшего разгула сталинской реакции тоже апеллировала к Ленину: «Если бы жил Ленин…» Но народная молва связывала имя Ленина не с политикой «военного коммунизма» и «комбедов», а с нэпом. Оппозиция же связывала это имя со свободой внутрипартийных дискуссий. Хрущев не может сделать ни того, ни другого. Поэтому Сталин периода ликвидации нэпа, насильственной коллективизации и интенсивной индустриализации остается в неприкосновенности, а Сталин периода физических репрессий сталинцев – чекистов против сталинцев – партийцев противопоставляется Ленину. Пресловутая амнистия физически ликвидированных сталинцев распространяется, правда, и на антисталинцев в партии, но условно и в весьма ограниченном смысле: их политическая изоляция была правильна («незачем устраивать внутрипартийные дискуссии и иметь собственное мнение, когда за всех может думать аппарат»), однако их не надо было расстреливать («мы убеждены, что Ленин так не поступил бы!»).
Конечно, трудно судить, как бы поступил Ленин. Политически Сталин лишь довел линию Ленина до логического конца. Недаром сами Хрущевы в течение тридцати лет учили партию: «Сталин – это Ленин сегодня». Психологически и интеллектуально Ленин был, конечно, человек другого типа, с большим грузом всяческих «буржуазных предрассудков» (наличие, хотя бы только в чисто партийном аспекте, морали, чести, чувства долга и лояльности). Сталин был абсолютно свободен от всех этих «предрассудков», и в этом было его величайшее преимущество, как большевистского политика, и перед Лениным. Но и Ленин, в силу своей доктрины, уходящей моральными корнями в макиавеллизм, не обладал внутренним иммунитетом против заражения «сталинизмом», если бы ему пришлось действовать в целях и условиях, в которых действовал Сталин. В этом отношении «убежденность» Хрущева малоубедительна. Ведь тот же Ленин писал :
«История знает превращения всяких сортов; полагаться на убежденность, на преданность и прочие превосходные душевные качества – это вещь в политике совсем не серьезная».
Была между Лениным и Сталиным другая, уже фундаментальная разница – пусть это покажется парадоксом, но она существовала: Ленин был убежденным коммунистом, а Сталин им не был никогда. Для Ленина власть – средство к цели, к коммунизму. Для Сталина же сам коммунизм – средство для достижения власти. Поэтому Ленин, прежде чем приступить к уничтожению своих соратников, руководствовался бы интересами конечной цели: настолько эти «ошибающиеся» коммунисты являются все же убежденными коммунистами и насколько их уничтожение полезно или вредно для дела коммунизма. Сталину сама его цель – власть – диктовала другой подход: насколько полезны или вредны данные коммунисты в деле установления его единовластия. Поэтому как раз идейно – убежденные коммунисты были для Сталина наиболее опасной частью партии. Только они и могли противопоставить себя Сталину, если им казалось, что Сталин борется вовсе не за какие-то общественные идеалы, а только за личную и неограниченную власть. Тут мы подходим к вопросу, заставляющему Хрущева больше всего возмущаться практикой Сталина во время ежовщины.
в) Сталин – Ежов – Политбюро
Прежде чем приступить к рассмотрению истории ежовщины в изложении Хрущева, вспомним внутрипартийную обстановку и состав руководящих органов ЦК накануне «Великой чистки». В самых общих чертах эта обстановка характеризовалась следующим образом:
Основные кадры всех бывших оппозиций давно капитулировали перед сталинским аппаратом и не играли в жизни партии никакой роли. Их бывшие лидеры, напротив, находились на пропагандной службе Сталина, и пели, как и вся партия, дифирамбы «великому и гениальному»
(Зиновьев – в журнале «Большевик», Каменев – в издательстве «Академия», Бухарин – в газете «Известия, Радек – в газете «Правда», Томский в ОГИЗе и т. д.).
В составе ЦК, избранного на XVII съезде (1934 г.), сидели самые правоверные коммунисты за все время истории партии, кроме трех членов из бывших, но разоружившихся троцкистов (Пятаков, Кл. Николаева и Крупская) и трех кандидатов из бывших, но также разоружившихся правых (Бухарин, Рыков, Томский). Абсолютное большинство членов и кандидатов ЦК – члены партии до революции.
Исполнительные органы ЦК, избранного на этом съезде, состояли из следующих лиц:
Политбюро – члены: 1) Сталин, 2) Молотов, 3)Л. Каганович, 4) Ворошилов, 5) Калинин, 6) Орджоникидзе, 7) Куйбышев, 8) Киров, 9) Андреев, 10) Косиор,11) Микоян, 12) Жданов. (Последние два – с 1935 г.)
Кандидаты: 1) Чубарь, 2) Петровский, 3) Постышев, 4)Рудзутак.
Оргбюро – члены: 1) Сталин, 2) Л. Каганович, 3) Киров, 4) Жданов, 5) Ежов, 6) Шверник, 7) Косарев, 8) Стецкий, 9) Гамарник, 10) Куйбышев.
Кандидаты: 1) Криницкий, 2) М. Каганович.
Секретариат: 1) Сталин, 2) Л. Каганович, 3) Киров, 4) Жданов.
Таким образом, ни в ЦК, ни в его высших руководящих органах Сталин не имел противников, если не считать вышеназванных бывших шести оппозиционеров. В ЦК, в составе его органов, во главе всех местных комитетов находились только те коммунисты, которые и словом и делом помогли Сталину разбить оппозицию в партии после Ленина, провести коллективизацию, выполнить первые пятилетки и окончательно закрепить за Сталиным официальное и моральное лидерство в партии. «Лидерство, но не диктатура», – таков мог быть лозунг ЦК 1934 года. Преданность этого ЦК идеалам коммунизма не вызывает сомнения. Зато его преданность идее единоличной диктатуры Сталина была весьма сомнительной. Первый тезис подтверждает и Хрущев, а второго тезиса он и не касался. Послушаем его:
«Сталинское своенравие по отношению к партии и ее Центральному Комитету стало совершенно очевидным после XVII партийного съезда, состоявшегося в 1934 году. Имея в своем распоряжении многочисленные данные, доказывающие грубое своеволие по отношению к партийным кадрам, Центральный Комитет создал парткомиссию под контролем Президиума ЦК; ей было поручено расследование причин… массовых репрессий против большинства членов и кандидатов ЦК… Эта комиссия ознакомилась с большим количеством материалов из архивов НКВД, а также с другими документами, и установила много случаев фабрикации дел против коммунистов, ложных обвинений, вопиющих злоупотреблений социалистической законностью, результатом которых была смерть невинных людей. Стало очевидным, что многие (в другом месте Хрущев говорит: «десятки тысяч». – А. А.) партийные, советские и хозяйственные работники, которые были заклеймены в 1937 – 1938 гг., как «враги», в действительности никогда не были ни врагами, ни шпионами, ни вредителями и т. Д., а всегда были честными коммунистами; они были только оклеветаны, и, часто, не будучи в состоянии выносить варварских пыток, обвиняли самих себя (по приказу следователей – фальсификаторов) во всех видах самых ужасных и неправдоподобных преступлений. Комиссия представила Президиуму ЦК обширные и обоснованные материалы… Было установлено, что из 139 членов и кандидатов ЦК партии, избранных на XVII съезде, 98 человек, то есть 70%, были арестованы и расстреляны… (Возгласы возмущения)».
Хрущев признается, что та же судьба постигла и самих делегатов XVII съезда. По данным Хрущева, 80 процентов делегатов этого съезда вступили в партию до революции и во время гражданской войны. По социальному происхождению 60 процентов делегатов были рабочими. И однако:
«Из 1956 делегатов с правом решающего или совещательного голоса – 1108 были арестованы по обвинению в контрреволюционных преступлениях, то есть явно подавляющее большинство. Только сам по себе этот факт… показывает, насколько абсурдными, дикими и противоречащими здравому смыслу были обвинения 9 контрреволюционных преступлениях, выдвинутые против большинства участников XVII партийного съезда (Возгласы возмущения)».
В чем же причина, по Хрущеву, столь бесцеремонной расправы Сталина со своей партией? Хрущев дает ответ, который является всем, чем угодно, но только не ответом на этот главный и решающий вопрос. Хрущев говорит:»Единственной причиной, почему 70% членов ЦК и кандидатов, избранных на XVII съезде, были заклеймены врагами партии и народа, было то, что честные коммунисты были оклеветаны на основании сфабрикованных против них обвинений…»Вот и все. Этот незатейливый ответ вызывает сразу четыре вопроса: как были сфабрикованы, кем были эти фабрикации санкционированы, почему подобные, выражаясь по-хрущевски, «абсурдные и дикие» репрессии против партии стали возможными от имени той же партии? были ли в составе ЦК партии люди, сопротивлявшиеся этим репрессиям?
На первые два вопроса Хрущев отвечает конкретно и убедительно:»При таком положении не было нужды в чьей – либо санкции; да и о каких санкциях могла идти речь, когда все решал Сталин. Он сам был главным прокурором во всех этих делах. Сталин не только соглашался на все эти аресты, но он сам, по своей инициативе, давал распоряжения об арестах».
Но были ли в верхах партии, в Политбюро люди, которые сомневались в правильности курса Сталина на физическое уничтожение партии, если да, то осмеливались ли они высказать вслух эти сомнения? Хрущев, хотя бы ради оправдания самого себя и своих коллег по Политбюро, не допускает наличия таких людей. Он прямо заявляет:
«Обладая неограниченной властью, он (Сталин. – А. А.) допускал большой произвол в деле морального и физического уничтожения людей. Создалось такое положение, что никто не мог выразить свою волю. Если Сталин говорил, что того или иного человека следует арестовать, то необходимо было принимать на веру, что это лицо является «врагом народа».
В этом заявлении Хрущева есть и косвенное признание в санкциях Политбюро – оно давало санкцию, «принимая на веру» действия Сталина. Впрочем, у Хрущева есть и более прямые утверждения на этот счет, которые довольно ясно указывают, на кого Сталин опирался, приступая к массовому террору, указания на роль самого Политбюро и его отдельных членов.
Первое заявление касается подготовки самой чистки. Вечером 1 декабря 1934 года, после убийства Кирова, президиум ЦИК СССР принял директивное указание (Хрущев говорит «за подписью Енукидзе», но совершенно очевидно, что без подписи председателя ЦИК СССР Калинина такое указание не могло иметь юридической силы) о следующем: «1. Следовательским отделам предписывается ускорить дела обвиняемых в подготовке или проведении террористических актов.
Судебным органам предписывается не задерживать исполнения смертных приговоров…
Органам Комиссариата внутренних дел (НКВД. – А. А.) предписывается приводить в исполнение смертные приговоры… немедленно после вынесения этих приговоров».
Хрущев комментирует это указание следующим образом:
«Это указание послужило основой для многочисленных случаев злоупотребления против социалистической законности. В ходе многочисленных сфабрикованных судебных
процессов, подсудимые обвинялись в «подготовке» террористических актов. Уже только это делало невозможным пересмотр их дел, даже если они заявляли перед судом, что их «признания» были вынуждены силой, или если они убедительно доказывали ложность воздвигнутых против них обвинений».
Этот первый акт, узаконивающий все остальные преступления, был утвержден Политбюро. Правда, Хрущев говорит, что это утверждение последовало постфактум, но все-таки последовало:
«Вечером 1 декабря 1934 года, по инициативе Сталина (без резолюции Политбюро, – которая последовала, между прочим, два дня спустя), секретарь президиума ЦИК Енукидзе подписал следующее директивное указание…», и т.д. (весь курсив в цитате мой. – А. А.).
Это указание цитировалось выше. Из второго заявления Хрущева мы узнаем, что Ежов был назначен народным комиссаром внутренних дел СССР вместо Ягоды в отсутствие Сталина из Москвы, по одной лишь телеграмме Сталина из Сочи 25 сентября 1936 года.
Процитировав эту телеграмму, Хрущев замечает: «Сталинская формулировка, что «ОГПУ отстает на четыре года» в применении массовых репрессий, и что нужно «наверстать» запущенную работу, толкнула НКВД на путь массовых арестов и казней».
Если бы Хрущев в той же мере любил историческую правду, в какой он лично ненавидит Сталина, или если бы он был свободен от круговой поруки по совместным преступлениям, то он сделал бы и третье заявление в более откровенной форме, а именно: назначение Ежова и ежовская чистка были санкционированы Политбюро в отсутствие Сталина, тем Политбюро, в состав которого входили Ворошилов, Микоян, Андреев, Молотов, Каганович.
Совершая любое преступление – малое или великое, – Сталин с врожденным чувством профессионального преступника умел создавать себе алиби. Этим и объясняется, почему Сталин столь судьбоносный для него и для страны вопрос предлагал решать в свое отсутствие. В случае чего Сталин мог сказать (и, вероятно, сказал во время ликвидации Ежова):
– Что вы, товарищи, я ведь только телеграфировал, так сказать, внес предложение, но ведь решали и голосовали вы сами, без меня. Вам было виднее…
Объяснялось это далее еще и тем, что Сталин был абсолютно убежден, что предлагаемое им дело было «кровным делом», совместным делом всех «соратников и учеников».
Хрущев сознательно замалчивает эту сторону ежовщины. Но сказанного им уже достаточно, чтобы прийти к заключению, что Сталин действовал не только с ведома, но и с полного согласия тогдашних членов Политбюро – Молотова, Кагановича, Ворошилова, Микояна, Жданова, Андреева, Калинина, короче говоря, всех тех, кто уцелел от ежовщины. Хрущев это знает и поэтому не прочь отмежеваться от этого Политбюро, хотя и делает это косвенно. Рассказывая делегатам съезда, каким страшным пыткам подвергались в НКВД старые большевики и как эти большевики брали обратно свои вынужденные «признания» в письмах на имя Сталина, Хрущев как бы мимоходом напоминает:
«В то же время Сталин, как нам было сообщено членами Политбюро того времени (курсив мой. – А. А.), не показывал им заявлений многих обвиняемых партийных активистов…»
Конечно, Хрущев не был членом Политбюро, но чтобы Хрущев, Маленков, Булганин, Берия и другие вошли в его состав, Сталину – Молотову – Кагановичу пришлось убрать из Политбюро и ликвидировать из 16 членов и кандидатов его состава 9 человек, в том числе Кирова, Орджоникидзе, Куйбышева и самого Ежова. Из этих девяти в живых был оставлен лишь Петровский.
Что же касается заявлений членов Политбюро «того времени», что Сталин скрывал от них «письма» старых большевиков, то для Сталина едва ли было это необходимо. Ведь из 21 члена Совнаркома (Совет министров), председателем которого был Молотов, на воле осталось лишь три наркома – Каганович, Ворошилов, Микоян. Все остальные наркомы, в том числе и прямые заместители Молотова – Рудзутак, Межлаук, Антипов, Чубарь – сидели в НКВД. Надо полагать, что эти люди писали не только секретарю партии, но и председателю своего правительства. Точно так же, надо полагать, хозяйственники писали Кагановичу и Микояну, партработники – Андрееву, Маленкову и Хрущеву, командиры армии – Ворошилову и Буденному.
Спрашивается, от кого же тогда скрывали полученные ими письма эти соратники Сталина? Обо всем этом Хрущев «не осведомлен».
Рисуя Сталина как террориста и деспота, Хрущев ни разу не приводит примеров того, как Сталин и его партия уничтожали планомерно и систематически миллионы беспартийных крестьян, рабочих и интеллигенции. И это естественно. Если уничтожение верхнего слоя партии было делом Сталина и Политбюро, то уничтожение народа было делом всей сталинский партии. Сталина можно обвинить в утверждении персональных списков из высшего актива партии и государства, подлежащих физическому уничтожению («в 1937 – 38 году Сталину было направлено 383 таких списка с именами тысяч партийных, советских, военных, комсомольских и хозяйственных работников. Он утверждал эти списки». – Хрущев), но кто же утверждал списки миллионов, которые прошли через «чрезвычайные тройки» в областях и республиках? Сами же эти «тройки» в составе трех членов бюро местных комитетов партии – первого секретаря партийного комитета, прокурора и самого начальника местного управления НКВД.
Хрущев не установил статистики этих чудовищных злодеяний сталинской партии и составлять государственную комиссию (по аналогии с партийной) по их расследованию не собирается. В связи с 40-летием НКВД его шеф генерал Серов писал: «Нужно сказать, что в период 1937 – 1938 годов пробравшиеся в НКВД провокаторы, а также бессовестные карьеристы… а также порожденные культом личности крупные ошибки нанесли нам серьезный урон необоснованными репрессиями по отношению к советским и партийным кадрам, а в ряде случаев и к рядовым советским гражданам» (курсив мой. – А. А.). «А в ряде случаев» пострадали и рядовые советские граждане! Надо обладать неисчерпаемым запасом лицемерия, чтобы писать эти слова даже в газете «Правда».
Вопрос о количестве уничтоженных рядовых членов партии Хрущев обошел тоже полным молчанием. Между тем и это количество было весьма внушительным: 1 220 942 коммуниста было исключено (стало быть, и арестовано) за 1934 – 1939 годы, по моим данным, или 1165000 коммунистов за 1935 – 1938 годы, – по другим .
Почему же Хрущев не доложил об этом съезду и почему даже после разоблачения Сталина скрывается партийная статистика по стажу ее членов? Ответ ясен – тут уже действовали сами сталинцы: в центре – Маленков, Каганович и Андреев (секретари ЦК и члены комиссий Политбюро по госбезопасности), а Хрущев и Суслов – на своих участках (Москва, Украина, Ростов).
г) Три характеристики
К имевшимся до сих пор – из коммунистических источников – двум авторитетным характеристикам морально – политического облика Сталина прибавилась теперь третья, не менее авторитетная. Из двух первых одна исходила от учителя Сталина – Ленина, другая – от бывшего коллеги и соперника Сталина – Троцкого. Третья и последняя характеристика исходит от прямого и долголетнего ученика Сталина (а через него и от всех бывших его «учеников и соратников») – от Хрущева.
Несмотря на разное положение авторов этих характеристик по отношению к Сталину, они все сходятся в одном: Сталин жесток, неразборчив, аморален. Ленин характеризует Сталина в «завещании» как человека грубого, нелояльного, способного злоупотреблять властью, капризного, а в письме «К вопросу о национальностях, или об автономизации», имея в виду Сталина и осмеивая его обвинение грузинских ленинцев в «социал-национализме», Ленин возвращает Сталину его обвинение «с лихвой» : «он сам является настоящим и истинным не только «социал-националом», но и грубым великорусским держимордой». Чтобы рассеять всякое недоразумение и показать, как грузин может быть «грубым великорусским держимордой», Ленин поясняет в другой части того же письма : «…известно, что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно – русского настроения».
Характеристика Л. Троцкого говорит о том же. Конечно, Троцкого могли обвинять и обвиняли в «субъективизме», как обиженного Сталиным человека. Однако «субъективизм» Троцкого намного беспристрастнее, чем «объективизм» Хрущева, обязанного своим нынешним положением лично Сталину. Троцкий пишет :
«При огромной и завистливой амбициозности он (Сталин) не мог не чувствовать на каждом шагу своей интеллектуальной и моральной второсортности… он отталкивал меня теми чертами, которые составили впоследствии его силу на волне упадка: узостью интересов, эмпиризмом, психологической грубостью и особым цинизмом провинциала… По – настоящему Ленин узнал Сталина только после Октября. Он ценил его качества твердости и практического ума, состоящего на три четверти из хитрости. В то же время Ленин на каждом шагу наталкивался на невежество Сталина, крайнюю узость политического кругозора, на исключительную моральную грубость и неразборчивость. На пост генерального секретаря Сталин был выбран против воли Ленина, который мирился с этим, пока сам возглавлял партию».
Однако по сравнению с той обширной и практическими примерами иллюстрированной характеристикой, которую Хрущев дал Сталину как политику и человеку, характеристики Ленина и Троцкого – лишь бледные психологические эскизы. И это понятно: Ленин видел Сталина в эмбрионе, Троцкий – в отрочестве, а Хрущев – «во всем величии». Хрущев начал рисовать портрет Сталина, воздав должное пророчеству Ленина:
«В дополнение к великим заслугам В. И. Ленина, – говорит он, – …его необычайный ум выразился также и в том, что он вовремя заметил в Сталине ряд отрицательных качеств, которые позднее привели к весьма печальным последствиям… отрицательные черты Сталина, которые при жизни Ленина были только в зачаточном состоянии… все время неуклонно развивались и в последние годы его – жизни приобрели абсолютно нетерпимый характер».
В характеристике Сталина, даваемой Хрущевым, впервые нарисован более или менее точный морально – психологический облик Сталина как государственного деятеля и человека. Мы говорим «более или менее», потому что важнейшая часть такого облика – Сталин в быту, Сталин в семье, «частный Сталин» – вовсе отсутствует у Хрущева. Отсутствует у Хрущева и другая, на наш взгляд, органическая и ведущая черта сталинского характера – абсолютный морально – этический нигилизм в политике. Вероломство и подлость родили Сталина, вероломство и подлость сопутствовали его карьере, вероломство и подлость вызвали его гибель. Об этих качествах Сталина Хрущев рассказывает как об «ошибках», которые заставили учеников пересмотреть миф о величии Сталина только тогда, когда эти ученики сами оказались в опасности (когда едешь к Сталину «как друг… – не знаешь, куда попадешь после этого – домой или же в тюрьму», – Хрущев, со слов Булганина).
Вот это последнее обстоятельство заставляет относиться критически и к портрету Сталина, нарисованному Хрущевым. Хрущев сознательно умалчивает об этих качествах Сталина, когда речь идет о становлении сталинской диктатуры, но, вероятно, сгущает их, когда говорит о «последних годах жизни Сталина». Конечно, мы всегда были и остаемся самого высокого мнения об уголовных способностях Сталина. Никакие гиперболы Хрущева тут нас не удивят. Но обвинение Сталина в том, что он сам создал себе «культ» гениального (а это, по мнению Хрущева, главнейшая из ошибок Сталина), не может быть принято всерьез даже сталинскими врагами. Внешняя скромность Сталина всегда была поразительна. Он «делал рекламу», но не себе, не своей собственной личности, а Ленину, партии, ЦК и даже политическим ничтожествам из Политбюро, которые на гребне исторической волны оказались лишь по личной милости Сталина. Человек, который куда с большим основанием, чем Людовик XIV, мог сказать «государство – это я», в своих программных выступлениях не знал, не допускал не только малейшей «лирики», но даже местоимения «я». «Мы, советские люди», «наша партия», «наш ЦК», «наш великий учитель Ленин», – эти выражения советского жаргона введены в русский язык не Хрущевым, а Сталиным. Да, Сталин создавал «культ партии» и «культ Ленина», а сталинцы создали культ самого Сталина – безвкусно, настойчиво, всюду и везде, соревнуясь между собой в восхвалениях Сталина, а потом, исчерпав все доступные земные прилагательные, существительные, метафоры и эпитеты, члены Политбюро переходили к категориям космическим .
Словом, создали даже не просто «культ Сталина», а «культ бога Сталина». Хрущев признает все это вредным, но адреса «вредителей» не дает:
«…для марксизма – ленинизма является непозволительным и чуждым особо выделять какое-либо отдельное лицо, превращая его в сверхчеловека, наделенного сверхъестественными качествами, приближающими его к божеству… Вера в возможность существования такой личности, и, в особенности, такая вера по отношению к Сталину, культивировалась среди нас (курсив мой. – А. А. ) в течение многих лет».
Кто же культивировал? Сам Сталин и… кинорежиссеры, – таков общий вывод Хрущева, в высшей степени несостоятельный и нелогичный.
Постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 года меланхолично констатирует : «Восхваления по адресу Сталина вскружили ему голову»! Значит, в конечном счете, источник сталинских злодеяний не в самом Сталине, а в сталинском окружении, то есть в сталинской системе. Тольятти был прав, когда он указал своим соратникам па сталинизму из Кремля, что виноват не только Сталин, но и его ученики, которые внушали Сталину, что он «гений», «сверхчеловек», «божество». «Почему вы не умерили хотя бы пыл ваших восхвалений?» – упрекает их Тольятти. «Сам Сталин этого требовал», – гласит ответ Хрущева. Этот ответ может быть опровергнут документально, если эти документы имеют какую-нибудь цену в глазах «коллективного руководства».
Документ No I : Письмо Ксенофонтову.
«Ваше письмо и набросок статьи читал… Мои замечания: 1) Я против того, чтобы Вы называли себя «учеником Ленина и Сталина». У меня нет учеников. Называйте себя учеником Ленина, Вы имеете на это право… Но у Вас нет оснований называть себя учеником ученика Ленина. Это неверно, это лишне».
Документ No 2 :
«Я никогда не считал себя и не считаю безгрешным. Я никогда не скрывал не только своих ошибок, но и мимолетных колебаний».
Документ No 3 :
«16 февраля 1938 г. (в Детиздат). Я решительно против издания «Рассказов о детстве Сталина». Книжка изобилует массой фактических неверностей, искажений, преувеличений, незаслуженных восхвалений. Автора ввели в заблуждение охотники до сказок, брехуны (может быть, «добросовестные брехуны»), подхалимы. Жаль автора, но факт остается фактом. Но это не главное. Главное состоит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личности вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно. Теория «героев» и «толпы» есть не большевистская, а эсеровская теория. Герои делают народ, превращают его из толпы в народ – говорят эсеры. Народ делает героев – отвечают эсерам большевики. Книжка льет воду на мельницу эсеров, будет вредить нашему общему большевистскому делу. Советую сжечь книжку. И. Сталин».
Было бы, конечно, рискованно настаивать на том, что Сталин в этих случаях был абсолютно искренен. Но нынешний секретарь ЦК КПСС и лейб – биограф Сталина Поспелов («Краткая биография Сталина») еще в октябре 1953 года уверял партию в безусловной искренности Сталина . Теперь Поспелов, как секретарь ЦК по пропаганде, уверяет нас вместе с Хрущевым в безусловной неискренности Сталина, причем все это происходит после смерти последнего. Спрашивается, какой Поспелов клевещет на Сталина: Поспелов – автор доклада в Академии наук в октябре 1953 года или Поспелов – автор постановления 30 июня 1956 года? На этот наивный вопрос нельзя ждать серьезного ответа. Но важно следующее: если бы даже Сталин был неискренен, отвергая свой собственный культ, то члены Политбюро имели основание, даже прямое указание от самого Сталина «сбавить тон» и соблюсти меру. Но этого не случилось, и не случилось по весьма прозаическим причинам: во-первых, превознесение Сталина было непременным условием карьеры, во-вторых, оно же гарантировало и сохранение жизни (до поры до времени).
Изумительными по своему нравственному цинизму надо считать действия Сталина с его «Краткой биографией», о которых Хрущев доложил съезду. Желая окончательно похоронить вчерашнего бога перед его вернейшими фанатическими поклонниками, Хрущев продемонстрировал моральную низкопробность диктатора на примерах низости, которые больше всего и вернее всего могут возмутить чувство представителей так называемой «коммунистической этики».
«Скромность украшает большевика» – этот афоризм Сталина знал каждый коммунист. А тут Хрущев вдруг привел съезд в изумление: Сталин собственноручно писал о себе: «Сталин – гений!» Это действительно было ошибкой Сталина, которой Хрущев воспользовался. Сталин, не обеспечив себе путей отступления, единственный раз изменяет собственному закону: оставляет письменное свидетельство о своей мании величия. И оно теперь пригодилось неблагодарным ученикам. Что Хрущев взял при этом верный психологический прицел, зафиксировал и протоколист ЦК: только в двух местах стенографического отчета доклада Хрущева отмечены «волнение и возмущение в зале»; там, где речь ищет о расстреле старых большевиков и о «саморекламе» Сталина.
Наиболее скандальными документами «самокульта» Сталина Хрущев считает «Краткий курс истории ВКП(б)» и «Краткую биографию» Сталина. Примеры, приводимые Хрущевым в связи с этим, говорят, однако, о большем, чем просто о самовосхвалении диктатора. Они говорят не только о том, каким аморальным человеком был сам Сталин, но одновременно и о том, какого низкого мнения он был и о морали своих «соратников». Догола может раздеться человек лишь среди представителей своего пола. Сталин и Хрущев выли представителями одного «морального пола», но теперь Хрущев, стараясь прикрыться довольно прозрачным фиговым листком, выставляет нам напоказ своего бывшего владыку во всей его отвратительной политико-моральной наготе. Незачем ссылаться на все примеры, остановимся лишь на некоторых.
«Культ личности, – говорит Хрущев, – принял такие чудовищные размеры главным образом потому, что сам Сталин, применял все возможные методы, поддерживал прославление своей собственной личности… Одним из наиболее характерных примеров самопрославления Сталина и отсутствия у него самого элементарного чувства скромности может служить его «Краткая биография…». Эта книга представляет собою выражение самой отвратительной лести… Нет нужды приводить здесь примеры того отвратительного идолопоклонства, которыми полна эта книга. Достаточно указать, что все эти выражения были одобрены и отредактированы самим Сталиным, а некоторые даже дописаны его рукой на корректуре книги… Желал ли он умерить пыл тех льстецов, которые составляли его «Краткую биографию»? Нет! Он отмечал те самые места, в которых, по его мнению, восхваление его заслуг было недостаточным» (весь курсив в цитате мой. – А. А.).
Кто же были эти «льстецы»? На титульном листе книги (И. В. Сталин. Краткая биография. Москва, 1951 г.) вторами названы М. Б. Митин и П. Н. Поспелов. Кто же они такие? Митинг – член ЦК и член его комиссии по иностранным делам, Поспелов – секретарь ЦК КПСС, избранный на эту должность уже после смерти Сталина. Вот кто, оказывается, «льстецы», авторы «книги самой отвратительной лести». Выходит, что даже и эти авторы, основной профессией которых на протяжении всех этих тридцати лет было «отвратительное идолопоклонство», не справились со своей задачей, и поэтому Сталину пришлось превратить «биографию» в «автобиографию». Что же писал Сталин сам о себе? Хрущев приводит оригинал поправок, внесенных рукой Сталина:
«…Руководителем этого ядра (речь идет о нынешних учениках Сталина. – А. А.) и ведущей силой партии и государства был т. Сталин. Мастерски выполняя задачи вождя партии и государства и имея полную поддержку всего советского народа, Сталин, однако, не допускал в своей деятельности и тени самомнения, зазнайства, самолюбования».
Хрущев:
«Где и когда бывало, чтобы вождь так сам себя хвалил?» Сталин:
«Сталин достойный продолжатель дела Ленина, или, как говорят у нас в партии: Сталин – это Ленин сегодня». Хрущев:
«Вы видите, как хорошо это сказано, но не народом, а самим Сталиным». Сталин:
«Товарищ Сталин развил дальше передовую советскую военную науку… На разных этапах войны сталинский гений находил правильные решения, полностью учитывающие особенности обстановки… Сталинское военное искусство проявилось как в обороне, так и в наступлении. С гениальной проницательностью разгадывал товарищ Сталин планы врага и отражал их…» Хрущев:
«Так Сталин восхвалял себя как стратега. Кто делал все это? Сам Сталин, но не как стратег, а как автор – редактор… Таковы факты, товарищи. Следует, пожалуй, сказать, – позорные факты».
Дальше Хрущев переходит к разбору пресловутого «Краткого курса истории ВКП(б)». Хрущев подтверждает, что «Краткий курс» «был написан комиссией ЦК… книга была написана выделенной для этой работы группой авторов». В проекте «Краткой биографии» это обстоятельство было отражено так: «Комиссия ЦК ВКП(б) под руководством товарища Сталина и при его активнейшем личном участии разработала «Краткий курс истории ВКП(б)». «Но и эта фраза не удовлетворила Сталина; она была заменена следующей фразой в окончательном тексте «Краткой биографии»: «В 1938 году вышла в свет книга «История ВКП(б). Краткий курс», написанная товарищем Сталиным и одобренная комиссией ЦК ВКП(б)».
Сообщив, таким образом, как Сталин открыто совершил плагиат, Хрущев саркастически спрашивает:
«Нужно ли к этому еще что-либо добавить? Как видите, поразительная метаморфоза превратила труд, созданный группой людей, в книгу, написанную Сталиным».
Литературный агент Сталина во Франции, Анри Барбюс, когда-то писал: «Сталин – это человек с лицом рабочего, головой ученого и в шинели простого солдата». Политический соратник Сталина – Хрущев – снял эту «рабочую» маску с лица преступника, через весьма маленькую щель показал нам функцию его мыслительного аппарата и довольно грубо скинул с него мундир «генералиссимуса». В результате получился эскизный портрет давно нам знакомого лица: инквизитора, деспота, фарисея, маньяка и литературного воришки мелкого масштаба.

III. СТАЛИН И МАКИАВЕЛЛИ

Будущий биограф Сталина, если он захочет что-нибудь понять в действиях диктатора, должен приступить к своей работе только после того, как он основательно изучит три источника: «Государь» Макиавелли, философию Ницше и уголовный кодекс любого государства, даже советского.
Величайшее преимущество Сталина, как «политика нового типа», над другими политиками, в том числе и над коммунистическими, заключалось в том, что он был абсолютно свободен не только от человеческой морали, но даже и от того, что принято называть «идейным убеждением».
Характеристика Талейрана, которая дана князю советским академиком Е. Тарле в книге, написанной во вкусе советского диктатора, целиком может быть отнесена к Сталину :
«Что такое «убеждение» – князь Талейран знал только понаслышке, что такое «совесть» – ему тоже приходилось изредка слышать из рассказов окружающих, и он считал, что эти курьезные особенности человеческой натуры могут быть даже очень полезны, но не для того, у кого они есть, а для того, кому приходится иметь дело с их обладателем. «Бойтесь первого движения души, потому что оно, обыкновенно, самое благородное, – учил он молодых дипломатов, которым напоминал также, что «язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли».
Что эта характеристика может быть отнесена к Сталину, засвидетельствовал нам сам «теоретический и политический орган ЦК КПСС» – журнал «Коммунист» :
«В работе Сталина последовал разрыв теории с практикой. Во многих случаях он поступал прямо противоположно тому, что совершенно правильно говорил и писал».
В биографиях обоих деятелей тоже было много общего. По происхождению Сталин, конечно, был антиподом Талейрана – отец Сталина был простым сапожником, а Талейрана – разорившимся дворянином. Но поразительно сходны были условия, в которых протекали их юношеские годы, полного одиночества, одинакового воспитания (духовные семинарии) и даже одинакового физического недуга (болезнь оспой). Тарле выводил характер великого дипломата из этих социально – бытовых условий, но надо знать самого Тарле, чтобы быть уверенным, что говоря о Талейране и невольно думая о Сталине, он внутреннее восхищался гениальной мыслью Гегеля: «исторические события и герои повторяются дважды»!
Тарле был лейб – писателем Сталина, не в том смысле, конечно, что возводил «культ гениального» (в книге размером в 300 страниц о «буржуазной дипломатии» нет даже ни одной цитаты из Сталина, и это в 1948 году!), а в том, что только ему одному Сталин разрешил писать почти свободно на свои излюбленные темы: «Наполеон» и «Талейран». И Тарле писал, писал талантливо, метко и прямо как для портрета самого Сталина :
«То, как проходят первые годы нашей жизни, – влияет на всю жизнь, и если бы я раскрыл вам, как я провел всю свою юность, то вы бы меньше удивлялись очень многому во мне», – говорил Талейран одной из придворных дам императрицы Жозефины. Процитировав это признание своего героя, Тарле дает ему неподражаемую характеристику, в которой перед нами встает во всем величии именно Сталин: «Учился он не очень прилежно, но пятнадцати лет все же окончил колледж и перешел в духовную семинарию… Родители решили сделать его аббатом… Он не желал принимать духовное звание… Так окончилось отрочество и наступила молодость Талейрана. Он вступил на жизненную арену холодным, никому не верящим, никого не любящим скептиком. На себя, и только на себя, и притом не на свои физические силы, а исключительно на свою голову, возлагал юноша все свои надежды… Кругом были только чужие люди, начиная с наиболее чужих, то есть собственных родителей. А чужие люди – это конкуренты, враги, волки, если показать им свою слабость, но это послушные орудия, если уметь быть сильным, то есть быть умнее их. Такова была основная руководящая мысль, с которой Талейран вышел на жизненную дорогу».
Не знаю была ли она, действительно, у Талейрана, но у раннего Сталина ее можно было бы найти на самых ярких примерах. Это не входило в мою задачу. В этой работе я имел дело с уже сложившимся Сталиным. Однако вывод, сделанный Тарле о Талейране в юности и в старости, воистину просится в биографию Джугашвили – Сталина :
«Он начинал жизнь и с первых же шагов обнаружил те основные свойства, с которыми сошел в могилу. В 21 год он был в моральном отношении точь-в-точь таким, как в свои восемьдесят четыре года. Та же сухость души, черственность сердца, решительное равнодушие ко всему, что не имеет отношения к его личным интересам, тот же абсолютный, законченный аморализм, то же отношение к окружающим: дураков подчиняй и эксплуатируй, умных и сильных старайся сделать своими союзниками, но помни, что те и другие должны быть твоими орудиями, если ты в самом деле умнее их, – будь всегда с хищниками, а не с их жертвами, презирай неудачников, поклоняйся успеху!» Таков именно и был действительный Сталин. К этому же выводу фактически пришли сегодня и сталинцы, хотя объявить об этом осмелились лишь через три года после смерти диктатора, словно все еще боясь его воскресения.
Объявленный при жизни «корифеем всех наук», Сталин был и оставался недоучившимся семинаристом. Даже в области теории марксизма, в которой он сам «открывал» все новые и новые законы, он оставался самым посредственным дилетантом. Вся его мудрость заключалась в том, чтобы в нужное время продекламировать несколько цитат из Маркса, Энгельса и Ленина и, довольно искусно склеив их между собой, развернуть целую концепцию для весьма практической цели: для обоснования своего очередного преступления.
Но и это право он ревниво сохранял только за собой. «Ученики и соратники» имели право лишь комментировать самого учителя и превозносить его преступления, как величайшие благодеяния. Сейчас в этом они сами откровенно признаются.
Невероятно ограниченным был духовный багаж Сталина и в области русской литературы. В его литературных выступлениях ни разу не встречаются герои и примеры из гуманистической классической литературы (Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Тургенев, Толстой, даже Горький), но зато он неплохо знал классиков – «разоблачителей» (Гоголь, Щедрин).
Была одна наука, в которой его знания были серьезными и которой он не переставал интересоваться до конца жизни. Эта наука – история. По этому вопросу, кроме известных фактов из других источников, мы имеем и прямое «семейное» свидетельство. Так, в феврале 1955 года в беседе с Херстом, К. Смитом и Ч. Кленшом, дочь Сталина – Светлана – на вопрос этих корреспондентов, «читал ли Сталин легкую литературу, например, криминальные романы, чтобы развлечься», ответила: «Нет, к романам он не питал интереса. Он предпочитал произведения по истории, особенно по древней истории».
Однако его знания и по истории носили строго утилитарный характер. В этой истории его интересовало и увлекало как раз то, против чего он выступал в официальной исторической науке – биографии царей и императоров, завоеватели и диктаторов, вроде «Биографий» героев Плутарха, «Двенадцати цезарей» Светония и полководцев «Золотой орды».
Из русских царей его любимцем был Иван Грозный. Аракчеева он ругал на словах, но на деле восхищался им и учился у него («военные поселения» – колхозы). Все это нашло свое отражение даже в советской литературе и искусстве.
В порядке разоблачения Сталина журнал «Звезда», выпускаемый издательством «Правда», писал :
«Широкое распространение получил культ личности Сталина в книгах, где он воспевался, а простые люди сплошь и рядом изображались на заднем плане, лишь как фон. С культом личности связана и та апологетическая трактовка, которую в произведениях литературы и искусства иной раз получали русские цари, военные и государственные деятели прошлого. Дело дошло до того, что Ивана Грозного стали изображать не только как мудрого и прогрессивного государя, но и как справедливого человека, недостаточно даже сурового к своим врагам».
Особое пристрастие Сталин имел к великим полководцам и выдающимся дипломатам. Из полководцев его кумиром был Наполеон, из дипломатов – Талейран. Я рассказывал в другой книге, как Тарле был спасен из-под ареста второй раз (1936 г.) личным вмешательством: Сталина лишь потому, что он написал полюбившуюся Сталину книгу «Наполеон». В том же духе и с той же свободной обрисовкой характера своего героя Тарле написал и выше цитированную новую книгу «Талейран».
Сталин клялся и именем Ленина только до тех пор, пока не стал диктатором. Но в глубине души ненавидел его, не потому, что Ленин требовал его снятия, а потому, что Ленин был первым человеком, разгадавшим криминальное направление сталинского ума и характера («завещание» Ленина).
Своих «учеников и соратников» из «коллективного руководства» он презирал не из-за недостатка раболепства с их стороны, а именно из-за этого раболепства.
Богами у Сталина в области морали философии были два человека – Макиавелли и Ницше. Учение немецкого философа о «сверхчеловеке», чудотворном герое и о народе, как о навозе истории, теория Ницше, что ведущим принципом исторического бытия является «воля к власти» , во имя и ради достижения этой власти «будьте насильникам, корыстолюбцем, низкопоклонником, гордецом, и, смотря по обстоятельствам, даже совместите в себе все эти качества», – было в духе будущего Сталина.
Исследователи давно обратили внимание на родство тактики Ленина с Макиавелли. Однако руководством к действию макиавеллизм стал у Сталина. Б. Суварин – этот известный знаток СССР и лучший биограф Сталина – писал : «Комбинация хитрости и насилия, предложенная Макиавелли на пользу Государя, практикуется генеральным секретарем ежедневно».
В связи с этим Б. Суварин сослался на почти неизвестный «Диалог в аду между Макиавелли и Монтескье» (анонимная книга эмигранта Второй империи Мориса Жоли) .
Поистине поразительным является в этом «Диалоге» как раз то место, в котором пророчество писателя превзойдено лишь практикой Сталина.
Приведу его здесь, тем более, что после разоблачения Сталина сталинцами «Диалог» Жоли приобретает не только актуальность («культ Сталина»), но и значение классической характеристики советского диктатора. (Для большего подчеркивания отдельных тезисов я ввожу в текст нумерацию.)
«Тактик» Макиавелли учит в этом «Диалоге» «законника» Монтескье:
Отделить политику от морали.
Поставить силу и хитрость вместо закона.
Парализовать индивидуальную интеллигентность.
Вводить в заблуждение народ внешностью.
Соглашаться на свободу только под тяжестью террора.
Потакать национальным предрассудкам.
Держать в тайне от страны то, что происходит в мире, и от столицы, что происходит в провинции.
Превращать инструменты мысли в инструменты власти.
Безжалостно проводить экзекуции без суда и административные депортации.
Требовать бесконечной апологии для каждого своего действия.
Самому учить других истории своего правления.
Использовать полицию как фундамент режима.
Создавать преданных последователей, награждая их всякими лентами и безделушками.
Возводить культ узурпатора до степени религии.
Создавать пустоту вокруг себя, чтобы, таким образом, быть самому незаменимым.
Ослаблять общественное мнение, пока оно не погрузится в апатию.
Запечатлеть свое имя везде и всюду, так как капля воды точит гранит.
Пользоваться выгодой превращения людей в доносчиков.
Управлять обществом посредством его же пороков.
Говорить как можно меньше.
Говорить не то, что думаешь.
Изменить истинное значение слов.
Когда это нравоучение создавалось, будущий диктатор еще не родился, а он весь в этих тезисах. Нельзя ничего добавить, но и нельзя ничего выкинуть. Суварин привел этот «Диалог» в книге, написанной до войны. Коммунисты объявили ее клеветой на «гения» – коммунизма и «классика» марксизма. Кончилась война. Сталин достиг зенита своей власти и ко всем своим прочим титулам присовокупил чин «генералиссимуса» и оценку «гениальный полководец. Расширил коммунистический мир. Открыл ряд новых «законов» марксизма. Затмил собою славу Ленина к умер. Мировой коммунизм еще не снял глубокого траура, как на XX съезде КПСС взорвалась бомба: сталинцы буквально по всем пунктам подтвердили тезисы Жоли!
Но читал ли Сталин если не Жоли, то хотя бы Макиавелли? Суварин допускает, что, может быть, не читал. Так ли это? Прямых доказательств, конечно, нет, если доказательством не считать всей жизни и деятельности Сталина. Возможность его читать он, однако, имел. «Государь Макиавелли издавался в России до революции, по крайней мере, три раза («Государь и рассуждения на первые три книги Тита Ливия», перевод Н. Курочкина, СПб, 1869; «Монарх», перевод Ф. Затлера, СПб., 1896; «Князь», перевод С. Роговича, Москва, 1910).
Но книги Макиавелли выходили и в СССР: Н. Макиавелли, Сочинения, т. I. Москва – Ленинград, 1934 (в том числе и «Государь»); Н. Макиавелли. О военном искусстве. Воениздат, 1939.
Причем в предисловии Воениздата (изд – во Народного комиссариата обороны СССР) Макиавелли был объявлен «великим прогрессивным писателем», выступавшим против феодализма, папства и за объединение Италии под руководством «сильного государя или диктатора» . Совершенно невозможно допустить, чтобы «Государь» Макиавелли появился в государстве Сталина без его личного разрешения. Столь же невероятно, чтобы советский диктатор не поинтересовался «инструкциями», которые давал «прогрессист» Макиавелли итальянскому диктатору.
Лев Троцкий прямо утверждает , что Сталин – это «смесь на 1/3 Макиавелли плюс 2/3 Иуды».
Но какую эту «‘/з» мог взять Сталин у Макиавелли? Сами «инструкции» Макиавелли «Государю» дают ответ на этот вопрос (перевод вольный):
Прежде всего «для тех, кто при счастливом стечении обстоятельств из простых граждан стал государем, мало трудностей бывает в возвышении, но чрезвычайно много в сохранении власти» .
«Все вооруженные пророки побеждали, невооруженные – терпели поражение».
Характер людей варьируется – легче их убедить раз, но держать их в этом убеждении – трудно. Поэтому надо действовать так, чтобы тех, кто более уже не верит, заставить верить силой» .
«Необходимо обезопасить себя от врагов, приобрести друзей, побеждать силой или обманом, заставить народ верить или бояться, заставить солдат следовать за собой и почитать себя, уничтожать потенциальных врагов, вносить обновление в старые традиции… Уничтожать старую и создавать новую полицию…» .
«Кто думает, что новые благодеяния заставляют забывать старые оскорбления, глубоко ошибается» .
«Люди меньше боятся наносить оскорбления тому,чья власть основана на любви, чем тому, кто управляет посредством страха. Любовь к Государю основана на свободной воле людей, а страх – на воле Государя. Мудрый Государь должен опираться на то, что зависит от его собственной воли, а не на то, что зависит от воли других» .
«Имеются два метода борьбы – один, опираясь на закон, другой – действуя силой. Первый метод – метод людей. Второй метод – метод зверей. Государь должен уметь пользоваться обоими. Обязанный так действовать. Государь должен подражать и лисице и льву. Лев не может защитить себя от капкана, а лисица – от волков. Надо быть лисицей, чтобы предвидеть капкан, и львом, чтобы устрашить волков» .
«Умный рулевой не должен дорожить доверием к нему, если это вредит его интересам. Хорошо казаться великодушным, верным, гуманным, искренним, религиозный» .
«В действиях людей, особенно государей, цель оправдывает средства» .
«Государь, который боится собственного народа больше, чем иностранцев, – должен строить тюрьмы» .
«Не давай никакому государству быть уверенным, что ведется определенная (внешняя) политика, напротив, заставляй других думать, что все под сомнением» .
«Если ты видишь, что министр думает больше о себе, чем о тебе, то знай, что такой министр никогда не может быть хорошим» .
«Нет других путей избегать лести, как дать людям знать, что они не оскорбят тебя, если расскажут правду, но если кто-либо расскажет тебе эту правду, то ты потеряешь его уважение» .
«Умный Государь должен иметь Совет мудрых людей и дать им свободно говорить правду, но только о том, о чем их спрашивают, и ничего больше. Вне этого он не должен никого слушать, действовать обдуманно и быть твердым в своих решениях» .
«Государь должен собирать Совет, когда он хо чет, а не тогда, когда другие хотят, и решительно отводить непрошенные советы».
«Государь должен ставить много вопросов и быть терпеливым слушателем» .
«Только те меры безопасности хороши, надежны и длительны, которые зависят от тебя самого и от твоих собственных способностей» .
«Я определенно думаю, что лучше действовать решительно, чем осторожно. Счастье подобно женщине, и необходимо, если ты хочешь завладеть им, завоевать его силой».
Что можно сказать об этих «инструкциях» Макиавелли и практике Сталина? Только то, что уже утверждал член Французской Академии Брифо о Талейране. Когда после смерти Талейран, прибыв в ад, сделал первый визит дьяволу, то дьявол отблагодарил его в таких выражениях:
«Милейший, благодарю вас, но сознайтесь, что вы все-таки пошли несколько дальше моих инструкций».

IV. РАЗОБЛАЧЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКИХ ЛЕГЕНД О СТАЛИНЕ

Одним из основных идеологических оружий для восхождения Сталина к власти было создание ему пропагандным аппаратом новой биографии организатора партии, Октябрьской революции и побед в гражданской войне. В этой биографии в последних двух ролях – в роли организатора Октябрьской революции и побед в гражданской войне – Сталин даже превосходил Ленина. Ворошилов прямо писал:
«О Сталине – создателе Красной армии, ее вдохновителе и организаторе побед, авторе законов стратегии и тактики пролетарской революции – будут написаны многие тома… Только он, Сталин – непосредственный организатор и вождь пролетарской революции и ее вооруженной силы».
Все это, разумеется, писалось вопреки историческим документам самой большевистской партии. В собрании сочинений Ленина (т. XXI, изд. 3 – е) приведены протоколы заседаний ЦК партии большевиков от 10 и 16 октября 1917 года о подготовке октябрьского переворота и о центрах, созданных для руководства.
В протоколе заседания ЦК партии от 23 (10) октября 1917 года записано:
«Т. Дзержинский предлагает создать для политического руководства на ближайшее время Политическое бюро из семи членов ЦК… Затем ставится вопрос о создании Политбюро ЦК. Решено образовать бюро из семи человек (в протоколе приводится список не по алфавиту, а по важности лиц. – А. А.): Ленин, Зиновьев, Каменев, Троцкий, Сталин, Сокольников, Бубнов».
В протоколе ЦК партии от 29 (16) октября 1917 года сказано:
«ЦК организует военно-революционный центр в следующем составе (опять в протоколе список дан не по алфавиту, а по важности лиц. – А. А.): Свердлов, Сталин, Бубнов, Урицкий и Дзержинский. Этот центр входит в состав революционного Советского Комитета» .
Спрашивается, как сталинский ЦК мог сочинить легенду о Сталине как об организаторе Октябрьской революции вопреки этим документам? Это делалось весьма просто:
Первое, второе и третье издания «Собрания сочинений» Ленина, к которым приложены эти и им подобные исторические документы, были конфискованы: и запрещены, как «вредительские» издания. В постановлении ЦК от 14 ноября 1938 года в связи с выходом «Краткого курса» гак и говорится, что допущены «грубейшие политические ошибки вредительского характера в приложениях, примечаниях и комментариях к некоторым томам Сочинений Ленина . Многие статьи из собрания сочинений Ленина, которые не укладывались в рамки новой легенды, просто выключались и, соответственно, «Собрание сочинений» Ленина было переиздано четвертым изданием, под заглавием «Сочинения».
Место этих исторических документов заняли «свидетельства» – статьи Ворошилова, Молотов а, Кагановича, Берия, Микояна и других о роли Сталина в организации партии, революции и гражданской войны.
В 1938 году была сочинена новая история партии («Краткий курс», 1953, стр. 197), согласно которой не Ленин (не говоря уже о Троцком), а Сталин был руководителем Октябрьской революции. Но чтобы этой фальсификации придать некое историческое правдоподобие, в ней была ссылка на решение ЦК от 16 октября 1917 года. «Пятерка, избранная на этом заседании, выдавалась за «Партийный центр» по руководству восстанием, а Сталин ставился во главе этого центра. Теперь, конечно, эту фальсификацию признают сами сталинцы.
Член Военно-революционного Комитета при Петроградском Совете И. Флеровский и секретарь Бюро комиссаров того же Комитета С. Шульга, критикуя книгу Дыкова о «роли Военно-революционного Комитета в Октябрьской революции» (эта книга – пересказ «Краткого курса» по данному вопросу), пишут, в полном согласии с историческими фактами, что о том, что «этот центр должен быть возглавлен Сталиным, ни в каких документах ничего не говорится» (журнал «Вопросы истории», 1956, No 9, сентябрь, стр. 157).
Правда, авторы – свидетели и на этот раз не могут сказать всю правду – они ставят во главе этого центра Свердлова вместо Сталина, умалчивая, что группа была по решению ЦК передана в распоряжение председателя Петроградского Совета Троцкого.
О легенде, что Сталин был организатором победы в гражданской войне и что ему принадлежит решающая роль в разгроме Деникина, говорил Хрущев в своем «докладе» и призывал Ворошилова разрушить созданную им самим легенду. Но Ворошилов не проявил тут особого энтузиазма. Зато советские историки последовали призыву Хрущева.
В 1929 году в статье «Сталин и Красная Армия» (см. «Сталин и вооруженные силы СССР») Ворошилов впервые в советской печати огласил сенсационную новость: Деникин был разбит по личному стратегическому плану Сталина (Курск – Харьков – Донбасс), изложенному в письме Сталина к Ленину и утвержденному ЦК вопреки Троцкому. Троцкий в свое время документально разоблачил этот миф («Моя жизнь», часть II, «Сталинская историческая школа фальсификаторов»), но теперь и сталинцы признают собственную фальсификацию. Советский историк Н. Кузьмин, анализируя серию официальных документов ЦК 1919 года, приходит к выводу:
«Из приведенных выше фактов следует, что письмо Сталина к Ленину (о стратегическом плане. – А. А.) не было основополагающим документом при выработке ЦК партии осенью 1919 года нового плана борьбы против Деникина. Оно было написано тогда, когда новый план разгрома Деникина уже осуществлялся» .
Автор приводит и состав Революционного военного совета Республики, который был утвержден пленумом ЦК РКП (б) от 3 июня 1919 года для выработки и проведения этого плана – Троцкий (председатель), Склянский (заместитель), Гусев, Смилга, Рыков и главнокомандующий Сергей Каменев .
После всего этого понятна и жалоба советских историков на то, что
«стенографические отчеты и протоколы многих партийных съездов и конференций стали библиографической редкостью… До сих пор исследователям не выдавались многие важнейшие материалы, некоторые документы без достаточного основания засекречивались» .
Понятна также и жалоба журнала в отношении сочинений Ленина, когда он пишет:
«В четвертое издание Сочинений Ленина не вошло много работ, напечатанных в прежних изданиях и «Ленинских сборниках». Научный аппарат этого издания очень скуден. Примечания крайне лаконичны,..» .
Легенда о том, что Сталин, наряду с Лениным, был организатором большевистской партии, была впервые пущена в ход в 1935 году учеником Сталина – Л. Берия – а работе «К истории большевистских организаций в Закавказье. В последующем эта же легенда легла в основу «Краткого курса» и всей партийной историографии. После разоблачения Сталина советская историческая печать разоблачила и эту легенду.
Журнал «Вопросы истории» писал, что «культ Сталина вел к прямому извращению исторической правды» и что работа Берия была «построена на натяжках и прямых фальсификациях» .
Из этой же легенды вытекала «руководящая роль Сталина», которая ему приписывалась:
при создании и в работе большевистской газеты «Правда» (1912 г.);
при организации и направлении думской фракции большевиков в четвертой Государственной Думе (1912 г.).
Отныне и эта роль переходит от Сталина к Свердлову. Старый член партии, жена Свердлова – К. Свердлова-Новгородцева – свидетельствует:
«Газета «Правда» и думская социал-демократическая фракция стали передовыми бастионами партии… На Свердлова ЦК и возложил руководство «Правдой», он же должен был оказывать всемерную помощь большевикам – депутатам Государственной Думы» .
В подтверждение этого Свердлова приводит свидетельства большевиков – депутатов.
Но вот «Правда» была закрыта, а депутаты – большевики, голосовавшие против военных кредитов, были сосланы по суду в Сибирь. Главной фигурой на суде был фактический руководитель думской фракции и юридический руководитель «Правды» Л. Каменев.
Желая выгородить себя и депутатов, Каменев говорил на суде, что его партия против лозунга Ленина о поражении России в данной войне. Ленин, конечно, осуждал Каменева за такую защиту. Но по «Краткой биографии И. В. Сталина» выходило, что и Сталин осуждал такую позицию Каменева. В ней говорилось:
«…Сталин занимает ленинскую интернационалистскую позицию… выступает на собраниях ссыльных большевиков в селе Монастырском (Турухан – 1915), где клеймит позором трусливое и предательское поведение Каменева на суде над большевистской «пятеркой» – депутатами IV Государственной Думы» .
Но вот и этот миф разбивает Свердлова, присутствовавшая на этих собраниях. Свердлова рассказывает, что состоялось собрание ссыльных в том же Монастырском, где присутствовали члены ЦК Голощекин, Свердлов, Спандарян, Сталин, член ЦО Каменев, депутаты Петровский, Муранов и др. Обсуждался вопрос о поведении Каменева. Свердлова пишет:
«Кое-кто не склонен был слишком строго осуждать Каменева. Вовсе не выступал на собрании Сталин. Такая позиция ослабила остроту постановки вопроса. Резолюцию, по поручению собрания, должны были составить Свердлов и Сталин, однако Сталин тотчас после собрания уехал к себе, в Курейку, и участия в работе над резолюцией не принимал» .
Позиция Сталина оставалась антиленинской и после возвращения из ссылки в марте 1917 года, даже после «Апрельских тезисов» Ленина. Он шел вместе с Каменевым вплоть до VII конференции большевиков (24 апреля 1917 г.). «Апрельские тезисы» Ленина Сталин назвал простой «схемой» и критиковал их. Он стоял по – прежнему на позиции условной поддержки Временного правительства («постольку – поскольку»). Так как эта антиленинская позиция Сталина находила свое отражение в тогдашних протоколах ЦК, то их держали в строжайшем секрете до самого разоблачения Сталина. Теперь, используя эти протоколы, советский историк Бурджалов разоблачил и миф о том, что Сталин был рьяным пропагандистом ленинских «Апрельских тезисов». Сталин изменил Каменеву и присоединился к Ленину только на VII Всероссийской конференции, когда победа Ленина в партии оказалась всеобщей (см. «Вопросы истории», 1956, No 4, 8).
Однако в состав президиума этой конференции не был избран не только Каменев, но и Сталин. Туда были избраны Ленин, Зиновьев, Свердлов, Федоров, Муранов. Характерно, что журнал «Вопросы истории» отважился даже на некоторый объективизм, констатируя: «Зиновьев выступал на конференции против позиции Каменева; в речи по текущему моменту он защищал ленинскую линию» .
Интересно отметить, что о личных отрицательных качествах Сталина в партии было известно задолго не только до доклада Хрущева, но и до «завещания» Ленина. Вот факты: Свердлов пишет из Турухана к своей жене 27 июне 1914 года:
«Ты знаешь, дорогая, в каких гнусных условиях я был в Курейке. Товарищ, с которым мы были там, оказался в личных отношениях таким, что мы не разговаривала и не видались» .
В другом письме он пишет:
«Со своим товарищем мы не сошлись «характером» и почти не видимся, не ходим друг к другу» .
Редакция делает к этим письмам следующее примечание:
«Товарищ, с которым Свердлов был в Курейке и о котором он упоминает в настоящем письме и документе No 13 – И. В. Сталин» .
Но если письмо Свердлова все еще можно отнести к свидетельству лишь одного из членов ЦК, то этого никак нельзя сказать о следующем официальном документе Сталин, как только он вернулся из ссылки, постарался войти в состав Бюро ЦК большевиков в Петрограде. Однако Бюро выносит от 12 марта 1917 года такое решение:
«Относительно Сталина было доложено, что он состоял агентом ЦК в 1912 году и потому являлся бы желательным в бюро ЦК, но ввиду некоторых личных черт, присущих ему, Бюро ЦК высказалось в том смысле, чтобы пригласить его с совещательным голосом» .
Реабилитация Хрущевым имени Сталина положила на время конец дальнейшему разоблачению исторических легенд о Сталине. Журнал «Вопросы истории» – единственный печатный орган в СССР, который в духе хрущевского доклада на XX съезде приступил было к более или менее научно – объективной разработке истории КПСС, подвергся чисто сталинской ругани со стороны верховных пропагандистов. В журналах «Партийная жизнь» (No 14, 23), «В помощь политическому самообразованию» (1957, No 3), «Коммунист» (1957, No 4) появились редакционные статьи, в которых разоблачение исторических легенд о Сталине объявляется «сенсационным», «объективистским», «антинаучным».

