Партократия (Авторханов)

А. Авторханов

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ПАРТОКРАТИИ
ТОМ ПЕРВЫЙ
ЦК и Ленин
ПОСЕВ
Обложка работы художника В. Шехтера
2-е издание, 1981
© 1973 Possev-Verlag, V. Gorachek К. G.,
Frankfurt/Main Printed in Germany
ВВЕДЕНИЕ
I. Что такое партократия
Уже во времена Аристотеля были известны три главных формы правления – автократия, аристо¬кратия (олигархия) и демократия.
Последующая история правовой мысли и госу¬дарственных образований на протяжении почти двух с половиной тысяч лет не внесла в эту клас¬сификацию каких-либо существенных новшеств. Только в начале нашего века, в связи с захватом государственной власти в России большевиками, появилась новая, доселе неизвестная четвертая форма правления – коммунистическая партокра¬тия, которая ныне господствует в четырнадцати странах на трех континентах, охватывая более трети населения всего земного шара. Коммунис¬тическая партократия, будучи новой уникальной формой, все же воплощает в себе и важнейшие элементы всех трех классических форм – авто¬кратии (тирания Сталина), олигархии (диктатура Политбюро) и псевдо-демократии (система Со¬ветов).
Февральская революция 1917 г. дала России демократию (народовластие, то есть власть всего народа), а совершившаяся через восемь месяцев Октябрьская революция дала России партокра¬тию (партовластие, то есть власть части народа).
Если даже согласиться с официальной доктриной, что Октябрьская революция была не монопар¬тийной революцией, а революцией целого класса – «пролетарской революцией», – то и в этом слу¬чае она остается революцией незначительной час¬ти народа, ибо индустриальный пролетариат сос¬тавлял в России к 1917 году только 2,5% от об¬щего населения Империи.
Термин «партократия», впервые использован¬ный данным автором в его последней книге, вы¬шедшей на английском языке (The Communist Party apparatus, World Publishing Company, New York, 1968), представляется автору наиболее адек¬ватным выражением сущности доктрины Ленина о диктатуре коммунистической партии. В назван¬ной книге исследуется то, как функционирует партократия; в предлагаемой же сейчас внима¬нию читателя книге рассматривается рождение партократии.
Совершим весьма краткий экскурс в историю государства и права.
С тех пор, как человек вышел из первобытного состояния и стал – по Аристотелю – «животным политическим», его мысль постоянно бьется над проблемой создания идеально организованного общежития людей, которое называется государст¬вом (в это понятие входит не только постоянная территория, оседлый народ, но и форма правле¬ния). Если взять только писаную историю за¬падной цивилизации, то мы действительно кон¬статируем, что «в начале было слово – это слово было Право!» В каких потемках и как долго
блуждала бы правовая мысль людей, если бы у колыбели нашей цивилизации не стояло древнее римское право от знаменитых «12 таблиц» (451-450 г. до Р. X.), через блистательную плеяду осно¬вателей классической римской юриспруденции к началу 2-го века (Гай Цельз, Юлиан, Африкан, Помпоний, Папаниан) и до венца всего прошед¬шего правотворчества – кодификации Юстиниа¬на (529-534 г. по Р. Х.)!
В трактатах о праве, философии права и госу¬дарстве, как древних и средневековых, так и но¬вых и новейших писателей, вопросы природы го¬сударства и формы государственного правления всегда занимали выдающееся место.
Платон и Аристотель, а затем и Цицерон объ¬яснили происхождение Государства общительной природой человека, тяготением людей друг к дру¬гу. В новое время, в связи с образованием нацио¬нальных государств, появились новые теории, ко¬торые происхождение государства объясняют, напротив, неуживчивостью человека, его стремле¬нием к абсолютной свободе, то есть к хаосу. По¬этому человека надо было приучить к относитель¬ной свободе, то есть к уважению свободы другого человека. Это может делать только определенный порядок, установленный людьми в своих взаим¬ных интересах, высшим выражением этого по¬рядка и является государство. Отсюда государ¬ство есть продукт разума человека против произ¬вола натурального состояния (Naturzustand) есте¬ственного права.
Оно есть результат договора людей. Основа¬тель «договорной теории» Гоббс доказывал, что конец «борьбе всех против всех» и положило го¬сударство, когда все отказываются от своих не¬ограниченных прав в пользу одного – верховной власти государства. Жан Жак Руссо не был согла¬сен с Гоббсом в том, что договариваясь с други¬ми, человек выходит из естественно-правового со¬стояния. Объединяясь даже с другими, человек остается свободным. «Свобода неотчуждаема», – говорил Руссо. Локк утверждал, что человек даже в естественном состоянии облекает себя целым рядом прав, связанных с понятиями свободы и собственности, но в этом состоянии нет обеспе¬чения этих прав, только договор регулирует и обеспечивает их. Все великие философы и право¬веды подчеркивают нравственные постулаты пра¬ва, в основе которых лежит забота об общем бла¬ге и справедливости. Аристотель говорит, что го¬сударство воспитывает человека в духе доброде¬тели, а Гегель вводит последний момент в разви¬тии идеи воли как раз в области нравственного усовершенствования. Только Кант, вопреки мо¬ральным основам своего «категорического импе¬ратива», не видит какой-либо роли морально-эти¬ческих побуждений в образовании государства. Автор «Критики чистого разума» считает, что высшее начало Права и Государства – чистый разум, в котором вовсе не участвует опыт, поэто¬му и «договорную теорию» он считает недоказан¬ной гипотезой. «Договорную теорию» отвергали и другие немецкие ученые, противопоставляя ей «органическую теорию» (Государство – «орга¬низм», созданный Богом).
Поскольку почти все теоретики права сходи¬лись на том, что назначение государства – осу¬ществление нравственного закона, забота об об¬щем благе» народа, появилась новая теория, со¬гласно которой – историческое назначение госу¬дарства в том, чтобы стать органом «всеобщего благополучия». Отсюда был только один шаг до самой знаменитой из всех этих теорий, ставшей сразу и действующим правом – до немецкой тео¬рии – «просвещенного абсолютизма» (XVII-XVIII вв.).
В основе данной теории лежала идея, что по¬скольку цель государства «благополучие всех», то для ее практического претворения в жизнь го¬сударству нужны неограниченные полномочия (абсолютизм).
Вот эта самая теория «просвещенного абсолю¬тизма» и явилась освящением практики полицей¬ского государства (Polizeistaat), когда государство вмешивается абсолютно во все отрасли жизни че¬ловека – общественной, хозяйственной, духовной, личной, какой угодно!
Реакцией на теорию и практику полицейского права явилась, наконец, современная западная теория о правовом государстве (Rechtsstaat) с раз¬делением властей: законодательной, исполнитель¬ной и судебной. Это правовое государство и есть тип современной западной демократии в разных видах правления (парламентское государство, президиальное государство, конституционная монархия). Уже разнообразие видов демократичес¬кого государства показывает, что демократия – не универсальный ключ и не шаблон. В соответ¬ствии со многими факторами и особенностями – историческими, национальными, геополитически¬ми – каждая страна видоизменяет и приспособ¬ляет к своим условиям нормы и институции пра¬вового демократического государства.
Однако надо заметить, что со временем и за¬падная демократия претерпела крупнейшие струк¬турные изменения. Между сувереном власти – народом – и носителем народного суверенитета – парламентом – образовалось средостение в ви¬де политических партий. «Прямая демократия», к которой призывал вернуться еще Руссо, превра¬тилась в «косвенную демократию» – от имени народа управляют партии. Всеобщее и прямое из¬бирательное право по существу превратилось так¬же в право западных партаппаратчиков назначать будущих депутатов еще задолго до того, как эти кандидаты в депутаты встанут перед своими из¬бирателями. Народ выбирает собственно не людей, а партии, исходя не из личных качеств депутата, а из предвыборной программы партии. Даже больше. Партиец, ставший депутатом, связанный фракционной дисциплиной своей партии, голо¬сует при принятии законов в парламенте не так, как он сам хочет, а так, как приказывает руко¬водство его фракции. Правда, конституция гово¬рит другое. Так, в Конституции Федеративной Республики Германии сказано: «Депутаты немец¬кого Бундестага… являются представителями всего народа, они не связаны поручениями и указа¬ниями и ответственны только перед своей со¬вестью» (ст. 38). Но депутат, который будет при¬держиваться буквы и духа данной статьи, игно¬рируя «поручения» и «указания» партии, не бу¬дет выдвинут партией на следующих выборах, а попасть в парламент вне партийных списков практически невозможно.
Исследуя влияние политических партий в сис¬теме власти в той же Федеративной Республике Германии, один немецкий профессор права за¬мечает: «Право партий назначать должностные лица является всеобщим злом федерального уп¬равления – от коммун и до самого личного ка¬бинета канцлера (Bundeskanzleramt)… Партии не терпят около себя других богов. Кто не за них, тот против них… Дистанция между политическим персоналом и «народом» стала еще большей, она сегодня, может быть, еще более значительна, чем была в Веймарской республике или даже в им¬перии Бисмарка. «Государство партий» (Parteien-staat) – основа парламентской демократии – не так уж стабилизировалась, чтобы невозможно было вновь поставить его от имени «народа» под вопрос» (Richard Loewenthal / Hans-Peter Schwarz, 25 Jahre Bundesrepublik, Seewald-Verlag, Stuttgart, сборник, статья проф. Вильгельма Генниса).
Вот в этом смысле и современная западная де¬мократия – Parteienstaat – тоже носит некото¬рые черты партократии, хотя и многопартийной.
Но несомненное преимущество демократии пе¬ред советской партократией заключается в том, что, во-первых, чтобы завоевать доверие избира¬телей, разные политические партии соревнуются между собой не только по выставлению платформ, оптимально учитывающих нужды широких на¬родных масс, но и по проведению в жизнь соот¬ветствующих реформ после прихода к власти. Во-вторых, у людей есть действительно выбор меж¬ду несколькими партийными платформами. В-тре¬тьих, партия, оказавшаяся в оппозиции, осущест¬вляет через парламент такой действенный конт¬роль деятельности правительственной партии, что обществу гарантировано соблюдение законов пра¬вящей партией. В-четвертых, как правящие, так и оппозиционные партии, как парламент, так и исполнительная власть находятся под неусыпным оком свободной печати, которая никого из пред¬ставителей власти не щадит – от министра до президента – если речь идет о злоупотреблении ими властью. В-пятых, если вас не устраивает ни¬какая из существующих партий, то вы можете создать новую партию из своих единомышленни¬ков и выступить с нею на выборах. И, наконец, в-шестых, существует независимый высший кон¬ституционный суд, который одинаково следит за соблюдением конституции страны и исполнитель¬ной властью – парламентом. Словом, в согласии с Черчиллем, можно сказать: демократия не есть идеальная форма правления, но она самая луч¬шая из всех форм, до которых человек до сих пор додумался.
Высказывания Маркса и Энгельса о государст¬ве были оригинальны, хотя и нелепы.
Кратко суть учения Маркса и Энгельса о го¬сударстве сводится к следующему: 1) государство возникло в результате разделения общества на антагонистические классы; 2) государство есть орудие диктатуры одного класса над другим; 3) в переходном периоде от капитализма к социализ¬му будет существовать временное государство «Диктатура пролетариата», понимаемая как дик¬татура большинства и как одна из форм демо¬кратии; 4) с исчезновением антагонистических классов исчезает и государство, оно просто отми¬рает за ненадобностью.
В «Анти-Дюринге» Энгельс совершенно серьез¬но доказывал, что первый акт нового пролетар¬ского государства – закон о национализации средств производства – будет, вместе с тем, и последним его актом в качестве государства. Те¬перь вместо управления людьми, говорил Энгельс, будет управление вещами. Однако, чтобы дока¬зать всю утопичность марксистской теории о го¬сударстве, нужна была победа русских марксис¬тов в России. Правда, сначала сам Ленин нахо¬дился в плену утопии Маркса и Энгельса. Только этим объясняется, что такой реальный политик, как Ленин, наивно объявлял принципами своей программы после захвата власти следующие по¬ложения: 1) в новом советском государстве будет «плата всем чиновникам при выборности и сме¬няемости всех их в любое время не выше средней платы хорошего рабочего» («Апрельские тезисы» 1917 г.); 2) Советское государство явится новым «типом государства без полиции, без постоянной армии, без привилегированного чиновничества» (резолюция Ленина на апрельской партийной кон¬ференции 1917 г.); 3) Ленин торжествующе ци¬тирует Энгельса: «Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всю¬ду государственную машину туда, где ей будет настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором» (Ленин, «Госу¬дарство и революция»).
Когда Ленин пришел к власти, он убедился в несостоятельности теории Маркса и Энгельса, равно как и в собственной наивности. То, что Ленин хотел ликвидировать – постоянную армию, тайную полицию и привилегированную бюрокра¬тию – как раз и сделалось теми тремя «китами», на которых диктатура держится вот уже 56 лет.
Банкротство как утопической теории Маркса и Энгельса об отмирании государства, так и соб¬ственной доктрины о «диктатуре пролетариата» заставило Ленина сформулировать принципиаль¬но новую теорию о природе советской власти и о ее суверене. Начиная с 1919 года, в ряде работ (ответ кадетской партии, дискуссия о профсою¬зах, дискуссия с «Рабочей оппозицией», доклады на II конгрессе Коминтерна и на X съезде партии, книга «Детская болезнь «левизны» в коммуниз¬ме»), Ленин интерпретирует «диктатуру пролета¬риата» как диктатуру одной лишь большевист¬ской партии. Многочисленны основополагающие тезисы Ленина на этот счет. Приведем только ос¬новные. В одном месте Ленин говорит: «Нельзя осуществлять диктатуру пролетариата через по¬головно организованный пролетариат… Партия, так сказать, вбирает в себя авангард пролетариа¬та, и этот авангард осуществляет диктатуру» (Ленин, т. XXV, 3-е изд., стр. 64-65). В другом месте: «Диктатуру осуществляет коммунистичес¬кая партия большевиков» (Ленин, т. XXV, стр. 193); в третьем месте: «Когда нас упрекают в диктатуре одной партии, мы говорим: «Да, дик¬татура одной партии! Мы на ней стоим, и с этой почвы сойти не можем»» (Ленин, т. XXIV, стр. 423); в четвертом месте: «Мы должны знать и помнить, что вся юридическая и фактическая конституция советской республики строится на том, что партия все исправляет, назначает и стро¬ит по одному принципу» (Ленин, т. 31, 4-е изд. стр. 342).
Однако «диктатура партии» – такая же аб¬стракция, как и «диктатура пролетариата». По¬этому важно знать адрес того «авангарда в аван¬гарде», который непосредственно осуществляет «диктатуру партии». Ленин дает нам и этот адрес, когда пишет: «Партией руководит… ЦК из 19 человек, причем текущую работу в Москве при¬ходится вести еще узким коллегиям… Оргбюро (теперь Секретариат – А. А.) и Политбюро… Вы¬ходит, следовательно, самая настоящая «олигар¬хия» (если эти кавычки действительно ленинские, то они, разумеется, лишни. – А. А.)… Ни один важный политический вопрос не решается ни од¬ним государственным учреждением в нашей рес¬публике без руководящих указаний ЦК партии…
Таков общий механизм пролетарской государст¬венной власти, рассматриваемый «сверху» с точ¬ки зрения практики осуществления диктатуры… Вырастал этот механизм из маленьких, нелегаль¬ных, подпольных кружков в течение 25 лет» (Ле¬нин, т. XXV, стр. 193-194).
Вот эта абсолютная диктатура с узким олигар¬хическим руководством на вершине, с закрытым иерархическим партаппаратом по вертикали и многомиллионной базой партийных приживаль¬щиков в основании пирамиды власти – есть яв¬ление уникальное не только по своей классичес¬кой организации, но и по широте и глубине ох¬вата ее влиянием, контролем, руководством всего народа в целом, каждого индивидуума в отдель¬ности. Эти особенности и делают большевистское «государство нового типа» беспрецедентной в ис¬тории тоталитарной партократией.
Попробуем определить характерные черты, от¬личающие партократию как от известных до сих пор форм автократии, так и от так называемых «тоталитарных государств». Подведение комму¬нистической, национал-социалистической и фа¬шистской систем под одну общую рубрику, к од¬ной общей тоталитарной форме правления яв¬ляется вопиющим недоразумением. Тут соблазни¬тельная мысль обобщения однотипных явлений заслонила собой не только сущность каждой из этих систем, но и гигантскую разницу между ни¬ми. Такой подход упускает из виду еще другое важное обстоятельство – фашизм, как и нацио¬нал-социализм, явились, во-первых, реакцией на коммунистическую акцию, во-вторых, подража¬нием большевизму, принявшим в свой боевой ар¬сенал оружие и приемы борьбы своего противни¬ка. Однако эта имитация была и осталась весь¬ма несовершенной подделкой под феноменальный оригинал. Постараемся проиллюстрировать ска¬занное некоторым сравнительным анализом ве¬дущих элементов национал-социализма и комму¬низма. Начнем с определения «тоталитаризма». Что такое вообще тоталитаризм?
Вот советское определение:
«Тоталитарное государство – разновидность буржуазного государства с открытой террористи¬ческой диктатурой наиболее реакционных импе¬риалистических элементов. Тоталитарными госу¬дарствами были гитлеровская Германия и фа¬шистская Италия*).
Вот английское определение:
«Тоталитарное государство, выражение, исполь¬зуемое по отношению к нацистскому правитель¬ству в Германии, к фашистскому в Италии и к коммунистическому в России, в которых сущест¬вует полная централизация контроля. В тотали¬тарных государствах политические партии унич¬тожены или «координированы» в составе одной партии и конфликт между классами скрывается подчеркиванием органического единства в госу¬дарстве» (Encyclopedia Britanica, vol. 22, p. 313, 1947).

*) БСЭ, т. 43, стр. 67, 2-ое издание.

Вот немецкое определение:
«Тоталитаризм представляет крайнюю форму возвышения тенденции к централизации, унифи¬кации и одностороннему регламентированию всей политической, общественной и духовной жизни» (Das Fischer Lexikon, «Staat und Politik», S. 294).
К тоталитарным государствам Фишер-лексикон также относит национал-социалистическую Гер¬манию, фашистскую Италию и СССР.
Таким образом, получается, что цитированные советские и западные источники единодушны в признании национал-социалистического и фа¬шистского государства тоталитарным государст¬вом. Они согласны между собой и в том, что главным содержанием тоталитарной системы яв¬ляется ее диктаторская, террористическая, анти¬человеческая сущность. Но на этом и кончается совпадение взглядов между ними. СССР не при¬знает себя тоталитарным государством, а само тоталитарное государство считает лишь «разно¬видностью» современного «буржуазного», то есть западного правового государства (смотрите выше советское определение). Наоборот, западные тео¬ретики находят много общих черт между комму¬низмом и национал-социализмом (фашизмом), в силу чего они являются, в правовом отношении, полицейскими тоталитарными государствами.
Надо заметить, что в основу определения то¬талитаризма в западной литературе легла не толь¬ко практика правления тоталитарных государств, но и доктрина, даже терминология основоположника фашизма Муссолини. Больше того. То, что у Муссолини было лишь целью, идеалом, иссле¬дователи признали фактом, то есть долженствую¬щее быть было признано существующим. Отсюда и произошло смешение коммунистической дейст¬вительности с фашистской мечтой. Это лучше всего видно, если мы обратимся к самой доктри¬не фашизма по данному вопросу. Так, в статье «Доктрина фашизма»*) Муссолини говорит, что для этой доктрины «все – в государстве, ничто человеческое и духовное не существует вне госу¬дарства… В этом смысле государство тоталитар¬но и фашистское господство синтезирует и объе¬диняет все ценности, истолковывает, развивает и воплощает всю жизнь народа. Вне государства нет ни индивидов, ни групп…
Фашизм хочет изменить не формы человечес¬кой жизни, а ее содержание, человека, его харак¬тер, верование».
Легко заметить, что Муссолини противопос¬тавляет государство народу, ставит государство над народом, он как бы перефразирует и перево¬рачивает известную формулу Линкольна**), чтобы выдвинуть диаметрально противоположную идею «народ от государства, для государства и через государство». Примат государства над правом

*) «Итальянская энциклопедия», т. 14, цитиру¬ем в переводе М. Вишняка, «Социалистический вестник», № 9, 1956 г., сентябрь, стр. 169.
**) «Government of the people, for the people and by the people».

(«Этатическая теория») признавался абсолютным постулатом, тогда как правовое государство (при¬мат права над государством) считалось продук¬том слабости и разложения демократии. Но такое всемогущее и вездесущее государство было скорее идеалом, чем действительностью как раз в самой верующей католической, все еще тогда официаль¬но монархической Италии. Гитлер преуспел в этом направлении больше, чем Муссолини, но и он был далек от достижения идеала как раз в двух важнейших областях – в духовной жизни и в создании тоталитарной, то есть национализи¬рованной экономической системы. То, в чем пре¬успели и Гитлер (в большей степени), и Муссоли¬ни (в меньшей степени) – это установление мо¬нопартийной диктатуры над органами государ¬ственного управления, но без уничтожения ста¬рой государственной машины. Со временем эта монопартийная диктатура установила свой то¬тальный контроль над обществом, но тотальным был лишь контроль, а не руководство. Тотально¬го руководства добились только коммунисты.
Суммируя западные определения тоталитариз¬ма, можно сказать, что в его состав входят, по крайней мере, следующие элементы:
1) тотальный государственный контроль над об¬ществом;
2) система полицейского террористического кон¬троля над гражданами;
3) единственная правящая партия;
4) унификация и регламентация политической, общественной и духовной жизни;
5) ставка на обновление общества;
6) ставка на свою расу (расовая теория и прак¬тика нацистов, геноцид большевиками кав¬казских народов, крымских татар, немцев Поволжья и калмыков во время войны, док¬трина «советского патриотизма», расовые факторы в споре между Москвой и Пеки¬ном, советский антисемитизм под маской антисионизма).
Коммунистическому режиму принадлежит ори¬гинальное право на все эти элементы, кроме пос¬леднего («нацизм» Сталин заимствовал у Гитле¬ра). Однако сами по себе они не делают еще то¬талитарную форму правления исключительной – ибо в той или иной степени такие черты носят или носили все известные нам из истории авто¬кратические или тиранические режимы. То, что коммунистическую власть делает особой, новой формой (или типом) правления – партократией, – заложено в самом источнике и природе этой влас¬ти: в воле одной партии. Отсюда – органы пар¬тии делаются законодательными и распоряди¬тельными органами над государством. Сама воля партии, «воля к власти» и власть воли почти по кантовскому «категорическому императиву» (но без его моральной субстанции!), объявляется аб¬солютным законом государства и закономернос¬тью общественного развития.
Если бы мы хотели продемонстрировать разницу между ленинской партократией, демо¬кратическим правлением и фашистской системой, то можно было бы сказать, что если для Лин¬кольна «правительство народа существует через народ и для народа», если для Муссолини народ от государства существует «через государство и для государства», то для Ленина и правительство, и народ, и государство существуют через партию, от имени партии и для партии. Отсюда везде и во всем – «культ партии» (Ленин: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи»).
Сама эта партия не есть обычная партия. Она – «партия нового типа», по справедливому опре¬делению самих коммунистов. Новизна её заклю¬чается опять-таки в уникальности её историчес¬кой миссии как заменителя государства и госап¬парата, так и в своеобразности её внутренней структуры. С одной стороны, она – закрытая иерархическая организация с кадровым аппара¬том, с другой стороны, она – открытая массовая партия с многомиллионным членским составом. Поэтому элита партии, актив как бы представля¬ет собой «партию в партии».
Коммунистическая партия не просто единствен¬ная правящая государственная партия, она даже не государство в государстве, она «и само государ¬ство, но «государство нового типа», по учению тех же коммунистов. Новизна его заключается в том, что иерархия официальных государственных законодательных органов является лишь испол¬нительно-административным аппаратом по про¬ведению в жизнь решений и указаний параллельной иерархии формально исполнительных пар¬тийных органов. Современное коммунистическое государство может существовать без его офи¬циального государственного аппарата, но оно не может существовать без партийного аппарата. От¬ношения между партаппаратом и госаппаратом являются отношениями не координации, а субор¬динации, этим самым устранён дуализм в прав¬лении. Гитлер и Муссолини не разбивали старой государственной машины Германии и Италии, а заполняли её своими кадрами. Ленин разбил ста¬рую государственную машину России, чтобы за¬менить её новой партийной машиной. Вот этой машиной и явилась система партократии.
Параллельное существование заново созданной формальной государственной машины в лице Со¬ветов служило технически – для помощи партап¬парату по управлению государством, политичес¬ки – для целей создания «народного» фасада партократическому режиму.
Полицейский характер западных тоталитарных режимов сводится, главным образом, к установ¬лению общего политического сыска при ликвида¬ции всех гражданских свобод, к надгосударственной роли политической полиции и к праву произ¬вола её карательных органов против инакомысля¬щих граждан страны. Словом, политическая по¬лиция, как аппарат разведки и контрразведки, су¬да и экзекуции, была обособлена от государства и существовала как самодовлеющая сила. Наобо¬рот, в партократическом государстве вся маши¬на, каждый её винтик, все её «приводы», её идеология и технология власти органически пропита¬ны всеобнимающим и вездесущим духом чекизма. Поэтому здесь политическая полиция является лишь функциональной величиной, исполняющей профессионально-административные функции од¬ного из винтиков партократической машины. Да, западные тоталитарные режимы унифицировали, регламентировали и контролировали политичес¬кую, общественную и духовную жизнь. Но в партократическом государстве никакая жизнь не су¬ществует не только вне контроля и регламента¬ции, но и вне руководства. То, что у западных то¬талитаристов было идеалом тотального контроля, у коммунистов было и есть факт тотального ру¬ководства. Даже исходные позиции у них разные – западные тоталитаристы сохранили, как указы¬валось, старую государственную машину, соответ¬ственно фашизировав её, коммунисты её уничто¬жили и создали свою собственную надгосударственную партийную машину; западные тоталита¬ристы сохранили имущие старые классы, а ком¬мунисты их целиком уничтожили, не только эко¬номически, но и физически; западные тоталита¬ристы запретили политические партии и распус¬тили их, коммунисты их ликвидировали не толь¬ко политически, но и физически.
Однако главной отличительной чертой комму¬низма от западного тоталитаризма явилась, ко¬нечно, коренная социальная революция – уничто¬жение старого общества с его экономической структурой и экономическими принципами и соз¬дание нового социального общежития на основе новой экономики, новых господствующих клас¬сов и новых экономических принципов. Эта со¬циальная революция, начатая еще Лениным, прер¬ванная вынужденым НЭПом, продолженная Ста¬линым в конце двадцатых годов, сделала комму¬нистическую партию монопольным хозяином всей русской национальной экономики. Национализа¬ция промышленности и земли, национализация рабочего и крестьянского труда как следствие на¬ционализации экономики, монополия внешней и внутренней торговли, национализация средств коммуникации, национализация духовной жизни и её институтов, – всё это было тоже национа¬лизацией «нового типа». Ее новизна заключалась в том, что была легализована беспрецедентная в истории партийная монополия на владение на¬родным хозяйством, при которой не народ, не го¬сударство вообще, а маленькая часть народа, то есть партия монопольно планирует, контролирует, управляет и распределяет богатство страны. Из этого вытекали исключительно важные послед¬ствия.
Положив в основу своей экономической поли¬тики марксово «бытие определяет сознание», ле¬нинское – «политика есть концентрированная экономика» и сталинское – «каковы условия ма¬териальной жизни общества, таковы его идеи», – коммунисты приступили к своему эксперименту всемирно-исторического значения. Главная цель эксперимента – переделка социальной, духовной и нравственной природы человека. Партийная мо¬нополия на богатства страны самой партией рассматривается не как самоцель, не как источник благополучия и обогащения отдельных членов партии, а как инструмент, как фабрика добро¬вольной или принудительной переделки старых и создания новых коммунистических людей. Прин¬цип распределения материальных благ советского общества, который гласит, что каждый член об¬щества награждается по труду, затраченному им на пользу общества, на практике применяется так, чтобы способствовать успеху нового экспе¬римента. При прочих равных условиях компенса¬ция труда и ваше место в социальной иерархии общества зависят от вашего отношения к комму¬нистической идеологии и от эффективности ва¬ших личных усилий в деле её претворения в жизнь.
Главный марксистский тезис – «базис» опре¬деляет «надстройку», экономика определяет по¬литику, «способ производства материальной жиз¬ни обуславливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще»*), кладётся в основу не только техники властвования, но и в основу коммунистической доктрины о создании нового, коммунистического человека. Однако эта доктрина опирается не только на партийную мо¬нополию экономики, но и на партийную монопо¬лию политики. Ленин даже подчёркивает, в отли¬чие от Маркса, примат политики над экономикой, утверждая, что политика не может не иметь пер-

*) Маркс, «К практике политической экономи¬ки», М., 1949, стр. 7.

венства над экономикой.*) Это значит, примени¬тельно к доктрине создания «нового человека», что в то время, когда экономика в руках партии является более или менее пассивным фактором косвенного воздействия, то политика, то есть власть, является активным фактором прямого воздействия. Поэтому вполне прав советский юрист, который пишет по данному вопросу, что в советском обществе партийное право (полити¬ка) «обладает такой огромной силой воздействия на жизнь, на процесс общественного развития, на отношения людей, какой не могло быть во всей предыдущей истории»**) и что «государство при социализме не ограничивается внешним, фор¬мальным регулированием, оно непосредственно организует хозяйственную и культурную жизнь общества, вникает в самое существо жизни, в её глубинные процессы»***).
Вот в результате такой роли политических уч¬реждений партии и её подсобных государствен¬ных органов режим партократии добился того, что он не просто контролирует, хотя бы тотально, по¬литическую, общественную и духовную жизнь, как это делали западные тоталитарные режимы. Он идёт дальше – он непосредственно управляет политикой, экономикой, культурой, мыслью, вку¬сом и чувствами людей. Здесь нет возможности

*) Ленин, т. 32, стр. 62, 4 издание.
**) М. А. Аржанов «Государство и право в их соотношении», М., 1960, стр. 12.
***) Там же, стр. 14.

рассмотреть интересную проблему – насколько органически и глубоко новый режим владеет сво¬им народом в плане психологическом, но в плане организационном можно сказать, что он владеет им только при помощи гигантской машины физи¬ческого и духовного террора. В этом-то и тайна крепости и долголетия партократии.
Мы сказали, что режим управляет не только политикой и экономикой, но управляет также мыслью и чувствами советских людей. Это вовсе не означает, что коммунисты духовно овладели народом. Они владеют аппаратом духовного уп¬равления народом, более того – они создали ком¬мунистическую элиту духовной жизни, создали коммунистические произведения, но не создали ни новой культуры, ни новых духовных ценнос¬тей. Много говорят о прогрессе советской науки и техники. И это верно. Точные науки сделали в СССР большие успехи, а вот гуманитарные нау¬ки, все без исключения, застряли на уровне 1917 года. Почему же не развивались общественные, гуманитарные науки, тогда как точные науки сделали столь видные успехи?
Ответ очень простой: математики и физики, химики и астрономы пользовались свободой науч¬ных исследований в интересах советской военной машины (ядерная физика, электроника, ракетная техника и т. п.), тогда как ученые гуманитарных наук могли писать только такие исследования, которые были в интересах укрепления советской партийной машины. Для общественных наук был и остается обязательным ведущий ленинский принцип: «партийность науки». Это означает, что в СССР может быть издано только такое произ¬ведение из области общественных наук, которое не только написано методом исторического ма¬териализма, но и поставлено на службу генераль¬ной линии партии на сегодняшний день.
Это означает далее, что в СССР может быть издано только такое произведение из обществен¬ных наук, выводы которого предрешены в пользу коммунизма еще до того, как само произведение написано. Вместо кропотливого анализа – готовая марксистская схема, вместо научной рабочей ги¬потезы – дежурная истина из Маркса, Энгельса, Ленина, вместо открытия новых философских, социологических или экономических систем и концепций – декларация о незыблемости старой, давно уже обветшалой марксистской догмы. По¬этому вполне естественно, что в СССР общест¬венные науки в основном существуют лишь по названию. Поскольку марксизм-ленинизм пред¬ставляет собой «вершину всех наук», а критичес¬кий подход к нему считается государственным преступлением, то исследователи нашего атомно¬го, электронного и космического века заняты пропагандой и популяризацией того, что Маркс и Ленин писали еще при «керосиновой лампе».
Партия не только осуществляет тотальный кон¬троль над духовной жизнью, не только руково¬дит ею, но она определяет как тематику, так и метод духовного творчества, называемый мето¬дом «социалистического реализма». Сущность этого метода сводится к тому, что прошлое, настоящее и будущее рассматриваются глазами и слышатся ушами коммунистических мракобесов во имя партии и её текущей политики.
Роман или опера, полотно или скульптура, ки¬нокартина или цирк должны каждое своими спе¬цифическими средствами и «художественными» образами пропагандировать мудрость партии и величие коммунизма. Произведения вне этой за¬данной линии партии не увидят света, а если уви¬дят, то будут объявлены «формалистскими» и «декадентскими» и изъяты из обращения, иногда даже вместе с их авторами.
Таким образом, контроль западного тоталита¬ризма над обществом являлся тотальным лишь в области политической и условно тотальным – в духовной жизни, тогда как советская система властвования – партократия – осуществляет не только абсолютный тотальный контроль, но и аб¬солютное тотальное руководство во всех областях политической, экономической и духовной жизни и деятельности советского человека. Коммунис¬тическая деятельность превзошла мечты Муссоли¬ни о тотальности государственного покорения че¬ловека, с той лишь разницей, что и само совет¬ское государство оказалось тотально покорённым партией. Лидеры большевизма имели все основа¬ния, противопоставляя свою власть не только другим тоталитарным системам, но и системам демократическим, заявлять: «В мире нет и не бы¬вало такой могучей власти, как наша, Советская власть, в мире нет и не бывало такой могучей партии, как наша коммунистическая партия»,*) коммунистическая власть – «гигантская маши¬на, которой еще не видело человечество ни в какой эпохе своего существования» **).
Уникальность этой машины не позволяет ста¬вить ее в один ряд с её слабыми и далеко не пол¬ными копиями. Таким образом, партократия есть иерархическая система абсолютной политической, экономической и идеологической власти и власт¬вования «партии в партии» – аппарата КПСС, при которой законодательная, судебно-контрольная, распорядительно-собственническая функции слиты воедино и сосредоточены в центральном аппарате партии, а органы управления и распре¬деления дуалистичны: руководящие органы на¬ходятся в иерархии партаппарата, исполнитель¬ные органы – в иерархии государственного аппа¬рата. Для тех и других органов Конституция СССР имеет формальную, а меняющаяся воля аппарата абсолютную силу.
Даже сама «конституция партии» – устав пар¬тии – тоже имеет для них лишь формальное зна¬чение. Режим такой тирании, как партократия, не может опираться на какие-либо писаные за¬коны. Еще Ленин писал о большевистской дикта¬туре: «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесняемую, непосредственно на насилие опираю-

*) Сталин, т. 13, стр. 231.
**) Н. Бухарин, «Известия», 30. 3. 1934 года.

щуюся власть» Ленин, т. XXV, стр. 441). Это не значит, конечно, что в управлениях партократии господствует импровизация. Наоборот, существу¬ет целая система неписаных норм и законов, ко¬торые точно, в деталях, определяют функции каждого винтика и привода исполинской партократической машины. Эти нормы и законы непи¬саного «партаппаратного права» (в отличие от пи¬саного «уставного права»), не меняясь в субстан¬ции, варьируются в зависимости от возглавления режима – если во главе партократии стоит оли¬гархическая диктатура (Ленин), то партаппарат делит законодательную власть с партией через ее съезды, если же во главе партократии стоит еди¬ноличный диктатор (Сталин), то не только пар¬тия, но и сам ЦК вместе с Политбюро и Секрета¬риатом пользуются лишь прерогативами совеща¬тельных коллегий и осуществляют исполнитель¬ную власть при единоличном диктаторе.
Советская форма правления – партократия – явилась и осталась неизменной партийно-госу¬дарственной моделью для всех вновь образовав¬шихся коммунистических режимов в Европе, Азии и Америке (Куба). Действительные или мнимые разногласия между СССР, Китаем, Албанией, Югославией, Румынией, Кубой касались всего че¬го угодно, но только не одного: партократической сущности этих режимов (исключением явилась Чехословакия Дубчека). «Ревизионисты» и «орто¬доксы» спорили и спорят не о пересмотре систе¬мы партократии, хотя она и советского происхождения, а о гегемонии, с одной стороны, и о «партократическом суверенитете» – с другой.
II. Цели и источники данного исследования
История происхождения партократии есть исто¬рия ленинского ЦК.
За последнее десятилетие в СССР издано «Пол¬ное собрание сочинений» Ленина, переизданы ста¬рые протоколы съездов партии, опубликован еще ряд ценных архивных материалов из истории пар¬тии и революций, которые дают возможность правильно осветить и по-новому оценить внутрен¬ние конфликты в ЦК и позицию Ленина. Надо заметить, что советские историки из своих же собственных архивных публикаций не делают тех выводов, которые из них совершенно ясно выте¬кают, или, наоборот, часто делают такие выводы, которые находятся в очевидном противоречии к ним. «Ленин никогда не ошибается, ЦК всегда и во всем следует Ленину, кроме нескольких про¬фессиональных предателей», – такова примитив¬ная официальная концепция партийной историо¬графии. Однако объективный анализ самих же советских документов показывает, что история большевизма – это перманентная борьба между ЦК и Лениным за гегемонию в партии.
Не умаление значения и места Ленина в его собственной партии, а восстановление историчес¬кой правды как о его действительной роли, так и о природе внутренних конфликтов в ЦК, – такова одна моя цель.

До самой Октябрьской революции Ленин воз¬главлял крайне левое крыло большевизма (правда, бывали исключения), а после прихода к власти он возглавил его крайне правое крыло. В револю¬ции Ленин боролся с людьми, которых он презри¬тельно называл «старыми большевиками», подчер¬кивая этим их консерватизм, а будучи у власти Ленин борется с «левым ребячеством», с теми, кто заболел «детской болезнью левизны в комму¬низме». Даже духовный и физический наследник Ленина – Сталин продолжал ту же право-боль¬шевистскую ленинскую линию, пока боролся с «левой оппозицией» Троцкого и «новой оппози¬цией» Зиновьева и Каменева в союзе с правой группой Бухарина.
Из всех конфликтов с ЦК Ленин, в конечном счете, выходил победителем, ибо он был не про¬сто большевиком, а необыкновенным большеви¬ком, который в одной руке держал Маркса, в другой – Ницше, а в голове – Макиавелли.
Однако сама ленинская партия и ее ЦК нена¬долго пережили своего основателя. Прикованный больше года тяжкой болезнью к постели, но про¬должая живо интересоваться состоянием и бу¬дущей судьбой партии, Ленин был свидетелем начала ожесточенной борьбы своих учеников и соратников за его политическое наследство – за власть. Каким-то безошибочным внутренним чуть¬ём проницательного политика он пророчески пре¬дугадал в этой борьбе и будущего могильщика своей партии – Сталина. Отсюда «Завещание» – письмо Ленина к XII съезду (1923) о снятии Сталина с поста «генеска» и личное письмо к самому Сталину о разрыве отношений с ним. Однако «гвардия Ленина» на свою же голову предпочла умирающему учителю здравствующего «генеска». Постараться раскрыть внутреннюю механику дра¬матических перипетий междоусобной борьбы диадохов за трон Ленина, – такова вторая моя цель. История не знает ни одной другой революцион¬ной партии, которая прямо-таки по собственному «расписанию» («Что делать?», «Апрельские тези¬сы», «Марксизм и восстание» Ленина) и с таким блистательным триумфом достигла бы своей стратегической цели – захвата власти, – как большевистская партия, но она не знает также и другой политической партии, которая, утвердив¬шись у власти, так беззаботно и трагически кон¬чила бы свою жизнь, как большевистская партия. Родил ее Ленин, убил Сталин, но убил при помощи оружия, унаследованного у Ленина. Как тактик и стратег революции Сталин не идет ни в какое сравнение не только с Лениным, но и с Троцким, однако как мастер власти он превосходит их обо¬их вместе взятых. Разгадку изумительных успехов Сталина на путях к его личной диктатуре я нахо¬жу, кроме всего прочего, в том, что он хирургиче¬скими инструментами ленинизма владел лучше, чем их изобретатель. К ленинскому арсеналу ору¬жия Сталин не добавил ни одного нового, но в усовершенствовании и использовании ленинских оружий он открыл новую эпоху в истории боль¬шевизма тем, что в «технологию власти» больше¬виков ввел действительно новый компонент: криминальный метод восхождения к личной власти и криминальный режим управления ею. Ленинская диктатура партийной олигархии, контролируемой Центральным Комитетом как высшей инстанцией, стоявшей и над Лениным, сменилась сталинской тиранией, контролирующей и управляющей самим ЦК. Это произошло через политическое убийство ленинского ЦК и за относительно короткий исто¬рический срок после смерти Ленина – за пять лет (1924-1929). Собственно, его даже нельзя назвать убийством, это скорее было самоубийство, и то не сразу, а по частям, не Сталиным, а этими частями друг друга, пока от ленинского ЦК не остались «рожки да ножки», но, увы, эти «рожки да нож¬ки» – был сам Сталин. Но управлял «самоубий¬цами» Сталин, в чем они не давали себе отчёта. Воздавая дань историческим фактам, надо при¬знать, что в «гибридизации» уголовного искусства с политикой Сталин достиг как раз в этот период таких выдающихся успехов, которые делали его претензии на ленинское наследство вполне есте¬ственными, тем более, что к этому наследству он шел под ортодоксальным ленинским знаменем. Конечно, психологически Ленин – потомствен¬ный русский дворянин и дитя западной политиче¬ской культуры – был сделан из другого материа¬ла, чем Сталин – сын опустившегося сапожника и дитя азиатчины, – но тот же Ленин преступле¬ния, на которые он не был лично способен, всегда перепоручал Сталину как до революции – на Кав¬казе («эксы»), так и в гражданской войне (руководство групповыми убийствами, например, в Царицыне в 1918 г.).
Ленин, хотя и отрицал в политической борьбе всякую общечеловеческую «внеклассовую» мо¬раль, но в силу своего происхождения («бытие определяет сознание»!) лично не был свободен от значительного груза «буржуазно-дворянских пред¬рассудков», таких, как понятия личной чести, долга и лояльности иногда даже по отношению к своим политическим врагам (Мартов, Плеханов, князь Кропоткин). У Сталина же коварная амо¬ральность в политике была абсолютна по отноше¬нию ко всем, начиная от соратников по партии и кончая его собственными учениками. Ленин, ко¬торый восхищался аморальностью Сталина, пока Сталин расстреливал «врагов народа» на фронтах гражданской войны, начал призадумываться над его действиями, когда Сталин начал применять ленинскую «классовую мораль» во внутрипартий¬ных делах. Ленин, по словам его жены Крупской, сказал однажды: Сталин «лишен самой элемен¬тарной, самой простой человеческой честности» (L. Trotsky, Stalin, p. 375), и он не только сказал, но и сделал отсюда свои выводы («Завещание», статья «Об автономизации», письмо Ленина Ста¬лину в марте 1923 г. о разрыве личных отноше¬ний).
Вот это абсолютная бесчестность Сталина и обусловила его победу над Лениным, пользуясь его же «моральным кодексом» (невыполнение ле¬нинским ЦК воли своего учителя о снятии Стали¬на как «нелояльного» с поста «генсека»), и над его честными соперниками в борьбе за трон Ле¬нина. Если бы даже в распоряжении историка больше не было ничего, достаточно одних офи¬циальных документов XX и XXII съездов КПСС, чтобы сказать, что Сталин был гениальный уго¬ловник от политики, государственные преступле¬ния которого узаконивало само государство. Из амальгамы уголовщины с политикой и родился уникум: сталинизм.
Самый фундаментальный вывод, к которому я пришел после долголетнего изучения истории, идеологии и организации большевизма, сводится к следующему: старый, деспотический, но полити¬ческий большевизм умер вместе с Лениным. Со Сталиным начинается эра нового, тиранического, но уголовного большевизма.
Попытаться показать духовные истоки, истори¬ческое становление и правомерность торжества сталинского уголовного большевизма в СССР, – такова моя третья цель. Как бы партийные исто¬рики и теоретики ни изощрялись в своих усилиях доказать, что Сталин и сталинская инквизиция не выросли из самой монопартийной системы и что практика «культа личности» Сталина, якобы, ре¬зультат «извращения» «ленинских норм», внима¬тельное изучение теории ленинизма и практики Сталина привело данного автора к заключению: истоки сталинизма надо искать, во-первых, в то¬талитарной «философии власти» Ленина в виде его учения о «диктатуре пролетариата», как «но¬вом типе» государства; во-вторых, в тиранической системе организации этой диктатуры, которую, по Ленину, может осуществлять непосредственно не сам «пролетариат», а только его «авангард» – ап¬парат ЦК большевиков (система, которую я наз¬вал в другой книге «партократией»); в-третьих, в криминальном происхождении сталинского крыла большевизма (знаменитая кавказская «боевая дружина» «эксов» – террористов для убийства «врагов» и ограбления банков, магазинов, почт во главе с Коба-Сталиным и Камо-Тер-Петросяном в 1905-1912 гг.); и, наконец, в-четвертых, в крими¬нальном образе мышления самого Сталина. Ленин учил и Сталин хорошо усвоил следующий ведущий принцип ленинской «философии власти» приме¬нительно к коммунистической диктатуре:«Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими за¬конами, никакими абсолютно правилами, не сте¬сненную, непосредственно на насилие опираю¬щуюся власть» (Ленин, т. XXV, стр. 441, третье изд.).Даже диктатуру одного человека, одного «вож¬дя» подсказал Сталину Ленин. Когда немецкие левые коммунисты начали критиковать свое офи¬циальное партийное руководство за то, что оно вместо «диктатуры масс» мечтает установить «диктатуру вождей», Ленин ответил: «Договорить¬ся… до противоположения вообще диктатуры масс диктатуре вождей есть смехотворная нелепость и глупость» (там же, стр. 189). Оба эти принципа Ленина Сталин положил в основу своей интерпре¬тации ленинизма еще в 1924 году (см. «Вопросы ленинизма», стр. 116, 128). Очень характерно, что третий ведущий принцип ленинизма, сформули¬рованный Лениным в 1920 году, Сталин обходил во всех своих писаниях полным молчанием, чтобы не выдать своего сокровенного замысла. Вот, что гласит этот принцип:
«Советский социалистический централизм еди¬ноличию и диктатуре нисколько не противоречит, что волю класса иногда осуществляет диктатор, который иногда один более сделает и часто более необходим» (Ленин, там же, стр. 119, курсив мой. – А. А.).
Через того же Ленина Сталин заимствовал идею Маркса о разгроме старой государственной маши¬ны и применил ее как раз к ленинской партийно-государственной машине – к разгрому ленинского ЦК. Сталин правильно рассчитал, что путь к ука¬занному Лениным единоличному правлению, к диктатуре одного вождя, лежит через ликвидацию думающей идейной части партии и физическое уничтожение всех остальных большевистских вож¬дей.
В деле осуществления этой цели исключитель¬ную роль в руках Сталина сыграла резолюция Ле¬нина на X съезде о введении в партии «осадного положения», названного «Единством партии». Но и здесь Сталин, выступая за точное выполнение «ленинских норм», запрещающих инакомыслие в партии, все же превзошел учителя по методам действия и масштабу произвола. Сталин нашел, что имитаторы большевизма – немецкие нацио¬нал-социалисты и итальянские фашисты куда бо¬лее логичны, чем Ленин, когда они массовый террор делают основой правления не только над народом, но и над собственной партией. Инако¬мыслие надо было предупредить еще до того, как оно оформилось или даже выявилось. Отсюда концепция Сталина о росте армии потенциальных «врагов народа» при «победоносном» восхожде¬нии к коммунизму, отсюда же и его превентив¬ный террор против этих потенциальных «врагов народа».
Вот здесь-то Гитлер подал Сталину предметный урок и подсказал неоценимую идею убийством не только оппозиционных деятелей (ген. Шлейхер), но и своих близких соратников во главе с Ремом за «заговор», который, разумеется, никогда и ни¬кем не был задуман. Через пять месяцев убийст¬вом своего близкого друга и старого большевика Кирова Сталин приступил к организации целой серии «заговоров» старых большевиков и полко¬водцев гражданской войны для их физического уничтожения. Но Сталин и здесь превзошел Гит¬лера тем, что сумел заставить свои жертвы клеве¬тать на самих себя, сознаваться в организации ими мнимых заговоров, убийств, в шпионаже, вредительстве, саботаже, с такими фантастичес¬кими подробностями, – что должно было оправ¬дать в глазах внешнего мира расправу Сталина с партией Ленина как партией заговорщиков, убийц и шпионов.
Таким образом, к концу тридцатых годов ста¬линский большевизм, немецкий нацизм и италь¬янский фашизм настолько сблизились между собой по идеологии (антикапитализм, антидемократизм, «национал-социализм» и «социализм в одной стране», великодержавный шовинизм, ате¬изм, культ «вождя», «фюрера» и «дуче») и по ме¬тодам управления (тоталитарно-полицейская дик¬татура при перманентном физическом терроре), что дало полное право главарям фашизма и ком¬мунизма объявить идентичность своего мировоз¬зрения в борьбе с демократическим Западом и прекратить всякую идеологическую борьбу между собою.
Логическим концом этого исторического про¬цесса перерождения большевизма в фашизм и было заключение пакта между Сталиным и Гит¬лером в августе 1939 года. Это вовсе не было слу¬чайностью, когда министр иностранных дел Гитлера Риббентроп, после банкета, который устроило для него Политбюро во главе со Стали¬ным и Молотовым, заявил, по словам итальянско¬го министра иностранных дел Чиано, что во время этого банкета он «чувствовал себя в Кремле, слов¬но среди старых партийных товарищей» (A. Rossi, Russian-German Alliance 1939-1941, Beacon Press, Boston, 1957, p. 71). Риббентроп торжествующе доложил Гитлеру на второй день после этого бан¬кета, что Сталин произнес тост, который даже не был предусмотрен протоколом. Сталин сказал: «Я знаю, как крепко германский народ любит своего вождя! Поэтому мне хочется выпить за его здо¬ровье» („Nazi-Soviet Relations 1939-1941, Docu¬ments from the Archives of the German Foreign Office», pp. 6-7). Это не был обычный дип¬ломатический тост вежливости главы правительства за главу другого правительства, ибо Сталин тогда не возглавлял советское правительство. Это был тост «вождя народов СССР» за «вождя гер¬манского народа», тост главы советского фашиз¬ма за главу немецкого фашизма.
Взаимная амнистия двух типов фашизма зашла так далеко, что Сталин вложил в уста своего вер¬ного робота, председателя Совета министров СССР Молотова следующие воистину «исторические» слова:
«Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признать или отрицать… Но любой человек поймет, что идеоло¬гию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной, поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести войну, как войну на уничто¬жение гитлеризма» («Правда», 1 ноября 1939 г.).
После всего этого мы вполне можем поверить такому эксперту фашизма, как Муссолини, кото¬рый в октябре 1939 года категорически заявил:
«Большевизм в России исчез и на его место встал славянский тип фашизма» (A. Rossi, цит. пр., стр. 77).
Мы знаем, что союзу Сталин-Гитлер изменил не Сталин, а Гитлер. Сталин, который так глубоко уверовал в свое органическое родство с Гитлером, с полным правом назвал нападение Гитлера на себя как раз тем словом, которое надо понимать буквально: «вероломным»! Гитлер незаслуженно поломал веру в него у Сталина.
Но был ли Сталин неизбежен? Ответа надо искать в другом вопросе: был ли Ленин неизбежен, а стало быть, был ли Октябрьский перево¬рот неизбежен? В отношении случайного сложе¬ния объективных факторов, которые невозмож¬ную победу большевиков сделали неизбежной, подробно говорится в соответствующей главе. В данной связи укажем лишь на совпадение мне¬ний Ленина, Сталина и их врагов в том, что если бы Временное правительство вышло из войны и немедленно объявило радикальные земельные ре¬формы с конфискацией помещичьей земли в пользу крестьянства, то большевики не оказались бы у власти. В этом случае о Ленине знали бы только узкие специалисты истории русской со¬циал-демократии, а о существовании Сталина во¬обще никто ничего не знал бы.
Однако здесь я хочу поставить вопрос о субъ¬ективном факторе – о ленинской партийной ма¬шине в революции – в плоскости выдвижения одной психологической гипотезы.
Политика есть уравнение со множеством не¬известных. Если бы эти неизвестные можно бы¬ло наперед расшифровать, то человеческая исто¬рия, хотя и гармоническая, но лишенная внут¬реннего драматизма, была бы невероятно скучна: тысячи королей, правителей, тиранов, чтобы уме¬реть своей смертью, отказались бы от трона еще до того, как они взошли на него; сотни войн ос¬тались бы необъявленными; чтобы избегнуть собственной катастрофы, десятки организован¬ных революций вообще не состоялись бы, дабы они не «сожрали своих детей». Я осмеливаюсь утверждать, что и Октябрьская революция тоже
не состоялась бы, если бы ее организаторам бы¬ло дано знать, что их ждет в результате победы. В самом деле, бросим беглый взгляд на судьбы «отцов и детей» Октября:
Из 29 членов и кандидатов ЦК, руководивших Октябрьской революцией: 3 человека убито вра¬гами (П. А. Джапаридзе, М. С. Урицкий, С. Г. Шаумян), 5 человек умерли своей смертью до сталинской диктатуры (Ленин, Ф. Э. Дзержин¬ский, В. П. Ногин, Я. М. Свердлов, Ф. А. Сер¬геев-Артем), 2 человека покончили жизнь само¬убийством из-за Сталина (А. А. Иоффе, Н. А. Скрипник), 3 человека оказались в опале (М. К. Муранов, Е. Д. Стасова, А. М. Коллонтай), 15 че¬ловек расстреляны Сталиным (Я. А. Берзин, Н. И. Бухарин, А. С. Бубнов, Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, А. С. Киселев, Н. Н. Крестинский, Г. И. Ломов, В. П. Милютин, Е. А. Преображенский, А. И. Рыков, И. Т. Смилга, Г. Я. Сокольников, Л. Д. Троцкий – убит агентом Сталина; В. Н. Яковлева), двадцать девятым был сам Сталин.
Из 30 руководителей Военно-революционного Комитета при Петроградском Совете (кроме чле¬нов ЦК) – этого высшего органа военного руко¬водства октябрьским восстанием – 7 человек умерли или убиты до диктатуры Сталина (Аванесов, Гусев, Еремеев, Лазимир, Садовский, Склянский, Чудновский), 1 человек покончил жизнь самоубийством из-за Сталина (Лашевич), 2 человека оказались в опале (Подвойский, Са¬мойлов), 18 человек были расстреляны Стали¬ным (Антонов-Овсеенко, Анцелович, Бокий, Голощекин, Дыбенко, Залуцкий, Карахан, Кедров, Крыленко, Лацис, Мехоношин, Невский, Павлуновский, Петере, Позерн, Уншлихт, Чубарь, Юренев), в живых были оставлены 2 человека (Мануильский, Молотов).
Из 16 членов первого большевистского прави¬тельства – 4 умерли до диктатуры Сталина (Ле¬нин, Ногин, Луначарский, Скворцов-Степанов), а 12 человек расстреляны Сталиным (Авилов, Ды¬бенко, Каменев – преде. ВЦИК, П. А. Кобозев, Крыленко, Ломов, Милютин, Овсеенко, Рыков, Теодорович, Троцкий, Шляпников).
Из 16 командующих фронтами Красной Армии в гражданской войне – 3 человека умерли своей смертью (В. Н. Егорьев, П. П. Лебедев, А. А. Самойло), 1 убит большевиками (левый эсер М. А. Муравьев), судьба одного неизвестна (В. В. Яков¬лев), один умер от операции, которую Сталин предложил сделать против воли больного (зиновьевец Фрунзе), а 10 человек расстреляны Ста¬линым (Антонов-Овсеенко, Р. И. Берзин, В. М. Гиттис, А. И. Егоров, Н. Н. Петин, М. С. Свеч¬ников, П. П. Сытин, М. Н. Тухачевский, В. И. Шорин, И. Э. Якир – командующий группой войск).
Из трех главнокомандующих всеми вооружен¬ными силами советской России – два расстреля¬ны Сталиным (Н. В. Крыленко, И. И. Вацетис), а третий объявлен «врагом народа» посмертно (С. С. Каменев).
Даже из трижды вычищенного ЦК 1934 г. – Сталин расстрелял 98 человек старых большевиков (70 % всего членского и кандидатского со¬става ЦК).
Вот если всем этим организаторам Октябрь¬ской революции и полководцам Красной армии в гражданской войне заранее было бы известно, что в результате их победы не только они сами бу¬дут убиты ими же созданным режимом, но и ре¬жим этот выродится в беспрецедентную тиранию одного из них, то просто нелепо думать, что они вообще стали бы на путь революции. Против дан¬ного утверждения могут привести два весьма яр¬ких примера: Л. Д. Троцкий в своем «Завещании» в феврале 1940 года писал, что если бы ему при¬шлось еще раз заново начинать свою жизнь, то он ее повторил бы так, как у него сложилась на¬стоящая жизнь, присовокупляя, что он был и умрет революционером, марксистом, коммунис¬том. В дополнении к «Завещанию» от марта 1940 года Троцкий пишет, что он резервирует за собою право определить самому время своей смерти пу¬тем самоубийства, но, как бы предчувствуя, что время его смерти может определить и Сталин, Троцкий тут же добавляет: «При каких бы об¬стоятельствах я ни умер, я умру с непоколебимой верой в коммунистическое будущее» (Trotsky’s Diary in Exile, p. 166, Harvard University Press, 1958).
Другой пример: 11 июня 1937 года легендар¬ный красный полководец И. Якир перед его рас¬стрелом крикнул: «Да здравствует т. Сталин!»
Конечно, такой человек, как Троцкий, не мог не только иначе писать, но иначе и думать, тем более, что он не знал, какая судьба его ожидает впереди. Но если можно было бы поставить пе¬ред Троцким 24 октября 1917 года вопрос: власть, которую ты захватишь, перейдет к твое¬му палачу из твоей же партии, он установит в стране режим перманентной инквизиции, убьет твоих сыновей, расстреляет всех твоих единомыш¬ленников вместе со всей «ленинской гвардией», наконец, размозжит и тебе голову альпийской киркой в заокеанском изгнании, – согласен ли ты даже при таких условиях совершить революцию и взять эту власть? Думать, что Троцкий дал бы положительный ответ на такой вопрос 24 октяб¬ря 1917 года, – значит допустить, что он был человеком явно ненормальным.
Что же касается Якира, то тут нет никакой психологической загадки: «Да здравствует т. Ста¬лин!» в его устах означало только одно – «Я абсолютно не виноват даже перед Сталиным, ста¬ло быть, Сталин – мой убийца». Сталин так и понял Якира, когда он, по словам Хрущева на XXII съезде, выслушав рапорт чекистского па¬лача об этих предсмертных словах Якира, выру¬гался в его адрес.
Теперь об источниках данной работы.
Мои главные источники – советские партий¬ные документы: протоколы съездов партии, про¬изведения основоположников большевизма, доку¬менты ЦК и многочисленных оппозиций, разные архивные публикации по истории революции, официальная и оппозиционная печать, отдельные исследования партийных историков. Все мои главные выводы основаны именно на этих партий¬ных документах. Западной литературой (амери¬канской, английской, немецкой, эмигрантской) я пользуюсь лишь в тех случаях, когда соответ¬ствующие документы партии и партийных дея¬телей не публикуются в СССР, а на Западе давно пущены в научный оборот. То же самое относит¬ся и к документам германского министерства иностранных дел о субсидировании большевист¬ской революции. Меньше всего я пользовался официальными учбениками по истории КПСС. Идеологи КПСС никогда не писали и не напишут научно объективной истории своей партии. Если до письма Сталина в редакцию журнала «Проле¬тарская революция» в 1931 году еще появлялись отдельные ценные работы по истории партии, так же как и воспоминания старых большевиков, то этим письмом Сталин просто ликвидировал ис¬торию КПСС как науку.
Объявив все старые книги по истории пар¬тии и революции «троцкистской контрабандой», в том числе даже те, о которых сам Ленин очень высоко отзывался (например, книга Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир» с предисло¬вием Ленина), Сталин решил сам написать исто¬рию партии. В результате появился пресловутый «Краткий курс», научно-литературная беспомощ¬ность которого превзойдена только необуздан¬ностью исторической фальсификации. Объяв¬ленный официальным решением ЦК в 1938 году «энциклопедией марксизма-ленинизма» и «вер¬шиной исторической науки», «Краткий курс» Сталина играл в СССР в течение почти 20 лет роль коммунистической Библии. На XX съезде тот же ЦК, в том же почти составе, что и в 1938 году, но без Сталина, признал, что «Краткий курс» вовсе не «энциклопедия», а намеренная «фаль¬сификация истории партии» и «вершина» культа Сталина.
После развенчания Сталина восстановили в своих правах и так называемую «историко-партийную науку», предметом исследования кото¬рой является история КПСС и трех русских рево¬люций. Однако методологические принципы этой науки остались те же самые, что и при Сталине. Поэтому нельзя себе представить более невежест¬венных людей как раз в области истории партии и русских революций, как именно кандидаты и доктора «историко-партийной науки». Это не по¬тому, что они люди неспособные; наоборот, сре¬ди них много талантливых и даже выдающихся людей, но то, чему их учат – не наука, а смесь наукообразного шарлатанства с партийным ша¬манством; источники, по которым они изучают историю, это не подлинные документы эпохи, а их фальсифицированный суррогат. Даже и этот суррогат составлен так, чтобы будущие партий¬ные историки не знали в подлиннике политичес¬ких произведений основателей русского марксиз¬ма – Плеханова, Аксельрода, Мартова, Потресова.
Более того, для партийных историков табу и произведения основателей большевизма из «ле¬нинской гвардии», таких, как Зиновьев, Каменев,
Бухарин, Рыков, не говоря уже о Троцком и Радеке. Пятнадцатимиллионная партия ежедневно слышит эти имена на занятиях в партийных шко¬лах, как имена «еретиков», но никто – ни слу¬шатели, ни их преподаватели – не знает, почему соратники и личные друзья Ленина стали «ере¬тиками» у Сталина и «шпионами» у Гитлера, не знает даже их биографий (в «Большой Советской Энциклопедии» нет биографий Троцкого, Зино¬вьева, Каменева, Рыкова, Бухарина, но есть био¬графии Гитлера и Муссолини, этих идеологиче¬ских близнецов Сталина). Единственный источник партийных историков – это Ленин, но и из Ле¬нина они берут только то, что укладывается в рамки текущей политики партаппарата, а что ей противоречит – замалчивают.
На XIV съезде Зиновьев рассказывал, как ста¬линцы отводили неугодные им места из сочине¬ний Ленина при помощи такого аргумента:
«Не надо мол слишком много цитировать Вла¬димира Ильича… Зачем цитировать Ленина, у не¬го можно найти что угодно, как у дядюшки Яко¬ва – товара всякого» («Правда», 23.XII.1925).
Часто бывает и так, что интерпретируют Ленина с заведомым извращением его мысли (последние, но классические примеры извращения мысли и желания Ленина – это грубая антиленинская ин¬терпретация «Письма к съезду», то есть «Заве¬щания» Ленина и его статьи «К вопросу о нацио¬нальностях или об автономизации» как в учеб¬никах Пономарева «История КПСС», так и в «шеститомнике» «История КПСС» под редакцией По¬спелова).
Их другой источник – это Сталин, но без час¬тых ссылок на самого Сталина. В основе мето¬дологии партийных историков лежит ленинский принцип «партийности в науке» – в сталинской интерпретации. Сущность этой интерпретации сводится к тому, что все вещи, категории, явле¬ния, события и сами лица рассматриваются и оцениваются с точки зрения интересов «генераль¬ной линии партии» на текущем этапе ее полити¬ки. Поэтому у большевистских историков «исто¬рия – есть политика, опрокинутая в прошлое», по определению патриарха советской исторической науки Покровского. Поэтому же у них, как гово¬рил французский историк Гизо о своем времени, «события настоящего освещают факты прошло¬го». Но не все события настоящего у большевист¬ских историков освещают факты прошлого. Иные важнейшие события и крупнейшие факты исто¬рии просто объявляются не бывшими в угоду то¬му же принципу «партийности в науке».
Вообще «фигура умолчания» – самый распро¬страненный прием партийных историков. Если же факты и события настолько кричащи, что их умолчать невозможно, то для их объяснения при¬бегают к самой грубой фальсификации. Напри¬мер, невозможно не назвать имени Троцкого в связи с Октябрьской революцией и гражданской войной. Его называют, но как? Вот самый свежий пример. Советский академик, бывший секретарь Сталина по «Истории гражданской войны в СССР», И. Минц в своем капитальном труде «Ве¬ликий Октябрь» пишет о роли Троцкого в Ок¬тябре:
«Хотя Троцкий и голосовал за резолюцию о восстании, но практически его не готовил и ни¬какого участия в разработке плана восстания не принимал» (т. II, 1967, стр. 954).
Но учитель Минца – Сталин – в день первой годовщины Октября писал в «Правде»:
«Вся работа по практической организации вос¬стания проходила под непосредственным руковод¬ством председателя Петроградского Совета Троц¬кого. Можно с уверенностью сказать, что быст¬рым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-революцион¬ного комитета партия обязана прежде всего и главным образом т. Троцкому» – («Правда», 7.XI.1918).
В отношении роли Троцкого в руководстве Красной армией в гражданской войне во всех со¬ветских учебниках истории говорится одно и то же: Троцкий систематически изменял, предавал и саботировал победу Красной армии. При этом партийных историков совершенно не смущает от¬сутствие у них простейшей политической логики – как же мог терпеть такого «предателя», «из¬менника» и «саботажника» во главе Красной ар¬мии «всевидящий и всезнающий гений» – Ле¬нин?
Сам метод исследования партийных историков тоже антинаучен. Перед тем, как приступить к исследованию той или иной проблемы, исследователь, обычно, составляет себе рабочую гипоте¬зу, или ряд гипотез, добросовестно собирает все данные не только в пользу его собственной гипо¬тезы, но и против нее, систематизирует и класси¬фицирует их, – только после этого он ставит пе¬ред собою конкретные цели и приступает к са¬мому процессу написания работы. И появляется произведение, выводы которого могут быть пря¬мо противоположны первоначальной гипотезе.
Ничего подобного не допускают метод истма¬та и принцип «партийности в науке». Партий¬ный историк на поставленную им проблему знает ответ еще до того, как он приступил к ее иссле¬дованию. Оч просто берет нужную цитату из Ле¬нина, или из постановления ЦК КПСС, и соби¬рает только такие факты, которые подтверждают данную цитату.
Таковы исследования по истории КПСС, кото¬рые вышли и после Сталина. Исключением явились ценные работы профессора Буджалова по истории ЦК за март 1917 года и профессора Кузьмина о роли Сталина в гражданской войне. Во время правления Хрущева, начиная с XX съез¬да, также вышло, как сказано, много ценных до¬кументов по истории партии. Со свержением Хру¬щева подобные издания почти прекратились.
Изданная при новом руководстве монументаль¬ная, по видимости, шеститомная «История КПСС» на самом деле представляет собой тот же сталин¬ский «Краткий курс», лишь растянутый на шесть томов в восьми толстых книгах. Вы читаете «шес¬титомник» и все время ловите себя на мысли, что читаете давно знакомую вещь, а потом, когда вы начинаете копаться в своей памяти, то выясняет¬ся, что вы просто читаете раскавыченного Стали¬на. Не только концепцию, но даже и аргумента¬цию авторы «шеститомника» заимствуют или про¬сто переписывают из «Краткого курса» и «Сочи¬нений» Сталина. Я не нашел ни одного важного нового документа, ни одной оригинальной мысли в «шеститомнике», которых я раньше не вычи¬тал бы у Сталина. Казалось бы, что в такой со¬лидно задуманной истории КПСС будут введены в научный оборот протоколы пленумов ЦК со¬рокалетней или хотя бы пятидесятилетней дав¬ности (1919-1930…), но ничего подобного не слу¬чилось. Почему же эти протоколы до сих пор ос¬таются строго охраняемой государственной тай¬ной Кремля?
Я по своему партийному рангу имел доступ к стенографическим протоколам пленумов ЦК двад¬цатых и тридцатых годов (их печатали в ограни¬ченном количестве экземпляров в типографии ЦК, рассылал «Секретариат т. Сталина» партийному активу уровня секретарей обкомов, включая сю¬да и слушателей ИКП, после ознакомления их нужно было возвращать в ЦК). Поэтому я могу засвидетельствовать, что никаких государствен¬ных секретов дальнего действия в протоколах ЦК того времени нет. Но в них есть факты и дока¬зательства со стороны разных оппозиций о чу¬довищной уголовной практике Сталина и сталин¬ского аппарата по фабрикации искусственных дел для уничтожения старой ленинской партии – РКП(б) и по созданию новой сталинской партии – КПСС. Естественно поэтому, что нынешняя пар¬тия не хочет, чтобы народы СССР узнали из этих протоколов ЦК ее уголовное происхождение.
Послехрущевское Политбюро ЦК, которое вчера вместе с Хрущевым единогласно осудило Стали¬на как преступника, а сегодня без Хрущева еди¬ногласно реабилитирует его как «выдающегося ленинца», можно было бы обвинить в бесприн¬ципности, если бы в таком поведении выучени¬ков Сталина не было своей внутренней логики – опыт показал им, что существующая система оли¬гархической диктатуры не допускает иной аль¬тернативы властвования, как именно сталинское правление, хотя бы и модернизированное. Реаби¬литируя былого «отца»-преступника, сталинские эпигоны берут на себя историческую ответствен¬ность за злодеяния Сталина и открыто признают свою духовную сталинскую родословную.
Это, правда, не свидетельствует о политичес¬кой мудрости верховных партократов, но весьма упрощает задачу историка: ему уже не приходит¬ся, как это было при Хрущеве, доказывать, что XX и XXII съезды глубоко ошибались, искусствен¬но противопоставляя Сталина Ленину. Сталин был и останется в истории Лениным, доведенным до его логического конца. Вот почему ученики Сталина из Политбюро были правы, когда они до XX съезда постоянно повторяли: «Сталин – это Ленин сегодня». Эволюция в этом лозунге сводится к тому, что они сейчас говорят только о Ленине, но думают о Сталине.
К названным выше источникам надо добавить еще один источник, который в какой-то мере не¬зримо присутствует в данной работе, начиная с середины двадцатых годов, – это мой личный опыт. Я вступил в партию, добавив себе несколь¬ко лет, совсем юношей еще в те годы, когда в ее Политбюро сидели Троцкий, Зиновьев, Каменев, Рыков, Бухарин, Томский плюс Сталин. Сделав довольно быстро карьеру партийного работника, я имел возможность изнутри наблюдать борьбу разных оппозиций против сталинской фракции. Во время борьбы между Троцким и Сталиным моя симпатия была на стороне Сталина, во время же борьбы между Сталиным и Бухариным – на стороне Бухарина. Это нашло свое отражение в моей статье в газете «Правда» против тезисов Политбюро к XVI съезду по двум вопросам: я критиковал сталинскую национальную политику ЦК, противопоставляя ей ленинскую, и отводил курс на коллективизацию в национальных рес¬публиках, как курс тоже явно не ленинский. По первому вопросу я писал:
«Нынешние темпы нашего культурного и эко¬номического строительства в национальных райо¬нах не обеспечивают выполнение весьма ясных и практических директив Х-ХII съездов (1921-1923 годы) партии не только за эту пятилетку, но и за ближайшие пятилетки… Надо (провести) практическое, более чем форсированное устране¬ние фактического неравенства национальностей… Нельзя утверждать, что все, что хозяйственно нецелесообразно и неэффективно в данное время, пролетарская революция не делает».
По второму вопросу, исходя из того, что анти¬колхозные восстания в 1929 — 1930 гг. были «в больших масштабах в национальных районах, чем в русских», я отвергал тот пункт в тезисах По¬литбюро, в котором говорилось, что «в нацио¬нальных районах Востока получит на первое вре¬мя распространение товарищество по обществен¬ной обработке земли, как переходная форма к артели» («КПСС в резолюциях», ч. II, стр. 595-6, 1953 г.).
В ответ на это в моей статье говорилось:
«Мы думаем, что эта подготовительная работа к массовому колхозному и тозовскому движению должна начаться с самого начала – с землеуст¬ройства. Если мы начали подготовку с тозов, это было бы не по-ленински… Начать нужно с прос¬тейшего и пока неразрешенного – с землеуст¬ройства».
И, в доказательство своей правоты я сослался на решение предыдущего, XV, съезда, в котором говорилось:
«Провести землеустройство бедняцких и мало¬мощных слоев крестьянства за счет государства. Проведение землеустройства должно быть тесней¬шим образом увязано с другими мероприятиями (агропомощь, кредит, мелиорация, машиноснабжение и т. д.)… Признать неотложным установле¬ние основных начал землеустройства и земле¬пользования в общесоюзном масштабе» («КПСС в рез.», там же, стр. 365).
По обоим вопросам я приводил массу приме¬ров, как у ЦК слова расходятся с практикой его местных органов (см. газету «Правда», 22 июня 1930 г., А. Авторханов «За выполнение директив партии по национальному вопросу»).
Статья вызвала целую дискуссию, о которой я подробно рассказал в другом месте (см. мою кни¬гу «Технология власти»). Здесь я ограничусь ци¬татой из статьи одного из моих критиков, нагляд¬но характеризирующей не столько меня, сколько умирающую партию, в которой отныне всякая критика сталинского ЦК считается «предатель¬ством»:
«Что выходит, если пойти по пути предлагае¬мому тов. Авторхановым? Это означает снятие всерьез и надолго лозунга сплошной коллективи¬зации в национальных районах… так как это зем¬леустройство будет землеустройством индиви¬дуальных крестьянских хозяйств… Тов. Автор¬ханов определенно заболел правооппортунистической болезнью. Он не видит того, что есть в национальных районах, а «не признавать того, что есть, нельзя, – оно само заставит себя признать» (Ленин). Почему мы так резко возражаем тов. Авторханову? Да хотя бы потому, что «время бо¬лее трудное, вопрос в миллион раз важнее, за¬болеть в такое время – значит рисковать гибелью революции» (Ленин, из речи на VIII съезде партии против тов. Бухарина). Предательские уши правых дел мастера торчат из рассуждений Авторханова о путях коллективизации национальных окраин» (газета «Правда», 30 июня 1930 г., Л. Готфрид «О правильных и правооппортунистических пред¬ложениях т. Авторханова»).
Мне была оказана большая честь – я был пос¬тавлен в прямую связь с Бухариным и предуп¬режден словами Ленина, что из-за меня, неиз¬вестного слушателя Института Красной Профес¬суры, может погибнуть целая революция!
Дискуссия продолжалась, я «храбрился» ссыл¬кой на решение XV съезда о землеустройстве, по¬ка Сталин не положил конец дискуссии краткой фразой в своем докладе на открывшемся уже XVI съезде:
«ЦК пересмотрел метод землеустройства в пользу колхозов» (Сталин, Соч. т. 12, стр. 286).
После этой директивной «справки» Сталина я решил спасти и «революцию» и свой партбилет обычным тогда приемом: сделал покаянное заяв¬ление («Правда», 4 июля 1930 г.).
Моя статья пошла на пользу только мне само¬му – вот с этих пор я стал критически переоцени¬вать, что уже произошло, и критически наблю¬дать, что дальше происходит. Очень скоро выяс¬нилось, что идеалы наши – фикции, обещания – обман, надежды – самообман. Когда же, как бы для завершения моего марксистского образования, после окончания Института Красной Профессуры в 1937 году сталинцы меня посадили в том же го¬ду в подвал НКВД, объявив «врагом народа», то, должен признаться, этот чекистский «универси¬тет» в течение пяти лет дал мне то, что не мо¬жет дать никакая профессура: теперь только впер¬вые я увидел Сталина нагишом в политике, а его и без того уже «обнаженный меч революции» – чекистскую машину – в действии.
Обо всем этом, разумеется, я ничего не пишу, но такой личный опыт имеет то преимущество, что лучше понимаешь не только фарисейский язык документов, но и скрытую подоплеку самых событий.
В этом преимуществе кроется и серьезная опас¬ность, которую я постоянно учитываю, а именно: как бы мое личное, эмоциональное, не наложило своего отпечатка на исследование во вред его научной объективности. Не нужно большой фан¬тазии, чтобы предвидеть реакцию партийных идеологов на это произведение, – это его тоталь¬ное замалчивание, если оно не попадет в орбиту вездесущего, подлинно свободного голоса народов СССР – в Самиздат, объявление его «клеветниче¬ским», если оно найдет дорогу туда. Вступать в полемику по существу содержания самой работы советские жандармы от науки не станут. Ведь в их функцию и компетенцию не входят ученые споры, как это бывает во всяком правовом госу¬дарстве, их профессия – «тащить и не пущать», как это подобает тоталитарно-полицейскому ре¬жиму. К тому же, объявить автора «клеветником» куда проще, чем опровергать его выводы, осно¬ванные на анализе исключительно советских офи¬циальных источников. Все, что партийные исто¬рики и при Сталине и после него намеренно умалчивали при использовании этих источников, я вытащил на свет Божий; их просталинские ин¬терпретации произведений Ленина я пересмотрел в духе Ленина; из стенографических протоколов ЦК и съездов партии партийные историки цити¬руют только тех ораторов, кто говорил о мудрости Ленина, а я цитирую и тех старых большевиков, кто в этом сомневался; изгнанных из истории партии и революции большевистских лидеров по пре¬словутой формуле «Ленин, Сталин, Свердлов и др.» – вот этих «и др.» я восстановил в партии в их истинной роли; большевистским лидерам из разных оппозиций, которых в партийных учебни¬ках клеймят как «изменников революции», лишая их возможности говорить об их действительной позиции, я вернул «свободу слова» излагать свои аргументы. Получилась картина, близкая, на мой взгляд, к действительной истории ленинского ЦК, но далекая от той, которую рисует казенная исто¬риография.
Автор не строит себе никаких иллюзий в отно¬шении несовершенства своей работы. Совершен¬ная и полная история ЦК может быть написана лишь будущими историками, когда откроются секретные архивы ЦК и советской политической полиции. Этого не будет пока существующий нео¬сталинский режим не сойдет с политической сце¬ны. Поэтому задача автора была более скромна: воссоздание документированной истории «триум¬фа и гибели ленинского ЦК» на основе анализа уже известных советских официальных источни¬ков. Насколько он справился и с этой задачей – судить не ему, а добросовестному критику и лю¬бознательному читателю.
А. Авторханов
PS. В ходе работы над материалом мне прихо¬дилось цитировать собрания сочинений Ленина трех изданий. При этом сложились следующие обозначения, варьирующие в названии и в нуме¬рации томов (римскими или арабскими цифрами): «Ленин, т. XXV» – третье издание, «Ленин, Соч., т. 25» – четвертое издание, «Ленин, ПСС, т. 25» – пятое издание.
А. А.

Глава 1
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА ПАРТИИ
История, как и природа, любит контрасты и причуды. Ими полна и история коммунистичес¬кой партии Советского Союза: первый съезд РСДРП считается в СССР официальной датой об¬разования КПСС, но его организатором был не¬примиримый враг большевизма – «Общееврей¬ский рабочий союз в России и Польше» (Бунд); из девяти делегатов съезда восемь человек стали впоследствии антибольшевиками, а девятого Ста¬лин уничтожил во время великой чистки со всей элитой большевизма; первым программным до¬кументом русского пролетариата считается Ма¬нифест I съезда, но его автором был идеолог рус¬ской буржуазии П. Струве. Тем не менее, I съезд как раз в истории большевизма действительно имеет исключительное значение именно потому, что он впервые создал то знаменитое учреждение, которое потом сделает эпоху: Центральный Ко¬митет.
I съезд Российской Социал-демократической Ра¬бочей партии (РСДРП) происходил 1-3 марта 1898 года под видом вечеринки по поводу именин жены одного из социал-демократов. Маленький деревянный домик на окраине Минска, в кото¬ром заседал съезд, находился на узкой улице пря¬мо напротив здания конной жандармерии («Ис¬тория КПСС», т. 1, Москва, 1964, стр. 260-265). Заседать под носом полиции считалось лучшим способом конспирации.
Делегаты на съезд были избраны от «Союзов борьбы за освобождение рабочего класса» Петер¬бурга, Москвы, Киева, Екатеринослава, редакции «Рабочей газеты» (Киев) и Бунда. Лидеры Петер¬бургского «Союза» В. И. Ульянов (Ленин) и Ю. О. Цедербаум (Мартов) отсутствовали, так как находились в ссылке. Первый ЦК состоял из трех членов. Ими были А. И. Кремер (лидер Бунда, созданного в 1897 г.), С. И. Радченко (отошел от большевизма в 1907 г.), Б. Л. Эйдельман (погиб в сталинской тюрьме в 1942 г.).
В резолюции съезда о роли и месте ЦК в пар¬тии сказано следующее:
«Исполнительным органом партии является Центральный Комитет, избранный съездом пар¬тии, которому он и отдает отчет в своей деятель¬ности».
Съезд определил и конкретные обязанности ЦК. В круг этих обязанностей входит:
«а) забота о планомерной деятельности партии (распределение сил и средств, выставление и про¬ведение однообразных требований и пр.)..;
б) создание и доставка местным комитетам литературы ;
в) организация таких предприятий, которые имеют общее для всей России значение (празднование 1 мая, издание листков, помощь стачечни¬кам и проч.)» («КПСС в резолюциях», ч. 1, Моск¬ва; 1953, стр. 14).
Если перед ЦК встанет особо важный вопрос компетенции съезда партии, то ЦК может при¬нять единогласное решение при условии, что о принятом решении будет дан отчет ближайше¬му съезду. Центральному Комитету предостав¬ляется право кооптации новых членов. Он пред¬ставляет партию в сношениях с другими револю¬ционными организациями.
Характерная особенность первого Устава пар¬тии, отличающая его от последующих ленинских Уставов, – его руководящая идея суверенитета партии над своим исполнительным органом. Эта идея весьма выпукло выражена в следующем, седьмом параграфе решения съезда:
«Местные комитеты выполняют постановления Центрального Комитета в той форме, какую они найдут более подходящей по местным условиям. В исключительных случаях комитетам предостав¬ляется право отказаться от выполнения требова¬ний Центрального Комитета, известив его о при¬чине отказа. Во всем остальном местные комите¬ты действуют вполне самостоятельно, руководст¬вуясь лишь программой партии» (там же, стр. 15).
Следующий, девятый, параграф решения еще раз подчеркивает идею суверенитета партии над Центральным Комитетом:
«Высшим органом партии является съезд пред¬ставителей местных комитетов» (там же, стр. 15).
ЦК распоряжался средствами партии, которые
составлялись из добровольных периодических отчислений местных комитетов и из специальных сборов в пользу партии (там же, стр. 14).
Большинство из делегатов (5 из 9) сейчас же после съезда было арестовано. Оставшиеся на воле члены ЦК – Кремер и Радченко – организо¬вали составление и публикации Манифеста I съез¬да, автором которого был вышеназванный П. Б. Струве. В Манифесте, составленном с большим пафосом, говорилось:
«Чем дальше на восток Европы, тем в полити¬ческом отношении слабее, трусливее и подлее ста¬новится буржуазия, тем большие культурные, по¬литические задачи выпадают на долю пролетариа¬та. На своих крепких плечах русский рабочий класс должен вынести и вынесет дело завоевания политической свободы… Русский пролетариат сбросит с себя ярмо самодержавия, чтобы с тем большей энергией продолжать борьбу с капита¬лизмом и буржуазией до полной победы социализ¬ма… Российская социал-демократическая партия продолжает дело и традиции всего предшество¬вавшего революционного движения в России; ста¬вя главнейшей из ближайших задач партии в ее целом завоевание политической свободы, социал-демократия идет к цели, ясно намеченной еще славными деятелями старой «Народной воли». Но средства и пути, которые избирает социал-демок¬ратия, иные» (там же, стр. 13).
Этот Манифест в эпоху Сталина трактовался как политически невыдержанный. В официальном
издании ЦК КПСС «КПСС в резолюциях» о нем сказано так:
«Опубликованный «Манифест» страдал сущест¬венными недостатками: в нем была обойдена задача завоевания пролетариатом политической власти, ничего не сказано о гегемонии пролета¬риата, обойден вопрос о союзниках пролетариа¬та…» (там же, стр. 11).
Эти обвинения необоснованны. Официальные историки Сталина требовали от «Манифеста» идей, которых тогда не было у самого Ленина – гегемония пролетариата, диктатура пролетариата, крестьянство как союзник пролетариата. К этим идеям Ленин пришел в период 1900-1905 гг.
Что же касается «Манифеста», то Ленин писал:
«Мы… вполне разделяем основные идеи «Мани¬феста» и придаем ему важное значение» (там же, стр. 18).
Впрочем, несостоятельность таких обвинений была настолько очевидной, что новая фундамен¬тальная «История КПСС» по существу отмежева¬лась от старой концепции. Там сказано:
«Хотя Струве был далек от революционного марксизма, в «Манифесте» он не мог провести свои реформистские взгляды» («История КПСС», т. 1, стр. 265-266).
И на самом деле, «Манифест» Струве был куда более революционным и радикальным, чем ран¬ние писания самого Ленина («Задачи русских со¬циал-демократов», «Кто такие друзья народа»). Что же касается Устава партии, особенно роли и места ЦК в самой партии, то решения I съезда действительно находятся в глубоком противоре¬чии с будущим организационным учением лени¬низма. Однако в то время сам Ленин, хотя уже тогда известный партийный деятель и публицист, еще не имел представления о своем будущем «ор¬ганизационном плане» по созданию партии рево¬люции, который он развил в своей знаменитой книге «Что делать?» (1902 г.). Но что Ленина с первых же шагов его революционной деятельности занимало – это идейная прямолинейность и ор¬тодоксальная чистота движения. Монолит, а не конгломерат мнений – вот идеал ленинской пар¬тии. Поэтому в редакционной статье первого но¬мера газеты «Искра» (декабрь 1900 г.) он пишет:
«Прежде, чем объединяться, и для того, чтобы объединиться, мы должны сначала решительно и определенно размежеваться… Понятно поэтому, что мы не намерены сделать наш орган простым складом разнообразных воззрений. Мы будем ве¬сти его, наоборот, в духе строго определенного направления. Это направление может быть выра¬жено словом: марксизм…» («КПСС в резолюциях», ч. 1, стр. 19).
Цельная доктрина об организации партии ново¬го типа Лениным была разработана в упомянутой книге «Что делать?» Квинтэссенцию своей докт¬рины Ленин выразил в следующем тезисе:
«Дайте нам организацию революционеров – и мы перевернем Россию!» (Ленин, т. IV, стр. 458, 3-е изд.).
«Организация» – альфа и омега ленинского плана революции. «У пролетариата нет иного оружия в борьбе за власть, кроме организации…» (Ленин, «О партийном строительстве», стр. 288, Москва, 1956). Этому принципу он остается верен всю свою жизнь.
Ленин, образованный марксист, мало интересо¬вался марксизмом как научной теорией, он ему нужен был как средство, как идеологическое ору¬жие для политических целей – для создания «ор¬ганизации революционеров». Причем и здесь Ле¬нин остается верен «диалектике»: он пропускает европейский духовный продукт – марксизм – че¬рез фильтр русской специфики, отбрасывая из него все утопическое и возвышенное, утилизируя все практическое и динамичное. Уже в одной из своих ранних работ Ленин предлагал из марксизма «выработать наиболее подходящую для наших условий форму организации для распространения социал-демократизма и сплачивания рабочих в политическую силу» (Ленин, т. 1, стр. 302).
Однако под «организацией» Ленин понимает нечто большее, чем обычная политическая пар¬тия, союз или объединение.
Ввиду исключительной, решающей важности данного вопроса в боевом арсенале как историче¬ского большевизма, так и современного комму¬низма, остановимся на нем подробнее. «Организа¬ция революционеров», по Ленину, – это не просто организация, а система организаций с двумя сетя¬ми: вертикальная сеть собственно самих партий¬ных организаций со строжайшим иерархическим уставом и со столь же строжайшей субординацией, и горизонтальная сеть вспомогательных организаций, которые формально являются беспартий¬ными, а на деле – исполнительными органами воли вертикальной сети.
Прежде всего и раньше всего создается высшая, но весьма узкая организация вождей партии, ко¬торую Ленин называет «организацией профессио¬нальных революционеров». Сжатую, но весьма выпуклую характеристику дает Ленин этой орга¬низации в следующих словах:
«Без десятка талантливых, испытанных, про¬фессионально подготовленных и долгой школой обученных вождей, превосходно спевшихся друг с другом, невозможна в современном обществе стой¬кая борьба ни одного класса… И вот я утверждаю: 1) Что ни одно революционное движение не мо¬жет быть прочно без устойчивой и хранящей пре¬емственность организации руководителей; 2) что, чем шире масса, стихийно вовлекаемая в борьбу, составляющая базис движения и участвующая в нем, тем настоятельнее необходимость в такой организации и тем прочнее должна быть эта орга¬низация; 3) что такая организация должна состо¬ять, главным образом, из людей, профессионально занимающихся революционной деятельностью; 4) что в самодержавной стране, чем более сузим состав такой организации до участия в ней таких только членов, которые профессионально зани¬маются революционной деятельностью и получили профессиональную подготовку в искусстве борьбы с политической полицией, тем труднее будет «вы¬ловить» такую организацию, и 5) – тем шире бу¬дет состав лиц и из рабочего класса и из остальных классов общества, которые будут иметь воз¬можность участвовать в движении и активно ра¬ботать в нем» (Ленин, т. IV, стр. 454-456).
В условиях полицейского режима должна быть создана такая «организация профессиональных революционеров», конспиративная техника кото¬рой успешно конкурирует с такой же техникой политической полиции. Эта ленинская организа¬ция должна быть одновременно и разведкой и контрразведкой в отношении техники революци¬онной работы, «мозговым трестом» и пропаганд¬ным штабом в общем руководстве над революци¬онным подпольем. Ленин так и говорит:
«Десяток испытанных, профессионально выш¬коленных не менее нашей полиции революционе¬ров централизует все конспиративные стороны дела, подготовление листовок, выработку прибли¬зительного плана, назначение отряда руководите¬лей для каждого района города, для каждого фаб¬ричного квартала, для каждого учебного заведе¬ния и т. п.» (Ленин, т. IV, стр. 457).
Ленин отводит требование о демократическом принципе построения партийной организации в условиях полицейского строя как наивное и смеш¬ное. Организация должна быть построена на строго конспиративных началах и при диктатор¬ском руководстве. В условиях самодержавия, – говорит Ленин, – не может быть демократизма, ибо демократизм «в потемках самодержавия, при господстве жандармов есть лишь пустая и вредная игрушка… ибо на деле никогда, никакая револю¬ционная организация демократии не проводила и не может проводить… (ею) облегчают только по¬лиции широкие провалы… Единственным серьез¬ным принципом для деятельности нашего движе¬ния должна быть: строжайшая конспирация, строжайший выбор членов, подготовка профес¬сиональных революционеров» (Ленин, т. IV, стр. 468-469).
После четырехлетнего перерыва со времени ликвидации ЦК I съезда партии и после двухлет¬ней и весьма плодотворной работы редакции га¬зеты «Искра» (Плеханов, Ленин, Мартов, Аксельрод, Вера Засулич, Потресов) по подготовке нового съезда партии были созданы идейно-политические и организационные предпосылки для восстановле¬ния РСДРП. Из среды членов редакции «Искра» особенно отличались, как организаторы и партий¬ные теоретики, два друга-врага: Ленин и Мартов. Под их руководством в России была создана ши¬роко разветвленная, великолепно действующая конспиративная сеть агентов и организаций газе¬ты «Искра». Это дало возможность уже в ноябре 1902 года создать в революционном порядке но¬вый центр партии под названием «Организацион¬ный Комитет по созыву II съезда РСДРП». «ОК», как сокращенно назывался Организационный Ко¬митет, был создан не за границей, как «Искра», а в самой России – во Пскове.
Уже сам факт его создания в условиях царского самодержавия говорил за то, что русский маркси¬стский социализм из теории эмигрантских публи¬цистов начал превращаться в практику русского рабочего движения. В состав ОК первоначально входили практики-организаторы партии – В. Н. Краснуха (от Петербургского комитета), Е. Я. Ле¬вин (от группы «Южного Рабочего») и И. И. Радченко (от организации «Искры»). Позднее в ОК были кооптированы: Г. М. Кржижановский, Ф. В. Ленгник, П. А. Красиков, И. Н. Лепешинский (все они потом стали важными большевиками), К. Портной (от Бунда), Р. С. Гальбергштадт, Е. М. Александрова, В. Н. Розанов (от «Южного Рабо¬чего») и А. М. Стопани (от «Северного Союза») (Ленин, Собр. соч. т. V, стр. 415).
ОК действовал на правах ЦК и на своем плену¬ме в феврале 1903 года (г. Орёл) разработал устав по созыву нового, II, съезда партии.
ОК выпустил «Извещение» о своем образова¬нии, о своих целях и задачах. В «Извещении» го¬ворилось:
«…в настоящее время перед русской социал-де¬мократией стоит громадная задача, которая не по плечу никаким местным комитетам… Она может быть выполнена только коллективными силами всех русских социал-демократов, сплоченных в одну централизованную, дисциплинированную ар¬мию» (Ленин, там же, стр. 226).
ОК заявлял, что он ставит себе целью создание именно такой партии и что поэтому Организаци¬онный Комитет впредь до восстановления цент¬ральной организации партии берет на себя выпол¬нение некоторых общих функций (выпуск обще¬русских листков, общий транспорт и техника, установление связей между комитетами и проч.) (Ленин, там же).

Комментируя это «Извещение», Ленин писал в газете «Искра»:
«Заявление вновь образовавшегося Организа¬ционного Комитета ясно говорит само за себя… нам нужно не объединение нескольких кучек ре¬волюционно настроенных интеллигентов, а объ¬единение всех руководителей рабочего движения, поднявшего к самостоятельной жизни и борьбе целый широкий класс населения. Нам нужно объединение на почве строго принципиального единства, к которому должны сознательно и твер¬до придти все или громадное большинство коми¬тетов, организаций и групп, интеллигентов и рабочих…» (Ленин, там же, стр. 227).
Главный тезис «Обращения» – партия как «од¬на централизованная, дисциплинированная ар¬мия» – был ленинским тезисом из «Что делать?», а комментарий Ленина, что такая партия будет создана на основе «строго принципиального един¬ства» вытекал из его другого тезиса: «прежде чем объединяться, надо размежеваться». Вот за такую партию Ленин и боролся на II съезде партии.
Через год после выхода книги Ленина «Что де¬лать?» был созван II съезд РСДРП (1903), который заседал сначала в Брюсселе, а потом в Лондоне. На этом съезде впервые столкнулись две точки зрения по организационному вопросу среди самих «искровцев» (сторонников заграничной социал-демократической газеты «Искра» (1900), которой руководила названная выше редакционная «шес¬тёрка»). Организация «Искра», до сих пор высту¬павшая как единая, спаянная социал-демократическая организация против правого крыла в партии – против так называемых «экономистов» (Мартынов, Акимов и др.), на съезде раскололась на две группы с разными доктринами по органи¬зационному (а не по программному) вопросу, что и заложило основы раскола партии на две фрак¬ции – на фракцию большевиков и на фракцию меньшевиков. Раскол обозначился по поводу пер¬вого параграфа устава партии и завершился к концу съезда во время выборов центральных уч¬реждений партии. Фракцию большевиков возгла¬вил Ленин, которого поддерживал председатель съезда Плеханов. Фракцию меньшевиков возгла¬вил Мартов, которого поддерживала вся остальная часть редакции «Искры».
Неискушенному человеку даже трудно понять, в чем, собственно, предмет спора. В самом деле, сравним две редакции § 1, одна из которых при¬надлежит Ленину, другая – Мартову.
Редакция Мартова: «Членом Российской соци¬ал-демократической рабочей партии считается всякий, принимающий ее программу, поддержи¬вающий партию материальными средствами и оказывающий ей регулярное личное содействие под руководством одной из ее организаций» («КПСС в резолюциях», ч. 1, 7-ое изд., стр. 45).
Редакция Ленина: «Членом партии считается всякий, признающий ее программу и поддержи¬вающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций» (там же, стр. 43).
Внешне обе редакции § 1 устава выглядят почти одинаково, но в этом «почти» и заключалось фундаментальное и органически непримиримое противоречие между Лениным и Мартовым. У Мартова членом партии может быть всякий, кто работает «под контролем партии», у Ленина – только тот, кто сам находится «в одной из пар¬тийных организаций». Мартов расширяет рамки партии, Ленин сузил их. Мартов ориентируется на думающую партию, Ленин – на дисциплинирован¬ную партию. Мартову нужна самодеятельная пар¬тия, способная контролировать свой центр, Лени¬ну – иерархическая сеть, которую контролирует и которой руководит самодержавный центр.
Мартов говорил на съезде: «Чем шире будет распространено название члена партии, тем луч¬ше. Заговорщическая организация для меня имеет смысл лишь постольку, поскольку ее облекает ши¬рокая социал-демократическая партия» («Второй съезд РСДРП, протоколы, стр. 263).
Ленин отвечал: «Нам нужны самые разнообраз¬ные организации всех видов, рангов, оттенков, начиная от чрезвычайно узких и конспиративных, и кончая весьма широкими, свободными, lose Organisationen. Необходимый признак партийной организации – утверждение ее Центральным Ко¬митетом» (там же, стр. 265). Ленин шел еще дальше, устанавливая в партии «круговую пору¬ку»: «Всякий член партии ответственен за партию и партия ответственна за члена партии», – добав¬лял он (там же, стр. 277).
Подводя итоги II съезда, Ленин отмечал:
«В сущности уже в спорах о § 1 стала намечаться вся Позиция оппортунистов в организационном вопросе: и их защита расплывчатой, не сплочен¬ной крепко партийной организации, и их вражда к идее построения партии сверху вниз» (Ленин, «О партийном строительстве», М., 1956, стр. 142).
Ленин напоминал своим оппонентам, что газета «Искра» в свое время одобрила его план создания партии. Он писал: основные идеи, которые «Иск¬ра» стремилась положить в основу партийных ор¬ганизаций, сводились, в сущности, к следующим: «Первая, идея централизма… Первая идея должна проникать собою весь устав…» (там же, стр. 153).
Дебаты вокруг § 1 на съезде были горячие, про¬должительные. Они заняли несколько заседаний съезда. Делегат Акимов, выражая мнение против¬ников ленинской редакции, заявил, что Ленин стремится «внести в наш устав чисто аракчеев¬ский дух» («Второй съезд РСДРП, протоколы», стр. 296).
Плеханов, который хранил долгое молчание и выступление которого ожидалось с величайшим нетерпением, высказался одним из последних. Он сказал:
«Чем больше говорилось об этом предмете и чем внимательнее вдумывался я в речи ораторов, тем прочнее складывалось во мне убеждение, что правда на стороне Ленина» (там же, стр. 271).
Что же касается довода тех, которые утвержда¬ют, что проект Ленина закрывает дорогу в партию интеллигенции, в частности профессорам, то Пле¬ханов процитировал Энгельса: «…когда имеешь дело с профессором, надо заранее приготовиться к самому худшему» (там же, стр. 271).
Не только по этому вопросу поддержал Плеха¬нов Ленина. Он поддержал его и против атак де¬легата Мартынова, когда последний, ссылаясь на многочисленные высказывания Маркса и Энгель¬са, вполне обоснованно стал доказывать анти¬марксистскую сущность ленинской теории о «соз¬нательности и стихийности», в особенности тео¬рии о привнесении в рабочее движение «социали¬стического сознания извне». Плеханов обвинил Мартынова в передержках, сравнил его с тем цен¬зором, который однажды сказал: «Дайте мне «От¬че наш» и позвольте мне вырвать оттуда одну фразу – и я докажу вам, что его автора следовало бы повесить» (там же, стр. 108).
Однако эта ленинская теория об активном авангарде и пассивном пролетариате уже проник¬ла и в программу партии, разработанную «Искрой» и утвержденную на данном съезде при полном единодушии между Лениным, Мартовым и Плеха¬новым. «Экономист» Акимов каким-то гениаль¬ным чутьем предвосхищает, куда ведет не только устав, но и программа партии, когда заявляет:
«Борьба за улучшение положения пролетариата становится для партии посторонним делом и ин¬тересует ее лишь как конъюнктура, в которой она действует. Таким образом, в этом пункте прог¬раммы проявилась тенденция обособить нашу партию и ее интересы от пролетариата и его инте¬ресов. Еще ярче это проявилось в абзаце о задачах партии. Там понятия – партия и пролетариат –
совершенно обособлены и противопоставлены, первая как активно действующее коллективное лицо, второй как пассивная среда, на которую воздействует партия. Поэтому в предложениях проекта имя партии везде фигурирует как подле¬жащее, а имя пролетариата как дополнение (смех)» (там же, стр. 127).
Дальнейшая история большевизма показывает всю глубину этого предвидения, хотя оно и сопро¬вождалось ироническим смехом тех, которые, увы, сами станут потом первыми жертвами своей не¬задачливости.
Исторически установившаяся терминология «большевики» и «меньшевики» не совсем пра¬вильно воспроизводит первоначальное соотноше¬ние сил и первый раскол на II съезде. По главному и судьбоносному спору – о том, какой должна быть будущая социалистическая партия России – социал-демократическая или социал-диктатор¬ская, Ленин оказался в меньшинстве, то есть «меньшевиком», а Мартов в большинстве, то есть «большевиком». Из 51 решающего голоса за про¬ект Ленина было подано 23 голоса против 28, за проект Мартова – 28 голосов против 22 (один воздержался).
Ленин принял свое поражение молча, не драма¬тизируя события, не провоцируя углубления рас¬кола. Он держится своего любимого изречения: «Разбитые армии хорошо учатся» (Ленин, «О пар¬тийном строительстве», стр. 358). И Ленин тут же, на ходу, на самом съезде «учится» побеждать противника. Он мастерски применяет тактику обходного удара, тактику разложения, во-первых, сил противника, во-вторых, их столкновения меж¬ду собою. Это ему легко удается, тем более, что «большинство» Мартова не было компактной массой – оно состояло из трех разных групп де¬легатов: 1) из группы самого Мартова, 2) из чле¬нов заграничного союза РСДРП и редакции «Рабо¬чего дела», которые противопоставляли себя орга¬низации «Искры» и 3) из делегатов еврейского социалистического союза «Бунда», требовавшего независимости в рамках РСДРП, против чего воз¬ражали и Ленин, и Мартов.
Ленин и его сторонники повели на съезде дело так, что обе эти последние группы, в конце кон¬цов, покинули съезд. Вот тогда Ленин из лидера «меньшевиков» и превратился в лидера «больше¬виков». Произошло это во время выборов Цент¬рального Комитета и редакции Центрального Органа (ЦО) и редакции «Искры». Главные раз¬ногласия обнаружились при выборах ЦО.
Мартов предложил съезду переизбрать весь состав старой редакции – Плеханов, Ленин, Мар¬тов, Аксельрод, Засулич, Потресов. Ленин предло¬жил избрать лишь первую «тройку» – Плеханов, Ленин, Мартов.
Мотив Мартова: старая шестерка вполне себя оправдала, она подготовила созыв данного съезда, заслужила доверие партии и дискриминация кого-либо из этой «шестерки» для него лично не¬приемлема.
Мотив Ленина: «шестерка» в редакционно-литературном отношении себя не оправдала, она
слишком громоздка для быстрой, оперативной работы и в таком деле «сентиментализм недо¬пустим».
На самом деле Ленин руководствовался другим. В старой «шестерке», как показал съезд, соотно¬шение сил было четыре против двух в пользу Мар¬това. С Лениным шел до конца съезда только Плеханов. Если избрать «тройку», соотношение сил будет (два против одного) в пользу Ленина.
Чтобы дать делегатам съезда полную свободу дискуссии, всей старой «шестерке» было предло¬жено удалиться с заседания. Вот тогда впервые сказались плоды работы Ленина по созданию «ор¬ганизации профессиональных революционеров» – сторонники Ленина компактным и дисциплини¬рованным большинством поддержали предложение Ленина. «Шестерку» вернули на голосование. Мартов еще раз предупредил съезд, что если будет избрана «тройка», то он откажется войти туда. Однако съезд большинством голосов принял пред¬ложение Ленина – о редакционной тройке (Пле¬ханов получил – 23 голоса, Мартов – 22, Ленин – 20) («Второй съезд РСДРП…», стр. 375).
Тогда Мартов выступил с заявлением, которое оказалось историческим:
«Так как несмотря на мое заявление, что я от¬казываюсь от кандидатуры, меня все же выбрали, то я должен заявить, что я отказываюсь от чести, мне предложенной… я не могу взять на себя от¬ветственность за политику группы из трех лиц, которая согласно принятому уставу, должна ока¬зывать решающее влияние на ход дел в России. Я не хочу быть «третьим» в учреждении, которого простым придатком будет ЦК… Фактически вся партийная власть передается в руки двух лиц, и я слишком мало дорожу званием редактора, чтобы согласиться состоять при них в качестве третьего» («Второй съезд РСДРП…», стр. 375).
Это заявление Мартова ознаменовало наступле¬ние новой эпохи в истории русского социализма – РСДРП окончательно раскололась на съезде на две фракции: на фракцию демократического со¬циализма во главе с Мартовым и на фракцию «революционного социализма» во главе с Лени¬ным. Первую фракцию стали называть фракцией «меньшевиков», вторую – фракцией «большеви¬ков» из-за количества голосов, которые каждая из них получила во время выборов ЦО и ЦК.
В Центральный Комитет вошли также одни сторонники Ленина, причем по уставу ЦК предо¬ставлялось право кооптации. Был избран еще Со¬вет партии, как центральный судебно-контрольный орган, который составлялся из пяти лиц – по два представителя от ЦК и ЦО, а пятое лицо, председатель Совета, избирался на самом съезде. Им был избран Плеханов. Триумф Ленина был полный.
Однако вскоре после съезда Плеханову стало невмоготу с Лениным. Он, вероятно, только те¬перь начал подумывать над тем, куда его завела собственная незадачливость. Выдающийся теоре¬тик и блестящий полемист Плеханов питал какое-то органическое отвращение к черной плебейской работе в партии. Для этого он был слишком аристократом духа. Ленин, наоборот, питал столь же глубокое презрение к абстрактному теоретизиро¬ванию, к блеску слова, шуму фразы, будучи одно¬временно и рабочей лошадью и беспокойным се¬доком серой, повседневной работы по организации партии. Плеханов – теоретик, Ленин – практик, – в этом отношении они блестяще дополняли друг друга. Союз Плеханова с Лениным сначала именно и выглядел как брак по расчету. Когда ци¬тированный выше Акимов напомнил Плеханову на всю опасность его политического брака с Лени¬ным, Плеханов отделывался историческими анек¬дотами:
«У Наполеона была страстишка разводить сво¬их маршалов с их женами; иные маршалы уступа¬ли ему, хотя и любили своих жен. Товарищ Аки¬мов в этом отношении похож на Наполеона – он во что бы то ни стало хочет развести меня с Ле¬ниным. Но я проявлю больше характера, чем на¬полеоновские маршалы; я не стану разводиться с Лениным и надеюсь, что и он не намерен разво¬диться со мною». В этом месте протокольная за¬пись отмечает: «Товарищ Ленин, смеясь, качает отрицательно головой» («Второй съезд РСДРП…», стр. 137).
Однако «разводиться» всё-таки пришлось. Под давлением рядовой членской массы партии и же¬лая предупредить окончательный раскол, Плеха¬нов предложил Ленину возвращение в редакцию старых членов редакции «Искры». Ленин в знак протеста вышел из редакции. Плеханову теперь ничего не оставалось, как пригласить (кооптировать) обратно в редакцию Мартова и остальных трех редакторов. Те приняли приглашение. Так возникла «новая» «Искра», названная большевиками «меньшевистской» «Искрой», хотя ее воз¬главлял «большевик» и председатель Совета пар¬тии Плеханов.
С этих пор РСДРП фактически распалась на две партии. С этих пор и организационные разногла¬сия между этими двумя партиями постепенно пе¬рерастают в тактические и идейные разногласия. После съезда и после того, как меньшевики вновь овладели руководящими органами партии (ЦО, Совет партии, но ЦК все еще в руках большевиков, куда Ленин скоро предложит кооптировать себя), Ленин выступил с новой работой – «Шаг вперед, два шага назад» (1904), в которой защищал свой организационный план, доказывая, что создание единой партии и является «шагом вперед», а при¬ход «меньшевиков» ко власти в партии – «двумя шагами назад». Ленин писал:
«Шаг вперед, два шага назад… это бывает и в жизни индивидуумов и в истории наций, и в раз¬витии партий. Было бы преступным малодушием хоть на минуту сомневаться в неизбежном, пол¬ном торжестве принципов революционной социал-демократии, пролетарской организации и партий¬ной дисциплины» (Ленин, «О партийном строи¬тельстве», стр. 287).
Однако Ленин говорил, что на втором съезде и сейчас после него разногласия между двумя фрак¬циями носили не программный и даже не такти¬ческий, а организационный характер. Он пишет:
«Разногласия… сводятся не к программным и не к тактическим, а лишь к организационным вопросам… Позиция новой «Искры» есть оппор¬тунизм в организационных вопросах… В сущности уже в спорах о § 1 стала намечаться вся позиция оппортунистов в организационном вопросе… Их вражда к построению партии сверху вниз» (там же, стр. 124).
Он призывал своих сторонников к суровой борьбе с «оппортунистами в организационном вопросе», внушая им чувство беспощадности к противнику: «в политике жертвы не даются даром, а берутся с боя», – писал он (там же, стр. 286).
Ленин говорит и о родстве меньшевистского оппортунизма в организационном вопросе с оп¬портунизмом международной социал-демократии. Он пишет:
«Указанные мною принципиальные черты оп¬портунизма (автономизм, барский или интелли¬гентский анархизм, хвостизм и жирондизм) наб¬людаются (с соответственным изменением) во всех социал-демократических партиях всего мира» (там же, ,стр. 273-274).
Лейтмотив ленинского плана был разгадан в словах человека, который до съезда считался «дубинкой Ленина», а на съезде отошел от него – в словах Троцкого.
Ленин пишет, что Троцкий правильно охарак¬теризовал устав партии, когда заявил: «Наш Ус¬тав представляет организованное недоверие со стороны партии ко всем ее частям, то есть контроль над всеми местными, районными и нацио¬нальными организациями» (там же, стр. 161).
Но что такое тогда партия по Ленину? На это старая революционерка Вера Засулич ответила:
«Партия для Ленина – это его «план», его воля, руководящая осуществлением плана. Это идея Людовика XIV». «Государство – это я», «партия – это я, Ленин» («Искра» 25 июня 1904 г., № 70, цитирую по Ленину – т. VI, стр. 431).
Мартов писал о «гипертрофии централизма» ленинского плана, а Аксельрод охарактеризовал его как «систему самодержавно-бюрократического управления партией» (Ленин, «О партийном стро¬ительстве», стр. 155; 245). Ленин на все эти обви¬нения отвечает невозмутимо и по-своему после¬довательно. Да, говорит он, «наша партия должна быть иерархией не только организаций револю¬ционеров, но и массы рабочих организаций» (там же, стр. 147).
Даже больше. Ленин чувствует себя польщен¬ным, когда Мартов призвал партию поднять «вос¬стание против ленинизма». Ленин говорит, что все обиженные на II съезде теперь «бросились с рыданием в объятия друг к другу и подняли знамя «восстания против ленинизма»» – эти слова Мар¬това Ленин берет в кавычки и добавляет:
«Мартов дождался того времени, когда он бу¬дет сам-пят, чтобы поднять восстание против ме¬ня одного. Неискусно полемизирует-то Мартов: он хочет уничтожить своего противника тем, что говорит ему величайшие комплименты» (там же, стр. 147).
Не будучи сам падким на комплименты, Ленин и для своих противников знал лишь один компли¬мент – смачную ругань.
Сейчас же после съезда Ленин приступил к практическому осуществлению своего плана по созданию системы партийных организаций на ме¬стах. В циркулярном письме к своим единомыш¬ленникам, названном «Письмо к товарищу о на¬ших организационных задачах», Ленин конкрети¬зирует свой план. Он предлагает использовать лучших товарищей из социал-демократического подполья не только в комитетах, но и на особых, для дела весьма важных функциях (типография, транспорт литературы, разъездные агитаторы, пас¬портные бюро, руководители военных групп, а также «дружины по борьбе со шпионами»). Ленин дает указания:
1) «Мы должны внушать рабочим, что убийство шпионов, и провокаторов, и предателей может быть, конечно, иногда безусловной необходимостью…»;
2) «Нужны и боевые кружки, утилизирующие служивших в военной службе или особенно сильных и ловких рабочих на случай демонстраций, освобождения из тюрем и т.п.»;
3) «По типу филиальных отделений коми¬тета… должны быть организованы все разнооб¬разные группы, обслуживающие движение, – и группы студенческой и гимназической молодежи, и группы, скажем, содействующих чиновников и группы транспортная, типографская, паспортная, группы по устройству конспиративных квартир, группы по слежению (по слежке – А. А.) за шпионами, группы военных, группы по снабже¬нию оружием, группы по организации, напр., «до¬ходного финансового предприятия» и т. д. Все искусство конспиративной организации должно состоять в том, чтобы использовать все и вся, «дать работу всем и каждому», сохраняя в то же время руководство всем движением» (Ленин, т. V, стр. 184-187, 3-е изд.).
На возражения партийных товарищей, что ле¬нинская чрезмерно централистская организация таит в себе большую опасность, если в центре ока¬жется неспособное лицо или даже агент полити¬ческой полиции (таким агентом в ЦК большеви¬ков оказался в 1912 году большевистский депутат IV Государственной Думы Малиновский), Ленин отвечал указанием на то, что «средством против этого не может быть выборность и децентрализа¬ция, абсолютно недопустимая и даже вредная в революционной работе при самодержавии» (там же).
Особо важное значение придавалось работе на фабриках и заводах. Но и там партийная сеть строится по общепринятому иерархическому ус¬таву:
«Каждый завод должен быть нашей крепостью. А для этого заводская рабочая организация долж¬на быть так же конспиративной внутри себя, так же «ветвиста» вовне, в самые разные стороны просовывать свои щупальцы, как и всякая рево¬люционная организация… Заводской комитет должен состоять из очень небольшого числа револю¬ционеров, получающих непосредственно от коми¬тета (вышестоящего комитета –А. А.) поручения. Все члены заводского комитета должны смотреть на себя как на агентов комитета (вышестоящего комитета – А. А.), обязанных подчиняться всем его распоряжениям, обязанных соблюдать все «законы и обычаи» той «действующей армии», в которую они вступили и из которой они в военное время, не имеют права уйти без разрешения на¬чальства» (там же, стр. 185-186).
Ленин дает популярное толкование и того, что он имеет в виду под «централизацией руковод¬ства», когда сравнивает центр с дирижером, а партию – с оркестром. Он пишет:
«Чтобы центр мог действительно дирижировать оркестром, для этого необходимо, чтобы в точно¬сти было известно, кто, где и какую скрипку ве¬дет, где и как какому инструменту обучался и обучается, кто, где и почему фальшивит и кого, как и куда надо для исправления диссонанса пе¬ревести и т. п.» (там же, стр. 190).
Абсолютистский централизм впоследствии Ле¬нин и большевики будут выдавать за «демократи¬ческий централизм». Ленин кончает следующим важным заключением:
«Руководить движением должно возможно меньшее число возможно более однородных групп искушенных опытом профессиональных револю¬ционеров. Участвовать в движении должно воз¬можно большее число возможно более разнообразных и разнородных групп пролетариата (и дру¬гих классов народа)» (Ленин, т. V, стр. 189).
Кратко, лапидарно, соотношение между цент¬ром и партийной периферией Ленин выражает формулой: «централизация руководства и децент¬рализация ответственности» (там же, стр. 188), формулой, которой большевизм руководствуется и поныне. (A. Avtorkhanov, The Communist Party Apparatus, Chicago, Regnery, 1966, pp. 7-16).
Все-таки ведущая идея Ленина – иерархическая партия при централизованном руководстве – не полностью нашла адекватное воплощение в орга¬низационных нормах проекта Устава партии, ко¬торый. Ленин представил на утверждение II съезда. Ленинский Устав явно страдает той же болезнью, которую он приписывал своим противникам: оп¬портунизмом в организационном вопросе. Говоря иначе, в организационном вопросе Ленин еще не большевик, он, воздавая дань давлению и влиянию демократического крыла партии (группа Мартова), воспринимает и его организационную схему по¬строения высших органов партии. Так, в проекте Устава Ленина присутствует явно антиленинская идея «полицентрии» партии. Вместо одного руко¬водящего центра Ленин предлагает создать три самостоятельных и не подчиненных друг другу центра: ЦК, Совет партии и ЦО (Центральный орган партии). Это требование изложено в § 4 его проекта. Там сказано: «Партийный съезд назна¬чает ЦК, редакцию ЦО и Совет партии» («КПСС в резолюциях», ч. 1, стр. 43). Последующие параграфы определяют компетенции каждого из этих органов:
«5. ЦК объединяет и направляет всю практи¬ческую деятельность партии и заведует централь¬ной партийной кассой, а равно всеми общепартий¬ными техническими учреждениями. Он разбирает конфликты как между различными организация¬ми и учреждениями партии, так и внутри их.
6. Редакция ЦО руководит партией идейно…
7. Совет партии назначается съездом из числа членов ЦК и ЦО в составе 5 лиц. Совет решает дела о пререканиях и разногласиях между редак¬цией ЦО и ЦК в области вопросов общеорганиза¬ционных и тактических. Совет партии возобнов¬ляет ЦК в случае полного его провала» (там же, стр. 43-44).
В § 8 говорилось, что новые комитеты и союзы комитетов утверждаются ЦК, но их обязывали в одинаковой мере подчиняться постановлениям как ЦК, так и редакции ЦО (там же).
Мартов писал, что борьба на съезде по первому параграфу Устава имела «наиболее принципиаль¬ное направление» (Мартов, «История российской социал-демократии», М.-П., 1923, стр. 75), но до¬бавлял, что «значение этого поражения (по § 1 Устава) было, однако, для Ленина сведено к нулю принятием остальных пунктов Устава» (там же, стр. 76).
Значение принятого Устава для Ленина заклю¬чалось в том, что даже при наличии в нем идеи «полицентрия», он все же сумел придать ЦК та¬кое практическое значение, которое ставило его фактически выше двух других органов. Самовла¬стный ЦК – таков был конечный идеал Ленина. Л. Троцкий рассказывал в брошюре «II съезд РСДРП», что Ленин во время одной из своих ре¬чей на съезде относительно того, сколь властным и сильным должен быть ЦК, показал съезду как символ того – «кулак» (М. A. Landau-Aldanov, Lenine, Paris, стр. 63; А. И. Спиридович, «История большевизма в России», Париж, 1922, стр. 75).
Сам же Ленин, подводя итоги прениям съезда по поводу Устава, писал: «Сила и власть ЦК, твердость и чистота партии – вот в чем суть» (Ленин, Полное собрание сочинений, т. 7, стр. 430).
Но не всякий сильный ЦК был нужен Ленину. Он был за такой ЦК, над которым господствует только он, и это господство Ленин хотел органи¬зационно закрепить в самом Уставе в лице рефор¬мированного Центрального Органа. Когда Мартов обвинил Ленина как раз в такой попытке, то Ле¬нин открыто признался: да, именно такова его цель. Ленин говорил:
«До какой степени глубоко мы расходимся здесь политически с т. Мартовым, видно из того, что он ставит мне в вину это желание влиять на ЦК, а я ставлю себе в заслугу то, что я стремился и стремлюсь закрепить это влияние организацион¬ным путем. Оказывается, что мы говорили даже на разных языках. К чему была бы вся наша ра¬бота, все наши усилия, если бы венцом их была все та же старая борьба за влияние, а не полное приобретение и упрочение влияния» (Ленин, ПСС, т. 7, стр. 307).
Съезд избрал редакцию ЦО, куда вошли боль¬шевики Ленин и Плеханов и меньшевик Мартов. Он избрал также ЦК во составе трех человек, куда вошли одни большевики – Г. Кржижанов¬ский, Ф. Ленгник, В. Носков. Когда Плеханов по¬ставил вопрос о возвращении в ЦО всех бывших его членов, то Ленин вышел из редакции ЦО, но он, как указывалось, был кооптирован в состав ЦК. Был кооптирован туда также и пятый член – Гальперин. Таким образом, ЦО стал меньшевист¬ским, а ЦК – большевистским.
В июле 1903 года в Киеве было создано Русское бюро ЦК во главе с Кржижановским (секретарем была Л. Книпович, потом ее заменила Е. Стасова). В Женеве образовался заграничный отдел ЦК во главе с Ленгником (его помощники: заграничные агенты ЦК – М. Лядов, П. Лепешинский, В. Бонч-Бруевич) («История КПСС», т. 1, 1964, стр. 482-3. В сентябре 1903 года были дополнительно коопти¬рованы в ЦК Ф. Гусаров, Р. Землячка, Л. Красин и М. Эссен. В ЦК были созданы группы: организа¬торская, техническая, финансово-интендантская и военная. Была создана также Исполнительная Комиссия, координировавшая всю работу ЦК (там же, стр. 483).
Теперь после реорганизации ЦО Совет партии состоял из 5 человек: три меньшевика – Мартов, Аксельрод и перешедший на сторону меньшевиков Плеханов и два большевика – Ленин и Ленгник. Когда Совет партии потребовал кооптировать в ЦК и представителей от меньшевиков, то Ленин решительно выступил против решения Совета – этого высшего учреждения партии – и обратился с письмом в ЦК: «Спасение одно – съезд»; он предложил ЦК: двинуть все силы, всё и вся в комитеты и в объезды» (Ленин, ПСС, т. 46, стр. 329).
ЦК создал в России три очень важных опорных пункта большевизма – Северное бюро ЦК (оно направляло работу Московского, Петербургского, Тверского, Нижегородского, Северного и Риж¬ского комитетов), Южное бюро ЦК (Одесский, Екатеринославский и Николаевский комитеты), Восточное бюро ЦК (комитеты Сибири, Урала и Поволжья). Функцию бюро ЦК на Кавказе вы¬полнял Кавказский союзный комитет.
Официальный историк констатирует: «Созда¬ние областных бюро ЦК явилось крупным шагом вперед по пути укрепления большевистских сил в России. Областные бюро подготовили почву для формирования самостоятельных большевистских центров» («История КПСС», т. 1, 1964, стр. 497). Борьба между большевизмом и меньшевизмом становится борьбой двух радикально противопо¬ложных доктрин: Мартов борется за партию де¬мократического правления, а Ленин – за партию абсолютного централизма. На страницах новой «Искры» писалось, что Ленин хочет такую пар¬тию, которая представляла бы собою огромную фабрику во главе с директором в виде ЦК, а чле¬нов партии превратить в «колесихи и винтики» (там же, стр. 502). Ленин держит курс на созыв III съезда партии. Однако Совет партии отверг предложение Ленина о его созыве. Тогда Ленин начал требовать от ЦК, чтобы он взял на себя функцию созыва съезда (по Уставу она принад¬лежит Совету партии). Но большевистский ЦК не поддается настойчивым уговорам Ленина. Рас¬серженный Ленин пишет:
«Я думаю, что у нас в ЦК в самом деле бю¬рократы и формалисты, а не революционеры. Мартовцы плюют им в рожу, а они утираются и меня поучают: «бесполезно бороться»…» (Ленин, там же, т. 46, стр. 355).
Ленину все же удалось в феврале 1904 года заставить русскую часть ЦК собраться для об¬суждения его предложения о созыве съезда. Но решение ЦК глубоко разочаровало Ленина – пятью голосами (Гальперин, Кржижановский, Носков, Гусаров и Красин) при одном против (Землячка) большевистский ЦК отклонил требо¬вание Ленина о созыве съезда («История КПСС» т. 1, стр. 509). Заграничные члены ЦК Ленгник и Эссен поддерживали Ленина. Даже в этом случае Ленин не имел большинства (5:4 против съезда).
Вскоре в ЦК произошли новые перемены: пос¬ланные Лениным в Россию вести борьбу за съезд – Ленгник и Эссен были арестованы, Землячка была выведена из ЦК (так как она состояла одно¬временно и членом Петербургского комитета), Кржижановский подал в отставку и вышел из ЦК, Гусаров сам устранился от работы. В ЦК остались три члена: Носков, Гальперин и Красин. Эта трой¬ка на заседании ЦК в конце июля 1904 года приняла постановление под названием «июльской декларации» о примирении с меньшевиками, о восстановлении единой партии. ЦК постановил далее признать законность кооптации Плехано¬вым старых членов редакции «Искры», а также одобрил политическую линию газеты. Одновре¬менно ЦК вынес и два других постановления: ли¬шить Ленина мандата заграничного представителя ЦК и назначить цензуру его произведений («пе¬чатание его произведений каждый раз происходит с согласия коллегии ЦК» – там же, стр. 509). Всякая агитация за съезд партии запрещалась. Вся техническая работа партии за границей от¬нималась у сторонника Ленина Бонч-Бруевича и передавалась Носкову, другой сторонник Ленина |– Лядов – должен был сдать партийную кассу. В ЦК были введены еще три члена большевист¬ского направления, но не ленинцы: А. Любимов, Л. Карпов и И. Дубровский. Всех этих членов большевистского ЦК Ленин окрестил «примирен¬цами», что было лишь синонимом «оппортунис¬тов». Им Ленин объявил не менее жестокую борь¬бу, чем оппортунистам меньшевистским.
Когда вскоре в ЦК были включены и три пред¬ставителя меньшевиков, большевистский ЦК окон¬чательно стал антиленинским. Официальный ис¬торик партии пишет: «Казалось, меньшевики мог¬ли торжествовать победу: в их руки перешли все центральные партийные учреждения. Но мень¬шевики завоевали учреждения, а не партию» (там же, стр. 510).
Ленин не был бы Лениным, если бы не нашел выхода из создавшегося положения. Абсолютно безвыходного положения в политике Ленин вооб¬ще не признавал. Как партийный тактик и поли¬тический комбинатор он не имел конкурентов. ЦК большевиков он объявляет «заграничным круж¬ком, опозорившим нашу партию» (Ленин, ПСС, т. 9, стр. 147). Ленин говорил, что «Новый ЦК, находясь всецело в руках кооптированных пре¬тендентов, ставит своей задачей дезорганизовать и расколоть все местные комитеты большинства. Пусть товарищи не делают себе никаких иллюзий на этот счет: иной цели нет у ЦК» (там же, стр. 147-148).
Ленин считает своей задачей изолировать боль¬шевистский ЦК от российских большевистских комитетов. На созванном им частном «совещании 22 большевиков» около Женевы он ставит вопрос о создании новых большевистских центров: «Бюро комитетов большинства» вместо существующего легального ЦК и редакции Центрального органа партии «Вперед» вместо тоже легально сущест¬вующей «Искры».
Тут же по окончании совещания Ленин посы¬лает в Россию своих сторонников для оформле¬ния и утверждения этих решений в местных ко¬митетах. Одновременно совещание выпускает об¬ращение «К партии» с критикой старого ЦК и изложением задач создания новых центральных органов партии и необходимости скорейшего со¬зыва III съезда. Из 20 местных комитетов, имею¬щих право голоса, 12 высказались за созыв этого съезда («История КПСС», т. 1, стр. 512). В России в сентябре-декабре 1904 года состоялись три об¬ластных конференции, с участием тринадцати ко¬митетов, на которых и было оформлено «Бюро комитетов большинства», куда вошли Ленин, Р. Землячка, А. Богданов, М. Лядов, Г. Гусев, М. Литвинов, П. Румянцев (там же, стр. 514-515). Бюро должно было действовать в России. За гра¬ницей в ноябре-декабре 1904 года оформляется и редакция «Вперед», куда вошли Ленин, В. Воровский, А. Луначарский, М. Ольминский и секре¬тарь редакции Н. Крупская (там же, стр. 515).
Таким обходным маневром, наступлением с тыла, Ленин парализует всякое старание ЦК вос¬соединить борющиеся между собою две фракции.
Меньшевики в свою очередь отвечают Ленину той же монетой. Они усиливают свои акции про¬тив Ленина: за границей – более успешно, внутри страны – менее успешно. За границей меньшеви¬ки пользуются симпатией социал-демократиче¬ских партий II Интернационала, особенно самой главной его партии – немецкой социал-демокра¬тии. Некоторые из лидеров меньшевизма думают ликвидировать влияние Ленина тем, что напустят на него марксистских авторитетов из немецкой социал-демократии. Так, Потресов писал (14 мая 1904 г.) Аксельроду:
«…спешу Вам сообщить, что я только что по¬лучил от Каутского письмо, разрешающее нам напечатать его ответ Лидину (Лядову, стороннику Ленина) в «Искре». Итак, первая бомба отлита, и – с божьей помощью – Ленин взлетит на воз¬дух. Я придавал бы очень большое значение тому, чтобы выработать общий план кампании против Ленина – взрывать его так взрывать до конца, методически и планомерно. Как бить Ленина – вот вопрос. Прежде всего, мне думается, следует на него выпустить авторитетов – Каутского, Розу Люксембург и Парвуса» («Социал-демократиче¬ское движение в России. Материалы», т. 1, М.-Л., 1928, стр. 124-125).
Это вполне естественно, что симпатия вождей немецкой социал-демократии была на стороне демократического крыла РСДРП – на стороне меньшевиков. В вышеупомянутом ответе Лядову Каутский писал:
«…если бы на вашем съезде мне пришлось бы выбирать между Мартовым и Лениным, то на основании всего опыта нашей деятельности в Гер¬мании, я решительно высказался бы за Мартова» («Искра» № 66, 15 мая 1904 г.).
Тем не менее, как раз немецкая социал-демо¬кратия не раз предпринимала попытку примирить враждующие фракции. Вождь немецких социал-демократов Август Бебель, который пользовался у Ленина известным уважением, обратился к нему с письмом, предлагая большевикам и меньшеви¬кам свое посредничество для их примирения. Ру¬ководство II Интернационала возложило на Бе¬беля обязанности председателя третейского суда. Однако Ленин был неумолим. Для Ленина иная партия, как созданная по его организационному плану, иная доктрина, как доктрина большевизма о революции, иное руководство, как его собствен¬ное – были абсолютно не приемлемы. Несмотря на свою величайшую тактическую изворотливость в политике, в принципиальных вопросах борьбы за власть он был несгибаемым, как сталь. «Прин¬ципиальная политика есть самая верная полити¬ка», – говорил он.
Как указывалось, летом 1904 года ЦК, потеряв¬ший несколько своих членов в результате арес¬тов, кооптировал в свой состав, вопреки Ленину, несколько меньшевиков. За это меньшевики пе¬редали ЦК транспорт своей литературы, подчинив ему формально и свои местные комитеты. Теперь в ЦК преобладало меньшевистское влияние. Этим объясняется и решение ЦК о признании законно¬сти кооптации Плехановым членов старой редак¬ции ЦО.
Меньшевики были непрочь восстановить теперь мир и с Лениным. Так, Ленину было предложено вновь вступить в редакцию. Ленин не только от¬клонил это предложение, но, обвинив своих быв¬ших сотрудников из ЦК в примиренчестве, орга¬низовал названные выше два новых органа пар¬тии: «Бюро комитетов большинства» как новый большевистский ЦК и газету «Вперед» как новый большевистский ЦО.
Борьба между большевизмом и меньшевизмом за гегемонию в РСДРП вступила в новую фазу.