V. РАЗВЕНЧАНИЕ СТАЛИНА КАК КЛАССИКА МАРКСИЗМА

Вторым важным оружием на пути восхождения Сталина к власти было объявление его классиком марксизма – ленинизма, продолжателем учения Маркса, Энгельса, Ленина и в теории и на практике. Для успеха в такой догматической партии, как коммунистическая, это было жизненно важным условием. Сам Сталин меньше всех верил в какие-либо догмы, в том числе и марксистские, но чтобы он мог по своему разумению и для своих практических целей «развивать» дальше марксизм – ленинизм, было важно, чтобы его признали единственным судьей в деле практической интерпретации марксизма – ленинизма. Так и было на протяжении почти четверти века. Поэтому вполне естественно, что развенчание Сталина как практика должно было означать развенчание его и как безгрешного «классика» марксизма. Теоретическое развенчание Сталина служило и для другой цели – если бы мертвый Сталин оставался и дальше таким непогрешимым авторитетом, каким он был при жизни, или какими являются Маркс и Ленин, то нельзя было бы экспериментировать, модернизировать сталинскую систему в плане «теоретических новшеств» или практических реформ. Первый пробный шар по критике сталинских догм был пущен в зал XX съезда Микояном («Экономические проблемы»). Психологическое впечатление этого выступления было потрясающее. Сталин грешен! Пробный шар должен был разведать реакцию верховного съезда сталинцев. Но какой парадокс! Люди, которые четверть века неистово кричали: «Сталин – отец, учитель, корифей, гений!», провожали Микояна «бурными, несмолкающими аплодисментами», как отмечала газета «Правда». Это и было рассчитанной увертюрой к жуткой трагедии страны, нарисованной в знаменитом докладе Хрущева. Из теоретических догм Сталина Хрущев раскритиковал только его концепцию о «врагах народа» и теорию классовой борьбы в период социализма. В дальнейшем партийная печать начала в общих статьях и в отдельных заметках критиковать уже книги Сталина. Журнал «Вопросы философии» посвятил работам Сталина и специальную передовую статью. Критиковались работы, которые ранее считались «вершиной» марксизма – ленинизма: «О диалектическом и историческом материализме», «Экономические проблемы социализма в СССР, «Марксизм и языкознание» .
Значение этой критики заключалось не в фактическом анализе ошибок Сталина (сама критика была показная, декларативная), а в принципе: впервые открыто начал? развенчивать Сталина и как классика марксизма. Критиковались:
Тезис Сталина: «о полном соответствии в социалистическом обществе производственных отношений характеру производительных сил» («О диалектическом и историческом материализме») .
«Экономические проблемы», которые толкали философов и экономистов в другую крайность – «видеть назревшие противоречия там, где их нет, начали говорить о необходимости слияния двух форм собственности».
Формула Сталина о роли надстройки в «марксизме и языкознании», «толкающая на упрощенство», «вытесняющая более точную, гибкую и диалектическую формулу Маркса о перевороте и «области надстройки».
«Формула Сталина об обострении классовой борьбы по мере продвижения социализма вперед. Между тем Ленин вовсе не давал такой формулы».
Развенчание Сталина как «классика» марксизма – явление прогрессивное для самих общественных наук в СССР. Со времени «Письма Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция» (1931 г.) в СССР фактически перестают существовать общественные науки даже в чисто марксистском аспекте. Каждое новое письмо Сталина объявлялось историческим, речь – эпохальной, а произведение – вершиной наук, пока дело не дошло до того, что философы, экономисты, историки существовали в СССР только по названию, и вся их «научная» продукция сводилась к созданию новой науки – к «цитатологии» из Сталина. В своей первой статье против Сталина газета «Правда» лишь констатировала фактическое положение, когда писала следующее:
«Большой ущерб нанес культ личности в области идеологической работы. Если взять работы по философии, политической экономии, истории и по другим общественным наукам… то многие из них (точнее было бы сказать: «абсолютно все». – А. А.) представляют набор цитат из произведений Сталина и его восхваления…
328Там же, стр. 4.
329Там же, стр. 6.
330Там же, стр. 5.
Считалось, что развивать, двигать вперед теорию, высказывать что-либо оригинальное и новое может только один человек – Сталин, а все остальные должны популяризовать высказанные им мысли, перелагать данные им формулировки» .
Это горькое признание «Правды» не без энтузиазма подхватил журнал «Вопросы истории», который, в свою очередь, писал:
«Создались порочные представления, будто разрабатывать и двигать вперед теорию может только Сталин. Каждое слово, сказанное им, объявлялось научным открытием, вершиной марксизма – ленинизма, непререкаемой истиной… Это способствовало широкому распространению начетничества, догматизма и цитатничества. В науке появились равнодушные и безынициативные люди, не умеющие и не желающие самостоятельно мыслить» .
Вполне естественно, что в таких условиях не могло быть и речи не только о существовании общественных наук, пусть даже марксистских, но и о малейшем проблеске самостоятельной мысли в области той или иной науки. Если это и случалось иной раз, то люди, так называемые ученые, начинали друг друга бомбардировать цитатами из Сталина, пока сам Сталин не объяснял, какую из своих цитат он считает теперь искомой истиной (вспомним хотя бы дискуссию по философии до войны, дискуссию по языкознанию и политэкономии после войны).
Вот этот, по словам самого же Сталина, «аракчеевский режим в науке» и привел к ликвидации в СССР общественных наук, к полной стагнации теоретической мысли. Журнал «Вопросы истории» сформулировал тот же вывод, но в несколько мягкой форме: «Атмосфера культа личности, – писал журнал, – вела к консерватизму и застою в науке. У нас имеются люди, которые боятся всякого нового слова и не желают расстаться с привычными взглядами» .
Период с XX съезда (февраль 1956 г.) и до октября 1956 года был периодом переоценки сталинского наследства в общественных науках, литературе и искусстве. Этот период характеризуется явно выраженными противоположными тенденциями: с одной стороны, коллективное руководство старается продолжать курс на десталинизацию, но десталинизацию, контролируемую сверху; с другой, – массы, даже партийные массы, научные и творческие кадры, поняв развенчание Сталина, как провозглашение научной и творческой свободы, начинают переходить намеченные сверху «контрольные границы» и критиковать не столько Сталина, сколько сталинскую систему. В Кремле с самого начала {а не после польских и венгерских событий, как принято думать) понимали, что вторая тенденция смертельно опасна для режима, и поэтому Хрущев еще в своем «закрытом докладе» указывал на необходимость осторожного развенчания Сталина в рамках системы. Буквально через неделю после своей первой статьи против Сталина «Правда» выступила со второй статьей (5 апреля 1956 г.). В ней ударение уже делалось на борьбу против «демагогов» и «гнилых элементов», которые «под видом борьбы против культа личности Сталина критикуют линию партии».
С таким же предупреждением выступили журналы «Коммунист» и «Партийная жизнь». Последний писал уже в марте 1956 года:
«На некоторых собраниях имелись случаи демагогических выступлений… было бы политической слепотой не видеть того, что отдельные гнилые элементы под видом осуждения культа личности пытаются поставить под сомнение правильность политики партии, и, по сути дела, перепевают избитые клеветнические измышления зарубежной реакционной пропаганды» .
Партийное руководство увидело, что диалог с народом в отношении критики Сталина, даже в области теории, – вещь опасная, что трудно провести какую-то демаркационную линию между Лениным и Сталиным, между Сталиным и сталинской системой, что трудно, да и невозможно, указать точные страницы и пункты, в которых Сталина можно критиковать, не критикуя идеологии режима. Поэтому Хрущев, особенно в свете кризиса в Восточной Европе, внес «ясность» в дискуссии вокруг Сталина , заявив, что Сталин был и остается выдающимся «марксистом – ленинцем» и идеалом коммуниста.
После речей Хрущева в канун нового, 1957, года и 8 января в защиту имени Сталина уже перестала быть «модной» критика «ошибок» Сталина в области теории, но это не означает, что такая критика вообще прекратилась и что его ошибки амнистированы.
В связи с этим надо отметить, что Хрущев, конечно, ничего принципиально нового в вышеуказанных речах не говорил, что расходилось бы, как это бессознательно полагают, с политической оценкой, данной Хрущевым Сталину в его «закрытом докладе» от 25 февраля 1956 года.
В самом деле, как начал и окончил свой доклад Хрущев? Вот начало его речи:
«Целью настоящего доклада не является тщательная оценка жизни и деятельности Сталина. О заслугах Сталина при его жизни уже было написано достаточное количество книг, брошюр и работ. Роль Сталина в подготовке и осуществлении Великой Октябрьской Социалистической революции, в гражданской войне и в борьбе за построение социализма в нашей стране известна во всем мире» .
А вот и конец:
«Однако в прошлом у Сталина несомненно были большие заслуги перед партией, перед рабочим классом и перед международным рабочим движением…»
Другое дело, конечно, что ни начало, ни конец доклада Хрущева не вязались с тем списком чудовищных преступлений Сталина даже против собственной партии, который он докладывал съезду, но в этом начале и конце уже содержались нынешние оценки Хрущева о Сталине. Но, как выше указывалось, публичная реабилитация имени Сталина Хрущевым не означала в глазах коллективного руководства амнистии так называемых «ошибок» Сталина.
К этим «ошибкам» журнал «Коммунист» вновь вернулся уже в феврале 1957 года, разбирая вопрос о том, были ли правильны постановления ЦК 1946 – 1948 годов в области литературы и искусства («ждановщина»). Писатели, художники и композиторы особенно резко критиковали многие из установок этих постановлений как «последствия культа личности» и голого администрирования в области художественного творчества. Разумеется, ЦК не мог согласиться с такой критикой, особенно после польского и венгерского опыта. Но ЦК не мог и полностью настаивать на них даже после этих событий. Слишком уже велико было давление самих писателей, слишком уже ярка была сталинская печать на этих постановлениях. В статье «Коммуниста говорится:
«Ленинские принципы руководства в области литературы и искусства как раз и направлены против какой-либо «опеки», против вмешательства в процесс художественного творчества. Разумеется, последствия культа личности не могли не отразиться на литературе и искусстве. В период, культа личности Сталина были и элементы (!) администрирования, и необоснованной резкой критики, и т. п… Перегибы перегибами, однако основное направление… состояла в осуществлении марксистско-ленинских принципов…»
Но редакция «Коммуниста» хорошо знает, что труден возврат к ждановщине сталинщине в литературе… отсюда ряд оговорок и отступлений от названных постановлений. Журнал пишет:
«Но марксизм – ленинизм требует конкретного исторического подхода ко всякому явлению, в том числе и к различным партийным документам, принятым в определенной исторической обстановке. Было бы грубейшим формализмом, начетничеством применять каждую букву этих постановлений к новой обстановке, к новым условиям… некоторые их положения устарели, некоторые нуждаются в уточнениях» .
К числу неправильных положений журнал относит:
идеализацию Ивана Грозного в постановлении ЦК о фильме «Большая жизнь»;
неправильную характеристику чеченцев и ингушей в постановлении ЦК об опере «Великая дружба» Мурадели (все это было связано с известным явлением культа личности – пишет журнал);
неправильную и резкую характеристику выдающихся советских композиторов (Шостакович, Прокофьев, Хачатурян, Шебалин и др.);
«Что же касается, – продолжает журнал, – таких административных мер в постановлениях ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград», как запрещение печатать Зощенко, Ахматову и «им подобных», то эти меры были сняты самой жизнью» .
В новом журнале ЦК «В помощь политическому самообразованию» уже расшифрована стыдливая формула, широко пущенная после развенчания Сталина, – формула «марксизм – ленинизм». Формула «марксизм – ленинизм» отныне означает:
«Наши великие учителя – Маркс – Энгельс – Ленин» . Выключенный из этой семьи Сталин, однако, был «предан марксизму – ленинизму», боролся за теорию и практику коммунизма, но журнал оговаривает:
«Мы знаем также и те серьезные ошибки, которые он допустил в последний период своей жизни, и которые наша партия успешно преодолевает» .
В том же номере журнала помещена критическая статья о работе Сталина «Марксизм и языкознание» . Такой же критике подвергается и «военный гений» Сталина. «Красная звезда» 6 марта 1957 года в статье, посвященной «ленинскому военному гению», не только не нашла у Сталина никаких заслуг, а подвергла критике так называемое сталинское учение о «постоянно действующих военных факторах» .
В общей оценке «заслуг» и «ошибок» Сталина в области теории все еще нет единой линии, существует несвойственный «генеральной линии» разнобой, который, очевидно, отражает разнобой во мнениях по данному вопросу в самом коллективном руководстве.
Общий итог критики «теоретических трудов» Сталина сводится к следующему: Сталин отныне не классик марксизма – ленинизма, а лишь марксист – ленинец, выдающийся, но и ошибающийся.

VI. ВОЗВРАТ К СТАЛИНУ

Кардинальное внутреннее противоречие в разоблачении культа и преступлений Сталина заключалось в том, что 1) в области практики – сталинские методы террористического правления объявлялись незаконными, антипартийными, тогда как без них нельзя управлять режимом диктатуры и им, только им, коммунизм обязан своим существованием и в СССР и в сателлитах; 2) в области теории – сталинскому теоретическому наследству, особенно его теории о классовой борьбе в период социализма и его концепции о «врагах народа», объявлялась война, как антиленинской и антипартийной теории, тогда как по этой части Сталин был просто незаменим в деле обоснования текущей коммунистической практики теоретическими догмами; 3) в области морали – сталинское вероломство, подозрительность и двуличие выдавались за личные качества диктатора, тогда как эти качества и составляют тот «моральный кодекс», которым органически пронизана вся философия господствующей системы.
Сталинские диадохи совершили ошибку, решив противопоставить сталинскую систему самому Сталину, присвоив себе, как указывал Тольятти, все достижения системы, объявив Сталина ответственным за ее чудовищные преступления. Такой поступок людей из Кремля и их объяснения о культе личности тот же Тольятти объявил немарксистскими. Тольятти, несомненно, прав. Ведь это Маркс писал в предисловии к «Капиталу»:
«С моей точки зрения, меньше чем с какой бы то ни было другой, отдельное лицо можно считать ответственным за условия, продуктом которых в социальном смысле оно остается, как бы ни возвышалось оно над ними субъективно» .
Последствия ошибки Кремля сказались очень скоро: 1) в идеологическом кризисе в мировом коммунистическом движении; 2) в политическом кризисе в странах – сателлитах; 3) в психологическом кризисе в самом СССР. Источник всех кризисов один: развенчание и разоблачение Сталина: Сталина – творца системы, Сталина – образца правителя.
Однако разоблачение и развенчание Сталина не было единственным источником идеологического кризиса в самом мировом коммунистическом движении.
Хрущев огласил в своем открытом докладе ревизию ряда догматических и тактических положений коммунизма применительно к новым условиям в международной жизни. То была, однако, ревизия Ленина, а не Сталина. Нетрудно в этом убедиться, если сопоставить то, что говорил Хрущев, с тем, что составляет основы ленинизма. Хрущев заявил на XX съезде:
1. В свободных странах коммунисты могут приходить к власти и парламентским путем.
Сам парламент при его коммунистическом большинстве превратится «из органа буржуазной демократии в орудие действительной народной воли».
То, что мы будто бы признаем единственным путем преобразования общества насилие и гражданскую войну – не соответствует действительности.
4. Фатальной неизбежности войны нет .
Тактическая цель этих новых «открытий» в ленинизме была ясна: 1) войти в «единый фронт» с социалистами, чтобы легче завладеть мировым рабочим движением изнутри; 2) успокоить страны – сателлиты; 3) теоретически обосновать «сосуществование» для проникновения в тыл свободного мира (политически, экономически и идеологически).
Однако эти «открытия» в области «дальнейшего развития марксизма – ленинизма», не дав Кремлю каких-либо выгод, усугубили кризис в мировом коммунизме, вызванный разоблачением Сталина. Усугубили потому, что новые тактические приемы Кремля находились в кричащем противоречии со старыми стратегическими установками Ленина. Вспомним отправные пункты Ленина на этот счет:
1.Ленин о тактике большевизма:
«Эта тактика оправдалась громадным успехом, ибо большевизм стал мировым большевизмом… Большевизм популяризовал на весь мир идею «диктатуры пролетариата», перевел сначала эти слова с латинского на русский, а потом на все языки мира… Массам пролетариев всех стран с каждым днем становится яснее… что большевизм годится как образец тактики для всех» .
2. Ленин о разных формах социализма:
«В России диктатура пролетариата неизбежно должна отличаться некоторыми особенностями… Но основные силы – в России те же, как и в любой капиталистической стране, так что эти особенности могут касаться только не самого главного» .
3. Ленин о парламентаризме:
«Коммунизм отрицает парламентаризм, как форму будущего общества… он отрицает возможность длительного завоевания парламентов: он ставит своей целью разрушение парламентаризма. Поэтому речь может идти лишь об использовании буржуазных государственных учреждений с целью их разрушения. В этом и только в этом смысле можно ставить вопрос… Коммунистические партии идут в эти учреждения не для того, чтобы вести там органическую работу, а для того, чтобы из парламента помочь массам взорвать путем выступления государственную машину буржуазии и сам парламент изнутри» .
4. Ленин о «сосуществовании»:
«Мы живем не только в государстве, но и в системе государств, и существование советской республики рядам с империалистическими государствами продолжительное время немыслимо. В конце концов, либо одно, либо другое победит. А пока этот конец наступит, ряд самых ужасных столкновений между советской республикой и буржуазными государствами неизбежен» .
5. Ленин о форме власти:
«Республика советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов является не только формой более высокого типа демократических учреждений, но и единственной формой» .
Кризис коммунизма принял прямо – таки катастрофический характер, когда Кремль признал «национал – коммунизм» Тито правомерной формой интернационального коммунизма в национальном масштабе. По своей правовой системе коммунизм Тито ничем не отличается от ленинской системы, но Тито внес в нее совершенно новый элемент – национальный динамизм.
Интернационализм Ленина переродился в руках Сталина в самое голое и неприкрытое господство советского шовинизма над его сателлитами. Национал – коммунизм Тито и был реакцией на этот шовинизм. И Тито победил Сталина не в качестве коммуниста, а как националист. Национальная идея оказалась сильнее коммунистической доктрины даже в руках коммуниста. Это было серьезное предупреждение для коммунистической империи во главе с СССР. Сталин правильно видел в этом роковой прецедент для судьбы всего коммунизма. Воздерживаясь до поры до времени от вооруженной ликвидации титоизма, Сталин, однако, поспешил объявить режим Тито «фашистским режимом», чтобы считать прецедент несуществующим. Тем временем началась ликвидация потенциальных титоистов в других странах «народной демократии». Но смерть помешала ему довести это дело до конца, а его незадачливые наследники в двух декларациях – Белградской 1955 года и Московской 1956 года – узаконили национал – коммунизм как правомерную форму коммунизма вообще. Вот тогда прецедент Тито родил школу: началось брожение за «свой путь» социализма почти во всех странах – сателлитах, в Китае и даже в коммунистических партиях свободного мира. Началось движение за децентрализацию коммунистического абсолютизма, которая явно направлена на создание трех центров коммунизма: Москва – Белград – Пекин. Сила советского коммунизма до сих пор заключалась в том, что советский путь коммунистической революции признавался единственно правильным, советская формула «диктатуры пролетариата» – универсальной, «тактика большевизма – образцом для всех», а Москва – единым верховным центром. Развенчание Сталина и политическая переориентировка о «формах, методах и путях» коммунизма на XX съезде нанесли тягчайший удар всей этой концепции. Логическим следствием этого было появление стольких «путей» к социализму, сколько существует в мире коммунистических партий.
Если для Кремля «теория о разных путях» должна была служить наиболее эластичным тактическим средством сохранения собственного господства, то некоторые коммунистические партии за границей увидели в ней искомую формулу «самоопределения». Даже ортодоксально – сталинская партия коммунистов в Италии стала говорить об «итальянском» пути к социализму. Китай пошел еще дальше, развив именно после разоблачения Сталина не только собственный путь, но и собственную доктрину о его методах. Пока что успешная попытка Гомулки и трагический опыт Имре Надя тоже были актами того же процесса. Когда развитие процесса далеко зашло в этом направлении, наследники Сталина очнулись и пошли на то, на что не шел даже Сталин: коммунистическое правительство Булганина объявило войну коммунистическому правительству Надя. Польша была спасена (на время) исключительной ловкостью Гомулки, редким единодушием польского народа и вероятными разногласиями в Кремле.
Вывод из этих событий оказался весьма многозначащим а исторической перспективе: войны возможны и между коммунистическими государствами, как войны империалистические со стороны великих держав (СССР) и войны национально – освободительные со стороны малых держав (Венгрия, потенциально – Польша и Югославия).
Польско-венгерские события, резко усилившие оппозиционное брожение и в самом СССР, привели к временному усилению позиции сталинского крыла в руководстве партии. Неоленинцы, напуганные этим событием не меньше, чем ортодоксальные сталинцы, да еще выданные неосторожным заявлением Тито о наличии сталинцев и несталинцев в коллективном руководстве (речь маршала Тито в Пуле, 11 ноября 1956 г.), и главное, чтобы сохранить свое нынешнее положение, пошли на компромисс: на пересмотр установок XX съезда по внешнеполитическим вопросам, на реабилитацию имени Сталина, на ухудшение отношений с Тито, на подчеркнутое ухаживание за странами – сателлитами с острием против Тито, на новую напряженность международных отношений. Одно из главных «открытий» Хрущева о том, что иностранные коммунисты могут прийти к власти и мирным парламентским путем, было пересмотрено еще до польско-венгерских событий. Один из редакторов «Коммуниста», Соболев, в сентябре 1956 года дал такое разъяснение по данному вопросу:
«Что значит мирным? Слово «мирный» некоторые поняли как отказ от всякой борьбы, от всякого насилия, как чисто эволюционное развитие без революционной ломки старых устоев жизни… Это глубокое заблуждение» .
После польско-венгерских событий пересмотрели (правда, молчаливо и без ссылок на XX съезд) и три других главных «открытия» Хрущева на этом съезде:
о классовой борьбе в период социализма,
о разных путях к социализму,
о характере мирного сосуществования.
Как известно, основным теоретическим грехом Сталина «постановление ЦК КПСС о культе личности» от 30 июня 1956 года считало теорию Сталина о классовой борьбе в период социализма. В этом постановлении сказано:
«…большой вред делу социалистического строительства, развитию демократии внутри партии и государства нанесла ошибочная формула Сталина, что будто бы по мере продвижения Советского Союза к социализму классовая борьба будет все более и более обостряться… На практике эта ошибочная формула служила к обоснованию грубейших нарушений социалистической законности и массовых репрессий» .
Теперь журнал ЦК КПСС «Партийная жизнь» выставляет противоположный тезис:
«События в Венгрии показали, что строительство социализма невозможно без классовой борьбы, без беспощадного подавления свергнутых эксплуататорских классов… Тем самым еще и еще раз подтверждаются основные положения марксизма – ленинизма» .
Таково же утверждение редакционной статьи журнала «Коммунист». «Коммунист» пишет:
«Жизнь показала, что социализм рождается из реальной действительности, из острейшей классовой борьбы» . Конечно, большевики – большие «диалектики» (говорят не то, что думают и не думают то, что говорят), но все-таки нужна была венгерская революция, чтобы Кремль открыто реабилитировал не только «ошибочную формулу» Сталина, но и теорию Ленина о «диктатуре пролетариата». Что касается разных путей к социализму, то тут Кремль без всяких философствований восстановил Ленина в своих правах как учителя единого пути. В статье против маршала Тито газета «Правда» прямо заявила:
«Творческое разнообразие на едином пути социалистического развития определяется в различных странах конкретными, объективными условиями» .
Если говорить о «сосуществовании», то Шепилов дал ему такое новое толкование, которое вполне укладывается в рамки классического ленинизма. Оно гласит: «Мирное сосуществование есть борьба – борьба политическая, борьба экономическая, борьба идеологическая» . Такое толкование есть нечто большее, чем холодная война: борьба политическая включает в себя борьбу классовую вплоть до ее высших форм – до восстаний и гражданских войн; борьба экономическая – это открытый курс на экономическую экспансию вовне; борьба идеологическая – ставка на внутреннее разложение свободных народов и на торжество коммунистической идеологии во всем мире.
Но значит ли все вышесказанное, что вообще нет «сталинизма», как специфического явления и новой главы коммунизма? Нет, конечно. Его, правда, нет как социологического или философского этапа в коммунизме, но он есть как практическая интерпретация теории коммунизма. В этом смысле сталинизм – наиболее всеобъемлющее и наиболее последовательное применение ленинских теоретических принципов «диктатуры пролетариата» в области государственного управления, экономической политики и идеологической жизни. Сталинизм – идеологическая система и практическое руководство сохранения и расширения абсолютной власти. Захватить власть – дело относительна легкое, но сохранить и удержать ее – дело гораздо более трудное, – говорил Ленин. Первую и легкую задачу разрешил Ленин, вторую и трудную – Сталин. Поэтому все, что Сталин внес от себя в коммунизм, исходит не из умозрительных обобщений в области абстрактной теории., а из практических потребностей диктаторского режима.
Сюда как раз и относятся теоретические по видимости, но практические по сути дела «новшества» Сталина:
Теория о строительстве социализма в одной стране.
Теория о сплошной коллективизации и ликвидации кулачества (завершение узурпации политической свободы крестьянства узурпацией его экономической свободы).
Теория о преимущественном развитии тяжелой промышленности (для развития военно-стратегической промышленности).
Теория об обострении классовой борьбы в условиях социалистического общества (для оправдания массового террора).
Теория о сохранении и усилении государства при социализме и при коммунизме (для оправдания абсолютизации государственной власти, роста и усиления полиции, централизованной бюрократии, армии, концлагерей и т. д.).
Теория о революционной бдительности и капиталистическом окружении (для оправдания чекистского шпионажа внутри и вне страны, для перманентных чисток).
Теория о «социалистических» и «буржуазных» – нациях (для культивирования ненависти против свободных наций) и т. д. и т. д.
Это перечисление можно было бы продолжить, но и этих «теорий» Сталина достаточно, чтобы видеть, что спецификум сталинизма сугубо утилитарен: все его теоретические построения адресованы не в будущее «царство коммунизма», а в настоящее время. Они ищут не путей к коммунизму как к гармоническому общежитию людей, а ищут путей, методов и форм к увековечению «статус-кво»: режима диктатуры.
Если сейчас коллективное руководство утверждает, что хотя Сталин и не числится более в основоположниках марксизма, но что он был и остается «выдающимся марксистом – ленинцем», то оно само распространяет уголовную практику Сталина на свое собственное мировоззрение, и тем самым признает, что уголовные преступления Сталина происходили в рамках и на почве марксизма – ленинизма. Хотя такая постановка вопроса и не лишена своей внутренней логики, но трудно в этом видеть политическую целесообразность со стороны столь целеустремленных людей. Правда, расчет Кремля был ясен – атаки на Сталина превращаются объективно в атаки на режим. Чтобы предупредить их, Кремль ударяется в другую крайность – пытается реабилитировать имя Сталина. Но это было и остается расчетом наивным: доклад Хрущева войдет в историю как жестокий приговор целой эпохе, а реплика Хрущева в китайском посольстве о Сталине – как свидетельство политической незадачливости наследников Сталина.
Однако реабилитирован ли этой репликой Хрущева Сталин хотя бы в глазах коммунистов, и достиг ли Кремль тем самым своей цели? Ни в какой мере. Как раз коммунизм не признает пророков половинчатых, грешных, с изъянами и ошибками. Поскольку Хрущевы реабилитацию Сталина все еще сопровождают оговорками об ошибках Сталина, Сталин безвозвратно погиб для коммунизма, как знамя, символ и авторитет.
Означает ли реабилитация Сталина возврат к сталинизму в СССР? На этот вопрос не так просто ответить, как это кажется на первый взгляд. Все внешние, поверхностные явления не должны нас уводить в сторону от существа дела. К тому же, если говорить о возврате, то надо ясно себе представить, в чем же тогда заключался отход от Сталина. Выше уже указывалось, что в области догматики XX съезд провозгласил не отход от Сталина, а отход в определенных пунктах от Ленина. Поэтому возврат к старым тезисам по вопросам о тактике и стратегии революции был, собственно, возвратом не к Сталину, а к Ленину.
В чем же тогда был отход от Сталина?
В том, что:
1.Осуждался культ личности Сталина и восстанавливался культ личности Ленина (в принципе культ, как таковой, не осуждался).
2.Объявлялся принцип коллективной диктатуры в партии и государстве вместо единоличной (в принципе диктатура осталась).
3.Осуждалась террористическая практика Сталина против партолигархии (в принципе террор против народа не осуждался).
Осуждалось перемещение власти Сталиным от партаппарата к полицейскому аппарату (в принципе полицейская система не осуждалась).
Осуждалась чрезмерная централизация бюрократического аппарата государственного управления.
Осуждалась сталинская национальная политика по уничтожению малых народов.
Объявлялась война сталинскому теоретическому наследству по определенным вопросам.
Осуждалось грубое вмешательство Сталина во внутренние дела коммунистических партий стран «народных демократий» (Югославия).
Отсюда ставилась задача исправления или ликвидации этих последствий так называемого «культа личности. Выполнение этой задачи мыслилось как контролируемая десталинизация.
Из всех этих перечисленных пунктов только по последним двум пунктам мы можем говорить о частичном пересмотре курса XX съезда. А по всем остальным – о продолжающейся десталинизации на практике.
Вынужденное обстоятельствами реабилитировать Сталина, коллективное руководство не отступило и не отступает от намеченного курса по ликвидации «последствий культа личности».

VII. «ПРОСВЕЩЕННЫЙ СТАЛИНИЗМ»

События, последовавшие за разоблачением Сталина, явились грозным предупреждением, что калькулированная десталинизация начинает выходить из-под контроля Кремля. Оптимистические расчеты – разрядить путем разоблачения Сталина внутреннюю и внешнюю атмосферу – оказались ошибочными.
Отсюда Кремль очутился как бы в заколдованном кругу: полный возврат к Сталину был невозможен уже психологически, а продолжение курса на десталинизацию угрожало серьезными потрясениями самой системы.
На Западе придавали термину «десталинизация» то значение, которое ему никогда не придавали люди из Кремля. На Западе под десталинизацией подразумевали постепенный отход от существующей в СССР системы. Руководители КПСС под десталинизацией (этого термина они, конечно, не употребляют, а говорят о «ликвидации последствий культа личности Сталина») подразумевали:
1. Развенчание славы и имени Сталина как классика марксизма, чтобы иметь свободу действий как в догмах, так и на практике.
2. Пересмотр практики правления Сталина, чтобы поставить партию над полицией.
3. Создание психологических и политических предпосылок, чтобы приступить к проведению совершенно неизбежных и вынужденных реформ сверху как в экономическом, так и в административном управлениях.
Если у Кремля были планы для серьезных изменений в рамках сложившейся системы, то надо было развенчать Сталина как классика марксизма, что только и создавало необходимую предпосылку для обоснования новых мероприятий.
Тот политический, хозяйственный и идеологический тупик, до которого Сталин довел страну накануне своей смерти и из которого он собирался выйти при помощи новой «Великой чистки» и внешних авантюр, Кремль назвал «последствиями культа личности» и сосредоточил свое внимание на их ликвидации.
В самом деле, как этот вопрос был поставлен в решении XX съезда?
По известному нам «закрытому докладу» Хрущева XX съезд принял следующую короткую резолюцию:
«Заслушав доклад тов. Хрущева Н. С. о культе личности и его последствиях, XX съезд КПСС одобряет положения доклада ЦК и поручает ЦК КПСС последовательно осуществлять мероприятия, обеспечивающие полное преодоление чуждого марксизму – ленинизму культа личности, ликвидацию его последствий во всех областях партийной, государственной и идеологической работы (курсив мой. – А. А.), строгое проведение норм партийной жизни и принципов коллективности партийного руководства, выработанных великим Лениным» .
Таково было понимание десталинизации в глазах Кремля. Вот как раз в смысле такого понимания мы не можем говорить, что происходит ресталинизация. Конечно, есть факты, говорящие как будто в пользу ресталинизации (вооруженная интервенция в Венгрию, новое ухудшение отношений с Западом и с Тито, возобновление духовного давления в СССР, реабилитация имени Сталина). Однако при ближайшем рассмотрении общих и специфических причин этих событий выясняется, что как факты ресталинизации они отпадают. Трагедию несчастной Венгрии надо видеть не в одном Сталине – она была предрешена в соглашениях союзников военного времени и в мирном договоре в Париже после войны. Можно и нужно обвинять Кремль, что он по – своему толкует эти документы, но что военная интервенция советской армии в Венгрии происходила, согласно этим документам, в сфере советского влияния, об этом спорить нельзя. К тому же, советская интервенция в Венгрии не есть специфическая сталинская акция, она – наиболее жестокое проявление чисто империалистической политика, или то, что немцы называют «махтполитик», к которой Советская Россия прибегла с большим основанием, чем Россия царская в 1849 году в той же Венгрии. Но если даже считать эту акцию чисто сталинской, то она не была проведена в Польше. Тут состоялся явно антисталинский компромисс по духу, так как польская революция не была направлена против советской военной стратегии и против коммунизма вообще, как это было в Венгрии.
Относительный и временный конец «оттепели» в самом СССР обозначился еще до начала этих событий, и именно тогда, когда Кремль увидел, что кампания по разоблачению культа личности явно выходит за пределы, предусмотренные партийным аппаратом. Кремль был озабочен не столько критикой Сталина, сколько критикой режима, почему и пришлось затормозить антисталинскую кампанию. Но все это не означало, что Кремль отказался от практической десталинизации именно в тех пределах и рамках, в которых он собирался ее проводить.
Распространенное представление, что десталинизация вообще началась лишь с XX съезда, не соответствует действительности. Она началась сразу же после смерти Сталина. Вспомним факты:
1. Амнистия заключенных до 5 лет (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 27.3.1953 г.).
2. Освобождение кремлевских врачей (апрель 1953 г.).
3. Ликвидация Берия и его группы (июль 1953 г.).
4. Упразднение военных трибуналов войск МВД (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 11 сентября 1953 г.).
5. Упразднение Особого Совещания МВД СССР (сентябрь 1953 г.).
6. Отмена постановления ЦИК СССР 1 декабря 1934 года – о порядке ведения дел «по подготовке и совершению террористических актов» и постановлений 1 декабря 1934 года и 14 сентября 1937 года об изменениях в уголовно – процессуальных кодексах, по которым не допускались кассационные жалобы по делам о вредительстве, терроре и диверсии (Указ Президиума Верховного Совета в сентябре 1953 г.).
7. Амнистия советских граждан, сотрудничавших во время войны с немцами (Указ Президиума Верховного Совета от 17 сентября 1955 г.).
8. Упразднение единоличного руководства над органами госбезопасности как в центре, так и на местах.
9. Издание «Положений о прокурорском надзоре в СССР» (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 24 мая 1955 г.).
10. Создание Комиссии Президиума ЦК КПСС по расследованию преступлений Сталина во время Великой чистки (1954 г., см. «закрытый доклад» Хрущева).
11. Пересмотр дел всех политических заключенных . Все эти юридические акты били в одну точку: поставить партию над полицией с явной тенденцией в сторону либерализации режима.
Они, конечно, не меняли природы советской карательной системы, но они сводили или призваны сводить к минимуму произвол сталинской системы.
В этом смысле они представляют собой десталинизацию на практике еще до того, как Сталин был развенчан на XX съезде партии.
Первоначальный курс ЦК КПСС, видимо, заключался в том, чтобы проводить десталинизацию или «ликвидацию последствий культа личности», не трогая, однако, имени самого Сталина или даже ссылаясь на Сталина. (Например, о вреде «культа личности» газета «Правда» писала впервые 10 июня 1953 г., но писала, ссылаясь на «основополагающие» указания самого Сталина, а о ленинском принципе «коллективного руководства» говорилось сейчас же после смерти Сталина – в речи Маленкова от 14 марта 1953 г.).
Но последовательное проведение десталинизации, естественно, не могло долго опираться на имя самого Сталина. Если Сталин и дальше оставался бы незыблемым авторитетом и классиком марксизма – ленинизма, то практика коллективного руководства могла быть истолкована как антимарксистская практика. Помимо всех прочих причин и для проведения десталинизации надо было выключить Сталина из «великой четверки» (Маркс – Энгельс – Ленин – Сталин), выдавая десталинизацию за восстановление так называемых ленинских принципов руководства.
Вокруг этого судьбоносного решения происходила долгая борьба. Ибо, как выясняется теперь, вопрос о культе Сталина, оказывается, обсуждался еще на июльском пленуме 1953 года, в связи с ликвидацией Берия .
Но окончательно решен он не был, так как еще в январе 1956 года, накануне XX съезда, член Президиума ЦК КПСС Кириченко в своем докладе на Украинском съезде (21 января 1956 г.) все еще говорит о «великом учении Маркса – Энгельса – Ленина и Сталина» .
Только перед самым началом работы XX съезда принимается окончательное решение – развенчать и разоблачить Сталина. Отныне десталинизация происходит уже с открытым перекладыванием всех грехов советского режима на одного Сталина.
За этот период и до торможения борьбы с культом личности были проведены следующие мероприятия:
1.Решение самого съезда о необходимости продолжать борьбу за дальнейшую ликвидацию последствий культа личности во всех областях партийной, государственной и идеологической жизни.
2.Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об отмене судебной ответственности рабочих и служащих за самовольный уход с предприятий и учреждений и прогул без уважительной причины» .
Ликвидация Министерства юстиции СССР и передача его функций союзным республикам .
Серия актов Совета министров СССР и ЦК КПСС с мая по ноябрь 1956 года о расширении прав союзных республик в плане децентрализации и бюджетных компетенций.
Постановление Совета министров СССР от 6 июня 1956 года об отмене платы за обучение в средних и высших школах.
Серия актов Совета министров, ЦК КПСС и Указов Президиума Верховного Совета по линии социальной политики с марта по ноябрь 1956 года. (О сокращении рабочего дня, закон о государственных пенсиях, повышение зарплаты низкооплачиваемых рабочих, авансирование колхозников ежемесячно, увеличение отпусков по беременности и после родов и т. д.)
Эти акты и указы, особенно по линии социальной политики, также были направлены на ликвидацию тяжелого наследия Сталина в отношении элементарных жизненных интересов народа. Ведь Сталин вел всегда целеустремленную политику «железного максимума жизненного стандарта», как бы следуя замечанию Энгельса о том, что первобытный человек начал заниматься «философией», когда он мог поесть досыта и делать запас на завтра.
Выясним теперь вопрос о том, как и насколько повлияли польско-венгерские события на развитие внутренней политики в СССР. Что же происходит дальше: десталинизация или ресталинизация?
Выше уже указывалось, что в области идеологии, в связи с этими событиями, руководство КПСС, собственно, вернулось не к Сталину, а к Ленину, что отчасти и оправдывало реабилитацию имени Сталина.
Этот возврат к ленинизму в идеологии и реабилитация имени Сталина затормозили десталинизацию в СССР, но не приостановили ее на практике. То, что я называю «практической десталинизацией», продолжалось и продолжается после событий в Восточной Европе.
Какими фактами это подтверждается?
Вот они:
1. Осенью 1956 года были приняты два весьма важных постановления правительства СССР об МВД СССР и концлагерях. Они не были опубликованы в печати, но журнал «Партийная жизнь» вкратце излагает их содержание следующим образом:
а) «Управление МВД и управления милиции в области реорганизованы в единые управления внутренних дел Исполкомов»;
б)»признано нецелесообразным дальнейшее существование Исправительно-трудовых лагерей (т. е. концлагерей. – А. А.), и в связи с этим решено реорганизовать их в Исправительно-трудовые колонии… для усиления контроля за деятельностью исправительно-трудовых учреждений при Исполкомах местных советов созданы наблюдательные Комиссии из представителей советских, профсоюзных и комсомольских организаций .
Решения декабрьского пленума ЦК КПСС 1956 года о децентрализации органов управления в промышленности.
Принятие сессией Верховного Совета СССР – в феврале 1957 года – ряда законов по децентрализации административного управления и юридического законодательства:
а) отнесение к ведению союзных республик законодательства об устройстве судов союзных республик и принятия уголовного, гражданского и процессуальных кодексов самими союзными республиками;
б) отнесение к ведению союзных республик вопросов областного, краевого, административно – территориального устройства;
в) ограничение надзорных функций Верховного Суда СССР в пользу Верховных Судов союзных республик.
4. Возвращение на родину депортированных кавказских народов и восстановление их национальных автономий.
5. Решение февральского пленума ЦК КПСС 1957 года о дальнейшей децентрализации в промышленности.
6. Постановление ЦК и Совета министров об отмене ежегодных принудительных займов.
Принятие закона «о дальнейшем усовершенствовании управления строительством и промышленностью» майской сессией Верховного Совета 1957 года (т. е. О дальнейшей децентрализации).
Издание вместо сталинских книг новых работ по марксизму – ленинизму и истории партии:
а) издание «Популярного учебника по истории КПСС» (авторский коллектив под руководством заведующего иностранным отделом ЦК КПСС Пономарева);
б) издание учебника «Основы марксистской философии» (авторский коллектив под руководством заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК Константинова);
в) издание учебника «Основы марксизма – ленинизма» (авторский коллектив под руководством члена Президиума Верховного Совета СССР Куусинена);
г) 3 – е переработанное издание учебника «Политическая экономия» (авторский коллектив – Шепилов, Островитя нов, Юдин и др.) .
Таковы факты о продолжающейся практической десталинизации. Впрочем, это признают и сами руководители КПСС. Так, Хрущев в своей беседе с главным редактором «Нью-Йорк тайме» Турнером Кетличем от 10 мая 1957 года заявил:
«Сталин имел большие недостатки, о которых мы говорили и будем говорить. И мы не жалеем, что поступили так, однако он был преданным революционером и преданным последователем Маркса и Ленина. Он допустил много ошибок, но сделал и много полезного» .
Однако весьма характерно, что в советском официальном тексте об этой беседе слова «Сталин имел большие недостатки, о которых мы говорили и будем говорить, и мы не жалеем, что поступили так», – выпущены . Характерна и вторая цензура, проделанная над советским текстом указанной беседы. По словам Турнера Кетлича, на его вопрос, «какое место займет Сталин в истории СССР», Хрущев ответил: «очень большое», а в газете «Правда» сказано: «Сталин займет должное место».
Итак, каковы общие выводы, какова общая тенденция дальнейшего развития советского режима?
Относительность и условность внутренней стабилизации коллективного руководства делают относительными и условными всякие ответы на вышепоставленные вопросы. К тому же, рассматривая развитие внутренней политики СССР, нельзя абстрагироваться от его международного положения. Всякое ухудшение международного положения СССР автоматически будет означать усиление сталинского крыла и сталинских методов в коллективном руководстве, тогда как общая разрядка в международных отношениях может свести на нет влияние этого крыла и во внутренней политике.
При этих подчеркнутых оговорках можно прийти к следующим выводам относительно судеб сталинизма в СССР:
1. Десталинизация в СССР продолжается, причем продолжается как десталинизация строго контролируемая сверху и проводимая в определенных рамках. Рецидивы сталинизма или тенденция в сторону ресталинизации после восточноевропейских событий сказались во внутренней политике, главным образом, в области догматических вопросов, а не в текущей практике правления. При ближайшем рассмотрении характера и такой условной ресталинизации выясняется, что речь тут идет вовсе не а возврате к Сталину, а о возврате к идеологии ленинизма, которая и была подвергнута значительной ревизии на XX съезде.
Сила и сущность сталинизма – не в области теории, а в практической системе правления. В основу этого правления были положены два принципа: первичный принцип – превентивный террор, вторичный принцип – целевая пропаганда. Ныне эти два принципа переместились – целевая пропаганда стоит на первом месте, а террор не носит превентивного характера.
Оформляющуюся сейчас в СССР систему правления нельзя называть чисто сталинской. На наших глазах происходит ее явная деформация. Резко, иногда радикально, меняется если не сущность, то формы методов правления. Система, конечно, не перестает быть полицейской, но сама полиция перестала быть всесильной. От системы принудительного труда начинают переходить к системе принудительной добровольности. Централизованная бюрократия децентрализуется. Стандарт жизни имеет тенденцию перешагнуть за «железный максимум» Сталина. Пропаганда больше заигрывает с народом, чем приказывает ему.
Кремль вступает в эпоху экспериментирования и реформ сверху, чтобы модернизировать режим, вывести его из сталинского тупика и предупредить возможный взрыв снизу. Если допустима аналогия для социально – однотипных явлений, то обозначившийся в СССР режим условно можно назвать режимом «просвещенного сталинизма», по аналогии с «просвещенным абсолютизмом» в европейских странах во второй половине XVIII века. Но «просвещенный абсолютизм» был переходной стадией – в Западной Европе он подготовил условия для уничтожения абсолютизма вообще, а в России, наоборот, на смену «просвещенному абсолютизму» (Екатерина II) пришло военно-бюрократическое правление (Павел, аракчеевщина, Николай I).
Переходной стадией является и «просвещенный сталинизм»: либо назад – к классическому сталинизму, либо вперед – по пути уничтожения сталинизма вообще. Дилемма эта не только грозная, но и трудно разрешимая. Чтобы вернуться в нынешних новых условиях СССР к классическому сталинизму, нужен новый диктатор, но уже более высокого класса, чем Сталин, что трудно себе представить даже теоретически. Чтобы развитие пошло по пути уничтожения сталинизма вообще, нужно допущение известного минимума духовных свобод в стране.
Отныне СССР вступает на путь борьбы для разрешения этой судьбоносной дилеммы. Как теоретические расчеты, так и исторический опыт подсказывают, что исход такой борьбы будет зависеть не от одной субъективной воли коллективного руководства.