Глава 2
БОЛЬШЕВИСТСКИЙ ЦК И МЕНЬШЕВИСТСКИЙ ОК
Побитые на II съезде меньшевики еще тогда постарались взять реванш в заграничных партий¬ных организациях, где они с самого начала имели преобладание. Был созван съезд заграничной ор¬ганизации РСДРП – «Лиги русской революционной социал-демократии», который, осудив «бюрокра¬тический централизм» Ленина, стал на точку зре¬ния меньшевиков по всем основным спорным вопросам II съезда партии. В ответ на это, пред¬ставитель большевистского ЦК распустил съезд и, руководствуясь уставными правами ЦК, анну¬лировал его решения. Тем временем, ЦК созвал (2-6 марта 1905 г.) в Женеве учредительный съезд тех заграничных организаций РСДРП, которые стояли за большевиков. Был избран Комитет за¬граничных организаций (КЗО) и утвержден его Устав.
По спорным официальным источникам, соот¬ношение сил в самой России было таково: сущест¬вовали и функционировали 32 большевистских комитета и 35 групп, 23 меньшевистских комите¬та и 27 групп, 10 комитетов, а 43 группы были нейтральными или «занимали примиренческие позиции» («История КПСС», т. II, стр. 39). Ленин считал, что на стороне большевиков лишь мо¬ральный перевес, а материальный перевес нахо¬дится на стороне меньшевиков. Поэтому он го¬ворил:
«Нам нужно еще превратить нашу моральную силу в материальную. У меньшевиков больше де¬нег, больше литературы, больше транспортов, больше агентов, больше «имен», больше сотрудни¬ков. Было бы непростительным ребячеством не видеть этого» (Ленин, ПСС, т. 9, стр. 246).
Из 29 утвержденных Советом партии «право¬способных организаций», согласно газете «Впе¬ред», 15 организаций высказались за созыв III съезда (Ленин, там же, стр. 335-336), но «Совет рвет устав и обманом уклоняется от обязатель¬ного для него созыва съезда» (там же).
21 января 1905 года Бюро комитетов большин¬ства взяло на себя роль Совета партии и выпу¬стило «Извещение о созыве III партийного съезда». «Извещение» сопровождалось статьей Ленина, в которой он доказывал правомерность действия Бюро, так как меньшевистский Совет и примирен¬ческий ЦК саботируют созыв съезда. Реакция рос¬сийских организаций на «Извещение» свидетель¬ствовала, что Ленин работает в верном направ¬лении.
Меньшевистский Совет решил воспользоваться съездом для обсуждения предложения Бебеля о восстановлении единства партии. Совет вынес постановление (10 марта 1905 г.), как «обращение к членам III партийного съезда, созываемого русским Бюро, с предложением съезду принять по¬средничество Бебеля для восстановления единст¬ва партии и с выражением согласия прислать на съезд от Совета двух представителей для перего¬воров об осуществлении идей третейского разби¬рательства» (Ленин, там же, стр. 349). Нельзя было бы выдумать лучшей услуги Ленину, чем это постановление. Этим постановлением и фак¬тически, и юридически Совет партии признал за¬конность созыва съезда Бюро комитетов большин¬ства. На этом этапе борьбы Ленину большего и не требовалось. Только Ленин вполне логично упре¬кал Совет в непоследовательности. Он писал:
«Почему же вы хотите послать на съезд только двух представителей заграничного Совета? По¬чему не представителей всех партийных органи¬заций. Ведь члены российского Бюро комитетов большинства пригласили на съезд всех…» (там же, стр. 352-353).
Фактическая капитуляция Совета партии явно подняла акции съезда. В начале 1905 года из 11 членов ЦК – 9 было арестовано в России, а, ос¬тавшиеся на свободе 2 члена ЦК – Красин и Лю¬бимов в феврале 1905 года вступают в перегово¬ры с Бюро о созыве съезда. Переговоры ведут от ЦК – Красин и от Бюро – Гусев. Ленин потрево¬жен, как бы Совет партии, действуя за спиной ЦК, не перехитрил его. Ленин пишет Гусеву: «Бюро не вправе уступать ЦК ни на йоту. Иначе мы здесь поднимем бунт, и все твердокаменные комитеты будут с нами» (Ленин, там же, т. 47, стр. 15).
Однако опасения Ленина оказались напрасными. Если Совет партии капитулировал условно, то ЦК партии капитулировал безусловно. ЦК и Бюро постановили создать Организационный Ко¬митет для созыва III съезда. В обращении «К пар¬тии» говорилось, что «съезд созывается для уста¬новления общей партийной тактики и органи¬зационного единства партии» («Третий съезд РСДРП. Протоколы», 1959, стр. 638-684).
Ленин торжествовал заслуженную победу. Он писал:
«Итак, – мы можем торжествовать полную мо¬ральную победу. Россия взяла верх над заграничниками. ЦК нашел в себе в последнюю минуту достаточно гражданского мужества, чтобы… вос¬стать против заграничного Совета» (Ленин, там же, т. 9, стр. 370-371).
Победа Ленина была почти тотальная. К ап¬релю 1905 года из 29 российских организаций за съезд высказались 21 (правом участия на съезде пользовались комитеты, возникшие за год до съезда и утвержденные ЦК).
Все основные – тактические и организацион¬ные – документы будущего III съезда были под¬готовлены редакцией «Вперед».
12 (25) апреля открылся и сам съезд в Лондоне и продолжался до 27 апреля (10 мая) 1905 года. Присутствовало 24 делегата с решающим голосом и 14 делегатов с совещательным голосом. На съез¬де был представлен 21 комитет с решающим го¬лосом.
Съезд признал начавшуюся русскую революцию 1905 года революцией «буржуазно-демократической», в которой роль гегемона и движущей силы играет пролетариат, а союзником его признается крестьянство. В перспективе – перерастание де¬мократической революции в социалистическую. Единственный путь к захвату власти – переход через массовые политические стачки к вооружен¬ному восстанию. Вот эту общую схему Ленина съезд одобрил и утвердил, как директиву с.-д. ко¬митетам в России.
В резолюции съезда сказано, что «задача орга¬низовать пролетариат для непосредственной борь¬бы с самодержавием путем вооруженного восста¬ния является одной из самых главных и неотлож¬ных задач партии в настоящий революционный момент» («Третий съезд РСДРП. Протоколы», стр. 450-451). В результате этой борьбы должна была возникнуть, по той же схеме Ленина, «ре¬волюционно-демократическая диктатура проле¬тариата и крестьянства», с временным револю¬ционным правительством во главе.
По вопросу о том, входить ли представителям РСДРП в состав такого правительства, мнения меньшевиков и большевиков расходились. Пос¬кольку революция признавалась буржуазно-демо¬кратической, меньшевики исключали участие РСДРП в правительстве такой революции. Эти взгляды меньшевиков Ленин считал «догматиче¬скими». Съезд записал, что «в зависимости от со¬отношения сил и других факторов, не поддаю¬щихся точному предварительному определению, допустимо участие во временном революционном правительстве уполномоченных нашей партий» (там же, стр. 451-452).
В отношений крестьянства съезд выдвинул бо¬лее радикальную программу, чем та, которая со¬держалась в решении II съезда или в писаниях Ленина до сих пор. Лишь под влиянием начавшей¬ся первой русской революции, под влиянием роста крестьянских восстаний Ленин впервые открывает того мелкобуржуазного союзника революции, ко¬торый, в конечном счете, приведет его ко власти в России – русское крестьянство. Если Ленин и II съезд раньше говорили о возвращении крестья¬нам лишь тех «отрезков», которые отошли от крестьянских наделов к помещикам при освобож¬дении крестьян от крепостного права в 1861 году, то теперь III съезд требовал конфискации поме¬щичьих, казенных, церковных, монастырских и удельных земель и создания революционных крес¬тьянских комитетов для осуществления такой программы (там же, стр. 454).
По вопросу о либералах съезд предложил «энер¬гично противодействовать попыткам буржуазной демократии взять в свои руки рабочее движение», но «поддерживать буржуазию, поскольку она яв¬ляется революционной или оппозиционной в сво¬ей борьбе с царизмом» («КПСС в резолюциях», ч. 1, стр. 82).
Новый устав партии, представленный Лениным на III съезд, уже является истинно ленинским и порывает с «полицентрией» его старого Устава.
Прежде всего, съезд вносит в Устав знамени¬тый первый параграф в редакции Ленина: «членом партии считается всякий принимающий её программу, поддерживающий партию материаль¬ными средствами и участвующий личной работой в одной из ее организаций» («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 87).
Параграфы Устава, аннулирующие «полицентрию» старого Устава, гласят:
«5. ЦК представляет партию в сношениях с другими партиями, назначает ответственного ре¬дактора ЦО из своей среды, организует комите¬ты, союзы комитетов и др. учреждения партии и руководит их деятельностью» (там же, стр. 88).
«8. …Все постановления ЦК обязательны для всех партийных организаций, которые обязаны также давать в центральную кассу 20% всех сво¬их доходов (стр. 89) … «Местный комитет дол¬жен быть распущен ЦК, если за распущение выс¬кажутся одновременно ЦК 2/3 и 2/3 местных рабо¬чих, входящих в партийные организации» (стр. 89).
Далее в новом Уставе говорится, что «коопта¬ция членов ЦК производится единогласно», но в местных комитетах официальные кандидаты, предложенные ЦК, кооптируются простым боль¬шинством (стр. 89).
Таким образом, Совет партии аннулируется, ЦО перестает быть самостоятельным и назнача¬ется не съездом, а ЦК, местные комитеты дела¬ются простыми филиалами ЦК.
Съезд принял специальное постановление и о меньшевиках, назвав их «отколовшейся частью партии». Участие меньшевиков в местных с.-д. организациях допускалось «при том необходимом условии, чтобы они, признавая партийные съезды и партийный Устав, всецело подчинялись партий¬ной дисциплине» (там же, стр. 81).
Съезд избрал ЦК, куда вошли Ленин, А. Богда¬нов, Л. Красин, Д. Постоловский и А. Рыков. Бог¬данов, Красин, Рыков принадлежали к крылу «примиренцев». Ленин не смог воспрепятствовать их избранию. Съезд объявил, что отныне газета «Искра» перестает быть Центральным Органом партии (так как редакция «Искры» не явилась на съезд, а ее линия расходится с директивами III съезда). Съезд поручил ЦК организовать новую газету партии, назвав ее «Пролетарием».
Между членами ЦК обязанности были распре¬делены так: Ленин – ответственный редактор ЦО и председатель ЦК за границей (кроме того соз¬давалось Заграничное бюро ЦК, секретарь – жена Ленина Н. Крупская), А. Богданов – ответствен¬ный редактор и организатор всей литературной части в России; Л. Красин – ответственный фи¬нансист и транспортер; А. Рыков и Д. Постолов¬ский (Александров) – партийно-организационная работа в России (сношение с комитетами, распре¬деление сил и пр.). В случае провала членов ЦК кандидатами в члены ЦК назначены А. Эссен, П. Румянцев и С. Гусев (Ленин, Собр. соч., т. VIII, стр. 471).
Почти одновременно с III съездом большевиков происходила «Первая общерусская конференция партийных работников» меньшевиков в Женеве. На конференции присутствовали делегаты 14 комитетов из России, не признавших III съезд пра¬вомочным, к ним присоединились эмигрантские организации меньшевиков. Хотя, по утверждению редакции «Искры», эти делегаты фактически пред¬ставляли большинство членов РСДРП, руководи¬тели меньшевиков не захотели назвать свое соб¬рание съездом. Хотя редакция ЦО и сам высший орган власти партии – Совет партии – находился в руках меньшевиков, меньшевики ими не вос¬пользовались.
Насколько большевики бесцеремонно нарушали всякую уставную легальность, настолько же меньшевики скрупулёзно ее соблюдали. Поэтому они и свой фактически съезд объявили совеща¬тельным органом – «конференцией». Но и на ре¬шениях самой конференции лежал отпечаток внутреннего раскола среди меньшевиков. «Резо¬люции, принятые конференцией, показывают признаки глубокого разделения, которые начали оформляться в рядах меньшевиков», замечает один из западных авторов («The Communist Party of the Soviet Union», by L. Schapiro, New York, 1959, p. 62).
Две тенденции боролись на этой конференции: с одной стороны, те, которые, следуя Аксельроду, боролись за массовую легальную рабочую партию (их Ленин окрестил кличкой «ликвидаторов»), с другой стороны, те, которые стояли за кадровую нелегальную организацию, созданную «Искрой», избавив её только от ленинских крайностей (Мар¬тов). Отсюда и двойственность решений конфе¬ренции – рядом с легальными требованиями (борьба за 8-часовой рабочий день, за свободу стачки и за право создавать профсоюзы в рамках существующего режима) выдвигаются и револю¬ционные требования, которые мало чем отлича¬ются от решения III съезда – массы должны быть подготовлены к участию в неизбежном восстании, а социал-демократы должны быть готовы взять в свои руки контроль над произвольно возникшим революционным движением.
Хотя меньшевики и отрицают необходимость участия во временном революционном правитель¬стве, но они допускают взятие власти пролетариа¬том, если русская революция послужит толчком для революции в других странах (там же, стр. 63). Сравнивая позиции обеих фракций, цитирован¬ный историк пишет: «Следовательно, много было правды в утверждениях многих меньшевиков, что ничто не разделяет двух фракций, кроме непри¬миримости Ленина и его решимости создать пар¬тию, подчиненную его собственной команде» (там же, стр. 63).
Сравнивая общую тактическую линию обеих фракций в революции 1905 года, можно конста¬тировать: большевики были за «левый блок» ре¬волюционных сил, которым руководят они сами («гегемония пролетариата»), а меньшевики за «национальный фронт» всех революционных и оппозиционных сил, в котором РСДРП лишь одна из участниц. Стратегическая цель обеих фракций в данной революции: большевики выступают за «диктатуру пролетариата и крестьянства» как пе¬реходную ступень к диктатуре пролетариата (то есть за диктатуру партии большевиков), меньше¬вики выступают за демократическую республику, которая создает условия легальной борьбы за со¬циализм.
Меньшевистская конференция, оплошно усту¬пив честь называть высший орган партии «Цент¬ральным комитетом» большевистскому съезду, выбрала свой собственный орган, назвав его «Ор¬ганизационной Комиссией». Конференция пред¬лагала восстановить единство партии, но начать это снизу, с местных комитетов, а потом только восстановить единый центр партии. Плеханов, который отказался следовать приглашению уча¬ствовать на III съезде, теперь отошел и от мень¬шевиков. Он винил обе фракции в обострении раскола и начал издавать свой личный орган – «Дневник социал-демократа».
27 апреля (10 мая) 1905 года – в день оконча¬ния работы III съезда – состоялось заседание вновь избранного ЦК, на котором, как уже ука¬зывалось, были распределены обязанности между членами ЦК, а также утверждены пароль, шифр, клички для связей, обсуждены финансовые, транс¬портные и технические вопросы. Были намечены кандидаты в члены ЦК на случай ареста членов ЦК. ЦК решил, кроме того, направить в разные районы России своих представителей делать док¬лады об итогах III съезда и организовать в России группу партийных литераторов и пропагандистов.
Вскоре ЦК был разделен на две части, созданы два бюро ЦК: одно бюро ЦК – для работы за гра¬ницей, другое бюро – для работы в России. Это второе бюро называлось «Русское бюро ЦК РСДРП» и находилось в Петербурге. В его первый состав входили А. Богданов, Д. Постоловский, Л. Красин и кооптированный в ЦК П. Румянцев. При «Русском бюро ЦК» был создан секретариат из трех человек для текущей работы, кроме того, была создана специальная агитационно-пропаган¬дистская группа из 10-12 человек. Заграничное бюро во главе с Лениным было фактическим цент¬ром партии, хотя юридическим центром считалось «Русское бюро». Кроме общего руководства, За¬граничное бюро ведало изданием и транспорти¬ровкой партийной литературы. Для этого оно име¬ло хозяйственную комиссию, экспедицию, типо¬графию и кассу («История КПСС», т. 2, стр. 66-64).
В ходе революции – 6 августа 1905 года – был издан царский манифест о созыве как зако¬носовещательного органа – Государственной ду¬мы (названной булыгинской Думой по имени ав¬тора проекта – министра внутренних дел Булыгина). Выборы в Думу были ограниченными и не¬равными, многие слои населения вообще были ли¬шены избирательного права. Но это был первый акт капитуляции самодержавия перед развиваю¬щейся революцией. ЦК большевиков выступил за бойкот этой Думы и за подготовку вооруженного восстания.
Начавшееся в стране стачечное движение при¬нимает все большие и большие размеры. Прави¬тельство старается покончить с ним применением вооруженных сил.
Знаменитый приказ генерал-губернатора Пе¬тербурга Трепова от 13 октября – «холостых зал¬пов не давать, патронов не жалеть» – только еще больше накаляет атмосферу. К середине октября всеобщая политическая забастовка охватывает около двух миллионов рабочих, служащих, уча¬щихся. Царь идет на неслыханные и, казалось, маловероятные уступки: он издает «Манифест 17 октября», согласно которому:
1) объявлялись все гражданские свободы – свобода совести, слова, собраний и союзов при неприкосновенности личности;
2) устанавливалось «как незыблемое право, ни¬какой закон не мог восприять силу без одобре¬ния Государственной Думы, и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действи¬тельного участия в надзоре за закономерностью действий властей» (С. Ольденбург, Царствование Николая II, часть II, Белград, 1939, стр. 317).
Левые партии признали «Манифест» победой революции, хотя и не окончательной. Милюков на банкете вечером 17 октября говорил: «Да, это успех, и успех большой. Но ведь не первый. Это новый этап борьбы» («Роковые годы», «Русские записки», 1939).
Когда царь вместе с «Манифестом» дал России и нового либерального председателя Совета ми¬нистров – графа Витте, – но оставил министром внутренних дел реакционера Трепова, Л. Троцкий писал в «Известиях» Совета рабочих депутатов:
«Дан Витте, но оставлен Трепов. Пролетариат не хочет ни полицейского хулигана Трепова, ни либерального маклера Витте, ни волчьей пасти, ни лисьего хвоста. Он не желает нагайки, завернутой в пергамент конституции» (С. Ольденбург, там же, стр. 318).
Ленин писал, что «уступка царя есть действи¬тельно величайшая победа революции, но эта по¬беда далеко еще не решает судьбы всего дела свободы. Царь далеко еще не капитулировал» и что надо «довести революцию до действительной и полной победы» (Ленин, ПСС, т. 12, стр. 27).
ЦК РСДРП выпустил воззвание «К русскому народу», в котором говорилось, что «народу нуж¬ны не бумажные обещания, а действительно на¬дёжные гарантии: немедленное вооружение на¬рода, снятие военного положения, немедленный созыв Учредительного Собрания, отмена сослов¬ного строя, введение восьмичасового рабочего дня, немедленная и полная политическая амнис¬тия заключенным» («История КПСС», т. 2, стр. 99).
13 октября возник Петербургский Совет рабо¬чих депутатов. В середине ноября в нем было 562 депутатов от 147 заводов, фабрик, 34 мастерских и 16 профсоюзов («История КПСС», т. 2, стр. 117).
Как раз Октябрьская всеобщая забастовка и выборы в Совет показали, что популярность и влияние меньшевиков среди рабочих Петербурга и Москвы были куда больше, чем популярность большевиков. Председателем Петербургского Со¬вета рабочих депутатов был избран меньшевик Г. С. Хрусталев-Носарь, который был арестован
26 ноября, а 27 ноября происходит новое заседа¬ние Совета, на котором председателем, в присут¬ствии Ленина, избирается опять-таки меньшевик – Л. Д. Троцкий. Меньшевики, как и большевики, держат курс на вооруженное восстание. Офици¬альный большевистский историк пишет, что на заседании Совета, которое собралось после аре¬ста Хрусталева «с участием Ленина, Мартова и других решено было в ответ на новую правитель¬ственную провокацию продолжать мобилизацию сил и подготовку восстания». («История КПСС», т. 2, стр. 125).
Интересно отметить, что Русское бюро ЦК с самого начала возникновения Совета рабочих де¬путатов Петербурга потребовало от него принятия программы РСДРП, угрожая в противном случае уйти из Совета: «Совет рабочих депутатов или партия?», – требовали большевики в одной из статей. Недоверие к Совету официальный историк объясняет тем, что «руководство Советом сразу оказалось в руках меньшевиков» (там же, стр. 104).
Знающий свое дело Ленин поправил ЦК. Он ответил на поставленный вопрос: «решение безус¬ловно должно быть и Совет рабочих депутатов и партия» (Ленин. ПСС, т. 12, стр. 61). Ленин еще тогда увидел в советах и орган восстания и за¬родыш новой власти.
В Совет и его исполнительный комитет офи¬циально вошли с совещательным голосом пред¬ставители политических партий – меньшевиков, большевиков, эсеров и Бунда. ЦК РСДРП делегировал в состав Совета А. Богданова, Д. Постоловского, кроме того, туда был избран член ЦК Л. Красин, иногда ЦК представлял там сам Ленин («История КПСС», т. 2, стр. 117).
Как Ленин мыслит организационную структуру партии в условиях демократических свобод, в данном случае в условиях России после «Мани¬феста 17 октября»?
Вот теперь-то Ленин впервые выдвигает поло¬жение, ставшее потом руководящим принципом всех коммунистических партий, действующих в демократических странах. Положение это гласит: у партии должно быть два аппарата – один для работы легально, другой – для работы нелегаль¬но. На партийном языке это называется «сочета¬ние легальной работы с нелегальной». Практи¬чески это означает вот что. Во главе партии и ее отдельных организаций находится по два комите¬та – один комитет легальный, его состав на каж¬дом уровне известен всем, его члены сидят в парламенте, в профсоюзах, в местных самоуправ¬лениях, в открытых партийных учреждениях, в редакциях партийной печати и т. д. Есть и другой, параллельный комитет каждого уровня, – его сос¬тав строго засекречен, его руководители мало из¬вестны, многие из них даже неизвестны как пар¬тийцы.
В статье «О реорганизации партии», написан¬ной через месяц после издания «Манифеста 17 октября», Ленин видит задачу реорганизации в следующем: «Итак, задача стоит ясно: сохранить пока конспиративный аппарат и развить новый, открытый». Но «новая ячейка должна быть ме¬нее строго оформленной, более «свободной», «lose», организацией» (Ленин, «О партийном стро¬ительстве», 1956, стр. 341). Что же касается ру¬ководящих кадров, «профессиональных револю¬ционеров», тут Ленин не отходит от своей доктри¬ны ни на шаг, а подчеркивает «гигантское значе¬ние преемственности в деле партийного развития».

Глава 3
МЕНЬШЕВИСТСКО-БОЛЬШЕВИСТСКИЙ ЦК
Ход революции в России опрокинул тактику Ленина и III съезда на изоляцию лидеров меньше¬виков от рабочего и революционного движения. Он опрокинул также претензии большевиков на гегемонию в революции.
Не только меньшевистские, но и подавляющее большинство большевистских комитетов осужда¬ли узкую, по существу сектантскую, линию III съезда и требовали восстановления единства пар¬тии снизу доверху. На местах уже проходило объ¬единение комитетов партии. Организационная комиссия меньшевиков по-прежнему продолжала проповедовать решение своей Женевской конфе¬ренции о восстановлении единства РСДРП. Сам ЦК РСДРП в своем подавляющем большинстве стал на эту же точку зрения. Успехи меньшеви¬ков как в организации забастовочного движения, так и в создании широких профессиональных со¬юзов, а главное, решающая роль, которую сыграли меньшевики в создании Петербургского Совета, как и других, местных, советов (более 50) заста¬вили Ленина впервые капитулировать перед мень¬шевиками, конечно, в расчете, что из этой капитуляции, в конечном счете, он выйдет победите¬лем.
Официальный историк КПСС признает это, по существу, когда пишет:
«Раскол социал-демократии противоречит ин¬тересам революции. В период высшего ее подъема, начиная с октябрьских дней, единство действия снизу, прежде всего, социал-демократических ра¬бочих, получило широкое распространение в мас¬совых политических стачках, в совместной работе в Советах рабочих депутатов, профсоюзах и дру¬гих организациях. Это убеждало рабочих в воз¬можности и необходимости покончить с расколом в партии… Большевики во главе с Лениным под¬держали это требование, считая, что со временем массы на собственном опыте убедятся в правиль¬ности их политики. В конечном итоге это и долж¬но было привести к изоляции лидеров меньшевиз¬ма, завоеванию партийных масс большевиками» («История КПСС», т. 2, стр. 128-129).
Вместе с тем, Ленин в письме на имя ЦК кате¬горически оговаривал: «Объединить две части – согласны. Спутать две части – никогда» (Ленин, ПСС, т. 47, стр. 80). Ленин требовал, чтобы про¬исходили одновременно и в одном месте два съез¬да: один – большевиков, другой – меньшевиков с тем, чтобы они обсудили заранее заготовленные проекты объединения. Но Ленин хочет сохранить в этом объединении свою фракцию как органи¬ческое и автономное целое. Поэтому в том же письме ЦК он требует: «все усилия и помыслы направить к сплочению, к лучшей организации нашей части партии. Эта тактика кажется «эгоис¬тической», но она единственно разумная» (там же). 20 ноября 1905 года в Петербурге собралась Вторая общероссийская конференция меньшеви¬ков. Конференция отвергла идею Ленина о созыве двух параллельных съездов, а предложила слить ЦК РСДРП и ОК в один объединенный ЦК для созыва единого объединительного съезда. Она предложила также создать объединенный Цент¬ральный орган печати. Конференция сделала и примирительный жест по адресу большевиков, приняв ленинскую формулировку §1 Устава.
Вслед за меньшевистской конференцией состо¬ялась и Всероссийская конференция большевиков в Таммерфорсе (Финляндия). Она проходила под председательством Ленина с 12 по 17 декабря. Конференция эта, по существу, приняла все те условия объединения, которые были выдвинуты меньшевистской конференцией. Ленин с опаской и без энтузиазма шел на объединение, но ЦК РСДРП, его докладчики на конференции Красин и Румянцев, делегаты местных комитетов дока¬зывали, что объединение снизу становится фак¬том, и его надо санкционировать, пока это объе¬динительное движение не пройдет мимо руково¬дителей большевиков. Ленин только добился того, что в решении конференции было записано:
«В одно время и в одном месте должны собрать¬ся съезды обеих её частей и, договорившись меж¬ду собою о порядке работы, слиться в один съезд на том условии, что каждая сторона получает по равному числу решающих голосов» («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 96).
Выборы на съезд сорвали и это условие Ле¬нина, дав большинство решающих голосов мень¬шевикам.
Конференция объявила одновременно, что пар¬тия отныне будет строиться на принципах «демо¬кратического централизма» с широким выборным началом всех органов партии, которые сменяемы и подотчётны партии (там же, стр. 99). На этой же конференции Ленин впервые встретился со своим будущим преемником – И. Сталиным.
Такова была обстановка в партии, когда в кон¬це декабря 1905 года ЦК большевиков и ОК меньшевиков слились и создали объединенный ЦК (от большевиков туда вошли Красин, И. Лалаянц и И. Саммер), который должен был созвать объединительный съезд.
7 февраля 1906 года в Петербурге был издан первый номер объединенного Центрального Ор¬гана партии – «Партийные известия». Редакция была составлена из шести человек – из трех боль¬шевиков (Ленин, Лунчарский, В. Базаров) и трех меньшевиков (Ф. Дан, Ю. Мартов, А. Мартынов).
Начались выборы на объединительный съезд. Если раньше эти выборы производились ограни¬ченным кругом професиональных революционе¬ров в лице членов комитетов, то теперь делегатов выбирали на демократической основе из расчета один делегат на 300 членов партии («История КПСС», т. 2, стр. 175). Новая выборная проце¬дура показала, что из революции 1905 года меньшевики вышли более окрепшими, чем большеви¬ки. Она показала одновременно и то, что широ¬кая партийная масса осуждала фракционный фа¬натизм Ленина.
Когда 10 (23) апреля 1906 года в Стокгольме открылся IV Объединительный съезд, оказалось, что съезд в своем подавляющем большинстве яв¬ляется меньшевистским. Меньшевики имели на нем 62 голоса, большевики – лишь 46. На съезде присутствовало 112 делегатов с решающим голо¬сом и 22 с совещательным, представлявших 62 организации РСДРП (на съезде присутствовали также представители национальных социал-демо¬кратических партий – Польши и Литвы, Латыш¬ского края, Бунда, Украины и Финляндии). Боль¬шинство программно-политических и тактических решений съезда было принято в духе меньше¬визма.
Острые дебаты на съезде были по аграрному вопросу. Ленин отстаивал идею национализации земли. Докладчик от меньшевиков отстаивал идею муниципализации (передачи помещичьих земель земствам – муниципалитетам). Ленину возражали не только меньшевики, но и группа большевиков (Суворов, Базаров, Сталин и др.), которые стояли на точке зрения раздела поме¬щичьей земли между крестьянами (их называли «разделистами»).
Особенно резко Ленину возражал на съезде Плеханов. Он говорил: «Проект Ленина тесно связан с утопией захвата власти революционера¬ми…» («IV Объединительный съезд РСДРП».
Протоколы, стр. 60). Эту мысль Плеханов повто¬рил и в другой речи: «Бланкизм или марксизм, – вот вопрос, который мы решаем сегодня. Тов. Ле¬нин сам признал, что его аграрный проект тесно связан с его идеей захвата власти» (там же, стр. 139).
Плеханов обосновывал свое требование муници¬пализации следующим образом:
«Наша программа должна устранить экономи¬ческую основу царизма; национализация же зем¬ли в революционный период не устраняет этой ос¬новы… Ленин рассуждает так, как будто та рес¬публика, к которой он стремится, будучи уста¬новлена, сохранится на вечные времена… Иное дело муниципализация. В случае реставрации она не отдает земли в руки политических представи¬телей старого порядка… Я повторяю вслед за На¬полеоном: плох тот человек, который рассчиты¬вает лишь на благоприятное стечение обстоятель¬ств» (там же, стр. 61).
По данному вопросу выступил и Сталин на съезде под именем «Иванович». Он выступил и против Плеханова, и против Ленина. Сталин ска¬зал:
«Исходным пунктом нашей программы должно служить следующее положение: так как мы за¬ключаем временный революционный союз с борю¬щимся крестьянством, так как мы не можем, ста¬ло быть, не считаться с требованиями этого крестьянства, то мы должны поддержать эти тре¬бования.
Крестьяне требуют раздела; значит мы должны поддерживать полную конфискацию и раздел. С этой точки зрения и национализация и муници¬пализация одинаково неприемлемы» (там же, стр. 79).
Съезд принял программу муниципализации.
Накануне съезда, при обсуждении вопроса об отношении к Государственной думе, большевики, исходя из своей позиции активного бойкота думы (впоследствии Ленин признал эту позицию оши¬бочной – см. Ленин, ПСС, т. 41, стр. 18), выдви¬нули к съезду резолюцию, в которой говорилось, что «РСДРП должна решительно отказаться от участия в Государственной думе» («IV объедини¬тельный съезд…», стр. 488).
На самом съезде большевики, ввиду провала кампании бойкота, несколько изменили свою по¬зицию. Большевики говорили теперь, что «социал-демократия должна использовать Государствен¬ную думу и столкновения ее с правительством или конфликты внутри нее», но одновременно боль¬шевики выступили против создания в Думе парла¬ментской с.-д. фракции (там же, стр. 493). Съезд однако постановил создать такую фракцию из тех депутатов, которые были членами РСДРП. Тогда большевики внесли предложение, чтобы Цент¬ральному Комитету была дана точная «инструк¬ция», обеспечивающая контроль партии над ее парламентской фракцией. В нем говорилось:
«ЦК сообщает всем организациям партии:
а) кого именно;
б) когда именно;
в) на каких именно условиях он назначил представителями партии в парламентской группе. ЦК периодически сообщает также всем организациям партии подробные отчеты о деятельности парла¬ментской группы» (там же, стр. 535).
Съезд принял новый Устав партии, в основу ко¬торого был положен пресловутый «демократиче¬ский централизм». Что сей принцип означает, ни тогда, ни теперь никто толком не знал и не знает. Меньшевики делали ударение на слово «демокра¬тическое», а большевики на «централизме». Эта счастливая находка Ленина на время примирила непримиримое, давала каждой из сторон широкий диапазон интерпретации. Достаточно сказать, что Сталин, впоследствии, каждый раз, когда он пред¬принимал очередную меру по абсолютизации сво¬ей власти, неизменно ссылался на «демократиче¬ский централизм».
Хрущев тоже, ликвидируя сталинскую центра¬лизацию, ссылался на этот же принцип. Люди, которые ликвидировали хрущевскую децентрали¬зацию, опять-таки ссылались на тот же прин¬цип.
На съезде разыгралась борьба о характере и взаимоотношении руководящих органов партии (моноцентрие или полицентрие). Докладчик по Уставу от меньшевиков говорил:
«Мы настаиваем на том, чтобы сам съезд вы¬бирал отдельно и ЦК и редакцию ЦО. Товарищи большевики считали более целесообразным такой порядок: съезд выбирает ЦК, а уже ЦК назначает редакцию ЦО».
Докладчик от большевиков обосновывал свое требование так:
«При избрании редакции съездом получается старое двоецентрие. В конце концов, участие ре¬дакции в работах ЦК может стать постоянным. Но этого мало. В предлагаемой постановке вопро¬са о совместной работе ЦК и ЦО двоецентрие при¬нимает характер троецентрия. В этом совместном совещании можно усмотреть черты старого Совета партии» (там же, стр. 461-463).
В конце концов, прошло предложение меньше¬виков о двоецентрии, то есть съезд избрал отдель¬но ЦК и редакцию ЦО.
Ввиду предварительно состоявшегося соглаше¬ния между фракциями выборы в ЦК и ЦО прош¬ли в несколько минут. В состав ЦК вошли семь меньшевиков (В. Розанов, Л. Гольдман, Л. Радченко, В. Крохмаль, Б. Бахметьев, П. Колокольников и Л. Хинчук) и 3 большевика (В. Десницкий-Сосновский, Л. Красин, А. Рыков, которого потом, после ареста, заменил А. Богданов).
Потом в ЦК были введены и представители с.-д. Польши и Литвы А. Барский и Ф. Дзержинский (будущий глава Чека), от латышей – К. Данишевский, от Бунда – Р. Абрамович и А. Крамер. В состав редакции ЦО «Социал-демократ» вошли одни меньшевики: Мартов, Мартынов, Маслов, Дан, Потресов (там же, стр. 639, см. также «Исто¬рия КПСС», т. 2, стр. 191). Вскоре с.-д. Польши и Литвы, Латышского края, а также Бунд вошли в состав РСДРП как территориальные организации.
После съезда Ленин выпустил «Обращение к
партии делегатов Объединительного съезда, при¬надлежавших к бывшей фракции «большевиков»».
В этом «Обращении» Ленин подверг разверну¬той критике все главные решения или упущения съезда. Он писал:
«Против тех решений съезда, которые мы счи¬таем ошибочными, мы должны и будем идейно бороться. Но при этом мы заявляем перед всей партией, что мы – против всякого раскола. Мы стоим за подчинение решениям съезда. Отрицая бойкот ЦК и ценя совместную работу, мы согла¬сились на вступление в ЦК наших единомышлен¬ников, хотя они будут в ничтожном меньшинстве» (Ленин, ПСС, т. 12, стр. 399).
Словом, с одной стороны, мы будем бороться против решений съезда, с другой стороны, мы бу¬дем им подчиняться. Такая «диалектическая» постановка вопроса позволяла не только бойко¬тировать ЦК, но и всю его текущую практиче¬скую работу, основанную на «ошибочных реше¬ниях» съезда. Вместе с тем, Ленин оговаривал за собою права, которые вытекали из решения съез¬да в пользу оппозиции меньшинства. Он писал:
«Мы все сошлись на принципе демократиче¬ского централизма, на обеспечении прав всякого меньшинства и всякой лояльной оппозиции, на ав¬тономии каждой партийной организации, на приз¬нании выборности, подотчетности и сменяемости всех должностных лиц партий. В соблюдении на деле этих принципов организации, в их искреннем и последовательном осуществлении мы видим га¬рантию от расколов, гарантию того, что идейная борьба в партии может и должна оказаться впол¬не совместимой со строгим организационным единством, с подчинением всех решениям общего съезда» (там же, стр. 399-400).
Вот, пользуясь всеми этими привилегиями оп¬позиции меньшинства (которых, однако, он ни¬когда не признавал за своими противниками), Ленин развернул между IV и V съездом большую и эффективную деятельность по противопостав¬лению партийной членской массы и местных пар¬тийных комитетов меньшевистскому ЦК. Первым практическим шагом на этом пути было создание собственной большевистской газеты «Пролета¬рий» (август 1906 г.). Поскольку Устав партии допускал только один Центральный Орган, то большевики назвали газету органом Петербург¬ского и Московского комитетов. Редакция газеты «Пролетарий» стала фактически большевистским Центральным Комитетом.
Большевики считали, что революция еще не за¬кончилась, она только потерпела временное пора¬жение. Поэтому тактика должна быть рассчитана не на участие в думской работе, а на подготовку нового всероссийского вооруженного восстания. Особое значение большевики придавали в этой связи работе военных и боевых организаций пар¬тии. Около 50 комитетов партии имели специаль¬ные военные организации и группы, которые назывались «военки» (сокращение слов «Воен¬ные комиссии»).
Значительные успехи по работе среди военных имели два большевистских комитета – Петербургский комитет (издавал солдатскую газету «Казарма») и Московский комитет (издавал га¬зету «Солдатская жизнь») («История КПСС», т. 2, стр. 196). Когда царь 8 июля 1906 года ра¬зогнал первую Государственную думу за ее же¬лание обсудить аграрный вопрос в пользу кресть¬янства, большевистские члены ЦК предложили ЦК обратиться к рабочим и ответить на роспуск Думы всеобщим вооруженным восстанием. ЦК отклонил это требование, но решил участвовать вместе с другими левыми партиями Думы, в том числе и с кадетами, в составлении так называемо¬го «Выборгского Манифеста». Манифест призы¬вал оказать правительству пассивное сопротивле¬ние: отказаться платить налоги, не давать рекру¬тов, не признавать царских займов (там же, стр. 204).
Ленин однако продолжает держать курс на во¬оруженное востание. В статье «Роспуск Думы и задачи пролетариата» он требует создания, наря¬ду с Советами, специальных «военных организа¬ций», чтобы руководить восстанием. Он говорит:
«Эти организации должны иметь своей ячейкой очень мелкие, вольные союзы, десятки, пятерки и, даже, может быть, тройки. Надо проповедовать самым усиленным образом, что близится бой, когда всякий честный гражданин обязан жертво¬вать собой… Эти союзы должны быть и партий¬ные и беспартийные, связанные одной непосред¬ственной революционной задачей: восстанием против правительства… Вольные боевые союзы, союзы дружинников принесут гигантскую пользу в момент взрыва. Дружина умеющих стрелять обе¬зоружит городового, нападет внезапно на пат¬руль, добудет себе оружие. Дружина не умеющих стрелять поможет строить баррикады, делать раз¬ведки, организовать сношения, устроить засаду врагу, поджечь здание, занять квартиры, которые могут стать базой для повстанцев» (Ленин, ПСС, Т. 13, стр. 322-323).
Любой ценой, в любом месте и любыми сред¬ствами дискредитировать политику общего ЦК, – такова партийная тактика Ленина. ЦК наперед может быть уверен, что любая намеченная им акция, даже вполне в большевистском духе, будет раскритикована большевиками. Так, например, когда ЦК в ответ на роспуск Думы призвал рабо¬чих к протесту путем стачки-демонстрации, то Ле¬нин ответил:
«Они (стачки-демонстрации) обессилили бы без всякой пользы пролетариат, они помогли бы поупражнять полицейских и солдат над безоруж¬ными, хватая и расстреливая их» (там же, стр. 315), но тот же Ленин в той же статье предлагал: «усиленно использовать именно роспуск Думы, как повод к концентрированной агитации с призы¬вом к всенародному восстанию» (там же, стр. 318).
Весь свой большой политический талант Ленин направил не против правительства или даже не против столь ненавистной ему либеральной бур¬жуазии, а против собственного ЦК. Ленин не огра¬ничивается одними писаниями. Через хорошо ор¬ганизованную сеть агентов большевистского центра в лице «Пролетария» Ленин развертывает в местных комитетах кампанию за недоверие ЦК и за созыв нового съезда партии. Кампания на¬чинает иметь успех. На большевистский Петер¬бургский комитет Ленин возлагает обязанности легального центра в этой кампании. Петербург¬ский комитет выпускает воззвание, в котором пишет:
«Во главе партии стоит Центральный Комитет, представляющий только одну из фракций (быв¬шее меньшинство) и последними своими действи¬ями ясно показавший, что он разошелся с мне¬ниями и волей большинства партии» («Листовки большевистских организаций в первой русской ре¬волюции 1905-1907 гг.», ч. 3, стр. 79). Петербург¬ский комитет требовал созыва нового съезда, что¬бы избрать новый ЦК. К этому требованию скоро присоединились партийные организации: москов¬ская, уральская, нижегородская, минская, об¬ластное бюро с.-д. организаций Центральной Рос¬сии, конференция волжских окружных организа¬ций, Главное Управление Социал-демократии Польши и Литвы, ЦК с.-д. Латышского Края и др. («История КПСС», т. 2, стр. 208).
Когда все попытки поднять новое всероссий¬ское восстание оказались тщетными, а Государст¬венная дума начала завоевывать все большую и большую популярность среди широких слоев на¬селения, большевики отказались от тактики бой¬кота Думы. Они решили участвовать в выборах второй Думы, заключая избирательные блоки на высшем уровне только с трудовиками и эсерами («партии мелкобуржуазной демократии», по тер¬минологии большевиков). ЦК партии допускал возможность избирательного блока и с партией конституционных демократов («кадеты»), которая состояла преимущественно из представителей рус¬ской либеральной интеллигенции (профессура, ад¬вокатура, врачи, литераторы, либеральные пред¬приниматели). Эта партия, все еще не будучи рес¬публиканской, резко выступала против абсолю¬тизма за парламентскую демократию типа англий¬ской. Заключая блок с кадетами, ЦК РСДРП пре¬дупреждал победу правых партий – октябристов («Союз 17 октября» – так называла себя эта пар¬тия, подчеркивая тем самым, что ее идеал и прог¬рамма – это «Манифест 17 октября» 1905 г.) и откровенных монархистов-абсолютистов, для ко¬торых сам «Манифест 17 октября» был неприем¬лем как слишком революционный документ.
Спор между большевиками и меньшевиками решила новая всероссийская конференция партии в ноябре 1906 года в Таммерфорсе. Конференция признала допустимость блока с кадетами и от¬вергла экстремистские требования большевиков. В тех комитетах, где тон задавали большевики, продолжали бойкотировать блок с кадетами. Так было в Петербурге, где с.-д. комитет отказался признать решение конференции в Таммерфорсе; Петербургская организация вновь раскололась на меньшевиков и большевиков. Прямым результа¬том этого явилась неожиданно большая победа здесь партии эсеров, партии по существу кресть¬янской, а не рабочей.
Общие результаты выборов во вторую Думу (открылась 20 февраля 1907 г.) подтвердили пра¬вильность избирательной тактики променьшевистского ЦК – если в первой Думе было лишь 18 социал-демократов, то во вторую Думу РСДРП провела 65 социал-демократических депутатов, из которых большевиков оказалось только 15 чело¬век («История КПСС», т. 2, стр. 211), а сама Дума оказалась более левой, чем разогнанная ца¬рем за «левизну» первая Дума. Большевики про¬должали в Думе ту тактику, которую они объя¬вили заранее – использование думской легальной трибуны для проповеди лозунгов революции.
Всякие старания большинства с.-д. фракции (председателем ее был меньшевик Церетели) вне¬сти на обсуждение Думы конструктивные пред¬ложения для удовлетворения насущных социаль¬ных нужд народа встречали решительное сопро¬тивление ее большевистского меньшинства. Для Ленина и его сторонников речь шла не об удовле¬творении нужд народа, а об их использовании в целях развязки новых восстаний. Удовлетворен¬ная нужда переставала быть аргументом в пользу революции. Поэтому ничто не было так вредно для революции, как успешное конструктивное со¬циальное законодательство Думы. Вот почему те¬перь Ленин сосредоточивает все внимание партии на критике законотворческой работы ее думской фракции. Это одновременно служит базой и для критики самого ЦК. «Критика деятельности Дум¬ской фракции сливалась с критикой меньшевист¬ского ЦК и служила одним из новых аргументов в пользу экстренного созыва съезда партии» – пишет официальный историк (там же, стр. 214).
Хорошо и широко организованная кампания большевиков против «оппортунизма» ЦК дает свои плоды. Крупнейшие партийные организации во главе с Петербургом и Москвой голосуют за ленинскую «платформу революционной социал-демократии» (так называлась статья Ленина, в которой обосновывались резолюции большевиков к V съезду).
V съезд открылся в Лондоне и работал в поме¬щении церкви Братства Саутгейт-Род (собствен¬ность фабианцев), с 30 апреля по 19 мая (13 мая-1 июня) 1907 года. На этом съезде присутствовало 303 делегата с решающим голосом и 39 – с сове¬щательным от 150 тысяч членов партии из 145 парторганизаций. Делегатов с решающим голосом от РСДРП было 177 человек, среди которых боль¬шевиков было 89 человек, а меньшевиков – 88, остальные делегаты – 45 человек от Польши и Литвы, 26 – от латышей и 55 от Бунда – («Пя¬тый (Лондонский) съезд РСДРП. Протоколы», стр. 621-631). Среди делегатов большевиков с решаю¬щим голосом были: Ленин, А. С. Бубнов, К. Е. Ворошилов, С. Г. Шаумян, М. Н. Покровский, Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, среди делегатов с со¬вещательным голосом был И. В. Сталин. Польско-литовскую делегацию возглавляли знаменитая Роза Люксембург (она одновременно выступала и как представитель германской социал-демокра¬тии), Ян Тишка, Юлиан Мархлевский. Л. Д. Троц¬кий присутствовал как внефракционный социал-демократ. От меньшевиков присутствовали: Г. В. Плеханов, Ю. Мартов, Б. Аксельрод, А. И. Мар¬тынов, Н. Жордания и др. Максим Горький при¬сутствовал, как «околопартийный» большевик. Повестка дня съезда была весьма широкой – от¬чет ЦК; отчет думской фракции; отношение к буржуазным партиям; Гос. Дума; «рабочий съезд»; профсоюзы и партия; партизанские выс¬тупления; работа в армии; организационные во¬просы.
С отчетным докладом от ЦК выступил Мартов, а с докладом от большевиков – Богданов. Но по существу содокладом от большевиков была речь Ленина. Ленин обвинил ЦК, что он отошел от са¬мостоятельной политики пролетариата и все боль¬ше делал концессии либеральной буржуазии, вел оппортунистическую политику соглашательства с ней. Ленин сделал вывод:
«Банкротство нашего ЦК было прежде всего и больше всего банкротством этой политики оп¬портунизма» (Ленин, ПСС, т. 15, стр. 321).
Исходя из такой оценки работы ЦК, большеви¬ки предложили съезду принять следующую резо¬люцию по отчетному докладу ЦК:
Рассмотрев деятельность ЦК за истекший год, съезд признает:
1. ЦК отступил от постановлений Объедини¬тельного съезда, что выразилось:
а) в провозглашении лозунга ответственного министерства и борьбы за Думу, как орган власти;
б) в попытках отказаться от требования кон¬фискации земли без выкупа и заменить его требованием отчуждения земли (отчуждение земли было требованием буржуазной кадетской пар¬тии);
в) в тактике соглашения с контрреволюционной либерально-монархической буржуазией во время избирательной кампании;
г) в тактике соглашения с той же буржуазией в Гос. Думе и в отказе от углубления конфликтов в Думе и вне Думы.
2. По существу деятельность ЦК не соответст¬вовала классовым интересам пролетариата, что выразилось:
а) в перечисленных выше отступлениях от пос¬тановлений Объединительного съезда…;
б) в недостаточной отзывчивости ЦК на важ¬нейшие проявления пролетарской борьбы;
в) в том, что в своей практической, организа¬ционной, осведомительной и иной деятельности ЦК не было высшим практическим центром пар¬тии, а лишь представителем одной ее части, мень¬шинства партии («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 156-157).
Разыгравшимся горячим дебатам вокруг этой резолюции положило конец предложение Бунда и латышей, поддержанное «центром» Троцкого, ко¬торое гласило:
«Съезд, выслушав отчет ЦК, переходит через все резолюции к очередным делам» («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 163). Эта резолюция была принята большинством 143 против 91 голоса и при 48 воз¬державшихся. С меньшевиками голосовали Бунд и латыши, а поляки воздержались.
Зато по другому, для них столь же важному вопросу о Думе – большевики одержали полную победу.
Съезд принял резолюцию большевиков «О го¬сударственной Думе». В ней говорилось:
«1. Непосредственными политическими задача¬ми социал-демократии в Думе являются:
а) выяснение народу полной непригодности Ду¬мы, как средства осуществления требования про¬летариата и крестьянства;
б) выяснение народу невозможности осущест¬влять политическую свободу парламентским пу¬тем, и выяснение неизбежности открытой борьбы народных масс с вооруженной силой абсолютиз¬ма – переход власти в руки народных масс и созыв Учредительного Собрания.
2. На первый план должна быть выдвинута кри¬тическая, пропагандная, агитационная и органи¬зационная роль социал-демократической думской фракции, как одной из наших партийных органи¬заций. Именно этим, а не непосредственно зако¬нодательным целям должны служить и законо¬проекты, вносимые с.-д. фракцией, Общий харак¬тер думской борьбы должен быть подчинен всей внедумской борьбе пролетариата» («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 161).
Парламент как трибуна проповеди революции, работа в парламенте как работа для взрыва всей государственной машины, а парламентская фрак¬ция партии как партийная организация, а не как народное представительство – такова концепция большевизма об отношении партии к парламенту.
Эту концепцию Ленин возвел после революции 1917 года на степень неизменной догмы.
Очень ярко об этой миссии коммунистических фракций в парламентах говорит резолюция II Конгресса Коминтерна в 1920 году в следующих словах, написанных Лениным:
«Коммунизм отрицает парламентаризм как форму будущего общества; он отрицает возмож¬ность длительного завоевания парламентов: он ставит своей целью разрушение парламентаризма. Поэтому речь может идти лишь об использовании буржуазных государственных учреждений с целью их разрушения» (Ленин, Соч., т. XXV, стр. 581).
XX съезд КПСС (1956), не объявляя формально эту резолюцию устаревшей, все же внес в нее то дополнение, что ко власти коммунисты могут прийти не только через восстание, но и через за¬воевание парламентского большинства как пред¬посылки коммунистической революции.

Глава 4
БОЛЬШЕВИСТСКО-МЕНЬШЕВИСТСКИЙ ЦК
На V съезде Ленин вновь восторжествовал по весьма существенному для него организационному вопросу. Полицентрие партии (Совет партии, ЦК и ЦО), провозглашенное на II съезде партии, лик¬видированное на III большевистском съезде, вос¬становленное как двоецентрие на IV Объедини¬тельном съезде (ЦК и ЦО), теперь окончательно исчезло. Устав был изменен. ЦК опять сделался единственным верховным органом партии между съездами, а редакция ЦО назначалась ЦК и долж¬на была работать под его контролем. Принцип ко¬оптации был отменен. Отныне выбывших членов ЦК должны были замещать кандидаты, избран¬ные на съезде.
Съезд отверг идею о созыве беспартийного «ра¬бочего съезда» (Аксельрод, Ларин), которая спо¬собна привести «к замене социал-демократии бес¬партийными рабочими организациями» («КПСС в резолюциях», ч. 1, стр. 165), осудил партизан¬ские выступления и грабежи («экспроприации» или «эксы»), которые практиковались большеви¬ками (стр. 169), и призвал партию установить свое идейное руководство над профсоюзами (стр. 170).
Съезд поручил ЦК интенсивировать работу в армии, созвать конференцию военных организа¬ций (стр. 170). Был выбран ЦК, куда вошли пять большевиков (И. П. Гольдман, И. Ф. Дубровинский, Н. А. Рожков, И. А. Теодорович, В. П. Ногин), четыре меньшевика (А. С. Мартынов, Н. Н. Жордания, И. А. Исув, Никифор), два поляка (А. С. Барский и Ф. Э. Дзержинский) и один ла¬тыш (К. X. Данишевский). Еще трех членов долж¬ны были делегировать Бунд и латыши («История КПСС», т. 2, стр. 226).
Хотя он и имел формальное большинство в но¬вом ЦК, Ленин все-таки не доверял ему. Тем бо¬лее, что среди самих большевистских членов ЦК преобладали «примиренцы» (Дубровинский, Ногин, Рожков), один из которых (Рожков) потом вообще перешел к меньшевикам. Ленин решил окружить официальный центр партии – ЦК – нелегальным центром большевиков. В конце съезда Ленин соз¬вал частное совещание большевистских делегатов и создал «Большевистский центр». Кроме членов ЦК, туда были избраны: Красин, Покровский, Лейтезен, Шанцер, Таратута, Зиновьев, Каменев, Рыков. Центр возглавлял сам Ленин (там же, стр. 227).
Это лишний раз доказывало, как мало Ленин верил в органическое единение с меньшевистски¬ми лидерами. Основная идея Ленина была вполне здравой – из идейно разношерстного и организа¬ционно рыхлого центра нельзя было руководить революцией. Волевой, жертвенный, послушный и идейно монолитный центр – вот чего Ленин до¬бивался. Он мало верил, что таким может стать даже пробольшевистский ЦК V съезда. Поэтому и нужен был легально-нелегальный «Большевист¬ский центр».
С 3 июня 1907 года начинается новый этап в истории революционной России – в этот день царь распустил II Государственную думу, арестовал со¬циал-демократическую фракцию и, без согласия Думы (значит, нарушая «Манифест 17 октября»), издал новый избирательный закон, обеспечиваю¬щий в новой, III Думе правое большинство. Этот акт царя принято называть «третьеиюньским госу¬дарственным переворотом». Юридически акт царя означал лишь легализацию фактического положе¬ния – первая русская революция кончилась, цар¬ское самодержавие от обороны перешло в наступ¬ление, началась эпоха реакции. Эта эпоха связана с именем председателя Совета министров П. А. Столыпина.
У Столыпина была собственная, довольно стройная и вполне логичная концепция о причи¬нах революции и о средствах ее преодоления. Две идеи лежали в основе этой концепции – револю¬ционный террор должен быть подавлен беспощад¬но (практика военно-полевых судов), но и соци¬альные причины, вызывающие революцию, долж¬ны быть ликвидированы: в основном, надо благо¬устроить крестьянина, превратив его из общинни¬ка в частного собственника (аграрные реформы Столыпина).
В осуществлении первой идеи Столыпин хоро¬шо преуспевал. По советским, несомненно преу¬величенным, данным, с 1907 по 1909 год было осуждено по политическим делам более 26 тысяч человек, в тюрьмах находилось 170 тысяч чело¬век, к смертной казни было приговорено 5086 человек («История КПСС», т. 2, стр. 239). Одна¬ко при осуществлении второй идеи – выделить крестьянина из общины, сделать его частным соб¬ственником, достаточно обеспеченным землею (отруба, хутора или земли на окраинах России) Столыпин встретил одинаково упорное сопротив¬ление и справа (реакционные помещики) и слева (эсеры и большевики).
Успех Столыпина в деле разрешения аграрного вопроса означал бы только одно: Столыпин окон¬чательно убил бы русскую революцию, отняв у революции ее главного участника – крестьянство. Крестьянин, обеспеченный собственник земли, стал бы консерватором, антиреволюционером. Тогда рушилась и вся доктрина революции Ле¬нина, основанная на «союзе пролетариата и крестьянства» в борьбе за власть.
Ленин это и имел в виду, когда писал: «Я приз¬наю, что политика Столыпина делает еще шаг вперед по «прусскому» пути (мирное разрешение аграрного вопроса. – А. А.) и что на этом пути на известной ступени может наступить диалекти¬ческий перелом, снимающий с очереди все надеж¬ды и виды на ‘американский’ (т. е. революцион¬ный. – А. А.) путь. Но я утверждаю, что сейчас этот перелом еще не наступил». «У нас еще идет борьба. Еще не победил один из двух аграрных путей» (Ленин, Собр. соч., т. XX, дополнительный, ч. 1, изд. 1-е, стр. 313 и 317; см. также М. Н.
Покровский, «Русская история в самом сжатом очерке», Партиздат, 1933, стр. 463-472).
Третья Дума, избранная на основе нового из¬бирательного закона, оказалась явно правой – правые монархисты составляли 40% депутатов Ду¬мы, октябристы – 25%, кадеты – 23%, левые – 7%. Социал-демократическая фракция состояла из 19 депутатов вместо 65 во II Думе. Большеви¬ков-депутатов было четыре (Полетаев, Захаров, Сурков и Косоротов).
Начавшаяся волна арестов привела к разгрому многих социал-демократических организаций и их комитетов. Большинство лидеров РСДРП спас¬лось бегством за границу. В декабре Ленин бежал из Финляндии через Швецию в Швейцарию и обо¬сновался в Женеве. К концу 1908 года за границу эмигрировало около 900 социал-демократов («Ис¬тория КПСС», т. 2, стр. 248). Руководящим цент¬ром партии в России было Русское бюро ЦК, куда входили большевики Дубровинский, Гольденберг и Ногин и меньшевики Жордания и Н. Рамишвили (кандидат). Газета «Пролетарий» (1906-1909) по-прежнему продолжала играть роль фактического ЦО Большевистского центра. Кроме того, выхо¬дил и официальный орган ЦК «Социал-демократ», первый номер которого вышел в России, но со второго номера он начал выходить за границей (1909-1917). Хотя «Социал-демократ» считался общим органом, тон в нем задавали Ленин и боль¬шевики.
Годы 1908-1909 были годами весьма глубокого идейного и организационного кризиса в руководстве РСДРП. На этот раз раскол происходил уже среди «раскольников» – внутри исторически сло¬жившихся фракций – большевиков и меньшеви¬ков. Кризис был вызван тем, что на главный во¬прос времени – как партия должна работать в условиях упадка революции, в условиях думской, «парламентской» России – партийные деятели давали разные ответы как во фракции большеви¬ков, так и во фракции меньшевиков. Среди мень¬шевиков начало господствовать то течение, кото¬рое стояло за приспособление партии к легальным условиям думской России, за создание легальной широкой рабочей партии и отказ от старой, кон¬спиративной организации партии. Это было пер¬вое, наиболее влиятельное течение (Аксельрод, Дан, Мартов). Второе течение среди меньшевиков стояло за сохранение подпольной партии. Оно бы¬ло численно слабее и возглавлялось Плехановым. Первое течение Ленин назвал «ликвидаторским» (оно хочет, якобы, «ликвидировать» партию) и объявил ему самую беспощадную войну. Сторон¬ников второго течения Ленин назвал «меньшеви¬ками-партийцами» и предложил им союз в борь¬бе с ликвидаторами.
Во фракции большевиков тоже появилось нес¬колько групп – «отзовисты», «ультиматисты» и так называемые «богоискатели», которые потом объединились в одну литературно-идейную груп¬пу «Вперед». По своей политической физиономии «отзовисты» представляли собой крайне левое крыло большевизма, ортодоксальный и последова¬тельный большевизм. Это течение возникло в марте-апреле 1908 года в Москве при обсуждении работы с.-д. фракции в III Думе. В мае того же года состоялась московская партийная конферен¬ция, на которой 14 делегатов из 32 внесли резо¬люцию, требующую, чтобы с.-д. депутаты сложи¬ли свои мандаты, «чтобы подчеркнуть как истин¬ный характер самой Думы, так и революционную тактику РСДРП» (Ленин, Собр. соч. т. XIV, стр. 499). Если же с.-д. депутаты не выйдут из Думы добровольно, то тогда просто отозвать их оттуда («отзовисты») или предъявить им ультиматум о подчинении решениям партии («ультиматисты»).
Официальный комментатор сочинений Ленина замечает:
«Отзовистское течение пустило глубокие корни не только в Москве: в духе отзовизма были при¬няты резолюции – Петербургским, Иваново-Воз¬несенским и др. комитетами», (там же, стр. 499).
Московских отзовистов возглавлял Станислав Вольский. Лидерами ультиматистов выступали Г. Алексинский и А. Богданов. Алексинский гово¬рил, что с.-д. в Думе надо поставить «два ульти¬мативных вопроса: 1) о безусловном подчинении партии и ЦК, 2) о внедумской работе» (там же, стр. 500).
Отзовисты обвиняли Ленина в измене больше¬визму, в переходе на идейные позиции меньше¬визма. На партийной конференции лидер меньше¬виков Дан по этому поводу не без удивления за¬метил: «Кто же не знает, что Ленин обвиняется в меньшевизме» или, как заявил другой социал-демократ, «Ленин ведет право-бундовскую линию» (Ленин, ПСС, т. 19, стр. 13, 15).
Ленин назвал отзовистов «ликвидаторами наиз¬нанку» или «ликвидаторами слева» и повел про¬тив них широкую кампанию как в партийной пе¬чати, так и на собраниях. Против этих левых большевиков Ленин даже заключил блок с левы¬ми меньшевиками – с группой Плеханова. Когда требовали интересы дела, Ленин делал самые рез¬кие повороты в тактике.
В описываемый период структура ЦК и его вспомогательных органов выглядела так. Из об¬щего состава ЦК был выделен так называемый «Узкий состав ЦК» из пяти человек с правами ЦК (состав: 1 большевик, 1 меньшевик, 1 латыш, 1 поляк и один бундовец). «Узкий состав ЦК» должен был находиться в России. За границей на¬ходились три бюро ЦК и ряд комиссий ЦК. Было общее бюро ЦК, которое выполняло роль связую¬щего и информационного центра. Это бюро, воз¬главляемое заграничным членом ЦК, считалось подчиненным органом «Узкого состава ЦК».
Было создано еще другое бюро, которое назы¬валось «Заграничное Центральное бюро ЦК», из 10 человек, во главе которого стоял член ЦК с правом вето. Заграничное Центральное бюро счи¬талось координационно-связывающим органом за¬граничных с.-д. организаций. Оно было вправе выносить обязывающие заграничные организации решения, если представитель ЦК не накладывал своего вето. Заграничное Центральное бюро тоже подчинялось «Узкому составу ЦК».
При ЦК существовало и военное бюро, в задачу которого входило развертывание нелегальной ра¬боты в армии и флоте (организация ячеек, состав¬ление и распространение листовок и т. д.). При ЦК были созданы разные комиссии: «Комиссия по профсоюзному и кооперативному движению», «Культурно-просветительная комиссия по работе среди пролетариата», «Листковая комиссия» (для составления листков, воззваний, прокламаций, памфлетов по злободневным вопросам). Специ¬альным лицам была поручена работа среди мо¬лодежи, особенно среди студенчества. Партия обя¬зывала своих членов возглавлять борьбу студен¬тов и профессоров за университетскую автономию. Все подсобные органы возглавлялись членами ЦК, подотчётными «Узкому составу», но для участия в их работе привлекался весь партийный актив. Был создан общий ЦО партии – «Социал-демо¬крат» (одновременно сохранялся и большевист¬ский орган «Пролетарий», редакция: Ленин, Зи¬новьев, Каменев, Дубровинский).
В деле уточнения функций как ЦК в целом, так и его подсобных органов в отдельности, важ¬ное значение имел августовский пленум ЦК 1908 года. Пленум указал, что вся полнота власти ос¬тается за пленарным заседанием коллегии; оно созывается один раз в три месяца, экстренное – по требованию 6 членов коллегии или по требо¬ванию большинства «Узкого состава ЦК», рабо¬тающего в России. Заседание пленума ЦК счита¬ется законным, если собралось 8 человек.
В промежутках между пленарными заседаниями всю текущую работу в России ведет «Узкий сос¬тав ЦК». По инициативе «Узкого состава ЦК» воп¬росы, не терпящие отлагательства, могут быть разрешены путем опроса всех членов коллегии ЦК. Тактические вопросы общего характера «Уз¬кий состав ЦК» решает в случае крайней спешки, если нет такого положения, то откладывает их решение до созыва пленума. Руководство Думской фракцией с.-д. поручается «Узкому составу ЦК». В резолюции пленума прямо сказано: что с.-д. фракция в Думе «является одним из служебных органов, подчиненных партии и ее ЦК» («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 198) и что «ЦК ввиду его ответ¬ственности перед партией за работу фракции дол¬жен без колебания применять свое право вето на постановление фракции во всех тех случаях, когда эти последние грозят принести партии вред» (там же, стр. 201).
Вообще «Узкий состав ЦК» действует от имени ЦК в целом и выступает так же как «ЦК РСДРП», облаченный всеми его правами. Через короткие промежутки времени «Узкий состав ЦК» пред¬ставляет письменные сообщения о своей деятель¬ности в Бюро за границей для информации.
О Заграничном бюро ЦК в резолюции пленума сказано, что это бюро «является представителем интересов ЦК за границей» (не смешивать с За¬граничным, Эмигрантским бюро ЦК).
Практически ЦК – это русская пятёрка, рабо¬тающая в России («КПСС в резолюциях», ч. 1, стр, 188-189). Ленина это вполне устраивало, так как из пяти членов «Узкого состава ЦК» он имел на
своей стороне большинство в три человека (1 боль¬шевик, 1 поляк, 1 латыш), против двух (1 мень¬шевик и 1 бундовец).
Дальнейшим шагом по укреплению позиций Ле¬нина в ЦК явилась V Всероссийская конференция партии. Она состоялась с 21 по 27 декабря (3-9 января 1909 г.) в Париже. На ней присутствовало 16 делегатов: от большевиков-ленинцев – Ленин, Зиновьев, Таратута (все от ЦК), член Думы Поле¬таев; от большевиков-отзовистов – Богданов (Максимов) и Денисов; от большевиков-ультима¬тистов – Ст. Вольский и Лядов; от меньшевиков-ликвидаторов – Аксельрод, Дан, Рамишвили (член ЦК) и др. («История КПСС», т. 2, стр. 259-260). Присутствовали также представители «национальных» с.-д.
Господствующим течением на конференции было ленинское. Это и обеспечило принятие так¬тических решений в духе ленинского большевиз¬ма. Подводя итоги конференции, Ленин писал:
«Год развала, год идейно-политического раз¬брода, год партийного бездорожья лежит позади нас… Кризис был, несомненно, не только органи¬зационный, но и идейно-политический».
Выход из этого кризиса указали решения кон¬ференции, утвержденные ЦК. Их сущность, по Ле¬нину, заключалась в следующем:
«Новые условия момента требуют новых форм; использование думской трибуны представляется безусловной необходимостью; длительная работа по воспитанию и организации масс выдвигается на первый план; сочетание нелегальной и легальной организации выдвигает перед партией особые задачи».
Несмотря на тяжесть кризиса, когда от 150-тысячной партии уцелело едва два десятка тысяч социал-демократов в России, Ленин все же был настроен оптимически. Да, русский народ он на¬зывал «нацией рабов», но русский пролетариат ценил высоко. В цитированной статье он писал:
«Русский пролетариат может гордиться тем, что в 1905 году под его руководством нация ра¬бов превратилась впервые в нападающую на ца¬ризм рать миллионов, в армию революции. И тот же пролетариат сумеет теперь выполнить работу воспитания и подготовки новых кадров более мо¬гучей революционной силы» (Ленин, ПСС, т. 17, стр. 354, 360, 361).
Конференция осудила «ликвидаторов» (но обо¬шла молчанием «отзовистов»), поручила ЦК «про¬должать охранение целости и единства партии» и констатировала, что «вполне успешная работа ЦК возможна только в том случае, если меньшинство его (ЦК) будет подчиняться партийной дисципли¬не, лояльно работать в рамках одного учреждения» («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 195).
Конференция одобрила решение ЦК о созда¬нии в России «сокращенного состава» («узкого состава») ЦК с правами пленарного состава ЦК, но указала одновременно, что «принципиально-тактические вопросы», по возможности, должны рассматриваться на пленуме ЦК. Было также санкционировано решение о создании Загранич¬ного бюро ЦК («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 204-205).
Тем временем, фракционная борьба между ли¬дерами большевиков и меньшевиков продолжа¬лась, принимая порою весьма острые формы. По¬ложение Ленина осложнялось еще и тем, что в его собственной фракции образовалась подфракция, которая хотела стать левее самого Ленина («впередовцы»). Угрожающее положение с двух сторон заставляло Ленина прибегать к компро¬миссам, которые б глубине души он презирал и от которых он собирался отказаться при первой же возможности. Для него было важно прогло¬тить меньшевистскую фракцию со всеми её ко¬митетами, но без её лидеров. Ленин никогда не верил в их большевистское перерождение. Он хо¬тел добиться также полной капитуляции «левых».
Тем временем объединительное движение на низах партии все больше и больше разрасталось. Поскольку и пробольшевистский ЦК выступил за действительное объединение, то Ленину прихо¬дилось лавировать очень осторожно. В январе 1910 года в Париже при посредничестве внефрак¬ционной группы Л. Троцкого, издававшей в Вене газету «Правда», и Бунда был созван так назы¬ваемый «Объединительный пленум ЦК». На пле¬нуме ЦК присутствовали: от большевиков – Ле¬нин, Зиновьев, Каменев, Дубровинский, Ногин и Гольденберг; от меньшевиков-ликвидаторов – Мартов, Мартынов, Жордания, Рамишвили, Го¬рев; от «впередовцев» – Богданов и Шанцер; от польских с.-д. – Тышка и Барский; от бундов¬цев – Койген и Айзенштадт; от латышских с.-д. – Озолин (Либавский); от венской «Правды» –
Троцкий. Плеханов не явился («История КПСС», т. 2, стр. 298).
Ленин был против созыва пленума, но активной борьбы против него не вел, тем более, что он ма¬ло верил в его успех. Важнейшие решения плену¬ма свелись к следующему:
1) избрать редакцию нового ЦО из пяти лиц (от большевиков – Ленин и Зиновьев, от меньше¬виков – Мартов и Дан плюс поляк Барский, со¬чувствовавший большевикам);
2) прекратить издание большевистского «Про¬летария» и меньшевистского «Голос социал-демо¬крата» ;
3) распустить Большевистский центр;
4) избрать русскую коллегию ЦК из семи чело¬век в составе двух большевиков (Ногин и Гольденберг), двух меньшевиков (не названы), плюс Мар¬тынов, член Бунда Абрамович (Рейн) и латыш Либавский;
5) реорганизовать Заграничное бюро ЦК в сос¬таве пяти человек (от большевиков – Любимов,
потом Семашко, от меньшевиков – Горев);
6) передать из большевистской кассы в обще¬партийную кассу деньги в сумме 500 тысяч (эти деньги хранились у лидеров немецкой социал-де¬мократии Каутского, Ф. Меринга и Клары Цет¬кин);
7) субсидировать газету Троцкого «Правда», признать её партийным органом, ввести в состав её редакции одного члена ЦК (Каменева);
8) зарегистрировать антиленинский «Вперед», как партийную литературную группу;
9) учредить в Париже партийную школу пропа¬гандистов;
10) издавать «Дискуссионный сборник» (редак¬ция – по одному представителю от каждого тече¬ния и национальных организаций);
11) выработать план организации в России пар¬тии, создавая группы в легальных организациях, «ячейки» в нелегальных организациях, а сущест¬вующим фракциям слиться;
1.2) издавать в России легальный орган;
13) созвать общепартийную конференцию с участием деятелей как нелегального, так и ле¬гального движения (А. Спиридович, «История большевизма в России», Париж, 1922, стр. 208).
На пленуме был принят и специальный «Устав ЦК РСДРП». Основные его параграфы сводились к следующему:
1) действующая в России коллегия членов ЦК из семи членов («Семерка») пользуется всеми правами ЦК («Семерка»: 2 большевика, 2 мень¬шевика, 1 бундовец, 1 поляк, 1 латыш);
2) каждый член ЦК обязан исполнять ту или иную работу;
3) действующий ЦК состоит из членов и канди¬датов, избранных на Лондонском съезде;
4) в случае выбытия кого-либо из членов «Се¬мерки», его заменяют кандидатом Лондонского съезда, в случае отсутствия такового, «Семерка» сама подбирает кандидата в члены «Семерки»;
5) кадидаты, выбранные Лондонским съездом, замещают выбывающих членов ЦК в порядке, ус¬тановленном Уставом;
6) за границей действует назначенное ЦК За¬граничное бюро ЦК, состоящее из 5 членов ЦК. В состав Бюро входят три представителя «нацио¬нальных» Центральных Комитетов, которые могут быть и не членами ЦК (но они не участвуют в пленуме ЦК); это Бюро заведует имуществом пар¬тии, издательскими и техническими делами, пред¬ставляет партию за границей, объединяет загра¬ничные группы содействия партии и служит по¬средником между ними и действующим в Рос¬сии ЦК;
7) в пленум (из 15 чел.) привлекаются: 1) члены «Семерки», 2) члены Заграничного бюро, являю¬щиеся членами ЦК, 3) если те и другие не дают числа 15, то привлекаются к работе пленума кан¬дидаты; при замещении кандидатур соблюдается пропорциональность течений. Вопрос о том, кто именно из кандидатов имеет право присутствовать на пленуме, решает член ЦК данного течения. Устав был принят единогласно (Ленин, Собр. соч., т. XIV, стр. 472-473).
Официальный историк пишет: «Несмотря на протест Ленина, пленум решил закрыть газету «Пролетарий», безотлагательно передать ЦК РСДРП часть денег, принадлежащих большевикам, а остальные – в течение двух лет. Деньги времен¬но отдавались на хранение «Держателям – пред¬ставителям германской социал-демократии Мерингу, Цеткин и Каутскому» («История КПСС», т. 2, стр. 300).
Этот комментарий официального историка со¬вершенно не согласуется со следующим документом, который подписал Ленин, в числе других большевистских участников пленума:
«Мы, нижеподписавшиеся, идя целиком на¬встречу назревшей потребности в организацион¬ном единстве партии, заявляем:
1) мы распускаем свой фракционный центр;
2) мы прекращаем издание газеты «Пролетарий» ;
3) …
4) … (в этих двух пунктах речь идет о немедленной передаче большевиками части своего иму¬щества в ЦК) (Ленин, Собр. соч., т. XIV, стр. 475).
Но это решение пленума ЦК и ленинского Большевистского центра было опротестовано большевиками из группы «Вперед». Эта группа выпустила специальное обращение, в котором го¬ворилось:
«К товарищам большевикам. Вам, вероятно, уже известно принятое и оглашенное Централь¬ным Комитетом заявление Большевистского цен¬тра о том, что «Большевистский центр» признается распущенным, «Пролетарий» закрывается, больше¬вистские деньги передаются ЦК и большевизм, как организационное идейное течение, объявлено не существующим…
Официальные руководители по всей линии от¬реклись от большевистских традиций…
Это не было просто изменение взглядов. Это был совершенно сознательный обман, направлен¬ный против всего большевистского течения… За последние два года не дано было организациям ни одного денежного отчета, истрачены были сотни тысяч… Таким образом, и в идейном, и в мате¬риальном, и в организационном смысле Больше¬вистский центр стал бесконтрольным вершите¬лем большевистских дел, поскольку они зависели от заграницы… Но затем Большевистский центр счел себя вправе совершить и последний шаг – официально ликвидировать фракцию, не спросив мнения ни одной из большевистских организаций, и передать её (фракции) материальные средства в ЦК, выговорив при этом себе крупную их долю, – уже как частной группе литераторов. Цепь обма¬на была завершена таким актом, в котором со¬единились все меры лицемерия и узурпации: при¬своение чужого имени («Большевистский центр»), растрата чужого имущества, распущение чужой организации…
Идейное течение должно руководить своими вождями и представителями. Только решение местных большевистских организаций может счи¬таться действительным решением вопроса. Пока оно не состоялось, постановление Большевистско¬го центра о роспуске фракции, передаче денег в ЦК и т. д. никакой силы иметь не может» (А. Спиридович, там же, стр. 219-222).
Напрасно левые большевики волновались. Объ¬единение враждующих фракций на январском пленуме ЦК оказалось иллюзорным. Наоборот, только после этого пленума еще больше обостри¬лись фракционные разногласия. Пожалуй, никог¬да РСДРП не представляла такой пестрой карти¬ны фракций, групп и группировок, как в месяцы и годы, последовавшие за январским пленумом.
В лагере меньшевиков образовалось целых че¬тыре фракции – фракция Потресова (журнал «Наша заря»), стоящая на самом правом фланге РСДРП; фракция Мартова-Дана-Аксельрода (га¬зета «Голос социал-демократа»); фракция Троц¬кого (газета «Правда»), выступавшая за прими¬рение между большевиками и меньшевиками; фракция Плеханова («меньшевики-партийцы»).
У большевиков были три фракции – фракция Ленина-Зиновьева-Каменева, фракция Богданова-Луначарского-Покровского-Горького (группа «Впе¬ред») и фракция «примиренцев», которая активно добивалась объединения с меньшевиками (члены ЦК Дубровинский, Ногин, Любимов, Гольденберг и др.).
Из трех центров партии – Руское бюро ЦК бы¬ло в руках «примиренцев», Заграничное бюро ЦК в руках меньшевиков, центральный орган «Соци¬ал-демократ» в руках большевиков-ленинцев (хотя в редакцию входили Мартов и Дан, Ленин и Зи¬новьев, пользуясь голосом пятого члена – поляка, проводили в ЦО свою линию и даже браковали статьи Мартова).
В этот период Ленин усилено добивается союза с группой Плеханова. Вместе с нею он начинает в конце 1910 года издание легальной партийной газеты «Звезда» в Петербурге. Кроме того, в кон¬це 1911 года большевики начали издавать в Пе¬тербурге легальный журнал «Просвещение».
Исключительно важное значение в деле завое¬вания российских партийных организаций на сторону большевизма имела партийная школа в Лонжюмо под Парижем, которая начала работать весной 1911 года. Из этой школы вышли такие убежденные ученики Ленина (Ленин прочел там 56 лекций), как Орджоникидзе, Белостоцкий, Шварц, Бреслав, которые, вернувшись в Россию, подготовили созыв Пражской конференции 1912 года и сами стали членами ЦК партии больше¬виков.
Таким образом, январский «объединительный» пленум ЦК не оправдал своего назначения. Фак¬тически объединения не произошло. Слишком сильны были его противники как справа (меньшевики-«ликвидаторы»), так и слева (большевики-«отзовисты»). Меньшевики-«ликвидаторы» во¬обще отказались войти в состав нового ЦК и при¬знать решения январского пленума.
«Голос социал-демократа» выпустил «Письмо к товарищам», против большевистской интерпрета¬ции решений пленума ЦК (Ленин, Собр. соч., XIV, стр. 476-480), а в России меньшевики при¬ступили к изданию легального органа «Наша заря».
Большевики, которые торжественно обещали распустить свой фракционный центр и закрыть его печатный орган, а деньги передать новому составу ЦК («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 242), фор¬мально признали решения пленума, но на деле вели борьбу против них.
Что же касается партийных денег, то ими фак¬тически распоряжался Большевистский центр. Субсидию Троцкому тоже прекратили, отозвав из
редакции его газеты командированного туда Ка¬менева, члена ЦК. В противовес газете Троцкого ЦК организовал свой орган – «Рабочую газету». «Дискуссионный сборник», созданный январским пленумом, тоже развалился – представители «Го¬лоса с.-д.» и лево-большевистского «Вперед» от¬туда ушли. Дальнейшее разложение ЦК было пре¬дупреждено русской полицией – в апреле 1910 года было арестовано Русское бюро ЦК, а вслед за этим – и только что избранная на январском пленуме руководящая коллегия ЦК – «Семерка».
Поэтому фактическая власть ЦК сосредоточи¬лась в руках Заграничного бюро ЦК, где влияние меньшевиков преобладало. Ленин решил предло¬жить большевикам и полякам выйти оттуда, что¬бы ликвидировать само это бюро (что и было сде¬лано: большевистский представитель Семашко, взяв кассу и бумаги, покинул Бюро).
После этого Ленин предложил единственному члену «Семерки», уцелевшему от ареста, созвать новое совещание ЦК. Это совещание состоялось в Париже с 28 мая (10 июня) по 4 (17) июня. От большевиков на совещании участвовали Ленин, Зиновьев и Рыков. Присутствовали также предста¬вители «Голоса социал-демократа», поляков, ла¬тышей и Бунда. Представители «Голоса социал-демократа» и Бунда покинули совещание, когда узнали цели его организатора – Ленина. После этого оставшиеся члены ЦК приняли решение о созыве Всероссийской конференции. Была создана Заграничная организационная комиссия по её со¬зыву (ЗОК). Заграничная организационная комиссия должна была организовать Русскую коллегию из местных людей для подготовки конференции. Была создана также Техническая комиссия (ТК) для «исполнения ряда технических функций в связи с партийным издательством, транспортом и т. д.» («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 248).
В «Извещении» совещания членов ЦК заранее отводилось неизбежное обвинение, что больше¬вики незаконным путем захватили всю власть над ЦК. В нем говорилось: «не о «захвате власти», а о выполнении элементарной партийной обязанности идет речь» (там же, стр. 246).
Но именно как захват власти истолковали мень¬шевики решение совещания ЦК. Мартов и Дан вышли из редакции «Социал-демократа», что сде¬лало и этот орган ЦК чисто большевистским. На будущую конференцию приглашали всех (кроме «ликвидаторов») группу Плеханова, группу Троцкого («Правда») группу Богданова («Вперед»), Бунд, латышскую социал-демократию (там же, стр. 249). Ленин объяснял, почему он, например, приглашает на конференцию группы «Правда» и «Вперед», таким соображением:
«Обращаться к русским рабочим, связанным с «Впередом» и «Правдой», через головы этих груп¬пок против этих группок – такова политика, ко¬торую большевизм вел, ведет и проведет через все препятствия» (Ленин, ПСС, т. 20, стр. 350).
Лучшего рецепта не мог бы придумать даже сам Макиавелли.
ЗОК назначила своими представителями в Рос¬сии Оржоникидзе, Шварца и Бреслава. 29 сентября 1911 года в Баку состоялось совещание ряда партийных организаций, на котором была создана Российская организационная комиссия (РОК) по созыву общероссийской конференции. В её состав вошли большевики Орджоникидзе, Шварц, Шау¬мян, Спандарян и один плехановец – Соколин («Ис¬тория КПСС», т. 2, стр. 349). Таким образом, Ле¬нин создал фактически новый ЦК внутри России.
Так завершил Ленин свой новый переворот в ЦК. Разумеется, это вызвало бурю негодования и правых, и левых меньшевиков. Заграничное бюро ЦК не признало свой роспуск. Оно созвало в Бер¬не ответное совещание (20 августа 1911 г.) с уча¬стием Заграничного бюро ЦК, редакции «Голоса с.-д.», редакции «Правды», Бунда, латышской с.-д.
Это совещание постановило создать «Органи¬зационный комитет» по созыву российской пар¬тийной конференции как ответ и противовес боль¬шевистской «Организационной комиссии» и «Тех¬нической комиссии» (А. Спиридович, там же, стр. 231-232).
Большевизм и меньшевизм стремительно идут к окончательному и бесповоротному расколу, ко¬торый сделает их непримиримыми антиподами не только в тактике, но и в идеологии.

Глава 5
ЗАРОЖДЕНИЕ КРИМИНАЛЬНОГО ТЕЧЕНИЯ В БОЛЬШЕВИЗМЕ («ЭКСЫ»)
Чтобы лучше понять дальнейшее развитие боль¬шевизма – от триумфа ленинского ЦК в Октябрь¬ской революции и до его гибели после смерти Ленина, – чтобы документально проследить гене¬алогию будущего сталинского большевизма, – надо остановиться на истории зарождения крими¬нального течения в большевистской партии – на истории кавказских «экспроприаторов», которых на партийном языке называли сокращенно «экса¬ми». Здесь впервые в истории политической мыс¬ли и политических движений мы присутствуем при рождении политико-уголовного «гибрида», когда для осуществления политической цели про¬граммы (захват власти) проповедуются и приме¬няются чисто уголовные методы (убийства, грабе¬жи, поджоги, фальшивомонетничество). Вот этот гибрид и родился в революции 1905 года в каче¬стве «боевых дружин» рабочей самообороны. Од¬нако Ленин решил сохранить их и после пораже¬ния революции для двух целей: 1) добывать для партии деньги путем «экспроприации экспроприа¬торов» и 2) убивать шпионов, «черносотенцев» и «начальствующих лиц полиции, армии и флота».
Формулу Маркса, что во время пролетарской революции происходит лишь «экспроприация экс¬проприаторов», Ленин перевел на понятный рус¬ский язык – «грабь награбленное» (через год по¬сле установления большевистской власти Ленин суть большевизма как раз и свел к этому. Ленин сказал:
«Прав был старый большевик, объяснивший ка¬заку, в чем заключается большевизм. На вопрос казака: «а правда ли, что вы, большевики, граби¬те?», – старик ответил: 2Да, мы грабим награблен¬ное»»), (Ленин, Собр. соч., т. XXII, стр. 251).
Оправдывает ли цель любые средства, допусти¬мо ли в борьбе против самодержавия применение метода политического бандитизма, чтобы «гра¬бить награбленное» в пользу партии и убивать противников для развязывания новой революции? На эти вопросы обе фракции РСДРП отвечали по-разному.
Мартов и меньшевики отвергали всякие уго¬ловные и аморальные средства в борьбе с врагом, не отрицая в принципе организованное насилие от имени партии и рабочего класса, если страна находится в полосе революции.
Напротив, Ленин и некоторые из большевиков считали уже одну постановку вопроса о средствах моральных и аморальных, о методах и формах, допустимых и недопустимых в политике не толь¬ко «оппортунистической», но и преступной. Ле¬нин впоследствии обобщил свой взгляд на этот счет в следующих словах:
«Революционный класс для осуществления своей задачи должен уметь овладеть всеми, без ма¬лейшего исключения формами и сторонами об¬щественной деятельности… Всякий согласится, что неразумно или даже преступно будет поведе¬ние той армии, которая не готовится овладеть все¬ми видами оружия, всеми средствами и приемами борьбы… К политике это еще более относится, чем к военному делу» (Ленин, Собр. соч., т. XXV, стр. 232, 3-е изд.).
Вопрос о «боевых дружинах», о «партизанской войне» (то есть об «эксах») обсуждался на двух совместных съездах большевиков и меньшевиков. Разбор позиции сторон на этих съездах по данно¬му вопросу проливает свет не только на дальней¬шую эволюцию уголовного крыла в самой боль¬шевистской партии, но и на глубокую пропасть, которая образовалась между большевизмом и меньшевизмом как раз в области «моральной фи¬лософии» самой революции. По существу обе фракции исходили из диаметрально противопо¬ложных этических принципов в политической борьбе. Ничто так ярко и в то же время так до¬кументально не характеризует две этики двух фракций РСДРП, как сравнение двух проектов резолюций большевиков и меньшевиков «О пар¬тизанских выступлениях» на IV съезде, решение самого съезда по данному вопросу против Ленина, а также борьба Ленина с неугодным ему решени¬ем в его органе «Пролетарий».
Ленин представил съезду проект, который, ис¬ходя из того, что революция в России продолжа¬ется в виде «партизанских нападений на неприятеля», предлагал: во-первых, «партия должна признать партизанские боевые выступления дру¬жин, входящих в нее и примыкающих к ней, прин¬ципиально допустимыми»; во-вторых, «допустимы также боевые выступления для захвата денежных средств» («Четвертый (объединительный) съезд РСДРП. Протоколы», 1959, стр. 481, 482).
Меньшевики внесли проект резолюции, в кото¬ром говорилось:
«Принимая во внимание, что деклассированные слои общества, уголовные преступники и подонки городского населения всегда пользовались рево¬люционными волнениями для своих антисоциаль¬ных целей и революционному народу приходилось принимать суровые меры против вакханалии во¬ровства и разбоя; наконец, что важнейшая сила революции заключается в е.е морально-политиче¬ском влиянии на революционные массы, на обще¬ство и на всю армию, что дезорганизуя государст¬венную власть, она ставит целью не общественную анархию, а организацию общественных сил, – съезд постановляет:
а) бороться против выступлений отдельных лиц или групп с целью захвата денег под именем или девизом с.-д. партии;
б) избегать нарушения личной безопасности или частной собственности мирных граждан;
в) разрушение и порчу казенных зданий, же¬лезных дорог и других сооружений, казенных и частных, производить только в тех случаях, когда с этим сопряжена непосредственная боевая цель;
г) капиталы Государственного банка, казначейства и других правительственных учреждений не захватывать, кроме как в случае образования ор¬ганов революционной власти и по их указанию; при этом конфискация народных денег, собран¬ных в казенных учреждениях, должна происхо¬дить гласно и при полной отчетности. Оружие и боевые снаряды, принадлежащие правительству, захватывать при всех представляющихся возмож¬ностях» (там же, стр. 528).
Сначала оба проекта обсуждались на комиссии съезда. К немалому огорчению Ленина, большин¬ство большевистской фракции на комиссии от¬вергло резолюцию Ленина «о партизанских выс¬туплениях» и присоединилось к проекту меньше¬виков. Об этом докладывал съезду меньшевик Н. Череванин:
«Представляя съезду проект резолюции по по¬воду «партизанских действий», я должен заявить, что работа комиссии по этому вопросу весьма упростилась, так как товарищи из большинства (то есть из большевистской фракции. – А. А.) пришли к соглашению с нами» (там же, стр. 401).
Тяжесть поражения Ленина в его собственной фракции выявилась при голосовании. На съезде присутствовало 62 меньшевистских и 46 больше¬вистских делегатов. Первая важнейшая часть меньшевистской резолюции до пункта «г» была принята 68 голосами против четырех большеви¬ков, в том числе и Ленина, 20 человек воздержа¬лось при голосовании (там же, стр. 462).
Разумеется, Ленин и не думал подчиниться это¬му решению верховного органа партии, несмотря на то, что в данном вопросе его дезавуировала его собственная фракция. Через пять месяцев после съезда Ленин писал в «Пролетарии»:
«Когда я вижу социал-демократов, горделиво и самодовольно заявляющих: мы не анархисты, не воры, не грабители, мы выше этого, мы отвергаем партизанскую войну, тогда я спрашиваю себя: понимают ли эти люди, что они говорят?..» (Ле¬нин, Собр. соч., т. X, стр. 86).
Ленин определенно этого не «понимал». Он до¬бавлял:
«Говорят: партизанская война приближает соз¬нательный пролетариат к опустившимся пропой¬цам, босякам. Это верно. Но отсюда следует толь¬ко то, что никогда партия пролетариата не может считать партизанской войны единственным или даже главным средством борьбы» (там же, стр. 86).
Кончая статью, Ленин как бы нечаянно обмол¬вился, что спор тут идет, собственно, о возникно¬вении нового направления в его же собственной фракции, хотя факт такого направления он, отри¬цает. Вот слова Ленина:
«Мы далеки от мысли видеть в конкретной оценке тех или иных партизанских выступлений вопрос направления в социал-демократии» (там же, стр. 88, выделено Лениным. – А. А.).
В том-то и суть спора, что под духовным води¬тельством Ленина в самой фракции большевиков начало зарождаться новое политико-уголовное направление, над которым он скоро потеряет вся¬кий контроль, находясь за границей.
Когда 15 августа 1906 года, по решению Поль¬ской Партии Социалистов, в ряде городов Польши (в Варшаве, Лодзи, Радоме и Плоцке) была совер¬шена серия террористических актов и убиты де¬сятки городовых и русских солдат, что вызвало протест ЦК РСДРП против действий польских со¬циалистов, Ленин выступил по этому вопросу со специальной статьей «К событиям дня». В ней Ленин писал:
«Безусловно ошибается и глубоко ошибается ЦК нашей партии, заявляя: «само собой разумеет¬ся, что так называемые «партизанские» боевые выступления, по-прежнему отвергаются партией». Это неверно… Мы советуем всем многочислен¬ным боевым группам нашей партии прекратить свою бездеятельность и предпринять ряд парти¬занских действий на точном основании решений съезда… с наименьшим «нарушением личной бе¬зопасности» мирных граждан и с наибольшим на¬рушением личной безопасности шпионов, актив¬ных черносотенцев, начальствующих лиц полиции, войска, флота и так далее, и тому подобное» (Ле¬нин, Собр. соч., т. X, 3-е изд., стр. 45-47, послед¬ние слова выделены Лениным. – А. А.).
Между прочим, эти слова Ленина решительно опровергают содержащуюся во всех учебниках легенду, что Ленин и большевизм в отличие от народников и эсеров якобы выступали против ин¬дивидуального террора. Депутат Второй Государ¬ственной Думы от большевиков, в то время близ¬кий соратник Ленина – Григорий Алексинский – сообщает историю возникновения «экспроприато¬ров»:
«В период времени 1906-1910 годов больше¬вистская фракция управлялась малым комитетом, существование которого было скрыто не только от глаз полиции, но также и от членов партии. Этот малый комитет, в который входили Ленин, Красин и еще одно лицо, которое держится теперь в стороне от политики (написано в 1921 г., треть¬им лицом был А. Богданов. – А. А.), особенно за¬нимался финансами партии. В постоянных поис¬ках денежных ресурсов комитет избрал про¬стое средство пополнения кассы. Это средство то самое, которое много позже употреблял Бонно… но Бонно оперировал лично, тогда как больше¬вистская «троица» ограничивалась общим руковод¬ством… Грабили почтовые отделения, вокзальные кассы, поезда, устраивая предварительно круше¬ния (Le Matin, 9 Septembre, 1921).
На пятом съезде партии (апрель-май 1907 г.), где фракция большевиков имела большинство де¬легатов, вновь обсуждался вопрос об «эксах». Докладчик ЦК Мартов доложил съезду:
«Так называемый партизанский террор и экс¬проприации разлились широкой рекой… Усиливая репрессии правительства, терроризируя буржуаз¬ное население и тем толкая его в сторону реак¬ции, террор и экспроприации в то же время де¬зорганизовывали революционные элементы проле¬тариата и примыкающей к нему молодежи, внося зачастую крайнюю деморализацию в их ряды…»
(«Лондонский съезд РСДРП. Полный текст про¬токолов», 1909, стр. 71).
После революции большевистский историк Ем. Ярославский авторитетно засвидетельствовал по этому поводу:
«Отношение к экспроприациям в партии было различное. В то время, как большевики признава¬ли частичную экспроприацию, меньшевики лице¬мерно заявляли, что они против экспроприации… Была опасность, что экспроприации могут выро¬диться и иногда вырождались в анархистские выступления и даже бандитизм, когда группа эк¬сов тратила добытые экспроприацией средства на свои личные нужды…» (Ем. Ярославский, «Очер¬ки по-истории ВКП (б)», Москва, 1938, стр. 194). По этим причинам пробольшевистский съезд, который принял все резолюции в духе Ленина, одну резолюцию принял и против Ленина: «о пар¬тизанских выступлениях». По данному вопросу съезд решил:
«В настоящий момент сравнительного затишья партизанские выступления неизбежно вырожда¬ются в чисто анархистские приемы борьбы… Боевые дружины, существующие при партийных комитетах… неизбежно превращаются в замкну¬тые заговорщические кружки, деморализуясь, вно¬сят дезорганизацию в ряды партии, – принимая все это во внимание, съезд признает… партизан¬ские выступления нежелательны и съезд рекомен¬дует идейную борьбу с ними» («КПСС в рез.», 1953, стр. 162). Разумеется, Ленин не посчитался и с этим решением своего собственного большевистского большинства V съезда. Сейчас же после съезда он приступил к подготовке новой «экспроприации», наиболее знаменитой из всех большевистских «экспроприации» до революции. Проведение данной «экспроприации» Ленин поручил неизвестно¬му делегату V съезда, но весьма известному в Тифлисе «боевику» и «экспроприатору» – Коба-Сосо Джугашвили, который в результате выполне¬ния этого ленинского задания, собственно, и стал Сталиным.
Прежде чем приступить к изложению событий, связанных с выполнением задания Ленина, рас¬скажем в изложении самого Сталина о его первом знакомстве с Лениным и о том впечатлении, кото¬рое произвел Ленин на Сталина. В речи о Ленине на вечере кремлевских курсантов через неделю после смерти Ленина Сталин сообщил, что его первая заочная встреча с Лениным произошла в 1903 году. Эта дата была избрана не случайно. В РСДРП было известно, что после раскола партии на меньшевиков и большевиков в 1903 году Ста¬лин до конца 1904 года примыкал к грузинским меньшевикам. Если вы заглянете в его «Сочине¬ния» (т. 1), то вы не найдете не только за 1903 год, но и за 1904 и 1905 годы ни одной статьи или документа, подписанного каким-нибудь псев¬донимом Сталина, из которого была бы видна позиция Сталина по вопросу о расколе. Там при¬ведены два «Письма из Кутаиси», помеченные сентябрем и октябрем 1904 года, в которых Ста¬лин защищает Ленина против Мартова – и то через год! Но достоверность и этих писем прихо¬дится брать под сомнение, ибо, во-первых, к этим письмам сделано примечание: «публикуются впервые», во-вторых, они пущены в «научный обо¬рот» таким известным «ученым», как Берия в его «К истории большевистских организаций в Закав¬казье». Советский журнал «Вопросы истории» так охарактеризовал «труд» Берия: «Культ Сталина вел к прямому извращению исторической прав¬ды», работа Берия была «построена на натяжках и прямых фальсификациях» («Вопросы истории», № 3, 1956, стр. 4).
Тем не менее, надо считать вероятным, что по¬сле осторожного оглядывания вокруг и терпели¬вого изучения ситуации в партии в течение целого года Сталин открыл в Ленине самого себя и при¬соединился к нему к концу 1905 и началу 1906 года. Если не говорить о сомнительных «докумен¬тах» Берия, приписываемых Сталину, то первая статья в грузинской социал-демократической га¬зете на грузинском языке, приписываемая Стали¬ну, появилась 8 марта 1906 года. В ней Сталин защищает ленинскую тактику бойкота Думы про¬тив меньшевиков.
Теперь вернемся к впечатлению, которое произ¬вел на Сталина Ленин. Сталин говорил на упомя¬нутом вечере:
«Впервые я познакомился с Лениным в 1903 году… в порядке переписки… Знакомство с рево¬люционной деятельностью Ленина привело меня к убеждению, что мы имеем в лице Ленина чело¬века необыкновенного… Когда я сравнивал его с остальными руководителями нашей партии, мне все время казалось, что соратники Ленина – Пле¬ханов, Аксельрод, Мартов – стоят ниже целой головой, что Ленин в сравнении с ними не просто руководитель, а руководитель высшего типа, гор¬ный орёл, не знающий страха» (Демьян Бедный писал, что Сталин, как житель Кавказа, сравни¬вал Ленина с «горным орлом», но житель севера, вероятно, сравнил бы Ленина с «северным сияни¬ем»).
Дальше Сталин говорит, что об этом своем впе¬чатлении о Ленине он написал одному эмигранту, а последний показал письмо Ленину. Вот тогда Ленин написал Сталину письмо программного ха¬рактера, в котором «каждая фраза не говорит, а стреляет». Сталин сообщает, что по привычке старого подпольщика он письмо Ленина «предал сожжению» (но до педантичности аккуратный в письменных делах Ленин тоже не сохранил копии столь важного письма).
Первая личная встреча Сталина с Лениным про¬изошла в декабре 1905 года на конференции в Таммерфорсе. Второй и третий раз Сталин видел и слушал Ленина на IV и V съезде партии, где Сталин присутствовал как делегат с совещатель¬ным голосом от Тифлиса. На V съезде Сталин присутствует под кличкой «Иванович», но на Кав¬казе он известен под кличкой «Коба». (Сталин взял эту кличку из повести «Отцеубийство» гру¬зинского классика князя Казбеги, главный герой которой – Коба – воплощает в себе не только бесстрашный личный героизм, но и беспримерную верность идеалам гуманизма и дружбы!)
Однако самая важная встреча, которая, в ко¬нечном счете, привела Сталина на верхний этаж партии, произошла у Сталина с Лениным в 1907 году в Берлине. Об этой встрече пишет коммуни¬стический биограф Сталина Анри Барбюс в сво¬ей книге «Сталин». После беседы с Лениным Ста¬лин уехал в Тифлис, но в том же году еще раз приезжал в Берлин, чтобы вновь встретиться с Ле¬ниным. Сам Сталин упомянул однажды в интер¬вью с немецким писателем Людвигом, что он бы¬вал в Берлине, однако в официальной биографии Сталина никогда не разрешалось писать о столь важнейшем факте его двух встреч с Лениным в Берлине, хотя сообщения об этих встречах Барбюс приводит со слов грузинских старых большевиков и с ведома Сталина. В чем же тогда дело? Если свидание Сталина с Лениным в Берлине накануне или сейчас же после V съезда (съезд закрылся 19 мая 1907 г.) можно считать фактом достовер¬ным, то содержание беседы между ними навсегда осталось секретным. Это можно объяснить только тем, что предметом беседы был как раз вопрос об организации «экспроприации», которую запретил V съезд. Хорошо информированный Троцкий пи¬сал:
«Если Ленин совершил специальное путешест¬вие в немецкую столицу для такой встречи, то во всяком случае не ради теоретических «бесед». Встреча могла состояться либо до или еще более вероятно сейчас же после съезда партии, и почти несомненно, что она была посвящена предстоя¬щей экспроприации, добыче денег и т. д.».
Почему же встреча произошла не в Лондоне, а в Берлине? – спрашивает Троцкий. Отвечая на этот вопрос, Троцкий говорит, что весьма веро¬ятно, что Ленин не хотел встречаться с «Ивано¬вичем» на глазах царских и других шпионов, при¬сутствовавших на съезде в Лондоне, к тому же, возможно, что на встрече присутствовало и третье лицо, не имевшее никакого отношения к съезду партии (L. Trotsky, Stalin, p. 108). Троцкий не на¬зывает его имени. Но мы знаем, что это «третье лицо» – Камо – через месяц прославится на весь мир как возглавитель самого дерзкого в истории царской России бандитского налета.
Встреча между Лениным, Коба и Камо произо¬шла, по всей вероятности, после 19 мая. Через месяц – 26 июня 1907 г. – произошла и знаме¬нитая тифлисская «экспроприация».
Прежде всего, кто такой Камо? Камо – грузин¬ский армянин, его настоящая фамилия Тер-Пет¬росян. Он, как и Сталин, родился в г. Гори, почти его ровесник (Камо моложе Сталина только на два года). В его официальной биографии, которая вышла в БСЭ в 1937 году, сказано:
«Камо – большевик, активнейший кавказский боевик. Герой партизанских выступлений. Камо – ученик Сталина… Камо организовал ряд крупных экспроприации… В 1907 г. принял участие в из¬вестной экспроприации в Тифлисе на Эриванской площади. В связи с этой экспроприацией был арестован 22. 11. 1907 г. в Берлине…» (БСЭ, т. 31, 1-е изд., 1937, стр. 133).
Однако во втором издании БСЭ, которое было подготовлено к изданию еще при жизни Сталина и вышло в 1953 году, в биографии Камо нет ни од¬ного слова об «экспроприациях», в том числе и о такой знаменитой, как тифлисская, хотя самой биографии Камо уделено в два раза больше места, чем в первом издании. В новой биографии, как и в старой, указано, что учитель Камо – Сталин: Камо «в 1901 г. познакомился со Сталиным и под его руководством начал нелегальную партийную работу…» (БСЭ, т. 19, 2-е изд., 1953 г., стр. 543). Далее говорится, что в марте 1906 года Камо при¬езжал в Петербург, где лично познакомился с Ле¬ниным, доставлял из Петербурга оружие на Кав¬каз, организовал в Тифлисе мастерскую по про¬изводству бомб, «занялся формированием, воору¬жением боевых групп и дружин, участвовал в вооруженных столкновениях с царскими войска¬ми, полицией и черносотенцами… В ноябре 1907 года был арестован в Берлине, в конце 1909 года выдан царским властям» (там же, стр. 543-544).
За что арестован, за что выдан? Об этом во второй биографии Камо нет ни слова. Почему это так, мы увидим дальше, но сейчас важно запом¬нить две вещи из первой биографии Камо: во-пер¬вых, Камо – непосредственный «ученик Сталина», во-вторых, главная революционная профессия Ка¬мо, которой его учил Сталин начиная с 1905 года – это «экспроприации».
Наиболее опасной экспроприацией из всех «эксов» 1906 года было ограбление в Чиатури груп¬пой Коба-Камо почтового поезда в ноябре 1906 года; из награбленных 21 тыс. рублей, «эксы» на¬правили большевистскому центру только 15 тыс. рублей (Суварин, там же, стр. 100). Значительные деньги к Ленину пошли и от других «экспроприа¬ции» – на корабле «Николай I» и в Бакинском порту.
Разрабатывая доктрину о «партизанской вой¬не», о «боевых дружинах» и об «экспроприациях», Ленин недаром обратил свои взоры именно на Кавказ, а из среди своих кавказских учеников осо¬бо выделил для этой цели двух «боевиков» – Коба и Камо. На это были исторические и пер¬сональные причины. На одну из исторических причин указывал еще Троцкий:
«На Кавказе, с его романтической традицией грабежей и кровавой междоусобицей, которая все еще живуча и сейчас, партизанская война нахо¬дила любое число бесстрашных практиков. Более тысячи террористических актов всех видов было совершено в Закавказье только за время первой русской революции 1905-1907 гг.» (L. Trotsky, Stalin, p. 96).
Персональные причины были не менее важные. Из всех кавказских большевиков Коба и Камо не только беспрекословно поддержали доктрину Ле¬нина об «эксах», но и сама эта доктрина родилась в голове Ленина как результат практического опыта по проведению «ряда экспроприации» на Кавказе «боевой дружиной» Камо под непосред¬ственным руководством Коба, как его учителя, о чем так подчеркнуто сказано в БСЭ. Тифлисская «экспроприация» 1907 года и явилась прямым результатом берлинской встречи.
Автор классической биографии Сталина – Бо¬рис Константинович Суварин – так оценил зна¬чение Тифлисской «экспроприации» в карьере Коба:
«Тифлисский «экс», самый грандиозный из всех, был своего рода шедевром, затмившим все пре¬дыдущие акции по своей драматичности и абсо¬лютному успеху. Он явился подтверждением принципиального права Сталина подбирать руко¬водителей дела. Малоизвестный провинциальный боевик, действующий под руководством мистиче¬ского «триумвирата» (Ленин-Богданов-Красин. – А.А.), «профессиональный революционер» par excellence, неспособный продвинуться в иерархии партии интеллектуальной силой ума, но готовый служить ее делу, играя постоянно возрастающую роль, Коба нашел обстоятельства, при которых он покажет свой стальной характер» (В. С. Souvarine, Stalin, p. 94).
Он его и показал, что мы увидим дальше. Уче¬ник Сталина – Камо (Тер-Петросян, слабо знав¬ший русский язык, слово «кому» произносил всег¬да как «камо», отсюда Сталин дал ему прозвище «Камо», которое и закрепилось за ним навсегда) являл органическую смесь социального бунтаря, выдающегося авантюриста и героического бандита с уму непостижимой силой воли. Все эти качества Камо сказались как раз в тифлисской «экспро¬приации». Вкратце ее история следующая.
Вернувшись в Тифлис после свидания с Лени¬ным в Берлине, Коба создал из наиболее смелых «экспроприаторов» нечто вроде свободной банды числом, по показаниям свидетелей, около пяти¬десяти человек. Цель банды – вооруженное напа¬дение и «экспроприации» денег Государственного банка в Тифлисе во время их перевозки. Руково¬дителем банды Коба назначил Камо, переодев его в форму бравого офицера, ему была придана «разведка», в которой участвовали и две грузин¬ки-большевички. Банда была разбита на мелкие группы и «расквартирована» вокруг Эриванской площади, на которой было намечено нападение. Явился ли сам Коба на площадь, чтобы лично руководить «операцией»? Троцкий пишет, что «в партийных кругах личное участие Коба в тифлис¬ской экспроприации считалось бесспорным» (L. Trotsky, цит. пр., стр. 106). Троцкий добавляет, что и он был этого мнения до 1932 года, но что дополнительное изучение вопроса убеждает его, что лично сам Сталин не участвовал в «экспро¬приации», а только был «советником» Камо. Ар¬гументация? Ссылки на ряд советских книг, в которых нет никаких ссылок на личное участие Сталина плюс молчание самого Сталина. Но само «убеждение» Троцкого не убедительно. Об уча¬стии Сталина в тифлисской «экспроприации» ни¬когда не писали в СССР только потому, что сам Сталин это запретил. Став во главе великого го¬сударства, Сталин не хотел выглядеть «кавказским бандитом», хотя бы и героическим (бывший аме¬риканский посол в Москве Буллит: «Рузвельт думал, что в Кремле сидит джентльмен, но там си¬дел бывший кавказский бандит»). Есть у Троцкого тут и некая личная «корысть» – он не хочет при¬знать в Сталине героя, хотя бы и уголовного. Он для него всего лишь «кинто», а не Аль-Капоне. Более объективный Суварин констатирует, что в доктрине Ленина об «эксах» «Сталин нашел при¬менение своему дару» (В. С. Souvarine, там же, стр. 88), что, конечно, включает и личное му¬жество.
Вернемся к тифлисской «экспроприации». Она произошла около 11 часов дня 26 июня 1907 г., когда Эриванская площадь была полна людей. В это время на площадь въехали два экипажа, кото¬рые везли большую сумму денег Государственного банка, в сопровождении эскорта казаков. Немного ранее на площади были замечены два фаэтона – в одном сидели две женщины, в другом – муж¬чина в офицерской форме. Как только экипажи с деньгами показались на площади, лицо в офи¬церской форме подало команду – как из-под земли выросла банда около полусотни людей и на экипажи и на казачий эскорт посыпались бом¬бы огромной взрывной силы, в том числе из той подводы, на которой сидели женщины. Бомб было брошено около десяти штук. Результат: три че¬ловека было убито, более 50 человек ранено. Бан¬диты, захватив, по одним сведениям 340 тысяч, по другим – 250 тысяч рублей, исчезли с такой же молниеносной быстротой, с какой и появи¬лись.
Описывая эти подробности грабежа, газета «Новое время» свою корреспонденцию «Герои бомб и револьверов» кончила восклицанием: «Только дьявол знает, как этот грабеж неслы¬ханной дерзости был совершен».
Тотальная мобилизация всех войск, полицей¬ских сил, агентурной сети, повальные обыски, за¬крытие границ, сотни арестов, – но ни одного бандита не поймали ни в тот день, ни после него, ни одной копейки денег тоже не нашли.
Куда же бандиты делись, где же деньги очути¬лись? Бандиты вернулись к «мирной» работе, ко¬торую они так великолепно сочетали со своей ос¬новной профессией (ленинское «сочетание легаль¬ной работы с нелегальной»), а деньги очутились под диваном бюро директора Тифлисской обсер¬ватории, где Коба-Coco Джугашвили тоже зани¬мался «мирным трудом» в качестве счетчика-на¬блюдателя. Через непродолжительное время день¬ги очутились в руках Ленина.
Вот этой «экспроприацией» и руководил Коба. Его обвиняли также, что он принял косвенное уча¬стие в убийстве тифлисского губернатора генера¬ла Грязнова, князя Чавчавадзе, даже одного сво¬его сотоварища в бакинской тюрьме, о чем еще будет речь впереди. Вот после этой тифлисской «экспроприации» оба – и Коба, и Камо – сумели пробраться за границу, где встретились с Лени¬ным, надо полагать, для доклада о проведенной операции. Тем временем, поставленные в извест¬ность русским правительством заграничные орга¬ны уголовной полиции начали аресты среди боль¬шевиков-эмигрантов, когда те пытались обменивать награбленные рубли на иностранную валюту. Такие аресты были проведены в Париже, Мюнхе¬не, Стокгольме и Женеве. Среди арестованных были будущие наркомы Литвинов и Семашко. Только после этих арестов партия, в том числе и ее большевистская фракция, узнала, что воору¬женный тифлисский грабеж – дело рук учени¬ков Ленина – Коба и Камо. Поскольку каждая попытка обменять рубли на валюту кончалась арестами, ЦК постановил сжечь оставшуюся сум¬му денег.
По требованию меньшевиков, ЦК, в котором после У съезда преобладали большевики, вынуж¬ден был обсудить вопрос и о самой тифлисской «экспроприации». Создается комиссия во главе с будущим наркомом иностранных дел Чичериным (тогда меньшевик), которая должна была произ¬вести подробное расследование. Комиссия Чиче¬рина очень скоро установила, что ученики Ленина не только организовали кровопролитное ограбле¬ние в Тифлисе, но что Камо подготовляет взрыв известного банка Мендельсона в Берлине, чтобы экспроприировать для Ленина на этот раз ино¬странную валюту. Комиссия Чичерина установила также, что большевики дали указания своим аген¬там приобрести специальную бумагу для произ¬водства фальшивых банкнотов. Некоторое количе¬ство такой бумаги уже было направлено через экспедицию германской социал-демократической газеты «Форвертс» (о чем, конечно, руководство газеты ничего не знало) в Куоккала (Финляндия), где жили тогда нелегально Ленин и Зиновьев.
Курьер вручил бумагу председателю «Техническо¬го бюро ЦК» Красину (члену «триумвирата»), ко¬торого он узнал по фотографии, предъявленной ему.
Ленин, пользуясь своим большинством в ЦК, сумел положить конец этим разоблачениям, пред¬ложив Центральному Комитету передать дело на доследование «Бюро иностранных сношений». (Троцкий потребовал, чтобы всем этим делом за¬нялся II Интернационал, но это предложение не было принято.) Кроме того, изучением и рассле¬дованием дела об «экспроприации» в Тифлисе за¬нялся и Кавказский союзный комитет РСДРП. Установив, что «экспроприацию» провели, в на¬рушение решений IV и V съездов, Коба и Камо, Кавказский комитет постановил исключить их из партии, как и всех остальных ее участников – социал-демократов. Имена не были названы пуб¬лично, чтобы не выдать их полиции (В. С. Souvarine, там же, стр. 99-100).
Уже в Советской России в своей «Рабочей га¬зете» от 18 марта 1918 года Мартов напомнил Ленину, что в состав его правительства входит «некий гражданин Сталин», хорошо известный из-за своего участия во всяких сомнительных предприятиях и исключенный из партии за тиф¬лисскую «экспроприацию» (L. Trotsky, цит. пр., стр. 101). Скоро «Бюро иностранных отношений» ЦК «законсервировало» свое расследование, так как главный исполнитель тифлисской «экспропри¬ации» Камо был арестован берлинской полицией по доносу видного большевика Житомирского, оказавшегося агентом русской полиции. Посколь¬ку дело Камо могло привести не только к раскры¬тию всей кавказской сети «эксов», но иметь и катастрофические политические и уголовные по¬следствия для всего большевистского руководст¬ва ЦК, Красин, через немецкого адвоката Камо, предложил Камо играть роль душевнобольного.
Камо эту роль так гениально сыграл, что прев¬зошел действительно душевнобольных не только по симптомам самой болезни, но и по естествен¬ности ее проявления в поступках. Он топочет но¬гами, кричит, рыдает, бушует, рвёт на себе одеж¬ду, отказывается от пищи, бьёт надзирателей, бьется об стенку… Его сажают в ледяную камеру, но это не производит на него никакого впечатле¬ния. Его переводят в специальное отделение боль¬ницы, подвергают там в течение четырех месяцев самым различным испытаниям от тонких науч¬ных и до тяжких физических, но он не сдается. Он вновь отказывается от пищи, тогда его под¬вергают принудительному кормлению не по очень тонкому методу – во время такого кормления ему ломают несколько зубов. Он бушует дальше, рвет волосы, бьется об стенку, и вдруг гробовая ти¬шина: удивленные надзиратели бросаются в ка¬меру – его находят повесившимся, прямо в пред¬смертных судорогах его снимают с оконной ре¬шетки и приводят в себя. Новые «испытания», но¬вые муки. Ему не дают жить, но не дают и уме¬реть. Он пробует последний раз «перехитрить» и жизнь, и немецких «психоаналитиков»: заострен¬ным куском кости он режет себе вену, и его находят без сознания в луже крови. Его опять при¬водят в себя. Он не сдается, но сдаются врачи. Тогда его переводят в дом для умалишенных, где испытания продолжаются дальше, но на этот раз уже при помощи исключительно физических пы¬ток, которых действительно нормальный человек никогда не выдержит. Чтобы убедиться, что Камо не симулирует бесчувственность, ему под ногти закалывают иголки, выжигают тело каленым же¬лезом, – все это он переносит стоически, без вся¬кой внешней реакции, словно он сам из железа.
Ученые авторитеты немецкой медицины засви¬детельствовали, что Камо не симулирует, а без¬надежный сумасшедший. Вот тогда, в конце 1909 года, немецкое правительство его выдало русско¬му правительству, которое направило его по месту преступления в тифлисскую тюрьму (в Метехский замок). Начались новые испытания, новые пытки, более жестокие и менее церемонные, чем у не¬мецких педантов. Конечно, не такие жестокие ме¬тоды, чтобы от них можно было умереть, но, как выражается Суварин, вполне достаточные, чтобы «сделать здорового человека сумасшедшим». Од¬нако Камо не сдается и на этот раз. Тем не ме¬нее, его отдают под военный суд в Тифлисе. На заседаниях суда он сидит совершенно безучастно и спокойно кормит крошками хлеба птичку, кото¬рую он приручил в камере. Он убедил суд, что судить его также бессмысленно, как бессмыслен¬но судить птичку, которую он кормит. Суд отме¬няется, и его переводят в больницу, в отделение душевнобольных для продолжения испытания.
В августе 1911 года при помощи члена группы «эксов» Коте Цинцадзе он подготовляет побег. Побег из Метехского замка считался делом аб¬солютно безнадежным. Камо решил доказать об¬ратное. Он распилил свои кандалы и оконные ре¬шетки, спустился по на скорую руку сплетенной тонкой веревке в реку Кура, но веревка сорвалась и Камо упал на скалу с такой силой, что потерял сознание. Однако сказалась долголетняя «закал¬ка» «сумасшедшего», он быстро пришел в себя, перехитрив погоню, бежал в Батум, а там пробрал¬ся на один из пароходов, залез в трюм и «зайцем» отплыл за границу. Через неделю-две он был гос¬тем Ленина в Париже. Ленин его накормил, пере¬одел, проинструктировал и направил на Балканы для выполнения нового задания – переправлять оттуда оружие на Кавказ для новых «экспроприа¬ции». Его арестовывают в Константинополе, но из-за поручительства грузинских монахов осво¬бождают. Камо переезжает в Софию, но и там он «попался», был арестован, однако благодаря по¬мощи известного болгарского революционера и друга Ленина Благоева ему удается бежать. При проведении очередной «операции» турки задержи¬вают его вновь на небольшом судне, весь багаж которого состоял из бомб разных калибров. Но он опять выкрутился или откупился и переехал в Грецию. Когда касса партии начала пустовать, Ленин отозвал Камо с Балкан и отправил на Кав¬каз для организации новой «экспроприации». Ка¬мо благополучно прибывает в Тифлис, собирает старую банду на новое дело. В сентябре 1912 года Камо и его банда совершают новое смелое напа¬дение на денежную почту на Коджарском шоссе. Почту сопровождал чуть ли не целый эскадрон казаков, завязался жаркий бой, в результате ко¬торого были убиты семь казаков, перебита почти вся банда, а ее главарь Камо, хотя и остался не¬вредим, но вновь очутился в том же Метехском замке. Военный суд четырежды приговаривал его к смертной казни. Своему соседу по камере и со¬ратнику К. Цинцадзе он пишет записку, что он абсолютно спокойно встретит смерть… «На моей могиле уже давно должна была вырасти трава в несколько аршинов. Смерти никому не миновать, но я попробую еще раз мое счастье. Старайтесь любыми средствами организовать побег. Быть мо¬жет, нам удастся еще раз посмеяться над нашими врагами. Поступайте по собственному разумению. Я готов на всё». (В. С. Souvarine, там же, стр. 103). Побег не состоялся. Но, как замечает Суварин, начальство питало скрытую симпатию к Камо за его беспримерные по храбрости, дерзости и хитро¬сти криминальные подвиги и поэтому умышлен¬но затягивало оформление формальностей, свя¬занных с казнью Камо. Оно ожидало всеобщей амнистии в связи с предстоящим через год трех¬сотлетием дома Романовых, чтобы подвести Камо под эту амнистию. Так и случилось. Камо был в следующем, 1913 году, амнистирован заменой смертной казни двадцатилетним заключением в каторжной тюрьме, откуда его освободила рево¬люция 1917 года.
Но где же был Коба во время последней «экспроприации»? Участвовал ли он в ее подготовле¬нии? Бежавший из очередной ссылки Коба был на воле, совершал поездки между Петербургом и Тифлисом, держал тесную связь со своим учени¬ком Камо. Трудно было бы поэтому допустить, что новая «экспроприация» произошла без его ведома. Правда, в партии все еще малоизвестный, но высоко оцененный Лениным за проведение тифлисской «экспроприации», Коба в январе 1912 года был кооптирован в члены ЦК, отозван с Кав¬каза и переброшен на работу в Петербург, где и началась его общерусская карьера вокруг создан¬ной в мае 1912 года легальной газеты «Правда». Поэтому есть основание думать, что сентябрьская «экспроприация» 1912 года была проведена Камо без непосредственного руководства Коба, чем, ве¬роятно, и объясняется её неуспех.
Вернемся к биографии Сталина после тифлис¬ского грабежа. Исключенный из партии в Тифли¬се, где преобладали меньшевики, Коба решил про¬браться в Баку. Он быстро вошел в контакт с Бакинским комитетом партии, в котором больше¬вики имели куда больше влияния, чем в Тифлисе. Коба приехал сюда не без претензии на руководя¬щее положение в местном комитете, но «экс» и недоучившийся семинарист Коба застал здесь сильнейшего конкурента на лидерство – это быв¬ший студент философского факультета Берлин¬ского университета армянин Степан Шаумян. (Орджоникидзе: «Шаумян – тяжелая артиллерия теоретического марксизма».) Поэтому с первых же дней между Коба и Шаумяном разыгралась открытая борьба за руководство, в разгаре кото¬рой Шаумян был арестован. Люди, знающие ха¬рактер Коба, заподозрили его в доносе на Шаумя¬на в полицию, чтобы убрать конкурента. Разго¬воры в партийных кругах об этом получили такое широкое распространение, что одна грузинская газета осмелилась открыто обвинить Коба в до¬носе (газета «Брозолис Кха»), а Бакинский коми¬тет РСДРП даже завел дело на Коба. Когда в марте 1908 года арестовали и самого Коба, дело на него прекратили (В. С. Souvarine, там же, стр. НО). Имеются очень интересные воспоминания сокамерника Коба в Баиловской тюрьме в Баку Семена Верещака о пребывании Коба-Сталина в тюрьме. Они были напечатаны в газете Керен¬ского «Дни» 22 и 24 января 1928 года в Париже.
Поскольку большевики объявляют «клеветой» все, что о них пишет эмиграция, можно было бы и не цитировать воспоминания Верещака, но дело в том, что сама большевистская газета «Правда» 20 декабря 1929 года напечатала статью о воспо¬минаниях Верещака, как о воспоминаниях прав¬дивых. Статья «Правды» об этих воспоминаниях так и называется: «С подлинным верно». Правда, газета цитирует только те места из воспоминаний Верещака, которые ей очень импонируют, но игно¬рирует места, которые нам показались очень ин¬тересными. Приведем и те, и другие. Вот места, перепечатанные в «Правде»:
«Я был еще совсем молодым, когда в 1908 г. Бакинское жандармское управление посадило меня в Баиловскую тюрьму… Тюрьма, рассчитанная на 400 человек, содержала 1500 человек… Однажды в камере большевиков появился нови¬чок. И когда я спросил, кто этот товарищ, мне таинственно сообщили: ‘Это – Коба…». Коба, под фамилией Coco Джугашвили, как член РСДРП (большевиков), был принят в коммуну… Среди руководителей собраний и кружков (в тюрьме. – А. А.) выделялся и Коба как марксист. В синей сатиновой косоворотке, с открытым воротом, без пояса и головного убора, с перекинутым через плечо башлыком, всегда с книжкой… В личных спорах и дебатах Коба участия не принимал и всегда вызывал каждого на «организованную дис¬куссию». Эти «организованные дискуссии» носили перманентный характер. Аграрный вопрос, тактика, философия чередовались почти ежедневно. Особенно аграрный вопрос вызывал жаркие спо¬ры, доходившие иногда до рукопашных схваток. Никогда не забуду одной «аграрной дискуссии» Коба, когда его сотоварищ Серго Орджоникидзе, защищая положение Коба (как мы уже видели, на IV съезде 1906 г. Коба был и оставался «разделистом» и выступал как против ленинской «на¬ционализации», так и против плехановской «му¬ниципализации». – А. А.), в заключение схватил за физиономию содокладчика эсера Илью Карцевадзе, за что был жестоко эсерами избит… Марк¬сизм был его стихией, в нем он был непобедим. Не было такой силы, которая бы выбила его из раз занятого положения. Под всякое явление он умел подвести соответствующую формулу Маркса. На непросвещенных в политике молодых партийцев такой человек производил сильное впечатле¬ние. Вообще же в Закавказье Коба слыл как вто¬рой Ленин. Отсюда его совершенно особенная ненависть к меньшевизму (вероятно, за позицию меньшевиков в отношении «эксов». – А. А.)… Он всегда активно поддерживал зачинщиков. Это де¬лало его в глазах тюремной публики хорошим то¬варищем. Когда в 1909 г. на первый день Пасхи, 1-ая рота Сальянского полка пропускала через строй, избивая, весь политический корпус (тюрь¬мы), Коба шел, не сгибая головы, под ударами прикладов,, с книжкой в руках» (скоро в стихах советских поэтов эта книжка превратилась в «Ка¬питал» Карла Маркса. – А. А.).
«Правде» так понравилось это место, что член ее редакции Демьян Бедный даже написал востор¬женную оду:
«Разве сталинское прохождение не сюжет для героической картины. Обращаюсь к писателям – Вы не имеете героических тем? Нате!!…. Но скром¬на большевистская братва… Строгий большевик о себе ни гу-гу, но не станем же мы шикать врагу за то, что сказал он правду случайно» («Правда», 20. 12. 1929 года, Д. Бедный «С подлинным вер¬но», но статья написана 7 февраля 1928 года).
Однако даже в цитированных ею местах «Прав¬да» делает серьезные пропуски, которые совер¬шенно искажают портрет Коба, нарисованный Верещаком. Восстановим эти места в пересказе. Верещак сидел с Коба восемь месяцев, время впол¬не достаточное, чтобы изучить характер человека, который резко и точно проявляется как раз в тюремной обстановке. Все революционеры по¬мнили, что когда в 1899 году Сталина исключили из Тифлисской духовной семинарии за участие в подпольном марксистском кружке, он потащил за собою и всех остальных членов кружка, сделав на них донос администрации семинарии. Верещак пишет, что когда возмущенные семинаристы на¬чали стыдить Сталина за донос, Сталин оправды¬вал свое действие таким аргументом: потеряв право быть священниками, семинаристы сделают¬ся «хорошими революционерами». В тюрьме су¬ществовал неписаный закон революционеров не общаться с уголовными преступниками, но Коба всегда можно было видеть в компании убийц, раз¬бойников, шантажистов. На него производили впечатление только люди «дела», требующего лов¬кости. Его грубость в спорах и непрезентабельная личность делали его несимпатичным спорщиком. Его речам не доставало остроумия, они были су¬хие, но его механическая память была удивитель¬на. Отсутствие принципов и природная хитрость делали его мастером тактики. Против врагов «все средства хороши», – говорил он. Бывало, что ког¬да вся тюрьма начинала нервничать в ночь при¬ведения в исполнение очередных смертных приго¬воров во дворе тюрьмы, Коба спокойно спал или изучал эсперанто, который, по его мнению, явится будущим языком Интернационала: Он никогда не протестовал против несправедливых порядков в тюрьме, не подстрекал к бунту, но поддерживал подстрекателей. Почему Коба так долго оставался неизвестным в партии, объясняется его способкостью «секретно подстрекая других, самому ос¬таваться в стороне». Эту свою способность Коба успел продемонстрировать и в тюрьме. Верещак приводит некоторые примеры. Однажды одного молодого грузина избили до полусмерти по обви¬нению, что он «агент-провокатор». Никто ничего не знал ни о нём, ни о причинах обвинения про¬тив него. Потом выяснилось, что «дело» это было сфабриковано Коба. Другой раз большевик Митка Г. убил молодого рабочего по обвинению в шпионаже. Долгое время это дело оставалось не выясненным. Во всех революционных партиях су¬ществовало правило, в силу которого шпионы мо¬гут быть убиты только по решению группы или суда чести, а не по приказу одного человека. Впоследствии Митка признался в своей ошибке – он убил этого рабочего по подстрекательству Коба. Верещак сообщает, что во многих делах на воле – в известных грабежах государственных де¬нег («экспроприациях»), в фабрикации фальши¬вых денег – всегда чувствовалась рука Коба, а теперь он сидел в тюрьме вместе с этими граби¬телями («эксами») и фальшивомонетчиками, но следственным органам никак не удавалось най¬ти нити к нему. И это не удивительно: Коба был не только искусным конспиратором, но сама его осторожность была «активной» осторожностью. Это явствует из замечания Верещака: руководя сам террором и «экспроприациями», Коба громко обвинял эсеров в том и другом!
Анализируя историю карьеры раннего Коба, Суварин находит, что в характере Сталина еще тогда преобладали следующие, ярко бросающиеся в глаза черты: 1. «воля к власти»; 2. узкий реа¬лизм; 3. вульгарный марксизм, воспринятый Ста¬линым как катехизис элементарных формул; 4. восточная ловкость в интриге; 5. недобросо¬вестность; 6. отсутствие чувствительности в лич¬ных отношениях; 7. презрение к людям и к чело¬веческой жизни (В. С. Souvarine, там же, стр. 115).
Тем не менее, Суварин, как и Троцкий, думает, что Сталин того периода «профессиональный ре¬волюционер», тогда как он был с самого начала своего появления на кавказской арене человеком, в котором «профессиональный революционер» ор¬ганически уживался с профессиональным банди¬том-«эксом» и бесчувственным убийцей-террори¬стом. Как таковой Сталин был основоположником уголовного течения в самом большевизме.
Хотя духовным отцом «эксов» надо считать Ленина, как мы это уже видели, но он предостав¬лял «эксам»-партизанам широкую «автономию». Он писал в уже цитированной нами статье «Пар¬тизанская война»:
«Мы не имеем ни малейших претензий на то, чтобы навязывать практикам какую-нибудь сочи¬ненную форму борьбы или даже на то, чтобы ре¬шать из кабинета о роли тех или иных форм пар¬тизанской войны» (Ленин, Собр. соч., т. X, стр. 88).
Ленину были важны не «формы борьбы», а деньги, которые Коба и Камо доставляли ему для дела революции, совершенно так же Ленин посту¬пит в будущем, когда к нему потекут уже миллионы денег для той же цели без всяких грабежей: немецкие деньги. Однако перед немцами Ленин ни в чем не обязывался, кроме того, чем он за¬нимался и без них – организацией революции в России, но Коба и Камо он был обязан содержа¬нием своего штаба и своих изданий в самые тя¬желые годы в жизни партии – 1905-1912 гг.
Ленин нес полную политическую и моральную ответственность за кавказские «эксы», о чем он публично заявлял. Он нес личную ответственность за все действия – уголовные и террористические – Коба и Камо тем, что благословляя их на «под¬виги», предоставлял им «автономию». Но самая большая ответственность Ленина перед историей и перед его собственной партией заключается не столько в том, что он добывал деньги через бан¬дитов, сколько в том, что самого верховного «эк¬са» он ввел именно за эти вооруженные грабежи в состав законодательного органа партии – в ЦК. Провокатор Малиновский, который сидел рядом со Сталиным в ЦК 1912 г., отправил в вольную ссылку только какой-нибудь десяток большеви¬ков, а «экс» Сталин убил впоследствии всю пар¬тию Ленина и методами «эксов» превратил совет¬скую Россию в страну перманентной инквизиции. Семена перерождения ленинского политического большевизма в сталинский уголовный большевизм после смерти Ленина посеял сам Ленин именно в годы «экспроприации».
После ареста Камо и перевода Коба на «акции» в Петербург кавказские «экспроприации» прекра¬тились. Ленин начал изыскивать другие «формы» для добывания денег. (В двадцатых годах один из старых большевиков рассказывал в печати такой случай: некий член большевистской партии жил с очень богатой московской купчихой и эта куп¬чиха регулярно вносила в кассу партии значитель¬ные суммы пожертвования, но «жених» по како¬му-то пустяковому случаю поссорился с купчи¬хой, ушел от нее и пожертвования прекратились. Когда Ленин предложил ему вернуться к купчи¬хе, «жених» заупрямился, ссылаясь на моральные соображения и спрашивая Ленина, согласился бы он сам добывать партии деньги таким способом? Но невозмутимый Ленин отвечал:
«Я лично определенно не мог бы, но ты ведь можешь, так будь любезен, вернись к ней». Этот рассказ я привожу на память, не имея под рукой журнала, кажется, «Красный архив», в котором он печатался, но за смысл рассказа старого боль¬шевика я ручаюсь.)
Начала помогать большевикам даже либераль¬ная русская буржуазия, начиная от известного фабриканта Морозова и до малоизвестных фабри¬катов В. А. Тихомирнова (субсидировал издание «Правды») и Н. П. Шмидта (последний завещал партии большевиков около 280 тысяч рублей, ко¬торые большевики и получили через его сестер –см. Ем. Ярославский, цит. пр., стр. 195). Много отчислений в кассу партии от своего гонорара де¬лал и писатель Максим Горький, он же совершил большое турне по Америке и всю собранную сум¬му денег отдал партии. Поскольку даже «профес¬сиональные революционеры» в России получали от ЦК очень небольшое жалование (по данным Ярославского – 3, 5, 10, максимум 25-30 рублей в месяц), то главная часть средств партии шла на содержание ЦК и его печатных органов за грани¬цей и внутри страны.
После ареста и осуждения Камо Ленин потерял всякую связь с уцелевшими «эксами» на Кавказе, но Коба встретился до революции еще два раза с Лениным. Оба раза встречи происходили во время заседаний ЦК в Кракове в ноябре и декабре 1912 года. При последней встрече Коба, вероятно, сообщил Ленину, что он хочет менять профессию «экса» на «теоретика», правда, по очень узкому, но для будущей России очень важному вопросу – по «национальному вопросу».
Как бы там ни было, но Коба действительно отходит от каких бы то ни было акций, связан¬ных с «экспроприациями» и даже отказывается от своей клички «Коба», под которой он сделал всю свою карьеру вплоть до членства в ЦК. У Сталина было много революционных кличек: «Давид», «Нижерадзе», «Чижиков», «Иванович», «Коба» и др. Много было у него и литературных псевдонимов, когда он писал по-грузински. Пер¬вый его псевдоним звучит почти символически» «Бесошвили» (по-русски – «Бесов»!). Наиболее частый псевдоним все-таки «Коба», потом «Като». С 1909 года, когда он начал писать и по-русски, он усиленно занят подыскиванием себе ориги¬нального, но русского псевдонима. Уже одно пе¬речисление его чередующихся псевдонимов пока¬зывает, как трудно было найти псевдоним, отвечающий его «воле к власти»: статьи его конца 1909 года подписаны – «К. Стефин». Статья его в га¬зете «Звезда» 15 апреля 1912 года подписана: «К. Салин». Уже через три дня в той же газете он подписывается, как «К. Солин». Только 12 (25) января 1913 года в центральном органе «Социал-Демократ» впервые появляется новый и послед¬ний псевдоним под большой корреспонденцией «Выборы в Петербурге»: «К. Сталин» (см. Сталин, «Сочинения», т. 2).
Желание Кобы, еще не Сталина, стать теорети¬ком по национальному вопросу, видно, Ленин одобряет: он поручает ему написать соответст¬вующую работу, даже дает ему в помощники Бу¬харина для подбора и перевода цитат из трудов по национальному вопросу австро-марксистов (Карла Реннера, Отто Бауэра). Сталин переезжает из Кракова в Вену и садится за свой первый серь¬езный литературный труд «Национальный вопрос и социал-демократия». Об этом в феврале 1913 года Ленин писал М. Горькому:
«У нас один чудесный грузин засел и пишет для «Просвещения» (большевистский легальный журнал в Петербурге. – А. А.) большую статью, собрав все австрийские и др. материалы» (Ста¬лин, там же, стр. 403).
Когда редакция журнала хотела напечатать статью, как дискуссионную, Ленин возразил:
«Мы абсолютно против. Статья очень хороша… Мы не сдадим ни на йоту принципиальной пози¬ции против бундовской сволочи» (там же, стр. 403).
Статья вышла в трех номерах «Просвещения» за подписью «К. Сталин». Коба стал Сталиным. Он доказал Ленину, что он не только «экс», но и «теоретик». Однако для Ленина он все-таки ос¬тался «эксом» «Коба». Когда по возвращении в Петербург в конце февраля 1913 года Сталин был арестован, Ленин писал: «У нас тяжкие аресты. Коба взят…» (там же).
В заключение укажем на дальнейшую судьбу ученика Сталина – Камо. Как указывалось, осво¬божденный Февральской революцией из харьков¬ской каторжной тюрьмы, Камо участвует в Ок¬тябрьской революции и в гражданской войне. Ре¬комендуя его Реввоенсовету республики, Ленин писал, что он знает Камо лично «как человека со¬вершенно исключительной преданности, отваги и энергии» («Ленинский сборник», XXXV, 1945, стр. 73). В другой записке Склянскому и Смилге Ленин писал, что он знает Камо, «как человека совершенно исключительной отваги, насчет взры¬вов и смелых налетов особенно» (Ленин, ПСС, т. 51, стр. 42).
Как сообщает комментатор Ленина, «Камо с группой боевиков, с оружием, боеприпасами и ли¬тературой осенью 1919 г. был конспиративно на¬правлен из Москвы для подпольной работы на Кавказ» (Ленин, ПСС, т. 54, стр. 708).
Камо был направлен для организации взрывов в признанную Советской Россией независимую Грузию. Советский посол в Грузии – Сергей Ки¬ров – в докладе Ленину в декабре 1919 года, пренебрегая правилами конспирации и своим положением «посла», открыто писал, что Камо все еще не прибыл на место. Такое легкомыслие Ки¬рова Ленина настолько возмутило («дипломати¬ческий скандал»!), что он дал распоряжение сво¬ему секретарю:
«Надо послать шифровку, чтобы нигде и ни¬когда не смели употреблять кличку Камо, а за¬менили тотчас иной, новой. Город, где Камо, на¬зывать шифром. Ленин» (Ленин, ПСС, т. 54. стр. 421).
Тем временем, Камо прибыл в Тифлис и еще менее осторожно, чем Киров, начал «взрывать» Грузию. Его немедленно арестовали и в январе 1920 года выслали из Грузии. Камо переехал в Баку для продолжения той же работы против дру¬гой независимой кавказской республики – Азер¬байджана.
После оккупации Грузии Красной армией Камо начал служить в Тифлисе в наркомате финансов (ведь Камо был в своем роде «эксперт» по финан¬сам). Камо продолжает иметь связь с Лениным и во время болезни Ленина. Он просился в его лич¬ную охрану во время предполагаемого лечения Ленина на Кавказе, на что Ленин давал согласие при условии, что и секретарь Заккрайкома партии С. Орджоникидзе согласен с этим (Ленин, там же, т. 54, стр. 230).
Но скоро Камо накликал на себя беду, сам того не подозревая. У кавказцев и героизм не считает¬ся героизмом, если он не на виду. К тому же, ста¬реющие люди с прозаическим настоящим начина¬ют жить воспоминаниями о романтическом прошлом. Финансовый «эксперт» из Тифлиса в каждом духане начал рассказывать, как он и дважды министр России, теперь всесильный «генсек» Коба убивали «черносотенцев», «экспроприировали экс¬проприаторов», какие при этом бывали героиче¬ские схватки, и самое главное – как он и Коба награбленные деньги доставляли самому Ленину. Не просто рассказывал, но еще показывал доку¬менты, газетные корреспонденции, письма… Как сообщил первый биограф Камо Бибинейшвили (его Берия расстрелял), очень скоро в Тифлисе появился какой-то важный эмиссар, забрал у Ка¬мо весь его архив и отбыл обратно. Ни о своем архиве, ни об этом эмиссаре Камо больше ничего не слышал. Цитируя это место из Бибинейшвили, Троцкий спрашивает:
«Будет ли это поспешным выводом предполо¬жить, что Сталин через одного из своих агентов захватил у Камо известные доказательства, кото¬рые по тем или иным причинам находил тревож¬ными» (L. Trotsky, цит. пр., стр. 109).
Да, ответим мы, это предположение вполне до¬пустимо, но вывод Троцкого ошибочен: не потому Сталин конфисковал архив Камо, что из этого архива не видна личная «героическая роль» Коба в «эксах», а наоборот, потому что она в них слиш¬ком хорошо видна и документирована. Сталин опасался, что если архив Камо попадет в руки врагов, то весь мир узнает из него, что генераль¬ным секретарем ЦК большевиков стал бывший профессиональный бандит.
Все биографы Сталина жалуются, что Сталин никогда не признавал, хотя и не отрицал, своего участия в «эксах». Эти жалобы безосновательны. Сталин признавал свое руководство всеми «экспроприациями» Камо тем, что объявлял его сво¬им личным учеником, как мы это видели выше. Он только не рекламировал «эксов» как Камо, ибо Камо сидел в тифлисском духанчике и жил воспо¬минаниями, а Сталин сидел в Кремле и управлял уже не «эксами», а великим государством. Именно «государственный резон» требовал, чтобы Камо тоже замолчал. И он замолчал. В том же 1922 году, в котором у него конфисковали архив, Камо ехал на велосипеде по улице Тифлиса. Движение было небольшое, ведь люди еще ездили на повоз¬ках, а во всем Тифлисе в то время было только четыре или пять автомобилей. Но откуда ни возь¬мись один из этих автомобилей налетел на Камо и задавил его на смерть. «Будет ли это поспешным выводом», если предположить, что водителем это¬го автомобиля был агент Сталина?