VIII. СИЛУЭТЫ ПОРТРЕТОВ «КОЛЛЕКТИВНОГО РУКОВОДСТВА»

«Многие статьи и биографические справки, помещенные в БСЭ, не дают правильного представления о действительной роли тех или иных партийных деятелей».
До сих пор я писал о тех процессах внутри партии, которые логически должны были привести к «Великой чистке» 1936 – 1939 годов и завершиться окончательным торжеством единоличной диктатуры Сталина. Я особенно подробно останавливался на истории возникновения, развития и гибели последней организованной оппозиции внутри партии – на «правой оппозиции», потому что ее история наименее освещена в литературе.
К тому же, «правая оппозиция» была и последней попыткой сохранить «коллективное руководство» и предупредить личную диктатуру Сталина.
Сегодняшнее «коллективное руководство», в конечном счете, сводит все грехи Сталина к этой диктатуре, но какая все-таки сталинская, то есть фарисейская, последовательность у его учеников: обвиняя Сталина в уничтожении ленинского «коллективного руководства» и установлении режима личного произвола над партией и страной, они и троцкистов, и бухаринцев объявляют «злейшими врагами» ленинизма!
Люди, которые поплатились своей жизнью за попытку предупредить и Сталина и сталинские преступления, объявляются преступниками, а борьба Сталина против них признается его «бесспорной заслугой».
Где тут логика? В том-то и дело, что тут есть логика. Но она заключается только в одном: нынешние «коллективные руководители» как раз и были той силой, без помощи которой Сталин не стал бы Сталиным, а она – «коллективными руководителями».
Достаточно беглого взгляда на их карьеру, чтобы понять эту логику. Как было видно из предыдущего изложения, путь Сталина к «Великой чистке» и, стало быть, к единоличной диктатуре прошел через три этапа:
1. ликвидация троцкистов;
2. ликвидация зиновьевцев;
3. ликвидация бухаринцев.
Четвертый этап – этап ежовский – был завершающим. Кто стоял рядом со Сталиным на всех этапах и «сто на каком этапе сделал карьеру? Не будем говорить о мертвых или о тех, кто на одном этапе был рядом со Сталиным, на втором сорвался или даже на всех трех этапах шел вместе со Сталиным, а на ежовском был сам ликвидирован.
Будем говорить только о тех, кто оказался до конца испытанным «учеником и соратником», а ныне проклинает своего учителя.
1) Вячеслав Молотов (род. в 1890 г., в партии с 1906 г.). Он был секретарем ЦК партии даже раньше Сталина (1921 г.), но не был членом Политбюро. Чтобы он стал им, надо было изгнать из Политбюро Троцкого, Зиновьева и Каменева. В борьбе за их ликвидацию отдал Сталину не только свои личные способности, но и всю душу.
«Молотов – это не личность, а робот Сталина», – говорили о нем в партии. «Робот» был вознагражден и назначен членом Политбюро в 1926 году. Я даже не думаю, что Молотов карьерист по натуре. Но у него одна удивительная способность, роднящая его именно с «роботом», – бесчувственность машины и автоматизм исполнителя. Эти качества Сталин и использовал до конца. Подготовляя почву в Политбюро против бухаринцев, Сталину даже не нужно было предварительно «агитировать» или уговаривать Молотова – кто же «агитирует» и «уговаривает» машину? Надо было только «подмазать робот» и поставить его на свое место. Сталин так и поступил.
В борьбе с правыми Молотов показал еще более высокий класс, чем в борьбе с троцкистами и зиновьевцами. Правда, ничего своего он в этот «класс» не вносил, но зато прекрасно осуществлял волю водителя. Вот тогда Сталин увидел в нем давно искомую ширму для завуалирования личной диктатуры и столь же безотказное орудие в деле ее осуществления. «Ширма» была назначена номинальным председателем Советского правительства вместо Рыкова (1930 г.), и ею он пользовался до тех пор, пока вообще нужны были всякие ширмы.
Еще до войны (май 1941 г.) Сталин отнял у Молотова пост главы правительства. И это несмотря на ведущую роль Молотова в чистке его собственного кабинета. Посмотрите на список коллег Молотова – членов Совета народных комиссаров (Совет министров) 1937 года, которые были ликвидированы при личном участии Молотова.
Председатель Совета народных комиссаров – Молотов. Заместители председателя: 1. Рудзутак (ликвидирован). 2. Чубарь (ликвидирован). 3. Межлаук (ликвидирован). 4. Антипов (ликвидирован).
Наркомы:
1. Обороны – Ворошилов.
2. Иностранных дел – Литвинов (снят).
3. Внешней торговли – Розенгольц (ликвидирован).
4. Путей сообщения – Каганович.
5. Связи – Ягода (ликвидирован).
6. Тяжелой промышленности – Орджоникидзе (ликвирован).
7. Оборонной промышленности – Рухимович (ликвидирован).
8. Пищевой промышленности – Микоян.
9. Легкой промышленности – Любимов (ликвидирован).
10. Лесной промышленности – Лобов (ликвидирован).
11. Земледелия – Чернов, потом Эйхе (ликвидированы оба).
12. Зерновых и животноводческих совхозов – Калманович (ликвидирован).
13. Финансов – Гринько (ликвидирован).
14. Внутренней торговли – Вейцер (ликвидирован).
15. Внутренних дел – Ежов (ликвидирован).
16. Юстиции – Крыленко (ликвидирован).
17. Здравоохранения – Каминский (ликвидирован).
Из 21 министра СССР уцелели лишь сообщники Молотова и Сталина: Каганович, Микоян и Ворошилов.
Все другие, которые никогда не были ни троцкистами, ни бухаринцами, оказались «шпионами» германского фашизма. Чтобы арестовать любого из них, нужны были подписи главы правительства – Молотова, главы ЦИК СССР (Верховного Совета) – Калинина, генерального прокурора Вышинского. Подпись Сталина вообще не требовалась, так как она не имела юридического значения (Сталин был секретарем ЦК и лишь членом Президиума ЦИК СССР).
Даже всесильный Ежов не мог арестовать членов правительства без этих подписей. Может быть, со временем Молотов скажет, что он подписывал арест почти всего состава своего правительства под диктовку Сталина, подобно тому, как в Нюрнберге помощники Гитлера сваливали всю вину на «фюрера». Но соратники Гитлера юридически были правы: «фюрер» был не просто «фюрер», он был и канцлером Империи. А Сталин? Сталин был лишь «фюрером», а «канцлером» СССР был ведь сам Молотов.
Но этого мало. Чтобы до конца и во всем объеме видеть роль Молотова в «Великой чистке» 1933 – 1939 годов, недостаточно установить внешние явления. Надо знать если не закулисную роль его, то, по крайней мере, роль Молотова на пленумах ЦК партии 1935 – 1936 и 1937 – 1938 годов.
На всех пленумах ЦК этих лет неизменно, хотя в разных формулировках, стоит один и тот же вопрос – чистка партии.
Не только народ, но и сама партия об этих пленумах знала только то, что сообщали скупые и по существу ничего не говорящие коммюнике ЦК:
О декабрьском пленуме ЦК 1935 года («Итоги проверки партдокументов»): введение Микояна в члены, а Жданова в кандидаты Политбюро .
Июньский пленум ЦК 1936 года «(«Обмен партдокументов»).
Февральско – мартовский пленум ЦК 1937 года (исключение из партии Бухарина и Рыкова).
Мартовский пленум ЦК 1938 года (завершение чистки под предлогом чистки партии от «левых загибщиков», введение Н. Хрущева в состав кандидатов в члены Политбюро и Л. Мехлиса в члены Оргбюро).
Самый же главный пленум ЦК – сентябрьский пленум ЦК 1936 года, на котором Сталину было выражено политическое недоверие, – вообще не нашел отражения в партийной прессе.
На всех этих пленумах роль юридического председателя (открытие пленума, руководство ведением прений, резолютивные предложения, закрытие пленума) играл не Сталин, а Молотов. Если когда-нибудь протоколы этих пленумов будут опубликованы, то удивленный мир установит:
1. Генеральный режиссер чисток – Сталин – всегда в суфлерской будке. Его почти не видно. Если он и выходит на сцену (иногда с репликами, иногда с речью), то он либо выглядит как «примиренец» и «миролюбец», либо держит речь на какие угодно темы, но не на тему чистки (до самого ареста Бухарина – Рыкова в феврале 1937 г.).
2. Зато действуют Молотов, Каганович, Андреев, Шкирятов, Мехлис и, конечно, Ежов. Но политический тон пленумам дает Молотов так же усердно и талантливо, как Каганович – идеологическое обоснование, а Ежов – полицейское завершение.
Чистка Ежова 1936 – 1938 годов в такой же степени, а юридически – еще в большей степени, была чисткою официального главы Советского правительства Молотова, у которого Ежов был одним из министров.
Я уже говорил о роли Молотова в уничтожении крестьянства СССР, в принудительной коллективизации и грабительской индустриализации. И тут его роль может быть сравнена с ролью Сталина. Всесоюзный «план по ликвидации кулачества, как класса» в январе 1930 года был принят Политбюро по докладу так называемой «Деревенской комиссии Политбюро», председателем которой был тот же Молотов.
Все довоенные пятилетки, в которых увековечивался нищенский стандарт жизни советских рабочих, принимались на пленумах и съездах партии по докладам того же Молотова. Законно – юридическим отцом «Сталинской конституции» тоже был сам Молотов (декабрьский пленум ЦК 1935 г.) . Только через год Сталин «полюбил» ребенка и адаптировал его на съезде Советов (декабрь 1936 г.).
Но в 1939 году кончилась чистка. Одни ее участники были вознаграждены (Маленков, Хрущев, Суслов, Булганин, Вышинский и др.), другие ликвидированы (Ягода, Ежов, Заковский и др.), Молотову дали сформировать новый состав правительства. В числе министров были на этот раз не только его личные друзья, но даже и жена – Полина Жемчужина. Однако «семейная идиллия» продолжалась недолго: не прошло и двух лет, как Маленков снял жену Молотова, а Сталин – самого Молотова. Он остался министром иностранных дел и заместителем Сталина. На этом поприще он воздвиг себе только один памятник – «Пакт Молотова – Риббентропа».
Тот же Молотов принял в 5 часов утра 22 нюня 1941 года германского посла фон Шуленбурга, вручившего ему ноту о начавшемся наступлении Германии на СССР. В эту трагическую минуту он произнес фразу, в которой паническая растерянность выдает всю внутреннюю пустоту этого «государственного» деятеля: «Скажите, господин посол, чем мы это заслужили?» Вот именно, ничем не заслужили!
К утру Молотов пришел в себя и выступил у микрофона (самому Сталину понадобилось целых две недели): «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами», – вот все, что мог сказать Молотов гражданам СССР в оправдание своей прогитлеровской политики, приведшей к войне против самого же СССР.
В этой войне Сталин еще раз использовал Молотова как ширму «русского патриотизма» в качестве заместителя председателя Государственного комитета обороны. Вспомнил заодно и англофила Литвинова, который в 1939 году был выведен из состава ЦК, как «не оправдавший доверие партии», а на самом деле как еврей, с которым не хотел иметь дело Гитлер.
Сейчас он нужен был для отправки в Америку в качестве чрезвычайного и полномочного посла. И Литвинов оправдал доверие: помощь ленд-лиза широким потоком двинулась в СССР, достигнув к концу войны одиннадцати миллиардов долларов! Молотов участвует на всех военных конференциях с союзниками (Тегеран, Ялта, Потсдам). И тут все крайние требования Советов обосновывает Молотов, а все «уступки» делает Сталин. Но в решающих для Кремля вопросах упорствует и Сталин, ссылаясь на Политбюро, которое он якобы не в состоянии «уговорить», или на русских… царей, о которых ему и Молотову скажут, что те лучше защищали интересы России, тем Молотов и Сталин. Один из американских участников этих конференций писал в своих мемуарах, что в дискуссии с Рузвельтом Сталин, говоря о великих жертвах людьми со стороны СССР, пустил даже слезу. Да, воистину великим артистом был товарищ Сталин!
Разве можно после этого обвинять Рузвельта, который, по словам бывшего американского посла в Москве Дэвиса, всерьез думал, что «такого слезливого» диктатора он легко перевоспитает «в демократическом и христианском Духе».
Настойчивые и весьма дальновидные предупреждения предшественника Дэвиса (теперь уже ясно, что «Моя миссия в Москве» была дезинформацией не только президента, но и американской общественности) В. Буллита об истинных планах Кремля в Европе и Азии не имели успеха.
Голоса американских знатоков СССР – Истмена, Исаака Дон – Левина, Евгения Лайонса и других не были популярными. Предупреждения самих русских деятелей различных направлений об истинной природе политики Сталина и Молотова – А. Керенского, Р. Абрамовича, Б. Николаевского, Д. Далина, С. Мельгунова, П. Струве, П. Милюкова, А. Деникина и др. – принимались за голоса «обиженных».
Это тоже был результат хорошо организованной работы Молотова и Литвинова в Америке. Но вот кончилась война. Началась война холодная. В этой войне Сталину нужно было отточенное интеллектуально, но морально еще менее разборчивое орудие. И Сталин находит его: Молотов снимается, а его заместитель Вышинский назначается министром иностранных дел. Молотов зачисляется в «институт заместителей» Сталина без портфеля (начало 1949 г.).
Накануне роковой болезни Сталин успевает поблагодарить Молотова еще раз он арестовывает его жену. Воистину, трудно было угодить Сталину!
Несмотря на все обиды, которые причинял ему и его семье Сталин, сам Молотов остался до конца преданным его учеником. Этим он гордился раньше. Гордится, несомненно, в глубине души и сегодня. Еще в 1930 году, приняв пост главы Совета народных комиссаров от свергнутого Рыкова, Молотов обратился к участникам объединенного пленума ЦК и ЦКК (в декабре 1930 г.) со следующей «правительственной декларацией» .
«Сейчас в связи с моим назначением я не могу не сказать о себе и о своей работе. В течение последних лет мне пришлось в качестве секретаря ЦК проходить школу большевистской работы под непосредственным руководством лучшего ученика Ленина, под непосредственным руководством т. Сталина. Я горжусь этим».
Таковы в самых кратких чертах заслуги Молотова перед покойным диктатором. Его снятие с поста министра иностранных дел СССР связано с этим. Он неудобен «младоленинцам» из «коллективного руководства» на первом плане не из-за его сталинских преступлений, а как живой символ эпохи мертвого Сталина.
Назначение Молотова министром Государственного контроля, отдавая дань его личным качествам – бесчувственности бюрократа и педантичности исполнителя – переводит его в разряд простых смертных на среднем плане. Если полная реставрация сталинизма окажется возможной, то новый триумф Молотова будет ее логическим последствием.
2. Лазарь Каганович (род. в 1893 г., в партии с 1911 г).
Он пользуется в КПСС славой «талантливого организатора». Во всех его официальных биографиях эта слава присутствует неизменно. Многие заграничные писатели лишь повторяют, говоря о Кагановиче, эту советскую оценку. Что Каганович – «организатор» и организатор «талантливый», – с этим спора нет. Но «организатор» чего, «организатор» где и «организатор» как? – в этом весь вопрос.
Например, другой, такой же старый большевик, как и он, такой же член президиума ЦК КПСС и «первый заместитель», как и Каганович – Микоян – не может равняться с Кагановичем не по убеждению, конечно, а по своему складу ума и по ограниченности «творческого» размаха в организационной технике большевизма.
В этой технике Каганович уникум, почти как сам Сталин. В сталинском большевизме он наиболее близкая копия к оригиналу – к самому Сталину. Порою его и не отличишь от оригинала. Если бы в политике действовал биологический закон, то можно было бы сказать, что все члены Политбюро братья, а вот Каганович и Сталин – братья – близнецы.
Но это родство не физическое, а психологическое. Правда, Каганович старался походить на Сталина и физически. При Ленине он надел европейский костюм и отпустил бородку «а ля Ильич», а при Сталине сменил костюм на сталинскую куртку, бородку снял и отрастил усы «а ля Сталин».
О Кагановиче нельзя сказать, что он был хотя бы и талантливым, но все-таки просто орудием, «роботом» в руках Сталина.
Официальные биографы, фальсифицируя факты и события, сделали ему весьма импозантную биографию одного из руководителей октябрьского переворота, гражданской войны и даже одного из организаторов Красной Армии. Все это выдумки, как выдумками такого рода полна и биография Сталина, что признают сами его бывшие ученики.
Карьера Кагановича, собственно, началась с 1920 года, с Туркестана. Будучи членом «Мусульманского» бюро ЦК РКП (б) по Средней Азии (так оно и называлось: «Мусульманское бюро») с 1920 по 1922 год, Каганович был личным информатором наркомнаца Сталина по делам Средней Азии и Казахстана. Все важнейшие меры по советизации и большевизации Средней Азии через голову местного руководства Каганович подсказывал лично Сталину. В Туркестане Каганович занимал тот же пост, что и Сталин в Москве. Он был наркомом РКИ (в то время Сталин был одновременно наркомнацем и наркомом РКИ). От Сталина же Каганович получал указания, как действовать, а действовал Каганович теми же методами, что и его непосредственный шеф – террором и конспирацией.
Тогда впервые Сталин увидел в нем. одного из тех, кого уже начинал собирать вокруг себя – единомышленника по методам и мастера по конспирации. Неудивительно, что когда в 1922 году Сталина назначили генеральным секретарем ЦК, он привлек Кагановича в аппарат ЦК в качестве своего первого помощника по кадрам для разгрома троцкистов (заведующем организационно – инструкторским, потом организационно – распределительным отделом ЦК). На XI съезде партии (1922 г.) Сталин ввел его в кандидаты, а после смерти Ленина и в члены ЦК за успешную организацию борьбы с Троцким (XIII съезд, 1924 г.). За два года совместной работы Сталин убедился в правильности своего выбора и, пользуясь поддержкой Зиновьева и Каменева, даже назначил Кагановича в 1924 году одним из секретарей ЦК партии. Но кончился первый этап борьбы победой над Троцким. Начался второй этап – борьба против «зиновьевцев» и «буржуазных националистов». После Москвы и Ленинграда решающая роль в этой борьбе отводилась Украине. В мае 1925 года, то есть за шесть месяцев до начала борьбы против Зиновьева – Каменева, а потом и блока Троцкого – Зиновьева – Каменева, Сталин отправляет Кагановича на Украину в качестве генерального секретаря ЦК партии Украины. При помощи тех же сталинских методов и столь же талантливо, как Сталин в Москве, Каганович громит на Украине не только троцкистов и зиновьевцев, но и украинскую коммунистическую интеллигенцию (Шумский).
К 1928 году троцкистско-зиновьевский блок и «буржуазные националисты» были окончательно разгромлены. Сталин готовился к новой конспирации, к третьему этапу борьбы – к ликвидации Бухарина, Рыкова и Томского.
Основная база правых была в Москве. Правые лидеры пользовались огромным авторитетом и занимали ведущие позиции в правительстве, печати, Коминтерне и в профсоюзах. Тройке «Бухарин – Рыков – Томский» надо было противопоставить тройку секретарей ЦК партии. Кроме самого Сталина и Молотова, в эту тройку мог быть включен только Каганович. И вот в 1928 году, за несколько месяцев до начала борьбы против правых, Каганович отзывается в Москву и назначается третьим секретарем ЦК после Сталина и Молотова. В том же 1928 году, когда уже готовилась открытая кампания против правых, Каганович назначается «политкомиссаром» ЦК в ВЦСПС со званием члена президиума ВЦСПС (против Томского). В 1930 году борьба против правых кончается их полным разгромом и выведением из Политбюро. Теперь, наконец, он добрался и до заветной цели – стал членом Политбюро.
С тех пор Каганович обосновался в Москве, если не считать его кратковременного назначения в 1947 году на Украину вместо снятого тогда Хрущева (Хрущев был назначен председателем Совета министров Украины).
Но все эти заслуги Кагановича бледнеют перед той практикой, которую он развернул с начала тридцатых годов. Теперь только он вступает в свою настоящую область «организатора». На протяжении всего этого времени биография Кагановича напоминает нам биографию самого Сталина при Ленине. Где надо «ликвидировать», «разгромить», «уничтожить» – словом, где нужен железный «организатор разгрома», туда назначается Каганович.
Где вождю подсказать новые формы насилия – физические и духовные, – там Каганович.
Где надо обосновать идеологически и оправдать морально самые тяжкие преступления не только против народа, но и против собственной партии, – там Каганович.
Сталин работает 24 часа в сутки, – говорили в то время в Москве. На недоуменный вопрос: «Как это возможно физически?» – отвечали:
Очень просто – восемь часов он работает под своим настоящим именем, а шестнадцать часов – под псевдонимами «Каганович» и «Молотов».
Зимой 1930 года почти весь Советский Союз был объят крестьянскими волнениями против насильственной коллективизации Сталина. В некоторых районах волнения переходили в открытые вооруженные восстания. Особенно опасные формы эти антиколхозные волнения приняли в основных крестьянских районах – на Украине, Северном Кавказе, в Воронежской области и Западной Сибири. Начиная с 1930 по 1934 год Каганович постоянно переезжает из одного из этих районов в другой, как «Чрезвычайный уполномоченный ЦК и Совнаркома СССР по коллективизации и хлебозаготовкам». Надо себе хорошо представить, что означал на практике этот титул. «Чрезвычайные уполномоченные ЦК и Совнаркома» имели в кармане мандаты за подписями Сталина и Молотова, удостоверяющие, что к данному уполномоченному переходит на местах – в краях, областях и республиках – вся верховная власть и он пользуется экстраординарным правом принимать любые решения и проводить любые мероприятия от имени ЦК и советского правительства. При этом его действия являются безапелляционными и не подлежат обжалованию в Москву. В качестве такого уполномоченного и опираясь на специальные чекистские отряды, Каганович под лозунгом «до конца разгромить кулацкий саботаж» начал массовые выселения детей, женщин и стариков из Воронежа, Украины и Северного Кавказа в Сибирь, а из Сибири – в северную тундру. Ту же практику массового выселения он проводил и в самой Московской области, где он с апреля 1930 года был первым секретарем обкома.
Однако теория «кулацкого саботажа» была опрокинута жизнью. Ведущая часть деревенского населения – среднее крестьянство, – после того как кулачество было уже ликвидировано, ответило на политику насильственной коллективизации и хлебозаготовок своеобразной «итальянской забастовкой»: оно вошло в колхоз, чтобы не идти в Сибирь, но не для работы на партию. Колхозы были созданы, помимо других причин, чтобы государство могло легче и больше отбирать хлеб у организованных крестьян, а крестьяне начали рассматривать колхозный хлеб, как свой собственный, и соответственно придерживать его.
В январе 1933 года Сталин говорил :
«В чем состоит главный недостаток нашей работы в деревне за последний 1932 год? Главный недостаток состоит в том, что хлебозаготовки в этом году прошли у нас с большими трудностями, чем в предыдущем году… Объяснить это плохим состоянием урожая никак нельзя, потому, что урожай у нас был в этом году не хуже, а лучше, чем в предыдущем году…»
После установления этого факта Сталин спрашивал: в чем же причина этого? Ответ был таков:
«Враг понял изменившуюся обстановку и, – поняв это, перестроился, изменил свою тактику, – перешел от прямой атаки против колхозов к работе тихой сапой… Ищут классового врага вне колхозов, ищут его в виде людей с зверской физиономией, с громадными зубами, с толстой шеей, с обрезом в руках… Но таких кулаков давно уже нет на поверхности. Нынешние кулаки и подкулачники, антисоветские элементы в деревне – это большей частью люди «тихие» «сладенькие», почти «святые». Их не нужно искать далеко от колхоза, они сидят в самом колхозе…»
Таким образом, после первой чистки в крестьянстве – после ликвидации так называемого кулачества, предстояла теперь новая чистка – чистка против среднего крестьянства, представители которого действуют «тихой сапой» в образе «сладеньких» и «святых» людей.
Как и при помощи каких средств приступить к этой новой расправе с крестьянами? Сталин ответил : «Я думаю, что политотделы МТС и совхозов являются одним из этих решающих средств…» Кто же должен быть поставлен во главе этого дела? Тут Сталин не имел широкого выбора – им мог быть только один Каганович.
Первый секретарь Московского городского комитета, первый секретарь Московского обкома, второй секретарь ЦК партии (после перевода Молотова в Совнарком), Каганович был назначен всесоюзным шефом политотделов в качестве заведующего сельхозотделом ЦК ВКП(б). В его распоряжение было выделено 25 000 «лучших сынов партии», как армия чрезвычайных уполномоченных в сельском хозяйстве (начальники политотделов и их заместители). Они назначались непосредственно ЦК и подчинялись прямо Кагановичу. При каждом начальнике политотдела был его заместитель по ГПУ с целым штатом открытых и секретных сотрудников. В районах МТС было создано 3368 политотделов (17 тысяч человек), в совхозах – 2021 (8 тысяч человек).
Так началась под руководством Кагановича вторая расправа с крестьянством.
Она продолжалась до ноября 1934 года. Новые миллионы крестьян были сосланы из Центральной России, Украины, Кавказа в Туркестан, из Туркестана – в Сибирь, а из Сибири – на Колыму. В резолюции, принятой ноябрьским пленумом ЦК 1934 года по докладу Кагановича, высоко ценилась эта его работа. В ней говорилось :
«Партией при помощи политотделов разоблачены и изгнаны в основном из колхозов и совхозов антисоветские, антиколхозные, саботажнические и вредительские элементы, кулаки и подкулачники…»
Одновременно была достигнута и главная цель:
«В сознание миллионов колхозников, – говорилось далее в резолюции , – внедрилось понимание первоочередности (курсив мой. – А. А.) выполнения своих обязательств перед государством».
Уже одной этой своей расправой с крестьянством Каганович навсегда связал свое имя с именем Сталина. Но его главная и решающая заслуга перед Сталиным была в другом – в подготовке условий для ликвидации старой, ленинской партии, с одной стороны, и создания новой, сталинской партии, с другой. Только в этих условиях могла быть установлена единоличная диктатура Сталина.
Для той и другой цели нужно было провести новую «генеральную чистку партии», так как предыдущие чистки (1925, 1926, 1929 – 30 гг.) не дали желательных результатов. В ноябре 1932 года Политбюро принимает решение об этом. Январский пленум ЦК 1933 года утверждает это решение. Создается Центральная комиссия по чистке партии. Кого же поставить во главе этой комиссии, тем более, что Каганович был занят «чисткой» крестьянства?
У Сталина и на этот раз не было широкого выбора – во главе Центральной комиссии был поставлен тот же Каганович. В этой чистке Каганович применил те же методы, что и при чистке крестьянства – террор и провокацию. По свежим следам заслуг Кагановича в обеих областях партийная печать писала :
«Как секретарь ЦК и заведующий сельхозотделом ЦК| в 1929 – 1934 годах Каганович непосредственно (курсив мой. – А. А.) руководил… борьбой против организованного кулачеством саботажа государственных обязательств. В качестве председателя Центральной комиссии по чистке партии руководил происходившей в 1933 – 1934 годах чисткой партийных рядов».
За один лишь 1933 год Каганович успел исключить из партии 362 429 человек . Эта заслуга Кагановича была признана на XVII съезде 1934 года избранием его председателем Комиссии партийного контроля при ЦК.
Но только теперь чистка должна была вступить в свои последнюю стадию – в стадию физической ликвидации «врагов народа» внутри и вне партии. При всем своем «организаторском таланте» Каганович едва ли мог бы справиться с ней один. Надо было найти хорошего и столь же «талантливого» помощника. По его предложению, ему был дан в качестве заместителя председателя Комиссии партийного контроля при ЦК – Николай Иванович Ежов.
Каганович поработал со своим помощником до 1935 года, а в 1935 году Сталин убедился, что помощник хорошо выучился у своего шефа – Ежов был назначен председателем КПК при ЦК и одним из секретарей ЦК. В сентябре 1936 года Ежов стал и народным комиссаром внутренних дел. Но Каганович остается вторым секретарем ЦК до XVIII съезда (1939 г.), принимая ведущее участие в чистке Ежова. В 1935 году Каганович передает пост первого секретаря Московского комитета партии другому своему помощнику – Н. Хрущеву.
С тех пор его постоянно бросают с одного «узкого места» на другое. Он побывал во главе почти всех хозяйственных министерств – путей сообщения, тяжелой промышленности, топливной промышленности, нефтяной промышленности, строительных материалов. И везде, где он побывал, дела шли в гору. Чем добивался он успехов в сложнейших вопросах хозяйственного руководства, не имея даже первоначального школьного образования (он самоучка)? Правда, в юношеские годы он знакомился с делами производства. Но что это было за знакомство? Его официальные биографии указывают, что Каганович с 14 – летнего возраста прошел большую трудовую школу – он был набойщиком обуви, закройщиком, упаковщиком, грузчиком, «военным» (всю первую войну отсидел в качестве рядового в запасном полку в Саратове и Гомеле).
Имея лишь этот опыт, Каганович берется руководить промышленностью и успешно ликвидирует «узкие места» в ней. Чем? Теми же методами, какими он добился успехов в коллективизации и на хлебозаготовках. Другими словами, не хозяйственным руководством, а полицейской палкой. На это прямо указывается в его биографии .
«С марта 1935 по 1937 год – народный комиссар путей сообщения, разбил вредительские «теории» (курсив мой. – А. А.) о том, что железнодорожный транспорт работает «на пределе»… За самый короткий срок, в несколько месяцев, под руководством Кагановича суточная погрузка поднялась с 56 тысяч вагонов до 73 тысячи вагонов».
Где бы Каганович ни появлялся, он всюду находил «вредителей» и ликвидацию «узких мест» начинал с ликвидации людей. Во время управления Кагановича по совместительству двумя наркоматами – путей сообщения и тяжелой промышленности (1935 – 1939 гг.) на воле не остался ни один член Совета наркоматов, ни один начальник главка, ни один директор треста, ни один управляющий железной дорогой, ни один начальник политотдела дорог, ни один директор крупного предприятия.
Перед вновь назначенным чиновником Каганович, и как народный комиссар и как секретарь ЦК партии, ставил одно и то же условие: либо выполнение плана, либо вон из партии! «Вон из партии» означало в тогдашних условиях быть арестованным, если не как «вредитель», то как «саботажник». Поставленные перед таким выбором чиновники на местах действовали тем же методом, что и Каганович в Москве: репрессиями. Если и репрессии не помогали, то прибегали к вновь найденному средству – к «очковтирательству». Его сущность заключалась в том, что местные чиновники – чиновники партии и хозяйства – писали Кагановичу и Сталину «победные рапорты» с фальсифицированными данными о «выполнении и перевыполнении планов». «Очковтирательство», как средство самообороны, сделалось постепенно второй натурой хозяйственного и партийного руководства.
Даже сам термин «очковтирательство» приобрел полное гражданство в советском лексиконе. Культивировал же его именно Каганович.
Сейчас ученики Сталина не прочь поговорить и о сталинском антисемитизме. Действительно, если иметь в виду количество уничтоженной интеллигенции, особенно партийной, то относительно больше всех пострадала еврейская интеллигенция. Из всех старых большевиков еврейского происхождения остался только один Каганович. Какую роль играл сам Каганович в этой расправе? Всегда наиболее подлую.
Когда близкого родственника Председателя Президиума Верховного Совета СССР М. Калинина – секретаря Калининского обкома партии Михайлова – арестовали, то даже слабовольный «президент СССР» предъявил ультиматум: или Сталин освободит Михайлова, или он отныне отказывается подписывать указы Верховного Совета, Сталин предложил немедленно освободить Михайлова, так как ему была нужнее подпись Калинина, чем голова Михайлова. Совершенно по-другому поступил Каганович, когда под чистку попали его родные братья – киевский директор универмага, горьковский секретарь крайкома партии и московский нарком авиационной промышленности. Говорили, что когда Кагановича начали осаждать их жены и дети, чтобы он заступился за родных братьев, то Каганович всегда отвечал одной и той же фразой: у меня есть только один брат и его имя – Сталин!
Что Сталин был антисемитом – на это указывал еще Троцкий. Дело группы кремлевских врачей, помимо всего прочего, тоже попахивало самым махровым антисемитизмом.
Но Каганович не пострадал бы и в этом случае – уже одним своим физическим присутствием в Политбюро он обеспечивал Сталину алиби против обвинения в антисемитизме.
Из коммунистических источников проникли в свободный мир сведения, что Сталин собирался, в связи с делом врачей, создать в СССР нечто вроде гетто или новую «черту оседлости». Если Сталин собирался действительно проводить такое мероприятие, то он провел бы его руками того же Кагановича.
Многие служили Сталину за – страх, но Каганович – за совесть. «Большая Советская Энциклопедия» была права, когда писала:
«Каганович развернулся как политический деятель, как один из руководителей партии под непосредственным руководством т. Сталина и является одним из преданнейших его учеников и помощников» .
В биографиях «учеников и соратников Сталина», напечатанных 9 советских энциклопедиях и справочниках, ни один из них не назван преданным в превосходной степени (преданнейший) только один Каганович заслужил подобную оценку своих заслуг.
После войны Сталин вновь вспомнил «организаторский» талант: Кагановича по репрессиям и чисткам. На освобожденной Украине Хрущев явно не справлялся с этой задачей. Сталин снял Хрущева и назначил Кагановича генеральным секретарем ЦК партии Украины (март 1947 г.). И Каганович доказал, что он не разучился чистить: сотни тысяч украинцев были депортированы в Среднюю Азию, Казахстан и Сибирь как «фашисты» и «враги народа». После смерти Сталина коллективное руководство решило, что судьбу всех его хозяйственных планов, в конечном счете, решает «производительность труда», то есть степень и норма эксплуатации рабочего класса. Для этого создается «Государственный комитет труда и зарплаты». Каганович посвятил было свои «организаторские» способности этому комитету, но быстро провалился: ругая Сталина за террор, нельзя было уже управлять террористически. Пришлось отменять и давно отмененные сами рабочими в «явочном порядке» законы 1940 года об уголовных наказаниях за «опоздание», за «самовольный уход» с работы и т. д. Отпали на время главные элементы «организаторского таланта» Кагановича – отпал и сам Каганович: в июне 1956 года его сняли с этой должности.
3. Клим Ворошилов (род. в 1881 г., в партии с 1903 г.).
«Человек выдающейся храбрости, исключительной энергии, быстро ориентирующийся в обстановке, твердый в своих решениях и готовый неукоснительно проводить их в жизнь», – так охарактеризовал Ворошилова советский биограф в 1929 году . В последующих биографиях Ворошилова такая характеристика уже больше не повторялась. И это было вполне резонно: из всей этой характеристики за Ворошиловым со временем укрепилось лишь одно качество _ человек, «быстро ориентирующийся в обстановке».
Впервые Ворошилов близко познакомился со Сталиным в Царицыне в 1918 году (до революции они встречались на IV и V съездах РСДРП) и быстро «сориентировался» в отношении своего будущего друга и «отца». Он увидел в Сталине ту силу, на которую надо делать ставку в своей личной карьере. История блестяще подтвердила безошибочность такой «ориентации».
Ворошилов принадлежал к тем старым рабочим – большевикам, которые вступили в партию и участвовали в революции как статисты, «масса», но не имели личных данных для какой-либо большой карьеры после победоносной революции. И в партию Ворошилов вступил не из-за каких-то оформившихся идейных побуждений, а как бунтарь против социальных несправедливостей в жизни. Жизнь самого Ворошилова была довольно горькой. Его биографы указывают, что он с семи лет поступил на шахту (по выборке колчедана), с десяти лет вместе с отцом пас помещичий скот, после испробовал множество различных профессий, пока, наконец, не изучил профессии слесаря в Луганске. До двенадцати лет рос неграмотным. После поступил в сельскую школу, но учился только две зимы. Это было все его школьное образование ко времени октябрьского переворота.
Но политический кругозор Ворошилова был куда шире, чем у его друзей в Луганске – этим, вероятно, объясняется то обстоятельство, что после переворота Ворошилов становится одним из руководителей большевистской городской думы Луганска. Однако до начала 1918 года о существовании Ворошилова знали только в его собственном городе. Когда немцы, после срыва сепаратных переговоров в Брест – Литовске, возобновляют наступление на Украине, Ворошилов телеграфирует Ленину и Троцкому, что он во главе «отряда в шестьсот человек» выступает против немецкой армии, чтобы разгромить этих «палачей пролетарской революции».
Идея Ворошилова – создать «партизанское движение» (помимо регулярной Красной Армии) – центром поддерживается. Не имея никакой военной подготовки (он даже не был и солдатом), Ворошилов быстро расширяет свой отряд и добивается признания с двух сторон: и со стороны белых генералов своими смелыми налетами, и со стороны красного командования – самой идеей организации партизанского движения. Вскоре его отряд реорганизуется в Пятую Украинскую армию, которая совершает поход к Царицыну. В Царицыне она получает новое название Десятой армии. Вот здесь и произошло политическое крещение Ворошилова как «друга и соратника» Сталина как раз на негативной почве: на совместных интригах против Троцкого, командовавшего тогда Красной Армией.
Так возникла известная «военная оппозиция» Ворошилова, Егорова, Минкина и других на VIII съезде (1919 г.) против Троцкого. Это была «царицынская группа пролетарских командиров» против курса Троцкого на использование «буржуазных» и «царских» специалистов в Красной Армии на руководящих должностях, особенно штабных (аргументы Троцкого были весьма простые и логичные: во-первых, «у пролетариата нет еще своих генштабистов», во-вторых, «руками и знаниями одних буржуев мы бьем других буржуев»). Душой и организатором «военной оппозиции» был сам Сталин, но Сталин намеренно держался в тени, действовал лишь за кулисами, выжидая реакцию Ленина.
Но как только выяснилось, что Ленин так же, как и Троцкий, резко осуждает партизанских командиров и целиком поддерживает военную политику Троцкого, Сталин вышел на сцену: он столь же решительно осудил Ворошилова и его друзей. Но и тогда Ворошилов показал себя человеком, «быстро ориентирующимся в обстановке». Он понял, что Сталин маневрирует в обоюдных интересах – как в собственных, так и в интересах самого Ворошилова. «Лучшие дни» наступили после окончания гражданской войны – по рекомендации Сталина партизан Ворошилов был назначен в 1921 году командующим Северо-Кавказским военным округом.
На X съезде (1921 г.) по рекомендации того же Сталина Ворошилов был избран в состав ЦК. Готовясь к решительной борьбе с Троцким, в 1924 году Сталин добился назначения Ворошилова командующим Московским военным округом вместо троцкиста Муралова. В январе 1925 года Троцкий был снят с поста председателя Революционного Военного Совета СССР и наркома по военным и морским делам. Конечно, Сталин уже тогда хотел выдвинуть вместо Троцкого Ворошилова, но непоколебимым и общепризнанным кандидатом на этот пост после Троцкого был его заместитель – Михаил Фрунзе.
Слишком хорошо зная бесспорность этой кандидатуры и желая перевести в свой лагерь Фрунзе, Сталин на январском пленуме ЦК 1925 года выдвигает его. Пленум принял это предложение, и Фрунзе занял место Троцкого. Ворошилову пришлось ожидать новых «лучших дней». Ждать пришлось недолго: летом того же года под опытной рукой «сталинского хирурга» Фрунзе умирает при операции, которая ему была сделана по решению Политбюро вопреки его желанию.
Теперь Ворошилов стал руководителем Вооруженных Сил СССР. Благодарный Ворошилов в дальнейшем участвует во всех злодеяниях Сталина от имени Красной Армии. После разгрома «левой оппозиции» Троцкого и «новой оппозиции» Зиновьева – Каменева Ворошилов вместе с Молотовым вводится в состав членов Политбюро (1926 г.), в котором он состоит бессменно до сегодня.
Значение Ворошилова как политического лидера никогда не было заметным, но стал он во главе Красной Армии не в силу своих «полководческих» качеств, а как политик сталинской школы. В самой этой школе Ворошилов очутился опять – таки не по убеждению, а по расчету – ради карьеры.
Сталин хорошо знал слабости своих учеников и умел их использовать в собственных целях. К слабостям самого Ворошилова относились – пристрастие к слабому полу, любовь к водке и жажда орденов. Троцкий рассказывал, что Сталин умел удовлетворять эти страсти своих учеников еще в первые годы своего восхождения к власти.
Правда, эту политику «хлеба и зрелищ» Сталин практиковал в меру, не злоупотребляя сам и не давая злоупотреблять своим друзьям. Именно интересы еще неизвестного исхода борьбы за власть требовали соблюдения внешнего аскетизма. Сталин старался создать у народа впечатление, что в Кремле сидят «почти святые», которые во имя коммунистического завтра отказались от личной жизни сегодня. Меньше всего к этой роли подходил жадный к жизни Ворошилов. Поэтому Сталин сделал его своим личным собутыльником. Характерно, что Ворошилов – единственный член Политбюро, которого официальная печать называла «соратником и личным другом Сталина».
Что же касается орденов, то тут Сталин был еще более щедр. Гражданскую войну Ворошилов закончил лишь с двумя орденами Красного Знамени (тогда как Блюхер, Фецько, Фабрициус имели по пять орденов). Ко времени второй мировой войны Сталин довел количество орденов Ворошилова до четырех, а когда в чистку Ежова названные кавалеры пяти орденов при помощи того же Ворошилова были уничтожены (Фабрициус якобы погиб раньше в воздушной катастрофе), Ворошилов сделался и «первым кавалерам» и «первым маршалом» СССР.
Ворошилов был нужен Сталину не как политик, а как орудие собственной политики. Он был единственным членом Политбюро того времени, который о себе мог сказать: «среди вас всех – бывших буржуев и мелких буржуев – я единственный пролетарий от станка». Среди этих же членов Политбюро он был и единственным «красным полководцем» во время гражданской войны. Сталин еще с начала двадцатых годов, стараясь подчеркнуть собственную роль в гражданской войне, популяризировал Царицын, армию Ворошилова, пока, наконец, по предложению Ворошилова и его друзей, Царицын не был переименован в Сталинград (1925 г.). Сталин, со своей стороны, ответил взаимностью: Луганск был переименован в Ворошиловград.
Но репутация Ворошилова как первого «красного офицера» (была даже такая песня), как старого большевика и «луганского слесаря», нужна была Сталину вовсе не для взаимных комплиментов, а для достижения поставленной цели – овладения единоличной властью.
Вот здесь Ворошилов оказал Сталину услугу, которая может быть сравнена только с услугами Молотова и Кагановича.
Создавая славу Ворошилову как герою гражданской войны и «пролетарскому полководцу», Сталин знал, что он делал. Он создавал славу для свидетеля, который должен был публично признаться в своем ничтожестве, чтобы засвидетельствовать величие своего покровителя. Слишком серая биография Сталина до революции, во время революции и гражданской войны никак не вязалась с создаваемой ему ныне репутацией «первого ученика и первого помощника Ленина». Надо было сочинить Сталину новую биографию.
По части истории партии на этом поприще успешно работали штатские – Молотов и особенно Каганович. По части военной истории нужен был «знаток» дела. Таким признанным «знатоком» считался теперь Ворошилов. Задача Ворошилова заключалась в том, чтобы, пользуясь личными архивами Сталина, доказать вещь, которая до 1929 года казалась абсолютно недоказуемой – поставить Сталина на место Троцкого по руководству гражданской войной.
Если умелая фальсификация истории, особенно той истории, ведущие участники которой все еще живы, – искусство трудное, то фальсификация истории гражданской войны в России Ворошиловым превзошла границы всего возможного.
В «исследовательском» очерке «Сталин и Красная армия» (21 декабря 1929 г.) Ворошилов писал :
«За последние годы утекли не реки, а океаны воды… За последние пять – шесть лет т. Сталин стоял в фокусе развертывающейся… борьбы за партию, за социализм. Только этим обстоятельством можно объяснить, что значение т. Сталина как одного из самых выдающихся организаторов побед гражданской войны было до некоторой степени заслонено этими событиями и не получило еще должной оценки. Сегодня в пятидесятилетие нашего друга я хочу хоть отчасти заполнить этот пробел».
В чем же заключалось это «значение Сталина»?
Ворошилов сообщил сенсационную новость :
«В период 1918 – 1920 гг. т. Сталин был, пожалуй, единственным человеком, которого ЦК бросал с одного боевого фронта на другой, выбирая наиболее опасные, наиболее угрожаемые для революции места.
Там, где было относительно спокойно, где мы имели успехи, там не было видно Сталина.
Но там, где… трещали красные армии, где контрреволюционные силы грозили самому существованию советской власти, – там появлялся т. Сталин».
После такого вступления Ворошилов, смело фальсифицируя не только исторические события, но и исторические документы, доказал следующее: верховное командование Красной Армии во главе с Троцким и его штабом на всех фронтах гражданской войны саботировало победу Красной Армии, а Сталин, воюя на два фронта – и против руководителей Красной Армии и против белых генералов – спас советскую власть. Я не утрирую, а сокращаю вывод Ворошилова.
Через десять лет, в 1939 году, Ворошилову показалось, что даже и он «недооценил» Сталина в своей статье 1929 года. Он называл Сталина в той статье лишь «одним из организаторов побед в гражданской войне», хотя и вездесущим. Между тем выяснилось (по мере роста аппетита самого Сталина по линии «культа личности»), что Сталин вовсе не был «одним из организаторов». Он был единственным организатором побед Красной Армии и даже ее создателем. Выяснилось далее, что Сталин был, оказывается, автором законов стратегии и тактики пролетарской революции в октябре 1917 года.
Вот свидетельство Ворошилова :
«О Сталине, создателе Красной армии, ее вдохновителе и организаторе побед, авторе законов страгетии и тактики пролетарской революции, будут написаны многие тома».
Ворошилову (то есть Сталину) показалось, что и этого мало. Сталин уже давно занял место Троцкого в гражданской войне. Занял даже место Ленина, как «автор стратегии и тактики пролетарской революции». Но вот надо было занять место Ленина по руководству «пролетарской революцией», а самого Сталина из «учеников» превратить в «соратника» Ленина по ЦК партии. Ворошилов засвидетельствовал и этот «факт»:
«Только он, Сталин – ближайший соратник Ленина – непосредственный организатор и вождь пролетарской революции и ее вооруженной силы».
Что не Троцкий, а Сталин «вождь» и «организатор» Красной Армии. Ворошилов «доказал» в 1929 году, а то, что не Ленин, а Сталин «непосредственный организатор и вождь пролетарской революции», – он доказал лишь в 1939 году. (В интересах исторической правды надо заметить, что уже за год до этого, в 1938 году, в «Кратком курсе истории ВКП(б)» появился никогда не существовавший мифический «Партийный центр» по руководству октябрьским переворотом, во главе которого якобы стоял Сталин.)
Еще через десять лет – в 1949 году – Ворошилов, давно исчерпав весь свой запас прилагательных и существительных для возвеличивания Сталина, начал апеллировать к категориям «планетарным». Ворошилов писал:
«…советский народ вместе со всем прогрессивным человечеством отмечает семидесятилетие величайшего человека нашей планеты Иосифа Виссарионовича Сталина – Победоносная Великая Отечественная война войдет в историю как триумф… как торжество военно-стратегического и полководческого гения великого Сталина».
Так десятилетиями Ворошилов создавал «культ Сталина», не только фальсифицируя историю, но и дискриминируя того, именем которого наследники Сталина сегодня управляют страной, – Ленина.
Роль Ворошилова, конечно, не ограничивалась этим. Он был ведущим членом сталинского Политбюро на протяжении двадцати шести лет, то есть в течение всего того периода, в котором, по признанию самих учеников Сталина, происходили все главнейшие злодеяния последнего. История когда-нибудь докажет, что ни одно из этих злодеяний Сталин не совершал без подписей Ворошилова, Молотова, Кагановича, Микояна и др.
Что касается чистки 1936 – 1939 годов, то тут роль Ворошилова была особенно отталкивающа. Все ведущие кадры Красной Армии, долголетние личные друзья Ворошилова, его бывшие начальники по гражданской войне, его подчиненные после нее, были выданы Ворошиловым на растерзание Ежову. Хотя инициатива расправы не исходила от Ворошилова, но Ворошилов ни разу не поднял голоса протеста против этой повальной расправы над заслуженными полководцами и командирами армии. Даже тогда, когда члены и кандидаты Политбюро (Рудзутак, Орджоникидзе, Косиор, Чубарь, Постышев) категорически предложили Сталину прекратить необоснованное и бессмысленное уничтожение кадров армии и хозяйства, Ворошилов вместе с Молотовым, Кагановичем, Микояном голосовали не только за продолжение чистки, но и за ликвидацию названных членов Политбюро как «бухаринских примиренцев». По проверенным данным, «вклад» Ворошилова в дело чистки Сталина по линии уничтожения высших кадров армии выразился в следующем.
184 Там же, стр. 89, 129.
Были ликвидированы: Из 5 маршалов – 3. Из 15 командармов – 13. Из 85 комкоров – 57. Из 195 комдивов – 110. Из 406 комбригов – 220.
Это был высший командный состав. Хрущев уточнил общее число уничтоженных старших командиров, назвав цифру в пять тысяч человек. Гибель этих военачальников (так же, как и страдания их сосланных семей) лежит на совести Ворошилова (существовал приказ по армии: никто из старших и высших командиров не может быть арестован без согласия наркома обороны Ворошилова).
Иначе Ворошилов и не мог действовать. Он был связан со Сталиным круговой порукой по преступлениям и присягой в деле их совершения. Вот последнее свидетельство самого Ворошилова :
«Лично, как кандидат сталинского блока коммунистов и беспартийных, заверяю вас всегда и во всем руководствоваться указаниями нашего великого вождя т. Сталина».
Этой присяги Ворошилов держался до конца дней Сталина. Если при, всем этом, по свидетельству Хрущева, Сталин его не допускал последнее время на заседания Политбюро, как «английского шпиона», то это доказывала не «измену» Ворошилова, а решимость диктатора покончить с политическим утильсырьем. Это было Сталину тем легче, что как раз вторая мировая война рассеяла в прах легенду о «пролетарском полководце» и «первом маршале» СССР. Будучи назначен в начале войны главнокомандующим северо-западным фронтом, Ворошилов блестяще провалился, а в 1944 году Сталин вывел его из состава Государственного комитета обороны СССР. Только тогда ему и дали его настоящую работу – Ворошилов был назначен командующим штабом «партизанского движения». Когда после смерти Сталина Ворошилова назначили Председателем Президиума Верховного Совета СССР, – это уже было в порядке вещей.
4. Анастас Микоян (род. в 1895 г., в партии с 1915 г.). Во время своего пребывания в Америке, на приеме в советском посольстве в Вашингтоне, Микоян заявил, что затаенной мечтой его молодости была профессия танцора… Эти мечты не сбылись, и Микоян сделался вместо танцора большевистским «политиком».
Тем не менее определенные элементы «балетного искусства», особенно кавказской «Наурской лезгинки», Микоян ухитрился внести и в политику.
Головокружительная легкость, ловкость, строго и точно рассчитанный ритм и виртуозные «па» при самых тяжелых поворотах – характерные для кавказцев, исполняющих свой изумительный национальный танец, Микоян очень умело использовал в деле лавирования между кремлевской «Сциллой и Харибдой» – в чем и заключается главный секрет, почему он уцелел не только при Сталине, но и при Хрущеве.
Судьба не предназначала его для первых ролей, но и на вторых ролях Микоян не нуждается в режиссере, а скорее наоборот – режиссер нуждается в нем.
Микоян родился в Грузии, в семье мелкого торговца армянина (которого официальные биографы давно перевели в категорию «рабочих»). Готовясь стать священником армяно-грегорианской церкви, Микоян окончил армянскую духовную семинарию в Тифлисе. Еще в семинарии начал интересоваться политикой и записался в кружок кадетской молодежи. Под влиянием грузинских социалистов (Микоян хорошо говорит по-грузински) перешел в кружок социал-демократов (1915 г.) и долго колебался между большевиками, меньшевиками и дашнаками, пока большевики не победили в центре России.
В революционной биографии Микояна было одно темное место, из-за которого Сталин шантажировал его потом всю жизнь. Оно было связано с историей знаменитых «26 бакинских комиссаров» (Шаумян, Джапаридзе, Фиолетов, Азизбеков и др.), расстрелянных англичанами в сентябре 1918 года в Туркмении. Заключалось оно в следующем.
Революция застала Микояна в Баку, и он находился там как во время турецкой, так и во время английской оккупации. Хотя позднейшая биография рисует его виднейшим большевистским деятелем и приписывает ему редактирование бакинских газет «Социал-демократ» и «Известия бакинского Совета» (в котором, кстати, преобладали меньшевики и эсеры), но будучи арестован вместе с 26–ю комиссарами, Микоян, однако, не был расстрелян, тогда как среди расстрелянных «26 комиссаров» были и просто беспартийные технические служащие бакинского Совета. Микоян не только остался жив, но через некоторое время вообще был освобожден из тюрьмы и свободно вернулся из-за Каспия (Красноводск, куда были завезены арестованные комиссары) обратно в английский Баку.
Как могло случиться, что англичане и тогдашнее антибольшевистское закаспийское правительство, расстреливая даже беспартийных сотрудников бакинского Совета, Микояна, большевика с 1915 года, освободили?
Официальный биограф, со слов самого Микояна, дает нам такой малоубедительный ответ :
«Микояна не было в списках арестованных, опубликованных в бакинских газетах, не было и в списках на довольствие, что и спасло его от смерти, хотя несколько беспартийных – три сотрудника бакинского Совета – Мышне и др. – были расстреляны».
После расстрела «26» Микоян некоторое время сидел в тюрьме. Но опять – непонятное «великодушие» англичан, даже «слабость», по крайней мере, в изображении биографа Микояна :
«Микоян, – пишет биограф, – рвался поскорее попасть в Баку и готовил побег из тюрьмы, который не состоялся и не понадобился, так как по требованию бакинских рабочих английские оккупанты вынуждены были выслать этапом Микояна с группой арестованных бакинцев из-за Каспия в Баку».
Таким образом, в марте 1919 года Микоян, можно сказать, по мандату англичан, возвращается в оккупированный Баку и «становится во главе большевистской организации Баку». Правда, в самом Баку англичане дважды арестовывают Микояна, но оба раза быстро освобождают, словно по «выяснении личности». Скоро Микоян перебирается в социал-демократическую Грузию, там его тоже арестовывают, но, как сообщает биограф, Микояну удается «откупиться взяткой» (значит, у Микояна денег было достаточно).
Из Грузии Микоян поехал в Москву, чтобы «получить директивы от Ленина и Сталина» и «вернулся в Баку 28 апреля 1920 года на первом бронепоезде Красной армии».
Если изучить эту биографию при помощи криминальной лупы Сталина, то Вышинский мог бы во время московских процессов сочинить Микояну другую биографию, куда более правдоподобную, чем биографии, которые Сталин и он сочиняли для других старых большевиков. Нетрудно угадать, как она выглядела бы:
Микоян был членом контрреволюционной кадетской партии и происходил из буржуазной семьи;
Микоян был турецким и германским шпионом, завербованным во время турецкой оккупации Азербайджана;
Микоян был завербован англичанами во время английской оккупации Баку;
Микоян оказался провокатором английской разведки и выдал англичанам «26 бакинских комиссаров» (причем арест самого Микояна служил для маскировки англичанами своего агента).
Таково было темное место в биографии Микояна, из-за которого Сталин его шантажировал. Это было в стиле Сталина – подбирать вокруг себя людей с уязвимыми местами и «изъянами», чтобы они, боясь ответственности за свои мнимые или действительные проступки, безоглядно шли на сталинские преступления (например, бывшие меньшевики Менжинский, Ярославский, Куйбышев, Вышинский и др.). И Микоян был одним из них.
Микоян, не будучи сталинцем по натуре, попал в сеть Сталина с самого начала карьеры генерального секретаря. Он служил ему не за совесть, а за страх. Вечная угроза быть обвиненным в шпионаже и провокаторстве заставляла его подписываться под любыми преступлениями Сталина, под которыми он, вероятно, не подписался бы в нормальных условиях. По той же причине в похвалах по адресу Сталина он всегда побивал «рекорды» других членов Политбюро. Утонченную восточную лесть по адресу диктатора он умел отчеканивать в формулах, не допускающих внутренней фальши их автора. И все-таки Сталин ему никогда не доверял до конца. Не случайно, что из всех бывших и настоящих членов Политбюро только один Микоян сидел подряд девять лет в кандидатах Политбюро (1926 – 1935 гг.), тогда как другие сразу попадали в Политбюро, минуя Микояна (Андреев, Косиор, Орджоникидзе и др.).