Глава 6
БОЛЬШЕВИСТСКИЙ ЦК
В декабре 1911 года в Париже Ленин созывает совещание заграничных большевистских органи¬заций, которое выносит два постановления: приз¬нать РОК как новый центр партии и ему в по¬мощь создать Комитет заграничных организаций (КЗО). Объединенными усилиями заграничных центров большевиков и РОК была созвана VI (Пражская) Всероссийская партийная конферен¬ция 18 января 1912 года в присутствии предста¬вителей от 20 партийных организаций.
Все течения РСДРП, кроме «ликвидаторов» («Голос Социал-демократа»), были приглашены, но все они отказались признать конференцию и участвовать в ее работе. Отказалась участвовать в конференции и большевистская группа «Впе¬ред». Не участвовали также и «националы». От¬казались участвовать персонально приглашенные Горький и Плеханов, но два плехановца из Рос¬сии все-таки участвовали. Это дало повод счи¬тать, что формально осуществился «блок больше¬виков с меньшевиками-партийцами», который проповедовал Ленин.
Однако представители группы Плеханова на конференции (Зевин, Шварцман) с самого начала заявили, что они не признают за конференцией права решать вопросы от имени всей партии («Ис¬тория КПСС», т. 2, стр. 358-360).
Руководители РОК весьма скептически были настроены в отношении всех заграничных групп партии.
«Орджоникидзе говорил, что заграничные груп¬пы – нули» (там же, стр. 369). Но такая поста¬новка вопроса прямо била и по Ленину. Его груп¬па ведь тоже была заграничная. Особенно стало это ясно, когда выступил второй руководитель РОК – Спандарян. Он вообще потребовал роспус¬ка заграничных групп: «Пусть, кто желает рабо¬тать,.. приезжает к нам в Россию», – заявил он (там же, стр. 369).
Ленин выступил против такого требования ру¬ководителей РОК. Он защитил эмиграцию, кото¬рая «связана тысячами нитей с Россией» (там же, стр. 370), а его помощник Семашко прямо сказал: «Вы, распуская все, убиваете организацию, кото¬рая образовалась для того, чтобы помогать вам, и в то же время не заткнете рот ни Мартову, ни «Правде»» (там же, стр. 370).
Был избран новый ЦК из семи человек (Ленин, Зиновьев, Голощекин, Орджоникидзе, Спандарян, Шварцман и Малиновский). ЦК было предостав¬лено право кооптации новых членов простым большинством голосов. Процедура выборов была следующая: каждый делегат записывал фамилию кандидатов в ЦК и записку передавал Ленину. Результаты выборов, по соображениям конспира¬ции, на коференции не оглашались. Только Ленин знал эти результаты. После конференции Ленин информировал избранных («История КПСС», стр. 370),
В новом ЦК все были большевиками-ленинца¬ми, кроме одного – Шварцмана – меньшевика-партийца.
Представителями РСДРП в Международное со¬циалистическое бюро были избраны Ленин и Плеханов (Плеханов не признал этого решения). Конференция избрала редакцию ЦО – «Социал-демократа» (Ленин, Зиновьев и Каменев). После конференции состоялся пленум ЦК, на котором были кооптированы в члены ЦК те из большеви¬ков, которые на конференции не были избраны (Белостоцкий и Сталин). Позднее были коопти¬рованы в ЦК еще два большевика (Петровский и Свердлов). На случай ареста членов ЦК было на¬мечено пять кандидатов, – все большевики (Буб¬нов, Калинин, А. П. Смирнов, Стасов и Шаумян).
Для руководства партийной работой в России было создано Русское бюро ЦК, куда вошли Орджоникидзе, Спандарян, Голощекин, Сталин и Стасов – все большевики-ленинцы. Конференция очень высоко оценила и работу РОК:
«Конференция считает своим долгом отметить громадную важность произведенной Российской организационной комиссией работы по сплочению всех российских партийных организаций без раз¬личия фракций и по воссозданию нашей партии, как общероссийской организации. Деятельность РОК, в которой дружно работали совместно боль¬шевики и меньшевики-партийцы, тем более заслуживает одобрения, что РОК пришлось работать при неслыханно тяжелых полицейских условиях» (там же, стр. 268-269).
Ленин с полным основанием торжествовал по¬беду. В письме к М. Горькому он писал об итогах Пражской конференции: «Наконец удалось вопре¬ки ликвидаторской сволочи – возродить партию и ее ЦК» (Ленин, Собр. соч., т. XXIX, стр. 19).
Сталинская «История ВКП (б). Краткий курс» (1938) придает Пражской конференции значение почти Учредительного съезда партии. Она гово¬рит, что на этой конференции была создана «но¬вая партия» (стр. 134) или даже «из политиче¬ской группы большевики оформляются в самосто¬ятельную Российскую социал-демократическую рабочую партию (большевиков). Пражская конфе¬ренция положила начало партии нового типа, пар¬тии ленинизма, большевистской партии» («Исто¬рия ВКП (б). Краткий курс», стр. 139). Поскольку Сталин впервые был кооптирован в состав ЦК после этой конференции, то вполне понятно же¬лание Сталина видеть партию существующей только с этой конференции (любопытна в этой связи и сталинская фальсификация в названной работе – Сталин указан как избранный в состав ЦК на самой конференции, тогда как он был ко¬оптирован после конференции, а избранные члены ЦК Зиновьев, Голощекин, Шварцман, Малинов¬ский вообще не указаны) (там же, стр. 137).
Десятилетняя работа Ленина и его сторонников по превращению социал-демократической партии в партию большевиков и по захвату власти над этой партией закончилась полным триумфом. От¬ныне был создан такой Центральный Комитет, который в руках Ленина оказался «ядром профес¬сиональных революционеров» на путях к власти уже в самой России.
Пока меньшевистские лидеры бесконечно дис¬кутировали на заграничных эмигрантских собра¬ниях и в эмигрантской печати о единстве партии, Ленин и его ученики захватили власть и над их организацией в России. Это опять-таки легко было делать под знаменем единой, живой и действую¬щей партии. Ленин так и поступил.
Историческое значение Пражской конференции для большевизма именно заключалось в том, что только теперь, в 1912 году, была окончательно разрешена задача создания «организации про¬фессиональных революционеров», которую Ленин поставил в своей книге «Что делать?» в 1902 году. Ленин создал, наконец, такой ЦК, который сос¬тоял из чистокровных ленинцев. В новом ЦК не было ни одного «примиренца», не говоря уже о меньшевиках. Единственный меньшевик-плехановец был включен в ЦК в виде исключения, чтобы заманить к себе Плеханова. Когда эти расчеты не оправдались, то исчез и этот плехановец.
По тому же принципу, как и ЦК, Ленин начал перестраивать и всю иерархию партийных коми¬тетов в России. И при этом Ленин руководство¬вался лозунгом, который он впоследствии сфор¬мулировал в словах: «Лучше меньше, да лучше»! Лучше маленькая, но дисциплинированная, вы¬школенная, молчаливая, жертвенная армия исполнителей, чем вольнодумная, критическая, рас¬суждающая массовая партия.
Жертвенность до самозабвения, преданность вождю до фанатизма, деловитость и исполнитель¬ность, сплоченность и дисциплинированность и, конечно, бдительность до скрупулезности, – вот какими качествами должны были обладать, по Ленину, члены той когорты, каковым был боль¬шевистский ЦК.
Единственный случайный человек в этом ЦК – член IV Думы Роман Малиновский, и тот оказал¬ся не только орудием русской тайной полиции, но – не в меньшей степени – и орудием Ленина. Был ли он агентом-двойником с ведома Ленина – все еще остается тайной. Во всяком случае, пла¬менные большевистские речи Малиновского в Думе, составленные или редактированные Лени¬ным, в конечном счете, вредили самой полиции. Именно поэтому Департамент полиции сам ра¬зоблачил своего агента, сообщив о его роли пред¬седателю IV Думы Родзянко. Когда Родзянко предложил Малиновскому убраться из Думы, то Малиновский бежал за границу… к Ленину! Ле¬нин долго не хотел расставаться с Малиновским, несмотря на разоблачение его роли в либеральной (Бурцев) и меньшевистской прессе (Мартов и Дан), устно его разоблачали даже большевики: Бухарин, Трояновский, Е. Розмирович. Ко всему этому, Ле¬нин знал, что до вступления в партию большеви¬ков биография Малиновского было «полна мер¬зости» (См. В. D. Wolfe, Three Who Made a Revo¬lution, New York, The Dial Press, 1960, p. 554-5).
Ленин писал и статьи в защиту Малиновского (ж. «Просвещение»). Наводит на размышления и дальнейшая судьба Малиновского. Попав в плен к немцам во время первой мировой войны, Ма¬линовский вел среди русских военнопленных стра¬стную большевистскую агитацию и регулярно получал от жены Ленина, секретаря ЦК, Н. Круп¬ской продуктовые и вещевые посылки из Швей¬царии через Красный крест. Надо полагать, что Крупская делала это не без ведома мужа.
Выступая после Февральской революции 1917 года (и после окончательного разоблачения Ма¬линовского путем опубликования архива тайной полиции – Охранки – на заседании Чрезвычай¬ной комиссии Временного правительства, Ленин оправдывал свою защиту Малиновского тем, что Малиновский ему и ЦК больше помогал (работая в «Правде» и Думе), чем Охранке.
Странным был и конец Малиновского. Ровно через год после взятия большевиками власти – в ноябре 1918 г. – он вернулся из-за границы и прямо явился в Смольный, в Петроград, требуя либо свидания с Лениным, либо ареста. Ленин предпочел арест, и то после трехдневного раз¬думья. Потом его судили. «На допросах Малинов¬ский был гордым и вызывающим. Неоднократно он требовал вызова Ленина на суд, но в этой просьбе ему было отказано» (Wolfe, там же, стр. 555). Создается впечатление, что Ленин поступил разумно. Суд был закрытый. Малиновского рас¬стреляли.
После Пражской конференции окончательно выяснилось и для самых непосредственных участ¬ников, что РСДРП – это не одна, а две партии, и что эти две партии не близнецы, а антиподы.
Самая глубокая разница между большевиками и меньшевиками была не в их декларативной ко¬нечной цели (социализм), а в том, что такое, во-первых, «социализм», который они хотят строить, во-вторых, какие инструменты и методы нужно применять при его строительстве. Решающее пре¬восходство большевиков над Меньшевиками и за¬ключалось в наличии у них цельной, последова¬тельной динамичной концепции достижения пос¬тавленной цели – захвата власти как главного инструмента строительства «социализма». У боль¬шевиков эта концепция и называлась ленинизмом. У меньшевиков не было единой концепции, у них было столько концепций на этот счет, сколь¬ко у них было лидеров, но если привести их всех к одному знаменателю, то получалось, что РСДРП власть в России взять не может, так как, согласно марксизму, Россия должна после свержения ца¬ризма пройти через длительный период развития капитализма и буржуазной демократии. За такой взгляд Ленин назвал их догматиками марксизма. 28 февраля (12 марта) 1912 года в Париже соб¬ралось совещание всех неленинских течений РСДРП, посвященное Пражской конференции большевиков. На совещании присутствовали пред¬ставители «Голоса социал-демократа», группы Плеханова, группы «Вперед» и большевиков-при¬миренцев, группы Троцкого, Бунда. Совещание об¬винило организаторов Пражской конференции в «перевороте в партии и узурпации власти». Оно призвало местные организации не подчиняться решениям конференции. Совещание направило протест против Пражской конференции в Между¬народное социалистическое бюро. Большая статья против конференции появилась и в немецкой с.-д. газете «Vorwarts» (26 марта 1912 г.) («История КПСС», т. 2, стр. 370-377).
Троцкий думал, что в углублении раскола пар¬тии виноваты и меньшевики с их пренебрежением к нелегальной партии, и большевики, которые узурпируют права, принадлежащие всей партии. (См. „The Communist Party of the Soviet Union», by Leonard Schapiro, New York, p. 126).
С 25 августа по 2 сентября 1912 года в Вене происходила «Конференция с.-д. организаций» (присутствовало 18 делегатов с решающим голо¬сом, 16 делегатов с совещательным голосом). Эта конференция была созвана группой Троцкого от всех с.-д. течений, недовольных ленинским переворотом. На ней присутствовал один большевист¬ский делегат из Москвы, оказавшийся агентом полиции, присутствовала также и большевистская группа «Вперед». Когда Мартов назвал на конфе¬ренции ленинцев «политическими шарлатанами», то это вызвало целый инцидент, урегулированный с трудом (Спиридович, цит. пр., стр. 242). Это показывает, как, незримо, витал дух Ленина даже над конференцией его противников. Конференция избрала «Организационный Комитет» как проти¬вовес ленинскому ЦК.
Годы 1912-1913 проходят под знаком создания нелегальных большевистских партийных ячеек на фабриках и заводах, по созданию нелегальных областных центров партии, по установлению сис¬темы «доверенных лиц», по усилению связей меж¬ду ними и ЦК. Это была чисто нелегальная линия в работе ЦК. Однако в согласии с доктриной Ленина о сочетании нелегальной работы с работой легальной, то есть с работой в легальных органи¬зациях, ЦК активизирует и вторую линию ЦК на создание и укрепление партийных легальных ор¬ганов. Такова была работа ЦК по участию в вы¬борах IV Думы и по созданию в России легальной большевистской ежедневной газеты «Правда» (5 мая 1912 г.) с заимствованным у Троцкого назва¬нием (еще до нее с декабря 1910 года выходила еженедельная газета «Звезда», где вместе сотруд¬ничали большевики и меньшевики-партийцы; по 1914 год выходил также легальный орган ЦК «Просвещение»).
В редакцию «Правды» входили большевики Ольминский, Полетаев, Каменев, Сталин, Сверд¬лов. Секретарем состоял Молотов (на организацию газеты деньги дал богатый студент, друг Молотова – В. А. Тихомирнов, который вместе с Моло¬товым участвовал в подпольном большевистском кружке в г. Казани).
Роль «Правды» как легального органа была ве¬лика. В сталинской истории партии сказано: «Роль «Правды» была исключительно велика. «Правда» за¬воевывала на сторону большевизма широкие мас¬сы рабочего класса (тираж 40 000 экземпляров)… Легальная газета не могла прямо призывать к свержению царизма. Приходилось писать намека¬ми»… Когда, например, в «Правде» писалось о «полных и неурезанных требованиях пятого го¬да», рабочие понимали, что «речь идет о рево¬люционных лозунгах большевиков – о лозунгах за свержение царизма, за демократическую рес¬публику, за конфискацию помещичьей земли, за 8-часовой рабочий день» («История ВКП (б). Краткий курс», стр. 144-145).
Что большевики умели быть «легалистами», «ликвидаторами», «оппортунистами», когда это надо в интересах дела, показывает письмо в ре¬дакцию «Правды» Ленина, Зиновьева и Каменева в ноябре 1913 года. В нем они делают газете вы¬говор за её чрезмерную левизну, революционность и требуют спустить тон. В письме сказано:
«Надо во что бы ни стало впятеро спустить тон, стать легальнее, смирнее. Это можно и должно… и назначить свою цензуру. Ради бога, сделайте это, иначе вы губите дело зря». (Ленин, ПСС, т. 48, стр. 217-218).
В январе 1913 года в г. Кракове состоялось пер¬вое совещание ЦК, посвященное сочетанию ле¬гальной работы с нелегальной (к этому времени, чтобы быть ближе к России, Ленин переехал из Парижа в Галицию). Соответственно, в совещании участвовали как члены ЦК, так и легальные ра¬ботники партии, в том числе и депутаты IV Думы. В нем участвовали Ленин, Крупская, Зиновьев, Сталин, Трояновский, Медведев, В. Лобова, Е. Розмирович, депутаты IV Думы Малиновский, Бадаев и Петровский (в IV Думе была с.-д. фракция из 13 человек – так называемая большевист¬ская «шестерка» и меньшевистская «семерка»).
По конспиративным соображениям, январское совещание ЦК было названо «февральским». В «Извещении» от имени совещания говорилось:
«В феврале текущего года состоялось совещание ЦК РСДРП с партийными работниками. К сове¬щанию удалось привлечь членов нелегальных партийных организаций Петербурга, Московской области, Юга, Урала и Кавказа… Почти все участ¬ники совещания принимали выдающееся участие в разного рода легальных рабочих обществах и так называемых «легальных возможностях». Та¬ким образом состав совещания обеспечил пра¬вильную картину всей партийной работы во всех главных районах России» («КПСС в резолюциях», ч. 1, стр. 288).
Во имя чего большевики пошли в легальные организации, совещание дало совершенно недву¬смысленный ответ:
«Продолжая свою неуклонную, настойчивую, систематическую работу по использованию всех и всяких ‘легальных возможностей’ начиная от трибуны черной Думы и кончая любым обществом трезвости, РСДРП не забывает ни на минуту, что высокого звания члена партии достоин лишь тот, кто всю работу среди масс ведет действительно в духе партийных решений, обдуманных и приня¬тых с точки зрения нарастающей революции… Не плыть по течению легализма, а использовать все легальное для постепенной группировки всего жи¬вого вокруг нелегальной партии – наше дело… Не пустые фразы о «единстве» в легальной печати.., а одно только объединение на местах, слияние на деле в единую нелегальную организацию всех ра¬бочих, входящих в РСДРП, – только оно одно ре¬шает вопрос о единстве» (там же, стр. 289-290).
Так Ленин создавал нелегальную партию, как иерархическую конспиративную организацию с ге¬неральным штабом во главе в виде ЦК, который в своих боевых операциях опирается на всевозмож¬ные легальные учреждения от думской фракции с.-д. до «общества трезвости». Не только «ликви¬даторы», но и меньшевики-партийцы оказались неспособными на такую работу.
Резолюция совещания констатирует:
«Новая революция, начало которой мы пережи¬ваем, является неизбежным результатом банкрот¬ства третьеиюньской политики царизма». Сове¬щание сознательно делает ударение на нелегаль¬ной работе, которой должны быть подчинены все легальные акции: «единственно правильным ти¬пом организационного строительства в переживае¬мую эпоху является: нелегальная партия, как сум¬ма партийных ячеек, окруженных сетью легальных и полулегальных рабочих обществ» (стр. 292-293).
Поэтому основная цель, вопреки меньшевикам-ликвидаторам, – дальнейшее строительство неле¬гальной партии. В резолюции по данному вопросу сказано:
«Главная очередная задача – создание на всех фабриках и заводах чисто партийных нелегаль¬ных комитетов… создание из разрозненных мест¬ных групп одной руководящей организации в каждом центре… В целях установления тесных связей между местными организациями и ЦК, а также в целях направления и объединения партийной ра¬боты Совещание считает настоятельно необходи¬мым организацию областных центров в главных районах рабочего движения» («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 293-294).
В резолюции о работе думской с.-д. фракции говорилось, что «думская с.-д. фракция является органом, подчиненным партии в лице её централь¬ных учреждений» и что над её работой «необхо¬дим контроль партии» (там же, стр. 295).
Второе совещание ЦК состоялось в Поронине (около Кракова) 23 сентября – 1 октября (6-14 ок¬тября) 1913 года (по конспиративным соображе¬ниям совещание было названо «августовским»). На нем присутствовали Ленин, Зиновьев, Каменев, пять членов Государственной думы, десять деле¬гатов от русских организаций и пять польских социал-демократов (в их числе Ганецкий-Фюрстенберг). Председательствовал Ленин, его заместите¬лем был Малиновский. Совещание продолжалось девять дней. Из 18 заседаний 5 были посвящены докладам с мест и докладу ЦК. По официальному извещению рассмотрены были вопросы о стачеч¬ном движении, о работе в легальных обществах, о партийной печати и о задачах агитации, о дум¬ской работе с.-д., о думской с.-д. фракции, о на¬родниках (эсерах), национальный вопрос, вопрос о партийном съезде, который намечался на лето 1914 года.
Все эти вопросы были рассмотрены с точки зрения неизбежности начала новой революции в ближайшее время («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 302). Еще раз в центре внимания совещания стоял воп¬рос о необходимости сочетания нелегальной ра¬боты с легальной работой. Совещание рекомендо¬вало, а ЦК утвердил, что надо расширить сеть «доверенных лиц» ЦК (агентов ЦК) на местах. Кроме членов ЦК, в России уже работало 14 аген¬тов ЦК («История КПСС», т. 2, стр. 413). Об этих доверенных лицах-агентах ЦК в резолюции сказано:
«Совещание признает, что система доверенных лиц при ЦК для объединения общероссийской ра¬боты совершенно необходима… Чтобы выдвинуты были доверенные лица хотя бы в каждом крупном центре рабочего движения и в возможно большем числе» («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 310). О легаль¬ных ячейках партии сказано, что необходимо уси¬лить работу во всех легальных рабочих обществах (профсоюзы, клубы, больничные страховые кассы, кооперативы и т. д.) и постепенно взять их под влияние партии, «чтобы каждое из этих учрежде¬ний было оплотом партии», и что надо «добивать¬ся избрания на все ответственные посты сторон¬ников партии» (там же, стр. 314).
Совещание отметило, что в предстоящей рево¬люции малые нерусские народы России будут иг¬рать важную роль. Надо заручиться их поддерж¬кой в пользу партии. Для этого совещание реко¬мендовало, а ЦК утвердил как главный лозунг по национальному вопросу следующее положение: признание «права угнетенных царской монархией наций на самоопределение, т. е. на отделение и образование самостоятельного государства» (там же, стр. 315-316). Тут же ЦК делал оговорку, сводящую на нет только что объявленное право наций на самоопределение, говоря, что право нель¬зя смешивать с «целесообразностью» и что партия будет решать национальный вопрос каждый раз конкретно, в «интересах классовой борьбы проле¬тариата за социализм» (там же).
Этим двумя совещаниями Ленин доказал, что у партии есть не два центра (ЦК и ОК), а только один руководящий и практически действующий в России орган – большевистский ЦК.
Власть – вот фокус средоточия всех политиче¬ских страстей большевизма. В ЦК Ленин открыл орудие достижения государственной власти. ЦК словно почувствовал близость достижения этой власти, когда он в «Извещении» о Поронинском совещании записал следующие воистину пророче¬ские слова:
«Вопрос о новой революции господствует над всей политической жизнью страны… Путь наме¬чен. Партия нашла основные формы работы в нынешнюю переходную эпоху… Самое трудное время позади, товарищи. Наступают новые вре¬мена. Надвигаются величайшей важности собы¬тия, которые решат судьбу нашей родины» («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 302-308).
Бюро Социалистического Интернационала про¬должало предпринимать шаги, чтобы примирить враждующие течения РСДРП (в связи с кампанией выборов в IV Государственную думу, потом по инициативе члена Бюро Р. Люксембург). Состоя¬лось специальное заседание Бюро Социалистиче¬ского Интернационала 14 декабря 1913 года, на котором были сделаны тщетные попытки прими¬рить большевиков и меньшевиков.
Последняя такая попытка состоялась 20 июня 1914 года в Брюсселе. Руководители II Интерна¬ционала Каутский, Вандервельде, Гюисманс, Р. Люксембург созвали общее собрание по этому вопросу. На собрании присутствовали делегации ЦК во главе с Лениным, представители Бунда, польских с.-д., латышских с.-д., редакций «Прав¬ды» и «Нашей рабочей газеты», представители от «шестерки» и «семерки», персонально присутство¬вали Троцкий, Плеханов, Алексинский.
В ответ на предложение объединиться Ленин заявил, что объединяться, собственно, не с кем, за его ЦК стоят 4/5 всей партии. Ленин кончил речь ультиматумом:
«Признать ЦК РСДРП в качестве единственного руководящего центра и уничтожить меньшевист¬ский центр ОК» («Ко дню 50-летия В. И. Ульяно¬ва (Ленина)», Москва, 1920, стр. 29).
Речь Ленина была встречена его противниками резкой критикой. Плеханов даже заявил, что Ле¬нин не хочет объединения потому, что не хочет выпустить из своих рук партийных денег, часть которых, сказал Плеханов, он захватил «воров¬ским способом» (за это выражение Плеханов был остановлен и лишен слова) (Спиридович, цит. пр., стр. 261).
Какой же был итог? «Объединения» с большевиками-ленинцами достигнуто не было. Участни¬ки совещания разъехались. Большевики во главе с Лениным и его ЦК продолжали властвовать в партии, которая… была в большинстве фактиче¬ски большевистской. Для уцелевших (от арестов) небольших кадров, для крепкого штаба с группой заядлых, фанатичных руководителей, располагав¬ших продуманным планом действия и готовыми директивами, не хватало лишь денег и войска» (Спиридович, цит. пр., стр. 262).
Войска дала первая мировая война, а деньги – немецкий Генеральный штаб. То и другое Ленин использовал мастерски.

Глава 7
ЦК В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ
Чтобы понять политику большевизма в таком судьбоносном для России вопросе, как победа или поражение ее в первой мировой войне, необходимо ясно себе представить «философию власти» Ле¬нина. Ленин на все явления жизни – националь¬ные или интернациональные – смотрел с одной-единственной точки зрения: насколько данное яв¬ление приближает или удаляет его от власти. Эпидемия ли голода, экономическая ли забастов¬ка, война ли между государствами или даже сти¬хийные бедствия, вроде наводнения или земле¬трясения, – на каждое из таких явлений Ленин смотрел через призму власти, а именно: как ис¬пользовать данное явление или бедствие в инте¬ресах завоевания власти. Если возникла коллизия между интересами существования нации и инте¬ресами борьбы за власть, большевизм предпочи¬тает интересы борьбы за власть. Нация существу¬ет для власти, ибо нация есть лишь сумма лично¬стей, а личность – это ничто. Если власть над на¬цией может быть завоевана только ценой всеоб¬щей национально-государственной катастрофы (например, поражение в войне), то и такой путь ко власти не только является дозволенным, но и самым кратким и надежным путем.
В полном согласии с этой «философией власти» находился «Манифест ЦК РСДРП» о войне в но¬ябре 1914 года, опубликованный в «Социал-демократе» от 1 ноября 1914 года. В нем говорилось:
«…Обе группы воюющих стран нисколько не уступают одна другой в грабежах, зверствах и бес¬конечных жестокостях войны… Наша партия, Рос¬сийская социал-демократическая рабочая партия, понесла уже и еще понесет громадные жертвы в связи с войной. Вся наша легальная печать уни¬чтожена. Большинство союзов закрыто, множест¬во наших товарищей арестовано и сослано. Наше парламентское представительство – с.-д, фракция в Думе – сочло своим безусловным социалистиче¬ским долгом не голосовать военных кредитов… Для нас, русских с.-д., не может подлежать сомне¬нию, что с точки зрения рабочего класса и трудя¬щихся масс всех народов России наименьшим злом было бы поражение царской монархии… Превращение современной империалистской войны в гражданскую войну есть единственно правильный лозунг… Как бы ни казались велики трудности такого превращения в ту или иную ми¬нуту, социалисты никогда не откажутся от систе¬матической, настойчивой, неуклонной подготови¬тельной работы в этом направлении, раз война стала фактом» («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 320, 323, 324).
И вот, с первых же дней войны Ленин и его ЦК ведут «систематическую, настойчивую, неуклонную работу», чтобы использовать ужасы войны и тяжелое положение России в интересах открытия «второго фронта» войны – войны гражданской в тылу России.
Накануне и в начале войны члены ЦК, члены Русского бюро ЦК почти все оказались арестован¬ными (Спандарян, Белостоцкий, Шварцман, Ста¬лин, Орджоникидзе, Свердлов, Голощекин). Арес¬тованы и сосланы были многие из агентов ЦК. Сам Ленин в начале войны был арестован в Ав¬стрии, как русский «шпион», но вмешательством вождей австрийских с.-д. (с которыми Ленин столь жестоко воевал) был освобожден, после чего он переехал в Швейцарию. Здесь он окончательно обосновался до самого возвращения в Россию по¬сле революции.
Хотя не только большевистский ЦК, но и мень¬шевистский Организационный Комитет стояли на точке зрения «пораженчества» России и интерна¬ционализма против патриотиза, все же нового объединения между большевиками и меньшевика¬ми не произошло. Группа Плеханова (Плеханов, Дейч, Засулич и др.) стала на оборонческую точку зрения (оборона России в войне против Германии). К «оборонцам» примкнул и один из руководителей большевистской, но антиленинской группы «Вперед» – Алексинский.
14-19 февраля (27 февраля-4 марта) 1915 года в Берне происходила созванная ЦК и ЦО («Со¬циал-демократ») конференция всех заграничных большевистских организаций и групп. На конфе¬ренции участвовало 16 человек, в том числе Ленин, Крупская, Каменев, Бухарин, Трояновский, его жена Е. Розмирович и др. Главной темой кон¬ференции был тот же вопрос о войне и о задачах с.-д. В резолюции конференции подтверждались установки «Манифеста ЦК» на поражение России в войне. В ней говорилось:
«В каждой стране борьба со своим правитель¬ством не должна останавливаться перед возмож¬ностью в результате революционной агитации по¬ражения своей страны… В применении к России это положение особенно верно. Победа России влечет за собой усиление мировой реакции… В силу этого поражение России при всех условиях представляется наименьшим злом» (там же, стр. 329).
Совещание вынесло осуждение всем меньше¬вистским течениям, обвиняя их в русском шови¬низме и патриотизме. Осуждалась группа «ликви¬даторов» («Новая заря»), включая и плехановцев. Осуждались даже интернационалисты из Оргко¬митета – Мартов, Троцкий, Аксельрод. В резолю¬ции по этому поводу говорилось:
«Фактически на стороне шовинизма стоят и ОК… и Бунд, у которого преобладает шовинизм германофильский. А элементы, группирующиеся вокруг «Нашего слова» (троцкисты), колеблются между платоническим сочувствием интернациона¬лизму и стремлением единства с «Нашей зарей» и Оргкомитетом… Также колеблется и с.-д. фрак¬ция Чхеидзе…» (там же, стр. 329).
Резолюция добавляла, что «Временные соглаше¬ния допустимы только с теми с.-д., которые стоят за решительный организационный разрыв с ОК, «Нашей зарей» и Бундом» (там же, стр. 330).
Специальную резолюцию совещание посвятило «оппортунизму и краху II Интернационала». Она отмечала, что «губительное влияние оппортуниз¬ма особенно ярко проявлялось в политике боль¬шинства официальных с.-д. партий II Интернацио¬нала во время войны. Голосование кредитов, вхождение в министерства, политика «граждан¬ского мира», отказ от нелегальной организации в то время, когда легальность отнята, означает срыв важнейших решений Интернационала и пря¬мую измену социализму… РСДРП должна поддер¬живать всяческие интернациональные и револю¬ционные массовые выступления пролетариата, стремясь к сближению всех антишовинистских элементов Интернационала» (там же, стр. 328).
Совещание избрало Комитет заграничных ор¬ганизаций (КЗО) как заграничный подсобный ор¬ган ЦК.
Вскоре Ленин и его ЦК приняли выдающееся участие в первой интернациональной конференции социалистов 9-12 октября 1915 года в Циммервальде (Швейцария). На ней присутствовали пред¬ставители левых течений социалистических пар¬тий Болгарии, Голландии, Германии, Италии, Нор¬вегии, Румынии, Франции, Швеции, Швейцарии и России. Россия была представлена ЦК РСДРП (Ленин, Рязанов), ОК (Аксельрод, Мартов, Мар¬тынов), ЦК партии социалистов-революционеров (Чернов и Натансон), Бунд (Липник). Присутство¬вали со стороны России также представители социал-демократов Польши, Литвы и Латышского края.
Ленин проповедовал на конференции принци¬пы, изложенные в «Манифесте ЦК РСДРП», обо¬сновывал и настаивал на принятии конференцией его лозунга «превращение империалистической войны в войну гражданскую». Когда немецкий делегат Ледебур упрекнул Ленина, что легко про¬поведовать гражданскую войну в России, нахо¬дясь в безопасной Швейцарии, то Ленин ответил, что «когда придёт время, он сумеет быть на сво¬ем посту и не уклонится от тяжелой обязанности взять власть при победе в гражданской войне» («Ко дню 50-летия Ульянова (Ленина)», Москва, 1920, стр. 32).
Ввиду провала почти всех членов ЦК и многих из агентов ЦК («доверенные лица») заграничная часть ЦК решила еще в апреле 1914 года пере¬строить конспиративную сеть ЦК. Роль Русского бюро ЦК была возложена на большевистскую фракцию IV Государственной думы. Для этой це¬ли члены фракции Петровский и Бадаев были введены в члены ЦК, а члены фракции Муранов, Самойлов и Шагов были сделаны доверенными лицами ЦК. Кроме того, было создано «Органи¬зационное отделение» ЦК по руководству неле¬гальной работой. Для камуфляжа оно было на¬звано «Рабочей кооперативной комиссией». «Ор¬ганизационное отделение» должно было: 1. на¬правлять работу Петербургского комитета, 2. за¬ботиться о связи работы во всех легальных орга¬низациях, 3. изыскивать особо конспиративные формы прикрытия нелегальных связей и нелегаль¬ных предприятий, 4. объединять работу во все¬российском масштабе, устанавливая правильные сношения и объезды. «Организационное отделе¬ние» назначалось русской коллегией ЦК в составе 3-5 человек (Ленин, ПСС, т. 25, стр. 55).
Есть указание, что в состав «Организационного отделения» ЦК Ленин выдвинул М. Калинина, А. Киселева, а также активистов страхового дви¬жения (там же, стр. 481), но никаких докумен¬тальных следов работы этот новый орган ЦК пар¬тии не оставил.
Реакция большевистской фракции Думы на войну, в общем, была аналогичной ленинской. Член большевистской фракции IV Думы Бадаев сделал в Петербурге перед журналистом заявле¬ние, в котором говорилось, что «война войне – вот наш лозунг, за этот лозунг мы, действи¬тельные представители рабочего класса, и будем бороться» (А. Е. Бадаев, «Большевики в государ¬ственной думе», 1954, стр. 344).
26 июля 1914 года вся с.-д фракция – боль¬шевики и меньшевики вместе – сделали общую декларацию, в которой они осуждали войну и про¬тестовали против нее. Во время голосования воен¬ных кредитов вся с.-д. фракция отказалась голо¬совать за кредиты и в знак протеста покинула зал заседания Думы. Большевистский историк заме¬чает:
«Это совместное выступление фракции было первым и последним. Поведение меньшевиков объяснялось лишь боязнью окончательно потерять доверие масс» («История КПСС», т. 2, стр. 490).
Но члены большевистской части фракции, дей¬ствуя одновременно и как нелегальное Русское бюро ЦК, разворачивали антивоенную кампанию на заводах и фабриках, открыто выступая на ре¬волюционных митингах. Царская полиция была бессильна сделать против них что-нибудь, ввиду их неприкосновенности, как депутатов Думы. Вскоре правительство положило этому конец.
На конференции большевиков 4 ноября 1914 года, под Петроградом, на которой обсуждали вопрос об отношении с.-д. к войне, пять с.-д. большевистских депутатов и еще шесть больше¬вистских функционеров, в том числе член редак¬ции ЦО и уполномоченный ЦК Розенфельд (Ка¬менев), были арестованы.
10 (23) февраля 1915 года над ними состоялся суд по обвинению ъ участии в организации, ставя¬щей своей целью свержение существующего госу¬дарственного строя. Главным обвинительным ма¬териалом служили найденные при их аресте те¬зисы Ленина «Задачи революционной социал-де¬мократии в европейской войне» и Манифест ЦК РСДРП «Война и российская социал-демократия». Подсудимым грозила смертная казнь, но они во главе с Каменевым так искусно повели свою за¬щиту, что убедили суд в своей непричастности к антипатриотическим акциям ЦК и его нелегаль¬ной работе вообще. Подсудимые отрицали, что они стоят на точке зрения поражения России. Ленин не был доволен поведением на суде своих единомышленников, особенно Каменева.
В статье «Что доказал суд над с.-д. фракцией?» Ленин писал:
«Он показал недостаточную твердость на суде данного передового отряда революционной соци¬ал-демократии в России… стараться доказать свою солидарность с социал-патриотом Иорданским, как делал т. Розенфельд, или свое несогласие с ЦК, есть прием неправильный и с точки зрения революционного социал-демократа недопусти¬мый» (Ленин, ПСС, т. 26, стр. 168).
Если бы подсудимые поступили иначе, то, по признанию самого же Ленина, «в первой стадии дела депутатам угрожали военным судом и смерт¬ной казнью» (там же, стр. 171). Суд приговорил подсудимых к вечному поселению в Сибирь.
После закрытия легальной газеты «Правда» 8 (21) июля 1914 года ликвидация большевистской фракции в Думе была наиболее тяжелым ударом по доктрине и практике Ленина о сочетании ле¬гальной работы с нелегальной. Ленин не без осно¬вания утешал себя тем, что «около 40 000 рабо¬чих покупали «Правду»; много больше читало ее. Пусть даже впятеро и даже вдесятеро разобьёт их война, тюрьма, Сибирь, каторга. Уничтожить это¬го слоя нельзя… С этим слоем надо работать… в направлении к социальной революции» (там же, стр. 175-176).
После всех этих арестов весь аппарат ЦК в России был разрушен. Оставалась лишь загранич¬ная часть ЦК – Ленин, Зиновьев и с осени 1915 года введенный в состав ЦК А. Шляпников, кото¬рый являлся новым уполномоченным ЦК по Рос¬сии. Секретарем ЦК была Н. Крупская («История КПСС», т. 2, стр. 543). Лишь осенью 1915 года удалось воссоздать Русское бюро ЦК. В его состав были кооптированы В. Н. Залежский, И. И. Фо¬кин, Г. И. Осипов, А. Г. Шляпников, позднее были кооптированы К. С. Еремеев и Е. А. Дунаев, но к весне 1916 года они почти все были арестованы. С осени 1916 года Русское бюро было создано в новом, третьем составе, куда вошли П. А. Залуцкий, В. М. Молотов и А. Г. Шляпников (там же, стр. 543-544).
Русскому бюро ЦК оказывали помощь Петер¬бургский комитет, созданный летом 1916 года, Московское областное бюро ЦК РСДРП, Кавказ¬ское бюро РСДРП, ЦК с.-д. партии Латышского края (до мая 1916 г.), Бюро северобалтийской ор¬ганизации РСДРП (с января 1917 г.). Другие ор¬ганизации распались или бездействовали. Офи¬циальный историк признает:
«Но окружных и областных организаций в годы войны было мало, действовали они эпизодически и не имели прочных связей с местами» («История КПСС», т. 2, стр. 544). К тому же «в начале вой¬ны произошло заметное снижение численности партии» (там же).
Вообще численность партии в обеих столицах была невелика. В ноябре 1914 года в Петрограде было 100-120 с.-д. Но по мере продолжения вой¬ны и роста трудностей в стране росло и недо¬вольство среди рабочих. Это сказалось и на росте членов партии. Так, к началу 1917 года Петро¬градская организация насчитывала 2000 человек. Эти две тысячи и есть тот костяк, который через десять месяцев совершит Октябрьский переворот в столице. В Москве летом 1915 года было 200 большевиков, а к осени – около 500. В Харькове весной 1915 года было 15 членов партии, к осе¬ни – 85, а осенью 1916 года – 200, к началу 1917 года – 400 (там же, стр. 547-548).
После почти годичного перерыва начал выхо¬дить в Швейцарии ЦО «Социал-демократ» – с 1 ноября 1914 года по 31 января 1917 года было выпущено 26 его номеров. В ограниченном коли¬честве «Социал-демократ» доходил и до России. Транспортировкой литературы занималась при ЦК специальная группа через Стокгольм с исполь¬зованием путей на шведско-русской и норвежско-русской границах. В самой России в 80 городах было издано более 600 различных листовок тира¬жом около двух миллионов экземпляров («Исто¬рия КПСС», т. 2, стр. 550-551). Большевистские группы в России действовали и в различных ле¬гальных организациях – в профсоюзах, страхо¬вых обществах, больничных кассах, кооперативах. «Часто легальные организации служили прикры¬тием нелегальной деятельности», – пишет офи¬циальный историк (там же, стр. 556).
С самого начала войны большевики всеми дос¬тупными им средствами старались проникнуть в армию, на фронт. «Большевики знали, что без привлечения солдатских масс на сторону борю¬щегося пролетариата нельзя рассчитывать на победу революции», – пишет тот же историк (там же стр. 559).
Большевики создавали партийные группы в ар¬мии, снабжали их нелегальной литературой. Ус¬пехи такой работы оказались настолько очевид¬ными, что в середине 1916 года Департамент по¬лиции сообщал:
«Издаваемые Петроградским Комитетом РСДРП революционные воззвания получили весьма широ¬кое распространение за пределами Петрограда и в значительном количестве попадают в действую¬щую армию и флот» (там же, стр. 559).
Почти каждый партийный комитет имел свой военный отдел; который вел работу среди тыло¬вых частей, рассылал литературу на фронт, орга¬низовывал агитационные поездки своих членов в части, создавал в этих частях новые партийные группы. На Северном фронте и на кораблях Бал¬тийского флота было создано 80, а на Западном фронте 30 военных партийных организаций (там же, стр. 560). На военной работе партии выдвину¬лись тогда такие будущие военные лидеры боль¬шевиков, как Дыбенко, Раскольников, Фабрициус, Фрунзе, Мясников и др.
Дела в меньшевистских организациях обстояли гораздо хуже, чем у большевиков. В январе 1916 года Мартов в письме к Аксельроду вполне за¬конно опасался, когда писал:
«В России наши дела плохи… Дан боится, что все жизое уйдет к ленинцам» («Письма П. Б. Аксельрода и Ю. О. Мартова, 1901-1916 гг.», Берлин, 1924, стр. 355).
Так оно на самом деле и было. Ленинская док¬трина сочетания легальной работы с нелегальной блестяще выдержала испытание как раз в усло¬виях войны. Ликвидаторов-легалистов легко ло¬вила царская полиция, ибо у них не было неле¬гального аппарата. Уцелевшие из них, по иронии судьбы, находили теперь убежище в нелегальных организациях у ленинцев, которых они раньше так жестоко критиковали, как заговорщические организации.
Таково было положение партии, когда началась Февральская революция. На участие политических партий в Февральской революции 1917 года в ли¬тературе существуют различные точки зрения. Участник событий и первый историк русской ре¬волюции 1917 года левый меньшевик Н. Суханов, который называл себя «полуленинцем», пишет:
«Ни одна партия не готовилась к великому пе¬ревороту. Все мечтали, раздумывали, предчувство¬вали, «ощущали»»… (Н. Суханов, Записки о рево¬люции, кн. 1, Берлин–Петроград–Москва, 1922, стр. 19).
Это скорее эмоциональная оценка, чем реаль¬ный анализ. Нет никакого сомнения, что Фев¬ральская революция была величайшая из стихий¬ных народных революций. Так же мало сомнения, что она не произошла по расписаниям политиче¬ских партий. Однако, будучи актом стихийного взрыва народного возмущения, Февральская рево¬люция вовсе не была случайностью. Она была подготовлена всем предшествующим историче¬ским развитием России. В этой ее исторической подготовке левые политические партии России – от кадетов до большевиков – сыграли свою роль. Систематическая критика бездарности царского правительства лидерами кадетской партии с три¬буны Государственной думы, откровенные разо¬блачения всего существующего строя с угрозами революцией с той же трибуны лидерами эсеров (Керенский) и меньшевиков (Скобелев, Чхеидзе), революционно-разлагательная работа вне Думы со стороны большевиков, саморазоблачения ди¬настии из-за пройдохи Распутина и министерской чехарды, плюс повсеместное возрастающее недо¬вольство войной, – все это создало ту накалённую атмосферу, в которой нужен был лишь повод, что¬бы произошел февральский взрыв.
Конечно, буржуазные партии были застигнуты врасплох Февральской революцией. Конечно, вер¬хи меньшевиков в Думе почти не имели контакта с революционным подпольем, но большевики пос¬ле разгрома своих легальных органов (фракции в Думе, газета «Правда») все свои силы бросили в подполье. Петроградское и московское подполье – это фактически большевистское подполье. Бюро ЦК и его агентура, работавшая в массах, предви¬дели и информировали заграничное бюро ЦК о февральских событиях. Только в 1965 году опуб¬ликован секретный доклад главы Русского бюро ЦК А. Шляпникова в ЦК РСДРП (Ленину). Из этого исключительно важного документа о работе Бюро ЦК накануне Февраля приведем следующую выдержку:
«Организационные дела у нас неплохи, но могли быть куда лучше, если бы были люди. Теперь успешно организуем Юг, Поволжье, Урал. Ос¬новано Московское Областное Бюро. Ждем из¬вестий с Кавказа. Требуют людей и литературы. Постановка производства последней внутри Рос¬сии – очередная задача Бюро ЦК. Публику уда¬лось подобрать хорошую, твердую и способную. По сравнению с тем, как обстоят дела у других, – у нас блестяще. Можно сказать, что Всероссий¬ская организация в данное время есть только у нас… Меньшевики, объединенцы и прочие отко¬ловшиеся вновь поступают в ряды партии… По¬литическая борьба с каждым днем обостряется. Недовольство бушует по всей стране. Со дня на день может вспыхнуть революционный ураган… Настроение угрожающее» («Вопросы истории КПСС», № 9, 1965, стр. 81).
«Революционный ураган» поднялся через пару недель. Некоторые историки пишут: для Ленина революция 1917 года была неожиданностью. Ведь в том и заключается вся суть ленинизма, что лю¬бая большая война, особенно мировая война в «эпоху империализма», по Ленину, есть источник революции. Ленин ни на секунду не сомневался в том, что в конце первой мировой войны в Евро¬пе, в том числе и в России в первую очередь («сла¬бое звено»!) обязательно вспыхнет революция. Как доказательство этого тезиса можно привести из Ленина не одну, а тысячи цитат и даже целую книгу «Империализм, как высшая стадия капи¬тализма» (написана весной 1916 года, вышла в апреле 1917 г.). В этом нет нужды. Приведем только цитату из того доклада Ленина в январе 1917 года, на который ссылаются эти историки. Там Ленин говорит: «Нас не должна обманывать теперешняя гробовая тишина в Европе. Европа чревата революцией… Ближайшие годы как раз в связи с этой хищнической войной приведут в Европе к народным восстаниям». Дальше идет то место, которое якобы доказывает «неожидан¬ность» для Ленина революции: «Мы, старики, мо¬жет быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции» (Ленин, Собр. соч., 3-е изд., т. XIX, стр. 357). В ленинском понимании мы не дожили «до решающих битв» даже сегодня, ибо под «решающими битвами» Ленин имел в виду торжество европейской или даже мировой революции.
Приведу еще одну цитату из статьи Ленина от 31 января 1917 года, которая называется «По¬ворот в мировой политике». В этой статье кате¬горически сказано: «Революционная ситуация в Европе налицо» (там же, стр. 385). Более того, Ленин в той же статье называет политиков, кото¬рые составят новое революционное правительство, если царь заключит сепаратный мир с кайзером. Ленин говорит, что это правительство будут воз¬главлять «Милюков и Гучков, если не Милюков и Керенский» (там же, стр. 381). Когда эти по¬литики пришли к власти и без сепаратного мира, но в результате народной стихийной революции, то Ленин внес в свой прогноз лишь одну коррек¬туру: «Оказалось и-и: все трое вместе. Премило!» (там же, т. XX, стр. 5-6).
Что таково было внутреннее убеждение Ленина засвидетельствовала нам и его жена Н. Крупская. Она писала: «Никогда, кажется, не был так не¬примиримо настроен Владимир Ильич, как в пос¬ледние месяцы 1916 и первые месяцы 1917 г. Он был глубоко уверен, что надвигается революция» (Н. К. Крупская, Воспоминания о Ленине, Москва, Политиздат, 1957, стр. 271).
Начало революции очевидцы описывают так:
«В четверг 23 февраля с утра в Петрограде на¬чались забастовки на заводах и сразу же приняли характер уличных народных волнений. Они воз¬никли стихийно… вследствие того, что очередям у лавок не хватило хлеба… Со второго дня в тол¬пе появились красные флаги, слышались крики. «Долой войну! Дайте хлеба! Долой самодержавие! Да здравствует демократическая республика!» (Д. Заславский и Вл. Канторович, «Хроника фев¬ральской революции», Москва, 1923, т. 1, стр. 18-19).
Но положение с каждым днем ухудшается. В телеграмме председателя Думы Родзянко к царю от 25 февраля оно охарактеризовано так:
«Положение серьезное. В столице анархия. Пра¬вительство парализовано… на улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое про¬медление смерти подобно…»
Телеграмма, видимо, не произвела впечатления на царя. Родзянко послал вторую телеграмму:
«Положение ухудшается. Надо принять немед¬ленно меры, ибо завтра будет поздно. Настал по¬следний час, когда решается судьба родины и ди¬настии» (там же, стр. 25, 28).
Царь ответил роспуском Думы. Но тогда фак¬тически восстала и сама Дума – лидеры Думы решили не расходиться и создали Временный думский Комитет «в целях поддержания сно¬шений с властями и учреждениями». Временный Комитет состоял из 11 членов. Были представле¬ны все думские партии, в том числе социалисты-революционеры (Керенский) и социал-демократы-меньшевики (Чхеидзе). Члены Временного Коми¬тета, во главе с Родзянко, были, кроме двух со¬циалистов, монархистами и убежденными врага¬ми всякой революции. Но бурные февральские дни, вопреки их воле, навязали им роль штаба революции. Современники свидетельствуют:
«Пока члены Государственной думы колебались, события навязывали Таврическому дворцу (Думе) руководящую роль. Воинские части и толпы со всех сторон направлялись сюда. У Керенского, Скобелева, Чхеидзе требовали директив. Приво¬дили арестованных… Свозили оружие…» (там же, стр. 29).
Временный Комитет все еще отказывался взять власть в свои руки от имени революции. Он думал по-хорошему уговорить рабочих вернуться на за¬воды, а солдат – в казармы. Но это оказалось аб¬солютно безнадежным делом. Член Временного Комитета монархист Шульгин так описал свое впечатление от тех дней:
«Пулемётов – вот чего мне хотелось, ибо я чув¬ствовал, что только язык пулемётов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя… Увы – этот зверь был… его величество русский народ» («История гражданской войны в СССР», Москва, 1935, стр. 70-71).
Наряду с Временным Комитетом, который ста¬нет потом основой официальной власти, 27 фев¬раля создается еще новая, неофициальная рево¬люционная власть – Совет рабочих депутатов. Во главе этого Совета сразу оказались лидеры эсеров и меньшевиков, так как это была не только их идея, но и создавался он вокруг их фракций в Государственной думе. В том же Таврическом дворце, где находилась Дума, в 9 часов вечера 27 февраля под председательством Чхеидзе собра¬лось первое заседание Совета рабочих депутатов. На нем был избран Исполнительный комитет из 14 членов и президиум из 3 человек. В президиум вошли два меньшевика (Чхеидзе и Скобелев) и один эсер (Керенский). В исполком были избраны и два большевика (члены ЦК Шляпников и Залуцкий). Секретарем Исполнительного комитета был назначен меньшевик Соколов, редактор знаменитого «Приказа № 1».
Позже Исполком советов был расширен введе¬нием туда официальных представителей от социа¬листических партий (меньшевиков, большевиков, эсеров, трудовиков, народных социалистов, бун¬довцев, «межрайонцев», латышских социал-демократов). От большевиков были введены Сталин и Молотов (Д. Заславский и Вл. Канторович, цит. пр., стр. 30).
28 февраля Совет выпустил «Воззвание», в ко¬тором говорилось, что Совет образовался из вы¬борных представителей заводов и фабрик, вос¬ставших воинских частей, а также демократиче¬ских и социалистических партий. Совет ставил своей основной задачей «организацию народных сил и борьбу за окончательное упрочение полити¬ческой свободы и народного правления в России. Совет назначил районных комиссаров для уста¬новления народной власти в районах Петрограда» (там же, стр. 284). «Воззвание» не говорит ни сло¬ва о республике, ограничиваясь ссылкой на буду¬щее Учредительное собрание. Но уже 28 февраля, в условиях окончательной победы революции в Петрограде, Временный Комитет берет власть в свои руки и тут же открывает переговоры с Ис¬полкомом Советов о составлении коалиционного правительства.
Вопрос о характере, составе и программе нового правительства оказался весьма трудным, а для социалистов и просто – неразрешимым. По этому вопросу среди партии Советов образовались три группы: небольшая группа Керенского, которая была за то, чтобы Советы официально участвова¬ли во Временном правительстве, еще меньшая группа большевиков, которая предлагала создать «временное революционное правительство» рабо¬чего класса и революционной армии, но без бур¬жуазии и, наконец, третья группа большинства
Совета во главе с меньшевиками (Суханов, Стеклов, Чхеидзе) была против участия социалистов, как и Советов, во Временном правительстве.
Меньшевиками руководили деловые мотивы (у партии нет квалифицированных сил составить правительство) и мотивы, которые можно на¬звать догматическими (Февральская революция есть буржуазная революция, а потому и прави¬тельство должны составить буржуазные партии). Поэтому предложение об участии во Временном правительстве Исполнительный Комитет Советов 13-ю голосами против 7 отверг (там же, стр. 43). Исполком выработал условия, при которых он признает создаваемое правительство. Стараясь сделать свои условия приемлемыми для кадетов, Исполком исключил из этих условий главные во¬просы революции – о форме власти (республика), о земле, о мире, о 8-ми часовом рабочем дне. Эти вопросы отнесены к компетенции будущего Учре¬дительного Собрания, которое, однако, надо соз¬вать в самый короткий срок.
Перед новым правительством вставали следую¬щие непосредственные задачи: обеспечение всех гражданских свобод, демократизация армии, уни¬чтожение полиции и замена ее милицией, немед¬ленная организация демократических выборов в органы местного самоуправления, невывод петро¬градского гарнизона из Петрограда. На встрече между Временным Комитетом и представителями Советов (Чхеидзе и др.) эти условия, в основном, были приняты.
2 марта царь отрекся от престола за себя и за наследника – своего сына Алексея – в пользу великого князя Михаила. 3 марта отрекся и Ми¬хаил. Династия Романовых прекратила свое су¬ществование. Того же 3 марта был опубликован назначенный Временным Комитетом Думы состав Временного правительства, в котором участвовал только один социалист – Керенский, вице-пред¬седатель Совета. Одновременно было опублико¬вано и «Воззвание» Совета рабочих и солдатских депутатов, в котором приветствовались намечен¬ные Временным правительством реформы: амни¬стия, гражданские свободы, отмена религиозных и национальных ограничений, немедленная подго¬товка созыва Учредительного Собрания, замена полиции милицией, демократические выборы в органы местного самоуправления, неразоружение и невывод из Петрограда его гарнизона, при со¬хранении военной дисциплины устранение для солдат всех ограничений в пользовании общест¬венными правами.
Совет обещал поддержку Временному прави¬тельству в той мере, в какой оно будет осущест¬влять эти реформы. Это была формула условной поддержки, которой пользовались и большевики до возвращения Ленина из-за границы (там же, стр. 288-289).
Большевистские историки приписывают боль¬шевистской партии в Февральской революции та¬кую выдающуюся роль, которая не подтверждает¬ся ни документами, ни свидетельствами современ¬ников. В «Истории гражданской войны в СССР» сказано:
«В авангарде баррикадных бойцов шли больше¬вики, а в Советах очутились в подавляющем боль¬шинстве меньшевики и эсеры» (т. 1, стр. 84).
Авторы шеститомной «Истории КПСС» пишут, что «Петроградские большевики использовали от¬мечавшийся 23 февраля Международный день ра¬ботницы для проведения собраний и митингов… 23 февраля, когда боевое настроение масс выли¬лось в мощные демонстрации, заполнившие ули¬цы и площади столицы, явилось первым днем ре¬волюции… Бюро ЦК и Петербургский комитет да¬ли директиву максимально развивать начавшееся движение» (т. 2, стр. 659, 660).
Выходит, Февральская революция началась по директиве Бюро ЦК и Петроградского комитета, хотя самой этой директивы авторы не приводят. Авторы зато приводят листовки обоих этих коми¬тетов к рабочим, призывающие их продолжать борьбу. Но эти листовки выпущены уже в разгаре революции – 25 февраля. Начиная с этого дня, Бюро ЦК и Петербургский комитет принимают энергичное участие в событиях. Но уже утром 26 февраля почти весь Петербургский комитет арестован, его функции переходят к Выборгскому районному комитету (там же, стр. 667). Не толь¬ко забастовки и демонстрации, но и стихийно на¬чавшееся вооруженное восстание большевистские авторы приписывают руководству своего ЦК. Они пишут:
«Вечером 26 февраля на станции Удельная соб¬рался Выборгский комитет вместе с представите¬лями Бюро ЦК. Руководящий центр петроградских большевиков решил перевести стачку в во¬оруженное восстание. Был намечен план дейст¬вия: братанье с солдатами, разоружение полицей¬ских, захват складов с оружием, вооружение ра¬бочих, выпуск манифеста от имени ЦК РСДРП» (там же, стр. 668-669).
Этот «план действий» составлен задним числом через почти 50 лет после самих событий, поэтому авторы не могут его подтвердить какими-либо документами, хотя бы мемуарного порядка. Толь¬ко последний пункт этого мнимого плана имел место: выпуск Манифеста ЦК.
Манифест был составлен в духе известных тре¬бований партии: демократическая республика, 8-ми часовой рабочий день, конфискация поме¬щичьих земель, прекращение войны, но в нем от¬сутствовало самое главное требование Ленина – призыв к поддержке Советов рабочих и солдат¬ских депутатов, – зато выдвигалось требование о создании «Временного революционного прави¬тельства», которого не выдвигал Ленин («История гражданской войны в СССР», т. 1, стр. 74). Между тем, сам Ленин полагал, что в Манифесте ЦК го¬ворится о Советах, когда он анализировал этот Манифест в изложении заграничных газет (Ленин, ПСС, т. 31, стр. 34). Но то, что обошли ученики Ленина, было выдвинуто как центральный пункт в воззвании Организационного Комитета РСДРП, то есть меньшевиков, в котором сказано, что Со¬вет рабочих депутатов будет единой организую¬щей силой, которая доведет «всенародную революцию до ее победного конца» (Заславский и Кан¬торович, цит. пр., стр. 286).
Почему меньшевики, а не большевики встали во главе Петроградского Совета? Большевистский историк отвечает на этот вопрос так:
«Значительную роль здесь сыграло то обстоя¬тельство, что меньшевики имели возможность в течение всей войны действовать легально, на ви¬ду, обладая таким важным легальным опорным пунктом, как думская фракция. Большевики, заг¬нанные в глубокое подполье, всего этого были лишены… Была еще одна причина. Русское бюро ЦК, уделяя все внимание вооруженному восста¬нию, недооценило вопроса о власти» («История КПСС», т. 2, стр. 676, 677). Л. Троцкий тоже пи¬шет о «беспомощности и беспринципности» Рус¬ского бюро ЦК – Шляпникова, Залуцкого, Молотова в первые дни революции (L. Trotzki, Geschichte der russischen Revolution, S. 112, Frankfurt/M., Fischer Verlag, 1967). На вопрос, кто же руководил Февральской революцией, Троцкий отвечает – сознательные рабочие, воспитанные партией Ле¬нина, но тут же добавляет: «Это руководство ока¬залось достаточным, чтобы обеспечить победу восстания, но недостаточным, чтобы передать ру¬ководство революцией в руки пролетарского аван¬гарда», т. е. в руки большевиков (там же, стр. 139).
Почему власть не взяли большевистские силы, Ленин объяснил очень просто: «Не взяли власть потому, что неорганизованы и бессознательны» (Ленин, ПСС, т. 31, стр. 106). Самое интересное своеобразие Февральской революции заключалось, по Ленину, в том, что возникла не одна, а сразу две власти, конкурирующие между собою: Времен¬ное правительство и Совет рабочих и солдатских депутатов, знаменитое «двоевластие».
Первый председатель Временного правительст¬ва князь Г. Е. Львов писал впоследствии, что «Вре¬менное правительство было властью без силы, тогда как Совет рабочих депутатов был силой без власти» («История КПСС», т. 3, кн. I, стр. 4).