Первоначально Сталин делал на Микояна ту ставку, которую потом сделал на Кагановича. Как только Сталин получил пост генерального секретаря ЦК, Микоян был назначен секретарем Юго-Восточного бюро ЦК РКП (б) (потом Северо-Кавказского крайкома) в Ростове – на – Дону (1922 г.), а на XI съезде партии избран в члены ЦК (раньше Кагановича). В 1926 году Сталин назначил Микояна вместо снятого Каменева народным комиссаром торговли СССР и сразу ввел его в состав кандидатов в члены тогда еще всесильного Политбюро.
Около тридцати лет от роду Микоян был самым молодым министром СССР. В назначении Микояна Сталиным, вероятно, играли роль, кроме всего прочего, и другие общие черты в их биографии – оба были кавказцами, оба говорили на грузинском языке, оба учились в духовной семинарии и оба знали взаимные «провалы» и «изъяны» в прошлом. В этом отношении Микоян казался куда более идеальным орудием в политике Сталина, чем Молотов, Каганович и Ворошилов. Но вот наступило время проверки личных качеств Микояна в Москве. Началась борьба с правыми. Последний решающий и завершающий этап борьбы Сталина за единоличную диктатуру. Последний и решающий шанс для талантливых демагогов и конспираторов быть переведенными из «актива» в члены ЦК, из членов ЦК – в кандидаты в Политбюро, а из кандидатов – в члены Политбюро. В этой борьбе совершенно неизвестные люди, которых при Ленине не допускали и на порог ЦК, делают головокружительную карьеру, некоторые из них прямо оказываются в Политбюро, а Микоян и после окончательного разгрома правых остается еще пять лет в кандидатах. В чем дело?
Нельзя, конечно, думать, что Микоян сопротивлялся разгрому правых или подготовлявшейся «Великой чистке» (подобные сказки могут рассказывать в Кремле только теперь задним числом). Дело было в другом: грузинские чекисты во главе с Берия годами досаждали Сталину доносами на Микояна, выкопанными из старых архивов. Сталин эти доносы аккуратно принимал, пугал ими Микояна и до поры до времени держал его в черном теле.
Но наступил этап физической ликвидации как настоящей, так и потенциальной оппозиции. Словно как на мясозаготовках был намечен и «план ликвидации остатков враждебных классов» в процентах по краям, областям и республикам СССР.
К ликвидации намечены почти весь состав членов ЦК и половина самого Политбюро. Чистка в самой партии должна была проводиться, как указывалось в официальных документах, приведенных мною в другом месте, не по признаку того, кто кем был вчера, а по признаку «деловому» – кто кем может быть сегодня под Сталиным. Даже больше: большевики – идеалисты, старые революционеры по убеждению, герои гражданской войны по личному мужеству, считались потенциально наиболее опасными врагами будущего режима Сталина. С ними надо было покончить более радикально. Счастье Микояна заключалось как раз в том, что он к ним не принадлежал. Когда Сталин раскрыл свои карты и открыто взял курс на все то, что было наиболее криминальным в самом большевизме, взошла и давно помутневшая звезда Микояна – он был переведен в члены Политбюро вместе со Ждановым (1935 г.), а Ежов был назначен секретарем ЦК и председателем Комиссии партийного контроля (1935 г.). Через год Ежов был назначен наркомом внутренних дел и переведен в члены Политбюро. Таким образом, начиная чистку, Сталин запасся тремя новыми и наиболее надежными голосами в составе Политбюро. Оппозиция в самом Политбюро против чистки – Рудзутак, Косиор, Орджоникидзе, Чубарь, Постышев, Петровский, Эйхе (последние три – кандидаты) – оказалась в явном меньшинстве. Теперь Сталин законно, на основании решения большинства Политбюро (сам Сталин, Молотов, Микоян, Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов, Калинин, Ежов) и опираясь на свой первоклассный «Внутренний кабинет» во главе с Ежовым, Поскребышевым и Маленковым, приступил к физической ликвидации «врагов народа».
На XX съезде КПСС хитрый Микоян постарался создать политическое и историческое алиби не только для себя, но и для соучастников этой инквизиции. Он заявил, что «у нас не было коллективного руководства около двадцати лет». Другими словами, Сталин единолично управлял и единолично совершал преступления, начиная с 1933 – 1934 годов, в том числе и «Великую чистку».
В связи с этой действительно исторической речью Микояна многие, особенно в американской прессе, писали, что Микоян явился инициатором разоблачения Сталина на XX съезде и что он заставил «колеблющегося» Хрущева и других членов Президиума ЦК открыть поход против «культа Сталина» и сталинских преступлений. Даже говорилось, что Микоян – «соперник» Хрущева по руководству партией. Как, должно быть, искренне хохотали в Президиуме ЦК над такими и подобными им предположениями!
Не надо обладать особенной проницательностью в партийных делах Кремля, достаточно более или менее близко знать характер самого Микояна, чтобы быть уверенным, что Микоян лишь читал речь, написанную по установкам и окончательно отредактированную большинством Политбюро, в первую очередь самим Хрущевым.
Почему эта роль досталась именно Микояну? Тут, конечно, могут быть разные догадки. Несомненно только одно: с разоблачениями Сталина должен был выступить один из старых членов Политбюро и, по возможности, тот из них, который физически был наименее причастен к преступлениям НКВД и Сталина. Молотов, Каганович и Ворошилов явно отпадали. Оставался только один Микоян. Тот, который служил не за совесть, а за страх. Тот, который при любых условиях будет спрашивать:
– Чего изволите?
Я не буду останавливаться на характеристике Микояна как министра – коммерсанта. Его качества в этой области мне мало известны. Видимо, официальная его слава талантливого «красного купца» соответствует действительности, хотя масштаб и ассортимент его торговых оборотов никогда не были завидными. Даже был анекдот такой. В Академию наук СССР группа рабочих и крестьян внесла предложение убрать из русского алфавита букву «м», как излишнюю.
Основание:
Муки нет, молока нет, масла нет, маргарина нет, макарон нет, мяса нет, мыла нет, мануфактуры нет, а есть только Микоян. Но из-за одного Микояна незачем иметь в алфавите отдельную букву.
5. Георгий Маленков (род. в 1902 г., в партии с 1920 г.).
Нынешняя КПСС – детище двух людей: Сталина и Маленкова. Если Сталин был ее главным конструктором, то Маленков – ее талантливый архитектор. В ЦК партии Маленков пришел на техническую работу в 1925 году с четвертого курса Московского высшего технического училища. До 1930 года он был в подчинении Поскребышева сначала в «Особом» секторе», а потом в «Секретариате т. Сталина». Быть сотрудником «Секретариата т. Сталина» означало нечто большее, чем быть рядовым членом ЦК.
Не все члены ЦК знали, что делалось в Политбюро, а Маленков был его протокольным секретарем. Не все члены Политбюро знали, что делалось в «Секретариате – т. Сталина», а Маленков заведовал там сектором кадров. Открыл его Каганович. Он же помог ему выйти на «легальную арену». Без этого нельзя было сделаться ни членом ЦК, ни тем более членом Политбюро. Выход на легальную арену состоялся в 1930 году, когда Каганович был назначен первым секретарем Московского комитета, а Маленков – заведующим его отделом кадров (орготдел). Вот здесь, под непосредственным руководством Кагановича, Маленков показал на деле, на что способна «сталинская техника, овладевшая кадрами».
Московская партийная организация – самая большая и ведущая – долгое время находилась под влиянием и руководством правых (Угланов, Котов, У ханов, Рютин и др.). После разгрома группы Бухарина и углановского московского руководства пострадали лишь верхи. Низшие и средние звенья аппарата власти все еще оставались нетронутыми. За них и взялся Маленков. Но власть Маленкова распространялась не только на аппарат, на кадры Москвы и Московской области, но и на партийные организации народных комиссариатов СССР в Москве. За четыре года работы в Московском комитете Маленков радикально очистил партийный аппарат всех этих звеньев не только от бывших правых и «примиренцев», но и от всех, кто проявлял недостаточное понимание духа времени.
Работа Маленкова была оценена как образец «сталинского организационного руководства». Состоялся XVII съезд партии (1934 г.) – последний съезд «коллективного руководства». В своем отчетном докладе на съезде Сталин весь последний раздел посвятил «вопросам организационного руководства». В связи с этим впервые прозвучала и новая теория – о роли и значении «организационной политики». Сталин заявил :
«Хорошие резолюции и декларации за генеральную линию – это только начало дела, ибо они означают лишь желание победить, но не самую победу. После того, как дана правильная линия, успех дела зависит от организационной работы, от организации борьбы за проведение в жизнь линии партии, от правильного подбора людей…
Более того: после того, как дана правильная политическая линия, организационная работа решает все, в том, числе и судьбу самой политической линии, – ее выполнение или провал».
В числе многих задач новой «организационной политики» Сталин указывал и на такие : «9. Усиление проверки исполнения… 11. Разоблачение и изгнание из аппаратов управления неисправимых бюрократов. 12. Снятие с постов нарушителей решений партии. 13. Чистка сельскохозяйственных организаций. 14. Наконец, чистка партии от ненадежных и переродившихся людей».
Кто мог справиться в КПСС с такими решающими («решающими самую судьбу политической линии») задачами новой «организационной политики»?
Кто мог наиболее последовательно и наиболее эффективно подготовить организационный аппарат партии к уже намеченной в вышеприведенных тезисах Сталина будущей «Великой чистке» в партии и стране?
В состав ЦК, избранного на XVII съезде, Сталин такого человека не нашел. Но такой человек давно уже был налицо: Сталин назначил руководить новой «организационной политикой» Маленкова в качестве заведующего отделом руководящих партийных органов ЦК.
Отныне судьба членов ЦК зависела от не члена ЦК партии. Так сомкнулся внутренний «треугольник» предопределенной чистки: Каганович (секретарь ЦК и председатель партконтроля), его заместитель Ежов и Маленков (зав. ОРПО ЦК). Сталин давал лишь «правильную политическую линию». «Треугольник» решает ее судьбу. Организационный аппарат ЦК погрузился в глубочайшую конспирацию против собственной партии.
Так называемая «проверка партдокументов» 1935 года, проведенная под непосредственным руководством Ежова и Маленкова, была лишь предварительной, но очень основательно подготовленной разведкой внутреннего содержания каждого коммуниста. Раньше в ЦК были только учетные карточки на членов партии. Теперь завели личные дела на каждого коммуниста. В этих делах лежали не только пространные анкеты, заполненные собственноручно самими коммунистами, но и анкеты на тех же коммунистов, заполненные особыми секторами партийного аппарата и секретно – политическими отделами НКВД. «Специалисты» из особых секторов «и «психологи» из НКВД определяли по собственному усмотрению, кем данный коммунист был в прошлом и кем он может быть в будущем – послушным орудием аппарата или потенциальным «врагом народа».
Весной 1935 года Ежов уже председатель Комиссии партийного контроля и секретарь ЦК. В сентябре 1935 года созывается совещание отдела Маленкова и его низовых органов (совещание заведующих ОРПО) для подведения предварительных итогов «проверки партдокументов». Совещанием руководит Маленков. Главный докладчик – Ежов. Ежов критикует недостатки проведенной работы и намечает новые задачи партаппарата в деле углубления дальнейшей разведки в «партийном хозяйстве». Маленков целиком присоединяется к докладу Ежова: «тов. Ежов абсолютно прав… тов. Ежов полностью разъяснил все вопросы», – заявляет Маленков .
Но эта гигантская, не столько «техническая», сколько разведывательная работа аппарата по подготовке чистки не была окончена за один год. Она продолжается и в 1936 году. Ежов уже к этому времени начинает задавать тон, даже учить самого Маленкова. Маленков в мае 1936 года, уже в качестве главного редактора «Партийного строительства», как бы забыв о существовании Сталина, пишет о Ежове вещи, которые до сих пор было дозволено писать только о Сталине : «Тов. Ежов, – пишет орган Маленкова, – учит нас (курсив мой. – А. А.), как перестроить партийную работу, как поднять организационную работу на высший уровень… мы должны выполнить эти указания…»
Это не было созданием «культа Ежова» (эту роль успешно выполняла газета «Правда») – это было горькое признание конкурента в своем тяжком поражении. В «треугольнике» Сталин взял курс на наиболее острый ежовский угол. Маленкову и Кагановичу пришлось довольствоваться ролями помощников Ежова.
Вскоре после назначения Ежова наркомом внутренних дел (сентябрь 1936 г.) от горьких признаний Маленков перешел к пламенным дифирамбам Ежову (такова была воля главного «хозяина»), В разгаре чистки в декабре 1937 года орган Маленкова писал :
«Под руководством сталинского наркома т. Ежова советская разведка беспощадно ликвидирует фашистских бандитов… Верная стража социализма – НКВД под руководством своего сталинского наркома т. Ежова будет продолжать и впредь громить и вырывать с корнем врагов народа… Карающая рука советского народа – НКВД до конца истребит их! Наш пламенный привет сталинскому наркому внутренних дел т. Николаю Ивановичу Ежову!»
В этих дифирамбах Маленков, конечно, был искренним, «Организационная политика», которую разработал «треугольник» еще до назначения Ежова, была теперь передана в НКВД «на реализацию». Личная заслуга Ежова заключалась в том, что в деле этой реализации он показал такой виртуозный класс, перед которым просто бледнеют все ужасы средневековой инквизиции – И все-таки это был класс исполнителя, а не организатора – организаторы сидели в центральной комиссии Политбюро по чистке – Сталин, Каганович, Молотов, Ежов, Вышинский, Андреев и Маленков.
Из этих семи человек только Маленков и Вышинский не были не только членами Политбюро, но даже кандидатами ЦК, но они вместе с названными членами Политбюро непосредственно руководили действиями «сталинского наркома тов. Ежова». Совершенно неизвестно, какую роль сыграл Маленков в гибели самого Ежова, но при всех условиях она могла быть лишь ролью конкурента, а не врага. Как бы сегодня ни открещивались ученики Сталина от ежовщины и от самого Сталина, но он проводил тогда действительно «коллективную политику» тех, кто уцелел в Политбюро, и тех, кто пришел туда в результате чистки (Хрущев, Жданов, Берия, Маленков). Ни один из них не имел бы шансов попасть в Политбюро, если бы не была ликвидирована старая партия и старые дореволюционные партийные кадры.
Несмотря на исключительно высокое мнение, которое сложилось у Сталина о Маленкове, несмотря на решающую роль, которую он задумал для него в новом ЦК, даже Сталин не решился рекомендовать его XVII съезду хотя бы в качестве кандидата в члены ЦК, тогда как Хрущев и Берия были избраны членами, а Булганин кандидатом ЦК. Чтобы Маленков получил юридический статус своего фактического положения архитектора партии, нужна была именно ликвидация старой ленинской партии. Только после этого на XVIII съезде (1939 г.) Маленков был избран членом ЦК, членом Оргбюро и секретарем ЦК по кадрам.
Заслуги Маленкова перед Сталиным в «Великой чистке» могут быть сравнимы только с заслугами самого Ежова и Вышинского. Я уже подсчитывал в другом месте данной работы итоги чистки 1933 – 1939 годов по линии партии. Я доказал там, на основании официальных источников, что с февраля 1934 года (с XVII съезда) по март 1939 года (по XVIII съезд) из партии было исключено 1 200 000 коммунистов – из общего числа 2 809 786 (то есть около 43%). Исключены были преимущественно старые большевики и те, которые вступили в партию до начала коллективизации. Быть исключенным из партии в те годы означало одно: арест. Впрочем, массовые аресты среди коммунистов происходили и без формального исключения из партии, чтобы не предупреждать их о предстоящем аресте.
Эти аресты по линии партии были главным образом и в первую очередь работой руководителя новой «организационной политики» ЦК – Г. Маленкова. Однако Маленков был занят не только уничтожением старой ленинской партии, но и созданием новой сталинской партии. За шесть месяцев – с апреля по октябрь 1939 года – в партию на место уничтоженных было принято 800 000 новых коммунистов, в то время когда в нормальных условиях и при действительно добровольном вступлении в партию рост ее никогда не превышал и ста тысяч за целый год. Маленков доказал, что его «организационная политика» способна на чудеса и по этой части. Он вербовал в партию каждый месяц более 130 000 человек. Сама вербовка (именно «вербовка», а не «вступление») не представляла после ежовщины никаких трудностей – человек, к которому секретарь местного парткома обращался с предложением вступить в партию, редко осмеливался отказаться от этой высокой «чести». Ежова уже не было, но был Берия. Был и Маленков.
Запуганный и терроризированный советский гражданин предпочитал партийный билет доносу секретаря в НКВД. Конечно, в партию шли и добровольцы, но не из-за каких-либо идейных побуждений, а просто для личной карьеры. Но и те и другие были отныне убеждены, что не ЦК существует для них, а они существуют для ЦК. Соответственно выработалось и новое представление о партии, которое господствует в КПСС и сейчас: партия – это значит Секретариат ЦК, Секретариат ЦК – это значит партия. Это тоже было блестящей победой «организационной политики» Маленкова. Ячейками такой партии было куда легче руководить, чем колхозами – без отчетов, без съездов, без выборов.
Ровно тринадцать лет Маленков был секретарем ЦК у такой партии, занимая при Сталине точно такое же положение, какое занимал Борман при Гитлере, и за эти тринадцать лет состоялся лишь один съезд партии. Это тоже была заслуга Маленкова – Маленков создал Сталину партию – «монолит» без претензий. Сталин высоко ценил эту воистину гигантскую работу Маленкова. За уничтожение старой партии он его сделал секретарем ЦК. За создание новой партии он его решил ввести в число кандидатов Политбюро.
Началась война. Создается Государственный Комитет Обороны (30. VI. 1941 г.), к которому переходит вся власть Политбюро и правительства. Комитет первого состава организуется из пяти членов: Сталин (председатель), Молотов (заместитель) и члены: Ворошилов, Берия и Маленков. Старые члены Политбюро – Каганович, Микоян, Калинин, Андреев, Жданов, Хрущев – остаются вне Комитета, а молодого кандидата Политбюро Маленкова Сталин вводит в его состав. Когда после войны, в 1946 году, Маленков стал членом Политбюро – это было само собой разумеющимся событием.
Сын бывшего царского чиновника, «доброволец» на один год в качестве писаря политического отдела полка Красной Армии в условиях почти окончившейся войны в Туркестане (1919 – 1920 гг.), недоучившийся студент технического училища, рядовой протоколист аппарата ЦК – Маленков делается вторым по влиянию лицом в великом «пролетарском» государстве! Причем таким вторым, который среди нынешних членов «коллективного руководства» был единственным, кто осмеливался открыто возражать Сталину.
Уже к смерти Сталина партия и ее аппарат фактически находились в руках Маленкова. И апелляцию к Ленину, в отличие от других, Маленков начал тоже при жизни Сталина – в приветствии ЦК партии и Совета Министров СССР Маленкову в связи с его пятидесятилетием говорилось о нем, как об «ученике Ленина и соратнике Сталина»!
Ученик Сталина до мозга костей, ни разу не видевший в жизни Ленина, он не захотел быть названным публично «учеником Сталина». Это была такая дерзость, за которую диктатор отправлял людей на тот свет. Но с Маленковым ничего не случилось. Напротив, в том же 1952 году на XIX съезде он выступил с политическим отчетом ЦК партии, который должен был, собственно, делать сам Сталин.
После этого для всех было ясно – либо Сталин ему бесконечно доверяет и готовит в его лице себе преемника, либо Маленков и для Сталина стал такой силой, с которой приходится считаться. В свете последовавших после смерти Сталина событий я считаю правильным последнее предположение.
Есть основание думать, что уже до смерти Сталина, на первом пленуме ЦК после XIX съезда, Маленков занял пост первого секретаря ЦК (см. предыдущий раздел данной работы). Поскольку исключена возможность, чтобы Сталин добровольно уступил свой партийный пост Маленкову, то борьба за реванш со стороны Сталина была решенным делом. Дело врачей Кремля было началом. Врачей как раз обвиняли в убийстве соперников Маленкова – бывших секретарей ЦК и членов Политбюро Жданова и Щербакова.
Опытный в сталинских делах Маленков не мог не
394″Правда», 8.4.1952.
знать, куда метит Сталин. Сталину удалось арестовать врачей, но судить не удалось: он умер, врачи были освобождены.
После смерти Сталина Маленков, естественно, оказался во главе правительства и до 14 марта 1953 года был и секретарем ЦК.
«Старая гвардия» Политбюро, однако, вовсе не была расположена к появлению второго Сталина. Сам Маленков, видимо, хорошо понимал, что даже ему не по плечу эта задача. Он без боя уступил пост первого секретаря ЦК Н. Хрущеву. Тогда и началось его падение. Оторвавшись от аппарата партии, находясь в Президиуме ЦК, из которого после смерти Сталина были изгнаны почти все «маленковцы», он вынужден был признать «ленинские принципы коллективного руководства» (речь Маленкова 14 марта 1953 г.).
В феврале 1955 года его сняли с поста главы правительства. И на этот раз он сдался без боя в глубокой уверенности, что время его «второго издания» еще придет.
Большая внутренняя собранность, редкая терпеливость, отсутствие болтливости, сухой реализм в практических вопросах, гигантский опыт политической интриги и эластичная совесть коммунистического ханжи делают его опасным конкурентом для любого из членов «коллективного руководства».
6. Николай Булганин (род. в 1896 г., в партии с 1917 г.).
Карьера Булганина до середины тридцатых годов была довольно неудачной, хотя он участвовал в гражданской войне и во время революции вступил в партию (1917 г.), ряд лет работал в органах Чека в Нижнем Новгороде и Туркестане. Несмотря на исключительную роль, которую сыграл Булганин в конспиративной технике Сталина в разгроме углановского руководства в Москве и уничтожении правой оппозиции вообще, карьера давалась ему с большим трудом. Для этого были серьезные причины, с которыми в те годы все еще приходилось считаться: он происходил, по тогдашней терминологии, из «социально чуждой среды». Попросту говоря, он происходил из семьи крупного предпринимателя – «буржуя», из типичного русского купеческого города – Нижнего Новгорода (ныне Горький). Правда, с самого начала большевистского переворота он активно участвовал во всех чекистских злодеяниях в Нижнем, чтобы резче подчеркнуть свою вражду к собственному классу – буржуазии. Для многих случайных людей в большевистской партии, каковым был и Булганин, путь к социальной реабилитации лежал через личные преступления против «своего класса».
Единственным органом советской власти вит «узаконенных преступлений» была ВЧК или Чека. Б этом же органе собирались люди двух типов: фанатики большевизма – для руководящих ролей (Дзержинский, Менжинский, Ягода, Ежов), и всякие «ренегаты» и бывшие «буржуи» – для вспомогательных ролей (агенты, осведомители,, следователи). Вот к этой последней категории чекистов, вероятно, и принадлежал Булганин, Эта категория в условиях всеобщего культа «пролетарской диктатуры» (период Ленина – Троцкого – Бухарина) не имела никакой надежды выдвинуться в первые ряды руководящего слоя режима. Вечным клеймом лежало на них их социальное происхождение. Ни одному из них не удалось бы пробить дверь в высший этаж, если он не доказал своей способности идти на исполнение любых поручений власти (до тридцатых годов не только состав аппарата Советов, но и самой партии регулировался по «социальным признакам»). Булганин был одним из тех, кто доказал и в гражданской войне и после ее окончания, что он готов идти на все, лишь бы режим признал его своим человеком.
В этих его стараниях судьба столкнула его с большевиком 1911 года – с Лазарем Кагановичем. Это было в 1918 – 1919 годах. Каганович тогда работал в губкоме партии в родном городе Булганина – в Нижнем Новгороде. Когда в 1920 году Каганович был назначен одним из руководителей Туркестана и одновременно членом Военно-революционного совета Туркестанского фронта, Булганин очутился в роли сотрудника Особого отдела и Политуправления Красной Армии в Туркестане.
В 1922 году, уезжая из Туркестана в Москву, Каганович захватил с собою Булганина. Вероятно, Каганович имел в виду использовать «чекиста и политработника Булганина в аппарате ЦК, но это ему не удалось. Единственным препятствием могло быть только злополучное «буржуазное происхождение» Булганина.
Каганович через некоторое время уехал на Украину в качестве секретаря ЦК партии Украины. Когда же он вернулся в Москву как третий секретарь ЦК, то застал здесь Булганина хотя и не на большой работе (директор электрозавода) , но с солидной репутацией и сильными покровителями. Ему протежировали Куйбышев и Молотов. Бил же Булганин в ту же точку, что и Каганович – против Бухарина, чтобы освободить место в Политбюро для Кагановича, против Рыкова – чтобы освободить место главы правительства для Молотова, и против Угланова, чтобы самому занять его место. Правда, вышло все это не совсем по «плану Булганина». Молотов и Каганович заняли заветные места «планомерно», но Булганину пришлось удовлетвориться постом Уханова – он стал председателем Московского совета, и то только, когда Молотов крепко занял место Рыкова. Вскоре Молотов еще больше приблизил его к себе – Булганин стал председателем Совета Министров РСФСР. Тут его уже заметил на близком расстоянии строгий ценитель талантов «второго поколения» – «сам хозяин»: Булганин сделался заместителем Председателя Совета Народных Комиссаров (Министров) СССР. Место в Политбюро было гарантировано. Война дала и это заслуженное место и совершенно незаслуженный чин «маршала» СССР.
С приходом к власти создается и новая биография. У тех, у кого она была в прошлом «буржуазной», теперь она становится «пролетарской». У кого были непростительные провалы или далеко не «ортодоксальные» паузы на жизненном пути, в биографии появляются черты самого «ортодоксального коммуниста». У кого же до прихода к власти была лишь «коллективная биография» без всяких «героических эпизодов», – появляются и яркие индивидуальные черты. Соответственно сочинили теперь ортодоксальную биографию и Булганину: оказывается, начиная с Февральской революции 1917 года, он везде и всюду играл «выдающуюся роль». Ни одного слова об его «буржуазном происхождении». Все-таки получается один очень показательный «казус»: в «Малой Советской Энциклопедии» 1934 года сказано, что «Булганин – сын заводского служащего» , а в «Большой Советской Энциклопедии» 1951 года Булганин родился второй раз – на этот раз уже в «семье рабочего» .
За активное участие в разгроме бухаринской оппозиции Булганин был впервые введен в состав кандидатов в члены ЦК на XVII съезде партии. После окончательного установления своей личной диктатуры Сталин его сделал членом ЦК на XVIII съезде (1939 г.).
В начале войны, которая застала его на посту заместителя Председателя Совета Министров СССР, он был произведен в генерал – лейтенанты и находился на разных фронтах в качестве члена Военного Совета («член Военного Совета» – это был чрезвычайный уполномоченный ЦК партии и Государственного Комитета Обороны при каждом командующем). Из всех политических генералов Сталина только один Булганин заслужил во время войны самое высокое признание Сталина в 1944 году Сталин вывел своего личного друга, члена Политбюро и «первого маршала СССР» Ворошилова из состава Государственного Комитета Обороны (узкий «Военный кабинет») и вместо него ввел в его состав Н. Булганина, который не был даже кандидатом Политбюро. Одновременно Сталин назначил Булганина своим первым заместителем по Министерству обороны.
По окончании войны, продолжая работать заместителем Сталина по Министерству обороны СССР, Булганин весьма последовательно и со свойственной ему исполнительностью выполнял все задания Сталина: умаление значения подлинных полководцев Советской армии в войне с Германией, фальсификация самой истории войны с целью возвеличения роли Сталина, приписывание всех побед лично ему, создание мифа о полководческом гении Сталина и о какой-то сталинской военной науке, чистка высших военных кадров Советской армии, которых Сталин рассматривал как своих возможных врагов в будущем.
Сталин, как обычно, высоко оценил эту работу Булганина – в марте 1947 года он был назначен министром обороны СССР и заместителем Председателя Совета Министров. Поэтому совершенно правильной была характеристика, данная ему «Большой Советской Энциклопедией» еще при жизни Сталина :
«Булганин принадлежит к числу партийных и государственных деятелей СССР, воспитанных И. В. Сталиным, выросших и закалившихся под его непосредственным руководством в суровой борьбе партии Ленина – Сталина с врагами советского народа».
В 1948 году Булганин был сделан и полноправным членом Политбюро. В начале 1949 года он, как и другие министры – члены Политбюро, – был освобожден от работы министра и зачислен в «институт заместителей» Сталина по Совету Министров СССР. После смерти Сталина его вновь назначили министром обороны СССР, пока он не занял поста Маленкова в феврале 1955 года. Рекомендуя Булганина на должность Председателя Совета Министров СССР, Н. Хрущев от имени ЦК назвал его «верным учеником Ленина и соратником Сталина».
Булганин имеет большой и разносторонний опыт весьма последовательного сталинского бюрократа: был чекистом, хозяйственником (директор завода), коммунальником (председатель Моссовета), госаппаратчиком (председатель Совета Министров РСФСР), финансистом (председатель Госбанка СССР), военным (маршал и министр обороны) и три раза заместителем Председателя Совета Министров СССР. Везде, куда бы его Сталин ни назначал, Булганин оставался верным себе и своему хозяину: высокодисциплинированным бюрократом – исполнителем. Пунктуальный до педантизма в исполнении воли диктатора он никогда и не думал «поучать» самого диктатора. Вероятно, Сталин больше всего ценил в нем это качество. Если не считать периода борьбы с правыми, которая открыла ему дорогу в высшие сферы государственной бюрократии, то в дальнейшем он подвигался вверх, с этажа на этаж, в силу своих именно чекистско-бюрократических, а не политически – организационных качеств. Даже тогда, когда Сталин перестал считаться с социальным происхождением и прошлыми заслугами или «провалами» коммунистов, сам Булганин всегда был «угнетен» своим происхождением. Не этим ли объяснялось, что ему демонстративно исправили биографию с «сына служащего», то есть чиновника, на «сына рабочего»?
От этого чувства – чувства чужеродности – он, вероятно, не избавился и сегодня. Ведь как раз после смерти Сталина «пролетарии» во главе с Хрущевым вновь, как и в ленинские времена, начинают задавать тон. Недаром Хрущев при всяких удобных (в беседах с комсомольцами) и неудобных (в беседе с американским послом в Белграде) случаях подчеркивал свое «пролетарское происхождение».
Можно с большим основанием предположить, что и должность главы правительства досталась ему не в силу его государственного таланта и личной амбиции, а как результат компромисса между группами в ЦК. Из всех членов Политбюро (Президиума), кроме Первухина и Сабурова, он был самым молодым по стажу и самым «надпартийным» по прошлой деятельности. В отличие от всех, он никогда не был и партаппаратчиком. Свою карьеру он начал при Кагановиче, продолжал при Хрущеве и достиг поста заместителя главы правительства при Молотове. Кому из них он обязан? Вероятно, всем, и угождал им всем в той мере, в какой это не противоречило часто меняющейся персональной политике Сталина.
Поэтому, если назначение Председателя Совета Министров СССР после отставки Маленкова было результатом компромисса в «коллективном руководстве» между группой Молотова и группой Хрущева, то кандидатура Булганина была самой идеальной из-за этих его личных качеств.
Но противоречие в положении Булганина состоит в том, что он выдвинут группой (Молотова), которой он обязан своей прошлой карьерой, но которой он едва ли симпатизирует сегодня. Молотов – это вчерашняя глава в истории сталинизма, а Хрущев – сегодняшняя. Булганин слишком реалист, чтобы хвататься за вчерашний день. И все-таки Хрущев не пускает его одного со своим министром иностранных дел в заграничные «путешествия» – «член Президиума Верховного Совета СССР» предпочитает присутствовать сам. Пусть это будет истолковано как некоторое недоверие к Булганину и, конечно, как открытая дисквалификация Молотова, но так будет надежнее.
До сих пор кооперация Булганин – Хрущев оправдывает себя. Волевого и импульсивного Хрущева хорошо дополняет нетребовательный и меланхоличный Булганин.
7. Никита Хрущев (род. в 1894 г., в партии с 1918 г.) «Можно быть выразителем идеологии крупной буржуазии, не будучи даже мелким лавочником», – говорил Маркс. Вероятно, таким человеком был и отец Хрущева – Сергей. О таком складе ума отца Хрущев сам рассказывал однажды иностранным журналистам. «Мой отец был простым рабочим – шахтером. Но он всю жизнь мечтал стать капиталистом. Хорошо, что это ему не удалось», – говорил Хрущев. Но что сегодня «хорошо» вождю «пролетарской диктатуры», было плохо самому пролетарию, бывшему «крупным буржуем» лишь идеологически.
Хрущев вырос в семье такого отца и пас чужой скот. Если правильна философская основа Маркса – «бытие определяет сознание», то и сам молодой Никита должен был думать так, как думал его отец. Не этим ли объясняется и тот большой дефект в биографии Хрущева, который оказалось невозможным «ликвидировать» или «поправить» даже в эпоху бесцеремонных фальсификаций сталинской исторической школы. Речь идет о начале революционной карьеры Хрущева. Из всех членов Политбюро, побывавших в нем до войны, Хрущев был единственным, который вступил в партию после большевистской революции. Из всех членов нынешнего «коллективного руководства» (и, может быть, даже членов ЦК) он единственный, который вступил в партию так поздно по возрасту 24 лет от роду. Когда произошла Февральская революция, ему было 23 года. Но он в партию, по крайней мере большевистскую, не пошел.
Через восемь месяцев произошла Октябрьская большевистская революция 1917 года, но в партию большевиков Хрущев опять – таки не вступил. Только через год – в 1918 году – в двадцатичетырехлетнем возрасте рабочий, слесарь, Хрущев берет коммунистический билет, не приносящий ему, впрочем, особой пользы до 1930 года.
В 1918 году Хрущев был взят в Красную Армию, к концу войны был комиссаром батальона на Кавказе. Но, оказывается, этого было достаточно, чтобы в 1938 году, когда Хрущев стал кандидатом Политбюро, писать о нем : «Политическим просвещением Красной армии занимались такие деятели, как Ленин, Сталин, Молотов… Хрущев».
Я не думаю, чтобы о существовании Хрущева знал бы кто-либо из ЦК до 1929 года. Исключение, может быть, составляет Каганович, который до 1928 года работал генеральным секретарем ЦК партии Украины. Секретарем Марьинского райкома партии на Украине работал и Хрущев. Но тогда совершенно непонятно, почему же Хрущев не делал никакой карьеры у Кагановича на Украине, где Каганович владычествовал почти бесконтрольно.
Через год после ухода Кагановича с Украины Хрущев решил сам устроить собственную карьеру, начав со школьной скамьи – в 1929 году он поступает в Промышленную академию им. Сталина в Москве. Для поступления в эту «академию» не требовалось особенного «академического ценза». Достаточно было простой грамотности (впоследствии там учился и почти неграмотный, но знаменитый Стаханов) и наличия партийного билета. В средней школе Хрущев учился при советской власти (рабфак). Для партийной и государственной карьеры даже среднего масштаба этого было мало. Надо было кончить какую-нибудь высшую школу. Такой школой и была Промышленная академия.
В академии Хрущев слушал, кроме общеобразовательных дисциплин (математика, физика, химия, русский язык), еще два цикла – общий цикл по марксизму – ленинизму, который читали нынешние секретари ЦК Суслов и Поспелов, и специальный цикл по организации промышленности. Впоследствии требования к поступающим в академию были повышены (надо было иметь полное среднее образование). Соответственно, академия должна была выпускать людей с более высоким уровнем знания техники. Кроме Академии, был создан еще ряд провинциальных академий. Но и после реорганизации академии готовили не «политиков», а «организаторов техники». По окончании этих академий студенты уходили на производство: в шахты, рудники, фабрики, заводы – в качестве начальников цехов, отделов, участков, и лучшие из студентов – в качестве «красных директоров». Высшей мечтой в предстоящей карьере у Хрущева и могла быть только эта последняя карьера – карьера «красного директора» на каком-нибудь южном заводе.
Но судьба решила иначе. Хрущев через каких-нибудь год – полтора сам становится «руководителем московских большевиков» прямо со школьной скамьи, а еще через пять – шесть лет попадает в Политбюро. Это было головокружительной, загадочной и беспрецедентной карьерой совершенно неизвестного человека в партии. Вместе с тем, она казалась необъяснимой и с точки зрения личных качеств самого Хрущева.
На Украине Хрущев не смог сделать и средней карьеры, его личное знакомство с Кагановичем было, как сказано, тогда весьма проблематично, в Академии он пробыл лишь один год. Правда, он был избран в первые же дни секретарем партийной ячейки Академии, но и то потому, что, во-первых, был «пролетарием от станка», во-вторых, самым старшим по возрасту и по партийному стажу среди ее слушателей. И как оратор он не отличался от других какими – либо преимуществами, если преимуществом не считать его темпераментность и активность на всевозможных собраниях. Будучи оратором «на все темы», Хрущев тем не менее не просто болтал, как это многим казалось. Он был первым основоположником той новой школы ораторского искусства в большевизме, которая пришла на смену старым школам: блистательного Троцкого и академического Бухарина. Речи Троцкого, напечатанные без указания оратора, без малейшего труда можно узнать именно как его речи, так же и сочинения Бухарина – как бухаринские. Такими же ярко индивидуальными были стили и других вождей большевизма – Ленина, Луначарского, Каменева и др. Новая школа не признавала и не признает индивидуального стиля – речи Молотова, Кагановича, Хрущева, Маленкова, Булганина отличаются друг от друга только именами их произносящих. Речь Булганина может быть приписана с таким же основанием Хрущеву, как речь Хрущева Маленкову и обратно. Это был современный новый, безличный, «коллективный» стиль с одним и тем же запасом слов и с такими же стандартными предложениями при абсолютном отсутствии особых ораторских приемов, звонких фраз, лирических отступлений и даже личного местоимения. Они, собственно, и не говорили за себя или от себя. Эти новые ораторы говорили от имени партии вообще и от имени Сталина в особенности. Только у Сталина сохранился индивидуальный стиль, но без особого злоупотребления «лирикой» и без частого обращения от собственного лица. Этот стиль ораторского искусства хрущевской школы был целиком перенесен и в общую публицистику. Если вы возьмете передовые статьи различных советских газет – от «Правды» и «Известий» до самых захолустных листков – и проанализируете их с точки зрения языка и стиля, то вам покажется, что они написаны одним и тем же лицом. Зато этот безличный стиль отличается одним общим преимуществом: при всем внешнем многословии он строго целеустремлен и бьет в одну точку. При всей кажущейся «общности» он весьма конкретен, содержателен, предметен. В этой «публицистике» сказано все, что сегодня надо сказать, и ничего не сказано сверх этого. Об одном и том же событии внутри или вне страны сотни «передовиков» газет в Ленинграде, Москве, Владивостоке, Ташкенте, Тифлисе и т. д. напишут в одно и то же время, не сговариваясь между собой, сотни передовых, поразительно сходных между собою не только по содержанию и языку, но даже и по нюансам мысли. Такой унификации мысли людей, разных, все-таки, по своему характеру и индивидуальным способностям, сталинизм достиг именно через школу Хрущевых.
Но Хрущев имел успех как основоположник этой новой школы только после того как он добрался до власти, а добрался он до нее не в силу своего ораторского искусства. Тогда в чем же причина его столь стремительной и загадочной карьеры? Подобный вопрос задавали себе и многие из обойденных конкурентов и тайных завистников Хрущева в Москве в тридцатых годах. Задавали, но никак не могли найти на него удовлетворительный ответ. Конкуренты видели в Хрущеве «случайного выскочку», завистники говорили о «случайном счастье». Доводы конкурентов сводились к простой формуле: «Хрущев человек без лица и без личного «я». Но он доказал, что язык может довести не только до Киева, но и из Киева до Москвы. Доводы завистников о «случайном счастье» были менее образными, но едва ли более убедительными. Они вертелись, главным образом, вокруг жены Сталина – Надежды Аллилуевой. В той же академии вместе с Хрущевым училась и она. Сталин делал иногда неофициальные визиты в академию или временами (во время выпусков, праздников) принимал группы слушателей. Поступал он так не только потому, что жена училась там, а в силу своих обязанностей – академия носила его имя и Сталин взял на себя персональное «шефство» над ней. К тому же, академия считалась первым опытным учебным заведением в этом роде и была создана специальным решением ЦК по инициативе того же Сталина. Соответственно, она пользовалась многими привилегиями: категория «личного учета» слушателей в ЦК («номенклатура ЦК»), снабжение из специального распределителя, обслуживание Лечебно – санитарного управления Кремля, персональные путевки на отдых и денежные субсидии во время отпуска по линии лечебной комиссии ЦК, отдельные квартиры (или комнаты), месячное содержание так называемый «партмаксимум» (в партии существовал тогда без различия ранга определенный по географическим поясам «максимум» жалования, получать сверх которого никто не имел права). Кроме того, у академии был непосредственным шефом единственный «супер – капиталист» страны – Высший Совет Народного Хозяйства (ВСНХ), – который своим будущим «красным директорам» делал дополнительные материальные поблажки. Руководители ВСНХ, угождая академии, знали, что этим они одновременно угождают и сталинской семье.
Счастлива была та школа, где училась жена самого «хозяина». Не только с начальством этой школы (а Хрущев, как секретарь партийной ячейки, тоже был «начальником»), но и с рядовыми ее слушателями считались всякие партийные подхалимы и карьеристы из высших сфер: ведь этот безвестный слушатель сидит ежедневно на одной учебной скамье с женой самого «хозяина»! Что же тогда говорить о Хрущеве, который был прямым партийным «хозяином» жены верховного «хозяина»! Как таковой, Хрущев, конечно, имел доступ и в дом Сталина. Его приглашали и на семейные праздники в Кремль. Он вносил в эту обюрократившуюся и давно оторвавшуюся от народа душную официальную среду некий свежий «ветерок» низов. Вносил своей внешней необтесанностью, первичностью, «народностью» и ярким практическим умом. Он не был ни «салон – кавалером», ни придворным шутом – в тех и в других в Кремле недостатка не было. Он был тем, кого до сих пор не было здесь – первым классическим представителем напористо рвущегося к власти второго поколения большевизма. Это поколение не участвовало в Октябрьской революции: некоторые по молодости (Маленков), другие – в силу отсутствия тогда достаточного политического нюха (Хрущев), но зато оно участвовало в партийных боях Сталина против октябрьского поколения с таким же рвением и без оглядки, как то поколение воевало на баррикадах Октября и на фронтах гражданской войны против белых. Против Троцкого оно выступало по убеждению («сам живи – дай жить другим!»), против Бухарина – по расчету («даешь власть»).
В результате сталинской победы октябрьское поколение вышло в тираж; на верхах, в Кремле и вокруг Кремля образовались «свободные вакансии» – вот туда и лезло второе поколение Хрущевых. Буквально лезли, расталкивая друг друга локтями, наступая на мозоли чересчур чувствительным, подставляя ножки далеко рвущимся вперед, соревнуясь в громких выкриках во славу Сталина и ни на одну минуту не забывая главного – они ползут не к Сталину, а к сталинскому наследству. Вот первым представителем этого второго поколения из «глубоких низов» и был Хрущев. «Случайное счастье» его сводилось к тому, что Сталин имел возможность наблюдать за ним непосредственно и, изучая его личные качества, открыть в нем «выдающийся талант партийного организатора».
За решение аппарата Сталина и сталинского Политбюро проводить «Великую чистку» с физическим уничтожением «врагов народа» Хрущев юридически ответственности не несет, но в «либерализме» по ее проведению его винить нельзя. Старая московская партийная организация была почти целиком уничтожена, когда Хрущев был ее секретарем. Только за одну эту успешную операцию Сталин назначил Хрущева кандидатом в члены Политбюро на три года раньше даже Маленкова – в январе 1938 года. Это было в том же январе 1938 года, когда Хрущев был направлен на Украину первым секретарем ЦК партии, чтобы докончить украинскую чистку. Хрущев ее и докончил: не только вся коммунистическая, но и национально мыслящая интеллигенция Украины была начисто уничтожена. Сталин не остался в долгу: через год – в 1939 году – Хрущев был переведен из кандидатов в члены Политбюро, то есть на семь лет раньше Маленкова, или почти на десять лет раньше Булганина. Такова была быстрая, даже в окружении Сталина беспрецедентная, карьера Хрущева. Впервые на XVII съезде он попал в ЦК, а через пять лет, на следующем, XVIII, съезде, был назначен уже членом Политбюро! Друг Хрущева по расчету – Микоян – был сделан членом Политбюро, чтобы он голосовал за чистку, а Хрущев – за то, что он проводил ее. Только в этом – разница в юридической ответственности того и другого за сталинскую чистку тридцатых годов.
Сейчас Хрущев, вместе с тем же Микояном, отказывается от этой ответственности. Он якобы сказал, что был даже против физического уничтожения «уклонистов». Устами Микояна он реабилитировал прямо на XX съезде своего предшественника на Украине – члена Политбюро ЦК ВПКБ (б) С. Косиора, а устами Ульбрихта – другого своего предшественника – кандидата в члены Политбюро П. Постышева.
Чистку, которую Хрущев одинаково беспощадно проводил и в Москве, и на Украине, он объявляет произволом Сталина. Но, кажется, прав был официальный биограф Хрущева, когда писал : «Хрущев – верный ученик и соратник Сталина… Он вел беспощадную борьбу с троцкистско-бухаринской бандой врагов народа».
Правда, в энциклопедии после смерти Сталина Хрущев быстро перекочевал из «учеников Сталина» в «ученики Ленина», но от родства со Сталиным он еще не отказывался. Новый биограф (или автобиограф) пишет : «Хрущев – верный ученик Ленина и один из ближайших соратников Сталина». Нет сомнения, что в новейшей энциклопедии, после разоблачения Сталина на XX съезде, Хрущев вообще окажется вне компании Сталина. Так можно писать в советской энциклопедии – в «энциклопедии лжи в алфавитном порядке», как метко назвало ее радио «Голос Америки».
Военная и послевоенная карьера Хрущева была неровной. Будучи на решающем и главном участке фронта – на Украине, – будучи членом Политбюро, Хрущев все-таки не был включен в состав Государственного Комитета Обороны не только на первом этапе войны, но и на протяжении всей войны, хотя в нем были не члены Политбюро Маленков, Берия, Булганин, Вознесенский и члены Политбюро Молотов, Ворошилов, Каганович и Микоян. В военном чине его тоже не повышали. Он был произведен в 1942 году в генерал – лейтенанты и им остался до конца войны, хотя такие же политические генерал – лейтенанты, как и он, – Жданов, Мехлис, Щербаков – были произведены в генерал – полковники, а Булганин – даже в маршалы.
После войны Сталин преподнес ему сюрприз – он был снят с ведущего поста генерального секретаря ЦК Украины и назначен на подчиненный пост Председателя Совета Министров Украины (март – декабрь 1947 г.) – Генеральным секретарем над ним был назначен Каганович. Хрущев вернулся к исходной позиции своей начальной карьеры – он ее начал под главенством Кагановича и теперь должен был либо кончить, либо вновь ее начать под тем же Кагановичем. Но Хрущеву, как всегда, повезло; Сталин сменил гнев на милость: Хрущева восстановили в старой должности, а Кагановича убрали обратно в Москву. В декабре 1949 года Хрущева тоже взяли в Москву – секретарем МК и ЦК КПСС.
На этом посту он находился до смерти Сталина. События, которые происходили вокруг смерти Сталина и уничтожения Берия, выдвинули его на первый план. Его руководящее участие в этих событиях – вне сомнения. В уничтожении «Внутреннего кабинета» Сталина во главе с Поскребышевым и аппарата МВД во главе с Берия Хрущев играл главную роль, хотя бы потому, что тогда он был фактически первым секретарем ЦК (юридически с сентября 1953 г.) и держал в своих руках весь аппарат ЦК, а стало быть, и реорганизованную внутреннюю охрану Кремля. Ко всему этому, Хрущев был воистину тем «счастливцем», который открыл тайный архив Сталина и держит его сейчас в руках – доносы шпионов Сталина на членов Политбюро, доносы членов Политбюро друг на друга, характеристики Сталина на этих же членов, планы чисток и «физических ликвидации» и т. д. У Хрущева есть что разоблачать. В этом отношении судьба любого члена Президиума ЦК в его руках. Пусть попробуют «храбриться»! Можно предположить, что этот «личный архив Сталина» тоже сыграл свою роль в деле разоблачения «отца народов».
Хрущев – психологически чрезвычайно сложный тип при кажущейся внешней простоте. Нужна была смерть Сталина, чтобы он развернулся во всем своем противоречивом многообразии. Его потенциальные возможности, сдерживавшиеся железными тисками сталинизма и своенравной волей диктатора, сказываются только теперь. Хрущев – единственный человек даже в «коллективном руководстве», который приобрел внутреннюю свободу мысли и действия. При этом он нанес чувствительный удар золотому правилу сталинской дипломатии – «не говори, что думаешь, и не Думай, что говоришь». Фарисейским формулам Вышинского и стандартной жвачке Молотова в международной дипломатии Кремля он противопоставил до наготы обнаженный стиль практического циника – «мы, конечно, враги друг другу, но давайте торговать-торговать в политике, торговать в экономике, торговать даже в совести». И после – сталинская дипломатия сразу вышла из тупика: Корея, Индокитай, Югославия, Австрия, Женева, Индия, Бирма; Афганистан, Египет, Федеративная Республика Германии, – это только первый этап многообещающей «торговли» Хрущева.
Хрущев, конечно, не торгует принципами, а торгует тупоумием Молотова и авантюризмом Сталина. Торгует негативным капиталом сталинской дипломатии. Торгует временем во имя пространства. При этом он хорошо знает не только самого себя, свои силы и возможности, но и тех, с кем он ведет торговлю – он торгует страхом войны чужих народов в обмен на концессии чужих правительств. Здесь-то как раз и пригодится сталинский негативный капитал.
Многие за границей весьма скептически относятся к Хрущеву как к «дипломату». Конечно, Хрущев не Талейран и даже не Литвинов. Он вчерашний пастух, который сейчас стоит во главе величайшего из государств. Этикет дипломатического протокола ему так же чужд, как чужды изысканные формулы словесной эквилибристики, скажем, того же Вышинского. Циничному веку он предлагает циничную формулу: «Вы не любите коммунизма, мы не любим капитализма, но зачем воевать, мы похороним вас и без войны, а сейчас – давайте торговать!» Это, разумеется, режет слух и не делает чести классической дипломатии, но зачем это должно вызывать удивление или даже возмущение «недипломатичностью» Хрущева? Политик, который выдаст вам свои истинные (хотя и ужасные) намерения, заслуживает не возмущения, а признания. Полководец Красной Армии, наперед сообщивший свои стратегические планы, был бы повещен тем же Хрущевым, но Хрущев, который и после смерти Сталина повторяет старую неизменную истину – нашей целью был, есть и будет мировой коммунизм, – заслуживает признания. Конечно, мир нуждается в очередной иллюзии – «эра Сталина кончилась и цели Кремля могут измениться». Хрущев имел возможность воспользоваться этой иллюзией с большой выгодой для себя. Сталин в лучшие годы такой иллюзией воспользовался бы (и пользовался) классически, но Хрущев поступил и на этот раз по-своему – он избавил мир от опасной для него иллюзии, Хрущеву многие обещают провал – слишком он уж «активен», самоуверен, может быть, даже стремится в новые Сталины. Но он уже держится более трех лет, а без этих качеств он, вероятно, не продержался бы и трех дней.
Самоуверенность и внутренняя свобода Хрущева основаны далеко не на одних его личных качествах, а и на величинах, которые не поддаются нашему учету. Что бы с ним дальше ни происходило, но в одном он обессмертил свое имя в истории: в течение каких-нибудь трех часов он похоронил того, кому создавали авторитет коммунистического полубога в течение трех десятилетий. Ни на минуту нельзя сомневаться, что это была не только его инициатива, но и чисто его, хрущевский, стиль расправы: дерзкий и самовластный, вызывающий и самоуверенный, революционный и демагогический. Казалось (кажется и сейчас), что в этом был величайший риск для самого коммунизма, без видимого на то «государственного резона». Риск был не в том, что у Сталина могут появиться сторонники в сталинской партии, не говоря уже об антисталинских народах СССР, риск был в другом – как можно предать анафеме Сталина, будучи вынужденным идти по сталинскому пути?
Группа Молотова это хорошо поняла и поэтому долго сопротивлялась развенчанию Сталина, но Хрущев и с этим не посчитался. Слишком очевидны были плюсы: «Я не Сталин. Я ищу «сосуществования» не только и, может быть, не столько с внешним миром, сколько с народами страны.
Главное – я знаю жгучую ненависть народов к сталинскому режиму, разоблачая Сталина, я спасаю этот же режим».
Конечно, Хрущев знал, что естественный вопрос последует немедленно: «А что делали вы, ученики и соратники Сталина?» Что такой вопрос зададут из внешнего мира, ему было в высшей степени безразлично, а своему народу и партии он ответил с неподражаемой искренностью и с той же убедительностью: «Мы так же, как и вы, боялись его!»
Полную свободу действий Хрущев приобретет, если ему удастся удалить молотовцев из Президиума ЦК КПСС.
Волевой, темпераментный, внутренне свободный от догматических оков собственной идеологии, он склонен к экспериментированию в политике, чтобы перехитрить историю.
Первый эксперимент всемирно – исторического значения и был проделан Хрущевым над «культом Сталина». Целью Хрущева была десталинизация методов и форм, но не существа системы, развенчание личности, но не ликвидация практики, сжигание символа, но не пересмотр учения. Словом, проклиная Сталина как личность, идти по сталинскому пути как учителя – В этом кардинальное противоречие в разоблачении Сталина.
Это противоречие не может быть разрешено руками Хрущева и в рамках существующей системы, ибо само правление Хрущева – правление «просвещенного сталинизма» – переходное: либо назад к классическому сталинизму, и тогда неизбежна реабилитация всех методов в политике, экономике и идеологии; либо вперед против сталинизма, но тогда необходимо допущение минимальных духовных свобод в стране сплошной грамотности, многомиллионной интеллигенции и высокого уровня науки и техники. Третьего пути нет.
В характере Хрущева свободно уживаются две крайности: он великий оппортунист и незадачливый экстремист. Явный отпечаток этой двойственности лежит на всей советской политике. Трудность в понимании этой политики в том и заключается, что вы не знаете, с кем вы будете иметь дело завтра – с Хрущевым – оппортунистом или с Хрущевым – экстремистом.
Иностранцы, которые встречаются с ним в Кремле, аттестуют его большим государственным мужем. Великосветские дамы, которые виделись с ним, прямо в восхищении от него – Элеонора Рузвельт, например, думает, что если бы Хрущев жил в Америке, то он был бы весьма богатым человеком, а Элизабет Тейлор из Голливуда выразила даже уверенность, что если бы в России объявили свободные выборы, то первый секретарь был бы избран первым президентом. Я думаю, что госпожа Тейлор – большая оптимистка.