Глава 8
ЦК В РЕВОЛЮЦИИ
Первый отклик Ленина на Февральскую рево¬люцию была его телеграмма на французском язы¬ке в Стокгольм 6 (19) марта 1917 года. Телеграм¬ма была адресована «Большевикам, отъезжающим в Россию», В ней в нескольких словах дана такти¬ческая директива Русскому бюро ЦК и больше¬вистской партии. Вот её содержание:
«Наша тактика: полное недоверие, никакой под¬держки новому правительству; Керенского особен¬но подозреваем; вооружение пролетариата – един¬ственная гарантия… Никакого сближения с дру¬гими партиями. Телеграфируйте это в Петроград» (Ленин, ПСС, т. 31, стр. 7).
Телеграмма эта была доставлена в Петроград, 13 (26) марта оглашена на заседании Русского бюро ЦК и – в тот же день – на заседании Ис¬полнительной комиссии Петербургского комитета (там же, стр. 502-503).
Эта директива Ленина не только не была при¬нята лидерами партии в России, но она даже не была и понята ими. Если старый состав Русского бюро ЦК в феврале был левее и ближе к ленин¬ской точке зрения в смысле углубления революции и захвата власти («создать временное революционное правительство»), если старая «Правда», начав¬шая выходить с 5 марта (редакция – Ольминский, Калинин, Еремеев, Молотов), объявляла Времен¬ное правительство Львова-Керенского контрреволюционным, то новый состав Русского бюро ЦК и новая редакция «Правды» (Каменев, Сталин, Сокольников) стояли на антиленинских позициях. Это о старом составе ЦК и о старой редакции пи¬сал Ленин: «Мы за ЦК в России, за «Правду», за свою партию, за пролетарскую милицию, подго¬товляющую мир и социализм» (там же, т. 49, стр. 410); ничего подобного о новом составе бюро ЦК и о новой редакции «Правды» Ленин не пишет.
Насколько новое руководство ЦК стало в оппо¬зицию к Ленину, показывает и тот факт, что «Правда» согласилась напечатать только одно из четырех писем Ленина о тактике, присланных из Швейцарии и предназначенных к печати («Письма издалека»). Даже и это письмо было напечатано с большими сокращениями. По словам больше¬вистского комментатора Сочинений Ленина, – «сокращения касаются, главным образом, харак¬теристики лакействующих перед буржуазией лиде¬ров соглашательских партий – меньшевиков и эсе¬ров… а также разоблаченных Лениным монархи¬ческих и империалистических устремлений Вре¬менного правительства» (там же, т. 31, стр. 504). Вот как раз эти два вопроса – вопрос об отно¬шении к Временному правительству и вопрос об отношениях между большевиками и меньшевика¬ми – и составляли корень разногласий между Ле¬ниным и новым ЦК. Чтобы понять суть дела, надо рассказать о тех переменах в составе ЦК, которые произошли в первые две недели после Февраль¬ской революции.
При Сталине протоколы ЦК этого периода дер¬жались в строжайшей тайне. Впервые они опубли¬кованы в 1962 году, в разгар разоблачительной кампании против Сталина. Они дают возможность восстановить действительную политику ЦК до воз¬вращения Ленина в Россию, а тем самым понять и смысл той первой революции в России, которую Ленин провел против собственной партии, без ко¬торой абсолютно была бы невозможна и вторая революция Ленина – Октябрьская.
В марте Русское бюро ЦК заседает ежедневно или через день-два. Первое расширенное заседа¬ние его происходит 4 (17) марта. Судя по прото¬колу, можно думать, что на этом заседании, кро¬ме членов Бюро ЦК Шляпникова, Залуцкого и Молотова, приняли участие и бывшие члены бюро ЦК – Еремеев, Шведчиков, Залежский («Вопросы Истории КПСС», № 3, 1962, стр. 136).
На этом заседании были распределены обязан¬ности между членами Бюро, а также привлечены к работе новые лица. Было решено приступить к возобновлению издания «Правды», назначена ре¬дакция (Еремеев, Молотов и Калинин), указано, что «все три редактора одинаково ответственны, и вопросы решаются ими единогласно», в случае разногласия – верховный арбитр Бюро ЦК. Хо¬зяйственная часть возложена на Шведчикова. Сно¬шения с заграницей поручены С. М. Заксу, а с провинцией – Г. И. Бокию. Ведать финансами партии поручено Шляпникову (там же, стр. 136-137).
Самым важным решением заседания 4 марта надо считать принятие резолюции о «тактических задачах». В этой резолюции предвосхищена ле¬нинская характеристика Временного правительст¬ва. Там сказано: «Теперешнее Временное прави¬тельство по существу контрреволюционно, так как состоит из представителей крупной буржуазии и дворянства, а потому с ним не может быть ника¬ких соглашений» (там же, стр. 136).
Только во второй части не совсем «диалектиче¬ские» ученики Ленина повторяли устаревшую формулу своего учителя из революции 1905 года: «Задачей революционной демократии является создание Временного революционного правитель¬ства демократического характера (диктатура про¬летариата и крестьянства)» (там же).
Для Ленина власть Советов рабочих и солдат¬ских депутатов и была теперь новой формой «дик¬татуры пролетариата и крестьянства», которую он в 1905 году не совсем ясно себе представлял.
На совершенно противоположной, антиленин¬ской, точке зрения стоял Петербургский комитет. 3 марта он постановил одобрить решение Петро¬градского Совета от 2 (15) марта об условной под¬держке Временного правительства. Когда Бюро ЦК захотело выправить положение и предложило ему на утверждение резолюцию, в которой отвергалась любая поддержка «контрреволюционного Времен¬ного правительства», то Петербургский комитет
еще раз подтвердил 13 (26) марта свое старое ре¬шение (там же, стр. 155).
В начале марта начали возвращаться из Сибири старые большевики, бывшие члены или агенты ЦК. Это привело к постепенному расширению со¬става ЦК.
Так, 7 (20) марта Бюро ЦК постановило расши¬рить свой состав включением в него бывших чле¬нов Бюро ЦК, освобожденных из тюрем и вернув¬шихся из ссылки, – К. С. Еремеева, В. Н. Залежского, и К. М. Шведчикова, кроме того, было удовлетворено желание Петербургского комитета включить в состав Бюро ЦК трех его представите¬лей – М. И. Калинина, К. И. Шутко и Хахарева. На заседании Бюро ЦК от 8 марта в состав Бюро ЦК были кооптированы еще следующие лица: Ольшанский, М. И. Ульянова (сестра Ленина), А. И. Елизарова-Ульянова (другая сестра Ленина). На том же заседании были приняты две важные тактические резолюции: о войне и об отношении к Временному правительству. Резолюция о войне составлена в духе Манифеста ЦК о войне 1 нояб¬ря 1914 года с указанием на то, что война и при новом правительстве остается империалистичес¬кой, поэтому лозунг партии – «превращение им¬периалистической войны в войну гражданскую» – остается в силе и сейчас. Что же касается отноше¬ния к Временному правительству, то в протоколе сказано:
«Из прений выяснилось, что все члены Бюро считают невозможным поддерживать Временное правительство, однако, и активное противодействие не представляется возможным, как невозмож¬но взять на себя ответственность за правительст¬во» (там же, стр. 141).
Бюро ЦК по мере своего расширения станови¬лось все более миролюбивым по отношению к Временному правительству, явно отходя от ленин¬ской линии, если речь идет не о декларациях (о войне), а о практике работы в Советах.
Возникают серьезные трения между Бюро ЦК и Петербургским комитетом, в состав которого в марте входили: Н. К. Антипов, В. Н. Залежский, М. И. Калинин, Н. П. Комаров, И. И. Стучка, Н. Г. Толмачев, К. И. Шутко, Н. И. Подвойский и А. Г. Шляпников («История КПСС», т. 3, кн. I, стр. 22). Как мы выше видели, Петербургский комитет был с самого начала еще более миролюбиво на¬строен по отношению к Временному правительст¬ву, чем Бюро ЦК. Кроме того, он претендовал на самостоятельную руководящую роль в Петроград¬ском Совете, иногда игнорировал директивы Бюро ЦК. Об этом говорилось на заседании Бюро ЦК от 12 марта. Петербургский комитет сделал на этом заседании заявление, что, в отличие от Бюро ЦК, «выступления Петербургского комитета отвечают непосредственно данному моменту, интересам дня, его резолюции более конкретны… Петербург¬ский комитет находит необходимым, чтобы ди¬рективы Бюро ЦК передавались на рассмотрение Петербургского комитета для ознакомления с ни¬ми, чтобы потом проводить их в жизнь. Далее указывалось, что Бюро. ЦК должно считаться с указаниями Петербургского комитета, так как Петербургский комитет опирается на массы. Было указано, что Бюро ЦК был сделан целый ряд ляп¬сусов в Манифесте… Такими фактами Бюро ЦК дискредитирует большевизм. Далее товарищи об¬ратили внимание на пустоту «Правды»» («Вопросы истории КПСС», № 3, 1962, стр. 144).
Таким образом, в самой большевистской пар¬тии в Петрограде образовалось «двоевластие» – Бюро ЦК, как легальная высшая партийная ин¬станция, и Петербургский комитет, как фактиче¬ская власть над партией в столице.
Поскольку половина членов Бюро одновремен¬но являлись и членами Исполнительной комиссии Петербургского комитета, то «двоевластие» явно склонялось к единовластию Петербургского коми¬тета. Произошло событие, которое воспрепятство¬вало развитию дела в этом направлении. Событие это – возвращение из Сибири бывших членов ЦК Муранова и Сталина, а также бывшего члена ре¬дакции Центрального органа Каменева. На том же заседании ЦК от 12 марта обсуждался вопрос о включении их в состав Бюро ЦК, а также о вве¬дении в состав ЦК Бокия. Обсуждению данного вопроса предпослано заявление о том, кого из но¬вых лиц и по каким критериям Бюро ЦК коопти¬рует в свой состав. В заявлении сказано, что Бюро ЦК привлекает в свой состав всех тех лиц, кото¬рых оно считает полезными по своему «полити¬ческому кредо», а также «ценных теоретических работников». Бокий был включен в состав Бюро ЦК, «так как он стоит на позиции Бюро ЦК. Далее решался вопрос о тов. Муранове, Сталине и Каменеве. Первый приглашен единогласно. Относи¬тельно Сталина было доложено, что он состоял агентом ЦК в 1912 году (ошибка: Сталин был агентом ЦК с 1910 года, а членом ЦК с 1912 года. – А. А.) и потому являлся бы желательным в составе Бюро ЦК, но ввиду некоторых личных черт, присущих ему, Бюро ЦК высказалось в том смы¬сле, чтобы пригласить его с совещательным голо¬сом. Что касается Каменева, то ввиду его поведе¬ния на процессе (1915) и тех резолюций, которые были вынесены относительно него большевиками, решено принять его в число сотрудников «Прав¬ды»… статьи его принимать как материал, но за его подписью не выпускать» (там же, стр. 143).
Кроме того, Каменеву было предложено дать объяснение своему поведению на процессе депу¬татов Государственной думы в 1915 году (там Каменев отмежевался от линии ЦК в отношении войны). В обсуждении вопроса о Сталине и Каме¬неве Бюро ЦК продемонстрировало свою полную юридическую и политическую беспомощность. Юридическую – потому, что члены ЦК (Сталин) и члены ЦО (Каменев) из-за ареста своих постов в партии не теряли и после освобождения им ав¬томатически возвращалось их старое положение. Политически – потому, что как лидеры партии они превосходили всех членов Бюро ЦК вместе взятых.
Не прошло и нескольких дней, как они это до¬казали – с середины марта Сталин и Каменев забирают в свои руки власть и над ЦК, и над «Правдой». Это кладет конец и «двоевластию» в
руководстве партией в Петрограде. Но пока что
властвует старый ЦК.
Ввиду расширения состава Бюро ЦК был избран президиум Бюро ЦК. Туда вошли: Муранов, Моло¬тов, Стасова, Ольшанский, Шляпников (Беленин) и кандидатом Залуцкий (Петров) (там же, стр. 145).
На заседании Бюро ЦК от 13 марта (присутст¬вовало 11 человек, в том числе и Сталин, с сове¬щательным голосом) была оглашена телеграмма Ленина, в которой содержались лозунги «никакой поддержки Временному правительству», «воору¬жение пролетариата», «никакого сближения с дру¬гими, партиями». Вероятно, эта телеграмма была встречена далеко не дружелюбно. Она осуждала позицию условной поддержки Временного прави¬тельства и отвергала всякие соглашения с мень¬шевиками, то есть осуждала ту политику, которую до сих пор вело большинство Бюро ЦК и весь Петербургский комитет. Вероятно, этим и объяс¬няется то, что после обсуждения телеграммы Ле¬нина «был поставлен вопрос о необходимости дис¬куссии о тактике, ибо одни голые лозунги явля¬ются недостаточными… Было постановлено, что необходимо иметь платформу, раскрывающую лозунги, выставленные Бюро ЦК» (там же, стр. 145).
Для этой цели создали комиссию, куда вошел и Сталин. Было доложено, что по политическим и партийным соображениям Каменев отказывается давать отчет о своем поведении на суде «впредь

до переговоров с тов. Лениным». Была реоргани¬зована редакция «Правды». Сюда вошли теперь: Ольминский, Сталин, Калинин, Еремеев и Улья¬нова (там же, стр. 146). На том же заседании Мо¬лотов подал в отставку со всех постов в Исполко¬ме совета, президиуме Бюро ЦК и редакции «Правды», ввиду «недостаточной опытности».
Из протокола Бюро ЦК явствует, что Каменев и Сталин, не будучи даже членами Бюро ЦК, фак¬тически начали определять политику не только редакции «Правды», но и самой партии, что выз¬вало недовольство Бюро ЦК. Особенное недоволь¬ство Бюро ЦК вызвала передовая статья «Правды» «Без тайной дипломатии» (Каменев, Сталин) от 15 марта, в которой Сталин и Каменев станови¬лись правее даже правого ЦК и, по существу, под¬держивали политику Временного правительства в войне. По поводу этой статьи в протоколе Бюро ЦК от 15 марта сказано, что она «признается неудовлетворительной всеми членами Бюро ЦК и предложено новым приезжим товарищам до дис¬куссии держаться резолюций Бюро ЦК и ПК» (Петроградский комитет. – А. А.) (там же, стр. 148).
«Новыми приезжими товарищами» и были Ка¬менев и Сталин. На том же заседании они все-та¬ки добились первого и серьезного успеха. Редак¬ция «Правды» вновь была реорганизована, на этот раз в ее состав вошли: Каменев, Сталин, Молотов, Еремеев (там же, стр. 148).
Более того: Сталин был избран в президиум
Бюро ЦК (его состав теперь: Сталин, Шляпников, Муранов, Стасова, Залуцкий). Одновременно бы¬ло решено вместо Молотова и еще одного больше¬вика (Владимира) выдвинуть в Исполком Совета рабочих и солдатских депутатов Сталина и Каме¬нева (там же, стр. 149). Так, окончательно, Каме¬нев и Сталин взяли на себя руководство в ЦК, «Правде» и большевистской фракции в Совете.
Но сопротивление в ЦК против Каменева про¬должается. На заседании Бюро ЦК от 17 марта принимается новое решение, чтобы не вводить Каменева ни в состав Бюро ЦК, ни в состав Сове¬та, пока вопрос о нем не будет решен на партий¬ной конференции (там же, стр. 150).
На данном заседании обсуждалось заявление представителя меньшевиков-интернационалистов (группы Мартова) об объединении с большевика¬ми, а также заявление о том же «Междурайонного комитета объединенных социал-демократов». «Междурайонная организация» была создана в Петербурге в ноябре 1913 года из разных групп, отошедших и от меньшевиков, и от большевиков. Сюда входили: троцкисты, часть партийцев-мень¬шевиков, большевики-«впередовцы», большевики-примиренцы. К этой группе присоединился и Троцкий в мае 1917 года, после своего возвраще¬ния в Россию. Кроме него, здесь были и такие большевистские деятели, как Луначарский, Мануильский, Урицкий, Володарский. Бюро ЦК по это¬му вопросу высказалось в том смысле, что оно слияние междурайонной организации с партией «находит желательным и приветствует», но реше¬ние по этому вопросу передает Петроградскому комитету («Петербургскому комитету переимено¬ваться в Петроградский комитет, дабы избежать ненужных заподозреваний в германофильстве», – там же, стр. 146).
Ленин стоял на той же точке зрения в отноше¬нии «междурайонцев» (Ленин, Соч., 4-ое изд., т. 24, стр. 395).
Но важно было другое решение, в котором ска¬зано:
«Что же касается вопроса объединения с мень¬шевиками-интернационалистами, то его следует внести на обсуждение руководящих коллективов Бюро ЦК, ПК и группы литераторов» («Вопросы истории КПСС», № 3, 1962, стр. 151).
«Группа литераторов» – это группа Ленина и Зиновьева из ЦО «Социал-демократ», но «группа литераторов» устами Ленина уже заявила: «ника¬кого сближения с другими партиями». Говоря о группе Мартова, Ленин ставил условием ее вклю¬чения в партию (а не объединения с ней!), чтобы эта группа публично «порвала с оборонцами» (Ле¬нин, там же).
Резкий поворот вправо в политике ЦК происхо¬дит на заседании от 22 марта, когда были приня¬ты два весьма важные политические решения: о Временном правительстве и о войне и мире. Эти решения опубликованы в «Правде» от 26 марта 1917 года как директивные документы высшего органа партии между съездами – ЦК. Тем не ме¬нее, они не вошли в кодификацию партийных решений – в сборники «КПСС в резолюциях». Это значит – нынешний ЦК КПСС их не признает. В чем дело, выясняется из их беглого анализа. Вы¬ясняется также, что ЦК, как и вся партия больше¬виков, со времени возвращения (13 марта) из Си¬бири Сталина, Каменева, Свердлова, Рыкова, Орджоникидзе и других членов ЦК до самого воз¬вращения из-за границы Ленина (4 апреля) вел оппортунистическую, соглашательскую, антиле¬нинскую политику по отношению к Временному правительству. В этих резолюциях сказано:
1. О Временном правительстве:
«Советы должны осуществлять самый реши¬тельный контроль над всеми действиями Времен¬ного правительства («Вопросы истории КПСС», № 3, 1962, стр. 153).
Точка зрения Ленина: контроль над Временным правительством – вреднейшая иллюзия. Вся власть должна перейти к Советам снизу доверху по всей стране.
2. О войне и мире:
«Заставить Временное правительство не только отказаться от всех завоевательных планов, но не¬медленно и открыто формулировать волю народов России, предложить мир всем воюющим странам» (там же, стр. 153).
Точка зрения Ленина: думать, что можно за¬ставить империалистическое Временное прави¬тельство заключить мир – значит, сеять вредней¬шую иллюзию. Только власть Советов может предложить и заключить такой мир.
Официальный историк партии сознательно от¬рицает антиленинское направление в политике ЦК этого периода, хотя признает наличие в этих ре¬золюциях важных тактических ошибок. Вот его рассуждение:
«Бюро ЦК, большинство местных организаций, редакция «Правды» в оценке продолжающейся войны стояли на ленинских позициях… Но они еще не смогли определить правильные пути выхо¬да из войны, так как не ставили в повестку дня вопрос о переходе от первого ко второму, социали¬стическому, этапу революции, не связывали воп¬роса о войне с вопросом о власти» («История КПСС», т. 3, кн. I, 1967, стр. 36).
Что верно, то верно – любой вопрос, велик он или мал, философский он или бытовой – Ленин непременно связывал с вопросом о власти. Во всей большевистской партии в России не нашлось ни одного человека, который мог бы предложить альтернативу Временному правительству. Только один Ленин её нашел: Советы. Но, чтобы навязать партии эту альтернативу, нужно было, во-первых, физическое присутствие Ленина в России, во-вто¬рых, «перевооружение большевизма». Тому и дру¬гому предшествовало еще одно собрание руково¬дящих большевиков – Всероссийское совещание партийных работников 27 марта-2 апреля 1917 года.
Протокол этого Совещания тоже опубликован после разоблачения Сталина («Вопросы истории КПСС», № 5, 1962, стр. 106-125). Только после внимательного анализа докладов, прений и реше¬ний Совещания мы поймем, что перед вернувшим¬ся из-за границы Лениным фактически стояла задача даже не «перевооружения большевизма», выражаясь терминологией Суханова и Троцкого, а прямая задача создания новой коммунистической партии. Через пять дней после своего возвращения – 9 апреля – Ленин так и писал в газете «Правда» в статье «О двоевластии»: «Создадим пролетар¬скую коммунистическую партию; элементы ее лучшие сторонники большевизма уже создали» (Ленин, ПСС, т. 31, стр. 147-148).
Другими словами, такой партии в России еще нет, есть только «сторонники» и «элементы»!
Как раз анализ работы названного Совещания и показывает, как глубоко прав был Ленин. Все¬российское (мартовское) совещание партийных работников было назначено Бюро ЦК в связи с предстоящим 29 марта 1917 года Всероссийским совещанием Советов рабочих и солдатских депу¬татов. Большевистские депутаты этого совещания вместе с Бюро ЦК должны были обсудить как согласованную тактику партии на советском со¬вещании, так и основные вопросы политики пар¬тии на данном этапе революции. Исходя из этого, была составлена повестка дня. Она включала сле¬дующие вопросы: 1) об отношении к войне;
2) об отношении ко Временному правительству;
3) об объединении с меньшевиками (некоторые специальные вопросы обсуждались на секциях; были созданы секции: военная, организационная, секция по рабочему вопросу, аграрная, продовольственная, секция по местным делам). Было пред¬ставлено 70 партийных организаций (из них 30 организаций были «объединенными» с меньшеви¬ками), а всех делегатов было свыше 120 человек, то есть собралась вся элита партии («Вопросы ис¬тории КПСС», № 5, 1962, стр. 106, 123).
Из протокола видно, что на Совещании по глав¬ным обсуждаемым вопросам образовались три ярко выраженных течения: первое течение – это «революционные оборонцы» (те, которые поддер¬живают оборонческую линию Исполкома Петро¬градского Совета). Это течение представлено Войтинским, Элиава, Севруком и др. Второе тече¬ние – противоположное, левое. Его возглавляют Коллонтай, Милютин, Теодорович, Молотов. Третье течение – «условная оборона» страны и «условная поддержка» Временного правительства. Это течение объединяет подавляющее большин¬ство участников Совещания. Возглавляют его Ста¬лин и Каменев. Особняком стоит Красиков, о ко¬тором мы поговорим дальше.
На заседании 29 марта Сталин сделал доклад «Об отношении к Временному правительству». В отношении оценки социальной природы Вре¬менного правительства Сталин стоит на ле¬нинской точке зрения (буржуазное, империа¬листическое правительство), но на вопрос о том, должны ли большевики его поддерживать, Сталин дал для большевика очень странный ответ: «Поскольку Временное правительство за¬крепляет шаги революции, постольку поддерж¬ка» («Вопросы истории КПСС», № 5, 1962, стр.

112). Сталин оглашает резолюцию Бюро ЦК, в ко¬торой сказано об установлении «самого решитель¬ного контроля над всеми действиями Временного правительства» через советы. Сталин говорит, что он не совсем согласен с резолюцией Бюро ЦК, а предпочел бы резолюцию, которую принял Крас¬ноярский Совет рабочих, солдатских и казацких депутатов. В данной резолюции говорится, что повиновение Временного правительства требова¬ниям революции «может быть обеспечено только непрерывным давлением пролетариата, крестьян¬ства и революционной армии» и что «поддержи¬вать Временное правительство в его деятельности постольку, поскольку оно идет по пути удовлетво¬рения» этих требований (там же, стр. 112, 113, 114).
Содокладчик Войтинский, в основном, солида¬ризуется со Сталиным, но только более последо¬вательно развивает точку зрения на необходимо¬сть поддержки Временного правительства, заяв¬ляя, что «Временное правительство – приказчик Совета рабочих депутатов» и что «взять власть целиком в свои руки невозможно при буржуазном строе» (там же, стр. 114, 115). Крестинский заме¬тил идентичность точек зрений Сталина и Войтинского: «Разногласий в практических шагах между Сталиным и Войтинским нет» (там же, стр. 119).
По его мнению, вполне в духе Сталина была составлена и резолюция Войтинского о том, что «определенные революционные шаги правитель¬ства должны встречать поддержку» (там же, стр. 120, 2-е примечание).
На заседании 30 марта при обсуждении вопроса о внесении «поправок к резолюции Исполнитель¬ного комитета о войне» раздался, наконец, один голос, который прозвучал полным диссонансом во всей работе Совещания. Это выступление было настолько необычным и неожиданным, что вызва¬ло не только негодование собрания, но и даже лишение слова самого оратора. Вот как протокол зафиксировал этот эпизод:
«Красиков: Суть не в поправках, не в демон¬страции социал-демократических лозунгов, а в те¬кущем моменте. Если мы признаем Советы де¬путатов органами, выражающими мнение народа, то вопрос не в том, какие конкретные меры при¬няты по тому или иному вопросу. Если мы счи¬таем, что сейчас наступило время осуществления диктатуры пролетариата, то так и надо ставить вопрос. Физическая сила в смысле захвата власти, несомненно, у нас. Думаю, что физической силы хватит как в Петрограде, так и в других городах (движение, голоса: «неверно»). Я присутствовал…
Председатель: Вопрос о диктатуре пролетари¬ата не обсуждается.
Красиков (продолжает): Раз вопрос стоит не так, то нужно ли по отношению к Временному правительству предпринимать шаги которые…
Председатель лишает его слова».
Бывший член ЦК Красиков (Павлович) оказался единственным ленинцем в этом зале, ибо в фор¬муле «диктатура пролетариата» как главная за¬дача текущего момента – момента перехода от первого этапа ко второму, социалистическому
этапу, как раз и был весь смысл «Апрельских те¬зисов» Ленина.
30 марта происходит объединенное заседание большевиков и меньшевиков по вопросу о войне. Выясняется, что у меньшевиков есть группа, близ¬кая к большевикам (Ерманский), а у большевиков – группа, близкая к меньшевикам (Войтинский, Севрук, Элиава, Яхонтов, Позерн и др.).
По этой линии – отношения к войне – происхо¬дит раскол в большевистской партии. Вся группа «революционных оборонцев», кроме Позерна, по¬кидает отдельное совещание большевиков, чтобы присоединиться к меньшевикам. Потом совещание выносит специальное постановление о приглаше¬нии их обратно («Вопросы истории КПСС», 1962, стр. 135).
Резолюция совещания большевиков о войне, в основном, повторяет то, что было сказано ранее на заседании Бюро ЦК: заставить Временное пра¬вительство предложить мир, а «вплоть до этого момента мы, отвергая дезорганизацию армии и считая необходимым сохранение её мощи, при¬зываем всех солдат и рабочих остаться на своих постах и соблюдать полную организованность» (там же, стр. 136).
Большевистское совещание предложило эту ре¬золюцию происходящему Совещанию Советов ра¬бочих и солдатских депутатов, как проект его бу¬дущего решения о войне. Чтобы облегчить ему принятие такой резолюции, большевистское сове¬щание похвалило еще раз «Манифест к народам мира», который выпустил Совет 14 марта 1917 года. Сталин тогда же в «Правде» писал об этом манифесте, что «нельзя не приветствовать вче¬рашнее воззвание Совета рабочих и солдатских депутатов в Петрограде к народам всего мира с призывом заставить собственные правительства прекратить бойню» (Сталин, Соч., т. 3, стр. 7). Ленин же, наоборот, говорил об этом манифесте, что он «есть величайшая теоретическая путаница, есть величайшая политическая беспомощность, есть осуждение самих себя и всей своей полити¬ки…» (Ленин, ПСС, т. 32, стр. 278).
Вот эта «путаница» и «беспомощность» повто¬рились еще раз. В этой связи интересно одно мес¬то из письма Ленина 30 марта к Ганецкому, в ко¬тором он говорит об особой ответственности Ка¬менева: «Каменев должен понять, что на него ложится всемирно-историческая ответственность» (Ленин, ПСС, т. 49, стр. 423).
Большие прения на большевистском совещании вызвало обсуждение вопроса об отношении к Вре¬менному правительству. Заседание 31 марта было целиком посвящено этому вопросу. Принятая ра¬нее Бюро ЦК по докладу и предложению Сталина формула условной поддержки Временного прави¬тельства «постольку-поскольку» подверглась на совещании критике. Под влиянием этой критики резко изменили теперь свое отношение к этому вопросу Сталин и Каменев. Каменев заявил:
«Совершенно неприемлем в резолюции пункт о поддержке. Выражение о поддержке, даже как намек, недопустимо. Мы не можем поддерживать правительство, потому что оно империалистично, несмотря на свои заявления, оно остается в союзе с англо-французской буржуазией» («Вопросы ис¬тории КПСС», № 6, 1962, стр. 137).
«Сталин предлагает дать директиву комиссии об изменении пункта о поддержке» (там же, стр. 138).
Каменев и Сталин явно начали говорить другим языком. Чувствовалось приближение ленинского поезда к русским границам! Большинством, про¬тив 4, пункт о поддержке из резолюции исклю¬чается. В результате принимается резолюция, вы¬работанная комиссией (Милютин, Каменев, Ста¬лин, Теодорович), в которой уже нет формулы условной поддержки Временного правительства, но все еще сохраняется другая антиленинская формула: «бдительный контроль над действиями Временного правительства» (там же, стр. 141).
Зато по другому вопросу – об объединении большевиков и меньшевиков – целиком побежда¬ет старая линия Сталина-Каменева об объедине¬нии против врагов объединения (Молотов, Скрыпник, Залуцкий и др.). На предложение лидера меньшевиков Церетели об объединении Сталин отвечает: «Мы должны пойти. Необходимо опре¬делить наши предложения о линии объединения. Возможно объединение по линии Циммервальда-Кинталя» (там же, стр. 139).
Когда Молотов, Скрыпник и Залуцкий, высту¬пая один за другим, высказали сомнения в отно¬шении возможности объединения из-за принци¬пиальных разногласий между большевизмом и меньшевизмом, Сталин ответил: «Забегать вперед и предупреждать разногласия не следует. Без раз¬ногласий нет партийной жизни…» (там же, стр. 140).
Предложение Сталина об объединении с мень¬шевиками принимается большинством 14 против 13 голосов. Избирается комиссия для ведения пе¬реговоров (Сталин, Каменев, Ногин, Теодорович). Сталину поручается выступать с докладом на объединенном собрании большевиков и меньше¬виков об объединении, назначенном на 4 апреля. Этот большой заговор большевистских верхов против Ленина имел своей целью поставить Ле¬нина перед совершившимся фактом: перед осу¬ществленным объединением большевизма и мень¬шевизма. В этом случае, конечно, Ленин, как ли¬дер объединенной РСДРП, отпадал. Сталин-Каме¬нев-Мартов-Церетели, – вот, кто должен был верховодить объединенной партией. Ленин бук¬вально в последние часы предупредил заговор¬щиков.

Глава 9
ПЕРЕВОРОТ ЛЕНИНА В ЦК
Общий анализ исторических событий и истори¬ческих документов от 23 февраля до 4 апреля 1917 года показывает следующую общую законо¬мерность развития партии в революции: чем выше по ступеням иерархии большевизма, тем меньше революционной ярости, тем больше оппортунисти¬ческой лояльности к Временному правительству. В то же время сама база революции, ячейки на заводах, фабриках, казармах, на которые опира¬лась партийная иерархия, «толкает налево» не только Временное правительство, но и свой штаб: ЦК партии.
К этому времени и партия тоже выросла: к январю 1917 года в партии было 23 тысячи человек (из них рабочих – 60,2%, служащих – 25,8%, кре¬стьян – 7,6%, прочих – 6,4%, – «История КПСС», кн. I, т. 3, стр. 24), и уже к апрелю в партию всту¬пило почти 60 тысяч новых членов. Это была часть того революционного авангарда, который заставил царя отречься от престола, а Думу (Вре¬менный думский комитет) – создать Временное правительство. Ни на минуту нельзя сомневаться, что большевистская революция произошла бы уже в конце февраля, если бы в те дни Ленин был в Петрограде. Этому авангарду недоставало именно Ленина. Возражения того порядка, что Ленину после своего возвращения из-за границы для новой революции понадобилось все-таки целых семь ме¬сяцев, отпадают потому, что ему приходилось те¬перь создавать новую революционную ситуацию, которая была упущена ЦК партии во время Фев¬ральской революции из-за физической ограничен¬ности сил старого руководства в феврале (Шляпников-Залуцкий-Молотов), а в марте – из-за оп¬портунизма нового руководства (Каменев-Сталин-Свердлов).
Поэтому, прежде чем подготовить новую рево¬люцию против Временного правительства, Ленин должен был провести революцию на верхах своей партии. «Апрельские тезисы» Ленина – это одно¬временное объявление войны на три фронта: про¬тив ЦК собственной партии, с одной стороны, про¬тив Временного правительства, с другой, против меньшевиков и эсеров, с третьей.
Л. Троцкий был прав, когда писал: «Апрельское столкновение Ленина с Генеральным штабом пар¬тии не было единственным. Во всей истории боль¬шевизма за исключением отдельных эпизодов, ко¬торые только подтверждают правило, все лидеры партии, во все время развития стояли правее Ле¬нина… Против старых большевиков Ленин нашел поддержку в другом, уже закаленном, но с массой связанном партийном слое. В Февральской рево¬люции большевистские рабочие сыграли решаю¬щую роль. Они считали само собою разумеющим¬ся, что тот класс должен взять власть, который добился победы. Эти рабочие бурно протестовали против курса Каменева-Сталина, а Выборгский райком партии даже угрожал исключением «лиде¬ров» из партии. То же самое наблюдалось и в про¬винции… На этих рабочих ориентировался Ле¬нин…» (L. Trotzki, «Geschichte der russischen Revo¬lution», Fischer Verlag, 1967, S. 359-360).
Нельзя думать, что ЦК собирался легко сдать¬ся. Он был в курсе политики и тактики «Апрель¬ских тезисов» уже из пяти «Писем издалека» Ле¬нина, из которых «Правда» опубликовала в марте только одно, и то с сокращениями, как уже упо¬миналось.
Бюро ЦК, редакция «Правды» и ПК партии ду¬мали, что не они должны стать на точку зрения Ленина (по их мнению – эмигрантская, отсталая и даже немарксистская), а Ленин должен подчи¬ниться ЦК и поддержать решение Бюро ЦК и только что окончившегося Всероссийского сове¬щания партийных работников. К тому же, автори¬тет Ленина в партии не был абсолютным. Троцкий замечает: «Фактическое влияние Ленина в пар¬тии было, несомненно, очень велико, однако оно ни в коем случае не являлось неограниченным. Оно не сделалось и позднее, после Октября, нео¬граниченным» (там же, стр. 257).
Мы уже видели из истории, как соратники Ле¬нина, основатели большевизма, часто расходились с Лениным. В большинстве случаев побеждал Ле¬нин, но бывали случаи, когда побеждали и они. Правда, еще не было такого случая, чтобы весь генеральный штаб большевизма восстал против Ленина, как сейчас. Тем большее основание было у восставших рассчитывать на победу. Хотя Ле¬нин и собирался воевать «1 против 110», но он был слишком реальным политиком, чтобы не ви¬деть, что один, без своей уже существующей ар¬мии и ее штаба, он не может добиться поставлен¬ной цели – захвата власти в ближайшее время. Тут взаимозависимость была полная: партия без Ленина – это машина без руля, а Ленин без пар¬тии – это руль без машины. Суханов, свидетель и участник событий, которого Ленин называл «лучшим представителем мелкобуржуазной демо¬кратии», писал:
«Остаться без Ленина – не значит ли вырвать из организма сердце, оторвать голову?.. Кроме Ле¬нина в партии не было никого и ничего. Несколь¬ко крупных генералов – без Ленина ничто, как несколько необъятных планет без солнца» (Н. Су¬ханов, Записки о революции, кн. III, Берлин-Пе¬тербург–Москва, 1922, стр. 54-55). Конечно, и без Ленина партия существовала бы, как она сущест¬вовала в марте, но она была бы обыкновенной ле¬вой революционно-демократической партией, не¬множко левее меньшевизма, но куда ближе к Мар¬тову, чем к Ленину. Такая партия кончила бы, дав парламентской республике двух-трех левых ми¬нистров.
Но не для парламента Ленин создавал свою партию, а партию свою Ленин задумал как инструмент уничтожения всякого парламентаризма. Спор между Лениным и ЦК кажется тактическим, а на деле речь идет о том, что Ленин обвиняет свою партию в том, что, будучи в плену догмати¬ческих схем, она проморгала власть в феврале-марте.
Автором догматических схем, правда, был сам Ленин, когда в «Двух тактиках» (1905) доказывал, что, согласно марксизму, сначала бывает «бур¬жуазно-демократическая» революция и демокра¬тическая республика («демократическая диктату¬ра»), а потом – пролетарская революция и дик¬татура пролетариата. За эту схему и цеплялся русский ЦК. Но как раз в связи с войной Ленин ее пересмотрел, выдвинув новую доктрину о побе¬де социализма в «слабом звене» империализма.
Этот пересмотр прошел мимо ушей его учени¬ков, потому что Ленин намеренно не был кон¬кретным, чтобы не быть обвиненным в открытой ревизии марксизма в этом кардинальном вопросе. В «Апрельских тезисах» Ленин был уже конкрет¬ным, там он, во-первых, объяснил причину, поче¬му партия не захватила власть, во-вторых, поста¬вил задачу захвата этой власти, хотя бы и с опо¬зданием. Вот соответствующее место «тезисов»:
«Своеобразие текущего момента в России сос¬тоит в переходе от первого этапа революции, дав¬шего власть буржуазии в силу недостаточной соз¬нательности и организованности пролетариата (курсив мой. – А. А.), – ко второму её этапу, ко¬торый должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства» (Ленин, Соч., 4-е изд., т. 24, стр. 4).
Значит, вы, лидеры ЦК большевиков в России, в силу «несознательности» и «неорганизованности» не взяли власти в феврале-марте, но вы обя¬заны её взять теперь, вы даже находитесь на пути к ней. Это значит далее, что «диктатура пролета¬риата» в России могла быть и ее нужно было ус¬тановить сейчас же после свержения царя, точь-в-точь по знаменитому лозунгу Троцкого в 1905 году: «Без царя, а правительство рабочее». Троц¬кий замечает по поводу реакции большевистских лидеров на «Апрельские тезисы»: «Перспектива непосредственного перехода к диктатуре проле¬тариата пришла совершенно неожиданно, проти¬вореча традиции. Она просто не вмещалась в го¬лову… Неудивительно, что «Апрельские тезисы» Ленина заклеймили как троцкистские (L. Trotzki, там же, стр. 255).
Вернемся к хронологии событий. На второй день после возвращения в Петроград, 4 апреля, Ленин выступил в Таврическом дворце на собрании боль¬шевиков – участников Всероссийского совещания рабочих и солдатских депутатов со своими «Те¬зисами». Это выступление в тот же день он повто¬рил на совместном собрании большевиков и мень¬шевиков, участников того же Всероссийского со¬вещания. В этих тезисах дан ответ на вопрос, как теперь, наконец, большевики могут и обязаны взять власть в свои руки. То, что Ленин говорил, не укладывалось не только в меньшевистские, но и в большевистские головы. Главные «тезисы»:
1. никакой поддержки Временному правитель¬ству, разоблачение «требования», чтобы это пра¬вительство перестало быть империалистическим;

2. ни малейшей уступки «революционному обо¬рончеству», разоблачение его;
3. мир невозможен при существующем строе, для мира надо взять власть в свои руки;
4. не парламентарная республика, а республика Советов, завоевать большинство в Советах, разоб¬лачая там «мелкобуржуазные оппортунистические партии» меньшевиков и эсеров;
5. перемена программы партии и переименова¬ние партии в Коммунистическую партию, чтобы отмежеваться от мировой социал-демократии и от русских меньшевиков (Ленин, там же, стр. 4-6).
Итак, Ленин, по существу, объявил три войны: 1. войну Временному правительству, 2. войну мел¬кобуржуазным оппортунистическим партиям меньшевиков и эсеров, 3. войну всему руководству большевистской партии.
Как реагировали на это меньшевистские и боль¬шевистские лидеры?
О реакции группы Плеханова Ленин сам писал так: «Г. Плеханов в своей газете назвал мою речь «бредовой». Очень хорошо, г. Плеханов. Но посмо¬трите, как вы неуклюжи, неловки и недогадливы в своей полемике. Если я два часа говорил бредо¬вую речь, как же терпели бред сотни слушателей? Далее. Зачем ваша газета целый столбец посвя¬щает изложению «бреда»?» (там же, стр. 7).
Суханов рассказывает, как лидер меньшевиков в Думе, будущий министр Скобелев отзывался о речи Ленина: «Разговор перешел вообще на Ле¬нина. Скобелев рассказывал о его бредовых идеях, оценивая Ленина, как совершенно отпетого чело¬века, стоящего вне движения. Я в общем присое¬динился к оценке ленинских идей и говорил, что Ленин в настоящем его виде до такой степени для кого не приемлем, что сейчас он совершенно не опасен для моего собеседника Милюкова» (Су¬ханов, там же, стр. 48).
Тот же Суханов приводит и реакцию больше¬вистских лидеров: «через пять дней по приезде Ленин созвал совещание из старых большевист¬ских генералов… Ленин призвал своих маршалов не для того, чтобы убеждать их и спорить с ними: он хотел только узнать, верят ли они в его новые истины… Маршалы произнесли по речи. Ни один не высказал ни малейшего сочувствия» (там же, стр. 50).
7 апреля «Тезисы» Ленина были опубликованы в «Правде». 8 апреля «Правда» – центральный орган партии, редактируемый Каменевым и Ста¬линым, – сделала к ним следующее редакционное примечание: «Что же касается общей схемы т. Ле¬нина, то она представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит от признания буржуазно-демократической революции законченной и рас¬считывает на немедленное перерождение этой ре¬волюции в революцию социалистическую».
Сам Ленин замечал, что «»тезисы» и доклад мой вызвали разногласия в среде самих большевиков и самой редакции «Правды»» (Ленин, там же, стр. 23). Это было скромно сказано: в ЦК, ПК и ре¬дакции не раздалось ни одного голоса в пользу Ленина. Неясна была позиция даже Зиновьева, который приехал вместе с Лениным. Ленина под¬держали только три близкие ему женщины-эми¬грантки – Коллонтай, Инесса Арманд и его жена Н. Крупская.
Своим взбунтовавшимся партийным «марша¬лам» Ленин предложил провести в партии откры¬тую дискуссию – кто прав: ЦК или Ленин? «Прав¬да» или Ленин?
«После ряда совещаний мы единогласно приш¬ли к выводу, что всего целесообразнее открыто продискутировать эти разногласия» (там же, стр. 23).
Но это уже предрешило тотальную победу Ле¬нина. В «Апрельских тезисах» была только удач¬но сформулирована идея захвата власти, которая смутно владела низовой большевистской массой. Эта идея уже была однажды сформулирована в Манифесте ЦК от 26 февраля в виде лозунга о переходе власти к «Временному революционному правительству», но Каменев, Сталин, Свердлов, заменив в руководстве ЦК Шляпникова, Залуцкого и Молотова, отвергли эту идею. Начиная с 8 ап¬реля, в главнейших комитетах партии и районных организациях начинается дискуссия за и против тезисов Ленина. Чем ниже по лестнице иерархии партии, тем больше поддержки Ленина. Партий¬ные комитеты Петрограда и Москвы раскалыва¬ются – верхи против, рядовые члены – за Ленина. Районные организации в большинстве за Ленина, местные ячейки – все за. Некоторые местные ра¬бочие и солдатские собрания даже требуют не¬медленного перехода власти к Советам («История КПСС», т. 3, кн. I, стр. 63). Официальный исто¬рик замечает: «Именно среди рабочих тезисы наш¬ли горячий отклик» (там же стр. 60). Ленину ни¬чего больше и не надо было.
Пользуясь военной терминологией Суханова, можно сказать, что создалось положение, когда на верху партийной пирамиды стал полководец, ре¬шивший дать генеральное сражение, под ним – Генеральный штаб, саботирующий планы сраже¬ния, а в основании пирамиды – большевистская армия, готовая в любое время по приказу полко¬водца двинуться в бой. К этой-то армии, минуя Генеральный штаб, и начал апеллировать Ленин – полководец с первого же дня своего возвращения. Ленин еще в 1900 году говорил, что газета не только коллективный пропагандист, но и коллек¬тивный организатор. Поэтому первое дело, о ко¬тором он заботится после возвращения, – это перенятие главного редактирования «Правды», вы¬теснив из её редакции Сталина (посадил в ЦК ра¬ботать над национальным вопросом), Каменева (переключил на работу председателя большевистской фракции в Совете рабочих и солдатских де¬путатов).
Через «Правду» Ленин устанавливает прямой контакт с рядовой массой партии. Для завоева¬ния на свою сторону «офицерского корпуса» пар¬тии он пишет в течение пяти дней (с 8 по 13 ап¬реля) три работы исключительно тактического значения: «О двоевластии», «Письма о тактике» и «Задачи пролетариата в нашей революции». В них Ленин окончательно хоронит платформу и тактику старого Бюро ЦК, ПК и редакции «Правды». В них Ленин дает теоретическое обоснование «пе¬реориентировки», «переворужения» партии – Ле¬нин провозглашает ревизию старого классического ленинизма 1903-1905 годов, за который хватают¬ся ныне его ученики. Корень ревизии: пересмотр того пункта действующей программы партии, ко¬торый говорит об установлении после свержения царизма «демократической республики» в России, пересмотра того пункта работы Ленина «Две так¬тики» (1905), который говорит о демократической республике, как о неизбежном строе на путях к социализму.
Ленин, как говорят, прямо берет быка за рога. Он говорит: «Коренной вопрос всякой революции есть вопрос о власти» (Ленин, Соч., т. 24, стр. 19). Так вопрос и стоял в феврале-марте, но больше¬вики в силу ряда условий, в том числе и догмати¬ческого порядка, упустили эту власть. Как быть теперь, в апреле, надо ли тотчас свергнуть Времен¬ное правительство? Ленин: «Отвечаю: 1) его надо свергнуть, ибо оно олигархическое, буржуазное… 2) его нельзя сейчас свергнуть, ибо оно держится прямым и косвенным… соглашением с Совета¬ми… 3) его вообще нельзя «свергнуть» обычным способом» (Ленин, там же, стр. 21).
Как быть? Надо большевикам завоевать боль¬шинство в Советах, оттеснив оттуда меньшевиков и эсеров, и как только эта цель будет достигнута, свергнуть Временное правительство не «обычным» путем, а восстанием (так и случилось в октябре 1917 года). Ленин вновь и вновь ставит все тот же вопрос о власти: вы, рабочие и солдаты, сверг¬ли царя, поэтому вам, рабочим и солдатам, и должна принадлежать власть. «Вся власть Сове¬там», – говорит Ленин. Ленин не только имеет успех в низах, в партийной массе, но теперь, чем ближе к Всероссийской партийной конференции, назначенной на конец апреля, тем больше он склоняет на свою сторону «офицерство партии». Это, в свою очередь, влияет и на генералитет пар¬тии. Вот, что писал об этом процессе Суханов:
«Разудалая «левизна» Ленина, бесшабашный ра¬дикализм его, примитивная демагогия, не сдержи¬ваемая ни наукой, ни здравым смыслом – впо¬следствии обеспечили ему успех среди самых ши¬роких пролетарско-мужицких масс, не знавших иной выучки, кроме царской нагайки. Но эти же свойства ленинской пропаганды подкупали и бо¬лее отсталые элементы самой партии… Позиция же этой массы не могла не оказать решающего действия и на вполне сознательные большевист¬ские элементы, на большевистский генералитет. Ведь после завоевания Лениным «партийного офи¬церства», люди, подобные, например, Каменеву, оказывались совершенно изолированными… И Ле¬нин одерживал победу за победой» (Суханов, там же, стр. 57-58).
Период от Петроградской общегородской кон¬ференции (14 апреля) до начала Всероссийской партийной конференции (24 апреля) есть серия побед Ленина над старым ЦК. Главный доклад «О текущем моменте» на Петроградской общегород¬ской конференции сделал сам Ленин. Там Ленин еще раз обосновал ревизию старого ленинизма Ле¬ниным. Говоря о «двоевластии», как феноменаль¬ном факте, Ленин заметил: «Тут и нужен пере¬смотр старого большевизма… Буржуазная револю¬ция в России закончена, поскольку власть оказа¬лась в руках буржуазии. Здесь старые большевики опровергают: «она не закончена – нет диктатуры пролетариата». Но Совет рабочих и солдатских де¬путатов и есть эта диктатура» (Ленин, Соч., т. 24, стр. 116). Ленин говорит, что теперь как раз и надо бороться за единовластие этого Совета, что будет означать переход власти в руки пролетариа¬та и беднейшего крестьянства, то есть установле¬ние диктатуры пролетариата.
На фронте штыки тоже не надо бросать, их на¬до только повернуть во внутрь страны. «Долой войну – не значит бросанье штыка. Это значит переход власти к другому классу» – говорил Ле¬нин (там же, стр. 119).
Что это значит? Это значит – «Правительство должно быть свергнуто… завоевав большинство в Советах», – говорит он (там же, стр. 120). Сло¬вом: «Старый большевизм должен быть остав¬лен»! (там же, стр. 122).
Ленин решительно осудил и всю революционную фразеологию мартовских решений Бюро ЦК о вой¬не и Временном правительстве:
«Революционная демократия никуда не годится, это – фраза… Кончить войну пацифистски – уто¬пия… Контролировать (Временное правительство. – А. А.) без власти нельзя… объединение с пар¬тиями, как целыми, проводящими политику поддержки Временного правительства,… безусловно невозможно» (Ленин, там же, стр. 123, 124, 131). Все резолюции конференции были приняты в этом, ново-ленинском духе. Петроград задал тон провинции. Из провинции начали поступать резо¬люции с одобрением «Апрельских тезисов». Ленин их аккуратно печатал в «Правде». Умело исполь¬зовал Ленин и первый кризис Временного прави¬тельства, связанный с нотой министра иностран¬ных дел Милюкова правительствам Англии и Франции (18 апреля). В этой ноте Милюков пи¬сал, что Россия будет соблюдать свои обязатель¬ства в войне и верить в победоносное окончание войны. Это вызвало взрыв возмущения рабочих и солдат Петрограда. Произошла вооруженная де¬монстрация и митинг солдат (15 тысяч человек) перед резиденцией Временного правительства – перед Мариинским дворцом. Выделялись лозунги: «Долой Милюкова», «Долой Временное правитель¬ство». Меньшевистско-эсеровским лидерам уда¬лось мирно ликвидировать инцидент, обещав обсу¬дить вопрос в Совете. Большевики воспользова¬лись кризисом, чтобы еще раз заявить, что войну кончить удастся только взятием власти Советом (резолюция ЦК РСДРП (б) от 21 апреля). Часть руководителей Петроградского комитета (группа Богдатьева) даже выдвинула лозунг о немедлен¬ном свержении Временного правительства. Однако ЦК, по предложению Ленина, осудил такой лозунг. В резолюции ЦК от 22 апреля 1917 года гово¬рится:
«Лозунг: «Долой Временное правительство» потому не верен сейчас, что без прочного (т.е. соз¬нательного и организованного) большинства на¬рода на стороне революционного пролетариата такой лозунг либо есть фраза, либо объективно сводится к попыткам авантюристического харак¬тера. Только тогда мы будем за переход власти в руки… когда Советы рабочих и солдатских депу¬татов станут на сторону нашей политики» (Ленин, ПСС, т. 31, стр. 319-320).
Как практические задачи для ЦК Ленин выдви¬нул лозунги: 1. разъяснение большевистской по¬литики «Апрельских тезисов», 2. разоблачение и критика партии меньшевиков и эсеров в Советах, 3. пропаганда и агитация «среди каждого полка, на каждом заводе, особенно среди самой отсталой массы, прислуги, чернорабочих…», 4. «организа¬ция, организация и еще раз организация пролета¬риата: на каждом заводе, в каждом районе, в каж¬дом квартале», 5. вместо оппортунистов посылать в Советы «только таких товарищей, которые вы¬ражают волю большинства» (там же, стр. 320).
ЦК указал своим членам партии, что он, ЦК, сейчас против всяких вооруженных демонстраций. Поэтому ЦК считает правильным постановление Совета рабочих и солдатских депутатов против таких демонстраций и что оно «подлежит безус¬ловному выполнению» (там же, стр. 320).
Тем самым Ленин объявил во всеуслышание, что он играет не в темную, а идет к бою, создавая прочные предпосылки победы. В эти дни Ленин много раз повторяет: мы не бланкисты и не аван¬тюристы. Ленин готов на решительный бой только тогда, когда на его стороне «большинство», но он имеет в виду большинство не во всей стране и не во всей армии, даже не в столице, а только боль¬шинство на петроградских заводах и в казармах, большинство – только на петроградских улицах.
Таким образом, только за две недели работа Ленина вызвала такое полевение в партии, что партийная масса в Петрограде и часть Петроград¬ского комитета сделали, по выражению Ленина, «попытки взять «чуточку полевее» нашего ЦК» (там же, стр. 337); но Ленин призвал партию к дисциплине и к тому, чтобы от каждой местной организации были «прямые нити к центру, к ЦК»; нити эти должны быть «постоянные, ежедневно, ежечасно укрепляемые и проверяемые», «чтобы враг не мог застать нас врасплох» (там же, стр. 338). Другими словами, к захвату власти готовить¬ся надо, но когда это произойдет, на этот раз бу¬дет определять не масса снизу, а ЦК партии – сверху.
Такова была в партии обстановка, когда 24 ап¬реля открылась седьмая (апрельская) Всероссий¬ская конференция РСДРП(б).

Глава 10
ЦК МЕЖДУ АПРЕЛЕМ И ИЮЛЕМ 1917 ГОДА
На VII партийной конференции (24-29 апреля 1917 г.) присутствовал 151 делегат (133 с решаю¬щим голосом и 18 с совещательным). Они пред¬ставляли 80 тысяч членов партии от 78 партийных организаций («История КПСС», т. 3, кн. I, стр. 70). Ленин был избран председателем конферен¬ции, а Каменев и Сталин не попали даже в ее пре¬зидиум. На конференции, на которой собралась вся элита партии, обсуждались вопросы, постав¬ленные в «Апрельских тезисах».
Именно: война и Временное правительство, от¬ношение к Советам, пересмотр партийной про¬граммы, Интернационал и задачи партии, объеди¬нение социал-демократических интернационали¬стских организаций, аграрный вопрос, националь¬ный вопрос, Учредительное собрание, доклады по областям, выборы нового ЦК («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 333-353). Все главные доклады делал Ленин. Кроме того, он выступил по разным вопросам по¬вестки дня около 30 раз. Содоклад сделал Каме¬нев, в котором он отстаивал известную нам уже линию старого ЦК.
Каменев заявил: «На мой взгляд не прав тов. Ле¬нин, когда он говорит, что буржуазно-демократическая революция закончилась. Я думаю, что она не закончилась, и в этом наше расхождение… Рано говорить, что буржуазная демократия исчерпала все свои возможности» («Седьмая (Апрельская) конференция РСДРП(б)… Апрель 1917 г. Протоколы». Москва, 1958, стр. 80).
Каменев предлагал по-прежнему давление на Временное правительство и контроль Совета рабо¬чих и солдатских депутатов над его действиями. Кроме того, он думал, что не надо порывать с блоком меньшевиков и эсеров в Советах (там же, стр. 81). В разной степени и по разным мотивам к нему склонялись Рыков, Бубнов, Смидович, Богдатьев, Милютин. В отличие от Каменева, Сталин на конференцию явился уже в качестве капиту¬лянта. Очень разумно и своевременно (с точки зрения дальнейшей карьеры) Сталин по всем воп¬росам старой политики ЦК капитулировал перед «Апрельскими тезисами», которые он еще три не¬дели тому назад называл «голой схемой», и сдался безоговорочно на милость Ленина. Если критик сдавался, то Ленин щадил его. Так случилось и со Сталиным. Ленин ему поручил сделать на конфе¬ренции доклад по национальному вопросу. Глав¬ные тезисы доклада, правда, принадлежали Лени¬ну в виде проекта резолюции конференции, но их Сталин и защищал вполне квалифицированно (Сталин считался экспертом партии по националь¬ному вопросу с 1913 г., когда он написал извест¬ную работу «Марксизм и национальный вопрос»).
Как уже отмечалось, Ленин рассматривал на¬ционально-колониальный вопрос как вопрос тактики, а не программы. Поэтому выдвигалось требование права народов России на самоопределение вплоть до отделения. Цель требования – обеспе¬чить поддержку большевистской революции нерус¬скими народами. После же захвата власти вопрос о праве отделения народов от России решался «с точки зрения интересов классовой борьбы проле¬тариата за социализм» (Ленин, ПСС, т. 31, стр. 440). Иными словами, при социализме право на отделение отпадало.
Ленину и Сталину приходилось защищать эту «диалектическую» истину на конференции против Пятакова, Дзержинского, Махарадзе, Бухарина, которые никак не могли ее усвоить. Да, Ленин победил, но часть старого ЦК во главе с Камене¬вым продолжала на конференции борьбу против «Тезисов» Ленина почти по всем вопросам. Сле¬дующие данные о голосованиях показывают ост¬роту обсуждения («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 332-353).