эпилог

РЕВОЛЮЦИЯ В КРЕМЛЕ

Данная работа уже была готова, как произошло новое событие в Кремле – июньский пленум ЦК КПСС 1957 года исключил из Президиума и из состава ЦК Молотова, Кагановича, Маленкова и Шепилова.
В дальнейшем развитии режима «июньский переворот» Хрущева сыграет судьбоносную роль. Из всего того, что я рассказывал на протяжении этой книги, даже неосведомленный читатель легко мог видеть, что без Молотова, Кагановича и Маленкова Сталин никогда не достиг бы той вершины власти, на которую диктатор поднялся еще в предвоенные годы. Разоблачая мертвого Сталина, Хрущев как раз и разоблачал этих все еще живых создателей Сталина. Поэтому вполне естественно, что первый секретарь встречал то скрытый, то явный отпор с их стороны, когда он заходил слишком далеко.
Говорят: а разве сами Хрущев, Булганин, Ворошилов, Микоян, Шверник, Куусинен, Суслов и другие не участвовали и в создании Сталина и в сталинских преступлениях?
Такая, казалось бы, конкретная постановка вопроса все-таки абстрактна исторически и беспредметна политически. Конечно, и в нынешнем Президиуме ЦК нет ни одного человека, который бы не принял участия либо физически, либо морально в сталинских преступлениях. Не степень, характер и масштаб этого участия были разные. В то время, когда Сталин, опираясь на Молотова и Кагановича, создавал КПСС, Хрущев был студентом, Суслов – преподавателем, а 80 процентов нынешних членов ЦК еще не состояли в партии.
Этот первый период восхождения Сталина к власти кончился в 1930 году (XVI съезд) полной политической ликвидацией старой гвардии Ленина. Теперь только Сталин получил официальное признание как единственный лидер партии, Молотов стал главой правительства, а Каганович – вторым секретарем ЦК после Сталина. От лидерства до диктатора надо было пройти еще второй этап (1930 – 1934 гг.), когда «тройка» приступила к подготовке ликвидации уже самой партии Ленина как политической силы над своим аппаратом. Незачем здесь повторять то, что подробно рассказано на этот счет в предыдущем изложении. Заметим только, что и в этом самом ответственном периоде подготовки единоличной диктатуры правой рукой Сталина по-прежнему остается Молотов, а левой – Каганович. Однако в этот период часто случалось, что Сталин как раз «левой» рукой работал куда лучше, чем «правой». Закостенелый, как бы наследственно бюрократический, мозг Молотова (Молотов – сын чиновника) всегда был лишен «творческой фантазии». Как «ширма», орудие и скрупулезный исполнитель чужой воли он, конечно, был просто незаменим и Сталин его не заменял.
Только в третьем периоде (1934 – 1939 гг.), на XVII съезде партии (1934 г.), названном сталинскими историками «Съездом победителей», Хрущев и Булганин впервые попали в число «победителей»: первый – как член ЦК, а второй – как кандидат. Из этих победителей «тройка», ставшая к тому времени «четверкой» (Сталин – Молотов – Каганович – Маленков) арестовала и расстреляла около шестидесяти процентов делегатов съезда и 70 процентов членов и кандидатов ЦК. В числе немногих оставленных были – Хрущев и Булганин. Вот почему Хрущевы и Булганины, а тем более Сусловы и Беляевы, рассчитывали на свое алиби и, если нужно будет, в состоянии доказать, что знаменитые «ежовские списки» для чистки и внесудебной казни партийных, государственных и военных деятелей подписывались не только одним Сталиным (как об этом докладывал Хрущев на XX съезде), но и Молотовым, Кагановичем и Маленковым.
Конечно, Хрущев тоже не бездействовал на своих участках. Поэтому-то Хрущев и не отказывается от всего Сталина. Отсюда ему пришлось выдумать и теорию о «двух Сталиных». «Сталин антиленинский» — тот Сталин, в преступлениях которого участвовали Молотов, Маленков, Каганович, Берия; «Сталин ленинский»-тот Сталин, в преступлениях которого участвовали мы – Хрущев, Булганин, Ворошилов, Шверник и Микоян. Поэтому, давая общую оценку Сталину, уже после ликвидации группы Молотова, Хрущев говорит:
«Мы были искренними в своем уважении к Сталину, когда плакали, стоя у его гроба. Мы искренни и сейчас в оценке его положительной роли… Каждый из нас верил Сталину, вера эта была основана на убеждении, что дело, которое мы делали вместе со Сталиным, совершалось в интересах революции… Все мы решительно осуждаем Сталина за те грубые ошибки и извращения, которые нанесли серьезный ущерб делу партии, делу народа. Мы потеряли много честных и преданных людей, работников нашей партии и советского государства, оклеветанных и невинно пострадавших» . В другом месте: «Для того, чтобы правильно понять существо партийной критики культа личности, надо глубоко осознать, что в деятельности т. Сталина мы видим две стороны: положительную, которую мы поддерживаем и высоко ценим, и отрицательную, которую критикуем, осуждаем и отвергаем» . В эту «положительную сторону» «ленинского Сталина» входит, по Хрущеву, и борьба Сталина и сталинцев против «троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев и буржуазных националистов». Но и тут Хрущев выдвигает новую многозначительную формулировку:
«Это была политическая борьба. Партия правильно сделала, разоблачив их как противников ленинизма, – противников социалистического строительства в нашей стране. Политически они осуждены, и осуждены правильно».
Но спрашивается: разве они были осуждены лишь «политически» как «противники ленинизма»? Разве они не были осуждены как «враги народа», как «вредители», «диверсанты», «шпионы» и «убийцы»? Было ли правильным вот это судебно – уголовное их осуждение?
Далее. Кто же несет ответственность за тот террор, который существовал в партии и стране с тех пор, как сам Хрущев стал членом Политбюро? Ведь тогда только были расстреляны Косиор, Чубарь, Эйхе, Рудзутак (1939 – 1940 гг.) или Вознесенский, Кузнецов, Родионов, Попков (1949 г.)?
И тут Хрущев имеет готовый ответ: «Личные недостатки Сталина были использованы во вред нашему делу заклятым врагом партии и народа провокатором Берия. Большая вина в этом деле лежит и на т. Маленкове, который подпал под полное влияние Берия, был его тенью, был орудием в руках Берия» .
Напрасно мы будем спрашивать у Хрущева, почему же это Берия, который стал членом Политбюро на семь лет позже Хрущева, или Маленков, который стал членом Политбюро на девять лет позже, должны больше отвечать за преступления сталинского Политбюро и Сталина, чем Хрущев? Уж куда более убедительно звучит старый ответ Хрущева на такие вопросы: «Мы его боялись!» Или вздыхания Булганина: «Ох, едешь к Сталину как друг, но не знаешь, куда от него попадешь – домой или в тюрьму!» Или еще раболепные звонки по телефону в Секретариат Сталина члена Политбюро Ворошилова: «Будьте добры, спросите у т. Сталина, можно ли мне присутствовать на заседании Политбюро?»
Ведь обо всем этом рассказывал сам Хрущев делегатам XX съезда.
Перейдем теперь к тем обвинениям, которые Хрущев выдвинул против Молотова, Кагановича, Маленкова и Шепилова в резолюции июньского пленума ЦК 1957 года. Прежде чем начать конкретный разбор самих обвинений, надо заметить следующее: 1) мы совершенно не знаем контробвинений и контраргументов группы Молотова рротив Хрущева; 2) некоторые пункты обвинения Хрущева против группы Молотова говорят не столько о том, что собирается делать сам Хрущев, сколько Хрущев хочет сформулировать и пропагандно использовать настроение партийной и народной массы, недовольной сталинскими методами правления; 3) находясь все еще под шоком тех жестоких личных обвинений, которые его противники открыто излагали против него на пленуме ЦК и которые, вероятно, не были лишены внутренней убедительности с точки зрения интересов режима, Хрущев еще долго должен будет проявлять осторожность в своих дальнейших «экспериментах»; 4) нахождение в Президиуме ЦК Ворошилова, старого друга Сталина и одного из создателей «культа Сталина», а также наличие там сталинцев Шверника, Куусинена, Суслова, Поспелова и Микояна будут действовать до поры до времени «сдерживающе» на более последовательное разрушение «культа Сталина» Хрущевым.
Если подойти к резолюции июньского пленума ЦК с формально – юридической точки зрения, то приходится констатировать: 1) несмотря на многословие, документ носит общий отвлеченный характер, а суровые обвинения совершенно не аргументированы; 2) бросается в глаза ясный отпечаток импровизации, спешки при составлении документа, когда в документе нет ни логической последовательности, ни даже до конца выдержанного одного стиля (перескакивания от одного пункта к другому, частые повторения одних и тех же обвинений в разных местах; 3) в отличие от предыдущей практики «разоблачения антипартийных групп», резолюция говорит о том, с чем не были согласны члены группы, но не говорит ничего о том, какие же положительные мероприятия они предлагали; 4) в резолюции указывается, что за исключение из ЦК Молотова, Кагановича, Маленкова, Шепилова голосовали все его члены, «при одном воздержавшемся – в лице т. Молотова», то есть за свое исключение из ЦК голосовали Каганович, Маленков и Шепилов. (У Сталина хотя все подсудимые в конце концов признавались в своей вине перед ним, но никогда не голосовали за политический смертный приговор над собою, а у Хрущева уже голосуют); 5) за исключение членов ЦК и членов Президиума ЦК у Хрущева голосуют не только члены ЦК, но, оказывается, голосуют и кандидаты ЦК, имеющие по уставу партии лишь совещательный голос, и даже члены Центральной ревизионной комиссии, которые по тому же уставу не имеют и совещательного голоса на пленуме ЦК .
Перейдем к существу обвинений. Главные пункты обвинений сводятся к следующему:
Во внутренней политике:
1. Члены группы «на протяжении 3 – 4 лет», то есть со дня смерти Сталина, «оказывали прямое и косвенное противодействие курсу, одобренному XX съездом», в частности против «исправления ошибок и недостатков, порожденных культом личности». 2. «Они были против расширения прав союзных республик…» 3. «Антипартийная группа сопротивлялась мероприятиям партии по борьбе с бюрократизмом… Эта группа упорно сопротивлялась и пыталась сорвать такое важнейшее мероприятие, как реорганизация управления промышленностью, создание совнархозов в экономических районах…» 4. «Они не признавали необходимости усиления материальной заинтересованности колхозного крестьянства в расширении производства продуктов сельского хозяйства… Они возражали против отмены старого, бюрократического порядка планирования в колхозах и введения нового порядка планирования… Участники антипартийной группы выступали против отмены обязательной поставки сельскохозяйственных продуктов с дворов колхозников…» 5. «Они вели борьбу против призыва партии – догнать США в ближайшие годы по производству молока, масла и мяса на душу населения. Тем самым участники антипартийной группы продемонстрировали барски пренебрежительное отношение к насущным жизненным интересам широких народных масс». 6. «т. Молотов, проявляя консерватизм и косность, сопротивлялся делу подъема 35 миллионов гектаров целины…» 7. «т.т. Маленков, Каганович и Молотов упорно сопротивлялись тем мероприятиям, которые проводил ЦК и вся наша партия по ликвидации последствий культа личности…»
Во внешней политике:
1. «В области внешней политики эта группа, в особенности т. Молотов, проявляли косность и всячески мешали проведению назревших новых мероприятий, рассчитанных на смягчение международной напряженности…» 2. «тов. Молотов неоднократно выступал против тех мероприятий, которые осуществлялись Президиумом ЦК для улучшения отношений с Югославией». 3. «тов. Молотов тормозил заключение государственного договора с Австрией… Он был также против нормализации отношений с Японией…» 4. «Он выступал против разработанных партией принципиальных положений о возможности предотвращения войн в современных условиях, о возможности различных путей к социализму в разных странах, о необходимости усиления контактов между руководящими деятелями СССР и государственными деятелями других стран, что необходимо в интересах достижения взаимопонимания и улучшения международных отношений». 5. «По многим из этих вопросов мнение т. Молотова поддерживалось т. Кагановичем, а в ряде случаев т. Маленковым».
Происхождение, источник такой позиции группы Молотова резолюция видит в том, что «т.т. Маленков, Каганович и Молотов находились и находятся в плену старых представлений и методов, не видят новых условий, новой обстановки, проявляют консерватизм, упорно цепляются за изжившие себя… формы и методы работы, отвергая то, что рождается жизнью и вытекает из интересов развития советского общества… Как в вопросах внутренней, так и в вопросах внешней политики они являются сектантами и догматиками»… (везде цитировано из «Постановления пленума ЦК КПСС об антипартийной группе Маленкова Г. М., Кагановича Л. М., Молотова В. М.», журнал «Вопросы истории КПСС», No 1, 1957, стр. 4 – 7). Резолюция отмечает, что Молотов, Каганович и Маленков не только вели борьбу внутри Президиума ЦК за свою линию, но «они прибегли к интриганским приемам и устроили тайный сговор против Центрального Комитета» (там же, стр. 7). К ним присоединился и бывший кратковременный министр иностранных дел и секретарь ЦК по идеологии Шепилов.
В чем заключается этот «тайный сговор», насколько широк был его круг, кроме названных лиц, и на какие силы они ориентировались, резолюция не сообщает. Но «пленум ЦК» торжественно хвалит самого себя: «Пленум ЦК с огромным удовлетворением отмечает монолитное единство и сплоченность всех членов и кандидатов в члены ЦК, членов Центральной ревизионной комиссии, единодушно осудивших антипартийную группу. В составе пленума ЦК не было ни одного человека, который поддержал бы эту группу» (там же, стр. 7). О выступлениях на самом пленуме членов группы Молотова резолюция не говорит ни слова, как будто они и вовсе не выступали. В этом случае даже непонятно, почему пленум продолжался целых семь дней! Впрочем, резолюция намекает на одно их выступление, именно – в конце пленума. Резолюция отмечает: «Оказавшись перед лицом единодушного осуждения пленумом ЦК антипартийной деятельности группы, когда члены ЦК единодушно потребовали вывода членов группы из ЦК и исключения из партии, они признали наличие сговора, вредность своей антипартийной деятельности, обязались подчиниться решениям партии» (там же, стр. 7 – 8). И все-таки Хрущев их вывел не только из Президиума ЦК, но исключил и из состава ЦК вообще. Причем Хрущев считает важным подчеркнуть, что это решение «принято единодушно» и слово «единодушно» или «единогласно» в заключительных трех абзацах резолюции повторяется семь раз!
Поверим Хрущеву, что Молотов и молотовцы признали «вредность своей антипартийной деятельности и обязались подчиниться решениям партии», но тогда как же с этим согласовать поступок главы группы – Молотова, который «воздерживается при голосовании», нарушая столь единодушную идиллию на столь «монолитном» собрании? Тут явно не сведены концы с концами. Сталин был более искусным режиссером в таких делах! Хрущевы могут сказать, что мы осуждаем методы Сталина и не заставляем людей заниматься «унизительным самобичеванием». Но «самобичевание» догматиков и «раскольников» было бы более убедительным аргументом, чем многократное «единодушие» Хрущева с самим собою…
Однако, если уж говорить о «сталинских методах» расправы со своими противниками, то они все-таки выглядят более «демократическими», чем модернизированный сталинизм Хрущева. Троцкисты имели возможность открыто выступать со своими контртезисами против Сталина на страницах «Правды». Зиновьев выступал с контрдокладом против Сталина на XIV съезде партии. Бухарин, Рыков и Томский открыто излагали свои взгляды как в «Платформах», так и в речах на пленумах и продолжительное время имели право находиться и в ЦК и в партии, не будучи согласны со Сталиным. Тем временем партия месяцами, даже годами дискутировала об их программах, тока очередной съезд (а не пленум ЦК!) не принимал решения «о несовместимости пропаганды их взглядов с принадлежностью к партии», а вот Хрущев, в узком кругу своих аппаратчиков, не запрашивая так называемую партию, за семь дней решает судьбу людей, которые создали и самого Хрущева и эту «мудрую и великую партию».
Остановимся на трех главных пунктах обвинений против группы Молотова: 1) группа выступала против смягчения международной напряженности; 2) группа выступала против развенчания Сталина и за сталинские методы правления; 3) группа выступала против поднятия жизненного стандарта населения.
Если группа выступала против всего этого, а руководство Хрущева такую политику осуждает, то это должно было бы означать автоматически, что Хрущев: 1) выступает за нормализацию международных отношений; 2) усиливает курс на дальнейшее развенчание Сталина и отказывается от сталинских методов правления; 3) пересматривает сталинскую экономическую политику «преимущественного развития тяжелой промышленности», как основы основ советской экономики, и восстанавливает нормальную пропорцию в финансировании тяжелой, легкой и пищевой промышленности. Происходит ли все это? Изменилось ли что-нибудь во внешней и внутренней политике Кремля с тех пор, как оттуда изгнаны молотовцы? Во внешней политике курс Молотова пока что остается в абсолютной неприкосновенности. Даже больше – определенные факторы говорят за то, что этот курс имеет тенденцию вернуть советскую внешнюю политику к исходной позиции – к «чистым методам» сталинской эры. Новое руководство Кремля продолжает молотовскую политику более последовательно, чем сам Молотов. Еще более кричащим является, пожалуй, тот факт, что кремлевская внешняя политика все еще символизируется в лице того мрачного человека, в котором счастливо сочетаются три качества трех основоположников нынешней внешней политики Москвы – твердолобие Молотова, лицемерие Вышинского и абсолютная аморальность Сталина – в Громыко. Даже фонетическое звучание этого имени наводит на печальные размышления: «Громыко» – значит «гром», «громить»! Конечно, он не министр в обычном смысле этого слова, а всего-навсего «дипломатический курьер» Хрущева, но курьер «громовых известий»…
А как обстоит дело со «сталинскими методами» или, как выражается резолюция, с «устаревшими методами и формами»? Как мы видели, «устаревшие методы» были в первую очередь применены к самим молотовцам. Потом последовала очередь потенциально наиболее опасной части населения – интеллигенции, особенно художественной интеллигенции. «Разоблачая» группу Молотова и «примкнувшего к ней Шепилова», лейб – орган Хрущева – журнал «Коммунист» – писал, что Шепилов, выступая как секретарь ЦК на съездах художников и композиторов СССР и на торжественном заседании в Москве в день 86-й годовщины рождения Ленина, проповедовал линию, которая противоречила решениям XX съезда и политике ЦК.
В чем же заключалась «особая» линия Шепилова? Ответим словами самого журнала: «Находясь у руководства идеологической областью, Шепилов обманул доверие Центрального Комитета. Он отступил от линии, намеченной XX съездом КПСС по вопросам литературы и искусства… Занял… либеральную позицию… В погоне за личной популярностью он встал на путь заигрывания с демагогами, пытался проводить платформу «шире» партийной… Общий тон его речей выдержан в либеральном духе» !
Передовая статья «Коммуниста» особенно возмущается тем, что Шепилов для обоснования своей «либеральной политики» прибегает к Ленину, «выдергивая из контекста (Ленина) нужную цитату». Одна из таких цитат, которую «выдернул» Шепилов из Ленина, гласит: «Безусловно необходимо обеспечение большого простора личной инициативе, индивидуальным склонностям, простора мысли и фантазии, форме и содержанию» . Процитировав эту ленинскую цитату из Шепилова, «Коммунист» восклицает: «И далее ни слова. Больше ни одной мысли Ленина по вопросам литературы и искусства не воспроизвел Шепилов». Оказывается, Шепилов должен был приводить не эту цитату, а другую, которая говорит о «партийности в литературе». Другими словами, воспроизвести полный текст сталинско-ждановских постановлений о литературе и искусстве 1946 – 1948 годов, когда началась «ждановская чистка» против «космополитов» и «низкопоклонников». Журнал так и пишет:
«В речи на съезде композиторов Шепилов упомянул об этих постановлениях. Но как? Лишь походя, только в порядке перечисления назвал он некоторые проблемы, поставленные в этих документах. При этом даже здесь он не упомянул ленинского принципа партийности, пронизывающего все эти документы» .
Всякий здравомыслящий человек согласится с тем, что здесь орган ЦК обвиняет своего бывшего руководителя в том и только в том, что он выступал против ждановско – сталинских методов в литературной критике и практике, которые были осуждены не только XX съездом, но и тем же «Коммунистом» в своих послесъездовских статьях (см. выше главу «Судьбы сталинизма в СССР»). Еще одна мелочь в «защиту» Шепилова: каждое ответственное выступление секретарей ЦК и членов Президиума ЦК проходит предварительно через цензуру Секретариата и Президиума ЦК! Так в чем же дело, почему ЦК (Хрущев) не выкинул антисталинские, «либеральные» ереси из докладов Шепилова? Да вообще как мог очутиться Шепилов в группе Молотова, если он был «либералом»?
Что же касается обвинения против молотовцев, что они держались за «культ личности Сталина», то и тут дело обстоит более чем странно. Сталин, обруганный на XX съезде, Сталин, которого Ленин предлагал убрать из ЦК, все еще не убран из мавзолея Ленина. Бесчисленные города и села, фабрики и заводы, колхозы и школы по – прежнему «славятся» именем Сталина. Даже «Сталинские премии», переименованные еще при молотовцах в «Ленинские премии», реабилитированы как раз после ликвидации поклонников сталинского культа. В речи, опубликованной в «Коммунисте», а потом перепечатанной и в «Правде», Хрущев, со свойственной ему прямотой, заявляет:
«Я считаю, что надо… с гордостью носить почетный знак лауреата Сталинской премии. Если бы я имел Сталинскую премию, то я носил бы почетный знак лауреата» .
Из внутренних задач режима сельское хозяйство все еще остается наиболее тяжелой проблемой. Тут Хрущев дал народу настолько далеко идущие обещания, зафиксированные в конкретных обязательствах всех союзных республик, что их выполнение для него становится не только вопросом личного престижа, но и генеральной проверкой правильности его собственной политики против только что изолированной, но далеко не ликвидированной группы.
Поэтому Хрущев вновь вернулся к этому вопросу уже после июньского пленума ЦК и обещал радикально покончить со старой сталинской практикой в сельском хозяйстве, дав простор внутриколхозной инициативе крестьян. Причем воспоминания Хрущева о старой практике были настолько удручающие, что стоит их послушать. Хрущев рассказывает:
«Почему же наше сельское хозяйство длительное время серьезно отставало? Это происходило потому, что никто в центре не хотел по – настоящему разобраться с положением дела на местах. Сталин, как известно, никуда не выезжал, с работниками сельского хозяйства не советовался, к голосу местных работников не прислушивался… Грубо нарушался принцип материальной заинтересованности колхозников… Приведу хотя бы такие примеры. Вскоре после окончания войны я ездил в деревню, где родился, там зашел к двоюродной сестре. У нее был сад. Я сказал ей:
У тебя замечательные яблони. Она ответила:
Осенью их срублю.
Почему? – спросил я.
– Приходится платить большие налоги, – заявила она. – Невыгодно иметь сад.
Я рассказал об этом разговоре И. В. Сталину, сообщил ему, что колхозники сады рубят. А он мне потом сказал, что я народник, что народнический подход имею, теряю пролетарское классовое чутье.
Другой пример… Мы из городов посылали тысячи людей убирать картофель в колхозах, в то время, когда сами колхозники не участвовали в уборке. Почему колхозники не хотели работать на уборке картофеля? Потому, что при заготовке картофеля им платили крайне низкие цены. Одна доставка картофеля на заготовительный пункт обходилась колхозу дороже того, что он получал за него» .
Июньский переворот проливает также некоторый свет на расстановку сил в верхах Кремля после войны и после смерти Сталина. Остановимся на этой стороне вопроса. После войны, видимо, наибольшие шансы из членов Политбюро попасть в наследники Сталина имел Жданов. Но с тех пор как Маленкова ввели в состав Политбюро (1946 г.), место наследника стало спорным, тем более, что Жданов ведал лишь пропагандой, а Маленков – по-прежнему кадрами партии. Глухая борьба, которая началась между двумя претендентами, шла с переменным успехом. Сталину они нужны были оба и именно как соперники. Ведь соперничали они не со Сталиным, а между собою из – за того же Сталина – кто и как наиболее последовательно способен понять и осуществлять волю диктатора. Но в тот момент, когда казалось, что Сталин уже окончательно выбрал Жданова, наступила непредвиденная развязка: Жданов умер. Правда, Сталин впоследствии думал, что эта развязка была предвиденная и подготовленная («Дело врачей»). Но после смерти Жданова сам же Сталин если не организует, то санкционирует ликвидацию ждановцев («Ленинградское дело»).
Почему же Сталин пошел на это? Ответ, который дал Хрущев на XX съезде, гласит: «Повышение Вознесенского, и Кузнецова встревожило Берия. Как мы сейчас доказали, именно Берия «предложил» Сталину, что он, Берия, со своими сообщниками сфабрикует материалы… Сталин лично наблюдал за «Ленинградским делом»… Когда Сталин получил от Берия и Абакумова материалы, он, не пересмотрев эти клеветнические материалы, приказал прекратить дальнейшее расследование «дела» Вознесенского и Кузнецова. Это решило их судьбу» .
После июньского пленума ЦК Хрущев дает уже другой ответ. В одной из своих речей в Ленинграде он заявляет: «Маленков, который был одним из самых главных организаторов (курсив мой. – А. А.) так называемого «Ленинградского дела», просто боялся ехать к вам сюда» («Правда», No 188, 7.7.1957). Но через некоторое время после этого выступления Хрущев беседует с одним из лидеров английской рабочей партии Э. Бивеном и сообщает последнему обстоятельства, при которых был уничтожен Вознесенский. Вот рассказ Хрущева в изложении Бивена: «В конце войны члены Политбюро предприняли изучение советской экономики для целей будущего планирования. Результаты этого изучения убедили их в том, что во многих областях следует допустить частную инициативу. Они выработали свой план и послали Вознесенского, главу экономического планирования, объяснить его Сталину. Вернувшись, Вознесенский рассказал, что Сталин набросился на него и назвал его предателем социализма. Это рассердило членов Политбюро, так как Вознесенский сделал лишь то, что ему было поручено. На следующий день члены Политбюро явились к Сталину и сказали ему, что это был их коллективный план, а не Вознесенского, что он, Сталин, был несправедлив по отношению к Вознесенскому и должен попросить у него извинения. «Я не могу, – сказал Сталин, – он расстрелян сегодня утром» .
Подводя итоги преступлениям Сталина, Хрущев говорил на XX съезде, что никто другой, а Берия толкал Сталина на эти преступления и что в то время Берия невозможно было разоблачить, так как он умел пользоваться доверием и слабостями Сталина. Хрущев утверждал: «Возникает вопрос, почему Берия, который ликвидировал десятки тысяч партийных и советских работников, не был разоблачен при жизни Сталина? Он не был разоблачен раньше потому, что он очень ловко использовал слабости Сталина: разжигая его подозрительность, он во всем помогал Сталину и действовал при его поддержке» (курсив мой. – А. А.)
Возвращаясь к этому же вопросу – к вопросу о главном виновнике сталинских преступлений – после июньского пленума ЦК, Хрущев говорит, хотя почти в тех же словах, но о другом лице. Хрущев утверждает: «Занимая высокое положение в партии и государстве, тов. Маленков не только не сдерживал И. В. Сталина, но очень ловко пользовался слабостями и привычками Сталина в последние годы его жизни. Во многих случаях он толкал его на такие действия, которые заслуживают строгого осуждения» (курсив мой. – А. А.). Которое из этих утверждений правильно? Вероятно, правильны оба, ибо одно не исключает другого. Но причины, почему эти два, а не другие члены Политбюро, пользовались такой властью при Сталине, указаны явно неправильно. Конечно, их личные качества имели свое значение. Однако еще большее значение имело то, чего они достигли этими своими качествами и для Сталина и для всех других членов Политбюро: один создал и держал в руках партаппарат (Маленков), другой усовершенствовал и держал в руках полицейский аппарат (Берия). Не как хитроумные комбинаторы и рафинированные интриганы держались они у «слабого Сталина» (по этой части «перехитрить» учителя было вообще невозможно), а сам Сталин держался на гармоничном взаимодействии этих двух аппаратов и их водителей. Если при этом уничтожались «десятки тысяч партийных и советских работников», не говоря уже о миллионах беспартийных граждан, то это тоже делалось в интересах системы, а не одного Берия или Маленкова. Но из утверждения Хрущева, что «Маленков не только не сдерживал, но и толкал Сталина» на преступления, вытекает другой важный вывод: Маленков стал той ведущей силой во всей системе, с которой приходилось считаться даже Сталину! Это было замечено раньше всех Б. И. Николаевским.
Объективные факты, которым раньше не придавали особенно большого значения, теперь, в свете утверждения Хрущева, приобретают новое значение и подтверждают его же вывод. Факты эти следующие: 1) после смерти Жданова и ликвидации ждановцев Маленков делается вторым после Сталина секретарем ЦК (1949 г.); 2) вскоре после этого он делается и заместителем Сталина по правительству (1950 г.); 3) на XIX съезде КПСС «политический отчет» ЦК КПСС делает не Сталин, а Маленков; 4) на первом пленуме ЦК после XIX съезда создается вместо узкого Политбюро расширенный Президиум ЦК в 25 человек, из которых 15 человек – прямые ученики Маленкова (раньше Хрущев приписал создание этого Президиума злому умыслу Сталина, но приписать теперь то же самое Маленкову он не может, так как все эти «маленковцы» ныне перешли к Хрущеву) 5) на том же пленуме Сталин был освобожден от поста генерального секретаря ЦК, оставшись лишь одним из секретарей, и Маленков фактически сделался первым секретарем ЦК (см. выше: «Подготовка новой чистки и загадка смерти Сталина»).
Если совершенно бесспорным надо считать, что Маленков сделался ведущим после Сталина членом Политбюро, то столь же категорически невозможно утверждать, что Маленков был намечен в «наследники» самим Сталиным. Правда, этого прямо не утверждает и Хрущев, но он хочет создать именно такое впечатление. Объективные факты говорят опять – таки за то, что Маленков после смерти Сталина очутился во главе партии и государства не по «завещанию Сталина» (если таковое он вообще успел составить), а совершенно автоматически, как первый секретарь ЦК. Верно, что Президиум ЦК XIX съезда был разогнан и создан новый узкий Президиум в составе тех же старых членов Политбюро с незначительными изменениями, но соотношение сил внутри Президиума, место каждого члена Президиума в общей пирамиде власти остались почти те же, что и до смерти Сталина. В самом деле, сопоставим эти данные, чтобы убедиться в сказанном. Известно, что до смерти Сталина не признавали никакого алфавита в репрезентации членов Политбюро, если хотели указать место, которое занимает тот или иной член Политбюро в пирамиде власти. Вот перед нами два документа: номер газеты «Правда» от 21 декабря 1949 года, в котором напечатаны «юбилейные статьи» всех членов Политбюро в связи с семидесятилетием Сталина, и номер той же «Правды» от 7 марта 1953 года, в котором опубликован список членов нового Президиума ЦК.
В том и другом случае имена напечатаны не в алфавитном порядке, а в порядке «культа личности», то есть в порядке важности каждого имени.
Список «Правды» 21 декабря 1949 года:
1. Маленков
2. Молотов
3. Берия
4. Ворошилов
5. Микоян
6. Каганович
7. Булганин
8. Андреев
9. Хрущев
10. Косыгин
Список «Правды» 7 марта 1953 Года:
1. Маленков
2. Берия
3. Молотов
4. Ворошилов
5. Хрущев
6. Каганович
7. Булганин
8. Микоян
9. Первухин
10. Сабуров
Это сопоставление показывает, что после смерти Сталина в старом Политбюро произошла весьма незначительная передвижка сил. Маленков остался на своем месте, Берия и Молотов «обменялись» местами, Хрущев, который при Сталине занимал предпоследнее, девятое место (надо сказать, место весьма опасное с точки зрения «законов чистки»), передвинулся на пятое место, вытеснив оттуда Микояна на восьмое место. Андреев и Косыгин были исключены еще на первом пленуме ЦК XIX съезда. Ворошилов, Каганович и Булганин остались на своих местах. Мы вправе спросить у Хрущева, почему же Маленков и Берия оказались на тех же местах пирамиды власти уже после смерти Сталина? Чьими «слабостями» они пользовались теперь? Очевидно, они пользовались на этот раз уже «слабостями» всех остальных членов Политбюро, у которых были лишь известные имена, но не было аппарата власти. Положение было настолько тягостное для этих последних, что они и не осмеливались ставить жизненно важный для них вопрос: вопрос о «коллективном руководстве» В этом отношении характерно и другое обстоятельство – новое руководство не позаботилось и о том, чтобы иметь нечетное число членов (при Сталине Политбюро всегда имело нечетное число членов) для того случая, когда спорные вопросы в Президиуме ЦК приходится решать большинством голосов.
На том этапе и в этом не было необходимости. Вся власть находилась в руках аппарата партии (Маленков) и полиции (Берия). Причем первым из «первых заместителей» Маленкова по правительству был назначен тот же Берия. Но этот этап продолжался лишь ровно одну неделю. 14 марта 1953 года Маленков «попросил» освободить его от должности первого секретаря ЦК КПСС и впервые заговорил о «коллективном руководстве». Это и было началом конца и Маленкова, и Берия. Хрущев стал исполняющим обязанности первого секретаря и подготовил ликвидацию Берия, чтобы легче ликвидировать и самого Маленкова. Хрущеву и другим удалось, вероятно, убедить Маленкова, что Берия метит на его место и хочет «поставить МВД над партией и правительством». Маленков, который так оплошно упустил из своих рук собственный аппарат партии, теперь столь же оплошно пожертвовал и полицейским аппаратом – он согласился с ликвидацией Берия и его группы. Он же докладывал это дело на июльском пленуме ЦК 1953 года. Через месяц сентябрьский пленум ЦК 1953 года утвердил Хрущева первым секретарем ЦК. Потом пересмотрели и протокол «дворцового этикета». Публичный протокол членов Президиума ЦК начали вести в алфавитном порядке. Почти одновременно Маленков объявил и свой «план о крутом подъеме» легкой и пищевой промышленности (августовская сессия Верховного Совета СССР 1953 г.). План вызвал в стране большие надежды и даже подъем энтузиазма. Уже в 1954 году сказываются первые результаты маленковского плана. В магазинах появляются товары, бросаемые сюда иногда и из резервных фондов государства. Некоторые товары и продукты народного потребления закупаются даже за границей на валюту, чего никогда не допускал Сталин. Маленков, которого до сих пор считали бездушным временщиком Сталина, становится популярным человеком в народе. Хотя «план Маленкова», собственно, был планом всего Президиума ЦК, принятым по свежим следам смерти Сталина и ликвидации Берия, но именно потому, что народ стал связывать его с именем Маленкова, члены Президиума насторожились. В январе 1955 года они поручили главному редактору «Правды» Шепилову раскритиковать этот план как «антиленинский и антисталинский» (тогда Хрущев еще нуждался в авторитете Сталина). Статья Шепилова носила знакомое со сталинских времен грозное название: «Генеральная линия партии и вульгаризаторы марксизма» . Главный тезис Шепилова гласил: «Ленин и Сталин тысячу раз подчеркивали, что преимущественное развитие тяжелой индустрии – основа основ» советской хозяйственной политики. В статье имя Маленкова, конечно, не называлось, но «политика крутого подъема легкой промышленности» подвергалась уничтожающей критике. Почему же статья появилась именно 24 января? Потому, что 25 января 1955 года открывался пленум ЦК, на котором решалась судьба «плана Маленкова» и самого Маленкова как Председателя Совета Министров. Она явно была адресована к членам пленума как директива, в которой эти члены предупреждались, как себя вести во время обсуждения вопроса о Маленкове. Пленум открылся 25 января докладом Хрущева о животноводстве и продолжался до 31 января. В вводной части своего доклада Хрущев повторил основные мысли статьи Шепилова почти в тех же самых словах и охарактеризовал «политику легкой индустрии» как «капитулянтскую» политику Бухарина и Рыкова. Теперь уже стало ясно, что статья Шепилова – не «литературное упражнение» главного редактора, а установка первого секретаря ЦК. Но не одного первого секретаря. Она целиком отвечала программе основоположников этой «генеральной линии» вместе со Сталиным: программе Молотова и Кагановича.
Обойденные при распределении первых мест в государстве после смерти Сталина именно из-за Маленкова и Берия, они увидели в актах против Маленкова желанные шансы взять в свои собственные руки бразды правления. Так сложился временный блок между группой Молотова и группой Хрущева против Маленкова. Это и предрешило дальнейшую карьеру Маленкова на посту главы правительства. На том же пленуме он был снят, хотя объявили об этом только через неделю на сессии Верховного Совета СССР. В поданном на имя сессии Верховного Совета заявлении Маленков подчеркнул, что считает преимущественное развитие тяжелой промышленности основой советской хозяйственной политики, добавив, что он заодно несет ответственность и за развал сельского хозяйства за время пребывания на должности секретаря ЦК. Недостатки своего руководства и желание отдать свой пост другому лицу Маленков объяснил своей «малоопытностью» в «государственных» делах. Так писал человек, который был беспрерывно почти 20 лет начальником всех кадров СССР (1934 – 1953 гг.) и 14 лет секретарем ЦК КПСС (1939 – 1953 гг.).
415 «Правда», 3.2.1955.
Хотя Молотов и Каганович помогли Хрущеву убрать Маленкова, но своих личных целей они не достигли: пост Председателя Совета Министров Хрущев предложил своему другу по Московской области – Булганину, вероятно, не без помощи того же Маленкова, чтобы он не достался Молотову. Предлагая сессии Верховного Совета от имени ЦК партии кандидатуру Булганина, Хрущев не пожалел ярких слов по адресу Булганина: «Достойный ученик великого Ленина и один из ближайших соратников И. В. Сталина – т. Булганин является выдающимся партийным и государственным деятелем», – заявил Хрущев .
В остальном в руководстве изменений не произошло. Молотов остался в заместителях своего бывшего заместителя Булганина. Но дело обстояло еще хуже. Молотов и не догадывался, что, помогая убирать сначала Берия, а потом и Маленкова, он роет сам себе могилу. Для любого претендента в «вожди» партии после Сталина Молотов был исключительно опасным и неудобным человеком. На протяжении почти тридцати лет его имя ставилось в партии рядом с именем Сталина. Девять лет он был секретарем ЦК (1921 – 1930 гг.), одиннадцать лет – председателем правительства (1930 – 1941 гг.), на протяжении всей войны – заместителем председателя Государственного комитета обороны СССР, он же был и единственным человеком в ЦК, сохранившимся из «старой гвардии» Ленина. Причем будучи старым большевиком, он никогда не был ни в «оппозициях», ни в «уклонах». И после Сталина считался вторым теоретиком партии. При нормальном стечении обстоятельств он был бы признанным и законным преемником Сталина.
Убрать такого человека было трудной задачей даже для Сталина, хотя Сталин и добивался этого, как Хрущев рассказывал на XX съезде. Но то, что не удавалось или не успел сделать Сталин, удалось Хрущеву. Первую атаку против Молотова Хрущев открыл на июльском пленуме ЦК КПСС 1955 года. На этом пленуме обсуждались вопросы внешней политики СССР, которая возглавлялась Молотовым. В какой плоскости тогда обсуждалась эта политика, не было сообщено в печати. Но после июньского пленума ЦК 1957 года мы узнали из его резолюции, что Молотова били в первую очередь за антититовскую политику. В названной резолюции говорится:
«Неправильная позиция тов. Молотова по югославскому вопросу была единогласно осуждена пленумом ЦК КПСС в июле 1955 г.» .
На этом же пленуме Хрущев добился расширения Президиума ЦК, введя туда Кириченко и Суслова. Одновременно были введены в Секретариат ЦК Аристов, Беляев и Шепилов (Шепилов изменил не только своему старому покровителю Маленкову, но и новому – Молотову, став по югославскому вопросу на точку зрения Хрущева, за что его Хрущев отблагодарил, назначив секретарем ЦК).
Вторая атака на Молотова была развернута в «Правде» (главным редактором которой оставался Шепилов) из-за безобидного замечания Молотова на февральской сессии Верховного Совета 1955 года о том, что в СССР построены только «основы социализма». Замечание это было сделано вскользь и к делу не относилось. Поскольку Молотов говорил в широком смысле слова об «основах», то и с точки партийной ортодоксии там не было ошибки. При нормальных условиях на это никто не обратил бы даже внимания. Но дело в том, что для Молотова условия складывались явно ненормальные. Хрущев был в усиленных поисках старых и новых «грехопадений» Молотова. Молотову было предложено публично признаться в своей ошибке. Дисциплинированный бюрократ Молотов поддался давлению. В письме в редакцию «Коммуниста» он заявил: «считаю свою формулировку по вопросу о построении социалистического общества в СССР, данную на сессии Верховного Совета СССР 8 февраля 1955 г., из которой можно сделать вывод, что в СССР построены лишь основы социалистического общества, теоретически ошибочной и политически вредной» .
Тем самым было доказано в глазах фанатиков партии, что Молотов отныне не является теоретиком партии. В такой партии, как КПСС, это была немаловажная победа Хрущева. Он ее зафиксировал и в резолюции XX съезда по отчету ЦК, еще раз осудив ошибку Молотова. Однако все эти атаки были лишь иголочными уколами по сравнению с тем, что ожидало Молотова, а заодно Кагановича и Маленкова, на XX съезде партии. Целиком овладев аппаратом партии (новый секретариат ЦК), полиции (новые шефы по КГБ – Серов, по МВД – Дудоров), армии (новое руководство – Жуков, Соколовский, Москаленко, Бирюзов, Малиновский, Баграмян и др.), заручившись поддержкой членов Президиума ЦК Микояна, Булганина, Суслова и Кириченко, Хрущев выступил со своим знаменитым докладом против Сталина. Удар «дальнего прицела» вовсе не был направлен лишь в гроб Сталина – он был одновременно направлен и против будущей «антипартийной» группы Молотова, Кагановича и Маленкова.
Специальный доклад Хрущева о «культе личности» не был также документом «коллективного творчества». Он был хорошо подготовленным и убедительно аргументированным в глазах партии обвинительным актом хрущевского крыла в Президиуме. На нем лежал явственный отпечаток личной инициативы Хрущева. О том же говорили «лирические» отступления, личные примеры Хрущева из своего опыта и не всегда ортодоксальные формулировки докладчика. В докладе были названы имена Молотова и Кагановича в прямой связи с ежовской чисткой (телеграмма Сталина и Жданова из Сочи) и Маленкова в связи с неправильными директивами (во время войны) Сталина, Маленкова и Василевского из ставки Верховного главнокомандования. Но все-таки антимолотовское острие доклада Хрущева было пока еще завуалировано всякими оговорками. Тем не менее престижу и будущей карьере Молотова, Кагановича и Маленкова был нанесен непоправимый удар. И это вполне понятно. Если с именами рядовых членов Политбюро были связаны отдельные преступления Сталина на отдельных участках, то с именами этих трех были связаны все преступления на всех участках!
Поэтому главный вывод доклада Хрущева – «ликвидация последствий культа личности» – в конечном счете и означал ликвидацию группы Молотова. Отсюда понятно, почему Молотов, Каганович и Маленков вновь нашли общий язык и заключили общий блок против Хрущева. Платформа блока, по словам главного редактора «Коммуниста» А. Румянцева, заключалась в одном пункте: «Назад от XX съезда!» . Мотивы заключения блока Хрущев объяснил совершенно верно: «Почему так получилось? Видимо, далеко не последнюю роль в этом деле играло то обстоятельство, что все члены этой группы особенно глубоко повинны в тех грубейших ошибках и недостатках, которые имели место в прошлом» . Новый член Президиума ЦК Шверник дал и некоторое разъяснение об этих «ошибках». Шверник сообщил, что «исправляя нарушения революционной законности, допущенные Маленковым, Кагановичем и Молотовым в период массовых репрессий, Комитет партийного контроля в 1957 году рассмотрел большое количество персональных дел бывших членов партии, реабилитированных судебными органами. Большинство из них КПК восстановил в партии» . Но более конкретным был маршал Жуков, когда прямо назвал вещи своими именами. В речи в Ленинграде уже после Хрущева он заявил: «Антипартийная группа Маленкова, Кагановича и Молотова упорно сопротивлялась мероприятиям, проводимым партией по ликвидации последствий культа личности, особенно в части разоблачения и привлечения к ответственности главных виновников, допустивших нарушение законности. Теперь стало ясно, почему они были против разоблачения совершенных беззаконий. Они боялись ответственности за превышение своих прав и незаконные действия» .
Вот это убеждение, что у Хрущева речь идет о совместных преступлениях Сталина, Ежова, Берия плюс Молотов, Каганович и Маленков и что Хрущев меньше всего интересуется честью или бесчестием мертвого Сталина, а метит в них, добивается того, чтобы подготовить почву для их будущей ликвидации, заставило группу Молотова от трусливой «тактики самосохранения» перейти к тактике вынужденного наступления. Только теперь, на XX съезде и после него, они убедились, какую для себя роковую ошибку они допустили, убрав Берия и назначив Хрущева первым секретарем ЦК. История той самой партии как бы вновь повторилась.
Чтобы предупредить приход к власти Троцкого после Ленина, Зиновьев и Каменев добились назначения Сталина генеральным секретарем ЦК. Чтобы предупредить приход к власти Каменева и Зиновьева, Бухарин, Рыков и Томский предпочли сохранить на посту генерального секретаря человека «серого», без громкого имени и без «амбиции» – Джугашвили – Сталина, даже вопреки «завещанию» Ленина. Чтобы предупредить «переворот» Берия, молотовцы назначили Хрущева исполняющим обязанности первого секретаря ЦК. Чтобы предупредить единовластие яркого Маленкова, они же назначили «серого» Хрущева и постоянным первым секретарем. На Хрущева все еще смотрели как на человека весьма недалекого в политике, беспомощного в интригах, без претензий на лидерство, с которым легко будет справиться после Маленкова.
Но Хрущев думал иначе, а действовал, как Сталин. Ему важно было подготовить новый съезд партии, подобрать его будущих делегатов, произвести необходимую расстановку сил в местных аппаратах партии через местные конференции и съезды, прежде чем раскрыть свои истинные карты. Насколько основательна была проведенная в этом направлении работа, показывают мандатные данные о делегатах XX съезда: около 37 процентов этих делегатов были лицами, которых выдвинули на руководящую работу после смерти Сталина. Другие были беспрекословно признавшими в Хрущеве своего нового покровителя. Перед такой аудиторией Хрущев и мог себе позволить не только разоблачать Сталина, но и «творчески развивать дальше марксизм – ленинизм». Когда обсуждался последний пункт повестки дня – выборы членов ЦК – съезд дал знать, что своим единственным лидером он признает не фиктивное «коллективное руководство», а одного лишь Хрущева. Это нашло отражение в самом протоколе съезда: все члены Президиума ЦК при оглашении их имен в состав нового ЦК получают лишь простые «аплодисменты» и лишь один Хрущев – «бурные аплодисменты» !
Даже судя по резолюции июньского пленума ЦК 1957 года, период после XX съезда – это период перманентных столкновений, конфликтов и интриг блока Молотова – Кагановича – Маленкова против Хрущева. Резолюция не рассказывает подробности всех этих перипетий. Она лишь говорит о том, что группа организовала «тайный сговор» для свержения руководства партии, то есть Хрущева. Некоторые подробности сообщил председатель Комитета партийного контроля Шверник. В цитированной речи в Ленинграде он заявил: «…антипартийная группа стала фракционными методами вербовать себе сторонников, устраивать за спиной Президиума ЦК тайные собрания, расставлять кадры, намереваясь захватить в партии и стране власть в свои руки» . Но и Хрущев не бездействовал. В июле 1956 года, в день визита маршала Тито в Москву, без пленума ЦК, в порядке простой канцелярской рутины он проводит через Президиум ЦК и Президиум Верховного Совета решение о снятии Молотова с поста министра иностранных дел СССР. И здесь Хрущеву исключительную помощь оказал секретарь ЦК и председатель Комиссии по иностранным делам Верховного Совета Шепилов, за что Шепилов был вознагражден назначением на место Молотова. Но вот неожиданно и бурно развернулись сначала октябрьские события в Польше, а потом и всеобщее восстание героического венгерского народа (октябрь – ноябрь 1956 г.). Теперь, вероятно, молотовцы с полным правом заявили Хрущеву: вот плоды твоего разоблачения Сталина!
События эти вызвали брожение не только в остальных сателлитах в Восточной Европе, но и в самом СССР.
Молотовцы почувствовали в этих событиях смертельную опасность для всей Советской Империи. Страх перед совместной гибелью вновь воссоединил обе группы. Время было слишком серьезное, опасность была слишком велика, чтобы тут же сводить счеты с Хрущевым. История опять – таки будто еще раз повторялась, правда, в другом месте и в ином масштабе: когда восставший генерал Корнилов двинул свои войска на Петроград, а судьба правительства Керенского висела на волоске, большевики, в том числе и Молотов, требовали от Ленина – «давайте воспользуемся случаем и покончим с Керенским!» Ленин на это отвечал:
«Керенский – наш, он от нас не уйдет, а сейчас – все на Корнилова!»
Вероятно, так же думали и молотовцы, когда, капитулировав в Польше, они вместе с Хрущевым с жестокой беспощадностью обрушились на несчастную Венгрию с тем, чтобы потом по – домашнему разделаться и с Хрущевым, ибо «Хрущев – наш, он от нас не уйдет!» Эти расчеты оказались иллюзорными, хотя судьба Хрущева действительно висела на волоске в эти дни, не потому, что давление оппозиции было велико, а потому, что сам аппарат Хрущева – партийный и полицейский – находился в глубоком кризисе. Если в этом аппарате все еще был человек, который не потерял головы, то этим человеком был сам Хрущев. С невероятной энергией юноши, со сталинским талантом комбинатора и с затаенной хитростью мужика он перевел старую истину Клаузевица на язык политики: «лучший вид обороны – это наступление». И Хрущев двинулся в наступление, резко повернув внимание партии и народа к внутренним проблемам. Причем он избрал такие участки для наступления и такие проблемы для дискуссии, которые были, во-первых, жизненно актуальными для народа, во-вторых, явно провокационными для оппозиции, и, в-третьих, исключительно важными для собственной популярности.
Проблемы эти были следующие: 1) курс на ликвидацию централизованной правительственной бюрократии (уступка «братским республикам» по усилению их власти и «суверенитета»); 2) освобождение колхозных дворов от натуральных поставок с их личных хозяйств (уступка крестьянству); 3) лозунг «в ближайшие два – три года догнать Америку по производству на душу населения мяса, молока и масла» (уступка рабочим, служащим и интеллигенции).
Вместо подведения итогов польско-венгерских событий Хрущев навязывает группе Молотова дискуссию по этим вопросам. Разумеется, ни по одному из этих вопросов Молотов и Каганович не могут согласиться с установками Хрущева. Они понимают, что курс на децентрализацию есть легальная форма новой чистки, на этот раз чистки от той огромной армии бюрократов, которую Молотов и его сторонники создавали десятилетиями и которая составляла их социальную базу в центре. В отношении крестьянства они по – прежнему стояли на точке зрения Сталина, что всякая уступка крестьянину по линии его личного хозяйства есть удар по колхозному строю, прецедент, который может повести к развалу всей колхозной системы.
Что же касается лозунга «догнать Америку в 2 – 3 года» по продукции животноводства, то такой лозунг они считали демагогической игрой в «популярность» первого секретаря без всяких реальных данных для его осуществления. Но они не хотели открыто дискутировать с Хрущевым на эти слишком «взрывчатые» темы. Они предпочитали дискуссию в закрытых апартаментах Президиума ЦК. И там, конечно, они были все еще сильны. Но первый секретарь, со свойственной ему бесшабашностью, выносит спорные вопросы из тайников Кремля на открытую всесоюзную арену. Он едет, как выражается советская пресса, «советоваться» с народом. На ряде собраний колхозников, рабочих, служащих и партийных работников он излагает основные пункты своей новой программы и просит народ высказать свое мнение. Это мнение Хрущев, конечно, знает заранее, но ему важно сделать народ гласным арбитром негласных споров в Президиуме ЦК. «Вот, видите, народ думает так, как я думал, а вот вы, товарищи Молотов и Каганович, думаете иначе, значит, вы оторвались от народа!», – заявит им потом первый секретарь. Что Хрущев при этом по существу повторяет «план Маленкова», за который он его в свое время угробил, дела не меняет. Он учился у Сталина, а Сталин со своими противниками часто поступал так.
В этих условиях молотовцам ничего не остается, как проглотить горькие пилюли Хрущева. Но с тем большим упорством они сопротивляются, уже в блоке с Маленковым, против нового, для их судьбы решающего удара – против плана по ликвидации их московской базы бюрократии. В данном случае весь «бюрократический народ» Москвы на их стороне, против Хрущева, решившего ликвидировать около сорока хозяйственных министерств, оставив лишь одни «классические министерства». Хрущев пробует провести этот план уже на декабрьском пленуме ЦК 1956 года (доклад Булганина), но терпит поражение. Слишком велико сопротивление вождей бюрократии, сидящих в Президиуме ЦК – Молотова, Кагановича, Маленкова, Первухина, Сабурова. Не хотят, вероятно, обострения положения Булганин и Ворошилов. Еще свежи в памяти события в Польше и Венгрии, моральная ответственность за которые приписывается Хрущеву. Пленум принимает компромиссное решение о частичной децентрализации, но московские министерства остаются. Расширяются права местных министерств. Госплан делят на два самостоятельных органа – на Госплан (перспективное планирование) и Госэкономкомиссию (текущее планирование). Но Госэкономкомиссии передают такие административные и оперативные функции, которыми не располагал в центре ни один орган правительства, кроме самого Совета Министров СССР. Первухина назначают главой Госэкономкомиссии, своего рода хозяйственным диктатором СССР. Из частичной «децентрализации» получился в конечном счете абсолютистский централизм. Не этого добивался Хрущев. Тем более не думал он на этом успокоиться. Он отстраняет от этого дела своего «мягкотелого» друга Булганина и сам берется за него. Выезжает сам и рассылает членов Секретариата ЦК и Бюро ЦК по РСФСР на места, в области и республики, чтобы обработать членов пленума ЦК в нужном направлении. Печати дает задание по – прежнему писать о «ленинском демократическом централизме» и через месяц с лишним созывает после декабрьского пленума новый пленум ЦК (февраль 1957 г.). На этом пленуме Хрущев уже лично докладывает о том, как должна быть проведена децентрализация. Опираясь на уже подготовленное большинство рядовых членов ЦК, Хрущев смело берет реванш: решения декабрьского пленума фактически аннулируются, ведомство Первухина ликвидируется и Президиуму ЦК поручается подготовить проект решения о реорганизации для утверждения на сессии Верховного Совета СССР.
Теперь, после июньского пленума, стало ясно, что победив на пленуме ЦК, в Президиуме ЦК Хрущев опять оказался в положении, при котором большинство, по крайней мере, 6 членов Президиума категорически выступали против его «плана реорганизации» (Молотов, Булганин, Каганович, Маленков, Сабуров, Первухин). Но Хрущев и тут поступает по-своему. Через голову большинства Президиума ЦК 30 марта 1957 года он публикует во всей центральной прессе «Тезисы доклада товарища Хрущева». Уже тогда бросалось в глаза такое необычное название официального документа. Почему «тезисы товарища Хрущева», а не ЦК и Совета Министров, как это делалось раньше? После разгрома группы Молотова выяснилось, что они действительно были «тезисами т. Хрущева», а не всего Президиума ЦК и Совета Министров. Хрущев опять «советовался» с народом, предлагал народу высказать свое мнение, внести дополнения и изменения в эти «тезисы». «Тезисы» предусматривали ликвидацию всех центральных хозяйственных министерств, переход их многих прав к местным республикам и областям через организацию экономических районов со своими самостоятельными совнархозами, ликвидацию Госэкономкомиссии. Народ «посоветовал» Хрущеву превратить свои «тезисы» в закон. Но борьба большинства Президиума ЦК, то есть группы Молотова, против «тезисов» продолжалась. Правда, ее члены, как люди «дисциплинированные», совершенно не приняли участия «во всенародном обсуждений тезисов», но, продолжая борьбу против них внутри ЦК, они «спасли, что можно было спасать»: из около сорока министерств, намеченных к ликвидации, было ликвидировано только двадцать семь. Зато для ликвидации этих министерств Хрущев дал ультимативный срок: через полтора месяца (к 1 июня 1957 г.) чиновники всех двадцати семи министерств должны были покинуть столицу, словно «персоны нон грата». Хрущев даже прочел этим чиновникам напутственное, хотя далеко не вдохновляющее слово: «Можно не сомневаться, – говорилось во введении к «тезисам», – в том, что эти товарищи правильно поймут проводимые партией и правительством мероприятия и вернутся к живой и организаторской деятельности на производстве» .
Очень важной была и вторая победа Хрущева. Под маркой поднятия авторитета и расширения «суверенных прав» союзных республик, он ввел в состав Совета Министров СССР всех (пятнадцать) председателей советов министров союзных республик, людей подобранных и назначенных Секретариатом ЦК КПСС.
Теперь первые заместители – Молотов, Каганович, Сабуров, Первухин – и просто заместитель Маленков должны были заседать в правительстве, в котором преобладало хрущевское большинство. Если верить резолюции июньского пленума, группа Молотова продолжала борьбу против децентрализации и после того, когда «тезисы Хрущева» стали законом, утвержденным сессией Верховного Совета. В резолюции говорится: «Они были против расширения прав союзных республик… Антипартийная группа не только не понимала, но и сопротивлялась мероприятиям партии по борьбе с бюрократизмом, по сокращению раздутого государственного аппарата… Эта группа упорно сопротивлялась и пыталась сорвать такое важнейшее мероприятие, как реорганизация управления промышленностью… Эта группа зашла настолько далеко, что даже после одобрения указанных мер в процессе всенародного обсуждения и последующего принятия Закона на сессии Верховного Совета СССР – она продолжала борьбу против реорганизации управления промышленностью» .
В середине июня борьба достигла своего высшего драматического пункта. Правда, наши сведения как об этом пункте, так и о самой развязке, исходят из источника победителя. Поэтому вполне естественно, что ход и исход борьбы победитель рисует в том свете, в каком это ему выгодно, тем более, что ведь победители всегда правы! Более или менее цельный рассказ о разыгравшейся драме в Кремле с 18 по 29 июня 1957 года помещен в органе ЦК Итальянской коммунистической партии «Унита» от 8 июля 1957 года в статье его московского корреспондента Джузеппе Боффа. Источник Д. Боффа – это закрытое письмо ЦК КПСС на имя местных парторганизаций с отчетом о том, как и что происходило во время обсуждения спорных вопросов в Президиуме ЦК КПСС и как проходило само осуждение группы Молотова на пленуме ЦК КПСС. Корреспондент «Униты» говорит, что поскольку к этому письму приложены стенографические протоколы заседаний Президиума ЦК и самого пленума ЦК, то он считает, что официальная версия правильно воспроизводит действительную картину событий.
В данном случае для нас важно, что корреспонденция Д. Боффа уже сама является полуофициальным документом, поскольку она напечатана в центральном органе Итальянской коммунистической партии. Вот что рассказывает Д. Бофф со слов своих информаторов из ЦК КПСС.
Группа Молотова разработала план удаления Хрущева с поста первого секретаря ЦК КПСС. Воспользовавшись отсутствием трех членов Президиума ЦК, она потребовала созыва заседания Президиума якобы для обсуждения текста речей членов Президиума, которые должны быть произнесены на праздновании двухсотпятидесятилетия Ленинграда. Однако, когда 18 июня Президиум собрался, они немедленно потребовали изменения состава Секретариата ЦК и правительства, заявляя, что политика Хрущева «троцкистская и оппортунистическая». Группа Молотова внесла список предлагаемого ею состава нового руководства и потребовала немедленного голосования. В этом списке имя Хрущева отсутствовало. Некоторые члены Президиума ЦК выступили против этого требования, заявив, что решение такой важности должно приниматься Президиумом в полном его составе. Им удалось оттянуть голосование до прибытия отсутствовавших членов Президиума. После прибытия этих членов сторонники Хрущева заявили, что принять решение об изменении состава Секретариата ЦК и самого Президиума полномочен только пленум ЦК. Однако Молотов, Каганович и Маленков продолжали настаивать на принятии решения об изменении руководства еще до созыва пленума ЦК и на немедленном опубликовании в печати этого решения вместе с политическим заявлением, текст которого был составлен Шепиловым. Дискуссия по этому вопросу в Президиуме продолжалась несколько дней. Извещенные об этих событиях, члены ЦК начали съезжаться в Москву и потребовали немедленного созыва пленума ЦК.
22 июня открылся пленум, на котором секретарь ЦК и член Президиума Суслов сделал информационный доклад о событиях в Президиуме ЦК. После Суслова выступили Молотов, Маленков, Каганович и Шепилов с требованием изменения руководства. Однако их требование не получило поддержки со стороны большинства членов ЦК. Почувствовав свою изоляцию, они попытались отступить со своих позиций, но члены пленума ЦК этим не удовлетворились и потребовали удаления всей этой группы из центральных органов партии. Группу Молотова обвинили в попытке захватить власть нелегальным путем.
Такова информация «Униты». Некоторые дополнительные, но характерные сведения узнал об этих событиях и варшавский корреспондент агентства «Ассошиэйтед Пресс» из руководящих кругов Польской объединенной рабочей партии. Согласно этим сведениям, первая схватка Хрущева с Молотовым произошла на первом же заседании пленума ЦК 22 июня по вопросу о повестке дня пленума. Желая покончить с группой Молотова, Хрущев внес предложение поставить первым пунктом повестки дня вопрос «О внутреннем положении в КПСС». Молотов, напротив, предложил обсудить первым вопрос «О международном положении в СССР в связи с попытками империалистических путчей в Познани и Венгрии», а также «об отношениях с коммунистическими партиями в Польше, Италии, Японии и США», то есть с теми коммунистическими партиями, руководства которых не присоединились к официальным советским заявлениям об империалистическом характере происхождения восстаний в Познани и Венгрии.
Против Молотова немедленно выступил секретарь Свердловского обкома партии Кириленко, заявив, что «виновники той бури возмущения, которая поднялась во всем мире против Советского Союза после венгерских событий, находятся в самой нашей партии» и что «консерватизм группы Молотова привел к восстанию в Венгрии и она же виновата в падении международного престижа Советского Союза после подавления венгерского восстания». По сведениям тех же польских кругов, на первом заседании, продолжавшемся беспрерывно тридцать пять часов, Хрущев выступил с трехчасовой речью, в которой указал, что антипартийная группа Молотова, Маленкова, Кагановича и Шепилова имела центр в Москве и распространила свое влияние через своих ставленников на весь партийный аппарат в КПСС. Молотов же, используя Министерство иностранных дел и советский дипломатический аппарат за границей, проводил свою личную политику. Он саботировал также примирение между СССР и Югославией, намечавшееся уже в 1954 году, которое задержалось на целый год из-за интриг Молотова. Таковы сведения из польских кругов. Как корреспонденция московского представителя «Униты», так и информация варшавского корреспондента названного американского агентства, в основном подтверждаются не только текстом резолюции июньского пленума, но и теми подробностями, которые были сообщены членами Президиума ЦК КПСС в их речах в Ленинграде 6 июля 1957 года.
Молотов и Каганович стали жертвами собственной школы и по этой линии. Как я рассказывал в первой части этой книги, именно они, вместе со Сталиным, при помощи таких же методов использования «московского актива», свергли в октябре 1928 года руководство Московского комитета во главе с Углановым. Поведение Хрущева в масштабе всего ЦК лишь свидетельствует о превосходстве талантливого, хотя и неблагодарного, ученика над своими вчерашними учителями.
Посмотрим теперь, каково было партийно-политическое лицо того съезда, который открыл Хрущеву дорогу к власти? По данным секретаря ЦК и председателя Мандатной Комиссии XX съезда Аристова, 69% делегатов XX съезда составляли люди, вступившие в партию после установления единоличной диктатуры Сталина, то есть после ликвидации мыслящей партии. Свыше 500 делегатов получили должность функционеров после смерти Сталина. Такому съезду Хрущев мог преподнести любую программу и безнаказанно разоблачить кого угодно, если он владеет аппаратом власти. Вот этот съезд и избрал тот Центральный Комитет, который судил и убрал с партийной сцены своих вчерашних создателей.
Стоит только посмотреть на партийное лицо этого верховного судьи, чтобы понять всю глубину падения подсудимых «уклонистов».
Маленков в КПСС – с 1920 г.
Каганович в КПСС – с 1911 г.
Молотов в КПСС – с 1906 г.
А судьи кто? Вот партийное лицо ЦК, избранного на XX съезде:
Партийный стаж Количество
до октября 1917 г. 6
с 1917 г. по 1920 – 14
с 1921 г. по 1924 – 7
с 1925 г. по 1930 – 44
с 1931 г. по 1937 – 13
с 1938 г. по 1942 – 28
умерло и выбыло 7
не установлено 14
133 человека
Итого
(вычисления сделаны по мандатным данным: «XX съезд КПСС. Стенографический отчет», ч. II, Москва, 1956).
Таблица показывает, что из 130 членов состава суда над Молотовым, Кагановичем, Маленковым – 124 человека, в том числе и Хрущев, вступили в партию после прихода к власти большевиков, 110 из них тогда, когда Молотов, Каганович, а потом и Маленков были секретарями ЦК КПСС. Но зато из общего состава 255 членов и кандидатов этого ЦК 100 человек, или около 40%, были впервые избраны туда на хрущевском XX съезде. Из общего состава 236 членов и кандидатов ЦК сталинско-маленковского XIX съезда 90 человек были вычищены (около 38%). Это был наглядный урок для тех, кто остался от XIX съезда. Вот почему и они единогласно голосовали за Хрущева на июньском пленуме ЦК .
Подводя итоги июньского пленума, «Коммунист» писал: «Можно сказать без преувеличения, что пленум спас единство – Раскольники не поняли того, что навсегда и безвозвратно устранено то ошибочное положение, которое имелось в период широкого распространения культа личности и при котором принижалась роль ЦК, когда избранные им органы оказывались стоящими над ЦК и брали на себя решение таких вопросов, которые являются исключительно компетенцией пленума ЦК» .
Под «единством», которое спас пленум ЦК, надо, конечно, понимать «спасение» самого Хрущева. Но стал ли и на самом деле пленум ЦК таким высшим органом, который диктует свою «коллективную волю» и Секретариату и Президиуму? «Коммунист» утверждает, что дело обстоит именно так. Вот соответствующее место из той же статьи: «Решительный разгром антипартийной группы еще и еще раз подтвердил непоколебимую силу коллективного партийного руководства, все значение того, что не отдельные лица и группы, а авторитетный, коллективный, съездом избранный, орган руководит партией» . Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что такое категорическое заявление как раз подтверждает то, что оно хочет опровергнуть. Сила большевистского руководства всегда заключалась в том, что так называемый законодательный корпус (съезд, пленум) постоянно служит лишь громкой вывеской, полезным прикрытием для оправдания текущей практики исполнительных органов. Партия, съезды, пленумы служат для «голосования» за то, что им преподносит данная исполнительная власть, независимо от того, кто ее возглавляет – Ленин, Сталин, Маленков, Хрущев или кто-либо другой из ее будущих руководителей. В этом альфа и омега пресловутого «демократического централизма» Ленина. Один из бывших соратников Ленина С. Дмитриевский рассказывает в своих мемуарах, как Ленин учил Сталина на конференции РСДРП в Таммерфорсе (1905 г.) тому, что такое «демократический централизм» и почему он должен быть ведущим принципом большевистского руководства. До Сталина это учение явно не доходило и поэтому он: «…угрюмо молчал. Ему претил какой бы то ни было демократизм. К чему это? – сказал он, когда Ленин в перерыве спросил о его мнении. – Боевая партия должна иметь постоянный состав руководителей, не зависящих от случайности выборов. Разве на войне выбирают начальников? Ленин усмехнулся: – Ничего не поделаешь. Новая обстановка – нужно искать и новые формы… Ведь по существу ничего не меняется. Правят не те, кто голосует, а те, кто правят. И уже от умения тех, кто правит, зависит, чтобы они всегда были выбраны… Сталин все-таки был недоволен. Лишь много лет спустя он понял, что «демократический централизм» – прекрасная вещь, если уметь распоряжаться его аппаратом» . «Отдельные лица» (Хрущев) и «группы» (Секретариат ЦК) «еще и еще раз подтвердили непоколебимую силу» этого главного принципа руководства на июньском пленуме. Этот же принцип лежит в основе создания нового расширенного Президиума ЦК. Но Хрущев сделал и в этом деле шаг вперед и ввел «новшество» в структуру законодательной власти, на которое формально не отважился сам Сталин. А именно: в новом Президиуме из 14 человек, который по уставу партии считается высшей законодательной властью между пленумами, ведущее большинство (11 человек!) имеет Секретариат ЦК-то есть исполнительная власть, так как, кроме десяти секретарей ЦК, к Президиуму принадлежит и председатель Комитета партконтроля при том же Секретариате.
Таким образом, Хрущев в лице нового Президиума создал некий «малый пленум ЦК», всецело находящийся под контролем Секретариата. Это «новшество», по которому «законодательная власть» не столько «слита», сколько поглощена «исполнительной» властью, гарантирует от случайностей непредвиденного «бунта», в Президиуме, как это было в старом Президиуме, где исполнительная власть имела из 11 голосов только три голоса (Хрущев, Суслов, Кириченко). Не менее важно и другое обстоятельство. Постоянная апелляция к пленуму ЦК, как к арбитру, не только неудобна практически, но и опасна политически. При таком положении пленум ЦК действительно может присвоить себе «компетенции», которые, правда, ему положены по уставу, но которые не могут быть допущены на практике, если Хрущев хочет избежать участия Молотовых и держать руль правления в партии и государстве в своих руках.
В персональном подборе людей Хрущев поступил точно так же, как поступал Сталин. Ведь это Хрущев говорил: «…предложение (Сталина) после XIX съезда об избрании 25 человек в Президиум Центрального Комитета было направлено на то, чтобы устранить всех старых членов из Политбюро и ввести в него людей, обладающих меньшим опытом, которые бы всячески превозносили Сталина» . После смерти Сталина этот Президиум был разогнан, но теперь Хрущев из подобранных Сталиным «неопытных» людей вернул в члены и кандидаты Президиума 8 человек (Аристов, Коротченко, Куусинен, Шверник, Брежнев, Игнатов, Косыгин и Суслов, который был возвращен еще в 1955 г.), прибавив к ним несколько других лиц, еще менее «опытных», но зато, вероятно, еще более преданных самому Хрущеву.
Если же рассматривать членский состав нового Президиума с точки зрения представительства в нем высших корпораций советского общества, то в нем отсутствуют представители тех социальных групп, которые при Сталине всегда присутствовали: политическая полиция, армия, руководители промышленности, профсоюзы.
Кандидатский состав Президиума ЦК тоже подобран почти из одних партаппаратчиков. В нем также не представлены полиция, армия, профсоюз и комсомол. Зато из десяти кандидатов 5 человек находятся в прямом подчинении Секретариату ЦК. Принцип преобладания исполнительной власти над законодательной и здесь выдержан в той же пропорции, что и в членском составе Президиума.
После пленума ЦК по стране, на партийных собраниях и на митингах беспартийных, прошла большая пропагандная кампания против «раскольников». О Молотове, Кагановиче, Маленкове говорилось не только как о «заговорщиках» против руководства ЦК, но и как о людях, которые были лишены каких-либо государственных способностей.
Председатель Госплана РСФСР Байбаков утверждал: «Претендуя на роль теоретика в партии, Молотов давно потерял связь с учением Ленина. Он не разбирался в существе того или иного вопроса».
Или: «Каганович показал себя человеком, неспособным осуществлять руководство теми участками, которые ему поручались. Он настолько отстал и не разбирался в технической политике нашей страны, что дело иногда доходило до анекдотов» .
Министр сельского хозяйства СССР Мацкевич утверждал: «Маленков тормозил решение коренных вопросов развития сельскохозяйственного производства… В то же время в целях саморекламы и приобретения дешевой личной популярности Маленков пытался приписать себе меры, которые были приняты ЦК КПСС по снижению сельскохозяйственного налога…»
Или: «Молотов, проявляя консерватизм и косность, не только не понял необходимости освоения целинных земель, но и упорно сопротивлялся проведению этого важнейшего мероприятия…»
Или: «Каганович, совершенно не зная сельского хозяйства, тем не менее выступал против политики партии в вопросах сельского хозяйства» .
Так пишут вчерашние ученики о своих учителях, которых во всех «энциклопедиях СССР» десятилетиями величали «выдающимися руководителями КПСС» и «талантливыми организаторами социалистического строительства».
С такой же пропагандой люди Хрущева двинулись и в «народ». Здесь основной упор делали на то, что Молотов, Каганович и Маленков были против поднятия жизненного стандарта трудящихся. Реакция при этом всегда была самая желательная. Один советский писатель передает разговор двух колхозников, который он якобы подслушал на берегу Дона:
» – Одного я никак не разберу, – медленно говорил человек в гимнастерке, – чего они добивались, чего им нужно было? Разве же они знали, что желается нашему брату, колхознику? Разве тот же самый Маленков или, скажем, Каганович ездили по колхозам или же беседовали по-свойски с народом? Ничего они не ездили, сидели по кабинетам, как суслики в норках.
Посадить бы их с вилами на лобогрейку, они бы узнали, как народу хлебушек достается, – хмуро сказал второй…
Дело не в лобогрейке, – перебил первый… – Дело, брат ты мой, в том, что они про нашу жизнь только по бумажкам знали, да по кино.
Народу очки не вотрешь, обманом не возьмешь.
То-то и оно. Народ теперь грамотный стал» .
К осуждению антипартийной группы Молотова Хрущев вновь вернулся на сентябрьском и декабрьском пленумах ЦК 1958 года. Только тогда впервые было сообщено, что к антипартийной группе принадлежал и Булганин. Наконец, на XXI съезде в январе – феврале 1959 года люди Хрущева сообщили, что к группе Молотова принадлежали еще и два других члена Президиума ЦК – Первухин и Сабуров. Таким образом, выясняется, что из 11 членов Президиума 6 человек твердо голосовали за снятие Хрущева (Булганин, Молотов, Маленков, Каганович, Первухин, Сабуров), и это законное большинство Президиума ЦК было вполне правомочно снять Хрущева. Причем, какова была позиция Ворошилова, остается неясным и сейчас. Но Хрущев сумел объявить это большинство «меньшинством», да еще исключить его из ЦК партии. «Презренная, предательская, подлая, мерзкая группа заговорщиков» – таковы эпитеты, которыми награждали группу Молотова на XXI съезде. Более того, съезд потребовал от членов группы Молотова выступить с покаянными речами, как это делалось во времена Сталина. Наиболее настойчиво это требование выставил новый выдвиженец Хрущева первый секретарь Ленинградского обкома партии И. Спиридонов. Он заявил: «И если до сих пор с участников этой группы был суровый спрос со стороны ЦК, то следует не менее сурово и строго держать ответ перед высшим органом партии – перед съездом, особенно тем, кто еще остался в составе ЦК. Все вы знакомы с выступлением Булганина на декабрьском пленуме ЦК. Вспомните, как он характеризует своих соучастников по антипартийной группе. Молотов – оторвавшийся от жизни человек; Каганович – фразер, что в переводе на русский язык означает болтун; Маленков – интриган, способный на любую мерзость. Мы можем поверить Булганину, что эти характеристики сложились у него уже давно, так как он работал с этими людьми не год и не два, а добрых два десятка лет так же в такую семью «дружных ребят» попал Булганин». Но на съезде с покаяниями выступил только один Первухин. Молотов, Каганович, Маленков и даже участвовавший в работе съезда Сабуров отказались выступить или подать заявления с покаяниями.
Все делегаты с понятным единодушием подчеркивали мудрость и личные заслуги Хрущева, «стоящего во главе партии, ЦК и его Президиума». Заместитель Председателя Совета Министров СССР Д. Устинов приписал Хрущеву не только политические успехи ЦК, но и научно – технические успехи русских ученых. Он заявил: «Успехами по созданию и запуску искусственных спутников Земли и космической ракеты мы прежде всего обязаны Президиуму ЦК и лично Н. С. Хрущеву» .
Бесславное «коллективное руководство» скончалось столь же бесславно, но группа Молотова кончит либо в Кремле, либо на Лубянке.
Каковы же были мотивы выступления группы Молотова против хрущевского руководства в освещении официальной пропаганды?
Заместитель Председателя Совета Министров СССР Косыгин отвечает: «Основным мотивом в их антипартийных действиях была личная обида, амбиция. Они считали, что в их руках мало власти» . Другими словами, то была голая борьба за власть между двумя группами в одной и той же коммунистической олигархии.
С таким утверждением можно согласиться только отчасти. Что всякая политическая борьба есть борьба за власть – это азбучная истина. Но если власть не самоцель, а средство к осуществлению определенной политики, то заявление Косыгина ничего не объясняет.
435″Правда», 30.1.1959.
Конечно, у группы Молотова не было и не могло быть другой программы, чем программа Хрущева. Соревнующиеся группы спорили не о программе, а о тактике, не о «генеральной линии» в идеологии, а о методах ее проведения, не о реформах, а о темпах и масштабе их осуществления, даже не о Сталине, а о сталинизме.
Группа Молотова смотрела дальше и глубже в отношении тех последствий, которые вытекают из похода Хрущева против сталинского наследства. Они слишком хорошо понимали, что нынешний режим в СССР может держаться лишь как сталинский режим или он вовсе погибнет. Его можно и нужно корректировать и модернизировать, но нельзя подвергать ревизии его ведущие методы. Если идеал правления у Хрущева, как и у Молотова, остается старым – неограниченная диктатура парт-олигархий, то тогда сталинская система правления, независимо от личных качеств покойного учителя, должна сохраниться как самая совершенная, как самая универсальная из всех доселе известных тиранических систем. Поэтому всякая критика сталинизма, а тем более сталинских методов, есть покушение на самоубийство. Короче, люди, обязанные по самой природе режима управлять по-сталински, не могут осуждать сталинские методы, – вот вся «философия» группы Молотова.
Не просто жажда власти (они ее имели достаточно), а обоснованный страх за гибель режима, – таким мне кажется внутренний мотив «антипартийных действий» группы Молотова. В лице Хрущева они видели вернейшего могильщика этого режима. Поэтому вся их борьба и была сосредоточена вокруг личности первого секретаря. Семь дней они бились на пленуме, чтобы доказать недоказуемое: не ЦК существует для секретаря, а секретарь для ЦК. Члены группы Молотова надеялись в этой борьбе на свой моральный капитал, авторитет и заслуги в прошлом. Но эти надежды оказались напрасными. Партия, которая вчера развенчала на весь мир своего полубога, показала сегодня достаточный внутренний иммунитет против угрызений совести, когда надо было покончить и с его главными апостолами.
Сталин, Молотов, Каганович и Маленков учили эту партию служить не идеалам социального общежития, а людям партийного аппарата. И она служит. Ничто не сможет свести ее с этого пути – ни логические аргументы, ни былые заслуги былых вождей, ни их грозные предупреждения об опасности.
В довершение всего этого, они проглядели и тот колоссальный психологический переворот, который новый вождь произвел в сознании партии и страны своим развенчанием Сталина. Они и после этого упорно цеплялись за вчерашний день партии. Они даже не заметили, что тем временем первый секретарь властной рукой открыл новую главу в истории той же самой коммунистической партии.
Хрущев – этот «перманентный» революционер по натуре – хочет войти в историю России как ее великий коммунистический реформатор. Сталин обещал сытную жизнь правнукам, Хрущев хочет накормить русский народ еще при своей жизни. Вот если это ему удастся, а к этому он стремится совершенно искренно, то тогда кончится и его историческая миссия: сытые люди начнут заниматься политикой. Лучше Хрущева еще никто не выразил этой «марксистской истины», когда он, в беседе с советскими писателями, заявил: «Я знаю таких людей, которые ходят в теоретиках, а по сути дела вся их теоретическая «мудрость» сводится к жонглированию по поводу и без повода цитатами из высказываний классиков марксизма – ленинизма. Выдавая себя за теоретиков, подобные горе – ученые не могут понять такую важную марксистскую истину, что люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилище и одеваться прежде, чем быть в состоянии заниматься политикой, наукой и искусством» .
Я от души желаю успеха в практическом претворении в жизнь этой истины. Желаю потому, что убежден в правоте мудреца: революцию делают не голодные люди, а сытые, которых не накормили лишь один день.

Часть четвертая (дополнительная)

ОТ ХРУЩЕВА К БРЕЖНЕВУ

I. СВЕРЖЕНИЕ ХРУЩЕВА

Люди, которые отказали Хрущеву в похоронах у Кремлевской стены, все без исключения были личными выдвиженцами Хрущева. Если бы не Хрущев, то мы никогда не слышали бы имен нынешних членов Политбюро и Секретариата, кроме разве одного Косыгина (он был выдвиженцем Жданова). Но и его вернул из опалы Хрущев. Даже Суслов выдвинут Хрущевым (в 1929 – 1930 годах Суслов был преподавателем Промакадемии; Хрущев, начавший здесь свою карьеру, и рекомендовал Суслова в аппарат ЦКК). В чем же причина того, что как раз эти люди отказали Хрущеву в посмертном почете быть похороненным в пантеоне коммунистических апостолов? Причина только одна: Хрущев – убийца бога КПСС, Сталина. Хрущев физически уничтожил головку НКВД, он политически уничтожил сталинское Политбюро, он закрыл концлагеря, он на двух съездах партии и от имени партии разоблачил не только Сталина, но и всю преступную систему его властвования на протяжении трех десятилетий. Отсюда – раскол в мировом коммунизме и начало духовной эмансипации в СССР. За все это ему мстят его ученики.
Но я хочу писать не об этом, а о том, как было подготовлено политическое убийство Хрущева 14 октября 1964 года. События, предшествовавшие этому, лучше всего характеризуют моральный облик нынешних владык Кремля.

* * *

Только Фуше и Талейран умудрялись оспаривать друг у друга рекорды приспособленчества к быстро сменявшимся режимам и главарям революционной и послереволюционной Франции, но сталинцы побили все их рекорды в условиях, когда приспособление к очередному режиму зависело не только от способности менять цвет и вкусы, на и от готовности нового, как правило, скептического повелителя поверить, что вы не такой же хамелеон, каким был он сам при своем предшественнике.
Делать карьеру у Ленина было просто: надо было лишь признавать его верховенство и обладать талантом политика и деловитостью практика. При Сталине условия делания карьеры резко меняются. Преданность режиму личной власти Сталина, талант нерассуждающего исполнителя, принципиальная беспринципность в политике, жестокость, доходящая до бездушия, – таковы были главные требования. Исходя из этого, Сталин подбирал всю иерархию партаппаратчиков сверху донизу. В числе их был и Хрущев.
При Хрущеве исчезли всякие критерии. При нем партийная бюрократия была озабочена не тем, чтобы делать карьеру, а тем, как бы удержаться на достигнутом уровне. На высшем уровне партийно-государственной олигархии это никому не удалось, кроме Микояна и Суслова.
Окружающие Хрущева имели дело утром – с одним, в обед – со вторым, а вечером – с третьим Хрущевым. Его постоянное непостоянство, его изумительный дар хаотического импровизатора, его болезненный зуд бесконечно организовывать и реорганизовывать, его властная безоглядность, умноженная на его незадачливость и беспечность, его опасная болтливость, его безосновательная амбициозность знать все, видеть все, делать все самому, его вероломство в дружбе и самоуверенность в политике, – это только некоторые черты столь богатого, красочного, динамичного характера Хрущева. Эти черты делали его исключительно опасным диктатором для окружающих.
Люди, которые великолепно умели делать карьеру у самого Сталина, растерянно оглядывались по сторонам и беспомощно разводили руками при Хрущеве: Сталину угодить было трудно, но карьеристы точно знали, как это сделать, а как угодить Хрущеву, не знал даже сам Хрущев. При случайной встрече он мог сделать из директора совхоза министра СССР, а из министра, в припадке гнева, – «пенсионера». На этом Хрущев даже еще зарабатывал политический капитал: «Хрущев – свой парень, мягкий правитель, он только снимает, а вот Сталин бы расстреливал!» Так оказались снятыми со своих постов все старые секретари обкомов, крайкомов и центральных комитетов партий республик, все министры СССР, руководители Министерства обороны и Генерального штаба, все секретари ЦК и все члены Президиума ЦК КПСС, кроме членов первоначального «триумвирата», – Микояна и Суслова.
Из всех ошибок, которые привели его к катастрофе, вероятно, самой страшной надо считать то, что Сталин называл «головокружением от успехов», а самым главным его упущением то, что Сталин называл «идиотской болезнью» – беспечность. Хрущев настолько стал самоуверенным, возомнил себя настолько незаменимым, что делал то же самое, за что он критиковал Сталина: он начал управлять партией и государством, минуя не только Президиум ЦК, но, что страшнее всего, через голову Секретариата ЦК.
Коммунистический диктатор может не считаться с Президиумом ЦК и не созывать пленумы ЦК и съезды партии, и с ним ничего не случится, пока он опирается на Секретариат ЦК, но если он начал действовать через голову Секретариата ЦК, – он уже погиб. Секретариат ЦК непосредственно управляет партией, политической полицией и вооруженными силами. Величие власти первого секретаря в том и заключается, что он – глава этого всесильного учреждения. Но Хрущев игнорировал не только Секретариат ЦК, но и тех, кто его, собственно, сделал Хрущевым: Микояна и Суслова.
Хрущева считали великим мастером народного юмора.
Но иногда шутки Хрущева над его коллегами переходили границы дозволенного. Автору этих строк один западный дипломат, присутствовавший во времена Хрущева на очередном банкете в Кремле, рассказывал такой случай. В разгар банкета, при отличном настроении всех, исчерпав все свои бесконечные тосты, первый секретарь обратился к высокой публике с вопросом: знаете, почему мы до сих пор держим Микояна в составе руководства? На то есть важная причина: он отлично танцует лезгинку! Хотите убедиться? Разумеется, публика единодушно пожелала этого. Тогда Хрущев, недолго думая, заставил Брежнева накинуть на себя женский платок (лезгинку танцует пара – барышня и кавалер) и танцевать с Микояном лезгинку. Тут невольно припоминается жалоба Хрущева на Сталина, заставившего самого Хрущева танцевать гопак при совершенно оскорбительных обстоятельствах. Сталин, мастер читать душу человека по его глазам, вероятно, почуял в Хрущеве будущего предателя и поэтому публично унижал его. Неужели Хрущев, выучившись этому искусству у своего учителя, тоже увидел в Брежневе и Микояне будущих предателей, а потому и поступил с ними по-сталински? Увы, на коммунистическом Олимпе хорошо танцует тот, кто танцует последним!
Чем тщательнее засекречивают в Кремле то или иное событие, тем больше основания не верить официальному сообщению о нем. Отсюда множество версий о том, как произошло свержение Хрущева. Мы не хотим увеличивать число этих версий, а постараемся проанализировать объективные факты. Детали свержения Хрущева до сих пор покрыты мраком неизвестности. Но одно абсолютно бесспорно: если Хрущев начал свое правление с правды – объявив своих коллег из первого «коллективного руководства» такими же преступниками, как и Сталин («антипартийная группа» – июнь 1957 г.), то новое, второе «коллективное руководство» начало свое правление с совершенно очевидной лжи: оно сообщило, что 14 октября 1964 года «Пленум ЦК КПСС удовлетворил просьбу т. Хрущева Н. С. об освобождении его от обязанностей первого секретаря ЦК КПСС, члена Президиума ЦК и Председателя Совета министров СССР в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья».
Вот эту партийную ложь в государственном порядке оформил Верховный Совет на следующий день. 16 октября советские газеты опубликовали официальное сообщение Президиума Верховного Совета СССР. В нем сказано: «15 октября сего года под председательством Председателя Президиума Верховного Совета СССР А. И. Микояна состоялось заседание Президиума Верховного Совета СССР. Президиум Верховного Совета СССР удовлетворил просьбу тов. Хрущева об освобождении его от обязанностей Председателя Совета министров СССР в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья».
Эта официальная версия была настолько лжива и настолько смехотворна, что ей никто не поверил не только за границей, но и в СССР. Заговорщики это тоже знали заранее. Если они, тем не менее, к ней прибегли, то это надо объяснить только тем, что насколько у них хватило мужества на риск переворота, настолько же у них не хватило мужества на риск правды. Сказать правду для них означало бы, во-первых, расписаться в собственной беспринципности по отношению к Хрущеву, а во-вторых, засвидетельствовать перед всей страной и миром, что все утверждения о восстановлении в СССР партийной и государственной законности – фикция.
Еще за шесть месяцев до смещения Хрущева главные заговорщики против него считали его возраст не «преклонным», а «средним», а самого Хрущева – воплощением «ленинской мудрости».
Это было 17 апреля 1964 года в день семидесятилетия Хрущева. В роскошном Екатерининском зале Кремля утром состоялась пышная церемония объявления Хрущева уже четвертый раз «Героем» Советского Союза (он трижды «Герой Социалистического Труда»), а в 4 часа дня в не менее сказочном Георгиевском зале Кремля Президиум ЦК и Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР устроили торжественный обед в честь Хрущева. Главными ораторами были: на первой церемонии – Брежнев, а на второй – Микоян. Брежнев, тогда Председатель Президиума Верховного Совета СССР и секретарь ЦК КПСС, сказал, между прочим, следующее:
«Дорогой Никита Сергеевич! Не могу скрыть своей радости и волнения в связи с поручением ЦК и Президиума Верховного Совета СССР вручить вам в знаменательный день вашего 70-летия заслуженную награду – орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза (бурные аплодисменты)».
Из далее сказанного Брежневым заслуживают внимания следующие слова: «Советские люди всегда будут вам благодарны за то, что, став у руля партии, вы проявили мужественную инициативу в разоблачении культа личности Сталина… в стране были восстановлены ленинские нормы партийной и общественной жизни, возродился бессмертный дух Ленина…»
Микоян высказался так: «Дорогие друзья! Мы сегодня собрались здесь, в стенах древнего Кремля, чтобы воздать должное Н. С. Хрущеву в связи с его 70-летием. За крепкое физическое здоровье и ясный ум должное воздаем родителям юбиляра… Раньше считалось у нас, что 70 лет – это возраст старика. Достижения нашей революции показали, что это неправильно. В России средний возраст человека считался 32 года. Естественно, что 70 лет – был возраст старика. Теперь же победа социализма в нашей стране так подняла благосостояние народа, что средним возрастом теперь у нас является 70 лет. Таким образом, мы сегодня отмечаем юбилей человека среднего возраста, находящегося, как сами видите, в расцвете своих сил и способностей… Каждый из нас, членов Президиума ЦК, кандидатов в члены Президиума, секретарей ЦК, питает одинаково хорошие, братские чувства к товарищу Н. С. Хрущеву. Позвольте поэтому мне огласить наше общее совместное слово по сегодняшнему случаю:
«Дорогой Никита Сергеевич! Мы, Ваши ближайшие соратники, особо приветствуем и горячо поздравляем Вас, нашего близкого друга и товарища, в день Вашего семидесятилетия. Мы видим в Вашем лице выдающегося марксиста – ленинца, виднейшего деятеля Коммунистической партии и Советского государства, международного коммунистического и рабочего движения, мужественного борца против империализма… Ваша кипучая политическая и государственная деятельность, огромный жизненный опыт и мудрость, неиссякаемая энергия и жизненная воля, стойкость и непоколебимая принципиальность снискали глубокое уважение и любовь к Вам всех коммунистов, всех советских людей. Мы счастливы работать рука об руку с Вами и брать с Вас пример ленинского подхода к решению вопросов партийной жизни и государственного строительства… От всей души желаем Вам доброго здоровья, много лет жизни и новых успехов в Вашей огромной и чудесной деятельности.
Мы считаем, наш дорогой друг, что Вами прожита только половина жизни. Желаем Вам прожить еще по меньше мере столько же» (весь курсив в этих цитатах мой. – А. А.).
Идут 25 подписей членов и кандидатов Президиума ЦК и секретарей ЦК, то есть всех тех, кто сейчас сидит в Политбюро и Секретариате ЦК.
Вот эти самые «ближайшие соратники и друзья», считавшие, что Хрущев «в расцвете своих сил» и «среднем возрасте», мудрый и «выдающийся марксист – ленинец», через шесть месяцев «единодушно» объявляют его не только стариком «преклонного возраста», но и волюнтаристом, субъективистом, то есть антиленинцем. В чем дело, что же произошло с Хрущевым за полгода? Апогея своей власти Хрущев достиг на XXII съезде партии (1961 г.). Но как раз на этом съезде Хрущев продемонстрировал самым наглядным образом, как он мало считается со своими соратниками по Секретариату и Президиуму ЦК. Хрущев открыл съезд, произнес вступительное слово, Хрущев сделал первый доклад – о работе ЦК. Хрущев сделал второй доклад – о новой Программе партии. Хрущев закрыл съезд, выступив с заключительным словом (впрочем, эту «традицию» Хрущева целиком воспринял и нынешний генсек). Сталин, которого Хрущев разоблачает и на этом, XXII, съезде как узурпатора власти партии, однако, в таких случаях формально поступал корректно. Открывал съезд один член Политбюро, закрывал съезд другой член Политбюро. Сталин делал свой обычный отчетный доклад, а другие доклады на съезде делали соответствующие члены Политбюро или ЦК. После XXII съезда Хрущев вообще перестал считаться с Секретариатом и Президиумом ЦК.
На всех пленумах ЦК после XXII съезда (кроме одного, идеологического 1963 г.) единственным докладчиком бывал только сам Хрущев.
Причем и пленумы он созывал не для обсуждения своих предложений, а для демонстрации своего величия и прокурорского допроса членов пленума, даже членов Президиума ЦК (так, на одном из пленумов ЦК он публично оскорбил члена Президиума ЦК Подгорного и даже велел это оскорбление опубликовать в печати). Пленум ЦК, избранный на XXII съезде, состоял из примерно 350 человек, а Хрущев созывал на пленум ЦК с правом голосования до 6 тысяч человек «актива». Предложения Хрущева, которые, вероятно, не проходили через Президиум ЦК, на таких «демократических» пленумах принимались при «бурных аплодисментах». Причем Хрущев считал себя настолько осведомленным не только в большой политике, но и в конкретных вопросах технологии, промышленности, сельского хозяйства, литературы, живописи, военного искусства, что вмешивался во все отрасли материальной и духовной жизни страны, давал личные советы, которые надо было понимать как директивы.
Сталин считался «корифеем всех наук», Хрущев претендовал на «корифея всех практик», а Брежневы, Косыгины, Подгорные уверяли его, что оно так и есть. Однако еще с древности известно: что подобает Юпитеру, не подобает быку! Сталин действительно был «корифеем» одной известной науки и одного известного искусства – науки и искусства властвования. Сталин создал аппарат личной власти и поставил его над аппаратом партийной и государственной власти (знаменитый «Личный Секретариат т. Сталина» во главе с генералом Поскребышевым).
Через этот личный аппарат власти Сталин не только контролировал партию, армию и политическую полицию, через его универсальную шпионскую сеть он следил за каждым шагом своих соратников. Чем ближе к Сталину стоял соратник, тем больше и основательнее он был окружен шпионами. Хрущев уничтожил этот аппарат личной власти первого секретаря ЦК, не создав ему никакой замены. Тем самым судьба Хрущева оказалась в руках высшего аппарата ЦК – Секретариата ЦК. Когда в 1957 году Президиум ЦК взбунтовался против Хрущева, он, опираясь на Секретариат, разогнал этот Президиум ЦК. Однако теперь, когда против него восстал не только Президиум ЦК, но и Секретариат ЦК, Хрущев погиб.
Роковое решение о свержении Хрущева было продиктовано самим Хрущевым, правда, не ведавшим того, что он делает. Это произошло ровно за три месяца до его свержения – 15 июля 1964 года. В этот день на сессии Верховного Совета СССР Н. Хрущев выступил со следующим предложением:
«Товарищи депутаты! Вы знаете, что товарищ Брежнев Леонид Ильич на пленуме ЦК в июне 1963 года был избран Секретарем ЦК партии. ЦК считает целесообразным, чтобы товарищ Брежнев сосредоточил свою деятельность в ЦК, как Секретарь ЦК КПСС. В связи с этим ЦК вносит предложение освободить товарища Брежнева от обязанностей Председателя Президиума Верховного Совета СССР. На пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР ЦК рекомендует товарища Микояна Анастаса Ивановича. Я позволю себе до голосования выразить сердечную благодарность товарищу Брежневу за его плодотворную работу на посту Председателя Президиума Верховного Совета, а товарищу Микояну от всей души пожелать больших успехов в его деятельности на посту Председателя Президиума Верховного Совета».
Сейчас нет никакого сомнения, что это решение было принято по настоянию заговорщиков, чтобы создать легальные и организационно – технические предпосылки для будущего переворота. Брежнев должен был «сосредоточить свою деятельность в ЦК» в качестве его второго секретаря, чтобы подготовить заговор и для этого взять под свое непосредственное руководство аппарат ЦК, вооруженные силы и политическую полицию, которые в отсутствие первого секретаря ЦК автоматически подчиняются второму секретарю ЦК. Тем самым создавались не только предпосылки, но и гарантия успеха заговора. Назначение Микояна Председателем Президиума Верховного Совета СССР было призвано легализовать государственный переворот от имени номинального верховного законодательного органа – советского парламента. Поскольку Хрущев был не только первым секретарем ЦК, но и одновременно председателем правительства и Верховным главнокомандующим Вооруженных Сил, то для узаконения переворота требовалась подпись Председателя Президиума Верховного Совета Микояна под указом Верховного Совета об освобождении Хрущева от его постов. Уже одно это обстоятельство указывает на активную роль Микояна в свержении Хрущева, но Микоян, как обычно, создает себе и алиби в случае провала заговора: в конце сентября он выезжает в отпуск из Москвы вместе с Хрущевым, вместе с Хрущевым же проводит свой отпуск в Сочи, на даче по соседству с ним. Последнее сведение о совместном пребывании Хрущева и Микояна в Сочи относится к 12 октября 1964 года, когда они оба разговаривали по радиотелефону из кабинета Хрущева с экипажем космического корабля «Восход». В эти часы, когда торжествующий Хрущев поздравлял космонавтов, а Микоян, как выражается сам Хрущев, «буквально вырывал» у него трубку из рук, в Москве заговорщики решали его судьбу. В свете последующих событий можно предположить, что Микоян был приставлен к Хрущеву с тем, чтобы, во-первых, держать его под постоянным своим надзором и по возможности в изоляции от Москвы, а во-вторых, держать заговорщиков в курсе поведения и местонахождения Хрущева. Эта роль вполне устраивала бы Микояна. В случае провала заговорщиков он невозмутимо мог бы сказать: «Никита Сергеевич, чего же ты от меня хочешь, я же ведь вместе с тобой здесь был, а не в Москве».
Классический мастер алиби, Микоян знал и на этот раз, какую роль на себя взять. Заговорщики и в другом отношении действовали более основательно, чем молотовцы 18 июня 1957 года. Когда молотовцы, сняв Хрущева, хотели опубликовать это решение Президиума ЦК КПСС в партийной печати и передать по московскому радио, то им, в полном согласии с существующей субординацией, идеологические чиновники ответили: мы подчиняемся не Президиуму ЦК, а первому секретарю и его аппарату. Предъявите распоряжение первого секретаря ЦК о напечатании вашего коммюнике! Заговорщиков на этот раз, в 1964 году, такие трудности не ожидали: главный редактор «Правды» Сатюков и председатель Комитета радиовещания Харламов были заранее посланы в заграничные командировки, главный редактор «Известий» Аджубей и идеологический секретарь ЦК Ильичев были направлены во внутренние «командировки». Все более или менее ненадежные члены ЦК и маршалы были тоже отправлены в провинцию для проведения разных праздников и кампаний, наоборот, надежные члены ЦК и маршалы были вызваны в Москву под разными предлогами.
Чтобы поддержать у Хрущева чувство полного благополучия, большинство членов Президиума и Секретариата ЦК находились либо в официальных служебных командировках (Брежнев – в Восточной Германии, Подгорный – в Молдавии), либо на отдыхе (Суслов, Кириленко, Шверник). Однако утром, в понедельник 12 октября, все члены Президиума ЦК, кроме Хрущева и Микояна, по уже состоявшемуся сговору, собираются в Москве и открывают заседание Президиума ЦК для обсуждения только одного вопроса: снятие Хрущева. Свое единодушное решение снять Хрущева заговорщики выносят на формальное утверждение пленума тех членов ЦК, которые уже были заранее завербованы или критическое отношение которых к Хрущеву было вне сомнения. В этот же день в Москву прилетает и Микоян, подпись которого теперь и нужна для оформления снятия Хрущева через Президиум Верховного Совета СССР. Обо всем этом Хрущев узнал не ранее утра 13 октября. Это устанавливается по дате и времени приема Хрущевым французского министра Гастона Палевского. Этот прием, назначенный на 11 часов, был внезапно перенесен на необычное для дипломатических приемов время – на 9 часов 30 минут. Палевскому было сообщено, что это вызвано тем, что Хрущев должен лететь по срочному делу в Москву. Если бы Хрущев знал, что речь идет не о «срочном деле», а о катастрофе, то едва ли он стал бы вообще разговаривать с французским министром. Однако Палевский заметил, что Хрущев, хотя и был в добром здоровье, но находился в несвойственном ему «нервном и угнетем ном состоянии». Вероятно, уже во время этой беседы к Хрущеву начали поступать тревожные сигналы из Москвы (официальные или частные – неизвестно), так как он прерывает беседу на полчаса раньше и летит в Москву. Летел ли он один и добровольно – неизвестно, но надо полагать, что он улетел уже не в качестве первого секретаря и председателя правительства.
Совершенно неизвестно также, происходило ли оформление снятия Хрущева на пленуме избранных членов ЦК в присутствии самого Хрущева. Благоразумие и обеспечение максимальной гарантии успеха должны были подсказать заговорщикам полную изоляцию Хрущева, пока страна, партия и мир не узнают, что отныне первого секретаря ЦК КПСС зовут Брежнев, а председателя советского правительства – Косыгин. Все признаки говорят за то, что заговорщики так и поступили. Заговорщики, учитывая урок поражения молотовцев 18 июня 1957 года, пришли на пленум избранных членов ЦК не с динамичным и взрывчатым первым секретарем Хрущевым, а с кусочком бумаги, на которую была занесена вынужденная или фальсифицированная просьба Хрущева об освобождении его от занимаемых постов. Обычно хорошо осведомленные американские журналисты Стюарт Олсон и Эдмунд Стивенс писали в ноябрьском номере (1964 г.) «Сатурдей ивнинг пост», что с пятичасовым обвинительным докладом на пленуме выступил тот, кто с таким же большим защитительным докладом за Хрущева против молотовцев выступал на июньском пленуме ЦК КПСС в 1957 году – Суслов!
Хорошо ориентирующийся в советских делах корреспондент газеты «Монд» в Москве Мишель Тату приводил рассказ одного из членов ЦК КПСС о том, как произошло снятие Хрущева. Этот рассказ тоже подтверждает, что главным и единственным оратором на пленуме ЦК против Хрущева был Суслов. Согласно этому рассказу, Хрущев был на пленуме. Безмолвный и мрачный, он сидел не в президиуме пленума ЦК, а в стороне, на отдельной скамье. То была скамья подсудимого. В официальном коммюнике пленума ЦК бросается в глаза отсутствие обязательной дежурной фразы «решение принято единогласно», зато в коммюнике от имени Президиума Верховного Совета подчеркнуто, что «указ об освобождении т. Хрущева Н. С. от обязанностей председателя Совета министров СССР принят единогласно».
Организатором нового заговора против Хрущева явился тот, кого молотовцы и маленковцы выбросили из Секретариата и Президиума ЦК после смерти Сталина, а Хрущев после их ликвидации пригласил обратно – как своего старого друга – Л. Брежнев. Долго Брежнева считали именно учеником и другом Хрущева. Но новоявленному московскому Цезарю не дали даже крикнуть Брежневу – «и ты, Брут!».

II. РЕЖИМ В ДВИЖЕНИИ

Очень популярный не только на Западе, но и в Китае тезис гласит: в СССР марксизм-ленинизм либо терпит эрозию, либо Кремль его так основательно «ревизует», что от него скоро останется только одно название. Чтобы выяснить данный вопрос, надо сначала уточнить определение: в чем сущность марксизма – ленинизма как общей идеологии и как специальной доктрины власти.
Что касается идеологии, то два ведущих постулата марксизма-ленинизма утверждали:
1. Коммунистическая революция, национализировав средства производства и ликвидировав классы, уже в переходное время создает новое гармоничное эгалитарное общество, где высший чиновник не будет получать большее вознаграждение за свой труд, чем средний рабочий.
2. На основе этого произойдет постепенное отмирание самого коммунистического государства, то есть «диктатуры пролетариата», следствием чего будет небывалый в истории человечества расцвет гражданских прав и духовных свобод.
Вот эти главные принципы коммунизма, опровергнутые жизнью как утопические, именно и подверглись ревизии в классической коммунистической стране – в СССР. Однако марксизм – ленинизм надо рассматривать не только как систему утопических догм, которые подверглись ревизии или обанкротились на практике «(«коммунистическая идеология»), но и как систему практических приемов по созданию, укреплению и расширению власти нового типа – партократии, основные принципы которой никогда не подвергались ревизии, но методы которой постоянно подвергались модернизации («коммунистическая доктрина»). В самом деле, что такое марксизм – ленинизм как доктрина коммунистического господства и каковы ее главные компоненты?
Марксизм – ленинизм, как доктрина коммунистического господства, есть такая система взглядов, согласно которой: 1) в области экономики – все богатства страны, все средства производства, в том числе и труд человека, национализированы, огосударствлены; 2) в области идеологии – вся культура и вся духовная жизнь проникнуты идеями «партийности», атеизма и огосударствлены и монополизированы коммунистической партией во имя создания новых коммунистических людей; 3) в области политики – установлена так называемая «диктатура пролетариата» (раньше как «государство рабочего класса», теперь якобы как «общенародное государство»), осуществимая, по Ленину, не иначе, как через диктатуру одной, а именно коммунистической, партии, которая не Делит и не может делить власть с другими партиями. Самой партией руководит до взятия власти ядро профессиональных революционеров, после взятия власти – иерархия партаппаратчиков.
Такова была доктрина марксизма – ленинизма при Ленине и Сталине. Таковой она оставалась и при Хрущеве. Но такова она и сегодня. Ни один из названных выше, компонентов ни Хрущев, ни его наследники не меняли и менять не собираются.
Конечно, есть и изменения, но они касаются не содержания элементов (компонентов) системы, а их форм, не замещения элементов, а их перемещения, не изменения субстанции режима, а модернизации методов его правления.
Весь корпус режима, основанный на точных установках коммунистической идеологии и доктрины, остается в неприкосновенности, как и раньше, но вводятся два существенных «перемещения» элементов: по Ленину, власть служит инструментом идеологии, по Сталину и его преемникам, – наоборот, идеология служит инструментом власти. Это как раз и было результатом банкротства на русской земле коммунизма как формы гармоничного безгосударственного социального общежития. Цель обанкротилась, но осталось средство – власть. Вот эта власть и сделалась целью и самоцелью. В аппарате власти тоже произошло перемещение элементов: у Сталина – политическая полиция поставлена не только над государством, но и над партией, а террор носит групповой превентивный характер, у его наследников – партия (партаппарат) поставлена над политической полицией, а террор стал индивидуальным и применяется только за практическое проявление несогласия с режимом. Полиция перестала быть всемогущей, но государство не перестало быть полицейским. Поскольку как природа режима, так и его главные материальные и духовные компоненты, хотя бы и модернизованные и «перемещенные» в рамках той же системы, остаются в силе, то всегда открытой остается и возможность рецидива классического сталинизма.
Состояние сегодняшнего советского общества характеризуется прогрессирующими, порою глубокими социологическими изменениями в структуре и культуре советского общества, с одной стороны, и все возрастающими усилиями аппарата власти не выпускать из-под своего контроля происходящие процессы, с другой.
Новое советское общество не только по социальному положению, но и физически более чем на три четверти составляют люди, родившиеся и выросшие в условиях сталинского режима. Форсированная индустриализация и растущая на ее основе урбанизация населения, принудительная коллективизация сельского хозяйства вместе с механизацией, систематически убивая то, что Маркс называл «деревенским идиотизмом», а Ленин – всероссийской «обломовщиной», сопровождались одновременно и широкой культурно – технической революцией в стране. Это вторая социально – индустриальная революция коммунистов создала новое гражданское общество и нового гражданина: по паспорту советского, но по содержанию – отличного как от коммунистического идеала, так и от дореволюционного малограмотного русского рабочего и неграмотного русского мужика. Ленин был совершенно прав, когда говорил, что человек неграмотный стоит вне политики. Тем легче удалось большевикам захватить власть над этим дореволюционным неграмотным человеком, тем легче было Сталину им управлять, пока неграмотный человек все еще учился. Но советское общество начала 50 – х годов, да еще с его новым поколением победителей в минувшей Отечественной войне, было общество грамотное, требовательное, напористое. Новый, грамотный человек обеими ногами стоит в политике, с явными претензиями на соучастие в делании политики, если не на верхах, то в собственном окружении и в отношении собственных нужд. Сталин вовремя почувствовал опасность, и «заговор врачей» был, собственно, псевдонимом заговора Сталина против нового общества и новых граждан с действительными или потенциальными претензиями. Сталин готовил вторую «ежовщину», но не успел. Наследники Сталина решили, что разумнее идти навстречу требованиям и чаяниям нового общества: объявление сталинизма чужеродным явлением в организме партии («культ личности»), осуждение сталинских преступлений, курс на поднятие жизненного стандарта народа, курс на «сосуществование» с внешним миром, – все это было далеко не добровольными уступками Кремля в ответ на явное и скрытое давление народа.
В связи с изменениями в социальной структуре советского общества (и на их основе) происходило социальное перерождение самой партии. Из партии людей физического труда (по Ленину) она стала постепенно партией людей интеллектуального труда. Вчерашняя партия рабочего класса превратилась в партию бюрократической элиты. С точки зрения идеологии, от этого партия проиграла, но с точки зрения деловой, она выиграла. Весь политически мыслящий и государственно амбиционный слой советского общества объединился в партии. У вступающих в партию интеллектуалов лишь один ведущий мотив – делать карьеру, ибо вашему месту на ступеньках пирамиды власти прямо пропорциональна и высота вашего жизненного стандарта. Но сама бюрократическая элита, составляющая в общей сложности около 6 миллионов, или почти половину всей партии (остальные – «народный» фасад партии в лице рабочей и колхозной аристократии или так называемых «передовиков производства»), является более или менее однородной массой лишь в социальном отношении, но в правовом отношении ее можно разделить на две категории: 1) ведущая и командующая бюрократия – профессиональные партаппаратчики («партия в партии»); 2) вся остальная служилая, ведомственная бюрократия. Сама служилая, ведомственная бюрократия может быть разбита на ряд «социально – деловых групп»: генералитет армии, хозяйственная бюрократия, профсоюзная бюрократия, ученое сословие, техническая интеллигенция, административно – советская бюрократия, полицейский корпус, творческая интеллигенция. Эти «новые классы» или «социально – деловые группы», не будучи как по происхождению, так и по идеологии чуждыми или враждебными для режима силами, требуют от «ведущей и направляющей силы» – аппарата КПСС – признания своего права на соучастие во власти. Да, партия, как и при Ленине, как и при Сталине и Хрущеве, не может делить власть с другими партиями, но партаппарат логикой развития может быть поставлен перед необходимостью делить свою власть с партией, то есть с «социально – деловыми группами» изнутри самой партии, которые – каждая в своей сфере – как бы являются «партиями» («партии внутри партии»). Партаппарат сам создал и эти группы, и это советское общество, но в своей самоуверенности в отношении незыблемости своей монополии на власть он не учел опасности: созданные им силы явно начинают превосходить возможность его контроля и управления не только физически, количественно, но и духовно, качественно. Таким образом само высшее советское общество, в лице «социально – деловых групп», начинает оказывать обратное влияние на «ведущую и направляющую силу» – на партаппарат – в той же мере, в какой жизнь выдвигает новые ситуации и новые задачи.
Все это приводит к тому, что монолит власти расшатывается. Расшатывается сама вера не только в его непогрешимость, но и в его правомерность и исключительность. Этим монолитом до сих пор был партаппарат. Он же был и монофактором власти. Стало быть, теперь впервые мы присутствуем при явно обозначающемся (но еще не оформленном) феномене: тенденции к образованию плюрализма факторов власти – партаппарат, с одной стороны, и вышеназванные «социально – деловые группы», с другой. В отличие от сталинских времен, эти «социально – деловые группы» не хотят быть более объектами политики, а хотят быть ее субъектами. Они все смелее и смелее начинают, каждая группа в своей области, посягать на монополию власти партаппаратчиков. Особенность текущего этапа как раз и заключается в том, что идет скрытая и упорная борьба между партаппаратом (за охранение своей монополии власти) и этими группами (впрочем, весьма схожими, но не идентичными, с американскими «прешер группами») – за легальное право участия в этой власти. Уже в самой партии количественное и качественное соотношение между группой партаппаратчиков и этими «социально – деловыми группами» таково, что партаппаратчикам с каждым днем становится все труднее и труднее выдерживать их напор: 300 тысяч партаппаратчиков противостоят более чем шести миллионам представителей интеллектуального труда из самой партии. Эти «социально – деловые группы», собственно, и есть партия, власть которой узурпировали партаппаратчики. Причем надо указать и на другое важное обстоятельство: сам партаппарат, хотя он и рекрутируется из среды этих же групп, но не из самых лучших их представителей, с точки зрения деловых качеств, а из политических карьеристов.
Невероятно усложнившаяся технология власти гигантского государства, которому приходится решать проблемы большой мировой политики наряду с бесчисленными внутренними проблемами – вплоть до производства иголок – предъявляет теперь к партаппаратчикам такие высокие политические и деловые требования в области руководства, что они против собственной воли все чаще и чаще начинают «советоваться» не только с партией, но и с народом. Это обстоятельство как раз наносит удар тому священному принципу партаппарата, согласно которому партаппарат претендовал не только на монополию власти, но и на монополию мудрости. Вместе с тем, во главе советской России, за все время ее истории, еще не стояли люди с такой ограниченной политической фантазией и с таким паническим страхом перед большими политическими решениями, как сегодня. На высшем уровне руководства идет не только групповая борьба за власть (она всегда будет продолжаться, пока не появится новый диктатор) , но, самое главное, – все доступные нашему наблюдению признаки говорят за то, что борьба на этот раз идет не просто за власть, а за реорганизацию структуры, механизма власти, как прямой результат все возрастающего давления вышеназванных «социально – деловых групп». Некоторые из этих групп сыграли выдающуюся роль при свержении Хрущева (армия), другие сыграли не менее выдающуюся роль при реабилитации капиталистических категорий в советской промышленности в виде сентябрьских реформ 1965 года (хозяйственники, техническая интеллигенция), третьи организованным напором предупредили реабилитацию Сталина на XXIII съезде (ученое сословие, творческая интеллигенция), четвертые добиваются даже восстановления советской власти в Советском Союзе (инакомыслящие). Конечно, ни одна из этих групп не является антисоветской. И все их требования бьют в двуединую цель: во-первых, лишить партаппарат его исторически сложившегося исключительного положения «партии в партии», поставив его под контроль партии; во-вторых, легализовать собственное право на соучастие как в общей политике на высшем уровне, так и отраслевой политике в сфере действия каждой из «социально – деловых групп».
Если вышеприведенный анализ состояния партии и советского общества хотя бы приблизительно правилен, то каков отсюда вывод? Другими словами, куда идет в своем внутреннем политическом развитии Советский Союз? Многие западные эксперты пророчат в области экономики «конвергенцию» (схождение) советского индустриального общества с западным на какой-то будущей стадии развития по единой «индустриальной модели». Можно ли эту гипотезу распространять и на политическое развитие СССР? Говоря точнее: идет ли СССР к деформации режима?
При любом ответе на этот вопрос надо принять во внимание исторический опыт: новая форма правления, как правило, появляется в результате революции снизу, как исключение – в результате революции сверху. Административные и хозяйственные реформы лишь модернизуют существующий режим, но не меняют его природы. Единственный тип реформ, который может оказаться в перспективе смертельным для тоталитарного режима – это допущение свободы духовного творчества. Вот как раз этой реформы Кремль категорически не желает дать стране. Однако одно дело – субъективная воля Кремля («субъективизм» и «волюнтаризм»!), но другое дело – его объективные возможности и объективные условия. Если взять только один данный вопрос – вопрос о духовных свободах, то партаппаратчиков до конца поддерживает из «социально – деловых групп» только чекистский корпус, а ученая корпорация, техническая интеллигенция и творческая интеллигенция добиваются этих свобод, тогда как позиция групп (генералитет, хозяйственная бюрократия, советская бюрократия) более или менее нейтральна. Но, как указывалось выше, проблема самим советским развитием поставлена шире, чем частный, хотя и исключительно важный вопрос о духовных свободах: либо идти по старому, испытанному, до сих пор успешному пути диктатуры иерархии партаппаратчиков, либо, учитывая сложившиеся объективные условия, признать необходимость и неизбежность соучастия во власти представителей всех «социально – деловых групп».
Партаппарат, игнорирующий или саботирующий такое развитие, лишь провоцирующе действует на рост центробежных плюралистических сил. Это именно и ставит по – новому ту судьбоносную проблему, которая совершенно отсутствовала при личной диктатуре, проблему отношений между партаппаратом и партией, с одной стороны, между партией и государством, с другой. При личной диктатуре эти отношения ясны и просты. Диктатор управляет партаппаратом, партаппарат управляет партией, а партия – государством. Советское государство было превращено (скажем это» пользуясь терминологией «Коммунистического манифеста») просто в технический комитет, заведующий делами партии. «Социально – деловые группы», борясь за свое равноправие с партбюрократией в партии и полноправие в сфере своих действий в государстве, борются в то же самое время и за эмансипацию советского государства. Они хотят вернуть государству – государственное, партии – партийное. Странность положения заключается еще в том, что, согласно основному закону КПСС («Устав КПСС»), партаппарат – лишь исполнительный орган партии, точно так же, как согласно основному закону советского государства («Конституция СССР»), высшая законодательная власть в СССР принадлежит не партаппарату, даже не партии, а Верховному Совету СССР, формально избираемому всем народом. Отсюда вытекает, что стремления и чаяния «социально – деловых групп» не только вызываются социально – политическим развитием в партии и государстве, но они и вполне легальны, так как опираются на существующие основные законы.
В числе причин, способствующих общему развитию в таком направлении, надо указать еще на продолжающийся структурный кризис высшего руководства. После разоблачения методов «культа личности» Сталина и «волюнтаризма» Хрущева Кремль ввел так называемые «ленинские нормы» коллективности в руководстве. Будучи сами по себе весьма серьезной брешью в системе всевластия партаппарата, они означают вместе с тем и первый допуск «социально – деловых групп» к ограниченному и условному соучастию во власти. Однако это создает на самой вершине пирамиды власти совершенно парадоксальное для диктаторского режима положение – безвластие его исполнительной власти. Мы только констатируем фактическое положение, если скажем: генеральный секретарь Брежнев, премьер Косыгин и президент Подгорный, вместе взятые, имеют меньше исполнительной власти, чем президент в США или премьер в Англии.
Западные конституции проводят ясные границы между прерогативами законодательной и исполнительной власти с точным указанием рамок прав и обязанностей глав государств и правительств.
Советская конституция и Устав партии говорят о правах и обязанностях только органов власти, сознательно игнорируя права и обязанности их возглавителей. Отсюда – введение «ленинских норм» коллективности в руководстве на высшем уровне означает, что Брежнев, Косыгин и Подгорный в каждом отдельном случае проводят в жизнь только те коллективные решения, которые по каждому отдельному вопросу принимает заседание Политбюро. Ненормальность положения и слабость советской исполнительной власти наглядно видна уже из того факта, что если при голосовании в Политбюро (15 человек) совместное предложение Брежнева, Косыгина и Подгорного будет отвергнуто большинством хотя бы в один голос, то ЦК КПСС, Совет Министров СССР и Президиум Верховного Совета СССР лишены легальной возможности предпринимать какое-либо дальнейшее действие по данному вопросу, ибо большинство в один голос в Политбюро означает вето законодательной власти, обрекающее исполнительную власть на бездействие. Поэтому-то на нынешнем режиме лежит явный отпечаток бесцветных личностей «коллективного руководства», не обладающего инициативой для постановки больших внутренних и внешних проблем, неспособного принимать по ним надлежащих решений, лишенного яркого волевого вождя. Самая сильная диктатура в истории имеет самую слабую исполнительную власть.
Выход?
Либо новый и сильный диктатор на вершине власти, либо распространение принципа демократии с Политбюро на всю партию. Первого боится партия, второго не допускает партаппарат. Сейчас борьба идет вокруг решения этой альтернативы. Если бы она была решена в пользу партии, то это и могло бы быть прелюдией к демократизации советского общества и государства.
1967 г.

III. ОТ ХРУЩЕВА К БРЕЖНЕВУ: ПРОБЛЕМЫ И ТРУДНОСТИ КОЛЛЕКТИВНОГО РУКОВОДСТВА

Как теоретические расчеты, так и исторический опыт самой партии говорили за то, что коллегиальность в руководстве при режиме диктатуры – явление противоестественное, а потому – временное.
Логика вещей подсказывала, что на место коллегии диктаторов придет единоличный диктатор. Между тем, коллективная диктатура, называемая коллективным руководством, существует, причем существует не как пропагандная фикция, а как реальность. Этот феномен имеет свои специфические причины. Важно отметить некоторые из них.
Коллективное руководство образовалось на основе отрицания и осуждения двух, последовавших один за другим, режимов личной диктатуры – Сталина и Хрущева. Оба эти режима, хотя и в разной степени, были основаны на произволе, жертвой которого становились не только простые смертные, но и ведущие представители самих партаппаратчиков. Чтобы в дальнейшем избежать этого, новое руководство провозгласило так называемые «ленинские принципы партийного руководства», согласно которым высшая исполнительная власть партии (Секретариат ЦК и генеральный секретарь) проводит в жизнь только те решения, которые приняты большинством членов партийной законодательной власти (Политбюро ЦК), если даже против этого решения голосовали сами главы партии (Брежнев), правительства (Косыгин), государства (Подгорный). Так как Устав партии не знает права вето глав исполнительной власти или партийного арбитража при разногласии ее с законодательной властью (кроме апелляции к пленуму ЦК или съезду, что равнозначно расколу или даже перевороту), то майоризирование исполнительной власти со стороны рядового большинства Политбюро не только предупреждает произвол Секретариата ЦК, но одновременно парализует его текущую работу. Вместо былого незаконного произвола Секретариата получается теперь вполне законный произвол Политбюро. Такова одна причина.
Другую причину длительности существования коллективного руководства надо искать в его бесцветности. Члены коллективного руководства – это вчерашние руководители провинций. Они десятилетиями думали масштабами провинции и умом своих начальников из центра, а сегодня они оказались, более или менее случайно (таких, как они, в КПСС тысячи, если не десятки тысяч), во главе мировой державы с ее гигантскими проблемами. Они и похожи друг на друга не только своей бесцветностью, но и своей безамбициозностью. Совершенно очевидно, что будущий единоличный диктатор в этом коллективе не находится.
Третья причина долголетия коллективного руководства лежит в его бездействии и, как результат этого, в его беспримерном в истории режима бесплодии. Никогда, пожалуй, перед СССР не стояло такое количество сложнейших внутренних и внешних проблем, как сегодня. Но коллективное руководство продлевает свою жизнь тем, что не решает их. Если оно в конце концов погибнет, то не из-за действия, а из-за бездействия.
Из внешнеполитических причин, способствовавших стабилизации коллективного руководства, надо указать хотя бы на две. Западная политика никаких «головоломных» проблем перед советской внешней политикой не ставила и не ставит. Скорее наоборот. Исходя из сомнительной теории выбора «меньшего зла» (Москва или Пекин) и из сложных предпосылок о якобы происходящем перерождении советского коммунизма, западная политика выдвинула программу умиротворения и конвергенции с Кремлем. Консолидации коллективного руководства значительно помог и Пекин. Яростная антисоветская кампания коммунистической партии Китая против «хрущевской клики без Хрущева» порой принимала форму явно антирусского, реваншистского похода. Китайские «культурные революционеры» на границах своих бывших земель от Владивостока до Алма-Аты бряцали не только «цитатниками» Мао, но и настоящим оружием. В вопросе китайской опасности интересы коллективного руководства, партии и страны оказались идентичными.
Нынешнее коллективное руководство не только бесцветно в политике, безынициативно в работе, нерешительно в действиях, но оно и бесперспективно физически. Средний возраст членов Политбюро, с которыми Ленин совершил Октябрьскую революцию, был 35 лет, только Ленину было 47 лет. Членам Политбюро, с которыми Сталин начал свою эру, было в среднем немного более 40 лет, самому Сталину было 50 лет. Средний возраст членов нынешнего брежневского Политбюро – 61 год, а самому Брежневу – 62 года. Люди в этом возрасте революций не делают и чудес в политике не совершают.
Один из самых распространенных предрассудков нашего времени – это утверждение, что со времени Хрущева в СССР началась эволюция, перерождение режима. Да, Хрущев уничтожил культ личности Сталина, но он не уничтожил и не собирался уничтожать то, что было первопричиной всех культов – систему партийно-полицейской власти. Ведь культ Сталина был лишь внешней персонификацией этой постоянной системы власти. Поэтому через ряд либеральных реформ и неосталинистских рецидивов Хрущев самой природой власти оказывался вынужденным вернуться к тому же «культу личности», с уничтожения которого он начал свою новую карьеру, на этот раз – уже к собственному культу. Разница между двумя культами была не в принципе, а в методах. Новое руководство Брежнева – Косыгина, в свою очередь, осудив культ личности Хрущева самым оригинальным способом (тотальным умолчанием его имени), усиленно пропагандирует культ коллективного руководства – культ Политбюро. Но, в отличие от Хрущева, коллективное руководство хорошо поняло, что просто противоестественно проклинать культ вообще и Сталина в частности, будучи вынужденным управлять именно по-сталински, хотя и без сталинских крайностей. Ведь что такое сталинизм как политическое учение? Сталинизм – это одновременно и наука и искусство о постоянных принципах управления, однопартийной диктатурой и меняющихся методах управления партией и народом. Принципы диктатуры – постоянны, методы диктатуры подвержены изменениям – от кровавых чисток при Сталине до узаконенного беззакония при новом коллективном руководстве (суды над инакомыслящими, психотюрьмы).
Таким образом, в сущности своей режим остается неприкосновенным.
Сталинская диктатура представляла коммунистический режим, так сказать, в его чистом, классическом виде. Поэтому весьма просто и ясно можно было проследить взаимосвязь и взаимодействие ее главных элементов. Таких элементов было два: ведущая и направляющая сила – политическая полиция, вспомогательная сила – партия, при массовом терроре против эвентуальных врагов народа.
Вся заслуга Хрущева перед историей и сущность его борьбы против культа личности Сталина заключались только в одном: он перевернул эту формулу властвования; иерархия партаппаратчиков стала ведущей силой, политическая полиция – вспомогательной силой, а террор перестал быть массовым. От всего этого, конечно, хрущевский, как и нынешний, режим не перестал быть полицейским, но полиция перестала быть всемогущей. Однако психологический выигрыш был колоссальным – нуждающийся в иллюзии внешний мир стал говорить о перерождении коммунизма. Но как раз свержение Хрущева показало, что существующий в СССР политический режим может существовать только как сталинский режим или он вовсе погибнет. Ленин успел лишь заложить основы диктатуры, но у него оставалось много марксистских утопических идей – вплоть до утверждения, что весь период «диктатуры пролетариата» от капитализма к социализму есть период медленного, но стремительного процесса самоликвидации диктатуры и государства вообще («Государство и революция») и что уже после ликвидации старых эксплуататорских классов в советской России автоматически снимается всякое ограничение гражданских прав и политических свобод («Программа партии» 1919 г.). Вот в этом кардинальном вопросе перспективы власти, ее объема, ее широты и глубины Сталин подверг открытой ревизии и Маркса и Ленина (январский пленум ЦК 1933 г., XVIII съезд партии 1939 г.). Сталин выдвинул «диалектический» тезис, который стал руководящей идеей коммунистического тоталитаризма, а именно: к отмиранию государства СССР придет не через ослабление органов диктатуры, а через их максимальное усиление. Это, собственно, и была новая глава в учении марксизма – ленинизма, связанная с именем Сталина. Не требуется много воображения, чтобы представить себе, что случилось бы с режимом, если бы Хрущев или кто-либо другой вздумал отказаться в этом судьбоносном вопросе от теории и практики Сталина и вернуться к теории (отмирание диктатуры) и к предполагаемой практике (снятие ограничения свобод) Ленина.
Объективная тенденция «волюнтаризма» Хрущева с его бесцеремонной расправой с именем Сталина грозила подрывом устоев, на которых держится режим. В окружении Хрущева начали думать, что логическим концом правления Хрущева может оказаться гибель режима. Не ненависть к Хрущеву, не любовь к Сталину, а инстинкт самосохранения подсказал хрущевцам бунт против Хрущева.
Нынешнее, второе коллективное руководство – это второе, ухудшенное издание первого, послесталинского коллективного руководства. По тем же причинам, по которым нынешнее, второе коллективное руководство реабилитировало имя Сталина, первое коллективное руководство сопротивлялось курсу Хрущева на разоблачение Сталина. Конечно, в Кремле знают, что после XX и XXII съездов невозможно управлять страной от имени Сталина, но знают и другое: чтобы управлять по-сталински, вовсе не надо апеллировать к его имени.
С внешней стороны как будто трудно провести грань между хрущевским и послехрущевским режимом. Пекин даже называет этот режим хрущевским без Хрущева. Однако при ближайшем анализе практики коллективного руководства выясняется довольно существенная разница. Она слагается из следующих элементов внутренней и внешней политики:
Во внутренней политике:
условная реабилитация Сталина;
новое осуждение антисталинских оппозиций – троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев;
открытая реабилитация в духовной жизни методов ждановщины;
отмена решения XXII съезда о введении нормированного принципа систематического обновления партаппаратчиков сверху донизу;
восстановление сталинского принципа централизации;
восстановление примата развития военной индустрии и приоритета финансирования вооруженных сил.
Во внешней политике:
1) революционизирование формулы «сосуществования» (вместо хрущевской одночленной формулы «мирное сосуществование – генеральная линия советской внешней политики» введена «пятичленная» формула, в которой элементами «генеральной линии» во внешней политике объявлены: а) оборона и единство социалистического лагеря; б) помощь мировому коммунистическому движению; в) помощь национально – освободительному движению; г) борьба с империализмом и колониализмом; д) мирное сосуществование как непримиримая классовая борьба идеологий);
эскалация военно-материальной интервенции в страны войн, восстаний, революций (Вьетнам, Куба, Ближний Восток), чтобы получить там политическое преобладание;
форсирование фактического раскола в мировомкоммунистическом движении против Пекина, чтобы закрепить за Москвой роль центра мировогокоммунизма;
перенесение в идеологической работе партии акцента от формулы «коммунизм в нашей стране» на формулу мировой революции (член Политбюро В. Гришин: «Наша партия свято выполняет наказ Ленина: добиваться максимума осуществимого в одной стране для продвижения и развития дела мировой социалистической революции». – «Правда», 23 апреля 1968 г.).
За внешним фасадом гармонии и благополучия в Кремле на деле происходит борьба двух явно выраженных во всей советской политике тенденций: неосталинистской, ортодоксальной, и ревизионистской, реформаторской.
При нынешнем состоянии нашей информации отнести тех или иных членов коллективного руководства к той или иной из этих тенденций можно, конечно, лишь весьма условно. И все-таки, руководствуясь рядом критериев и косвенных данных как из прошлой карьеры, так и из текущей практики каждого из членов Политбюро, можно с большой степенью вероятности предположить, что неосталинистскую тенденцию возглавляют Суслов и Брежнев, а реформаторскую – Косыгин и Подгорный. Бросающееся здесь в глаза деление «великой четверки» на партаппаратчиков (Суслов, Брежнев) и госаппаратчиков (Косыгин, Подгорный) отнюдь не случайно. Догматики и ортодоксы сидят в партаппарате, а реформаторы и прагматики – в государственном и хозяйственном аппарате. Борьба этих двух тенденций, собственно, и есть борьба между ортодоксальными догматиками из партаппарата и прагматическими реформаторами из государственного аппарата. При жизни Сталина такая борьба «за сферы влияния» исключалась не только личной унией власти партийной и государственной, но и властной натурой самого Сталина. Когда такая борьба впервые началась при Хрущеве, то Хрущев решил прибегнуть к сталинскому принципу личной унии. Первый секретарь партии стал главой правительства. Но борьба продолжалась с переменным успехом для ее участников, пока дело не кончилось новым разделением «сфер влияния»: после свержения Хрущева, так же как и после смерти Сталина, правительственная власть (председатель Совета министров) была отделена от партийной (генеральный секретарь ЦК). Так не только предупреждалась возможность диктатуры одного человека (это было, конечно, решающей причиной), но это был и шаг навстречу тем, кто добивался эмансипации государственного аппарата от партийного.
Однако в основе борьбы двух рассматриваемых тенденций лежат не эти «ведомственные» споры. В широком смысле слова, представители обеих тенденций партаппаратчики, а их ведомственные выступления лишь отражают специфические и постоянные противоречия двух аппаратов. Вчерашний партаппаратчик, сделавшись сегодня госаппаратчиком, переносит сюда и свои суверенные методы партийного повелителя, что его приводит к столкновению с его младшими коллегами, которые остались в партаппарате и которые, по характеру системы, должны по-прежнему давать «руководящие указания» даже ему, вчерашнему старому партаппаратчику.
Борьба этих двух тенденций – явление более глубокое, отражающее качественно новый этап в социологическом развитии советского общества. Создается такое положение, когда известное утверждение Маркса из предисловия «К критике политической экономии» может оказаться пророческим как раз применительно к советскому обществу: «На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями… Из формы развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции» (1949, стр. 7). Не приходится отрицать, что советский тип производственных отношений в начальный период развития советского общества способствовал развертыванию величайшей индустриальной и научно – технической революции. Но эта революция, переходя в новую, более высокую фазу своего развития, вступила в противоречие с создавшими ее производственными отношениями (партия, план, контроль), более того, она сама уже создала новые плюралистские силы, новые социальные классы (бюрократия, техническая интеллигенция, ученая корпорация, творческая элита), которым стало не только тягостно под старым планом и контролем, но и тесно в рамках старой догматической партии.
Хрущев хотел разрешить создавшееся противоречие в экономике бюрократическим путем – отсюда целая серия его ведомственных реорганизаций. Практика показала тщетность всех попыток вывести советскую экономику из тупика бюрократическими мерами. Наследники Хрущева подошли к делу с другого, более разумного конца. Они верно поставили диагноз: болезнь советской экономики, при которой 50 % промышленных предприятий работает нерентабельно, – это болезнь социально – структурного порядка. Поэтому и лечение должно быть соответствующее. Отсюда – условная реабилитация стоимостных рычагов (прибыль) и рыночных категорий (цена, премии, кредит) в советской экономике. Убыточно работало большинство совхозов, нерентабельно – большинство колхозов. Поэтому партия приняла ряд постановлений, по которым принципы промышленной реформы распространяются на сельское хозяйство.
Поскольку реформы не только носят вынужденный характер (председатель Госплана СССР Байбаков так и заявил: «Отчасти можно согласиться, что реформа носит вынужденный характер». – «Ежегодник БСЭ», 1967, стр. 26), но и половинчаты и непоследовательны, они лишь смягчают действия, а не ликвидируют постоянные причины структурного кризиса советской экономики. Централизованное бюрократическое планирование и догматические постулаты социалистического хозяйствования становятся оковами дальнейшего успешного развития народного хозяйства СССР. Конечно, от этого состояния до «эпохи социальной революции» еще, может быть, далеко, но одно несомненно: логикой дальнейшего развития структурного кризиса, с одной стороны, и под угрозой проиграть пресловутое соревнование «двух систем», с другой, Кремль в конце концов будет поставлен перед сложной дилеммой: либо держаться и дальше нынешней системы и тогда рисковать потерею темпов развития и дальнейшим углублением кризиса, либо окончательно освободить народное хозяйство от догматических оков, получив в результате шансы на то, чтобы стать действительно серьезным противником Запада на международной экономической арене.
Особенно остро стоит эта дилемма в области развития сельского хозяйства. В Кремле с каждым днем все более начинает брать верх точка зрения, что причина перманентного кризиса недопроизводства сельскохозяйственной продукции не бюрократического или даже не агротехнического порядка, как это думал Хрущев, а порядка социально – структурного.
Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 16 мая 1966 года о сельском хозяйстве доказывает это. «Кооперативный план» Ленина, по этому постановлению, начинает принимать форму «огосударствления колхозов» с гарантированной денежной зарплатой, страхованием, пенсией и даже перспективой принятия колхозников в члены профсоюзов (см. статью Д. Полянского – «Коммунист», No 15, 1967). Все это значительно меняет содержание сталинских колхозов, оставляя в неприкосновенности их форму.
В отличие от нынешних руководителей Кремля, Хрущев все-таки имел волю к решению. «Волюнтаризм» и «субъективизм» его сказывался как раз в бесконечных, порою противоречащих друг другу мероприятиях в поисках решений острых проблем. Он их решал, но не разрешал. Но их не разрешили и люди, свергшие его. Разъедаемые внутренними противоречиями по вопросу о методах и путях собственной экономической политики, члены коллективного руководства вообще перестали что-либо менять.
Две тенденции, пожалуй, даже две точки зрения – догматическая и реформаторская – в определении и установлении перспективной хозяйственной политики не находят себе компромиссного решения. Отсюда – вечное откладывание вопросов, по которым не могут достигнуть единодушия, по принципу – «спорных вопросов не решать».
Если мы перейдем из области общей политики к идеологии, то тут мы видим, что в последнее время ортодоксальная неосталинистская линия в руководстве явно взяла верх. Во многом объясняется это тем, что Хрущев во время чистки ЦК от соратников Сталина («антипартийная группа») оставил в неприкосновенности весь сталинский идеологический штаб ЦК во главе с Сусловым. Все его ведущие кадры, ловко приспособившись к «анти-культовской» политике Хрущева, остались на своих поста как в ЦК, так и в главных идеологических учреждениях партии. Остались с тем, чтобы выйти на сцену, когда придет их время. Вот сегодня оно и пришло. Собственно, и приход этого времени организовали они сами. Пустив в ход все идеологические рычаги и пользуясь теоретической беспомощностью членов коллективного руководства, вчерашние ученики Сталина из штаба Суслова создали новую концепцию о Сталине. Согласно этой концепции, оказывается, вообще не было «периода культа личности». Сталин вовсе не был преступником, а всегда был ленинцем, который допустил некоторые нарушения советской законности. Его теоретические труды – вполне марксистские, и его роль во второй мировой войне – выше всякой критики. XX и XXII съезды перегнули палку в оценке Сталина из-за «субъективизма» Хрущева. В свете этой новой концепции советская пресса, видно, получила указание прекратить критику Сталина. Отныне разрешается пользоваться его произведениями, цитировать их в положительном плане.
Так оформилась неосталинистская линия на всем идеологическом фронте. Отдельных советских писателей и интеллектуалов, которые противились неосталинизму, подвергли преследованию (академик Сахаров, Солженицын, Якир, Литвинов), исключению из партии (проф. Некрич) или даже заключили в психотюрьмы (генерал Петр Григоренко, Тарсис, Есенин – Вольпин). С интеллектуальной оппозицией разговаривают уже не на совещаниях в ЦК КПСС, как при Хрущеве, а в кабинетах следователей КГБ и залах закрытых судов, инсценируемых по чисто сталинским рецептам (Синявский, Даниэль и др.). Тем не менее нет основания считать эту господствующую неосталинистскую линию единодушной линией всего коллективного руководства.
Вполне единодушные в вопросах сохранения и укрепления существующего режима, члены коллективного руководства могут иметь, как это часто бывает в истории данной партии, разные мнения о путях и методах достижения этой цели. Этим, вероятно, и объясняется, что победившая неосталинистская линия все еще не решается перейти в развернутое наступление на интеллектуальную оппозицию при помощи массовых чисток, хотя с каждым днем растут права, завоеванные интеллектуальной оппозицией в явочном порядке. К таким правам относятся: право не соглашаться с партией, право не признаваться на политических процессах, право на «самиздат», право составлять коллективные протесты с критикой официальной линии, право апеллировать к загранице, право слушать заграничные радиопередачи. В сталинское время каждое из этих «прав» считалось криминальным и за их осуществление наказывали. Конечно, власть старается предупредить подобные действия, но «явочные права» постепенно делаются «обычными правами» советских граждан. Круг таких прав будет расширяться. Их подтачивающие устои режима действия окажутся грозными.
Несмотря на очевидную победу неосталинизма в идеологии, все же до апрельского пленума ЦК (1968 г.) идеологическая линия Кремля не была ясной, последовательной и единой. Тут тоже обнаруживалась двойственность. Весь вопрос только в том, в какой мере эта двойственность отражала внутреннее состояние коллективного руководства, была ли она результатом двух тенденций и в области идеологии или мы имели дело с сознательной эклектической политикой «и вашим и нашим». Поясним сказанное на двух типичных примерах как раз из области идеологии. 27 января 1967 года «Правда» напечатала известную редакционную статью под названием: «Когда отстают от времени». Статья была посвящена двум журналам: догматическому «Октябрю» и «либеральному» «Новому миру». Указывая на существующее мнение о том, что в художественной периодике эти два органа представляют как бы «два полюса», «Правда» почти в одинаковых словах и одинаковой пропорции критиковала как догматизм «Октября», так и «либерализм» «Нового мира». «Правда» предписывала среднюю линию.
Второй пример. В том же «Октябре» (No 1, 1968 г.) появилось стихотворение, в котором поэт превозносил культ Сталина, хвалил кинофильм «Падение Берлина» (этот фильм тоже был осужден на XX съезде как яркое проявление культа Сталина).
Главный редактор «Октября» Кочетов – идеологический функционер ЦК. И он знает, что он делает, печатая такие стихи. Но вот другой идеологический функционер ЦК – главный редактор «Литературной газеты» Чаковский – печатает ответ Синельникова «Октябрю»: «Недоумение и протест вызывает это стихотворение. Автор его, вступая в резкое противоречие с реальным течением жизни, запутывает ясные вопросы, по которым сказала свое убедительное слово партия» (20 марта 1968 г.). Заметим, что Кочетов и Чаковский не только идеологические функционеры ЦК, но оба они числятся в твердокаменных догматиках. Вот этой двойственности в идеологической политике партии кладет конец Брежнев в речи от 29 марта 1968 года на Московской городской партийной конференции. В этой речи Брежнев по существу объявил войну всей советской передовой, политически мыслящей интеллигенции. Брежнев заявил: «Буржуазные идеологи надеются еще как-то повлиять на мировоззрение отдельных групп советских людей, притупить их классовое сознание… В их сети иногда попадаются люди падкие на саморекламу, готовые как можно громче заявить о себе, не брезгая похвалами наших идейных противников… (курсив мой. – А. А.). И Брежнев кончает свою речь угрозой: «…отщепенцы не могут рассчитывать на безнаказанность» («Правда», 30 марта 1968 г.). Через два дня 2 апреля – «Правда» прокомментировала речь Брежнева следующими знаменательными словами: «Партия всегда решительно выступала как против огульного недоверия, так и против народнических представлений об интеллигенции, как единственной «соли земли»! Смысл цитаты совершенно ясен – советская интеллигенция, которой до сих пор пели дифирамбы (см. «Программу партии»), отныне должна знать свое место и не должна думать, что она «соль земли». В то же время в комментарии «Правды» слышны нотки серьезнейшей тревоги. В «Правде» сказано: «В борьбе против социализма его враги прилагают все усилия, чтобы подорвать главную основу нашего общества – союз рабочего класса и крестьянства, поссорить их с трудовой интеллигенцией» («Правда», 2 апреля 1968 г., курсив мой. – А. А.).
Кульминацией похода против интеллигенции явился апрельский (1968 г.) пленум ЦК КПСС. Формально пленум был посвящен «Актуальным проблемам международного положения и борьбе КПСС за сплоченность мирового коммунистического движения» (так назывался доклад Л. Брежнева), но фактически он разбирал внутреннее положение, а именно – положение среди советской интеллигенции. Существование в СССР интеллектуальной оппозиции стало настолько грозным фактором в глазах коллективного руководства, что оно забыло о всяких внутренних распрях и вновь консолидировалось на основе организации борьбы против нее. Судьба Новотного и его клики в Чехословакии показала Кремлю, на что способна интеллигенция, если ее не обуздать вовремя. Поэтому центральный пункт постановления пленума ЦК гласит: «В этих условиях непримиримая борьба с вражеской идеологией, решительное разоблачение происков империализма, коммунистическое воспитание членов КПСС и всех трудящихся, усиление всей идеологической деятельности партии приобретает особое значение, является одной из главнейших обязанностей всех партийных организаций… Вести наступательную борьбу против буржуазной идеологии, активно выступать против попыток протаскивания в отдельных произведениях литературы, искусства и других произведениях взглядов, «чуждых социалистической идеологии советского общества» («Правда», 11 апреля 1968 г.).
Ничего принципиально нового в этом постановлении нет – оно буквально повторяет серии идеологических постановлений Сталина и Жданова после войны. Но принципиально нова сама обстановка, новы условия, новы люди, с которыми имеет теперь дело Кремль. Ново то, что впервые после двадцатых годов оппозиционные течения появляются внутри самой партии. Ново, наконец, то, что впервые в истории СССР ведущей силой советского общества начинает становиться интеллигенция, явно противопоставляя себя официальной ведущей силе государства – партаппаратчикам.
История государственных образований не знает более совершенной машины тиранического властвования, чем советская. Ее управление доведено в своем совершенстве до абсолюта. В ней большевики и открыли тот искомый «перпетуум мобиле», который безотказно работает даже в условиях величайшего общенационального кризиса (гражданская война, вторая мировая война) или политического кризиса среди ее водителей на высшем уровне (оппозиции при Ленине и Сталине, «антипартийная группа» при Хрущеве). Безжалостная по отношению к народу, эта машина беспощадна и к собственным водителям, если те входят в противоречия с законами ее движения (Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Берия, Молотов, Маленков, Хрущев). Она может быть модернизована, но она не способна на деформацию и иммунизирована против эволюции. Всякие предположения, что она может эволюционировать, скажем, в сторону либерализма в правлении, основаны либо на полном непонимании ее конструкции, либо на дезинформации самой машины. Если в советском обществе все же произошли и происходят процессы в сторону либерализма, то они происходят не по воле машины, а вопреки ей. Происходит эволюция общества, а не режима. Режим лишь модернизуется. Модернизуясь, он старается идти навстречу обществу рядом самых неизбежных реформ, но такие реформы не касаются организации, а тем более природы власти.
Самой глубокой и доминирующей чертой развития советского общества и государства становится все растущее противоречие между официальной ведущей силой государства, партаппаратчиками, и неофициальной ведущей силой советского общества – советской интеллигенцией. Объективный ход развития советского индустриального общества, небывалый расцвет науки и техники, революция в управлении (автоматика, кибернетика, электроника), все это выдвинуло во главу советского общества именно интеллигенцию. Формальная принадлежность большой части этой интеллигенции к партии толковалась раньше как доказательство «ведущей роли» партии и здесь. Но теперь с каждым днем становится ясным, что партаппаратчики желаемое принимают за сущее. В такой же степени растет ведущая роль советской творческой интеллигенции и в области духовной жизни советского общества. Советская интеллигенция – партийная или беспартийная, это лишь формальность, – хочет быть тем, чем является интеллигенция в любом обществе – именно ведущей силой нации, ее совестью, ее учителем. «Иные «творческие деятели» претендуют на роль учителей народа», – жаловалась по этому поводу газета «Советская Россия» (13 апреля 1968 г.). Вот здесь она и приходит в глубокий конфликт с партаппаратчиками, которые действительно представляли собой ведущую силу, когда не было массовой интеллигенции. Против этой исторической претензии советской интеллигенции Брежнев не нашел аргументов, но зато нашел очередную цитату из Ленина. Брежнев сказал: «Весь опыт нашего строительства подтвердил справедливость слов В. И. Ленина, что «диктатура пролетариата невозможна иначе, как через коммунистическую партию» («Правда», 30 марта 1968 г.). Хотя Брежнев и поспешил заметить, что у нас сейчас «общенародное государство», но многозначительно при этом прибавил: «…продолжающее дело диктатуры пролетариата». Словом, у нас как была, так и есть диктатура, и интеллигенция этого не должна забывать.
Только в этом конфликте между партией и интеллигенцией кроется причина и того, почему коллективное руководство до сих пор не удосуживается обнародовать проект новой Конституции СССР, над которым работают со времен Хрущева. Заранее было объявлено, что новая Конституция, по сравнению со старой, сталинской, будет Конституцией дальнейшей демократизации жизни советского общества. Политбюро явно отказалось от выполнения этого своего обещания. Причина яснее ясного: дать народу меньше, чем давал сам Сталин, невозможно психологически, но дать ему больше – невозможно политически.
В докладе от имени Политбюро по поводу дня рождения Ленина В. Гришин более или менее откровенно сообщил, что в партии существуют две тенденции: одна – ведущая к умалению роли партии, ликвидации всемогущества партии, другая – наоборот, стремящаяся к усилению бюрократической централизации партии. Линию Политбюро в этом вопросе Гришин изложил так: «Недопустимы как стихийность, безбрежная децентрализация, сведение роли партии до уровня политико-просветительной организации, так и бюрократическая централизация, означающая ликвидацию внутрипартийной демократии, подрыв коллективного партийного руководства» («Правда», 23 апреля 1968 г.; курсив мой. – А. А.). Конечно, Гришин не пожелал быть конкретным, он умолчал, в какой среде партии и на каком уровне ее руководства представлены эти две тенденции. Конкретной была его угроза в адрес интеллектуальной оппозиции. Здесь он просто привел слова Ленина: «Мы не обязаны идти рука об руку с активными проводниками взглядов, отвергаемых большинством партии» («Правда», 23 апреля 1968 г.).
Он добавил: «В нерушимой идейной и организационной сплоченности партии источник ее непобедимости» (там же; курсив мой. – А. А.).
Из этого, конечно, нельзя делать вывод, что коллективное руководство переживает кризис единства, но можно и нужно делать другой вывод: партия переживает кризис идейного единства, а коллективное руководство – кризис доверия к его способности решить насущные проблемы страны.
1968 г.