Вопросы За Против Воздер-
обсуждения Ленина Ленина жалось
1. О войне 126 – 7
2. Отношение к Временному
правительству 122 3 8
3. По аграрному вопросу 122 – 11
4. Отказ от участия на
конференции II Интер-
¬национала (Предло¬-
жение г. Боргбьерга) 140 – 8
5. Национальный вопрос 56 16 18
6. Об участии в Циммер-
вальдской конференции 1 132 –
(сам Ленин)
7. О текущем моменте 71 39 8
8. О Советах все – 3

В конце конференции состоялись выборы ЦК, впервые после Пражской конференции 1912 года. В члены ЦК было избрано 9 человек: В. И. Ленин, Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, В. П. Милютин, В. П. Ногин, Я. М. Свердлов, И. Т. Смилга, И. В. Сталин, Г. Ф. Федоров («История КПСС», т. 3, кн. I, стр. 80).
Кроме Смилги и самого Ленина, все другие принадлежали к старому ппортунистическому Бюро ЦК (позиция Зиновьева была неопределен¬ной). Согласие Ленина руководить таким ЦК по¬казывало, что после решений конференции по всем спорным вопросам в пользу Ленина генера¬литет партии сдался.
В чем секрет победы Ленина?
Три выдающихся современника Ленина дают три разных ответа. Суханов говорит: «Гениальный Ленин был историческим авторитетом, это одна сторона дела. Другая та, что кроме Ленина в пар¬тии не было никого и ничего» (Суханов, Записки о революции, кн. 3, стр. 55).
Троцкий с этим не согласен: «Фактически ав¬торитет Ленина в партии несомненно был боль¬шой, ни в коем случае он не был неограниченным. Он не был и позже, после Октября, неограниченным (L. Trotzki, Geschichte der russischen Revolution, стр. 257; интересно тут же отметить мнение са¬мого Ленина о масштабе его влияния в ЦК: когда А. А. Иоффе написал Ленину, в 1921 году, пись¬мо, что «ЦК – это Ленин», то Ленин ответил следующим образом: «Вы ошибаетесь, повторяя (неоднократно), что «ЦК, это я»… Старый ЦК (1919-1920) побил меня по одному из гигантски важных вопросов, что Вы знаете из дискуссии. По вопросам организационным и персональным несть числа случаям, когда я бывал в меньшинстве. Вы сами видели примеры тому, когда были членом ЦК». – «Ленинский сборник», XXXVI, 1958, стр. 208).
Троцкий думает, что к истине ближе старый большевик Ольминский, который писал: «Мы держали бессознательный курс на пролетарскую революцию, когда мы думали, что держим курс на буржуазно-демократическую революцию. Другими словами, мы готовили Октябрь, тогда как мы ду¬мали, что подготовляем Февральскую революцию» (L. Trotzki, там же, стр. 258). Троцкий добавляет, что «старые большевики» были «обречены на по¬ражение из-за того, что они защищали как раз тот элемент партийной традиции, который не выдер¬жал исторической проверки» (там же, стр. 259). Сталин подчеркивал всепобеждающую силу логи¬ки Ленина как оратора. Сталин писал, правда, по другому поводу:
«Меня пленила та непреодолимая сила в речах Ленина, которая несколько сухо, зато основатель¬но овладевает аудиторией, постепенно электризует ее и потом берет ее в плен, как говорят, без остат¬ка. Я помню, как говорили тогда многие из деле¬гатов: «Логика в речах Ленина – это какие-то всесильные щупальцы, которые охватывают тебя со всех сторон клещами и из объятия которых нет мочи вырваться: либо сдавайся, либо решайся на полный провал»» (Сталин, Соч., т. 6, стр. 55).
Субъективные качества большевистского вождя, как и его исторический авторитет, конечно, имеют большое значение. Однако, при прочих равных условиях, решающее значение имеет влияние объ¬ективного фактора – действие иерархического принципа субординации в такой уникальной орга¬низации, как большевистская партия. В этой пар¬тии право на свое мнение – относительно, обязан¬ность послушания – абсолютна. Ленинский демо¬кратический централизм, по словам самого же Ленина, означает централизацию руководства и децентрализацию ответственности. К тому же, ес¬ли говорить по аналогии, то большевистская пар¬тия была политической фирмой, созданной и изобретенной Лениным, в которой он был полным хозяином. Все эти Каменевы и Сталины были его рабочими. Если случалось, что «рабочие» бунтова¬ли («впередовцы»), то он их просто выкидывал прочь. Ленин считал себя незаменимым уже по одному праву владения фирмой. И он был тако¬вым. На резких поворотах истории только тот вождь имеет шансы на успех, кто обладает даром политического предвидения, только тот овладева¬ет своей партией, кто предлагает ей наиболее убе¬дительную альтернативу на путях ко власти.
Ленин был таким. Ко всему этому, Ленин был фанатик власти. Постепенно движущей силой его идей, как и идей созданной им партии, сделалась жажда власти. Власть – это «либидо» всех соци¬альных страстей большевизма. Дорога Ленина к государственной власти лежала через победу над собственной партией. В апреле Ленин и одержал эту победу. Меньшевистская «Рабочая газета» (2 мая 1917 г.) констатировала лишь правду, когда, подводя итоги Апрельской конференции, – пи¬сала:
«Знаменитые ленинские «тезисы» перестали быть продуктом личного творчества Ленина, това¬ром привезенным из-за границы… 140 делегатов большевистской конференции, почти как один че¬ловек, приняли резолюции, которые в развернутом виде излагают основные мысли тех же тезисов».
Взяв бразды правления партии в свои руки, Ле¬нин развивает исключительную активность по рас¬пространению и популяризации в народе решений Апрельской конференции. С апреля до 4 июля 1917 года в 69 печатных органах партии было опубликовано 175 статей и заметок Ленина («Ис¬тория КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 85-86). Все они бьют в одну цель: ни один вопрос жизни России не может быть разрешен без перехода власти к большевикам. Печать партии – 50 газет и журна¬лов с тиражом более 500 тысяч экземпляров – проповедует ту же идею. В первую очередь и глав¬ным образом Ленин внушает партийному активу, ее офицерскому корпусу, что идея захвата власти – не утопия и не мечта, а действительность буквально дней, недель, максимум месяцев, но не года.
В интересах организационной подготовки захва¬та власти Ленин перестраивает и работу ЦК. При ЦК создается новый ведущий исполнительный ор¬ган – Секретариат ЦК во главе с профессиональ¬ным революционером Я. М. Свердловым, при нем два вспомогательные учреждения: Бюро Военной организации («военка») и Бюро печати.
Секретариат ЦК развертывает вербовочную кампанию в партию людей из рабочих и солдат. Это приводит к росту партии. Через три месяца после Апрельской конференции партийная орга¬низация Петрограда, Москвы, Урала, Донбасса, Центрального промышленного района вырастает более чем в два раза. Одновременно происходит размежевание с меньшевиками. По установкам Апрельской конференции, из местных партийных организаций изгоняют тех меньшевиков, которые не признают решений этой конференции.
Публикуя решения Апрельской конференции, Ленин сопроводил их таким объяснением: «Для взятия власти… для удержания её… необходима организация, организация и организация» (Ленин, ПСС, т. 31, стр. 456). Эту организацию Ленин раз¬вертывает следующим образом:
1. Среди рабочих. Буквально на каждом круп¬ном заводе организуются ячейки или группы пар¬тии. Во всех профсоюзах (фабзавкомах) создаются партийные фракции. 30 мая-3 июня 1917 года в Петрограде происходила Первая конференция фабрично-заводских комитетов, на которой выступали с речами Ленин и министр труда социа¬лист Скобелев. Министр говорил о контроле пра¬вительства над производством, а Ленин предлагал рабочий контроль, «чтобы во все ответственные учреждения входило большинство рабочих и что¬бы администрация… давала отчет перед автори¬тетными рабочими организациями» (Ленин, там же, т. 32, стр. 240). Словом, хозяевами на произ¬водстве должны быть не собственники и даже не Временное правительство, а рабочий класс с его контролем. Такая пропаганда имела успех: когда в конце конференции в Центральный Совет фабзавкомов избрали 25 человек, из них 19 человек оказались членами большевистской партии. Офи¬циальный историк говорит:
«Это позволило ЦК РСДРП(б) через ЦС ФЗК Петрограда влиять на работу фабзавкомов других городов», так как он «вплоть до октября 1917 г. фактически выполнял функции общероссийского центра» («История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 99).
2. Среди крестьян. Слабее всего позиция боль¬шевиков была в деревне. Достаточно сказать, что большевикам до самого захвата власти так и не удалось создать ни одной ячейки партии в дерев¬не. Русская деревня – это монополия эсеров, этих духовных наследников народничества. Тем более интересно подчеркнуть, что большевики одним ударом политически убили эсеров тем, что не только приняли их аграрную программу (передача земли крестьянам через крестьянские комитеты), но и дискредитировали эсеровских вождей-ми¬нистров, выдвинув требование захвата крестьянами помещичьих земель, не дожидаясь злополуч¬ного Учредительного собрания. С обоснованием этого требования выступил Ленин на 1 Всероссий¬ском съезде Крестьянских Советов. Среди делега¬тов не было большевиков. Только маленькая «бес¬партийная группа» из 14 человек симпатизировала большевикам. В противовес установкам лидеров эсеров, заявлявших, что разрешение аграрного вопроса – это дело будущего Учредительного соб¬рания, Ленин выдвинул другую программу. Эф¬фективность программы Ленина была слишком очевидной, чтобы ее можно было назвать демаго¬гической. Ленин сказал, что если взять самых бо¬гатых помещиков всей Европейской России, то окажется, что у 30 000 человек находится около 70 000 000 десятин земли, тогда как у 10 000 000 бедных крестьянских дворов тоже около 70-75 миллионов десятин земли, это значит, там каж¬дый помещик имеет свыше 2 тысяч десятин, а каждый крестьянский двор только 7 десятин! Ле¬нин заключил свою речь: «Мы хотим, чтобы сей¬час, не теряя ни одного месяца, ни одной недели, ни одного дня, крестьяне получили помещичьи земли» (Ленин, там же, стр. 174). Это можно до¬биться, сказал Ленин, объявлением земли «всена¬родным достоянием». Хотя съезд был эсеровский, но протокол отмечает, что Ленина провожали «ап¬лодисментами». Более того, эсеровская газета «Земля и Воля» отмечала, что «Последние два дня настроение на съезде было весьма напряженное. Значительная часть депутатов настаивала на том, чтобы немедленно же земля была объявлена общенародным достоянием… Наибольшая напря¬женность чувствовалась на другой день после док¬лада Ленина (23 мая)…» (Ленин, ПСС, т. 32, стр. 490).
Лед большевизма тронулся и в крестьянском океане России. Четырнадцатимиллионная русская армия – это и была переодетая в солдатские ши¬нели крестьянская Россия. От того, как себя по¬ведет эта Россия, зависела судьба ленинского пла¬на захвата власти. В растущее аграрное движение России (в марте было 50 крестьянских выступле¬ний а в мае-июне – 1600) большевики бросают нашумевший тогда лозунг: «грабьте награблен¬ное». И крестьяне грабят, сжигают, захватывают помещичьи имения.
3. Среди солдат. Ленин великолепно понимал, что в борьбе за власть один пролетариат – ничто, если армия в решающий момент окажется на сто¬роне правительства. Армию надо было противо¬поставить Временному правительству, а для этого надо давать такие лозунги, которые доходчивы, доступны простому солдатскому уму. Среди таких лозунгов первое место отводилось лозунгу «немед¬ленный мир», положить «конец проклятой бойне» (Троцкий), отпустить солдат домой. ЦК РСДРП(б) издает директивы о создании большевистских пар¬тийных ячеек во всех полках и на кораблях. Уже к маю в Петроградском гарнизоне было около 6 тысяч большевиков, а ячейки были во всех полках («История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 120).
ЦК через «Военку» и через специальную газету ЦК для армии – через «Солдатскую правду» – создает особую сеть пропагандно-политической службы в армии. Связь между партией и армией становится регулярной. Только за июнь в Военную комиссию ЦК за советами и инструкциями обра¬тились более 9 тысяч делегатов фронта и тыловых гарнизонов (там же, стр. 120). Военное Бюро Мос¬ковского комитета партии объединяло более двух тысяч военных коммунистов из московского гар¬низона. В Балтийском флоте партийные организа¬ции или группы были почти на всех крупных ко¬раблях. Численность коммунистов там к лету 1917 года доходила до 3-4 тысяч человек (там же, стр. 121). Военная организация 12-й армии, стоявшей в районе Латвии, составляла более 3500 человек. Она издавала газету «Окопная правда» (там же, стр. 122).
16-23 июня ЦК провел Всероссийскую военную конференцию фронтовых и тыловых организаций. На ней были представлены 43 фронтовых и 17 ты¬ловых организаций (26 тысяч членов партии). До¬клад о текущем моменте сделал Ленин. В резолю¬ции по этому докладу конференция записала: «Самым энергичным образом всесторонне гото¬вить силы пролетариата и революционной армии к новому этапу революции» – то есть к захвату власти («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 356). На конфе¬ренции был утвержден Устав военных партийных организаций, в котором была установлена струк¬тура партийных организаций от ротной ячейки, как элементарной единицы, до Всероссийского бю¬ро военных организаций при ЦК, как высшей инстанции. Во Всероссийское бюро военных организаций были избраны будущие военные руково¬дители октябрьского переворота: Антонов-Овсе¬енко, Крыленко, Подвойский, Кедров, Мехоношин, Невский и др. Председателем был избран Подвой¬ский («История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 125-126). 4. Среди нерусских народов. В России Ленин был единственным политиком, который еще на¬кануне первой мировой войны прямо и открыто объявил право народов многонациональной Рос¬сии на самоопределение вплоть до отделения от русского государства. К удивлению своих учени¬ков и к ужасу своих врагов, он это право призна¬вал даже за Украиной. Расчленение России, конеч¬но, не было целью Ленина, но путь к большевист¬скому завоеванию народов России он видел через признание права независимости. Это признание должно было обеспечить ему поддержку нерусских народов (около 47%!) на путях к власти. Обязан¬ность русских большевиков признавать это право, обязанность большевиков из нерусских народов России – проповедовать невыход из России, –такова установка Ленина на путях к Октябрю. Та¬кая тактика целиком себя оправдала. Сталин был прав, когда подводя итоги этой ленинской такти¬ке, писал:
«Революция в России не победила бы и Колчак с Деникиным не были бы разбиты, если бы русский пролетариат не имел сочувствия и поддержки со стороны угнетенных народов бывшей Российской империи» (Сталин, «Вопросы ленинизма», стр. 51). В отношении тех народов, которые пожелают оставаться в составе России, большевики предлагали автономию национальных районов. Только впервые на I съезде Советов в июне 1917 года Ле¬нин нашел давно искомую формулу. Признавая по-прежнему право народов на самоопределение, он предложил создать новую Россию, как федера¬цию республик. Он сказал: «Пусть Россия будет союзом свободных республик» (Ленин, ПСС, т. 32, стр. 286).
Гибкость тактики Ленина по национальному вопросу была продемонстрирована, когда Фин¬ляндский сейм и Украинская рада (первый «Уни¬версал») выступили с требованиями об автономии их стран, а Временное правительство отклонило эти требования, ссылаясь на Всероссийское Учре¬дительное собрание. Все политические партии Рос¬сии от меньшевиков, эсеров и до кадетов, не гово¬ря уже о более правых группах, единодушно под¬держали Временное правительство в этом конф¬ликте. Только Ленин и его партия признали право их на автономию и даже на отделение от России. В частности, о требовании Украины Ленин писал:
«Ни один демократ, не говоря уже о социалисте, не решится отрицать полнейшей законности ук¬раинских требований. Ни один демократ не может также отрицать права Украины на свободное от¬деление от России» (Ленин, ПСС, т. 32, стр. 351).
Правда, в январе 1918 года, когда Украинская рада объявила независимость Украины от Совет¬ской России, то Ленин заявил: большевики при¬знавали право на независимость украинского на¬рода, а не украинской буржуазии и помещиков! Большевики связывали как разрешение мировых проблем, так и улучшение бытового обслуживания неизменно и всюду с одним и тем же вопросом -с вопросом о переходе власти в их руки. Только их власть могла удовлетворить любые требования. В одном из документов ЦК партии в мае 1917 года «особо подчеркивалось, что муниципальные (ком¬мунальные) вопросы могут быть решены в инте¬ресах народа только при переходе власти к про¬летариату» (История КПСС, т. 3, кн. 1, стр. 107). Так, связывая большую политику с «мелочами» быта, ЦК добивается увеличения числа депутатов большевиков в Советах и городских думах. Такая тактика имеет некоторые, хотя и не решающие успехи. Так, если в марте 1917 года в Петроград¬ском Совете было только 40 большевиков, то в июле их стало 400. В июне из 625 депутатов в Московском Совете большевиков было 205 (там же, стр. 93, 94). На выборах в районные думы в Петрограде в мае большевики получили 20% всех голосов, а в Московской городской думе – 12% (там же, стр. 108). Это было еще далеко от боль¬шинства. При таких темпах роста влияния боль¬шевиков далеко было и до заветной цели – до завоевания власти мирным путем через советское большинство, как об этом говорилось в Апрель¬ских тезисах».
Такой незначительный успех большевиков Ле¬нин объяснял «дурными инстинктами»… пролета¬риата! В статье от 6 мая он писал:
«Есть дурные инстинкты и у пролетариев с по¬лупролетариями: например, медленное освобожде¬ние от иллюзий мелкобуржуазного характера, медленный переход к убеждению, что «власть» надо всю взять в руки именно этого класса и толь¬ко этого класса» (Ленин, ПСС, т. 32, стр. 35).
И. Г. Церетели говорит в своих «Воспоминаниях о Февральской революции», что уже начиная с мая Ленин, собственно, и готовит своих учеников к насильственному захвату власти. Церетели пи¬шет:
«В кругу своих сотрудников, на закрытых соб¬раниях большевистского ЦК Ленин уже с мая усердно вдалбливал своим сторонникам эти взгля¬ды и именно этим соображением обосновывал не¬обходимость немедленного перехода от пропаган¬ды к вооруженной борьбе за власть» (И. Г. Церете¬ли, Воспоминания о Февральской революции, кн. II, Париж, 1963, стр. 168).
Что Ленин был готов взять власть в свои руки даже будучи в абсолютном меньшинстве в Совете, показала реплика и выступления Ленина на I Все¬российском съезде Советов в июне 1917 года. На этом съезде были представлены 822 делегата, из которых 533 делегата принадлежали к меньше-вистско-эсеровскому блоку (285 эсеров и 248 меньшевиков), а к большевистской фракции при¬надлежало только 105 делегатов (там же, стр. 165, см. также «История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 141).
Церетели вспоминает в связи с этим свой док¬лад на I съезде и реплику Ленина (впрочем, этот эпизод отражен во всех большевистских писаниях о 1917 г.):
«Когда я констатировал, что в настоящий мо¬мент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место. Такой партии в России нет. Ленин вдруг, неожиданно для всех, демонст¬ративно поднялся с места и крикнул: «Есть»! Это восклицание Ленина вызвало настоящую сенса¬цию. В первый раз после Февральской революции лидер большевиков решился заявить, что его пар¬тия готова немедленно взять власть в свои руки» (там же, стр. 169-170).
Свое «есть» Ленин повторил и в речи на съезде 4 (17) июня: партия большевиков «каждую мину¬ту готова взять власть целиком (аплодисмен¬ты, – смех). Вы можете смеяться сколько угодно, но если гражданин министр поставит нас перед этим вопросом рядом с правой партией, то он получит надлежащий ответ» (Ленин, там же, стр. 267).
Обосновывая тезис, что власть можно и нужно брать в свои руки, если к этому представляется удачный случай, Ленин писал немного позже, в сентябре 1917 года:
«Я продолжаю стоять на той точке зрения, что политическая партия… не имела бы право на су¬ществование, была бы недостойна считаться пар¬тией, была бы жалким нулем во всех смыслах, если бы она отказалась от власти, раз имеется возможность получить власть» (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 290-291).
Речь Ленина на I съезде была, по словам Це¬ретели, оглашением нового поворота в тактике большевиков – перехода от тактики мирного за¬воевания власти через советское большинство («Апрельские тезисы») к тактике насильственного захвата власти еще до завоевания названного большинства. Такая установка была утверждена на секретном заседании ЦК. Был назначен и день восстания – 10 июня 1917 г. В этот день была назначена вооруженная демонстрация, которая должна была кончиться восстанием и свержением Временного правительства. Впервые этот план восстания большевиков был опубликован в чет¬вертой книге «Записок о революции» Суханова в 1922 г. Большевики данные Суханова не опровер¬гли. Церетели не сомневается в существовании тогда такого плана у большевиков. Пересказывая Суханова, он пишет:
«На конспиративном заседании большевистско¬го ЦК, при обсуждении вопроса о выступлении 10 июня, Ленин и его ближайшие сторонники за¬нимали, по словам Суханова, следующую пози¬цию: «группа Ленина не шла прямо на захват власти, но она была готова взять власть при бла¬гоприятной обстановке, для создания которой она принимала меры». Против этой осторожной так¬тики высказались двое членов ЦК, Сталин и Ста¬сова, поддержанные одним из двух главных руководителей большевистской военной организа¬ции Невским: они предлагали форсировать дви¬жение и довести его, при всяких условиях, до кон¬ца. С другой стороны, два члена ЦК, Зиновьев и Каменев, высказались против выступления. Боль¬шинство ЦК отвергло оба эти крайние предложе¬ния и приняло следующий план действия, исхо¬дящий от Ленина: «Ударным пунктом манифестации, назначенной на 10 июня, был Мариинский дворец, резиденция Временного правительства. Туда должны были направиться рабочие отряды и верные большевикам полки. Особо назначенные лица должны были вызвать из дворца членов ка¬бинета и предложить им вопросы. Особо назна¬ченные группы должны были во время министер¬ских речей выражать «народное недовольство», поднимать настроение масс. При надлежащей температуре настроения Временное правительство должно было быть тут же арестовано» (Церетели, там же, стр. 185).
Да, Ленин так и предлагал. Воззвание ЦК к сол¬датам и рабочим никакого сомнения в этом не оставляет. В этом воззвании, которое распростра¬нялось на заводах, фабриках, казармах и на ули¬цах Петрограда 9 июня 1917 года, говорилось:
«Рабочие! Присоединяйтесь к солдатам… Все на улицу, товарищи!
Солдаты! Протяните руки рабочим… Ни один полк, ни одна рота не должна сидеть сегодня в казарме.
Все на улицу, товарищи!
Вся власть Всероссийскому Совету рабочих, солдатских и крестьянских депутатов» (Церетели, там же, стр. 204-205).
На заседании ЦК и ПК было решено под видом мирной демонстрации начать выступление 10 июня.
Задача выступления: если силы и обстановка позволят, то перевести выступление в восстание, если же обстоятельства сложатся неблагоприятно, то ограничиться вооруженной, но «мирной» де¬монстрацией. Однако этот план сорвал сам I Все¬российский съезд Советов, который категорически запретил любого вида демонстрации. Официаль¬ный историк пишет:
«Большевики поставлены были в довольно сложное положение. Проведение демонстрации противопоставило бы их съезду… что дало бы предлог обвинить большевиков в заговоре и рас¬правиться с ними» («История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 144).
Под массивным давлением I съезда Совета, Ис¬полкома Крестьянских Советов и собственной фракции I съезда ЦК большевиков вечером 9 июня капитулировал: он отменил выступление. Когда I съезд назначил сам мирную демонстрацию на 18 июня, то ЦК большевиков присоединился к ней под тем же лозунгами, какие он приготовил было на 10 июня: «Долой 10 министров-капита¬листов!» (другие 6 были социалистами), «Вся власть Советам».
Данные Суханова и Церетели о заседании ЦК, по существу, подтверждает и большевистский официальный историк:
«6 июня было проведено совещание членов ЦК, военной организации при ЦК партии и Исполни¬тельной комиссии Петербургского комитета. С докладом выступил Подвойский, который сооб¬щил о решении военной организации, о влиянии большевиков в Петроградском гарнизоне и выска¬зался за демонстрацию рабочих и солдат. Во время обсуждения выявились две точки зрения. Ленин считал целесообразным провести совместную де¬монстрацию рабочих и солдат против Временного правительства с требованием перехода власти к Советам. Эту точку зрения поддержали члены ЦК Свердлов и Сталин. Против демонстрации высту¬пили Зиновьев, Каменев, Ногин… Ногин утвер¬ждал, что Ленин «предлагает революцию, когда мы в стране в меньшинстве»» («История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 143, см. также, «Революционное дви¬жение в России», Документы и материалы, Мос¬ква, 1959, стр. 485).
Так сорвалась первая попытка большевиков свергнуть Временное правительство и захватить власть.
Большевистские историки вовсе не считают за¬говор 10 июня своей неудачей. Они пишут:
«Властное требование революционных масс «Вся власть Советам!», воочию показало шаткость кадетско-меньшевистско-эсеровского правитель¬ства. И хотя июньские события не вызвали паде¬ние правительства, они протекали в условиях бо¬лее обостренных классовых противоречий…» (там же, стр. 147).
Смысл цитаты ясен: свергнуть правительство большевикам на этот раз не удалось, но они убе¬дились в возможности сделать это в ближайшем будущем.
Если со стороны смотреть, то кажется, цент¬ральный лозунг большевиков «Вся власть Сове¬там!» означает не что иное, как «Вся власть мень¬шевикам и эсерам». В самом деле, даже после I съезда Советов большевики составляли маловлиятельное меньшинство как в столичном, так и провинциальных Советах. Так, в высшем совет¬ском органе – в ЦИКе, избранном на I съезде, партии были представлены следующим образом: всего депутатов – 256, из них: 104 меньшевиков, 99 эсеров, 18 близких к ним представителей мел¬ких групп и только 35 большевиков («История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 142).
Поэтому переход власти в руки Советов дол¬жен был означать создание правительства мень¬шевиков и эсеров без участия буржуазных партий. Ленин обещал условную поддержку советскому правительству, но обещал он, будучи убежден, что власть перейдет не в руки данных Советов, я в руки большевистских Советов, которые будут соз¬даны и переизбраны в ходе победоносного восста¬ния. Уже на Апрельской конференции был выдви¬нут лозунг отзыва меньшевистско-эсеровских де¬путатов из Советов и замены их новыми депута¬тами.
События после I съезда Советов – провал на¬ступления на фронте и новый кризис Временного правительства – привели к еще большему обостре¬нию обстановки. Катастрофически разлагается армия. После первоначального успеха июньское наступление Русской армии начало выдыхаться. Во время этого наступления на Юго-западном фронте с 18 июня по 6 июля армия потеряла 56 тысяч человек убитыми и ранеными. Но катастро¬фа заключалась в другом: на приказ идти в на¬ступление роты, полки, дивизии отвечали отка¬зом. Главнокомандующий фронтом Брусилов объяснял провал наступления тем, что никто, начи¬ная от командира роты и кончая главнокомандую¬щим, не пользуется властью над солдатами. Дру¬гой генерал – Клембовский – безнадежно спра¬шивал самого себя – что делать? «Ввести смерт¬ную казнь? Но возможно ли казнить целые ди¬визии? Судебное преследование? Но тогда сидела бы половина армии в Сибири…» (L.Trotzki, Geschichte der russichen Revolution, Fischer Verlag, 1967, S. 379).
Таков был результат работы солдатских коми¬тетов в армии. В этих условиях происходит новый кризис Временного правительства: 3 июля минис¬тры-кадеты А. А. Мануйлов, В. Н. Шаховской и А. И. Шингарев заявили о своем выходе из пра¬вительства. Поводом послужило признание деле¬гацией Временного правительства (Керенский, Це¬ретели, Некрасов), ездившей в Киев, внутренней автономии Украины («Второй Универсал» Украин¬ской рады). Делегация эта представила соответ¬ствующее предложение Временному правитель¬ству, но кадеты, возглавляемые своим лидером Милюковым, слышать не хотели о какой-либо, даже культурной, автономии Украины. Социалис¬ты (Керенский, Церетели) и даже левые кадеты (Некрасов, Ефремов) находили, что в интересах консолидации революционной демократии необхо¬димо проявлять эластичность в национальном во¬просе как раз в такой многонациональной стране, как Россия.
Новый кризис правительства и провал нового наступления на фронте явились для большевистского ЦК желанными условиями попытаться еще раз поднять восстание под лозунгом «Вся власть Советам!» По-прежнему тактика ЦК следующая: организовать вооруженную демонстрацию солдат, красной гвардии и рабочих. Демонстрация должна направиться не к Мариинскому дворцу (резиден¬ции Временного правительства), как в апреле, а к Таврическому дворцу (резиденции Советов), как в феврале 1917 года, когда там находилась Дума. Демонстранты предложат Советам – Петроград¬ским и Всероссийскому ЦИК Советов – взять всю власть теперь в свои руки. Если в ходе демонстра¬ции выяснится, что соотношение сил сложилось в пользу большевиков, а Советы капитулируют перед ультиматумом демонстрантов, то есть пов¬станцев, то большевики берут власть. Если же Со¬веты и Временное правительство окажутся хозяе¬вами положения, то большевики распустят демон¬страцию. Но при всех условиях, демонстрация должна именоваться неорганизованной, стихий¬ной; большевики ее, по словам сталинского учеб¬ника, решили только возглавить, чтобы «придать ей мирный и организованный характер» («История ВКП(б). Краткий курс», 1946, стр. 186).
Новейшая официальная «История КПСС», ри¬сует дело немного по-другому. Там сказано, что ЦК и ПК на специальном совещании «постано¬вили провести 4 июля мирную и организованную демонстрацию под лозунгом «Вся власть Советам!» Совещание отклонило предложение Каменева из¬бежать общегородской демонстрации, ограничив¬шись митингами. Не нашло поддержки и предложение Троцкого выйти на улицу без оружия» (там же, т. 3, кн. 1, стр. 150). Что демонстрация не была стихийной и что большевики собирались, если удастся, захватить власть, доказывает и само «обращение» ЦК и ПК в ночь с 3 на 4 июля:
«Товарищи рабочие и солдаты Петрограда!.. Пусть Всероссийский Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов возьмет всю власть в свои руки. Такова воля революционного населе¬ния Петрограда… Вчера революционный гарнизон Петрограда и рабочие выступили, чтобы провозгла¬сить этот лозунг: вся власть Советам. Это дви¬жение, вспыхнувшее в полках и на заводах, мы зовем превратить в мирное, организованное выс¬тупление всего рабочего, солдатского и крестьян¬ского Петрограда» (И. Церетели, «Воспоминания о Февральской революции», кн. II, стр. 289).
Это воззвание с раннего утра большевики рас¬пространяли по полкам и заводам. Оно находило широкий отклик.
Как Советы, так и Временное правительство были хорошо осведомлены, что готовится не сти¬хийная демонстрация, а проба сил, и, если удаст¬ся, захват власти ЦК партии большевиков. Чем больше большевики подчеркивали мирный харак¬тер демонстрации, тем меньше им верили. Очень интересен эпизод, который в связи с этим расска¬зывал И. Церетели: на одно из заседаний Совета явился Сталин, чтобы сообщить Совету, что мас¬сы солдат и рабочих Петрограда рвутся на улицу, но что «большевистская партия разослала своих агитаторов в полки и на заводы, чтобы удержать их от выхода на улицу. Сделав это заявление в самой категорической форме, Сталин обратился к председателю с просьбой внести в протокол это его заявление и вместе со своими товарищами по¬кинул заседание… Чхеидзе сказал мне с усмеш¬кой: «Теперь положение довольно ясно». Я его спросил, в каком смысле он считает положение ясным. «В том смысле, – ответил Чхеидзе, – что мирным людям незачем заносить в протокол за¬явления об их мирных намерениях» (И. Церетели, там же, стр. 267).
Между ЦК партии и Петроградским и район¬ными комитетами было правильное и точное рас¬пределение ролей. ПК и районные комитеты приз¬ваны были организовать «стихийное движение» массы, рвущейся на улицу, на восстание, а ЦК партии должен был играть роль «организующего» и «сдерживающего» фактора, пока велось прощу¬пывание сил и решимости врага. Эту двойную роль ЦК (чтобы в случае неудачи создать себе алиби) отмечает и И. Церетели, когда пишет:
«Характерно было поведение большевистского ЦК, который до 11 часов вечера 3 июля выдержи¬вал роль противника выступления солдатских и рабочих масс на улицу. Этот высший орган боль¬шевистской партии стремился создать впечатле¬ние, что призывы к выступлению, начатые агита¬торами партии с 4 часов пополудни и поддер¬жанные сначала районными комитетами, а затем и Петроградским комитетом партии, делались без его согласия и под давлением стихийно возник¬шего движения масс» (там же, стр. 298).
Конспирация по созданию алиби для ЦК была настолько строгая, что даже Ленина ЦК направил под видом болезни на дачу Бонч-Бруевича под Петроградом, но 4 июля он вернулся в резиден¬цию ЦК.
Началась вооруженная демонстрация 4 июля рабочих, солдат и кронштадских матросов. Боль¬шевистские историки называют число участников в 500 тысяч человек, И. Церетели говорит лишь о нескольких десятках тысяч. Как бы там ни бы¬ло, демонстрация оказалась довольно внушитель¬ной, одних вооруженных матросов, привезенных большевиками из Кронштадта, оказалось около 10 тысяч. Демонстрация сначала направилась к зданию ЦК, который находился в особняке ар¬тистки Кшесинской. Там демонстранты потребо¬вали выступления Ленина, но Ленин предложил выступить Луначарскому. Его неопределенным выс¬туплением толпа осталась недовольна. Тогда вы¬шел сам Ленин. Но и Ленин был нарочито дву¬смысленным. С одной стороны, Ленин говорил толпе, что она должна проявить «выдержку», а с другой, требовал от неё «стойкости», но подчер¬кивал, что при всех условиях должен победить и победит лозунг «Вся власть Советам!». (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 24).
После этого толпа во главе с членами ЦК на¬правилась к Таврическому дворцу (резиденция Советов) с требованием к Советам немедленно взять всю власть в свои руки. Однако и тут боль¬шевистские лидеры проявляют двоедушие. Цере¬тели вспоминает:
«Когда ожесточенные толпы манифестантов, собравшихся перед Таврическим дворцом, пыта¬лись переходить от слов к действиям и арестовать министров-социалистов, в которых они усматри¬вали главных противников установления совет¬ской власти, то они видели, что больше всего та¬кие действия пугали их признанных лидеров, пред¬ставителей большевистской партии» (Церетели, там же, стр. 306).
Министра земледелия эсера Чернова, который вышел, чтобы успокоить толпу, матросы аресто¬вали и усадили в автомобиль, намереваясь увезти его. Тогда по предложению Чхеидзе представители левых в Советах – Троцкий, Каменев, Луначарский и Мартов – вышли к толпе, чтобы освободить Чернова. Что тогда произошло, Л. Троцкий опи¬сывает со слов руководителя матросов Раскольникова: «Лев Давидович произнес короткую речь, закончив её вопросом: «Кто за насилие над Чер¬новым, пусть поднимет руку?» «Никто не вымол¬вил ни слова возражения – гражданин Чернов, вы свободны», – торжественно произнес Троцкий» (Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 33.)
Вопреки ожидания большевиков, лидеры Сове¬тов не только не ударились в панику, а, наоборот, проявили решимость подавить восстание. С само¬го начала стало ясно, что ЦК большевиков имен¬но и рассчитывал на капитуляцию советских ли¬деров под влиянием внушительной вооруженной демонстрации. Церетели вспоминает:
«4 июля было кульминационным пунктом июльского восстания, и соединенное заседание исполкомов Советов рабочих, солдатских и кресть¬янских депутатов в этот день имело решающее значение для хода восстания. Большевистский ЦК с особенным вниманием следил за этим заседа¬нием, т. к. Ленин и его сторонники уже совершен¬но определенно ставили в этот день попытку за¬хвата власти в зависимость от того, согласится или нет советское большинство, под влиянием уличных демонстраций, на образование однород¬ного чисто советского правительства. Большевики ясно понимали, что если им удастся провести пер¬вый этап захвата власти под эгидой соглашения с центральными органами революционной демо¬кратии, то главная опасность, которая им угро¬жала, – приход войск в Петроград для восстанов¬ления порядка, – была бы устранена» (Церетели, там же, стр. 319-320).
Через заседания Советов проходили делегации за делегациями, требуя взятия всей власти Сове¬тами, а Ленин и Троцкий, не участвуя в прениях, присутствовали на хорах и оттуда следили за пре¬ниями. За переход власти к Советам высказался даже и лидер меньшевиков-интернационалистов Мартов, находившийся в оппозиции к официаль¬ному меньшевистскому руководству (ОК).
Однако большинство Советов перешло от слов к делу: силами верных Совету и Временному пра¬вительству частей Петроградского гарнизона вос¬стание было подавлено. С обеих сторон было мно¬го убитых и раненых. Когда же большевистскому ЦК стало известно, что к Петрограду движется сводный отряд с фронта для наведения порядка, то по поручению ЦК Зиновьев выступил ночью 4 июля со следующим заявлением:
«Наша партия сделала все, чтобы сообщить стихийному движению организованный характер и в настоящий момент наша партия редактирует воззвание к рабочим и солдатам Петрограда: не выходить на улицу, прекратить демонстрации (возгласы: после гор трупов!)» (Церетели, там же, стр. 330).
Этим заявлением ЦК признал свое фиаско при попытке захватить власть. ЦК, однако, не признал своего окончательного поражения и не терял на¬дежды в будущем повторить эту попытку. В упо¬мянутом Зиновьевым воззвании ЦК и ПК предло¬жили рабочим и солдатам очистить улицы, но указали одновременно: «Цель демонстрации до¬стигнута. Лозунги передового отряда рабочего класса и армии показаны внушительно и достой¬но… Будем продолжать готовить свои силы…» («История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 152). Троцкий вспоминает о настроении Ленина после июльского восстания:
«5 июля утром я виделся с Лениным. Наступле¬ние масс уже было отбито. «Они теперь нас пере¬стреляют, – говорил Ленин, – самый подходящий момент для них». Но Ленин переоценил против¬ника… – не его злобу, а его решимость и способ¬ность к действию» (Л. Троцкий, Моя жизнь, ч. II, Берлин, 1930, стр. 34).
Впоследствии Сталин признавал, что выступле¬ние 3-4 июля было «пробой сил», рассчитанной как «первый удар» восстания, если противник окажется слабее восставших. Вот его рассуждение:
«Иногда партия, проделав подготовительную работу к решительным выступлениям, и, нако¬пив, как ей кажется, достаточное количество ре¬зервов, считает целесообразным совершить проб¬ное выступление, испробовать силы противника, проверить боевую готовность своих сил… Она («проба сил») есть нечто среднее между демон¬страцией и восстанием… При благоприятных ус¬ловиях она может развиться в первый удар (выбор момента), в восстанье (выступление нашей пар¬тии в конце октября), при условиях неблагоприят¬ных она может поставить партию перед угрозой прямого разгрома (демонстрация 3-4 июля 1917 года). Поэтому целесообразнее всего производить пробу сил, когда «плод созрел»… Делая пробу сил, партия должна быть готова ко всему» (И. Сталин, Соч., т. 5, стр. 75-76).
Уже этого авторитетного свидетельства доста¬точно, чтобы сделать общий вывод: 3-4 июля ЦК партии сделал «пробу сил», пробу захвата власти путем восстания, но потерпел на этот раз пора¬жение. Временное правительство закрыло большевистские газеты, дало приказ об аресте лидеров ЦК за государственную измену и за организацию вооруженного восстания. Ленин и Зиновьев были обвинены в шпионаже в пользу Германии. 12 июля была введена смертная казнь на фронте за дезер¬тирство. 5 июля фракция большевиков ЦИК Со¬ветов попросила создать советскую комиссию по расследованию обвинения Ленина и Зиновьева. 7 июля сам Ленин направил письмо в ЦИК Советов, в котором дал согласие на свой арест, если приказ правительства будет утвержден ЦИКом. Ленин писал:
«В Бюро Центрального Исполнительного Коми¬тета. Сейчас только, в 31/4 часа дня, 7 июля, я узнал, что у меня на квартире был сегодня ночью обыск, произведенный, вопреки протестам жены, вооруженными людьми, не предъявившими пись¬менного приказа. Я выражаю свой протест против этого, прошу Бюро ЦИК расследовать это прямое нарушение законов. Вместе с тем я считаю дол¬гом официально и письменно подтвердить то, в чем, я уверен, не мог сомневаться ни один член ЦИК, именно: что в случае приказа правитель¬ства о моем аресте и утверждения этого приказа ЦИКом, я являюсь в указанное мне ЦИКом место для ареста. Член ЦИК Владимир Ильич Ульянов (Н. Ленин) Петроград, 7/VII 1917» (Ленин, ПСС, т. 49, стр. 445).
Это письмо Ленина было хорошо придуманным и правдоподобным трюком. Ему нужно было время, чтобы скрыться. Он его и получил.
В самом деле, уже после заявления большевист¬ской фракции Бюро ЦИК Советов обсудило его на своем заседании от 5 июля. В полном согласии с заявлением большевистской фракции оно пос¬тановило:
«В связи с распространившимся по городу и проникшими в печать обвинениями Н. Ленина и других политических деятелей в получении денег из темного немецкого источника, исполком дово¬дит до всеобщего сведения, что им, по просьбе
представителей большевистской фракции, обра¬зована комиссия для расследования дела. Ввиду этого, до окончания работ комиссии, Исполком предлагает воздержаться от распространения по¬зорных обвинений и от выражения своего отноше¬ния к ним и считает всякого рода выступления по этому поводу недопустимыми».
Это постановление было опубликовано в орга¬не Советов – в «Известиях» от 6 июля 1917 г. (И. Церетели, там же, стр. 341).
Надо заметить, что советское большинство, его лидеры (Чхеидзе, Церетели, Дан, Гоц и др.) сде¬лали все, что в их силах, чтобы в печать не по¬пало сообщение министра юстиции Переверзева о связях Ленина с Германским генеральным шта¬бом, В этом сообщении говорилось, что Ленин че¬рез доверенных лиц получал крупные суммы де¬нег от немцев. Доверенными лицами являлись в Стокгольме большевик Ганецкий (Фюрстенберг), старый друг и ученик Ленина, Парвус (доктор Гельфанд), учитель и старый друг Троцкого, а в Петрограде адвокат большевик М. Ю. Козлов¬ский и родственница Ганецкого – Суменсон. В сообщении говорилось, что «Военной цензурой установлен непрерывный обмен телеграммами по¬литического и денежного характера между гер¬манскими агентами и большевистскими лидера¬ми» (Церетели, там же, стр. 333).
ЦК большевиков направил грузина Сталина к председателю Исполкома Советов грузину Чхеидзе, чтобы он и министр-социалист Церетели (тоже грузин) приняли меры против публикации этого сообщения газетами. Результат визита Сталина Церетели описывает так:
«От имени ЦК Сталин просил Чхеидзе, чтобы он, от своего имени, как председатель Совета, и от имени Церетели, как члена правительства, об¬ратился ко всем газетам с просьбой не опублико¬вывать этот документ. Чхеидзе спросил меня, со¬гласен ли я на это и, когда я ему ответил утвер¬дительно, сейчас же передал по телефону эту просьбу» (Церетели, там же, стр. 334).
Все-таки одна правая газета («Живое слово») опубликовала это сообщение, переданное ей боль¬шевистским членом II Думы Алексинским и быв¬шим политкаторжанином Панкратовым. 22 июля газеты опубликовали сообщение прокурора о рас¬следовании дела Ленина. В первой реакции Ленина на это содержались два заведомо неверные утвер¬ждения, которые опровергаются документами са¬мого Ленина. Они следующие. В «письме в редак¬цию «Новой жизни» от 11 июля Ленин, говоря о том, что его «впутывают в коммерческие дел» Ганецкого и Козловского», заявляет, что «мы вообще ни копейки денег ни от одного из назван¬ных товарищей ни на себя лично, ни на партию не получали»» (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 7). В дру¬гом месте, в статье «Ответ» (22-26 июля 1917 г.) Ленин писал: «Прокурор играет на том, что Парвус связан с Ганецким, а Ганецкий связан с Ле¬ниным! Но это прямо мошеннический прием, ибо все знают, что у Ганецкого были денежные дела с Парвусом, а у нас с Ганецким никаких» (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 31). Таким образом, Ленин утверждал, что у него «никаких дел» с Ганецким не было… Когда Ленин писал свою статью в газете «Рабочий и солдат» от 26 и 27 июля 1917 года, конечно, никто ничего не знал о большой и ре¬гулярной переписке между ним и Ганецким. Это стало известно только после прихода Ленина и Ганецкого к власти. Ганецкий был близким со¬трудником и даже другом Ленина. От польских большевиков при поддержке Ленина он был вклю¬чен в состав пробольшевистского ЦК на V съезде РСДРП. Уезжая в апреле в Россию, Ленин создал в Стокгольме Заграничное бюро ЦК РСДРП (б), во главе которого был поставлен Ганецкий, как агент ЦК, за которого Ленин заступался открыто (Ленин, там же, т. 49, стр. 441). Кроме того, в Сочинениях Ленина, в томе 49, опубликовано 8 личных писем и 7 телеграмм Ленина к Ганецкому. В этих письмах Ленин Ганецкого иначе не назы¬вал, как «дорогой друг», «дорогой товарищ» и один раз даже по-немецки: «Werter Genosse». Их содержание интересно и по существу. Они не ос¬тавляют никакого сомнения, что Ганецкий был с февраля 1917 года главным снабженцем Ленина деньгами, предназначенными не лично для Ле¬нина, а для партии. Вот некоторые выдержки этих писем.
В начале войны Я. С. Ганецкий, сам не имея денег, просил их у Ленина. Ленин ответил 28 но¬ября 1914 г.:
«Дорогой друг! Я мог бы дать Вам взаймы, если бы была какая бы то ни было возможность… Вик¬тор твердо обещал мне прислать денег: я немедленно вышлю и Вам…» (Ленин, ПСС, т. 49, стр. 7-8).
Собираясь выезжать через Германию и Сканди¬навию в Россию, 1 апреля 1917 года, Ленин теле¬графирует Ганецкому:
«Выделить две тысячи, лучше три тысячи, крон для нашей поездки» (там же, стр. 425).
После возвращения в Россию 12 апреля Ленин пишет в Стокгольм Ганецкому и Радеку:
«Дорогие друзья! До сих пор ничего, ровно ни¬чего: ни писем, ни пакетов, ни денег от вас не получили… Будьте архи-аккуратны и осторожны в сношениях» (там же, стр. 437).
21 апреля 1917 г. Ленин пишет Ганецкому:
«Деньги две тысячи от Козловского получены… В общем выходят около 15 большевистских га¬зет» (там же, стр. 438).*)
Вопрос вовсе не в том, получал ли большевист¬ский ЦК за границей в лице его руководителей Ленина и Зиновьева через агентов ЦК Ганецкого, Карла Радека и Козловского деньги из германских

*) Эти последние два письма Ленина, разоблачающие его связь с немцами через сотрудника Парвуса – Ганецкого, – Сталин предложил опубликовать, без ведома больного Ле¬нина, еще в 1923 году, когда он узнал, что Ленин его хочет политически похоронить («Завещание» Ленина). Поскольку Ленин и после прихода к власти продолжал отрицать свою связь с Парвусом и немцами через Ганецкого, то опублико¬вание этих писем (журнал «Пролетарская революция», № 9, 1923 г.) произвело на партию впечатление взорвавшей¬ся бомбы. Сталин же этим актом как бы напомнил Лени¬ну – смотри, не храбрись уж слишком, когда у самого «рыльце в пушку»!

источников (фонды министерства иностранных дел и Генерального штаба). Вопрос не стоит даже и так – знал ли лично Ленин, откуда в его кассу текут огромные суммы на организацию револю¬ции. Невыясненными надо считать другие вопро¬сы, а именно:
1. во сколько обошлась германскому прави¬тельству организация в России антигосударствен¬ной и антивоенной пропаганды?
2. было ли в курсе дела русское Бюро ЦК?
3. какие другие революционные организации в России, кроме большевиков, субсидировало гер¬манское правительство?
В деле разгрома демократической России, в де¬ле организации внутри России гражданской вой¬ны, в деле выхода России из войны, в деле захва¬та власти антивоенной и антипатриотической ре¬волюционной партией интересы кайзера и Ленина шли рука об руку. Ленин не был бы успешным большевиком, а был бы жалким проповедником секты социалистических фанатиков, если бы он отказался от принятия германской помощи по ка¬ким-либо моральным соображениям. Еще Маки¬авелли учил, что политика и мораль противопока¬заны друг другу и что для достижения цели все средства хороши. К тому же, сам Ленин говорил: «Всякую такую нравственность, взятую из внечеловеческого понятия, мы отрицаем… Мы говорим, что наша нравственность подчинена вполне инте¬ресам классовой борьбы пролетариата» (Ленин, ПСС, т. 41, стр. 309).
Из всех важных разоблачений о немецких деньгax при жизни Ленина надо выделить выступление известного деятеля немецких социал-демократов Эдуарда Бернштейна в центральном органе СПД «Vorwarts» от 14 января 1921 г. Бернштейн писал: «Ленин и его товарищи действительно получили от императорской Германии огромные суммы. Я узнал об этом в конце декабря 1917 г. …Речь идет о почти невероятных суммах, во всяком случае свыше 50 миллионов золотых марок, – иными словами, о столь крупных суммах, что у Ленина и его товарищей не могло остаться места для сом¬нения, из каких источников они притекали. Я, ко¬нечно, знаю, какое большое значение с точки зре¬ния военной политики тройственного союза при¬давалось финансированию большевистской акции. Тот самый военный, который первый сообщил мне об этом деле, передал мне также слова, сказанные ему видным членом парламента одной из союз¬ных (с Германией) стран, что это финансирова¬ние – «мастерской ход Германии…» Одним из по¬следствий их действий в этой области был Брест-Литовск, и презрительно высокомерное поведение там представителей германского военного коман¬дования, вероятно, еще не изгладилось из памяти Троцкого и Радека. Ведший с ними переговоры ге¬нерал Гофман, у которого они были в руках в двояком смысле, давал это им сильно чувство¬вать… Если верна моя информация, Ленин на об¬винения, выдвинутые в свое время против него Антантой, будто бы ответил, что никому нет дела до того, откуда он брал деньги. Совершенно не¬важно, какие цели преследовали деньгодаватели, – он, Ленин, прибывавшие к нему деньги упо¬требил на социальную революцию, и этого доста¬точно» (цитирую по Церетели, там же, стр. 338-339).
Ни Ленин, ни ЦК большевиков никогда не да¬вали опровержения этого обвинения, оставаясь неизменно при утверждении, что все это клевета. Ленин писал в связи с этим обвинением в конце июля 1917 года:
«Само собой разумеется, что за все решительно шаги и меры ЦК нашей партии, как и вообще на¬шей партии в целом, я беру на себя полную и без¬условную ответственность» (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 21).
Ленин предпочитал отвечать вне досягаемости суда, прокурора и даже комиссии ЦИК, которая была создана по его же предложению.
На VI съезде партии (июль-август 1917 г.) спе¬циально обсуждался вопрос о явке Ленина и Зи¬новьева на суд. Группа делегатов (Володарский, Мануильский, Лашевич) внесла на съезд проект резолюции, в которой говорилось, что съезд раз¬решает Ленину и Зиновьеву «отдать себя в руки власти», если будет дана гарантия их личной бе¬зопасности («История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 179). Но съезд, по требованию тех, которые были больше в курсе дела (Орджоникидзе, Дзержинский, Скрыпник, Шлихтер), отверг эту резолюцию.
Современники, как и историки из враждебного Ленину лагеря, слишком упрощенно ставили во¬прос о Ленине, как об «агенте Германского гене¬рального штаба». Ленин не был из тех людей, которых вербуют разведки, он был из тех, кото¬рые сами вербуют вражескую разведку. Поэтому в широком политическом смысле слова не Ленин был агентом германского правительства, а, на¬оборот, германское правительство сделалось фи¬нансовым агентом Ленина для организации револю¬ции в России. Поэтому не германское правитель¬ство, а ЦК большевиков в лице Ленина ставил и условия получения денег, а именно: Ленин делает с деньгами что хочет, как он хочет и где он хочет и отвечает только перед самим собою. Поэтому-то Ленин организует пропаганду на немецкие деньги не только против русского правительства, но он организует на эти же немецкие деньги пропаганду и против немецкого правительства! Организацию коммунистической революции в России Ленин органически связывает с такой же организацией коммунистической революции в Германии. Деньгодаватели это знают точно, но думают перехит¬рить Ленина. Однако хитрость не удалась. Ленин в России победил. Под влиянием русской револю¬ции германская революция смела германскую мо¬нархию, хотя германский Ленин был предупреж¬ден (убийство Карла Либкнехта и Розы Люксем¬бург). «Николай II такой же разбойник, как и кайзер Вильгельм», «Временное правительство в Петрограде такое же разбойничье империалисти¬ческое правительство, как и кайзерское правитель¬ство в Берлине», – эти лозунги постоянно при¬сутствуют во всех писаниях Ленина и большеви¬ков. Что касается юридической стороны дела о «немецких деньгах», то вопрос этот в принципе уже выяснен. В Лондоне в 1958 году в издатель¬стве «Oxford University Press» вышел сборник до¬кументов, изданных Z. А. В. Zeman. Сборник на¬зывается «Germany and the Revolution in Russia 1915-1918» (документы из архива германского министерства иностранных дел). Здесь приведем только две выдержки из этих документов:
1. Государственный секретарь министерства иностранных дел Германии Kuhlmann пишет от 29сентября 1917 года:
«Большевистское движение никогда бы не до¬стигло того масштаба или влияния, какое оно имеет сегодня, без нашей продолжительной под¬держки» (стр. 70, документ № 71).
2. Тот же Kuhlmann пишет 3 декабря 1917 года: «Россия казалась слабейшим звеном во враже¬ской цепи. Поэтому задача заключалась в том, чтобы постепенно отвязать его (звено), и, если возможно, оторвать его. Такова была цель дивер¬сионной деятельности, которую мы организовали в тылу России, – в первую очередь в виде поощре¬ния сепаратистских тенденций и поддержки боль¬шевиков. Этого не случилось, пока большевики не получили от нас постоянно возрастающих фондов через различные каналы и под различными ярлы¬ками. Таким путем они оказались в состоянии развернуть свой главный орган «Правда», органи¬зовать энергичную пропаганду и ощутимо расши¬рить первоначально узкий базис своей партии» (стр. 44, док. № 94).
Удивительнее всего, что большевики даже по¬сле прихода к власти продолжали брать деньги у немцев – так, 10 ноября 1917 года большевики получили на политическую пропаганду 15 мил¬лионов марок, а после подписания сепаратного Брестского мира германский посол в Москве г. Мирбах 13 мая 1918 года предложил своему правительству поддерживать большевиков и даль¬ше; Берлин ответил полномочием Мирбаху ис¬пользовать для этой поддержки 40 миллионов ма¬рок (там же, документы №№ 75, 92, 124, 128, 129, 131, 132, 133, 135). Как Z. Zeman, так и Л. Шапиро полагают, однако, что поскольку Мир¬бах был убит 6 июля 1918 года, деньги не дошли до России (Zeman, цит. пр., стр. 137; L. Schapiro, The Communist Party of the Soviet Union, p. 184). В свете всего этого становится ясным, что Ле¬нин не мог явиться на суд Временного правитель¬ства. Вполне прав поэтому и большевистский ис¬торик, который писал «о серьезнейшей ошибке Сталина по вопросу о явке Ленина на реакцион¬ный суд»… Цитируя тогдашнего секретаря ЦК КПСС, он пишет: «Секретарь ЦК КПСС Л. Ф. Ильичев отмечал, что в период культа личности считалось недопустимым писать о серьезнейшей ошибке Сталина по вопросу о явке Ленина на реакционный суд в 1917 г. В «Кратком курсе» не¬обоснованно утверждалось, что на VI съезде Ста¬лин «решительно высказывался против явки Ле¬нина на суд». Любопытно заключение автора: «На съезде (VI съезд) были делегаты, которые поддав¬шись атмосфере Советов, конституционным иллю¬зиям, наивно полагали, будто суд над Лениным превратится в разоблачение Алексинских, Церетели и компании, что партия выйдет победителем из этого процесса» (Ж. «Вопросы истории КПСС», № 4, 1962, стр. 46, 48).
Что верно, то верно. Партия действительно не могла выйти победителем из этого процесса, ибо факты были против нее.