IV. ПРОБЛЕМЫ СМЕНЫ И ПРЕЕМСТВЕННОСТИ В КРЕМЛЕВСКОМ РУКОВОДСТВЕ

Если не произойдет чрезвычайных событий, то в следующее десятилетие к власти в высшем и среднем партаппарате придет третье поколение большевизма, состоящее в основном из людей, вступивших в партию после смерти Сталина. Насколько вопрос смены поколений в аппарате КПСС уже сейчас становится актуальным, показывают следующие данные о возрастной динамике как самой партии, так и ее высшего органа – ЦК КПСС – по состоянию на 1966 – 1967 гг.:
в партии в ЦК в Политбюро
Коммунистов старше 50 лет, % Коммунистов до 40 лет, % 22,9 77,1 50,6 11,1 100,0 00,0
(Источники: «Ежегодник БСЭ», 1966, стр. 574 – 621; журнал «Партийная жизнь», 1967, No 9, стр. 15.)
Вывод из этих данных совершенно очевиден: молодая партия и старческий ЦК.
Так как партаппаратчик, в отличие от государственного чиновника, не знает отставки из-за пенсионного возраста, то диспропорция между стариками и молодыми в их представительстве в ЦК имеет тенденцию увеличиваться в пользу стариков. Этот вывод в такой же мере относится и к руководству обкомов, крайкомов и центральных комитетов партий союзных республик, где средний, возраст секретарей – 50 – 60 лет. Но в середине и к концу 70-х годов уже в силу естественных законов природы к власти придет названное третье поколение. Этому поколению предстоит дать окончательный ответ на кардинальные вопросы своего времени: по какому пути пойдет дальнейшее развитие СССР? В какой мере будет обеспечена преемственность политики, идеологии, власти? Возможны ли отклонения от прошлого исторического пути партии?
Методологически важно отметить, что говоря о смене большевистских поколений и преемственности коммунистической власти, мы не можем оперировать обычными критериями и законами, свойственными открытому обществу и демократической форме правления. Индивидуальные качества кандидатов в представители власти, которые в западных демократических партиях играют решающую роль из-за свободы соревнования талантов и свободы выбора самой партии, в КПСС играют подчиненную роль. Перспективу сделать карьеру в КПСС имеет только та личность, которая способна перестать быть собой во имя общей партийной машины, слиться с нею с тем, чтобы потом выступать как коллективная личность. Отсюда – большевизм выработал свои собственные партийные нормы и непреложные партийные принципы, которых строго придерживается партаппарат даже при необычной смене власти (ежовщина, переворот Хрущева в 1957 году, переворот против Хрущева в 1964 году). Чтобы понять специфику как фиксированных законов, так и традиционных норм партии, соблюдаемых при смене парт-руководства, нужно обратиться к истории самого вопроса. Это поможет нам свести к минимуму и возможные ошибки при прогнозе на будущее.
Основные принципы организационной структуры партии и подбора ее кадров Ленин сформулировал еще на заре большевизма в своей знаменитой работе «Что делать?» (1902 г.). Положенные в основу работы партии в условиях царской самодержавной России, эти принципы остались и остаются незыблемыми даже тогда, когда большевистская партия стала государственной правящей партией. Они суть: во-первых, партия может завоевать, сохранить и расширить свою власть лишь при условии возглавления этой партии узкой группой профессиональных партаппаратчиков, ибо «без десятка талантливых, испытанных, профессионально подготовленных и долгой школой обученных вождей, превосходно спевшихся друг с другом, невозможна в современном обществе стойкая борьба ни одного класса…» (сегодня это – Политбюро); во-вторых, господство партии «не может быть прочным без устойчивой и хранящей преемственность организации руководителей» (сегодняшняя кадровая политика КПСС); в-третьих, «единственным серьезным организационным принципом для деятелей нашего движения должна быть: строжайшая конспирация, строжайший выбор членов, подготовка профессиональных революционеров» (сегодня это принцип работы партаппарата и подготовки профессиональных партаппаратчиков) (В. Ленин, Сочинения, т. IV, стр. 454, 468 – 469).
При рассмотрении применения этих принципов к сегодняшней КПСС надо учитывать, что в партии существуют два руководства: одно – открытое, формально выбираемое и сменяемое руководство в лице партийных комитетов всей партийной иерархии – от первичного парткома до ЦК КПСС; другое – закрытое, назначенное, несменяемое руководство в лице наемной, но всесильной партийно-аппаратной бюрократии. Первое руководство доступно нашему наблюдению, второе остается анонимным, состоящим из людей, совершенно не известных не только в стране, но и в самой партии. Между тем они составляют ту гигантскую партийную машину, которая управляет и партией, и государством. При смене официального выборного руководства партии эта постоянная парт – бюрократия, как правило, остается нетронутой, да и смена официального руководства всегда происходит при ее ведущем участии (ликвидации внутрипартийных оппозиций при Сталине, партийные перевороты после Сталина). Поэтому проблемы смены и преемственности руководства касаются не только Политбюро и Секретариата ЦК, они органически связаны со сменой ведущей партийной бюрократии вообще. Поскольку наемная партбюрократия в возрастном отношении принадлежит к тому же поколению, что и выборная партбюрократия, то смена там и здесь произойдет почти одновременно. Кто же придет на смену? На смену как раз и придут коммунисты, которые вступили в партию в условиях разоблачений преступлений Сталина. Поэтому весьма важно постараться определить хотя бы основные черты политического, делового и психологического облика этого третьего поколения по тем компонентам, которые поддаются нашему анализу.
Из истории партии мы знаем, что второе, сталинское поколение осталось верным первому, ленинскому поколению по главным и ведущим принципам структуры и работы партийной машины; как же поступит третье поколение? Какие черты оно унаследует от предыдущих двух поколений и от какого наследства оно отважится отказаться? Такая постановка вопроса требует, чтобы мы остановились на том главном, чем характеризовались и отличались друг от друга ведущие кадры этих поколений, тем более, что для каждого нового периода в истории большевизма характерен свой собственный тип руководителя – партаппаратчика. Если придерживаться схемы периодизации истории партии по ее вождям, то можно говорить о трех Типах партаппаратчиков:
1. Ленинский «комитетчик»:.»профессиональный революционер», обычно недоучившийся студент или самоучка – рабочий, участник подпольных марксистских кружков и подпольных революционных акций, многократно подвергался полицейским репрессиям, сидел в тюрьмах, отбывал ссылку, был в эмиграции, активно участвовал в революции и гражданской войне, проявлял не только личное мужество, но и крайнюю жестокость к «классовым врагам», к тем классам, из которых нередко вышел сам. Все свои действия, так же как и свое понимание морали, справедливости и долга служения обществу, рассматривал через призму пролетарской классовой целесообразности. Фанатик революции, он не обожествлял, однако, власти. На свою власть смотрел как на инструмент создания общества без власти, а потому отвергал постоянную профессиональную бюрократию. Мыслил критически даже по отношению к своему вождю – Ленину. В определенном смысле был альтруистом.
Сталинский партаппаратчик: «маленький Сталин»на своем участке. По своему образованию – обычно технический специалист, пропущенный дополнительно через Высшую школу при ЦК. Не участвовал ни в революции, ни в гражданской войне, но активно участвовал во «второй революции сверху» – в насильственной коллективизации, а также в бесчисленных чистках по превращению партии Ленина в партию Сталина. Был на своем месте ведущим участником уничтожения «врагов народа» (ежовщина), включая сюда многих своих друзей или даже родственников. Эта многолетняя практика преследования и уничтожения людей выработала в сталинском партаппаратчике черствость, бездушие, абсолютный иммунитет против эмоций. Бездумный винтик партийной машины, он знает лишь один критерий ценности: власть. Поэтому во имя власти, во имя карьеры он готов на все, даже на измену своему вождю и учителю – Сталину (XX съезд партии).
Хрущевско – брежневский партаппаратчик: «переходный тип». По воспитанию и по убеждению он чистокровный сталинист, но в нем произошло раздвоение личности, когда он на XX съезде вынужден был, по крайней мере внешне, отказаться от Сталина. Этот отказ происходил под лозунгом против «культа личности Сталина» и за возвращение к «ленинским принципам партийного руководства». Практически это означало, что сталинизм как партийная доктрина о методах правления бракуется и вчерашний авторитарный правитель над коллективом – этот «маленький Сталин» – отныне будет выступать как выборный правитель от имени и при поддержке коллектива («принципы коллективности в руководстве»). Это касалось и касается всех уровней партийной иерархии. Основоположник новой доктрины о коллективности руководства – Хрущев – сам стал и ее первой жертвой. Но как раз свержение Хрущева показало крайне беспринципное двуличие «переходного типа»: придя к власти через разоблачение Сталина (XX съезд), а затем укрепившись у власти тем, что открыто объявил Сталина врагом ленинизма (XXII съезд), «переходный тип» резко меняет политику: он реабилитирует не только имя Сталина, но и его методы (московские, ленинградские и украинские процессы интеллектуалов, интервенция в Чехословакии). Таким образом «переходный тип» вернулся в свое первобытное состояние: он теперь тот же «сталинский партаппаратчик» в идеологии, но «коллективист» по методам правления.
Коммунист по названию, партаппаратчик весьма ограниченно знает историю и теорию коммунизма. Марксизм-ленинизм он изучил не по первоисточникам, а по школьным учебникам. Если ему иногда и приходилось читать отрывки из произведений марксистских классиков, то он их читал как верующий читает Священное Писание: вдохновляясь изречениями, но не вдаваясь в их сущность. Поэтому партаппаратчик, хотя и проповедует диалектику, сам до мозга костей остается догматиком. Отсюда и его теоретическое мышление весьма примитивно (лучшие примеры этому – Хрущев, Брежнев и сам шеф – идеолог Суслов). Есть, однако, одна наука, которой его основательно учили и которой он в совершенстве овладел – это наука управления народом, государством и партией. Партаппаратчик – это элита партии. Обычный путь его карьеры таков: десять лет средней школы (там он вступает в комсомол), пять лет высшей школы (там он вступает в партию). Получив профессию инженера, агронома или педагога, он начинает проявлять интерес к новой, более перспективной профессии – к партийной работе. Его скоро назначают секретарем первичной парторганизации, – выбирают в состав райкома, горкома партии. После 4 – 5 лет его переводят на чисто партийную работу в аппарат райкома, горкома, обкома партии. Еще через 5 – 6 лет его направляют в Высшую партийную школу при ЦК КПСС на 2 – 4 года. Вот с этих пор он делается номенклатурным работником ЦК партии, независимо от того, в каком уголке СССР он работает. При его выдвижении на партийную работу руководствовались, как это требует «кадровая политика» партии, двумя критериями: политической преданностью и деловитостью. При одинаковых политических и деловых качествах предпочтение дается сильным, волевым натурам, которые способны направлять, руководить и командовать. Жертвенность партаппаратчиков в работе выше всякой похвалы. Работая почти 16 часов в сутки, они постепенно отходят от личной жизни (отрывочные исследования показывают, что в силу перегрузки работой преждевременная смертность среди партаппаратчиков гораздо выше, чем среди других категорий советских чиновников). Характеристика партаппаратчика была бы неполной, если бы мы ограничились указанием только на его политические, деловые и психологические черты. Дополнительно к этому надо подчеркнуть, что партаппаратчик – представитель совершенно нового социального класса не только физически, но и духовно. Ленинский «комитетчик» был представителем пролетариата, а сама партия была преимущественно пролетарская, сталинский партаппаратчик – представитель нового класса – бюрократии и интеллигенции, а КПСС преимущественно – бюрократически – интеллигентская партия. Ленинские комитеты партии и до революции и после нее на девять десятых состояли из пролетариев и только на одну десятую – из представителей интеллигенции. У Сталина соотношение стало как раз обратное. В аппарате же партии при Сталине не было, как нет и теперь, ни одного пролетария по очень простой причине: чтобы быть принятым на работу в партаппарат, надо предъявлять вместе с партбилетом и диплом об университетском образовании. При Ленине надо было предъявлять, кроме партбилета, только еще рабочую книжку. Ленин называл большевистскую партию авангардом рабочего класса и придавал исключительное значение сохранению высокого удельного веса рабочих в партии. «На одного интеллигента, вступавшего в партию, надо принять несколько сот рабочих», – говорил Ленин (т. X, стр. 19). VIII съезд партии в 1919 году по предложению Ленина постановил усилить вербовку в партию рабочих и крестьян, но очень разборчиво принимать служащих, чиновников («КПСС в резолюциях…», ч. 1, стр. 441). Сталин отказался от этого принципа. И по-своему был совершенно прав. Когда утопическая идея строительства социализма на русской почве окончательно обанкротилась, Сталин решил построить нечто более реальное и весомое: абсолютистское тоталитарное государство. Так было создано беспрецедентное в истории бюрократическое государство, в котором не только администрацией, но и всей политикой, экономикой, культурой, мыслью, чувствами руководит вездесущая партия. Это в свою очередь потребовало превращения партии социалистов – мечтателей в партию бюрократов, в партию правителей, в партию мастеров власти. Разумеется, такая партия не могла иметь ничего общего с ленинской партией «пролетариев и кухарок», которые должны были, по Ленину, управлять государством. Поэтому Сталин на XVIII съезде партии (1939 г.) вполне резонно исключил из Устава партии все ленинские ограничения при приеме в партию для чиновников и интеллигенции. В результате резко изменилось социальное лицо партии, изменилось, надо сказать, в пользу дела. Если еще в 1932 году процент рабочих в партии составлял 64,5, а чиновников только 7,7, то уже в 1957 году рабочих было в партии 32,0 %, а чиновников – 50,7 %. Партия рабочего класса превратилась в партию бюрократов, но бюрократов совершенно нового типа – политических бюрократов. При приеме в партию бюрократии предпочтение давали не «канцелярскому пролетариату» (технические конторские служащие), а образованным руководящим чиновникам. Изменение социального лица партии в пользу бюрократии и интеллигенции хорошо характеризуют следующие официальные данные об образовательном цензе коммунистов:
1927 г. % 1967 г. %
Число коммунистов 1 212 505 100,0 12 684 133 100,0
Имеют образование:
высшее 9614 0,8 2 097 055 16,5
незаконч. высшее – – 325 985 2,6
среднее 104 714 8,6 3993 119 31,5
(Источник: «Партийная жизнь», 1967, No 9, стр. 14.)
Таким образом, и по этим данным нынешняя КПСС на 50,6 % состоит из бюрократии и интеллигенции, тогда как в 1927 году эти группы вместе составляли только 9,4 % всей партии. Только одних лиц с высшим образованием в партии было в 1967 году более двух миллионов человек, в четыре раза больше, чем вся партия при Ленине (1923 г.). Колоссальный рост партии с преобладанием в ней бюрократии и интеллигенции привел к разделению партии на две части: на элиту и партийную массу, на актив и пассив партии. Институт актива партии официально закреплен в Уставе партии. Но и члены актива между собою не равноправны. Актив тоже делится в соответствии с иерархическим построением партии на ранги: «районный актив», «городской актив», «областной актив», «краевой актив», «республиканский актив» (см. Устав КПСС, § 29). В масштабе всей партии института актива нет, его заменяет пленум ЦК КПСС. Актив периодически заседает. На его заседаниях члены ЦК и секретари партии докладывают о текущей внутренней и внешней политике партии. Заседания эти секретные и на них рядовые коммунисты («пассив») не допускаются. Из кого конкретно состоит «актив партии»? На этот вопрос ответ дает состав «комитетского корпуса» партии. В этот корпус входят: 1. Члены бюро и комитетов, секретари и заместители первичных партийных организаций – 2 650 000 человек (в том числе одних секретарей первичных парторганизаций – 360 000 человек).
Члены райкомов, горкомов и их ревизионных комиссий – 325 000 человек.
Члены обкомов, крайкомов, центральных комитетов республик и их ревизионных комиссий – 25 000 человек.
Члены и кандидаты ЦК и ЦРК КПСС – 439 человек («Ежегодник БСЭ», 1968, стр. 34).
Вот этот трехмиллионный актив «общенародного государства», «государства рабочих и крестьян» и состоит из людей, которые никогда не знали физического труда.
Хотя власть в СССР не наследственная, но она вполне преемственная. Представители первого и второго звена этого актива будут руководить партией и государством к концу семидесятых годов. Если их отцы были по происхождению все-таки рабочими и крестьянами, а по положению чиновниками, то они уже будут потомственными чиновниками.
Из «комитетского корпуса» надо выделить отдельно его ведущий авангард – это, во-первых, «секретарский корпус», во-вторых, партаппарат. Численность «секретарского корпуса» легко определить по числу партийных комитетов.
По состоянию на 1968 год «секретарский корпус» состоит:
Секретарей райкомов – 9 459 чел.
Секретарей горкомов – 2 241 чел.
Секретарей обкомов – 745 чел. (в том числе окружкомов, крайкомов).
Секретарей центральных комитетов союзных республик – 70 чел.
Секретарей ЦК КПСС – 11 чел.
Вот эти 12 526 секретарей партии, собственно, и руководят «комитетским корпусом», а, стало быть, партией и государством. Это руководство они осуществляют через небольшой, но очень четко и оперативно работающий аппарат партаппарат. Число штатных партийных чиновников в аппарате партии – это хорошо скрываемая гай – на ЦК. С начала тридцатых годов перестали делать какие-либо публикации на этот счет. Ключ к приблизительному подсчету количества партийных чиновников дает выступление секретаря ЦК Украины Казанца на XXII съезде. Он сказал, что на Украине работают 55 тысяч нештатных партийных работников, – и что это в четыре раза больше, чем всех платных работников партийных органов. Это означает, что на Украине в 1961 году было около 14 тысяч платных партийных чиновников (на 1 580 000 коммунистов). Если эту украинскую норму распространить на всю КПСС сегодня, то это дает около 130 тысяч платных партийных чиновников (на 13180000 коммунистов на 1 января 1968 г.). Сюда надо добавить количество нештатных партийных работников, являющихся кандидатами в платных чиновников, которых в 1961 году было 230 000 человек (XXII съезд КПСС. Стенографический отчет, т. III, стр. 24, 49; см. также «Ежегодник БСЭ», 1968, стр. 34). Таким образом платных и неплатных партаппаратчиков вместе около 360 000 – 400 000 человек.
Партаппаратчик третьего поколения будет представителем тех коммунистов, которые теперь входят в «комитетский корпус» как секретари и члены партийных; комитетов низовых партийных организаций. Специалист по образованию, партократ по профессии, выпускник Высшей партийной школы, он по своему политическому и деловому профилю ничем не будет отличаться от своего предшественника – сталиниста. Но общая атмосфера, в которой он вырос и определился как партийный чиновник, может наложить на него свой отпечаток. Есть основание предполагать, что он будет свободен от некоторых догматических оков сталинского поколения и политической шизофрении наследников Хрущева. Выросший и оформившийся в условиях господства относительной «внутрипартийной демократии», не причастный ни физически, ни морально к сталинским преступлениям, подверженный постоянному давлению гуманистического влияния ученого сословия и творческой интеллигенции страны, не огражденный глухой стеной предрассудков от внешнего мира партаппаратчик третьего поколения может оказаться больше государственным человеком, чем догматическим бюрократом. Однако все сказанное не дает основания думать, что он откажется от каких-либо принципов диктатуры. Тем не менее он может отказаться от многих нелепых, обветшалых экономических догм, которые тормозят прогресс СССР. Уже однажды сама советская система доказала, что эффективная экономическая политика может быть проведена, сохраняя в неприкосновенности основы диктатуры (нэп). В области социальной третье поколение должно дать ответ на главное утверждение Программы партии, которое гласит, что к концу 70-х годов и к началу 80-х годов «в СССР будет в основном построено коммунистическое общество» (XXII съезд КПСС. Стенографический отчет, т. III, стр. 276). Стоит только вспомнить основной принцип коммунизма («каждый работает по способности – каждый получает по потребности»), чтобы видеть, что на пути выполнения этой утопической цели третье поколение будет находиться на том же месте, откуда его предшественники начали строить коммунизм. Это не исключает того, что стандарт жизни народа значительно поднимется. Однако социальная дистанция между правящим классом и управляемыми останется та же, что и сейчас, ибо это неписаный, но железный закон советского общества – стандарт жизни советского человека прямо пропорционален высоте ступени, на которой он находится в иерархии общества вообще, в иерархии власти в особенности. Есть одна область, где третье поколение останется верным двум предыдущим: в наследовании принципов организации монопартийной власти. За это говорит не только исторический опыт, но и все воспитание третьего поколения. В основе этого воспитания лежит новейшая доктрина из Программы партии (1961 г.) о партии. Согласно этой доктрине, партия останется и при коммунизме (что отрицал не только Ленин, но и Сталин), причем в роли более универсальной, чем сейчас (в силу перехода к ней и функций «отмирающего» государства). Однако эта же доктрина может привести к передвижке власти внутри самой партии. Партаппаратчики вынужденно будут делить власть с внутрипартийными социально – деловыми группами, генералитетом, государственной бюрократией, хозяйственной бюрократией, профсоюзной бюрократией, ученым сословием, творческой интеллигенцией. Вероятное развитие в этом направлении может, вопреки воле партаппаратчиков, привести к торжеству плюралистских, центробежных сил в партии, что поставит под угрозу «святая святых» партаппарата: монополию его власти. Поскольку в КПСС находится значительная часть интеллектуальной элиты СССР, то передвижка власти в партии означала бы победу прогрессивных сил над консервативными. Она означала бы также возвращение партии ее суверенитета над своим аппаратом, хотя бы в той мере, как это было при Ленине, Восстановление суверенитета партии над ее аппаратом не потребует ни внутрипартийной революции, ни даже реформ. Оно потребует лишь признания зафиксированных в Уставе партии партийных норм действующими законами жизни партии (сейчас они лишь декларативные права, прикрывающие произвол партаппарата). Это потребует, конечно, в свою очередь, восстановления подлинной внутрипартийной демократии со свободой партийного слова, критики, иного мнения, со свободой партийных выборов.
Вероятно ли такое развитие? На этот вопрос можно сразу ответить: при нормальной смене руководства в Кремле это невозможно. Партаппаратчики 70-х годов так же фанатично будут отстаивать свою монополию на власть, как их сталинские предшественники. Однако общая атмосфера в стране и рост плюралистских, центробежных сил названных выше внутрипартийных групп могут привести верховное руководство партии к политическому кризису с альтернативой: либо новый Сталин, либо последовательное распространение на всю партию того принципа демократии, который господствует ныне только на высшем уровне – в Политбюро. Партаппаратчикам будет импонировать новый Сталин, социально – деловым группам – расширение внутрипартийной демократии. Трудно предвидеть исход борьбы вокруг такой альтернативы.
При прогнозе в отношении перспектив внутрипартийного развития нельзя абстрагироваться и от того влияния, которое на партию в целом оказывает окружающее ее советское общество. Интеллектуальная часть этого общества составляет 28,8 млн. человек, из которых только 6,6 млн. находится в партии. Такое общество невозможно перманентно опекать духовным мракобесам. Оно в конце концов потребует то, чем велик всякий мыслящий человек – духовную свободу. Я думаю, что самое кардинальное противоречие 70-х годов будет противоречие между требованием духовной свободы со стороны советского общества и отказом партаппарата ее предоставить. Оно не может быть снято ни бюрократическими комбинациями, ни административными репрессиями.
Перейдем к оценке возможной внешней политики третьего поколения большевизма, какая она будет – великодержавно – национальная или революционно – интернациональная? Прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, напомним, что безошибочные прогнозы в политических науках дело трудное, если не безнадежное. Достаточно вспомнить три общеизвестных, но классических примера ошибочного прогноза: предположение, что стоит сделать уступки Гитлеру в Мюнхенском соглашении (1938 г.), как Гитлер успокоится. Результат: развязка второй мировой войны. Предположение, что стоит пойти на уступки в подписании Ялтинского соглашения (1945 г.) – и будет возможно «перевоспитать Сталина в демократическом и христианском духе». Результат: дюжина новых коммунистических государств в Европе и Азии. Предположение, что Мао Цзэдун – всего лишь организатор аграрной революции в Китае. Результат хорошо известен.
Ныне в литературе делается новый прогноз в отношении будущего развития СССР. Прогноз гласит: СССР идет по пути «отмирания идеологии» («деидеологизация») и «конвергенции» с западным миром. Данный прогноз импонирует как альтернатива термоядерному вызову. Здесь у меня нет возможности подробно останавливаться на анализе этого прогноза. Только отмечу следующее: при всей своей соблазнительности и даже некоторой логичности в аспекте мировой научно – технической революции, новый прогноз лежит, на мой взгляд, в том же ошибочном плане, что и все названные выше политические прогнозы. Причина не столь сложна: коммунизм – двуликий Янус, он всегда имел и имеет два лица: гениальная маскировка с чудовищным нутром. На путях к своей цели коммунисты действуют в маске; достигнув цели, они ее сбрасывают. Ошибочные прогнозы и есть прогнозы, основанные на принятии маски за подлинное лицо.
Какие факты говорят в пользу «деидеологизации» и «конвергенции»? Обычно ссылаются на прагматический «либерманизм» в области советской экономики и на «сосуществование» в области советской внешней политики. Но даже для Либермана следующие принципы коммунистического хозяйствования являются аксиомами: тотальная государственная собственность, государственный план, «социалистическая прибыль». Советские «реформаторы» оперируют в рамках и на основе партийно-государственной монополии на средства производства и распределения, абсолютно исключающей частную инициативу.
Отказ от монополии экономической власти означал бы для КПСС отказ от монополии политической власти.
Сами советские теоретики, зная это, в бесчисленных статьях и книгах решительно отводят «конвергенцию» как «контрреволюционную утопию» западных «идеологических диверсантов». По существу они правы. Однотипность научно-технической революции на Западе и на Востоке не может привести к конвергенции в силу антагонистической разнотипности их социально-политических систем. Что же касается «сосуществования», то и тут картина малоутешительная. Прежде всего отметим новое явление в мировой политике, имеющее историческое значение: актуальность проблемы «сосуществования» уже начала для СССР перемещаться с плоскости двух систем внутрь самой коммунистической системы (Китай, Чехословакия, Румыния, Югославия). Происходит то, что не предвидел никто из коммунистических пророков: войны возможны и даже могут оказаться неизбежными между самими коммунистическими державами, как войны империалистические и идеологические. Трудно ожидать от коммунистических государств, которые не могут «сосуществовать» между собою, чтобы они «сосуществовали» с демократическими странами. Москва никогда не скрывала, что для нее «сосуществование» вовсе не цель, а средство к цели, оно лишь средство инфильтрации в тыл Запада, чтобы решить соревнование «двух систем» на путях революции, не рискуя самоубийственной термоядерной войной.
Может быть, новые люди, новое время, новые условия так повлияют на советскую политику 70-х годов, что «сосуществование» из средства действительно превратится в цель? Если бы это случилось, то мы действительно имели бы дело с переродившимся поколением большевизма. Но строить политику в надежде на это было бы более чем рискованно. Во всяком случае прогноз советской внешней политики должен основываться не на сомнительной гипотезе предполагаемого будущего, а на учете реального настоящего. Реальное положение, однако, таково, что внешняя политика партии наперед запланирована в действующей Программе партии, по крайней мере, до 1980 года. Эта Программа считается одновременно и Библией и настольной книгой третьего поколения. Чему она учит и что она предписывает? Вот соответствующие установки Программы:
1. По пути «социалистической революции и осуществления диктатуры пролетариата… рано или поздно пойдут все народы» («Программа КПСС», 1965, стр. 18, 19).
«Современная эпоха… есть эпоха борьбы двух противоположных систем… Эпоха торжества социализма и коммунизма во всемирном масштабе» (там же стр. 5).
«Партия рассматривает коммунистическое строительство в СССР как великую интернациональную задачу советского народа» (там же, стр. 6).
Коммунистические государства «Европы и Азии – прообраз нового общества, будущего всего человечества» (там же, стр. 25).
«КПСС будет и впредь направлять свои усилия на укрепление единства и сплоченности рядов великой армии коммунистов всех стран» (там же, стр. 44) и т. д. и т. д.
Трудно допустить, чтобы люди, воспитанные на этих идеях, рассуждали и действовали иначе, как именно коммунисты. Даже больше. Коммунист третьего поколения по всем признакам будет представлять собой некий синтез между энтузиастом мировой революции ленинского типа и фанатиком власти сталинского типа. Поэтому не приходится говорить об «отмирании идеологии» или о «деидеологизации» этого поколения. Авторы такой теории упускают из виду, что идеология в СССР включает в себя два понятия: идеальное и материальное. Если «идеальное» есть не что иное, как совокупность идей и вытекающее из них мировоззрение, то «материальное» (я бы сказал «материализованная идеология») есть формы и методы правления нового типа власти – партократии. Ведь идеология есть не только то, что человек проповедует, но и то, что он делает. Поэтому советская идеология есть не только Маркс и Ленин, но и КПСС, тайная полиция, цензура, концлагеря, колхозы, короче: монопартийная диктатура. Если бы когда-либо в будущем в Кремле отказались от Маркса и Ленина, как в свое время отказались от Сталина, то это вовсе не привело бы к отказу от «материализованной идеологии». В свете данной проблемы мне кажется очень смелым и прогноз Милована Джиласа, который пишет: «В 1984 году (ссылка на книгу Оруэлла. – А. А.) марксистско-ленинская идеология в СССР умрет, и партия перестанет существовать, или она будет в руинах. Партаппарат и секретная полиция будут находиться под контролем армии» («The New York Times Magazine», March 23, 1969, Section 6, p. 135).
Сегодня, через 17 лет после смерти Сталина, КПСС, как и ее идеология, та же, что была и при Сталине. Происшедшие изменения касаются не субстанции режима, а его формы, показывают его приспособление к новым условиям. Невозможно себе представить, чтобы иначе обстояло дело и дальше, кроме случая военного или политического переворота.
Когда мы ставим вопрос – что доминирует во внешней политике Кремля, идеология или великодержавно – государственные интересы СССР, мы забываем, что тут нет дилеммы «или – или», а есть «и – и». Идеология мировой революции и мирового господства не только не противоречит советской великодержавной политике, наоборот, она является ее глобальным и эластичнейшим инструментом. Конечно, конкретное направление, успех или поражение внешней политики третьего поколения в решающей степени будет определяться не только субъективными качествами этого поколения, но и теми силами и проблемами, с которыми они будут сталкиваться на мировой арене. В 70-х годах СССР будет иметь возрастающую конфронтацию одновременно с обоими мирами: с демократическим и собственным коммунистическим миром. В центре конфронтации будут стоять три силы: СССР – Китай – США, каждый враг каждого.
Второй раз на протяжении жизни одного поколения история делает США судьей смертельной борьбы между диктатурами – сперва между коммунистической и фашистской диктатурами (СССР и Германия), а теперь между самими коммунистическими диктатурами (СССР и Китай). В первом случае США сделали выбор «меньшего зла», но кто может определить «меньшее зло» в нынешних условиях? Хотя китайские коммунисты объявили своей официальной политикой борьбу на «два фронта» – против «американского империализма» и советского «социал-империализма», но врагом No 1 они считают сегодня руководство СССР. Это и понятно. Между США и Китаем нет ни государственных границ, ни территориальных противоречий, тогда как между Китаем и СССР война возможна и, может быть, даже неизбежна из-за бывших китайских территорий (Амур, Уссури, Монголия, часть советского Туркестана). К концу 70-х годов китайский термоядерный и ракетный арсенал достигнет такого пополнения, который вполне позволит Китаю начать войну с обычным оружием на Дальнем Востоке, не боясь советского ответного удара атомным оружием. Тогда вполне может повториться история русско-японской войны 1904 – 1905 годов, когда поражение на Дальнем Востоке развязало революцию в России, заставившую царя объявить Манифест 17 октября 1905 года о свободах. В предвидении возможности такой войны с Китаем Кремль будет искать союза с США ценою уступок в сферах влияния за счет Китая в тихоокеанском и южно-азиатском районах.
Еще четыре проблемы приобретут возрастающую актуальность:
Рост сопротивления восточноевропейских коммунистических государств в борьбе за независимость.
Рост противоречий Москвы и Пекина в борьбе за гегемонию в мировом коммунистическом движении.
Борьба как против Запада, так и против Китая за политическое влияние в странах «третьего мира» (особенно на Арабском Востоке) и за стратегическое влияние на морях, омывающих эти страны.
Проблема Германии.
Особенно важное место в «политике дальнего прицела» Кремля займет советский вариант разрешения германской проблемы. В отличие от западных правительств, обычно думающих конъюнктурно от выборов до выборов, большевизм планирует свою политику на целые периоды и даже эпохи. Он считает, что в перспективе заокеанская Америка и островная Англия либо уйдут из Германии, оставив лишь символические силы, либо не станут защищать Германию (Берлин), рискуя атомной войной. И вот тогда в образовавшийся вакуум двинутся под популярным лозунгом «воссоединения Германии» «добровольческие дивизии» восточногерманских коммунистов, поддержанных «интернациональными бригадами» во главе с советскими коммунистами. Если бундесвер окажется сильнее «добровольцев», то на помощь им придет Советский Союз, который уже сейчас предусмотрительно обнародовал свое право на интервенцию в Германии в соответствии со статьей о «вражеских государствах» из статута Организации Объединенных Наций. Единственное препятствие на путях такого «воссоединения» Германии представляло бы владение Федеративной Республикой Германии атомным оружием, но Советский Союз опять-таки предусмотрительно заключил с Америкой соглашение о нераспространении атомного оружия с целью убрать это препятствие.
Неизменное и методическое воспитание русской молодежи в ненависти к Западной Германии как к стране «реваншистов, милитаристов и неонацистов» как раз и служит цели создания психологического «казус белли» запланированного коммунистического воссоединения Германии. В Москве великолепно понимают, что если когда-нибудь в Германии появится новый Гитлер, то именно из-за советской политики увековечения разделения Германии. Поэтому Кремль постарается предупредить его коммунистическим воссоединением Германии.
Органический недостаток западной «эволюционной теории» о Советском Союзе заключается в том, что Запад думает о большевизме рациональными и утилитарными категориями. Большевизму приписывают свойства, которыми он не наделен, и намерения, которых у него нет. За большевизмом отрицают право на действия, которые противоречат здравому смыслу западных людей. Внутренний иррациональный мир большевизма как был, так и остался неразрешимой загадкой. Вспышки прояснения и отрезвления наступают лишь тогда, когда Москва совершает очередной «иррациональный» шаг с точки зрения Запада, такой, как ракетная авантюра на Кубе или интервенция в Чехословакии. Между тем только в таких «вспышках» и проявляется истинная природа большевизма. Но дело «вспышками» не ограничивается. Большевизм сознательно и систематически готовит третье поколение к общему и решающему поединку. Очень хорошо и наглядно об этом говорил на торжественном заседании в Кремле 22 апреля 1969 года в присутствии всего Политбюро секретарь ЦК КПСС И. В. Капитонов в докладе, посвященном 99-й годовщине со дня рождения Ленина. Он сказал: «Предметом особого внимания партии является воспитание подрастающего поколения, призванного продолжить и приумножить революционные боевые традиции своих отцов и старших братьев… Наша партия была и останется верной завету Ленина – делать «максимум осуществимого в одной стране для развития, поддержки, пробуждения революции во всех странах (Аплодисменты)» (Ленин. Полное собрание сочинений, т. 37, стр. 304), («Правда», 23.4.69, стр. 2).
Таким образом и в отношении международной политики третье поколение сохранит и, как выражается Капитонов, «приумножит революционные, боевые традиции своих отцов и старших братьев».
Как я уже оговаривал выше, преемственность в руководстве и общей политике Кремля может быть обеспечена лишь при условии нормального перехода власти из одних рук в другие. Однако не исключена возможность и других
вариантов политического развития СССР в 70-х годах: появление русского Дубчека (эволюционный «переворот») появление русского Наполеона (военный переворот) или революция (политический переворот). За и против каждого из этих вариантов есть свои аргументы. Анализировать их – значило бы выходить за рамки данной темы.
Я знаю, в глазах иных оптимистов мой общий прогноз об облике и делах третьего поколения выглядит довольно мрачным. К сожалению, история большевизма не учит оптимизму. Каждый раз трагедия происходила не из-за переоценки, а из-за недооценки динамизма и масштаба возможностей большевизма. Новой трагедией была бы вера в способность большевизма к перерождению. Даже в Кремле убеждены, что скорее в СССР возможна революция, чем перерождение большевизма. Орган ЦК КПСС – журнал «Коммунист» – с полным согласием цитирует друга – врага Ленина старого марксиста Потресова:
«Неосновательна надежда, что большевизм можно причесать. Большевизм тем и характерен, что никогда не позволял себя причесывать. Он непоколебим. Его можно сломить, но согнуть нельзя» (1967, No 15, стр. 86).
Так оно и есть.
1969 г.

V. ЕДИНСТВО И ПРОТИВОРЕЧИЯ В ТРЕУГОЛЬНИКЕ ДИКТАТУРЫ

(партия, полиция, армия) 1. Полиция

В деле изучения структуры послесталинского правления надо различать поддающееся точному анализу изменение места и функций правящих групп партии, полиции и армии – в системе власти от неизменной природы самой власти. Кажущееся изменение послесталинского режима есть изменение не самого режима, а изменение взаимоотношений между названными властными группами внутри режима. Чтобы стало ясно, в чем суть, масштаб и направление изменений, необходимо вспомнить исходное положение, а именно: что такое сталинизм как доктрина и искусство управления и какова была роль каждой из этих властных групп в эпоху самого Сталина? Не думаю, что это будет большим прегрешением против авторской скромности, если я на этот вопрос отвечу выводом, к которому я пришел ровно 25 лет назад, значит за три года до смерти Сталина, в книге «Staline au pouvoir» , по-русски опубликованной в 1950 году под названием «Покорение партии» в еженедельнике «Посев». Вот что гласит этот вывод:
«Неправда, что в СССР – «диктатура пролетариата». Даже больше. В СССР нет и советской власти. Правда только то, что существующий ныне режим называет себя «советской властью» по традиции (…) Такое название лишь выгодно маскирует подлинную природу сталинского режима.
Нет в СССР и диктатуры коммунистической партии, несмотря на ее шестимиллионную членскую массу. Правда только то, что сами большевики называют коммунистическую партию «авангардом трудящихся СССР», чтобы скрыть от народа лицо подлинного «авангарда» (…)
Неправда, что в СССР делят господство и власть партия и военная клика. Генералитет Советской армии является пленником своего политического опекуна института политических работников. Но даже и эти, последние, являются только посредниками, мостиком к подлинной силе, которая имеет свое собственное имя и свое собственное место в Советской армии.
Неправда, что Политбюро ЦК ВКП(б) является всемогущей сверхсилой (…) Политбюро – хотя и яркая, но все-таки лишь одна тень той действительной сверхсилы, которая стоит за каждым креслом членов Политбюро.
Сами члены Политбюро это знают точно, партия смутно догадывается, а народ апатичен к «высокой политике». Народ учат не думать. За всех думает, действует и диктует одна абсолютная сила.
Имя этой силы – НКВД – МВД – МГБ. (…)
Сталинский режим держится не организацией Советов, не идеалами партии, не властью Политбюро, не личностью Сталина, а организацией и техникой советской политической полиции, в которой самому Сталину принадлежит роль первого полицейского. (…)
Сказать, что НКВД есть государственная тайная полиция – это значит ничего не сказать по существу. Тайной полицией является и «Интеллидженс Сервис», но ее существование в глазах англичан так же естественно, как, скажем, естественно существование Министерства здравоохранения.
Сказать, что НКВД есть орган массовой инквизиции – значит опять – таки ничего не сказать по существу, ибо массовой инквизицией было и Гестапо, хотя его шеф Гиммлер не годился бы и в сержанты Государственной безопасности.
Сказать, что НКВД есть «государство в государстве», значит умалить значение НКВД, ибо сама постановка вопроса допускает наличие двух сил: нормального государства и сверхнормального НКВД; в то время как сила одна – универсальный чекизм. Чекизм государственный, чекизм партийный, чекизм коллективный, чекизм индивидуальный. Чекизм в идеологии, чекизм на практике. Чекизм сверху донизу. Чекизм от всемогущего Сталина до ничтожного сексота» («Посев», No 41 (228), 8 октября 1950, стр. 13 – 14).
Таков был классический сталинизм.
Что же изменилось с тех пор? Охарактеризованная здесь чекистская субстанция режима не изменилась ни на йоту, но во внутренней его структуре произошла передвижка сил. Изменились роль и удельный вес властных групп между собою, что и создает вовне иллюзию изменения самой природы послесталинской диктатуры. Мы привыкли видеть и констатировать только главный факт: тиранию режима над народом, но мы с готовностью игнорировали соотношения групп внутри самого господствующего класса, а именно: тиранию чекистов против самой партии и армии. В период кризиса вокруг и после смерти Сталина эти две силы и объединились между собою, чтобы лишить чекистов их ведущей роли, поставив их под контроль партии, как это было при Ленине. Сделать это партия могла лишь апеллируя к народу и разоблачая злодеяния чекистов. Но кто посягал на чекистов, тот посягал на самого Сталина. Игра была сложная, трудная и весьма рискованная для судьбы всего режима. Куда легче было объявить Берия международным шпионом, чем совершить богоубийство объявить Сталина главным преступником. Со Сталиным у его учеников было связано все святое в идеологии, политике, карьере, дружбе. Сталин и привел их к вершине власти через трупы самих отцов Октября. Долг признательности и общеизвестный факт совместных преступлений со своим учителем как будто должны были удержать учеников от того, чтобы посягнуть на самого Сталина. Однако политике вообще, большевистской политике в особенности, чужды как святость исторических воспоминаний, так и всякие морально – этические побуждения вроде совести, чести, долга, благодарности… Партаппарат, поддержанный армией, решил пойти на калькулированный риск, чтобы восстановить свою власть и тем самым спасти весь режим: он объявил Сталина лжебогом. Более того, он во всеуслышание обнародовал, что все преступления режима совершены лишь одними чекистами во главе со Сталиным, а всеми успехами режима страна обязана в мирное время – партии, а в военное время – партии и армии.
Вот этот союз партии и армии сделал возможным поголовное уничтожение ведущих чинов чекистского корпуса во главе с тремя министрами госбезопасности Меркуловым, Абакумовым и Берия, осуждение их преступлений, как и преступлений их вдохновителя и организатора Сталина на двух съездах партии – на XX и XXII. Однако наследники Сталина хорошо знали не только то, что они сейчас делают, но и то, кому сам режим обязан своим существованием – чекистскому корпусу в лице его вооруженных сил и тайной полиции. Они хорошо помнили слова Ленина, что без Ч К коммунистическая диктатура не может существовать (Ленин, 3 – е изд., т. XXVII, стр. 140). Наследники Сталина поэтому боролись не против институции, а против лиц, не против полицейской сущности государства, а против полицейской диктатуры над партией. Результаты известны: партия из вспомогательной силы полиции стала ведущей силой, а политическая полиция из ведущей силы превратилась во вспомогательную силу партии. Однако от этого перемещения слагаемых властных групп сумма не изменилась. Только полиция перестала быть всемогущей, но само советское государство не перестало быть полицейским.
Глубины своего падения полиция достигла на XXII съезде, когда Хрущев принудил нынешних узурпаторов своей власти открыто осудить на этом съезде террористическую практику советской тайной полиции во главе со Сталиным. Былая легенда рыцарей революции, всеобщая слава всезнающих, всемогущих, никогда не ошибающихся чекистов была разоблачена самой партией. Теперь не только страна, но и весь мир увидел советское полицейское чудовище во всей его омерзительной наготе.
Но Хрущев ошибался, когда думал, что можно управлять полицейским режимом, разнося полицию, еще больше ошибался он, когда недооценивал ее неисчерпаемый запас подлости и коварства даже по отношению к верховным авторитетам власти. Он потом и стал сам жертвой этой недооценки. С падением Хрущева началось новое восхождение к власти политической полиции, сопровождаемое самыми интенсивными попытками реабилитации «органов». Пускаются в ход новые легенды вроде того, что «органы» все-таки никогда не ошибались, а ошибались лишь отдельные люди (Ежов и Берия), зато у органов были бессмертные герои, как каторжник Дзержинский и международный шпион Зорге. Пошли невиданные даже в эпоху ежовщины восхваления доблестных дел чекистов в бесчисленных статьях, очерках, книгах, фильмах, с заданием создать положительный чистый тип чекистского героя в литературе, как будто в клоаке социальных подонков вообще можно найти чистый тип. Да это и не было истинной целью «социального заказа» – цель была другая: создать психологический климат для возвращения сети КГБ в состав руководящей иерархии партийных органов от ЦК до местных комитетов. Вспомним, что КГБ был настолько дискредитирован и дискриминирован, что его глава Семи – частный до самого свержения Хрущева был лишь кандидатом в члены ЦК, а профессиональных чекистов вообще не ввели в состав ЦК. Официальный сигнал к реабилитации КГБ был дан назначением секретаря ЦК Андропова председателем КГБ с одновременным избранием его сначала кандидатом, а потом и членом Политбюро, а его трех заместителей – в состав ЦК. Как и надо было ожидать, то же самое повторилось и на местах – местные начальники КГБ, которых при Хрущеве держали на почтительном расстоянии от парторганов, теперь стали автоматически членами бюро обкомов, крайкомов и ЦК республик.
Речь не идет о карьере личностей, здесь происходит реабилитация институции, более того, происходит превращение КГБ из былого при Хрущеве вспомогательного органа верховной власти партаппарата в соучастника этой верховной власти, как один из углов в треугольнике диктатуры. Так как органы КГБ в силу их специфической
природы и сейчас неподконтрольны партии в своих оперативных функциях и по этой части пользуются полной автономией, то создается положение, когда партаппарат контролирует полицейский аппарат лишь теоретически, тогда как полицейский аппарат контролирует практически каждого партаппаратчика от генсека до райсека. Чем выше стоит партаппаратчик, тем больше и гуще он обложен сетью КГБ, как легальной (охрана), так и нелегальной (наблюдение).
Конечно, как в методах КГБ, так и в его личном составе произошли серьезные изменения, вытекающие из изменившихся условий. В определенном смысле можно говорить и о новом типе чекиста. Ленинский чекист был полууголовником – полуреволюционером, который боролся с действительными врагами большевизма, нарек сам себя прозвищем «обнаженный меч пролетариата»; сталинский энкаведист был полным уголовником и открытым циником, который боролся с мнимыми «врагами народа», а вот современный кагебист-тотальный ханжа. Он заявил себя с самого начала как специалист по профилактике преступлений и был не прочь отмежеваться от сталинского энкаведиста («мы – не те») или выдать себя за вашего спасителя («мы хотим вам только помочь»), – явно опутывая вас паутиной лжи, клеветы и провокации. Однако стоит подследственному проявить твердость и поймать кагебиста на лжи, как он тут же в вспышке гнева выдает свою истинную физиономию: «Это ваше счастье, что сейчас не сталинские времена!» (вспомните выступление литературного кагебиста Шолохова на XXIV съезде против Синявского и Даниэля). И все-таки он не тот тупой и малоинтеллигентный инквизитор сталинских времен, единственной специальностью которого были физические пытки. Он бюрократ с вузовским дипломом, пропущенный дополнительно через особую школу специалистов духовных пыток. Где у сталинского чекиста бездушие было органическое, а потому и естественное, там у брежневских кагебистов оно маскируется под наигранное добродушие. Там, где сталинский чекист подследственного убивал медленной физической смертью, там новый, брежневский убивает духовно. «Если убить в человеке все, что в нем есть человеческого – совесть, честь, убеждения тогда он весь в вашей власти, и значит, на вашей службе, поэтому незачем, даже вредно его убивать физически», – такова философия новой психологической инквизиции. Это не значит, конечно, что физические пытки вообще исчезли, но они носят теперь не массовый, а индивидуальный характер.
Беспримерным в истории надо признать ставшее почти бытовым явлением великое зло, самый убийственный бич на теле народа: всеобъемлющее, вездесущее сексотство. Это тоже родное дитя Сталина. В разгар ежовщины, 20 декабря 1937 года, к 20 годовщине Чека Сталин устами Микояна выдвинул лозунг: «Каждый трудящийся СССР должен стать помощником НКВД» («Правда», 21 декабря 1937 г.). Конечно, даже Сталин этого не добился. Но это было и остается и сегодня идеалом КГБ, к которому он стремится неистово, последовательно и при помощи самых преступных методов. Сколько профессиональных чекистов в стране? Как велика сеть нештатных секретных сотрудников («сексотов») КГБ? По данным западных разведок, в КГБ работают 420 тысяч сотрудников, из них на Западе 10 тыс., а какое число составляет армия нештатных, так называемых «кооптированных» агентов, не может знать никакая разведка, кроме самого КГБ. Но одно мы знаем достоверно: каждый взрослый гражданин обоего пола 250 – миллионного советского народа, охваченного строжайшей паспортной системой, находится на примете, а то и на учете КГБ и под постоянным наблюдением его сексотской сети. Это тотальное наблюдение, совершенно невозможное в таком масштабе ни в одной из стран с обычным фашистским строем, легко осуществляется при высшем типе фашизма – при коммунистической диктатуре, так как здесь нация слагается не из личностей, а из принудительных коллективов, члены которых несут круговую ответственность друг за друга. В каждом из таких коллективов КГБ имеет свои легальные органы под различными наименованиями и нелегальную агентуру из членов этих же коллективов. Это относится и к самой коммунистической партии. Ленин говорил, что каждый хороший коммунист должен быть и хорошим чекистом. Поэтому Сталин поступил как последовательный ленинец, когда он разрешил ОГПУ организовать свою агентурную сеть и внутри партии. Более того, Сталин организовал дополнительно свою личную агентурную сеть по наблюдению и шпионажу и над самим партийным активом. Во главе этой сети находился «Особый сектор» личного кабинета Сталина. Таким образом, партия оказалась в щупальцах двойной сети шпионажа – внутрипартийного и общегосударственного. Хрущев ликвидировал шпионаж против актива партии, реорганизовав «Особый сектор» и его низовую сеть в обычные секретные
«Секторы» при партийных комитетах, какими они были до Сталина, но ни Хрущев, ни тем более Брежнев не ликвидировал агентурную сеть КГБ внутри партии. Вероятно, она сейчас еще более расширяется.
Кто и как попадает в сеть сексотов? Как правило, в свою агентурную сеть КГБ вербует подонков общества, асоциальные элементы, пойманных и непойманных преступников, людей с моральным изъяном, слабовольных людей, проституток, воров, бандитов, завзятых карьеристов, просто платных агентов, а также «идейных агентов» из среды партийцев, комсомольцев и даже пионеров типа пресловутого Павлика Морозова. У Сталина метод вербовки был очень простой – интересного для НКВД человека вызывали в Секретно – политический отдел и ставили перед выбором: остаться в этом учреждении в качестве заключенного или выйти на волю в качестве его агента. Сегодня положение изменилось. Наиболее действенный метод вербовки сейчас – шантаж. Метод материальных, академических, служебных (карьера) привилегий, создаваемых КГБ для своих агентов, тоже применяется наиболее широко как раз в нынешних условиях.
Так называемая «международная разрядка» явилась давно желанным праздником на улице чекистов. КГБ выдвинул негласную доктрину: между разрядкой вовне и безопасностью внутри существует функциональная связь – чем шире разрядка, тем больше опасности идеологических диверсий Запада против СССР. Отсюда – само собою разумеющийся вывод: увеличить власть и штат КГБ, расширить его агентурную сеть, изолировать советских граждан от иностранцев, закрыть поток информации извне в СССР, из СССР вовне. На языке чекистов циркуляция свободной информации между Западом и СССР и есть «идеологическая диверсия». Единство политической полиции и полицейской идеологии режима нигде так наглядно не выпирает наружу, как в вопросах разрядки, но оно же демонстрирует и глубокое противоречие между коренными интересами государства получить через разрядку кредиты, технику и технологию от Запада – и прямо – таки животным страхом КГБ и партии перед неизбежной в этом случае циркуляцией между СССР и Западом людей, идей и информации.,
В Кремле знают, что современное советское индустриальное общество не наделено иммунитетом против самой опасной для него заразы – духовной свободы, тогда как само советское государство может существовать только как закрытое государство или его вовсе не будет, по крайней мере, в его нынешнем виде.
Но если в истории есть вообще что-нибудь необратимое, то это тот процесс духовной эмансипации народов СССР, который начался в 60-х годах с появлением Демократического движения, самиздата, «Хроники» и растущей армии инакомыслящих. Необратимым потому, что этот процесс не результат акций мифических диверсантов извне, не наносное явление, идущее от зарубежных радиостанций, а внутренний закономерный процесс в стране сплошной грамотности и многомиллионной интеллигенции. «В России нет свободы печати, но кто скажет, что в ней нет и свободы мысли?» – сказал один инакомыслящий (А. Есенин – Вольпин. «Весенний лист». Нью-Йорк, 1961, стр. 170). Вот эта никакой полицией в мире неистребимая воля к свободной мысли как народа, так и народной интеллигенции, соприкасаясь со свободной мыслью Запада, оплодотворяется новыми идеями, получает новые возбудители, новые творческие импульсы. Все это вместе взятое угрожает появлением духовной альтернативы, которая может стать знаменем широкого освободительного движения. Вот почему в Кремле полны решимости сделать разрядку дорогой одностороннего движения для привилегированных – открытой для КГБ и КПСС, но закрытой для рядовых советских граждан. Вот почему родилась в Кремле и новая теория об исключительной роли КГБ в эпоху разрядки. Разрядка выдвинула чекистский корпус на передний край инфильтрации вовне и репрессий внутри, тем самым увеличила его влияние в «треугольнике диктатуры».
Перейдем к партии. 2. Партия
На членском билете КПСС красуются слова Ленина: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи». Если обратиться к генетическим истокам этого «ума, чести и совести», очень многое становится понятным в трагедии великой страны и ее несчастных народов. Ленин называл русский народ нацией рабов, нацией Обломовых, а ставку для освобождения рабов и перековки Обломовых делал на социальных подонков русского общества. В известную формулу «пролетариат и беднейшее крестьянство, как движущие силы революции», Ленин включал также люмпен-пролетариат и деревенскую голытьбу. Ленин писал:
«Везде, где можно, мы будем стремиться организовывать свои комитеты, комитеты социал-демократической партии. Туда войдут и крестьяне, и пауперы, и интеллигенты, и проститутки» (Ленин. Сочинения, 4 – е изд., т. 9, стр. 214). Ленин предвидел возражения со стороны подлинных рабочих против такого принципа организации рабочей партии. Поэтому он разъяснял:
«Городской и промышленный пролетариат неизбежно будет основным ядром нашей социал-демократической партии, но привлекать к ней… мы должны всех без исключения: и кустарей, и пауперов, и нищих, и прислугу, и босяков, и проституток…» (там же, стр. 214 – 215). Такова характеристика Ленина социально – исторических корней КПСС. Однако нынешняя КПСС только духовно обитает в этом своем родословном очаге, а внешне она вполне порядочная буржуазно-мещанская партия. Начнем с общеизвестного факта, вся чудовищность которого заслонена удивительной природой человека привыкать ко всему: население СССР в отношении своих гражданских прав делится на два резко противоположных класса: граждане первого класса – это члены КПСС числом свыше 14 миллионов человек, составляющих лишь 6% от общего населения страны, и граждане второго класса – это 94% беспартийного населения. К этому делению советских граждан на «первоклассных» и «второклассных» или на партийных и беспартийных настолько привыкли, что само население даже не замечает глубочайшей правовой и вытекающей отсюда материальной дискриминации, которой подвергаются эти 94 %. СССР – это уникальное государство исполинской бюрократии, в котором все взрослое население от генсека до ассенизатора, от министра до чистильщика, от ученого до писателя, от рабочего до колхозника является его наемниками, а остальные – иждивенцами.
Но занимать командные посты и делать какую – либо государственную, хозяйственную, академическую и даже творческую карьеру могут только члены первого класса. Какие бы выдающиеся таланты он ни имел, но беспартийный в условиях СССР не может быть министром, директором, командиром, дипломатом, председателем колхоза, заведующим почтой.
Составляя высший класс по отношению к беспартийным, КПСС внутри, однако, тоже неоднородна. Члены партии делятся также на два класса, нашедших свое юридическое закрепление в Уставе партии (§ 29): первый класс – так называемый «партактив» – около двух миллионов человек, второй класс – это «пассив» партии – сюда входят все остальные. Дорога из «пассива» в «актив» партии не усеяна розами, тут происходит почти по Дарвину жестокий естественный отбор, в котором наиболее сильные и наименее разборчивые в моральном отношении пожирают своих конкурентов. Партиец, попавший таким образом в «актив партии» – это уже вроде потомственного партийного дворянина со всеми вытекающими отсюда привилегиями. Его можно перемещать, наказать, его можно даже расстрелять, но разжаловать, исключить его из номенклатуры уже нельзя.
Партактив тоже делится на два разряда – первый разряд идет по вертикали иерархия партаппарата (сверху вниз от ЦК до первичного парткома) – это та самая армия партаппаратчиков, около 300 тыс. человек, которая с полным основанием может сказать: «СССР – это мы»; второй разряд идет по горизонтали иерархия ведомственной бюрократии (административная, хозяйственная, профсоюзная, комсомольская, культурно – идеологическая) – около 6 700 тысяч человек. «Вертикальная иерархия» законодательствует и распределяет социальную продукцию государства, а «горизонтальная иерархия» администрирует и исполняет. Стандарт жизни и круг материальных привилегий активиста прямо зависят от ступени в пирамиде власти, которую он занимает. Люди, которые находятся на самой вершине пирамиды, имеют просто открытые счета в Госбанке.
Каков политико-психологический и деловой облик партаппаратчика?
Сначала немного статистики, которая весьма важна для понимания социальной функции и делового лица партии и партаппаратчика.
По состоянию на 1 января 1973 года всего коммунистов 14 821 031 человек. КПСС по догмам ее идеологов считается «партией рабочего класса». Ленин требовал, чтобы соотношение между интеллигенцией и рабочими в партии было сто рабочих на одного интеллигента. Соответственно были введены жесткие уставные ограничения для вступающих в партию интеллигентов и бюрократов.
Однако сегодняшняя «партия Ленина» – классическая партия бюрократов: из названного числа коммунистов так называемых рабочих 40,7%, а бюрократов – 44,6% (журнал «Партийная жизнь», 1973, No 14, стр. 14 – 15; и далее данные из этого журнала). Причем в графе «рабочие» числятся и так называемые бывшие «рабочие» вроде Брежнева. Специалистов с высшим и средним специальным образованием в партии 6561 000 человек или 44,3% (стр. 17). (Интересно для сравнения: общее число всех специалистов по СССР в 1974 году составило 21 400 000 человек, см. «Правду» от 4.7.1975.) Еще нагляднее видно интеллигентско-бюрократическое лицо партии по образовательному цензу ее членов – 59,9% коммунистов имеют высшее и полное среднее образование. По национальному лицу партия вполне интернациональна, хотя «коэффициент насыщенности» коммунистами в русских районах выше, чем в национальных. Более трех четвертей членов КПСС вступили в партию после войны, из них около 9 миллионов (68,5%) после смерти Сталина (стр. 10, 18). Женщины составляют в партии 23,0%. Более двух третей в партии – люди от 20 до 50 лет. (Интересное сравнение для «конфликта поколений» – этой сравнительно молодой партией руководит иерархия стариков: секретари обкомов имеют возраст около 60 – 65 лет, Политбюро – около 70 лет.) Партийная элита состоит из двух корпусов – общий «комитетский корпус», который по Уставу (но не фактически!) руководит партией и государством на всех уровнях. Он начинается от пленума ЦК и кончается на партбюро, парткоме или секретаре первичной организации. Этот «комитетский корпус» считается избранным органом на съезде, конференции и собрании. Он составляет сегодня 1 801 000 человек (стр. 24). Они и есть «актив партии». Они руководители всех отраслей жизни, и в качестве таковых их и выбирают в комитеты. Профессиональных партаппаратчиков в «комитетском корпусе», начиная от райкома и до ЦК, только 290000 человек (16,2%). Но они как раз есть то ядро, которое руководит самим «комитетским корпусом». Его можно назвать «секретарским корпусом» (Карл Радек шутил: «Сначала был матриархат, потом патриархат, а теперь – секретариат!»). Они – дипломированные бюрократы, большинство из которых окончило технические вузы (60%), дополнительно еще высшие партийные школы (50%), и почти все имеют высшее образование – секретари райкомов и горкомов 97,7%, обкомов и ЦК республик – 99,2% (стр.25).
Партаппаратчики утверждают, что они вовсе не партаппаратчики, а идейные марксисты и «профессиональные революционеры» ленинской школы. В определенном смысле это верно. Они унаследовали от Маркса социальную фразеологию, от Ленина – технику заговорщиков, от Сталина – мастерство властвования.
Со времени своего появления на русской сцене тип большевистского активиста претерпел коренное перерождение из идеалиста, у истоков большевизма, в обыкновенного карьериста наших дней. Мотивы и ситуации рождали и соответствующие типы. Ленинского профессионального революционера – бунтаря подкарауливали в перспективе арест, тюрьма, каторга, а то и виселица; если сумел бежать из заключения – подполье или эмиграция. Людей, которые вступают сейчас в партию с вузовским дипломом и «диалектической» совестью, ждут впереди блестящая карьера, привилегии, материальная беззаботность на полном иждивении партийного государства. Если бы Ленину пришлось делать Октябрьскую революцию руками нынешней КПСС, то она никогда бы не состоялась.
Дорога к вершине власти, а значит и к материальному благополучию советского гражданина ведет, стало быть, лишь через КПСС. Отсюда и тяготение к партии. Это звучит как анекдот, но это ведь факт, который сообщил нам самиздат: в Грузии за партбилет дают 500 рублей!
Часто задают вопрос: есть ли хотя бы на самой вершине идейно убежденные люди? Конечно, нет. Последних фанатиков там истребил Сталин до войны. Уже с конца тридцатых годов можно было констатировать общую закономерность: чем выше вы поднимались по ступеням партийной пирамиды власти, тем меньше вы встречали идейных коммунистов, а на самой вершине сидели и сидят абсолютные циники, у которых был и остается один идеал: абсолютная власть. Внешняя кажущаяся «коммунистичность» советского общества в виде национализации средств производства с коллективизацией самих людей есть чистейшая фикция, ибо национализация произведена не в пользу общества, даже не в пользу государства, а в пользу партии, чтобы сделать ее диктатуру тотальной и тоталитарной. С этой большевизации русской национальной экономики собственно и началось социальное и идейное перерождение партии. Сам Ленин это предвидел, но это его пророчество никогда не цитируется в Москве. Давайте сделаем это мы. В декабре 1919 года Ленин говорил:
«К правящей партии примыкают худшие элементы уже потому, что эта партия есть правящая» (Ленин, 4 – е изд., т. 30, стр. 164), а в 1920 году добавил: «Мы боимся чрезмерного расширения партии, ибо к правительственной партии неминуемо стремятся примазаться карьеристы и проходимцы, которые заслуживают только того, чтобы их расстреливать» (3 – е изд., т. XXV, стр. 193). (Заметим, что когда Ленин это писал, в партии не было и полмиллиона человек.)
Это пророчество о разбухании партии за счет «карьеристов и проходимцев» сбылось в масштабе, который едва ли мог предвидеть и Ленин.
Может создаться впечатление, что мы обвиняем наследников Ленина в том, что они отказались от коммунистических идей. Совершенно наоборот. Партию, которая сделала из банкротства утопических позиций коммунизма правильные выводы, ухватившись за другую идею Ленина – идею диктатуры одной партии над страной и над всем миром, надо было бы признать партией трезвых политиков, если бы она не продолжала выдавать банкротство за торжество, мираж за действительность, новоклассовое советское общество за бесклассовый строй «развитого социализма». Отсюда и политическая шизофрения современного партаппаратчика, у которого реальная политика вполне уживается рядом с очевидным коммунистическим бредом. Отсюда и глубокое противоречие между мнимым и сущим обликом партии, между ее «рекламной» миссией и политическим бытием, между ее социальной философией и исторической практикой. Отсюда ведь родился и тип партаппаратного двурушника: проповедует то, что не думает, действует против того, что проповедует. Это настолько распространенное явление в жизни партии, что как раз за последнее десятилетие ЦК партии в многочисленных постановлениях, а партийная пресса в бесконечных статьях требуют от партпропагандистов, чтобы они стали идейными. До чего должно быть глубоко идейное падение когда-то идейной партии, если ЦК требует от своих идеологов, чтобы они сами верили тому, что они проповедуют!
Теперь мы вплотную подошли к окончательной формулировке ответа на поставленный выше вопрос – каков политико-психологический облик партаппаратчика? Какую эволюцию он претерпел от Ленина через Сталина к Хрущеву и Брежневу? Пока Ленин отсиживал гибель империи за границей, в России орудовали от его имени два
резко выраженных типа партаппаратчика – «комитетчика»: один – «профессиональный революционер» (линия Свердлова), другой – профессиональный грабитель – «экс» (линия Коба – Сталина). Грабители – «эксы» были интендантами революции. После большевистской революции оба типа, с некоторым преобладанием сталинской линии («грабь награбленное!»), делят с Лениным захваченную власть. После смерти Ленина, после продолжительных внутрипартийных схваток «эксы» – уголовники Сталина побеждают «профессиональных революционеров». Этот сталинский партаппаратчик – представитель второго поколения большевизма – не участвовал ни в революции, ни в гражданской войне, но зато активно участвовал в новой сталинской революции сверху – в насильственной индустриализации, кровавой коллективизации, а также в бесчисленных чистках – физическом уничтожении не только миллионов советских граждан, но и всей ленинской партии. Эта многолетняя практика инквизиции сделала сталинского аппаратчика черствым, бездушным автоматом в руках своего водителя. Выученный этим водителем ценить превыше всех человеческих вожделений одну лишь власть, сталинский партаппаратчик во имя власти был способен на все, даже на измену самому Сталину (XX съезд). Хрущевско-брежневский партаппаратчик – это «переходный тип». Будучи по воспитанию и мышлению чистокровным сталинистом, «переходный тип» с безошибочным нюхом партократа понял веяния времени – спасти основные позиции сталинизма в стране можно только отмежевавшись от самого Сталина. Так родились пресловутая теория о «культе личности» и доктрина о возвращении к ленинским принципам «коллективного руководства». Основоположник новой доктрины о «коллективности руководства», Хрущев сам же стал жертвой своей доктрины. Именно свержение Хрущева его же соратниками показало крайне беспринципное двуличие «переходного типа»: придя к власти через разоблачение преступлений Сталина, «переходный тип», укрепившись у руля правления, реабилитировал не только имя Сталина, но частично и его методы (процессы инакомыслящих, преследование верующих, восстановление концлагерей и изобретение того, до чего не додумался даже сам Сталин – политических психотюрем, в которых людей можно держать пожизненно).
Перейдем к характеристике армии. 3. Армия
Из трех столпов режима – партаппрата, полиции и армии – первые два, вместе или попеременно, управляли страной, а третий столп – армия – всегда была управляемой. По социальному положению партаппарат и полиция бесконечно далеко стояли и стоят от народа, а армия была и остается плотью от плоти народа, она собственно и есть народ, только в военной форме. Именно это было причиной того, что правящая партийно-полицейская клика ей никогда не доверяла (институт политкомиссаров раньше, система «замполитов», политотделов и политуправлений теперь) и наиболее радикально чистила ее командный состав. Конечно, Ленин и Сталин умели использовать эту армию как против свободы русского народа (Кронштадт, Тамбов, антиколхозные восстания), так и против независимости нерусских народов. К ее несчастью, даже наследникам Сталина удалось использовать ее против свободы чужих народов (Венгрия, Чехословакия). Более того. Ссылаясь на нее и опираясь на страшное оружие, которым она владеет, владыки Кремля постоянно шантажируют свободный мир, открыто вооружают и финансируют так называемые «освободительные войны», революционные восстания и даже военные перевороты. И все-таки Советская Армия не та, какой она была при Сталине. Ее эволюция от инструмента власти при Сталине к фактору власти сегодня, как одного из углов треугольника диктатуры, есть исторический факт, который не может игнорировать внимательный наблюдатель. Эта эволюция открывает судьбоносную для страны перспективу. Поэтому важно проследить, как это происходило.
Эволюция, приведшая к изменению роли армии, началась с войны. Сперва это было скорее психологическое, а не структурное изменение. Ход и исход войны против Германии решили не партия и полиция, а армия и ее офицерский корпус. Номинальные партийные и полицейские органы при командованиях (члены военных советов, политотделы, полицейские войска, особые отделы, СМЕРШ) были лишь вспомогательными силами и полностью поставлены на службу армии. Впервые в истории СССР вся власть фактически перешла к армии. На войне и из войны выросли новые кадры военачальников, которым страна
была обязана своим освобождением от оккупантов, а Сталин – спасением своего режима. Как раз это обстоятельство вызывало у Сталина сильнейшие опасения. Сталин знал из истории, что войны рождают не только революции, но и бонапартов, не только освободителей от чужеземного ига, но и борцов против внутреннего деспотизма. Чтобы этого не случилось, Сталин решил присвоить себе лично чужую славу – триумф военной стратегии советского генералитета (легенда о «десяти сталинских ударах») и заодно избавиться от потенциальных или воображаемых бонапартов, отправив в почетную ссылку всех ведущих полководцев истекшей войны (маршалы Жуков, Воронов, » Новиков, Вершинин, Богданов и др.).
В дни, когда Сталин безнадежно боролся со смертью, происходит реабилитация опальных маршалов во главе с Жуковым, а начавшаяся борьба за наследство Сталина вводит армию в совершенно непривычную для нее политическую игру – в борьбу за это наследство. Ввел ее в эту рискованную игру тот, кто с ней был близко, физически связан во время войны – Хрущев. Ставка на армию оказалась для личной карьеры Хрущева успешной – при помощи армии Хрущев убрал со сцены одного за другим своих знаменитых и, казалось, могущественных соперников – Берия (июнь 1953 г.), Маленкова (февраль 1955 г.), Молотова и «коллективное руководство» (июнь 1957 г.). Вот тогда впервые профессиональный военный стал соучастником власти на ее вершине – маршала Жукова сделали членом Президиума (Политбюро) ЦК. Когда Хрущев, однако, почувствовал, что своенравный и волевой маршал ставит интересы армии выше интересов партийной клики, то он сверг и его, предварительно отправив Жукова с визитом к Тито, догадываясь, что вряд ли он сможет свергнуть Жукова, если тот будет в Москве.
Хрущев думал, что он тем самым вывел армию из игры. Но он ошибался. Ошибка выяснилась, когда Хрущев начал ущемлять профессиональные интересы армии (план сокращения армии на 1 200 000 человек, сокращение военного бюджета, запрещение строить океанский военный флот, переброска средств из военной индустрии в индустрию гражданскую). Хрущев почувствовал себя настолько прочным в седле власти, что начал издеваться над демобилизованными генералами, посылая их директорами совхозов и председателями колхозов. О самих советских генералах он однажды, критикуя свободомыслие американских, выразился так: «Если наш генерал что-нибудь лишнее сказал, так мы его «за ушко да и на солнышко».
Хрущев, который поссорился с политической полицией на XX и XXII съездах, теперь поссорился и с армией. Вот этим и воспользовались его сподвижники, чтобы избавиться от неугодного им нового диктатора по его же рецепту – при помощи армии они его самого взяли «за ушко и выставили на солнышко».
Когда и новое руководство ЦК, пользуясь смертью маршала Малиновского, хотело вновь исключить армию из политики и поставить во главе нее гражданское лицо – секретаря ЦК Устинова, то армия, несмотря на более чем недельные уговоры, сказала «нет!» и добилась назначения маршала Гречко своим министром. Таким образом, армия из объекта политики, каким она была при Ленине – Сталине, из инструмента внутрипартийных драк, каким ее сделал Хрущев, превратилась при Брежневе в субъект политики, во властную силу, в один из углов треугольника диктатуры. Ввод маршала Гречко в Политбюро был юридическим оформлением фактического положения. Сегодня уже можно считать установленным, что в компетенцию армии входят следующие вопросы (или она пользуется правом вето по ним): 1) стратегическое планирование и стратегическое руководство; 2) определение и планирование объектов военно-промышленного комплекса советской индустрии; 3) установление политики в странах Варшавского блока; 4) установление курса и приоритетов внешней политики СССР. Ничего подобного не было не только при Сталине, но и при Хрущеве.
Приняв участие в свержении Хрущева, полиция также стала вновь соучастником власти и вернула себе полную автономию во внутренней и внешней оперативной политике. Так образовалась в эру Брежнева триединая власть – партия, полиция и армия, – юридическим закреплением которой и явилось включение в Политбюро глав армии и полиции.
Однако армия, особенно нынешняя армия, остается в этом треугольнике наименее надежным компонентом, если исключить отсюда политсостав. Это мы увидим, если мы проанализируем личный состав Советской Армии, особенно ее офицерский корпус. Офицерский корпус в Советской Армии можно назвать совершенно новым социальным сословием. По существу он представляет собою советскую «военную интеллигенцию», которая живо интересуется вопросами истории, философии, литературы, искусства, будучи мастерами сложнейшей военной техники современности. Достаточно упомянуть, что в 1971 – 72 гг. 45% офицерских должностей занимали дипломированные инженеры и техники, а 46% личного состава имели высшее и законченное среднее образование (журн., «Международная жизнь», No 6, 1971, стр. 106; газета «Красная звезда», 17 декабря 1972 г.). К 1975 году уже почти 100% воинов имели высшее, среднее и неполное среднее образование (маршал Гречко, «Красная звезда», 29 января 1975 г.). Среди старшего и высшего командного состава давно нет лихих, но малограмотных буденовцев. 80% командиров полков имеют высшее образование, а 82% офицеров ракетных войск стратегического назначения имеют высшее военное специальное образование («Календарь воина», М., 1974, стр. 35, «Военно-исторический журнал» No 11, 1971, стр. 10). Почти 100% командиров бригад и выше имеют высшее военное образование («Календарь воина», там же). В личном составе армии только 22% коммунистов, но 90% офицерского состава носят формально партийные или комсомольские билеты (среди прапорщиков и мичманов только 20% партийных; см. «Красная звезда», 31 января 1973 г.; И. Грудинин, «Диалектика и современное военное дело», 1971, стр. 89; «Календарь воина», так же, стр. 34). Вот почему вполне прав маршал А. А. Гречко, когда он констатирует, что современные советские «вооруженные силы неузнаваемо изменились во всех отношениях. Это качественно новые вооруженные силы» («Правда», 4 июня 1975 г.). Вот это и ведет к образованию ряда противоречий между партией и армией.
Исконным внутренним противоречием офицерского корпуса было (а теперь еще более обостряется) противоречие относительно компетенции между командным составом и так называемым «политсоставом», который паразитирует на теле армии. Партийное опекунство над советским офицерским корпусом уникально и оскорбительно. Если в начале создания Красной Армии оно еще понятно, ибо командный состав Красной Армии состоял из беспартийных царских офицеров, над которыми приходилось из-за недоверия ставить по одному коммунисту (институт политкомиссаров), то теперь, когда все командиры сами члены партии, политические офицеры не только лишни, но и вредны. Пользуясь паникой Сталина в первые два года войны, маршал Жуков ликвидировал этот институт, но партаппаратчики, почувствовав, что таким путем армия может оказаться со временем вне контроля и руководства партии, добились восстановления комиссаров, только переименовав их в «замполиты».
В истории не было и нет армии, в которой существовала бы такая система скрупулезных политико-полицейских надзорных органов, как в Советской Армии: 1) партийные организации с правом указаний и доносов; 2) система Главного политического управления с политотделами и «замполитами»; 3) Военные советы округов, куда кроме командующего округом входят, как его надзиратели, начальник Политуправления округа и плюс еще региональный секретарь партии (приказы командующего не действительны, если они одновременно не подписаны и членами Военного совета округа); 4) сеть «Особых отделов» КГБ в армии; 5) Военные советы родов войск в Москве с представителями ЦК в своем составе; 6) вероятный Высший Военный совет всех Вооруженных Сил СССР, куда, несомненно, должен входить сам «генсек». (Произведенный недавно в генералы армии с вручением маршальской звезды Брежнев, очевидно, занял теперь и тот пост, который занимал Хрущев накануне его свержения – пост Верховного главнокомандующего.)
Таким образом, самая современная по военной технике, высокоподготовленная по образованию армия надзирается все еще варварскими методами сталинских времен. Вот когда маршал Жуков вторично хотел освободить армию от этой системы партийно-полицейской опеки, Хрущев его и сверг. Свергая самого Хрущева, армия, однако, реабилитировала и Жукова. (Недаром «антипартийщик» маршал Жуков похоронен на Красной площади, а «субъективисту» Хрущеву в этой чести отказали.) Таким образом, сегодняшняя Советская Армия уже более не инструмент власти, она сама власть, без которой политическая власть партии – ничто. Но у этой власти есть один недостаток – она не знает, что она власть. Напоенная идеологической сивухой марксизма-ленинизма о «величии» и «мудрости» партии, она дает гипнотизировать себя мифами и фикциями, да еще загонять в полицейские оковы политотделов и особых отделов. Вот здесь и заложено самое парадоксальное противоречие в треугольнике: фактической, субстанциональной властью – армией – управляет зависящая от нее бесталанная политическая клика, которая называет себя партией. Это противоестественное состояние не может долго продолжаться. Как только Советская
Армия осознает себя армией гражданской, армией народа, а не партии, обозначится кризис. Когда это случится, никто не может сказать, но что общее веяние таково, – в этом мало сомнения. 4. Противоречия
Образование треугольника диктатуры, этого своего рода «троевластия» на вершине Кремля, есть расширение социальной базы режима, с одной стороны, и вынужденный, а потому и непрочный компромисс баланса властных сил, с другой. «Троевластие» беспрецедентно в истории коммунистической России и резко противопоказано былой монолитной природе режима. Оно и есть результат разрыхления монолита власти, разъедаемой внутренними противоречиями. Официальная догма, конечно, по-прежнему утверждает, что в СССР правит лишь одна партия, как ведущая и направляющая сила. Но на деле эта партия, после кратковременного торжества сначала над полицией (казнь Берия), потом над армией (свержение Жукова), вынуждена при Брежневе признать, что она теперь иначе не может управлять страной, как в союзе с теми же полицией и армией. Этот сговор трех сил происходил в глубоких джунглях Кремля, без драматических потрясений и внешних эффектов, а потому и остался вне поля наблюдения советологов, тем более, что полиция и армия разрешают идеологам партии кричать сколько угодно о своей ведущей роли, лишь бы она не нарушала баланс сил.
Пусть нас не обманывает выпячивание роли «генсека» – он не диктатор, а лояльный проводник компромиссного курса «треугольника», который искусственно делает его единоличным вождем с целью эффективного представительства своих интересов внутри и вне страны. Поэтому газета «Правда» в каждой передовой, члены Политбюро в каждой речи должны цитировать ими же сочиненные «глубокие высказывания» «генсека», человека, который ничего не решает, но через которого все решается. Поэтому не имеют никакого смысла беспочвенные гадания иностранцев, кто будет его преемником. Это имело значение, когда в Кремле действительно сидели диктаторы (Ленин, Сталин, Хрущев) или в самом Политбюро имелись выдающиеся личности. Сейчас фундаментальное значение имеет совершенно другая проблема – насколько длительным окажется «троевластие» и к какому углу треугольника диктатуры переместится, в конце концов, вся власть.
Попытаемся теперь подвергнуть анализу эту проблему в свете внутренних противоречий, которые существуют между самими властными группами. Прежде всего спросим себя, что объединяет и что разъединяет группы «треугольника»?
Несмотря на кажущуюся простоту, все же вопрос что и как объединяет властные силы в один союз – является достаточно сложным, особенно касательно одной из этих сил – армии. Не вдаваясь в подробное рассмотрение всей проблематики в целом, можно выставить ряд априорных истин: их объединяет система обрядовых догматов, идентичность интересов фракций одного господствующего класса, убежденность в глобальной миссии Октябрьской революции и решимость в деле ее осуществления, инстинкт самосохранения как против возможного взрыва изнутри, так и против воображаемого предупреждающего удара извне. Конечно, органическое единство здесь существует только между партией и полицией, ибо полиция партийная, а партия насквозь полицейская, единство же с ними армии – историческая условность. Армия в этом «треугольнике» вообще находится в довольно ложном положении – в марксистские догматы она верит лишь по долгу службы и только на службе, но вот в мировую историческую миссию России и русской армии она верит испокон веков («Москва – третий Рим»). Однако в истории России никогда не было и едва ли будет другое такое правительство, которое безоговорочно поставило бы всю мощь страны, даже в ущерб ее национальным интересам, на службу такой глобальной миссии, как это делает коммунистическое руководство. Это импонирует Советской Армии, как это импонировало бы любой другой армии в мире. Сказанным, я ограничусь в отношении единства трех сил. Перейду к их противоречиям.
За 20 лет своего монопольного господства при Сталине полиция наносила партаппарату и офицерскому корпусу такие зияющие раны, которые редко заживают, но еще реже прощаются. Поэтому они и уничтожили физически всю чекистскую гвардию Сталина во главе с тремя министрами госбезопасности. В аппарат полиции были направлены десятки тысяч мобилизованных коммунистов, в том числе большая группа старших и высших чинов Советской Армии, а над самой полицией поставили коллективное руководство в виде Комитета госбезопасности (КГБ), в состав которого на каждом уровне входят представители партийного комитета. Операция эта проводилась от имени партии, но партаппарат мог провести ее, только опираясь на армию. Однако смена головки полиции не повлияла на бесперебойное функционирование самой машины полиции, основные кадры которой не только остались в полной неприкосновенности, но и оказались в состоянии завербовать со временем на свою службу и самих партийных контролеров. Более того. В последние годы началось и обратное движение в виде заметного роста инфильтрации чекистских кадров в руководящие партийные органы. Претендующий на право контролировать полицию партаппарат и борющаяся за полное восстановление своего исторического права на бесконтрольность политическая полиция, – таково первое противоречие между партией и полицией. Это противоречие не внешнее, а глубинное. Борьба здесь происходит, как выразился бы Сталин, «тихой сапой» и при помощи свойственных этим обоим учреждениям методов изощренных подвохов, провокаций и шантажа. Поскольку по этой части все преимущества на стороне КГБ, то партаппарат ведет здесь неравную борьбу. У КГБ есть и другое, более решающее преимущество в этой борьбе – если партаппарат, как учреждение, все еще находится вне полицейской компетенции КГБ, то сами партаппаратчики, как живые люди, были и остаются объектами его постоянных наблюдений. Ведь партаппаратчики – аскеты только на партсобраниях, а в жизни они, как и все, люди со своими человеческими слабостями, и вот как раз эти слабости чекисты систематически заносят в их досье, чтобы их шантажировать когда нужно, или убрать, когда они стали бесполезными. Теоретически нет ни одного партаппаратчика от райкома до ЦК, которого не могли бы дискредитировать кагебисты, тогда как первичные парторганизации в сети КГБ не имеют ни права административного контроля над учреждениями КГБ, ни права интересоваться их внутренними и внешними операциями.
Все-таки идеалом полиции был и остается ее сталинский статус, при котором партаппарату отводилась подчиненная роль исполнителя чекистских акций и идеологического рупора по их обоснованию. В период борьбы с «культом личности» полицию лишили не только этого исключительного положения, но еще был принят ряд законодательных актов, которые ограждали ее действия и возвращали полицию к ее собственной профессиональной функции: к охранению устоев режима. Однако с тех пор, как при ее участии был свергнут инициатор названных актов Хрущев, кагебисты открыто перешли в наступление для восстановления утраченных позиций. Это наступление они вели по двум линиям: 1) по линии реабилитации Сталина через своего человека в партаппарате – Суслова; 2) по линии массового преследования любого проявления свободомыслия среди интеллигенции, которая развенчание Сталина поняла как начало «весны либерализма».
Поскольку даже брежневский партаппарат в собственных же интересах не был склонен отменить хрущевские уголовно – процессуальные законы, ограничивающие права КГБ (запрещение физических пыток, расширение прав подследственных и защиты, ликвидация «Особого совещания», введение гласного судебного разбирательства и т. д.), то КГБ начал обходить эти законы, вербуя в свою сеть милицию, уголовный розыск, прокуратуру, суд. Через них-то кагебисты и узаконивают свои беззакония. Эти действия кагебистов вызвали беспрецедентные в истории СССР противодействия передовой интеллигенции: появились Демократическое движение, движение защиты прав человека, Эмнести интернэшонал, движение евреев за право на эмиграцию, движение крымских татар за право возвращения в Крым, самиздат, тамиздат, «Хроника текущих событий», возрождение религиозности и религиозного движения.
Не требуется особой проницательности в понимании психологии и взаимоотношений КГБ и КПСС, чтобы видеть, что во всем этом полиция винит партию с ее разоблачениями Сталина и НКВД, а партаппарат винит полицию за ее неумение предупреждать такие события. Все это приводит к обострению второго противоречия между полицией и партией по самому кардинальному вопросу: кто кем должен в полицейском государстве править – полиция партией или партия полицией! Если в Политбюро вообще есть деление людей на группы, то оно, вероятнее всего, в оценке роли и места партии и полиции во внутренней политике. Зато во внешней политике существует несомненная гармония между ними. Советская внешняя политика – функция и служанка ее внутренней политики. Материальное содержание нынешней внешней политики, ее приоритеты, ее методы тоже определяет не один партаппарат, а партаппарат вместе с военным и полицейским аппаратом. Советский дипломатический аппарат подбирается тоже не Министерством иностранных дел, а партаппаратных дел, а партаппаратом вместе с Министерством госбезопасности почти в равной пропорции из профессиональных дипломатов и профессиональных чекистов (отчет комиссии Рокфеллера говорит, что сегодняшнее соотношение между дипломатами и чекистами в советском дипломатическом аппарате в США 60:40 в пользу дипломатов). Но деление советских служащих за границей на дипломатов и чекистов – дело весьма условное. Безо всяких оговорок: каждый дипломат – чекист, а каждый чекист – первоклассный дипломат. Сама пресловутая «разрядка» – продукция чекистского мозгового треста из КГБ, методами научно – организованной дезинформации и создания разветвлений сети так называемых «агентов влияния» из высокопоставленных лиц в западных парламентах, правительствах, прессе, университетах, корпорациях, партиях, профсоюзах, церквах. В этом и причина, почему во внутренней хозяйственной политике Кремля, где верховодит партаппарат – застой, провалы, коррупция, а во внешней политике, которой фактически руководит КГБ, – больше триумфов, чем поражений.
Вот это чуждое режиму новое явление – раздвоение «генеральной линии партии», ее искусственное разделение на сферы внешнего и внутреннего преобладающего влияния между КГБ и КПСС составляет третье противоречие, которое никак не затушевать введением давнишнего ставленника полиции Громыко в Политбюро или постоянным подчеркиванием личных заслуг «генсека» во внешней политике. Названные здесь противоречия между партией и полицией не ведомственные, а структурные противоречия, ибо решается вопрос об абсолютной власти одной из этих двух сил: партии или полиции.
Весьма важным противоречием, которое, в конечном счете, решит судьбу всей партии, надо считать четвертое, глухое, но грозное противоречие в потенции – это противоречие между партией и ее аппаратом.
У КПСС имеется по форме такой же демократический Устав, как в стране имеется по форме «самая демократическая Конституция». Суверенитет партии по Уставу осуществляет в масштабе страны – съезд КПСС, в республиках – республиканские съезды, в областях, городах и районах – партийные конференции, в первичных парторганизациях – их собрания. На них выбираются соответствующие партийные комитеты закрытым (тайным) голосованием. Партийные комитеты всех уровней считаются по Уставу исполнительными органами партии (Устав КПСС, 1966, § 22, 23, 24). Но это только юридически так, а фактически съезды, конференции, собрания сделались совещательными форумами, а эти исполнительные органы превратились в законодательные органы над партией. Строго говоря, даже не эти комитеты, а их аппарат поставил себя над партией, а тайные выборы, как и выборы в Верховные советы, с заранее составленными аппаратам списками, превратились в пародию на выборы. Такой порядок установил Сталин. Он остался в полной незыблемости и при его наследниках. Но теперь партия, как это мы видели выше, и количественно и качественно становится другой.
Та старая партия выдвиженцев от станка и сохи, которую Троцкий называл «голосующим стадом» Сталина, была умерщвлена самим Сталиным, а новую он создал из одних политических кастратов. Сейчас положение другое – из около 15 миллионов коммунистов более 2/3 вступили в партию после Сталина, из них 12 300 000 человек имеют высшее, среднее и незаконченное среднее образование. Да, они все еще голосуют стадно, но у них в руках Устав партии, в котором записано: «3. Член партии имеет право: а) избирать и быть избранным в партийные органы; б) свободно обсуждать на партийных собраниях, конференциях, съездах, на заседаниях партийных комитетов и в партийной печати вопросы политики и практической деятельности партии… открыто высказывать и отстаивать свое мнение…; в) критиковать… любого коммуниста, независимо от занимаемого поста». Пустые вчера, завтра эти слова могут стать действенными. Мы долго не понимали, например, казавшийся нам беззубым либерализм демократов в СССР. Постепенно стало ясно, что инициаторы Демократического движения в СССР были и являются теми гениальными тактиками, которые нащупали ахиллесову пяту режима – именем советских законов они клеймили советское беззаконие, оставаясь сами в рамках легальности, что как раз и бесит кагебистов, загоняющих их в тюрьмы и психотюрьмы. Где же у партаппаратчиков гарантия, что вскоре и в многомиллионной партии не появятся партийные инакомыслящие с совершенно легальным лозунгом: «Соблюдайте Устав партии!», как демократы требуют: «Соблюдайте вашу Конституцию!» Это будет борьбой легальной, совершенно новой, динамичной партийной оппозиции против узурпаторов власти партии из партаппарата за тот основной закон партии, о котором в преамбуле Устава сказано: «КПСС строит свою работу на основе… всестороннего развития внутрипартийной демократии» (Устав КПСС, 1966, стр. 4).
Эту демократию мы имеем теперь только на самой вершине КПСС – в Политбюро и очень условно на пленуме ЦК. Мне кажется, что может наступить время, когда развернется новое оппозиционное движение внутри самой партии за распространение политбюровской демократии на всю партию, за контроль партии над своим аппаратом, за возвращение ей суверенитета, узурпированного партаппаратом. Восстановление такой внутрипартийной демократии явилось бы прелюдией к относительной демократизации и самого советского государства.
Серьезное значение имеют и внутрипартийные национальные противоречия в стране, где живет более ста различных народов. Сегодня уже никто не отрицает, что в (СССР растет как русский, так и местный национализм. Это сказывается и внутри партии в виде нарастания противоречий между центростремительными и центробежными силами, между централистским абсолютизмом Москвы и автономными стремлениями национальных республик. Если лицемерие есть непременный атрибут успешного диктатора, то большевики как раз по национальному вопросу продемонстрировали шедевры лицемерия. Согласно «Конституции», Советский Союз есть добровольная федерация 15 суверенных государств, так называемых союзных республик. Какие же права у этих суверенных республик? В «Конституции СССР» сказано: каждая союзная республика может свободно выходить из СССР, вступать в дипломатические сношения с иностранными государствами, заключать с ними договоры, обмениваться послами и содержать свою собственную национальную армию (ст. 17, 18а, 18б). Между тем, мало-мальски политически грамотный человек знает, что право выхода из СССР есть величайшая ложь, введенная в Конституцию, что же касается суверенитета, то какой-нибудь захудалый городишко на Западе имеет куда больше внутренней автономии, чем, скажем, вся Украинская Советская Республика. Национальные армии и дипломатические сношения с заграницей тоже сказки.
Эти общеизвестные вещи я привожу вот почему: легальные рамки советской Конституции уже сегодня используются национальными инакомыслящими в их борьбе за национальную автономию (Черновол, Мороз, Светличный, Мустафа Джемилев и др.)
Процесс этот начался сейчас же после XXII съезда. Хрущев был первым, кто увидел в настроениях национальной интеллигенции опасность для единства коммунистической империи и поэтому начал форсировать политику коммунистической русификации. Он даже учредил в Туркестане и на Кавказе нечто вроде военных генерал – губернаторств периода их завоевания Россией в XIX веке. Так были созданы Среднеазиатское бюро ЦК КПСС, Закавказское бюро ЦК КПСС, намечалось создание Прибалтийского бюро ЦК КПСС. Во главе них были поставлены московские партаппаратчики, которые не были ни членами, ни кандидатами ЦК, а давали приказы членам ЦК КПСС, первым секретарям центральных комитетов национальных республик.
После свержения Хрущева эти институции, не без давления низов, были ликвидированы, но не ликвидирована сама проблема. Поэтому во всех неславянских союзных республиках действует неписаный закон: к национальным первым секретарям ЦК нацкомпартий обязательно и без исключения приставлены в качестве «нянек» вторые секретари из Москвы, которые и являются хозяевами и над первыми секретарями, и над самими национальными республиками. И это тоже усиливает автономистское движение. У этого партийно-автономистского движения были и свои жертвы – первые секретари ЦК: в Туркмении – Бабаев, в Узбекистане – Камалов, в Киргизии – Раззаков, в Азербайджане – Мустафаев, в Дагестане – Даниялов, на Украине – Шелест – обвинялись либо в национализме, либо в покровительстве ему.
Уязвимым местом установившейся расстановки сил на вершине «троевластия», с точки зрения внутренних противоречий, конечно, надо признать военный угол «треугольника». Как мы это видели, «треугольник» скорее временная, чем устойчивая комбинация. Конечные интересы партии и полиции, при всех столкновениях их текущих интересов, вполне тождественны, ибо ни одна из этих сил не может самостоятельно существовать без другой, в то время, когда и текущие и конечные интересы армии не обязательно связаны с существованием партийно-полицейского режима. Самое важное и решающее – первые две силы могут существовать только при данном режиме и не имеют никаких шансов уцелеть при другом строе, тогда как ни один будущий строй не может существовать без данной армии и ее офицерского корпуса. Армия, которая в критической ситуации национальной нужды поставит интересы страны выше интересов партии, осознает, что она не только единственная реальная сила при коммунистической диктатуре, но также важнейшая опора и любого будущего свободного государства, может без развязки гражданской войны ликвидировать «треугольник» и установить свое переходное единовластие. Не надо бояться страшных слов и жупелов, доставшихся нам от исторических предрассудков или навеянных западной либеральной философией права. «Военная революция» против идеократической тирании явилась бы наиболее безболезненной формой величайшей освободительной революции. Вот почему не исключена возможность, что ключи от цейхгаузов Советской Армии в руках капитанов, майоров и полковников могут оказаться ключами к грядущей свободе народов СССР .

5. Заключение

Каково же общее заключение? Образно выражаясь, на могильной плите приближающейся к своему концу эры Брежнева история должна была бы выгравировать эпитафию: «Сей режим прозябал в тени Сталина, стяжая себе славу бесславием!» Будучи в идеологическом плане синтезом между Сталиным и Хрущевым, брежневщина есть последняя историческая попытка наследников Сталина спасти сталинизм как доктрину управления диктатурой. В основе этой попытки лежит поставленный самим партаппаратом негласный диагноз: продлить жизнь существующей системы возможно, лишь опираясь на его генерального конструктора, не пугая его именем, но модернизируя его мастерство. В этом и причины десятилетнего бесплодия брежневского режима во внутренней политике – чтобы быть успешным, ему не хватает политического дерзания и гражданского мужества для радикальных реформ, чтобы быть чисто сталинским – ему не достает криминальной фантазии былого учителя. Но ностальгия по Сталину партийных идеологов, психологически вполне естественная, политически вредит самой же партии. Создалось положение, когда жить по Сталину не хочет народ, а жить против Сталина не решается партия. Это противоречие всех противоречий сегодняшней советской действительности. Выход из него партия и полиция ищут на путях бюрократических комбинаций, идеологического шаманства, политических репрессий. Между тем ни одной политической партии история не давала столько времени доказать жизнеспособность своего эксперимента, как советским коммунистам.
Результат? Несмотря на богатейшую страну, талантливые народы и абсолютную власть, коммунисты доказали за эти почти 60 лет только одну вещь: коммунизм как бесклассовое общежитие изобилия материальных благ, духовных ценностей и творческих свобод – полнейшая утопия. Этот режим держится столь продолжительное время не только научно организованным физическим и духовным террором, но и всю систему пронизывающей сакраментальной ложью, торжественно возведенной в государственно-партийную программу. Примеры? Чтобы собрать все примеры, пришлось бы написать многотомную историю. Я ограничусь только двумя примерами партийной лжи, так сказать, всемирно – исторического значения:
1. В «Программе партии», написанной Лениным и принятой VIII съездом (1919 г.), было сказано: «Лишение политических прав и какие бы то ни было ограничения свободы необходимы исключительно в качестве временных мер… По мере того, как будет исчезать объективная возможность эксплуатации человека человеком, будет исчезать и необходимость в этих временных мерах, и партия будет стремиться к их сужению и к полной их отмене» («КПСС в резолюциях», 1953, ч. 1,стр. 414).
Эти «временные меры» существуют уже 56 лет!
2. В 1961 году на XXII съезде была принята новая «Программа партии», в составлении которой участвовали все члены нынешнего Политбюро ЦК во главе с Сусловым, Брежневым, Косыгиным, Подгорным, Кириленко и др. После Хрущева, в отличие от Устава, ее не подвергли никаким изменениям. Значит, она считается и до сих пор действующей Программой. В ней обещалось:
«В ближайшее десятилетие (1961 – 1970) СССР превзойдет по производству продукции на душу населения США… всем будет обеспечен материальный достаток; все колхозы и совхозы превратятся в высокопроизводительные и высокодоходные хозяйства; в основном будут удовлетворены потребности советских людей в благоустроенных жилищах; исчезнет тяжелый физический труд. В итоге второго десятилетия (1971 – 1980) будет создана материально – техническая база коммунизма, обеспечивающая изобилие материальных и культурных благ для всего населения… Таким образом, в СССР будет в основном построено’ коммунистическое общество» (последние слова выделены в оригинале. – А. А.) («XXII съезд КПСС. Стенографический отчет», М., 1962, т. III, стр. 276).
Тут удивляет не столько щедрость во лжи, сколько беззаботность властителей Кремля, что время может уличить их в этом. И время уличило: 1) СССР не превзошел США и никогда не превзойдет при существующей системе; 2) материальный достаток людей в СССР минимум в три раза ниже, чем в США; 3) «все колхозы и совхозы» не превратились в «высокопроизводительные и высокодоходные хозяйства» (СССР все еще покупает хлеб в США, Канаде, Аргентине и даже в Австралии); 4) благоустроенные жилища все еще мечта десятков миллионов советских людей; 5) тяжелый физический труд не исчез, а прибавился, – таковы итоги обещаний первого прошедшего десятилетия (1961 – 1970). Для подведения итогов второго десятилетия осталось еще пять лет (1976 – 1980). Зато за эти пять лет в СССР должна быть создана материально – техническая база коммунизма с «изобилием материальных и культурных благ» и «в основном построено коммунистическое общество», то есть через пять лет каждый советский гражданин, согласно основному принципу коммунизма, может «в основном» работать по способности и получать по потребности!
Каков же общий итог соревнования социализма с капитализмом за эти 14 лет? Известный американский журнал «U.S.News and World Report» приводит сравнительные цифры: в 1975 году социальная продукция США составила 1516 млн. долларов, а в СССР – 750 млн. долларов; США произвели в том же году 6,7 млн. автомобилей, а СССР – 1,2 млн. (в США на двух человек приходится один автомобиль, а в СССР – на 1000 человек); американцы произвели в последнем году 2 биллиона киловатт – часов электроэнергии, а СССР – в два раза меньше; американцы имеют в восемь раз больше холодильников, в два раз больше телевизоров и в два с половиной раза больше жилплощади, чем советские граждане; в США только четыре процента работающего населения занято в сельском хозяйстве, а в СССР – 25%, но каждый колхозник кормит только 7,5 человек, а каждый американский фермер – 48,5 человек; США произвели в 1975 году 23,2 млн. тонн мяса, а СССР – 16,7 млн.; США произвели а 1975 году 273 млн. тонн зерна, а СССР – 154 млн. Чтобы купить 12 шт. яиц, американец должен работать 12 минут, русский – 116 минут; за пару нейлоновых носков американец должен работать 16 минут, а русский – 144 минуты; за один автомобиль американец работает 6,9 месяца, а русский – 37,5 месяца; за литр молока американец работает 7 минут, а русский – 21 минуту; за один костюм американец работает 25 часов, а русский – 106 часов. (Эти сведения я привожу по «Welt am Sonntag», 26.9.1976.)
Фантаст Томас Мор свой коммунизм предусмотрительно назвал утопией, а реалисты из КПСС свою утопию называют коммунизмом. Вся разница только в этом. Только политическая партия, абсолютно безответственная перед народом и историей, может так изолгаться.
Здесь надо сказать и несколько слов о внешнем влиянии на внутриполитические процессы Советского Союза. Сегодня уже нельзя анализировать советскую политику, абстрагируясь от мировой политики. Десятилетиями СССР был герметически изолирован от внешнего мира. В этом была его сила как полицейского государства, но в этом была и его слабость – Советский Союз оказался в стороне от мировой цивилизации. Автаркическая экономика социализма с ее экстенсивной индустриализацией при помощи принудительного труда, исчерпав все свои внутренние возможности, очутилась в тупике как раз в те годы, когда на Западе уже началась другая эпоха – эпоха второй научно – технической индустриальной революции. Ее основами были ничем не ограниченная свобода творческого гения ученых и организаторский талант свободного предпринимательства. «Косыгинские реформы» и так называемая «аграрная политика» Брежнева явились запоздалой попыткой включиться в эту новую индустриальную революцию, чтобы заодно решить проблему рентабельности как промышленности, так и сельского хозяйства. Но порочная система полицейского социализма оказалась противопоказанной для разворота новой интенсивной индустриальной революции, основанной не на принуждении, а на творческой свободе ума и воображения. Попытка провалилась. Теперь на наших глазах предпринимается вторая попытка – вывести советскую экономику из тупика при помощи Запада. Отсюда и знаменитая отныне разрядка – приглашающая западную технологию в СССР и отдающая взамен Западу советскую технологию коммунистической революции.
Оставленная в нынешних условиях наедине с народом, партия безусловно рискует развязкой кризиса своей власти. Но этой партии, как всегда в ее критические периоды, приходят на помощь извне. Иногда невольно создается впечатление, что западная буржуазия не дает гибнуть советскому коммунизму, чтобы этим коммунизмом вечно пугать собственные народы. Во всяком случае Запад не дает созреть и обостриться внутренним проблемам и противоречиям в СССР до общенационального кризиса. Два наглядных примера: 1) если бы не западные кредиты, техника и технология, то сейчас Кремль был бы вынужден либо ввести радикальные экономические реформы типа нэпа, либо значительную часть тех гигантских сумм, которые расходуются на стратегическое вооружение, на субсидирование мирового коммунизма, для его войн и революций, или бросаются в космос, направить на народные нужды; 2) если бы не периодическая продажа по дешевке американского хлеба советскому правительству, то оно было бы поставлено в нынешнее несталинское время перед дилеммой: либо ликвидировать новокрепостническую колхозную систему, как абсолютно нерентабельную, либо считаться с серьезной опасностью возникновения хлебных бунтов в городах, с чего собственно и началась революция 1917 года.
Сейчас уже бесцельно спорить о плюсах и минусах Хельсинки, но невозможно мириться с самовольным правом Кремля выбирать для себя только те из соглашений в Хельсинки, которые навязаны им самим, отбрасывая все те соглашения о правах человека, о циркуляции идей, людей и информации, под которыми он также поставил свою подпись. Не менее настойчиво надо возражать и против того, чтобы за согласие на разрядку Кремля платили материально-техническую контрибуцию за счет жизненных интересов свободы народов СССР. Кремлю нужна разрядка больше, чем Западу, поэтому нелогично, даже глупо платить ему за нее особую «дань», словно победителю в «холодной войне», которую он фактически продолжает, переименовав ее только в «идеологическую борьбу». Не помощи западного пролетариата, а вот этой «дани» жаждущей прибыли западной буржуазии и ее правительств обязан Кремль сейчас своим спасением из обозначившегося внутреннего кризиса.
В 1920 году Ленин сказал слова, которые могут стать вещими: «Умнейшие люди буржуазии запутались к не могут не делать непоправимых глупостей. На этом буржуазия и погибнет. А наши люди могут даже делать глупости и тем не менее окажутся в конце концов победителями» (Ленин, 3 – е изд., т. XXV, стр. 221). До сих пор «умнейшие люди» делали «непоправимые глупости» за счет чужих народов. Теперь они их делают за свой собственный счет. Это приблизит час исторической развязки.
1975 – 1976 гг.

СОД ЕРЖАНИЕ

Часть первая БУХАРИН ПРОТИВ СТАЛИНА
I. Начало конца 4
П. «Теоретический штаб» ЦК ВКП(б)
Кадры правых
Сибирский план Сталина
V. Первые аресты в ИКП
VI. «Теоретическая бригада» ЦК
VII. Партия в партии
VIII. Разгром Московского комитета
IX. На допросе в ЦК
X. Рекогносцировка в стане бухаринцев
XI. Сталин создает «правых»
XII. Бухарин ищет «союзников»
Политические комиссары над правыми
Бухарин и Томский
XV. Нелегальный «Кабинет Сталина»
XVI. Сталин встречает Новый год
XVII. Бухарин переходит в наступление
XVIII. Сталин как «политик нового типа»
XIX. Сталина объявляют «великим»
XX. Подольское совещание
XXI. Коминтерн – сектор «Кабинета Сталина»
XXII. Капитуляция правой оппозиции
Случайности и закономерности в карьере Сталина
Мое выступление в «Правде» по национальному вопросу
Часть вторая. ТРИУМФ СТАЛИНА
I. Пропагандная лаборатория ЦК партии
II. От партии Ленина к партии Сталина
III. Группа Сырцова
IV. Группа Смирнова
V. «Национальная оппозиция» в партии
VI. Генеральная чистка 1933 года и XVII съезд
VII. Великая чистка
VIII. Ежовщина
IX. Л. Берия
X. Процесс Бухарина
XI. Итоги «Великой чистки» партии
XII. Социальное лицо партии Сталина
XIII. Сталин на войне и после нее
Часть третья. ПАДЕНИЕ СТАЛИНА
I. Подготовка новой чистки и загадка смерти Сталина
II. Хрущев против Сталина
Сталин и Макиавелли
Разоблачение исторических легенд о Сталине
V. Развенчание Сталина как классика марксизма
VI. Возврат к Сталину?
VII. «Просвещенный сталинизм»
VIII. Силуэты портретов «коллективного руководства»
Эпилог. Революция в Кремле
Часть четвертая (дополнительная)
ОТ ХРУЩЕВА К БРЕЖНЕВУ
I. Свержение Хрущева
II. Режим в движении
III. От Хрущева к Брежневу: проблемы и трудности коллективного руководства
IV. Проблемы смены и преемственности в кремлевском руководстве
V. Единство и противоречия в треугольнике диктатуры (партия, полиция, армия)

Авторханов А.
А22 Технология власти. М., СП «Слово» – Центр
«Новый мир», 1991. – 638 с., ил.
ISBN 5 – 85050 – 012 – 4
«Технология власти» – одна из наиболее известных и популярных в мире книг видного политолога русского зарубежья. Автор исследует функционирование механизмов советской партократической машины власти.
А 4702010201 – 023 Без объявл
М128(03) – 91
Абдурахман Авторханов
ТЕХНОЛОГИЯ ВЛАСТИ
Редактор С. В. Николаев
Художественный редактор В. В. Медведев
Технический редактор В. Ф. Нефедова
Корректор Е. Б. Фрунзе
Сдано в набор 21.01.91 г. Подписано в печать 18.10.91 г. Формат 84Х108’/32 – Г «Тип. Тайме». Печать офсетная. Бумага офсетная No 1. Усл. печ. л. 33,6. Усл. кр, – Уч. – изд. л. 37,39. Тираж 25 000 экз. Заказ No 2086.
СП «Слово» 121433, Б. Филевская, 37, корп. 1.
Книж наz фабрика No 1 Министерства печати и массовой информация РСФСР г. Электросталь Московской обл., ул. Тевосяна, 25.