Глава 11
ЦК ПОСЛЕ ИЮЛЬСКОГО ВОССТАНИЯ
После июльского восстания начинается новый этап или, как выражается Ленин, «новый цикл» в подготовке большевистской революции. Ленин характеризует новый этап как качественно отлич¬ный от старого этапа в том отношении, что ставка Ленина на «мирное» взятие власти через Советы («Вся власть Советам!») бита, она оказалась не¬реальной ввиду антибольшевистской политики большинства Советов, ввиду участия Советов в подавлении июльского восстания. Поэтому Ленин констатирует, что «двоевластие» кончилось, но¬вое правительство Керенского (8 июля Керенский стал вместо Львова председателем правительства) есть не что иное, как орудие победившей контр¬революции, а Советы превратились в «фиговый листок» этой контрреволюции. Отсюда Ленин сни¬мает лозунг «Вся власть Советам!» и заявляет: отныне путь ко власти лежит не через Советы, а через вооруженное восстание. В статье «Полити¬ческое положение» от 10 июля 1917 года Ленин говорит:
«Всякие надежды на мирное развитие русской революции исчезли окончательно… Лозунг пере¬хода всей власти к Советам был лозунгом мирного развития революции, возможного в апреле, в мае, июне, до 5-9 июля, то есть до перехода фактиче¬ской власти в руки военной диктатуры. Теперь этот лозунг неверен… никаких иллюзий мирного пути больше. …Цель вооруженного восстания мо¬жет быть лишь переход власти в руки пролетари¬ата, поддержанного беднейшим крестьянством для осуществления программы нашей партии» (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 5).
Но Ленин делает одно серьезное предупрежде¬ние своей партии: партия «не бросая легальности, но и ни на минуту не преувеличивая ее, должна соединить легальную работу с нелегальной, как в 1912-1914 годах» (там же). Другими словами, из Советов не уходим, но на них при данном их сос¬таве больше не полагаемся как на орудие захвата власти. Дорога к власти лежит через полную изо¬ляцию меньшевиков и эсеров.
Впоследствии, после победы большевиков, Ле¬нин в работе «Детская болезнь левизны в комму¬низме» выдвинул положение, которое гласит, что путь победы коммунистической революции на За¬паде лежит только через изоляцию политического и организационного влияния социал-демократи¬ческих партий в рабочем классе. Это положение Ленин возводит в непреложный закон любой ком¬мунистической революции.
Выдвинув новые задачи и новые лозунги, Ленин, вместе с Зиновьевым, укрылся от властей. Сна¬чала они жили в шалаше у озера Разлив, потом в августе-сентябре пробрались в Финляндию, где по существу были на полулегальном положении.
ЦИК Советов по предложению меньшевиков и эсеров (резолюция Дана) осудил поведение Ленина и Зиновьева. ЦИК признавал себя «заинтересован¬ным в суде над большевиками, обвиняемыми в мятеже и в получении немецких денег» и пока та¬кой суд состоится, ЦИК устранял их из своего состава. «Экзекуция, учинённая ЦИК над Лени¬ным и Зиновьевым, была, по существу, вполне справедлива, но это не значит, чтобы она была политически допустима», – говорит по этому по¬воду Суханов (Н. Суханов, «Записки о револю¬ции», кн. V, стр. 50).
Каменев, Луначарский, Крыленко, Мехоношин, Коллонтай, Раскольников (большевистский комис¬сар в Кронштадте) были арестованы. Троцкий опубликовал в газетах открытое письмо-вызов на имя Временного правительства, заявляя, что если Ленин – немецкий шпион, то он, Троцкий, – тоже немецкий шпион. Поэтому он требовал от правительства распространить и на него приказ об аресте. Дан заметил (устами депутата Булата), что Троцкий все-таки благоразумно умолчал свой адрес в письме к правительству. Однако прави¬тельство скоро нашло адрес Троцкого и удовле¬творило его просьбу: Троцкого тоже арестовали.
Но большевистская фракция ЦИК Советов, как и фракция Петроградского Совета, продолжала существовать и функционировать легально. Прав¬да, Сталин там редко показывался, но член ЦК Ногин, большевистские лидеры Рыков, Рязанов и руководитель меньшевиков-интернационалистов Мартов, в полном согласии с Лениным, резко критиковали на заседании Советов политику как Временного правительства, так и лидеров Советов.
Хотя Временное правительство закрыло изда¬ния большевиков, заняло дом Кшесинской, издало приказ об аресте Ленина и Зиновьева, арестовало Каменева и Троцкого, оно тем не менее не объя¬вило ни партию большевиков, ни ее ЦК преступ¬ными, мятежными организациями. Оно винило отдельных лиц, а не организацию. В силу этого ЦК большевиков, большевистские фракции в Со¬ветах, большевистские партийные комитеты Пет¬рограда, Москвы, провинций, большевистские фабрично-заводские комитеты, наконец, Военная организация ЦК партии («военка») остались не только в полнейшем контакте, но и политически и организационно боеспособными. Ленин отсутст¬вовал только физически, но политически своими бесконечными записками и письмами, а также через постоянного связного (Шотман), он присут¬ствовал на заседаниях ЦК. Собственно, его даже не искало правительство, может быть, довольное тем, что он сам исчез с легальной арены.
Поэтому руководящие органы партии беспре¬пятственно продолжают работу по подготовке но¬вого восстания. 13-14 июля в Петрограде проис¬ходит расширенное совещание ЦК. Хотя больше¬вистские историки и указывают на то, что это совещание происходило нелегально, но сам широ¬кий круг участников говорит об обратном. Кроме членов ЦК, на нем участвовали: представители Петроградского комитета, Военной организации, Московского областного бюро, Московского городского комитета, Московского окружного коми¬тета, плюс обслуживающий персонал.
Совещание ЦК обсудило положение, создавше¬еся для партии после июльского восстания, но не согласилось с Лениным как в отношении общей оценки политического положения, так и снятия лозунга «Вся власть Советам!» Расширенное со¬вещание ЦК считало, что установилась не воен¬ная диктатура контрреволюции, а «диктатура Ке¬ренского, Церетели, Ефремова», что это «предста¬вительство мелкой крестьянской буржуазии, за которой идет часть рабочих» и что между этой диктатурой мелкой буржуазии и правым крылом «идет в настоящее время торг» и что «контррево¬люция от нападения на большевиков переходит уже к нападению на Советы и партии советского большинства… роль Советов падает» («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 369).
Резолюция совещания ЦК призывала создать такую власть, которая даст мир, землю, рабочий контроль. Резолюция указывала, что такую власть по-прежнему можно получить только через Сове¬ты, а именно данные Советы. Вопреки Ленину в ней говорилось: «Добиваясь сосредоточения всей власти в руках революционных пролетарских и крестьянских Советов, мы полагаем, что только при выполнении вышеуказанной программы эта власть может осуществить задачи революции» (там же, стр. 369-370).
После марта-апреля (до возвращения Ленина) уже второй раз Сталин открыто предъявлял свои претензии на роль вождя партии. В мартовско-апрельские дни он эти претензии делил с Ка¬меневым, но теперь и Каменев отпал ввиду его ареста. Среди оставшихся на воле членов ЦК у Сталина конкурентов не было (Ногин, Милютин, Свердлов, Смилга, Федоров). Поэтому вся работа ЦК, происходила под непосредственным водитель¬ством Сталина.
Хотя на руках делегатов были цитированные нами выше тезисы Ленина «Политическое поло¬жение», совещание ЦК приняло свою явно анти¬ленинскую резолюцию, предложенную Сталиным. Советский партийный историк склонен преумень¬шить значение этого факта, хотя и вынужден его отметить:
«Резолюция совещания не давала ясного ответа на такие вопросы текущего момента: в чьих руках находится власть и как относиться к лозунгу «Вся власть Советам!»» («История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 167).
Это неверно. Читатель видел выше, что резолю¬ция давала такие ответы, но только прямо проти¬воположные тем ответам, которые давал Ленин, а именно – власть находится не в руках военной диктатуры контрреволюции, как Ленин писал, а в руках диктаторов эсера Керенского, меньшевика Церетели и прогрессиста Ефремова, что же каса¬ется лозунга «Вся власть Советам!», то ЦК и ак¬тив партии не считают нужным снять его. Отсюда на протяжении всего июля и до начала августа Ленин упорно и систематически борется со своим ЦК за выправление линии ЦК в духе тезисов «Политическое положение» и за отмену резолюции июльского расширенного заседания ЦК.
В статье «К лозунгам» Ленин косвенно крити¬кует резолюцию расширенного совещания ЦК и объясняет, почему ЦК должен снять лозунг «Вся власть Советам!» Он пишет:
«Слишком часто бывало, что, когда история делает крутой поворот, даже передовые партии более или менее долгое время не могут освоиться с новым положением, повторяют лозунги, бывшие правильными вчера, но потерявшие всякий смысл сегодня, потерявшие смысл «внезапно» на¬столько же, насколько «внезапен» был крутой по¬ворот истории. Нечто подобное может повто¬риться, по-видимому, с лозунгом перехода всей государственной власти к Советам» (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 1.0).
Ленин открыто борется против ЦК, который считает ошибочным снятие лозунга «Вся власть Советам!» Он говорит, возражая ЦК: «Лозунг пе¬рехода власти к Советам звучал бы теперь как донкихотство или как насмешка» (там же, стр. 12).
Ленин требует от ЦК оперировать не старыми, до-июльскими категориями, а новыми: данные Советы нас предали, мелкая буржуазия в лице меньшевиков и эсеров нас предала, а поэтому на¬до готовить вооруженное восстание не только про¬тив Временного правительства, но и против дан¬ных Советов в лице Чхеидзе, Церетели, Дана, Чер¬нова. Ленин против всякого «морализирования» в политике. Он не при всех условиях против мелкобуржуазных партий. Если, например, они осудят своих лидеров и станут на точку зрения «проле¬тарской партии», он готов их поддержать. В той же статье он так и говорит: «для пользы дела пролетариат поддерживает всегда не только колеб¬лющуюся мелкую буржуазию, но и крупную буржуазию» (стр. 13). Но сейчас положение дру¬гое. Один цикл партийно-политической борьбы с 27 февраля по 4 июля – закончился, «начинает¬ся новый цикл, в который входят не старые клас¬сы, не старые партии, не старые Советы, а обнов¬ленные» (стр. 17). Отсюда Ленин делает главный вывод: дорога к власти лежит только через дис¬кредитацию и изоляцию партий меньшевиков и эсеров, но Советы, очищенные от них, будут но¬вой формой государства диктатуры пролетариата. На протяжении всего июля Ленин вел борьбу с легальной частью ЦК во главе со Сталиным, Свердловым и Ногиным, чтобы заставить ЦК про¬вести предстоящий VI съезд партии под новыми лозунгами и установками, выдвинутыми им в те¬зисах «Политическое положение». Хотя и не во всем, но в значительной мере это ему удалось. Легальное руководство ЦК должно было пойти на ревизию собственных решений, принятых на июльском расширенном совещании ЦК.
Через десять лет после последнего объединен¬ного большевистско-меньшевистского V съезда (1907) открылся VI съезд, как съезд большевиков совместно с группой «межрайонцев» – с груп¬пой Л. Троцкого (она состояла, как указывалось, из «внефракционных» меньшевиков-интернационалистов, большевиков-«впередовцев» и «прими¬ренцев»). Съезд был легальным, хотя все офици¬альные историки говорят о его нелегальном или «полулегальном» характере (Ем. Ярославский, «Краткая история ВКП (б)», 1930, стр. 276; «Ис¬тория ВКП (б). Краткий курс», 1953, стр. 187; «История гражданской войны в СССР», т. 1, 1935, стр. 179; «История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 174). Однако из протоколов VI съезда видно, что почти все делегаты участвуют на съезде под своими име¬нами или уже общеизвестными кличками, а глав¬ное – в большевистской газете «Рабочий и сол¬дат» ежедневно появляются отчеты о ходе работы съезда. Даже кадетская газета «Речь» от 28 июля 1917 года напечатала заметку о работе съезда. Делегат съезда Скрыпник, возмущаясь этим фак¬том, говорил:
«Я не знаю, кто осведомляет «Речь». Мы рабо¬таем открыто, но не допустимы искажения и клевета» и по его предложению было записано: «Съезд заявляет, что единственные проверенные и соответствующие действительности отчёты о ра¬ботах съезда помещаются в газете «Рабочий и солдат» («Шестой съезд РСДРП (б). Протоколы», Москва, 1958, стр. 67-68).
Да и не мог быть нелегальным съезд, на кото¬ром участвовало вместе с техническим персона¬лом более 300 человек. Временное правительство было точно о нем осведомлено, но не запретило его. На съезде присутствовало 157 делегатов с ре¬шающим и 110 делегатов с совещательным голо¬сом, представляющих 240 тысяч членов партии,
таким образом, между Апрельской конференцией и VI съездом (то есть, за три месяца) партия вы¬росла втрое. Он заседал с 26 июля по 3 августа. Повестка дня съезда была следующая:
1. доклад Организационного бюро по созыву съезда (Свердлов) (оно состояло из 3 большеви¬ков и 2 межрайоновцев);
2. доклад ЦК РСДРП (Сталин, Свердлов и Смилга);
3. отчеты с мест;
4. текущий момент: а) война и международное положение (Бухарин), б) политическое (Сталин) и экономическое положение (Милютин);
5. выборы в Учредительное собрание;
6. Интернационал;
7. пересмотр программы;
8. объединение партии;
9. выборы;
10. разное.
Президиум съезда был избран из пяти человек: Свердлов, Ольминский, Ломов, Юренев (от меж¬районовцев) и Сталин. Почетными председателя¬ми съезда были избраны Ленин, Зиновьев, Каме¬нев, Троцкий, Коллонтай и Луначарский. Доклад по «текущему моменту» вместо трех докладчи¬ков – Сталина, Бухарина и Милютина – должен был делать Л. Троцкий.
Делая отчет Организационного бюро, Свердлов заметил: «По вопросу о докладчиках Оргбюро сделало все, что могло, но съезду придется отка¬заться от. тех докладчиков, к голосу которых мы привыкли прислушиваться. В самое последнее время, докладчик по текущему моменту, т. Троц¬кий был изъят…» («Шестой съезд РСДРП (б). Протоколы», стр. 8).
Любопытная деталь: съезд приветствовало Цен¬тральное Бюро меньшевиков-интернационалистов как устно (через Ю. Ларина), так и письменно (за подписями Л. Мартова и Астрова). Ларин говорил на съезде: «Как мне известно, впоследствии на ваш съезд явится вождь меньшевиков-интерна¬ционалистов т. Мартов и выступит официально (аплодисменты)» (там же, стр. 69).
Но Мартов все-таки не явился, а прислал при¬ветствие. В нем говорилось:
«Приветствуем съезд вашей партии, собрав¬шийся в столь тяжелое для нее время… Не сомне¬ваемся в том, что эти преследования и травли не смогут поколебать влияние идей интернациона¬лизма на организованную под знаменем вашей партии часть пролетариата, и пользуемся случаем, чтобы выразить еще раз наше глубокое возмуще¬ние против клеветнической кампании, которая целое течение в русской социал-демократии стре¬мится представить агентурой германского прави¬тельства» (там же, стр. 194).
Мартов констатировал, что между его течением и большевиками существует «глубокое расхожде¬ние в вопросе о методах рабочего движения и ре¬волюционной борьбы», которое делает невозмож¬ным объединение (там же, стр. 195).
Ленин и Зиновьев обратились к съезду с пись¬мом, в котором они сообщали, что они уклонились от ареста потому, что дело против них создано «контрреволюцией» и что только «Учредительное собрание будет правомочно сказать свое слово по поводу приказа Временного правительства о нашем аресте» (там же, стр. 316).
Надо сказать, что вопрос о явке или неявке Ленина и Зиновьева на суд занял в работе съезда с самого начала очень видное место, хотя фор¬мально он и не был включен в повестку дня. В большевистских учебниках по истории революции из одной книги в другую кочует легенда, совер¬шенно искажающая весь характер обсуждения данного вопроса на съезде. Во-первых, умалчи¬вается сам факт, что ЦК и Ленин были против обсуждения этого вопроса на съезде, во-вторых, скрывается и тот факт, что Сталин и Орджони¬кидзе при определенных условиях были за то, чтобы Ленин явился на суд, а многие делегаты при любых условиях были против явки Ленина. Даже сама постановка вопроса Сталиным о не¬явке Ленина была неленинская. В то время как Ленин и Зиновьев твердо решили не явиться на суд, Сталин говорил на съезде: «Если суд будет демократически организован и будет дана гаран¬тия, что их не растерзают… Если во главе будет стоять власть, которая будет иметь хоть некото¬рую честь, они явятся» (там же, стр. 27-28).
Делегаты съезда, знавшие мнение Ленина, ре¬шительно возразили Сталину.
Скрыпник сказал: «В резолюции, предложен¬ной Сталиным, было известное условие, при ко¬тором наши товарищи могли бы пойти в респуб¬ликанскую тюрьму – это гарантия безопасности.
Я думаю, что в основу резолюции должны лечь иные условия…» (там же, стр. 31).
Володарский говорил: «Один пункт резолюции т. Сталина неприемлем: честный буржуазный суд» (там же, стр. 32).
Бухарин, возражая Сталину, сказал: «В вопросе о выдаче и невыдаче т.т. Ленина и Зиновьева мы не можем стать на почву схоластики. Что значит «честный буржуазный суд»? Разве честный бур¬жуазный суд не будет стремиться отсечь нам го¬лову?» (там же, стр. 34). Но Бухарин привел и более убедительный мотив о невозможности явиться на суд Ленину и Зиновьеву. Он сказал: «На этом суде будет ряд документов, устанавли¬вающих связь с Ганецким, а Ганецкого с Парвусом, а Парвус писал о Ленине. Докажите, что Парвус не шпион!» (там же, стр. 34).
Бухарин внес резолюцию, которая при всех ус¬ловиях отвергала явку на суд Ленина и Зиновьева. Съезд отверг резолюции Сталина об условной яв¬ке Ленина. Съезд отверг также резолюцию Воло¬дарского, Лашевича и Мануильского, в которой говорилось, что Ленин и Зиновьев должны явить¬ся в суд, если будут удовлетворены следующие условия: 1) гарантия личной безопасности, 2) глас¬ное ведение следствия, 3) участие в следствии представителей Советов, 4) возможно более ско¬рый разбор дела гласным народным судом – су¬дом присяжных (там же, стр. 32).
Съезд принял резолюцию Бухарина, в которой приципиально отвергалась явка на суд. В ней го¬ворилось, что «нет абсолютно никаких гарантий
не только беспристрастного судопроизводства, но и элементарной безопасности привлекаемых к суду» (там же, стр. 270). Так как вожди и эсеров и меньшевиков в Советах открыто заявляли, ссы¬лаясь на моральные аргументы, что они не верят в «измену» Ленина в пользу Германии, то VI съезд решил использовать авторитет этих вождей в пользу Ленина и Зиновьева. Поэтому в добавле¬нии к резолюции о неявке Ленина говорилось: «Съезд в то же время требует от ЦИК в целях разоблачений гнусных клеветников образования следственной комиссии из представителей всех революционных партий, который только и может доверять пролетариат» (там же, стр. 270, приме¬чание).
Ленин, разумеется, не согласился явиться и на такую комиссию. Ленин целил лишь в одну точку: в победу собственной революции, хорошо зная, что победителей не судят.
В политическом отчете ЦК Сталин изложил ход событий с апреля по июль 1917 года, повторяя из¬вестные тезисы партии об июньских событиях и июльском восстании. На обвинение части делега¬тов, что ЦК партии лишь командовал, не запра¬шивая волю партии, Сталин ответил в заключи¬тельном слове:
«Требовать от ЦК, чтобы он не предпринимал никаких шагов, предварительно не опросив про¬винции, значит требовать, чтобы ЦК шел не впе¬реди, а позади событий и только констатировал в своих революциях уже совершившиеся факты. Но это был бы не ЦК» (там же, стр. 27).
Как в этом заключительном слове, так и в до¬кладе о политическом положении Сталин разо¬шелся с Лениным по трем важнейшим вопросам: 1) по вопросу о явке на суд (о котором мы уже говорили); 2) по вопросу о природе власти, кото¬рая установилась после июльского восстания (Ле¬нин говорил о полной победе контрреволюции, а Сталин заявил: «В данный момент все еще не ясно, в чьих руках власть»), – (там же, стр. 27-28); 3) по вопросу об анализе движущих сил Февральской революции.
Сталин говорил о «коалиции» четырех сил в революции: рабочего класса, крестьянства, либе¬ральной буржуазии и иностранного капитала (там же, стр. 110), тогда как, по Ленину, Февральскую революцию совершили лишь два класса: пролета¬риат и крестьянство.
В организационном отчете ЦК Свердлов сооб¬щил, что если в апреле в партии было лишь 78 организаций с 80 000 членов, то в июле в партии 162 организации с 240000 членов, из них 26000 военных членов (там же, стр. 36). Партия имела 41 газету с ежедневным тиражом 320 тысяч эк¬земпляров. 27 газет выходили на русском языке, остальные на грузинском, армянском, латышском, татарском, польском и других языках («История гражданской войны в СССР», т. 1, стр. 177).
Докладчик ЦК по финансам Смилга сообщил, что существующий состав ЦК принял от преды¬дущего состава деньги в сумме 71 123 руб. 02 коп.
Из этой суммы в кассе сейчас 25 028 руб. 85 коп. (на жалованье партийных работников было из¬расходовано 11 135 руб.). ЦК приобрел собствен¬ную типографию, заплатив за нее 260 000 руб. Указано, что около 140 000 руб. из них было соб¬рано «рабочими», а 120 000 взяты из денег «Прав¬ды» (в отчете говорится, что у «Правды» оказа¬лись эти средства из подписных денег, хотя из¬вестно, что «Правда» себя никогда не окупала). «Правда» .издавалась тиражом 85-90 тысяч, имея в марте 8 000 подписчиков, в апреле 13 000, в мае 18 000 и в июне 21 000 («Шестой съезд…», стр. 38-41). Причем обязательные 10% отчисления от местных организаций в кассу ЦК составили толь¬ко 4 104 руб. 06 коп. (там же, стр. 38). (Скажем тут же: не только до захвата власти, но и после прихода к власти ЦК держит свой бюджет в стро¬жайшей тайне, но на этот раз уже по другим мо¬тивам). Сам докладчик признался: «Нам прихо¬дится жить на сборы и пожертвования. Отчисле¬ния дали очень мало» (там же, стр. 39). (Немецкие деньги ведь тоже были своего рода «пожертвова¬нием» в пользу революции.)
Съезд в целом отнесся к Советам более осто¬рожно, чем Ленин. В то время как Ленин одно¬временно объявлял войну и Временному прави¬тельству и Советам, VI съезд принял эластичную, скорее просоветскую формулу, чем проленинскую (определенно антисоветскую). Ленин еще до съез¬да писал, что Церетели и Чернов превратили «Со¬веты в фиговый листок контрреволюции» (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 2) и что «Данные Советы прова¬лились, потерпели полный крах из-за господства в них партий эсеров и меньшевиков. В данные ми¬нуты эти Советы похожи на баранов, которые приведены на бойню, поставлены под топор и жа¬лобно мычат» (там же, стр. 17). Отсюда требова¬ние Ленина снять лозунг «Вся власть Советам!» Съезд не выдвигает этого лозунга, но и не сни¬мает его. Съезд молчаливо допускает пригодность этого лозунга даже сейчас, но взять власть Сове¬ты уже не могут мирным путем. Соответствующий пункт резолюции гласит:
«Советы переживают мучительную агонию… Лозунг передачи власти Советам… был лозун¬гом мирного развития революции, безболезненного перехода власти… В настоящее время мирное развитие и безболезненный переход власти к Со¬ветам стали невозможны… Правильным лозунгом в настоящее время может быть лишь полная лик¬видация диктатуры контрреволюционной буржуа¬зии…» («Шестой съезд…», стр. 256).
Такая постановка вопроса допускает, что Со¬веты могут оказаться теперь (иначе, чем раньше) органами немирного и «болезненного» перехода власти. Поэтому надо беречь Советы даже такие, какими их рисует Ленин. Та же резолюция целит как раз в эту точку, когда ставит задачей партии: «Отстаивать против контрреволюционных поку¬шений все массовые организации и в первую го¬лову Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов» (там же, стр. 257). Многие делегаты открыто возражали против ленинского требова¬ния, предлагая сохранить лозунг «Вся власть Со¬ветам!», не подвергая его какой-либо ревизии (Ярославский, Юренев, Преображенский, Джапа¬ридзе и др.).
В отношении программы партии съезд подтвер¬дил решение Апрельской конференции о ее пере¬смотре, но не предпринял такого пересмотра, от¬ложив это до следующего съезда. Были приняты резолюции «Текущий момент и война» (Бухарин), «Политическое положение» (Сталин), «Экономи¬ческое положение» (Милютин), «Профессиональ¬ное движение» (Глебов-Авилов), «О молодежи» (Харитонов и Смилга), «Об объединении партии» (Юренев), о новом Уставе партии (Харитонов).
Когда читаешь официальную историю совет¬ских историков, создается впечатление, что в ос¬нове каждой из названных резолюций лежат го¬товые проекты Ленина. Анализ протоколов VI съезда показывает, что каждая из названных ре¬золюций является творчеством соответствующего докладчика вместе с комиссией (секцией), кото¬рую выбирал съезд по каждому докладу.
Никаких документов от Ленина на съезде не фигурировало, кроме уже упомянутого заявления Ленина и Зиновьева, почему они уклонились от ареста. Поэтому совершенно бездоказательно сле¬дующее утверждение официальных историков: «Наиболее важные документы съезда готовились Лениным… Делегат Шумяцкий отмечал: Тезисы, проекты, резолюции, директивы – все это исходило от Ильича»» («История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 174). В протоколах VI съезда («Шестой съезд РСДРП (б). Протоколы». Москва, 1958) нет ка¬ких-либо следов таких документов, поэтому офи¬циальные историки ссылаются для подтвержде¬ния своего тезиса на третьестепенного свидетеля-мемуариста.
Тем не менее, дух Ленина витал над съездом. Самостоятельность съезда как раз говорит в поль¬зу Ленина. Ленин создал такую великолепную партийную машину, что она способна действо¬вать даже в отсутствие ее конструктора и главно¬го водителя.
На этом же VI съезде официально в больше¬вистскую партию вошел и Л. Троцкий со своей «межрайонной группой», которая начиная с 1913 года действовала в Петербурге и во время войны сблизилась с большевиками. Вместе с Троцким в партию через «межрайонную группу» (4 000 чело¬век) вернулись и лидеры большевиков-«впередовцев» (Луначарский, Мануильский и др.).
Съезд принял новый Устав партии. Знаменитый ленинский § 1 был теперь изложен так: «Членом партии признается всякий, признающий програм¬му партии, входящий в одну из ее организаций, подчиняющийся всем постановлениям партии и уплачивающий членские взносы» («КПСС в рез.», ч. 1, стр. 384). Выделенные слова были введены впервые в § 1 и они означали лишь одно: партий¬ные организации на всех . уровнях подчиняются поставлениям своих комитетов, а партия в це¬лом – постановлениям ЦК. В Уставе значительно уточнялись и расширялись права ЦК, а в самом ЦК создавался, так сказать, «ЦК в ЦК» под на¬званием «Узкого состава ЦК» для руководства те¬кущей работой. Впервые была создана и ревизион¬ная комиссия по проверке финансов партии и ее предприятий. Верховным органом партии объяв¬лялся ежегодный съезд партии; нормы представи¬тельств на съезде устанавливались ЦК. Съезд: 1) заслушивает и утверждает отчёты ЦК, реви¬зионной комиссии и прочих центральных учреж¬дений; 2) пересматривает и изменяет программу партии; 3) определяет тактическую линию партии; 4) избирает ЦК и ревизионную комиссию.
Создание ревизионной комиссии, политически не затрагивающей моноцентрие партии, по-види¬мому, было вызвано желанием партии узнать по¬ближе о происхождении партийных денег. До сих пор узкая руководящая головка ЦК во главе с Лениным не давала отчета о своих финансах ни партии, ни даже ее ЦК в полном составе. Именно разоблачения о «немецких деньгах» сделали во¬прос создания центральной ревизионной комис¬сии, выборной и подотчётной только съезду пар¬тии, актуальным.
Пункт о ЦК был сформулирован так: ЦК изби¬рается ежегодно на съезде. Для текущей работы ЦК выделяет из своей среды узкий состав ЦК. Пленарные заседания ЦК собираются не раже одного раза в два месяца. ЦК представляет пар¬тию в сношениях с другими партиями и учрежде¬ниями, организует различные учреждения партии и руководит их деятельностью, назначает редакцию Центрального органа, работающего под его контролем, организует и ведет предприятия, име¬ющие общепартийное значение, распределяет силы и средства партии и заведует центральной кассой партии (там же, стр. 384-385).
ЦК, избранный VI съездом, был расширен бо¬лее, чем вдвое. В его состав вошли: 21 член и 10 кадидатов, избранных путем тайной подачи голо¬сов. Съездом было принято решение, что если он закончится «нормально» (то есть без арестов), то он опубликует список членов и кандидатов ЦК. Это решение съезда после выборов ЦК было от¬менено, хотя никаких арестов не было (Временное правительство даже не пыталось затруднять рабо¬ту съезда). Съезд только огласил имена четырех членов ЦК, получивших наибольшее число голо¬сов: Ленин – 133 голоса из 134, Зиновьев – 132, Каменев – 131, Троцкий – 131 («шумные апло¬дисменты» – отмечает протокол в этом месте – «Шестой съезд…», стр. 252).
Весь состав ЦК VI съезда был следующим: чле¬ны: Я. А. Берзин, Н. И. Бухарин, А. С. Бубнов, Ф. Э. Дзержинский, Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, A. М. Коллонтай, Н. Н. Крестинский, В. И. Ленин, B. П. Милютин, М. К. Муранов, В. П. Ногин, А. И. Рыков, Я. М. Свердлов, Ф. А. Сергеев (Артем), И. Т. Смилга, Г. Я. Сокольников, И. В. Сталин, Л. Д. Троцкий, М. С. Урицкий, С. Г. Шаумян. Кандидаты: П. А. Джапаридзе, А. А. Иоффе, А. С. Киселев, А. Ломов, Е. А. Преображенский, Н. А. Скрыпник, Е. Д. Стасова, В. Н. Яковлева. Скоро Стасова, Ломов и Иоффе были переведены в члены ЦК. Таким образом членов ЦК стало 24 человека («История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 197).
На первом пленуме ЦК после съезда 5 (18) августа 1917 года был избран «узкий состав» ЦК, куда вошли: Сталин, Сокольников, Дзержинский, Милютин, Урицкий, Иоффе, Свердлов, Муранов, Бубнов, Стасова, Шаумян. «Узкий состав» ЦК представлял собою нечто вроде будущего Полит¬бюро ЦК. На заседании этого «узкого состава» 6 августа был выделен Секретариат ЦК. В состав Секретариата ЦК вошли: Свердлов (фактически первый секретарь ЦК), Дзержинский, Иоффе, Му¬ранов и Стасова («Протоколы ЦК РСДРП (б)», Мо¬сква, 1958, стр. 6, 13).
Подводя общий итог VI съезда, надо зафикси¬ровать один исторической важности факт: тон вождя партии на съезде задавал Сталин. Конечно, внешне это стало возможным из-за отсутствия Ленина, Зиновьева, Каменева и Троцкого (фор¬мально еще не члена партии). Однако именно VI съезд партии доказал, что из всех вождей боль¬шевизма вождем класса и формата Ленина явля¬ется только один Сталин. Между тем, Ленин его недооценивал. Несмотря на то, что Сталин был в партии с 1898 г., несмотря на то, что Сталин участвовал вместе с Лениным на Гельсингфорской конференции в 1905 г., на IV и V съездах в 1906 и 1907 гг., на Поронинском совещании в 1913 г., был кооптирован в члены ЦК в 1912 г., не говоря уже о письменной связи между ними, Ленин даже не знал почти до 1917 года настоящей фамилии Сталина. В письме Зиновьеву в июле 1915 года Ленин спрашивает: «Не помните ли фамилию Кобы?» (Ленин, ПСС, т. 49, стр. 101). В ноябре 1915 года в письме к В. А. Карпинскому Ленин повторяет этот вопрос: «Большая просьба: узнайте фамилию Кобы (Иосиф Дж ?). Мы забыли. Очень важно!!» (там же, стр. 161). Увы, потом не только Ленин, но и история страны навеки за¬помнит это имя.
Как уже отмечалось, репрессии Временного пра¬вительства после июльского восстания были на¬правлены не против партии, даже не против ЦК партии большевиков, а против отдельных вож¬дей, главным образом, против Ленина. Но и про¬тив Ленина не был объявлен общий розыск. Его оставили в покое, лишь бы он не показывался на собраниях. Большевики же, в свою очередь, ис¬пользовали бегство Ленина от суда, как акт му¬ченичества и преследования старого революцио¬нера и «демократа» революционным демократи¬ческим правительством.
Тем временем, ЦК большевиков развертывает весьма интенсивную пропаганду дела Ленина. В июле ЦК и его местные филиалы выпустили 51 печатный орган (сюда не входят большевистские газеты, издаваемые Советами и профсоюзами). Из них только 13 органов были запрещены после июльского восстания, из которых пять (в том числе Центральный орган) начали выходить под новыми названиями и, кроме того, прибавилось еще пять новых («История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 183). Ежедневный тираж всех большевистских газет и журналов составлял накануне октябрьского переворота около 600 тыс. экземпляров (там же, стр. 253).
На VI съезде были приведены многочисленные данные о той огромной организаторской работе по подготовке революции, которую вели агенты ЦК на местах. Четыре заседания VI съезда были посвящены «докладам с мест». Докладывали Воен¬ная организация при ЦК, Военная организация при Московском комитете, Военная организация 12-ой армии и Румынского фронта, гражданские партийные организации – Петрограда, Москвы, Донбасса, Белоруссии, Кронштадта, Урала, Сред¬ней Сибири, Прибалтики, Повольжья, Грозного, Закавказья, Петроградской межрайонной органи¬зации и др. («Шестой съезд…», стр. 55-96). Все докладчики единодушно подчеркивали, что после июльского восстания местные большевистские ор¬ганизации работают еще более интенсивно, глав¬ное – легально, без каких-либо притеснений со стороны властей. VI съезд воочию убедил всех, кроме, кажется, Временного правительства и эсеро-меньшевистских вождей Советов, что больше¬вики всерьез держат курс на вооруженное восста¬ние в самом близком будущем. Это была не ри¬торика, когда изданный ЦК от имени VI съезда «Манифест» (он был написан Бухариным) кон¬чался словами: «…Грядет новое движение и наста¬ёт смертный час старого мира. Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи!» (там же, стр. 276).
Трагедия свободной России заключалась в том, что в это предупреждение она решительно не верила. Самый распространенный предрассудок сво¬дился к тому, что большевики, если даже и за¬хватят власть, то не справятся с нею и не удержат ее. Против этого предрассудка Ленин даже напи¬сал специальную брошюру: «Удержат ли больше¬вики государственную власть?» И Ленин без вся¬ких обобщений и философских мудрствований отвечал на этот вопрос так: если старой Россией управляли 130 000 помещиков, то новой Россией могут управлять 240 000 большевиков. На основ¬ной аргумент противников, что у большевиков нет «культурных кадров», чтобы справиться со слож¬ными задачами управления, чтобы овладеть госу¬дарственной машиной, Ленин в полном согласии с Марксом отвечал: да мы и не собираемся ею •овладевать. Мы хотим ее разрушить до последне¬го винтика, а это мы вполне можем. Управлять же новым государством мы будем через новую форму власти – через Советы.
Сейчас же после VI съезда перед ЦК стал ряд вопросов: как трактовать на практике снятие ло¬зунга «Вся власть Советам!»? Означает ли это перенесение центра тяжести работы с легальных органов партии на ее нелегальные органы? Дру¬гой вопрос казался еще более щекотливым – на какую из двух столиц страны ориентироваться, как на будущий центр восстания, – на Петроград или на Москву? Наконец, был выдвинут и такой вопрос – допустимы ли принципиально соглаше¬ния между большевиками и другими советскими партиями против контрреволюции справа.
На первый и главный вопрос ЦК отвечает классической ленинской формулой: сочетать неле¬гальную работу с легальной. Оставаться в Сове¬тах, но всеми средствами дискредитировать дан¬ные Советы и добиваться их перевыборов. Даже идти и в такой легальный орган, как Московское государственное совещание (12-15 августа), где правые генералы Корнилов и Каледин собираются с представителями Государственной думы всех четырех созывов, вместе с Милюковым, Керен¬ским, Церетели. Идти, чтобы образовать на сове¬щании большевистскую фракцию, которой пору¬чается выработать декларацию, «зачитать ее пе¬ред началом работы совещания и в знак протеста демонстративно покинуть зал заседаний» («Ис¬тория КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 210).
Сделать это большевикам не удалось, так как ЦИК Советов, официально участвовавший на Московском совещании, исключил из состава сво¬ей делегации группу большевиков, разгадав их замысел. Тогда ЦК большевиков, пользуясь пре¬обладанием большевиков в руководстве москов¬ских профсоюзов, объявил день открытия Мос¬ковского совещания днем всеобщей политической забастовки.
Призыву ЦК последовало свыше 400 000 рабо¬чих Москвы и ее окрестностей (там же, стр. 211). Вот этот неожиданно большой революционный успех в Москве, которую до сих пор считали бо¬лее консервативной по сравнению с Петроградом (потому и было созвано здесь Государственное со¬вещание), заставил даже Ленина пересмотреть (на время) свою стратегию завоевания власти в отношении главного центра восстания. 19 августа Ле¬нин писал:
«Москва теперь, после Московского совещания, после забастовки, после 3-5 июля, приобретает или может приобрести значение центра. В этом громадном пролетарском центре, который больше Петрограда, вполне возможно нарастание движе¬ния типа 3-5 июля… 3-5 июля 1917 г. в Питере лозунг взятия власти был бы неверен… Теперь совсем не то. Теперь в Москве, если вспыхнет стихийное движение, лозунг должен быть именно взятия власти» (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 77, 78).
В отношении временных блоков и соглашений с меньшевиками и эсерами ЦК держался другой политики, чем Ленин. После 3-5 июля Ленин уже в принципе отрицал всякую связь и всякие сов¬местные акции с этими партиями. ЦК и Москов¬ский комитет, наоборот, именно теперь, в связи со слухами о подготовке выступления Корнилова, считали, что такие связи не только допустимы, но и полезны. На заседании «Узкого состава» ЦК от 14 августа было доложено, что в Москве соз¬дан Временный революционный комитет из 7 че¬ловек: двух большевиков, двух меньшевиков, двух эсеров и одного от штаба. На том же заседании «ЦК постановил войти в информационную связь» с ЦИК, в котором меньшевики и эсеры создали «Информационное бюро» из всех советских пар¬тий в связи со слухами о заговоре справа. Инфор¬мационное бюро официально пригласило в свой состав представителей ЦК большевиков. Послед¬ний постановил направить туда членов ЦК Свердлова и Дзержинского («Протоколы ЦК РСДРП(б)», стр. 21).
Такое поведение ЦК вызвало резкий протест Ленина. В статье «Слухи о заговоре» он писал по поводу поведения ЦК и МК:
«…ясное сознание массами предательства мень¬шевиков и эсеров, полный разрыв с ними, такой же бойкот их всяким революционным пролета¬рием…» Ленин требовал «отстранить от работы членов ЦК или’ МК, ежели бы факт блока под¬твердился, и внести вопрос о формальном отстра¬нении их до съезда на первый же пленум ЦК». (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 77).
ЦК эти требования Ленина оставил без внима¬ния.

Глава 12
ЦК ПРОТИВ ПЛАНА ЛЕНИНА О ВОССТАНИИ
Впрочем, очень скоро, буквально через неделю, сам Ленин пересмотрит свою тактику по вопросу об отношении к эсерам и меньшевикам, пересмот¬рит настолько резко, насколько резкими оказались новые события – поход Корнилова на Петроград. Однако накануне похода Корнилова, между 21 августа (сдача немцам Риги) и 25 августа (начало похода Корнилова) Ленин не склонен к компро¬миссам. Как раз в это время он препровождает в ЦК «Листок по поводу взятия Риги», в котором он выдвигает лозунг «Долой правительство Ке¬ренского». Ленин требует, чтобы ЦК практиковал издание таких нелегальных листков с открытыми призывами к свержению правительства. Ленин предлагает подписывать подобные листки от имени «группы преследуемых большевиков», что¬бы не подвергать опасности закрытия легальных газет ЦК большевиков. Характерна оговорка Ле¬нина. Он пишет:
«Я знаю, косность наших большевиков велика и что много труда стоить будет добиться издания нелегальных листков» (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 86). Но, как сказано, поход Корнилова резко меня¬ет как общую ситуацию, так и тактику Ленина.
Политика Ленина этого периода – шедевр такти¬ческого искусства.
Сам Корниловский поход не был авантюрой генерала, вызванной честолюбием. Корнилов хо¬тел предупредить второе восстание большевиков, к которому Ленин начал призывать свой ЦК после сдачи Риги (см. выше). Бойка, которые затребо¬вал Керенский для укрепления петроградского гарнизона, генерал Корнилов считал полезным ис¬пользовать в борьбе с революционным экстремиз¬мом. Поэтому, двигая на Петроград третий кон¬ный корпус ген. Крымова, Верховный главноко¬мандующий Корнилов потребовал себе полноты военной и гражданской власти, пока в тылу не будет наведен полный порядок. Фактором бес¬порядка в глазах Корнилова, несомненно, был и весь Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. В ответ на это требование Керенский снял Корнилова с поста Верховного главнокоман¬дующего и обратился к Совету за помощью, а Со¬вет, в свою очередь, обратился за помощью к ЦК большевиков. То была ошибка, равной которой не знала история России. Ленин мастерски ею вос¬пользовался.
На первый взгляд, большевики были поставле¬ны перед сложной дилеммой: либо, воспользовав¬шись восстанием Корнилова, попытаться сверг¬нуть Керенского, либо поддержать Керенского, как «меньшее зло», против Корнилова? Дилемма не оставляла возможности для третьего решения. Меньше всего допускала дилемма и решение, ос¬нованное на чувстве. Не эмоция, не чувство мести к Керенскому, который арестовал Троцкого и Каменева и загнал в подполье Ленина и Зиновь¬ева, а реальный расчет ума, – таков должен быть большевистский подход к решению этой пробле¬мы исторической важности не только для судьбы Керенского, но и для судьбы самого же больше¬визма. Троцкий писал:
«Все понимали, что если Корнилов вступит в город, то первым долгом зарежет арестованных Керенским большевиков» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч, 2, стр. 39).
Более сложной была дилемма самого Керен¬ского: либо капитуляция перед Корниловым и тогда торжество военной диктатуры с возможной перспективой реставрации старого порядка, либо открытая борьба против Корнилова, с опорой на левый революционный фронт, включая сюда и большевиков, и тогда вероятный разгром Корни¬лова с возможной перспективой установления большевистской диктатуры.
Как правительство Керенского, так и эсеро-меньшевистские Советы переоценили опасность первой перспективы и недооценили опасности вто¬рой. В этом помог им и сам генерал Корнилов. Направляя генерала Крымова на Петроград, Кор¬нилов говорил, что Крымов «не задумается, в слу¬чае, если это понадобится, перевешать весь сос¬тав Совета рабочих и солдатских депутатов» («Воспоминания генерала А. С. Лукомского», т. 1, Берлин, 1922, стр. 228). «Перевешать весь состав Совета» означало вешать не только Ленина и Троцкого, но и самого Керенского вместе с Церетели и Черновым. Такая перспектива лидерам Со¬ветов менее улыбалась, чем все еще проблематич¬ная победа большевиков. Ленин, как всегда, во¬прос связывал с перспективой захвата власти: до¬пустимо ли выступление большевиков против Корнилова и тем самым косвенная поддержка Керенского с точки зрения завоевания власти? Приближает или удаляет подобное действие боль¬шевиков от власти? В письме в ЦК РСДРП (б) от 30 августа Ленин дает следующую тактическую установку:
«Мы будем воевать, мы воюем с Корниловым, как и войска Керенского, но мы не поддерживаем Керенского, а разоблачаем его слабость. Это раз¬ница. Это разница довольно тонкая, но архисуще¬ственная и забывать ее нельзя… Мы видоизменяем форму нашей борьбы с Керенским… Не отказыва¬ясь от задачи свержения Керенского, мы говорим: надо учесть момент, сейчас свергать Керенского мы не станем, мы иначе подойдем к задаче борьбы с ним… теперь главным стало: усиление агитации за своего рода «частичные требования» к Керенскому: арестуй Милюкова, вооружи питерских рабочих… узаконь передачу помещичьих земель крестьянам, введи рабочий контроль… Неверно было бы ду¬мать, что мы дальше отошли от задачи завоева¬ния власти пролетариатом. Нет. Мы чрезвычайно приблизились к ней, но не прямо, а со стороны. И агитировать надо сию минуту не столько прямо против Керенского, сколько косвенно против него ж….менно: требуй активной и активнейшей истинно революционной войны против Корнилова.
Развитие этой войны одно только может привести нас ко власти и говорить в агитации об этом по¬меньше надо» (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 120-121).
Надо заметить, что ЦК независимо от Ленина наметил и вел приблизительно ту же самую по¬литику «условной поддержки» Керенского, начи¬ная с первого же дня кризиса – 25 августа. По¬этому в приписке к своему письму Ленин конста¬тирует полное совпадение своих взглядов с поли¬тическими статьями последних шести номеров (с начала кризиса) Центрального органа ЦК (газ. «Рабочий») (там же, стр. 121). Правда, в ЦК была небольшая группа, которая выступала за поддер¬жку Временного правительства без всяких огово¬рок, даже за блок с эсерами (там же, стр. 119), но после письма Ленина о ней уже больше ничего не было слышно.
Когда эсеро-меньшевистский ЦИК Советов об¬разовал «Комитет народной борьбы с контррево¬люцией» и обратился к ЦК большевиков о вступ¬лении в этот Комитет, то ЦК РСДРП (б) послал туда своих представителей. Чтобы объяснить та¬кой резкий поворот в отношениях к меньшевикам и эсерам, ЦК 29 августа разослал местным пар¬тийным организациям телеграмму, которой го¬ворилось:
«Во имя отражения контрреволюции работаем в техническом и информационном сотрудничест¬ве с Советом при полной самостоятельности по¬литической линии» («КПСС в борьбе за победу великой октябрьской социалистической револю¬ции». 5 июля-5 ноября 1917, стр. 44).
ЦК большевиков энергично взялся за органи¬зацию рабочих дружин и Красной гвардии в ра¬бочих районах Петрограда. Оружие они получали из правительственных складов и даже непосред¬ственно от заводов (так, Путиловский завод дал Красной гвардии 100 артиллерийских орудий) («История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 220). На воен¬но-политическое обучение Красной гвардии боль¬шевики выделили свыше 700 инструкторов (там же). Вовсю развернула в эти дни свою работу Военная организация ЦК, на этот раз при офи¬циальной поддержке правительства и Советов. Более того. Корниловские дни и свой временный контакт с правительством и Советом ЦК больше¬виков использовал для вооружения своих сторон¬ников во всех узловых пунктах страны: в област¬ях Москвы, Центральной промышленной области, Урала, Поволжья, Украины, Закавказья, Дона, Сибири, Туркестана, Прибалтики, – всюду соз¬давались рабочие дружины и Красная гвардия.
Л. Троцкий был совершенно прав, когда писал: «Армия, восставшая против Корнилова, была бу¬дущей армией Октябрьской революции» (Л. Троц¬кий, «Моя жизнь», ч. 2, стр. 39). Разумеется, Временное правительство освободило всех аресто¬ванных большевиков во главе с Троцким, Камене¬вым, Луначарским. Распоряжение Временного пра¬вительства о привлечении к судебной ответствен¬ности Ленина и Зиновьева формально отменено не было, хотя их, по-прежнему, никто не искал. Зиновьев даже участвовал на заседаниях ЦК, ко¬торые происходили легально.
30 августа поход Корнилова почти без единого выстрела провалился, а генерал Крымов, прие¬хавший на аудиенцию к Керенскому, через час после этой аудиенции застрелился. Корнилова арестовали, но остались вооруженные отряды ра¬бочих и Красная гвардия большевиков. Тот, кто их вооружил, не был теперь в силах их разору¬жить. Свою двуединую задачу – разгром Корни¬лова, чтобы разгромить Керенского – большевики выполнили только в отношении первой части. Теперь на карту была поставлена судьба самого Керенского. Вполне естественно, что ЦК больше¬виков постарался извлечь из своего участия в по¬давлении похода Корнилова на Петроград макси¬мальный политический капитал. В решающем пункте – в вопросе об изменении партийного сос¬тава столичных Советов – этот капитал был уже извлечен: на перевыборах Советов в Петрограде и Москве большевики вместе с сочувствующими им левыми эсерами получили большинство. Председа¬телем Петроградского Совета решением ЦК от 24 сентября 1917 года был выдвинут Троцкий («Про¬токолы ЦК», стр. 69), которого Совет и утвердил 25 сентября (председателем Московского Совета был утвержден другой член ЦК – В. Ногин). Этой своей победой большевики были обязаны пора¬жению Корнилова.
Однако как ни была важна такая победа сама по себе, воспользоваться ею для захвата власти было трудно, пока во главе ЦИК Советов сидели меньшевики и эсеры. Поэтому ЦК большевиков ищет методов и путей оторвать ЦИК Советов от Временного правительства и заставить его обра¬зовать чисто советское правительство, хотя бы и без большевиков. Даже представился и случай для такого оборота дела. Так, когда после подавления «корниловского восстания» стал вопрос о реорга¬низации Временного правительства, в которое должны были войти три партии – кадеты, мень¬шевик и эсеры, – то меньшевики и эсеры заявили, что они не войдут в правительство вместе с ка¬детами. ЦК большевиков решил воспользоваться создавшимся положением, чтобы предложить меньшевикам и эсерам компромисс: меньшевики и эсеры согласны образовать свое, чисто совет¬ское, правительство, а большевики согласны отка¬заться от требования немедленного перехода вла¬сти в руки «пролетариата и беднейшего крестьян¬ства» (диктатуры пролетариата).
ЦК большевиков специально обсуждал данный вопрос на своем заседании от 31 августа (13 сен¬тября) 1917 г. По докладу Каменева была принята резолюция «О власти», которая была предложена ЦИК Советов, Петроградскому и Московскому Советам. В резолюции выдвигались следующие требования:
1. устранение Временного правительства и соз¬дание «власти революционного пролетариата и крестьянства»;
2. декретирование демократической респуб¬лики;
3. передача помещичьей земли без выкупа крестьянам;
4. введение рабочего контроля;
5. объявление тайных договоров недействитель¬ными и предложение немедленного мира;
6. прекращение репрессий против большевиков;
7. отмена смертной казни на фронте и выбор¬ность комиссаров;
8. осуществление права наций на самоопреде¬ление (Финляндия, Украина);
9. роспуск Государственного Совета и Государ¬ственной думы;
10. уничтожение всех сословных (дворянских) преимуществ (Протоколы ЦК РСДРП (б), стр. 37-38).
1-3 сентября Ленин написал специальную статью об этом компромиссном предложении ЦК большевиков. Эта статья так и называлась: «О компромиссах». Ленин пишет, что обычное пред¬ставление о большевиках сводится к тому, что большевики не признают никаких компромиссов. Ленин говорит, что как бы лестно ни было для революционеров такое представление о них, но все же оно неверно. В истории большевизма бы¬вали вынужденные и добровольные компромиссы, но при этом большевики оставались верными сво¬им принципам. Ленин писал:
«Компромиссом является, с нашей стороны, наш возврат к доиюльскому требованию: вся власть Советам, ответственное перед Советами правительство из эсеров и меньшевиков… Компро¬мисс состоял бы в том, что большевики, не пре¬тендуя на участие в правительстве… отказались бы от выставления немедленного требования пе¬рехода власти к пролетариату и беднейшим крестьянам, от революционных методов борьбы за это требование» (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 134-135). Резолюция ЦК «О власти» была принята на заседании Петроградского Совета (за – 279, про¬тив – 115, воздержались 50 депутатов). Она была принята также на заседании Московского Совета (за – 354, против – 252). Однако на предшество¬вавшем заседании ЦИК Советов 31 августа 1917 года резолюция «О власти» ЦК большевиков была отвергнута меньшевистско-эсеровским блоком, как чисто пропагандный маневр большевиков (Протоколы ЦК РСДРП (б), стр. 257).
Когда же была создана Директория (Совет пяти) во главе с Керенским, большинство ЦИК Советов поддержало ее. После этого Ленин писал:
«Меньшевики и эсеры не приняли, даже после корниловщины, нашего компромисса, мирной пе¬редачи власти Советам (в коих у нас тогда еще не было большинства), они скатились опять в болото грязных и подлых сделок с кадетами. Долой мень¬шевиков и эсеров. Беспощадная борьба с ними» (Ленин, там же, стр. 262).
Лозунг «Вся власть Советам!» оставался, но этот лозунг теперь рассматривался как лозунг восстания. ЦК большевиков и Ленин решили, что уже наступает время, когда в порядок дня стано¬вится вопрос о восстании.
Одновременно с ростом влияния большевиков в Петроградском и Московском Советах росла и численность самой партии. Следующие официаль¬ные данные показывают это:

Время Число членов партии
февраль 1917 23 000
апрель (конец) 1917 80 – 100 000
август (начало) 1917 240 000
октябрь 1917 350000
(Источник: «История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 244).
География распределения большевиков была следующая:
Москва и ее область – 70 000 (20%);
Петроград и губерния – 70000 (17%);
Украина, юго-западный и румынский фронты, Чёрное море – 60000 (17%)
Прибалтика, Северный фронт, Балтийский флот, русские войска в Финляндии – 30 000 (8,5%);
Белоруссия и западный фронт – 30000 (8,5%); Поволжье – 20000 (5,5%);
Кавказ, Кавказский фронт, Дон 20 000 (5,5%);
Сибирь и Дальний Восток – 15 000 (4,5%); Другие – 10000 (3,5%)
(Источник: там же, стр. 247).
Росла и Красная гвардия, руководимая Воен¬ной организацией ЦК. Перед октябрьским перево¬ротом красногвардейские отряды насчитывали в Петрограде свыше 20 тысяч бойцов, в Москве – около 10 тысяч, тысячи и сотни красногвардейцев были и в других городах. Всех красногвардейцев из рабочих было 200 тысяч человек (там же, стр. 264). Быстро росло влияние большевиков и в ар¬мии. Из 12 армии в ЦК партии сообщали: «Гро¬мадное большинство войск на нашей стороне. Примыкают к нам целые полки», из 5 армии со¬общали в ЦК: «Большинство армии доверяет только большевикам. Это их последняя надежда» (там же, стр. 272). Официальный историк партии, анализируя рост влияния большевиков в армии, приходит к выводу: «Даже командующие фрон¬тами и представители Ставки вынуждены были признать, что армия выходит из повиновения, не хочет продолжать войну, слушает только больше¬виков» (там же, стр. 272).
Почему это так? Ответ очень простой: партия большевиков, пользуясь максимальной легально¬стью и безнаказанностью, твердила каждый день, каждый час одно и то же: любой ценой заклю¬чить мир, распустить солдат по домам, а пока это произойдет, немедленно отменить смертную казнь на фронте, а комиссаров и командиров не назна¬чать сверху, а выбирать голосами самих рядовых солдат! Знаменитый «Приказ № 1» по демократи¬зации армии от 1 марта 1917 года, составленный меньшевиками и эсерами, оказался в конечном счете динамичным инструментом в руках больше¬виков по завоеванию армии на свою сторону.
Суханов ярко рисует общую ситуацию, которая сложилась в России после корниловского выступ¬ления: «Никакого управления, никакой органиче¬ской работы центрального правительства не было, а местного – тем более. Развал правительственно¬го аппарата был полный и безнадежный. А страна жила. И требовала власти, требовала работы госу¬дарственной машины… О земельной политике теперь не было и речи. Даже разговоры о земле застопорились на верхах, в то время, как волнение низов достигло крайних пределов. В Зимнем двор¬це даже не было и ответственного человека, не было министра (земледелия), а по России кати¬лась волна варварских погромов, чинимых жад¬ными и голодными мужиками. С продовольствен¬ными делами было не лучше. В Петербурге мы перешли пределы, за которыми начался голод со всеми его последствиями. Но никакого выхода не виделось в перспективе. Органическая работа бы¬ла нулем, но политический курс давал отрица¬тельную величину. Не нынче – завтра армия должна была начать поголовное бегство с фронта, ибо голод – прежде всего. Во всех промышлен¬ных центрах не прекращались забастовки, в кото¬рых, по очереди, участвовал, кажется, весь рос¬сийский пролетариат. Положение на железных дорогах становилось угрожающим. Движение сок¬ращалось от недостатка угля… Вся пресса, сверху донизу, в разных аспектах, с разными тенденция¬ми и выводами, но одинаково громко и упорно, вопила о близкой экономической катастрофе. Чисто административная разруха также была свыше меры. Там, где в корниловщину возникли бойкие военно-революционные комитеты, уже не было речи о законной власти, действующей сог¬ласно общегосударственным нормам и директивам из столицы» (Н. Суханов, «Записки о револю¬ции», кн. VI, стр. 73-75).
Как тут не вспомнить то, что Ленин назвал «основным законом революции»? Сравните выше нарисованную ситуацию России накануне октября 1917 года с тем, что Ленин говорит об этом зако¬не. В работе «Детская болезнь левизны в комму¬низме» Ленин писал:
«Основной закон революции, подтвержденный всеми революциями и, в частности, всеми тремя русскими революциями в XX в. состоит вот в чем: для революции недостаточно, чтобы эксплуати¬руемые и угнетенные массы сознали невозмож¬ность жить по-старому и потребовали изменения; для революции необходимо, чтобы эксплуататоры не могли жить и управлять по-старому. Лишь тог¬да, когда «низы» не хотят старого и когда «верхи» не могут по-старому, лишь тогда революция мо¬жет победить. Иначе эта истина выражается сло¬вами: революция невозможна без общенациональ¬ного (и эксплуатируемых и эксплуататоров затра¬гивающего) кризиса» (Ленин, 3-е изд., т. XXV, стр. 223).
Таковы именно и были условия в стране, когда Ленин поставил перед ЦК в четырех письмах от 12-14 сентября, 13-14 сентября, 29 сентября и 24, октября настойчиво и категорически вопрос о не¬медленном захвате власти. Эти письма Ленина, кроме принципиального значения, имеют еще и большую историческую ценность, так как вскры¬вают всю остроту борьбы Ленина против ЦК именно по вопросу о своевременности или несвоевременности захвата власти. В связи с вопро¬сом захвата власти в ЦК образовались три группы:
1. группа Троцкого – власть захватить, но са¬мый захват приурочить к открытию II съезда Со¬ветов, назначенного на 20, а потом перенесенного на 25 октября (съезд назначал старый меньшевистско-эсеровский ЦИК Советов);
2. группа Ленина – власть захватить немедлен¬но и не дожидаясь открытия съезда;
3. группа Зиновьева-Каменева – захват власти в данных условиях авантюра, а потому гибелен для революции.
В первом письме от 12-14 сентября 1917 года (накануне открытия Демократического совеща¬ния) в ЦК Ленин пишет:
«Получив большинство в обоих столичных Со¬ветах, большевики могут и должны взять госу¬дарственную власть в свои руки… на очередь дня поставить вооруженное восстание в Питере и Мо¬скве, завоевание власти, свержение правительства. Обдумать, как агитировать за это, не выражаясь так в печати» (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 239-240).
Второе письмо Ленина ЦК от 13-14 сентября озаглавлено: «Марксизм и восстание». Это пись¬мо представляет собой как бы конденсированный тактико-стратегический трактат на тему: как ус¬пешно провести вооруженное восстание. Его цент¬ральная мысль: восстание – это искусство. Его практические предложения: «А чтобы отнестись к восстанию по-марксистски, т. е. как к искусству, мы в то же время, не теряя ни минуты, должны организовать штаб повстанческих отрядов, распределить силы, двинуть верные полки на самые важные пункты, окружить Александринку (там должно 15 сентября открыться Демократическое совещание. – А. А.), занять Петропавловку (кре¬пость на Неве в центре Петрограда. – А. А.), аре¬стовать Генеральный штаб и правительство… занять сразу телеграф и телефон, поместить наш штаб восстания у центральной телефонной стан¬ции, связать с ним по телефону все заводы, все полки, все пункты вооруженной борьбы» (Ленин, там же, стр. 247).
Как реагировал ЦК на эти письма Ленина? На этот вопрос отвечает протокол заседания ЦК от 15 сентября 1917 г. На этом заседании присут¬ствовало из 24 членов ЦК – 16 человек. В числе присутствовавших были – Троцкий, Каменев, Ры¬ков, Ногин, Сталин, Свердлов, Дзержинский и др. Главным и единственным вопросом повестки дня было обсуждение цитированных выше двух писем Ленина. Из протокола явствует, что ЦК факти¬чески отклонил предложение Ленина о восстании. Письма Ленина дали Центральному Комитету лишь повод «в ближайшее время назначить собра¬ние ЦК, посвященное обсуждению тактических вопросов» (Протоколы ЦК РСДРП (б), Москва, 1958, стр. 55). Не было принято и предложение Сталина «разослать письма в наиболее важные организации и обсудить их» (это был предлог, чтобы вообще уклониться от прямого ответа Ле¬нину). Не было принято также и предложение Ка¬менева, который очень резко требовал отклонить письма Ленина. В его предложении говорилось:
«ЦК, обсудив письма Ленина, отвергает заклю¬чающиеся в них практические предложения, при¬зывает все организации следовать только указа¬ниям ЦК и вновь подтверждает, что ЦК находит в текущий момент совершенно недопустимым ка¬кие-либо выступления на улицу» (там же, стр. 55). ЦК однако принимает резолюцию, которая от¬клоняет установки Ленина и в своей заключи¬тельной части совпадает с резолюцией Каменева. В резолюции ЦК сказано:
«Членам ЦК, ведущим работу в Военной орга¬низации и в ПК, поручается принять меры к тому, чтобы не возникло каких-либо выступлений в казармах и на заводах» (там же, стр. 55).
Заседание ЦК далее выносит постановление: уничтожить все экземпляры писем Ленина, кроме одного. Это решение принимается 6 голосами против 4, 6 воздержалось (там же, стр. 55).
Ленин считал ошибкой ЦК и участие в Все¬российском Демократическом совещании, которое было созвано меньшевиками и эсерами от имени ЦИК Советов (с 14 по 22 сентября 1917 г.). На этом совещании были представлены, кроме совет¬ских партий, городские самоуправления, земства, кооперативы, профсоюзы, представители деловых кругов, а также сами Советы, всего около 1 500 чел. Вопрос об участии в этом Демократическом совещании, а также в работе органа, который оно создало – в Предпарламенте (Временный Совет республики) обсуждался на многих заседаниях ЦК в сентябре 1917 г. Принципиальное решение об участии в Демократическом совещании ЦК принял 3 сентября. В циркулярном письме к мест¬ным организациям он потребовал «приложить все усилия к созданию возможно более значительной и сплоченной группы из участников совещания, членов нашей партии» («Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными органи¬зациями», март-октябрь 1917 г., 1957, стр. 35).
Это решение было принято без согласия Лени¬на, который вынужден был его признать, хотя очень условно. Но поскольку случилось так, что ЦК решил участвовать в совещании, то Ленин предлагал Центральному Комитету огласить на Совещании от имени большевистской фракции краткую декларацию и потом «мы должны всю нашу фракцию двинуть на заводы и казармы: там ее место, там нерв жизни. Там мы должны разъ¬яснить нашу программу и ставить вопрос так: либо полное принятие ее Совещанием, либо вос¬стание. Середины нет. Ждать нельзя» (Ленин, там же, стр. 247).
Ленин был, конечно, категорически против вхождения большевиков и в Предпарламент. Эти требования Ленина обсуждались на заседании ЦК от 21 сентября, на котором присутствовало 17 че¬ловек, в том числе Троцкий, Каменев, Сталин, Свердлов, Рыков, Бухарин и др. В протоколе этого заседания ЦК сказано: «По вопросу о Демократи¬ческом совещании решено с него не уходить» («Протоколы ЦК РСДРП (б)», стр. 65). В отно¬шении Предпарламента было решено 9 голосами против 8 туда не входить, но поскольку такое разделение голосов не создавало устойчивого большинства, то ЦК решил передать окончатель¬ное решение данного вопроса самой фракции большевиков на Демократическом совещании, вы¬делив двух докладчиков: за бойкот – Троцкий и против бойкота – Рыков. Далее в протоколе ЦК говорится: «На совещании (фракции) 77 голосами против 50 принято участие в Предпарламенте, ка¬кое решение и утверждено ЦК» (там же, стр. 65). Только Троцкий и троцкисты за ленинскую так¬тику бойкота: «Троцкий был за бойкот. Браво, товарищ Троцкий», – пишет Ленин (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 262).
Однако Ленин не успокаивается. Он продолжа¬ет бомбардировать ЦК, ПК, МК и отдельных лиде¬ров партии письмами, записками, статьями о не¬обходимости выправить линию ЦК и отказаться от участия в Демократическом совещании. В статье «Ошибки нашей партии» (которая, впро¬чем, не была принята ЦО партии и впервые опуб¬ликована только в 1924 г.) Ленин пишет: «Надо было бойкотировать Демократическое совещание, мы все ошиблись, не сделав этого… Надо бойко¬тировать Предпарламент. Надо уйти в Совет ра¬бочих, крестьянских и солдатских депутатов» (Ленин, там же, стр. 262). Ленин резко критикует большевистскую фракцию за ее решение об учас¬тии в Предпарламенте. Ленин критикует также и колебание ЦК вокруг этого вопроса. Он говорит: «Невозможны никакие сомнения насчет того, что в «верхах» нашей партии заметны колебания, ко¬торые могут стать гибельными» (там же, стр. 263).
Ленин категорически ставит вопрос о восстании почти во всех письмах, начиная с 12 сентября.
Однако все это не производит на ЦК должного впечатления. Тогда Ленин обращается в ЦК с но¬вым письмом от 29 сентября, которое по существу является ультиматумом Ленина перед ЦК: или ЦК примет предложение Ленина о немедленном назначении восстания или Ленин выходит из ЦК. Вот самое важное место из этого письма:
«Если бы мы ударили сразу, внезапно, из трех пунктов, в Питере, Москве и Балтийском флоте, то девяносто девять сотых за то, что мы победим с меньшими жертвами, чем 3-5 июля… При таких шансах, как теперь, не брать власти, тогда все разговоры о власти Советов превращаются в ложь… Видя, что ЦК оставил даже без ответа мои настояния в этом духе с начала Демократического совещания, что Центральный орган (газета ЦК – Сталин. – А.А., вычеркивает из моих статей указания на такие вопиющие ошибки большеви¬ков, как позорное решение участвовать в Пред¬парламенте, как предоставление места меньшеви¬кам в Президиуме Совета (25 сентября по пред¬ложению ЦК большевиков был избран Президиум Петроградского совета как «коалиционный пре¬зидиум» в составе 4 большевиков, 2 эсеров и 1 меньшевика. – А. А.) и т. д. и т. д., видя это, я должен усмотреть тут «тонкий» намёк на неже¬лание ЦК даже обсудить этот вопрос, тонкий намёк на зажимание рта и на предложение мне удалиться. Мне приходится подать прошение о выходе из ЦК, что я и делаю и оставить за собою свободу агитации в низах партии и на съезде пар¬тии, ибо мое крайнее убеждение, что если мы бу¬дем «ждать» съезда Советов и упустим момент те¬перь, мы губим революцию» (Ленин, там же, стр. 282-283).
Какая была реакция ЦК на этот ультиматум Ленина? В протоколах ЦК нет упоминания ни об этом письме Ленина, ни о принятии или откло¬нении ЦК отставки Ленина. Официальная исто¬рия партии тоже обходит молчанием этот эпи¬зод. Единственно, что имеется на этот счет в пар¬тийной литературе – это воспоминания Бухарина, члена ЦК. Еще при жизни Ленина, на вечере вос¬поминаний к четвертой годовщине Октября Бу¬харин сообщил:
«Письмо (Ленина. – А. А.) было составлено чрезвычайно решительно и угрожало нам всякого рода штрафами. Мы все были ошарашены. Никто до этого вопрос так круто не ставил. Может быть, это был единственный раз в истории нашей пар¬тии, когда ЦК единогласно постановил сжечь письмо Ленина… Хотя мы верили, что нам без¬условно удастся захватить власть в Петрограде и Москве, но мы думали, что в провинции мы все еще не в силах добиться этого (цитирую по L. Trotzki, «Geschichte der russichen Revolution,» стр. 601). Комментируя это высказывание Буха¬рина, Троцкий говорит, что решение ЦК о сож¬жении письма Ленина не было единогласным, но тут Троцкий допускает ошибку, так как ссылается на протокол ЦК от 15 сентября («Протоколы ЦК», стр. 55), где обсуждались первые два письма Ленина, и приводит результаты голосования по этим письмам (там было решено сохранить только один экземпляр: за – 6, против – 4, воздержалось –6). У Бухарина же речь идет о третьем письме Ленина от 29 сентября (как приписка к статье «Кризис назрел», приписка предназначалась толь¬ко для членов ЦК, ПК, МК и Советов. Ленин, ПСС, Т. 34, стр. 280-283).
Письмо от 29 сентября все-таки возымело свое действие. Об этом мы поговорим в следующей главе.

Глава 13
ЦК – ОРГАНИЗАТОР РЕВОЛЮЦИИ
Ленин, опираясь на Троцкого (Ленин: «Троцкий был за бойкот. Браво, т. Троцкий!»), добился пер¬вого и очень серьезного тактического успеха: за¬седание ЦК от 5 октября 1917 года выносит пос¬тановление всеми голосами против одного (веро¬ятно, Каменев) уйти из Предпарламента в первый же день открытия его сессии, огласив там соответствующую декларацию («Протоколы ЦК РСДРП (б)», стр. 76). 7 октября 1917 года боль¬шевистская фракция, в соответствии с этим тре¬бованием ЦК, покинула Предпарламент, огласив мотивированную декларацию. Декларация содер¬жит общеизвестные требования большевиков о власти (Советов), земле, мире и т. д.
Подтекст декларации яснее ее текста – это бой¬кот демократии и ставка на установление дикта¬туры через вооруженное восстание.
Того же 7 октября Ленин по специальному ре¬шению ЦК от 3 октября 1917 года («Протоколы ЦК…», стр. 74) возвращается из своего финлянд¬ского подполья в Петроград, чтобы, как сказано в протоколе, «была возможной постоянная и тес¬ная связь» (там же, стр. 74). Отныне Ленин берет на себя непосредственное руководство над ЦК.
Теперь он имеет возможность встречаться с каж¬дым из членов ЦК и ПК. Его информация тоже стала полнее. Ленин на всякий случай снял бороду и усы, надел грим, сделав себе через ЦК и через большевика Смилгу (председатель областного ко¬митета армии, флота и рабочих Финляндии) удо¬стоверение на имя рабочего Константина Петро¬вича Иванова (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 268). На имя Иванова был выписан Ленину пропуск и в Смольный институт, где находился легальный большевистский центр. Хотя Ленин и говорил, что ему нужно фальшивое удостоверение «на вся¬кий случай, ибо возможен и «конфликт» и «встре¬ча»» (там же, стр. 268), но надобность в этом едва ли была. Временное правительство давно не ищет Ленина, а ЦК партии еще 6 сентября предложил Ленину и Зиновьеву («Протоколы ЦК…», стр. 74) в случае их согласия поставить перед ЦИК Сове¬тов вопрос об освобождении их от преследования под залог (под залог был освобожден и Троцкий 4 сентября 1917 г.) Однако Ленин предпочел ос¬таваться «нелегальным».
Через три дня после возвращения Ленина – 10 октября 1917 года – происходит с его участием то историческое заседание ЦК, на котором был, наконец, поставлен вопрос о восстании. Это засе¬дание происходило на квартире редактора газеты М. Горького «Новая жизнь» меньшевика-интер¬националиста Н. Суханова. Как это случилось, что квартира врага октябрьского переворота Су¬ханова оказалась местом исторического заседания ЦК большевиков, Суханов объясняет так:
«Собрался полностью большевистский партий¬ный ЦК… О, новые шутки веселой музы исто¬рии! Это верховное и решительное заседание сос¬тоялось у меня на квартире, на Карповке (д. 32, кв. 31). Но все это было без моего ведома. Я по-прежнему очень часто заночевывал где-нибудь вблизи редакции или Смольного, то есть вёрст восемь от Карповки. На этот раз к моей ночевке вне дома были приняты особые меры: по крайней мере, жена моя точно осведомилась о моих наме¬рениях и дала мне дружеский, бескорыстный со¬вет – не утруждать себя после трудов дальней¬шим путешествием. Во всяком случае, высокое собрание было совершенно гарантировано от мо¬его нашествия…» (Н. Суханов, «Записки о рево¬люции», кн. VII, 1923, стр. 33).
Ленин явился на собрание в парике с упомяну¬тым удостоверением на имя Иванова, а Зиновь¬ев – с бородой, но без шевелюры, тоже с фальши¬вым удостоверением (Зиновьев, как упоминалось, без особого риска уже с сентября участвовал на заседаниях ЦК, его даже хотели легализо¬вать под залог, но ЦК не соглашался оторвать его от Ленина). Суханов допускает одну ошибку и одно упущение в своем изложении. Упущение в том, что он не говорит, что жена его Г. К. Суханова-Флаксерман была членом большевистской партии и сотрудником Секретариата ЦК партии большевиков («История КПСС», т. 3, кн. 1, стр. 301). Официальный историк замечает, что имен¬но то обстоятельство, что Флаксерман была же¬ной Суханова делало квартиру Суханова «весьма удобной с точки зрения конспирации» (там же, стр. 301).
Ошибка же Суханова заключается в том, что он думал, что собрался весь состав ЦК. Между тем, протоколы ЦК, опубликованные позднее ме¬муаров Суханова, показывают следующую карти¬ну: на решающем заседании ЦК от 10 октября 1917 года присутствовало только 50% всех членов ЦК. Как мы видели, на шестом съезде был избран 21 член ЦК и потом в члены ЦК были переведены три человека из кандидатов ЦК. Таким образом, членский состав ЦК поднялся до 24 человек. Протокол заседания ЦК перечисляет присутству¬ющих в следующем порядке: Ленин, Зиновьев, Ка¬менев, Троцкий, Сталин, Свердлов, Урицкий, Дзержинский, Коллонтай, Бубнов, Сокольников, Ломов (Оппоков). Как обычно, председательству¬ет Свердлов, которого Троцкий называет «Гене¬ральным секретарем Октябрьской революции» (Свердлов был фактическим первым секретарем ЦК и руководителем всей партийной иерархии).
Повестка дня заседания вовсе не выглядит «ис¬торически»:
Вот она: 1) Румынский фронт
2) Литовцы
3) Минский и Северный фронт
4) Текущий момент
5) Областной съезд
6) Вывод войск
Все эти практические и тактические вопросы сформулированы нарочито так, чтобы вернее завуалировать главный и решающий вопрос о судьбе всей революции – четвертый вопрос о текущем моменте. По этому-то вопросу с докладом высту¬пил Ленин. Он теперь имел возможность лично изложить свои аргументы за восстание. Его основ¬ная мысль: политически восстание давно назрело, но в партии «с начала сентября замечается какое-то равнодушие к вопросу о восстании… Это не¬допустимо… Вопрос стоит очень остро и реши¬тельный момент близок… Абсентеизм и равноду¬шие масс можно объяснить тем, что массы уто¬мились от слов и резолюций… Политически дело совершенно созрело для перехода власти… Надо говорить о технической стороне. В этом все дело. Между тем мы, вслед за оборонцами, склонны систематическую подготовку восстания считать чем-то вроде политического греха. Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно» («Протоколы ЦК…», стр. 84-85).
В прениях выступило только три человека и то не по принципиальному вопросу о восстании, а с информацией о состоянии дел на местах (Ломов, Урицкий, Свердлов). Голосуется предложенная Лениным резолюция о том, что вся внешняя и внутренняя обстановка «ставит на очередь дня вооруженное восстание. Признавая таким обра¬зом, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководствоваться этим и с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы» (там же, стр. 85-86). За резолюцию голосуют 10 человек, против – два (Каменев и Зи¬новьев).
Таким образом, решение о большевистском вос¬стании было принято меньшинством ЦК (10 за, 2 против, 12 отсутствовало). Из отсутствующих важных членов ЦК два – Рыков и Ногин (предсе¬датель Московского Совета) определенно были на стороне голосовавших против, к ним примыкал и другой видный член ЦК Милютин (см. Л. Троц¬кий, цит. пр., стр. 612). На этом же заседании Дзержинский предложил «создать для политиче¬ского руководства на ближайшее время Полити¬ческое бюро из членов ЦК». В протоколе сказано, что такое Бюро создано из семи человек: Ленин, Зиновьев, Каменев, Троцкий, Сталин, Сокольни¬ков и Бубнов («Протоколы ЦК…», стр. 86).
Л. Троцкий говорит, что это Политбюро оказа¬лось не жизнеспособным и ни разу не собралось в указанном составе (L. Trotzki, Geschichte der rus-sischen Revolution, стр. 616). На заседании не был записан срок начала восстания, но Троцкий пи¬шет, что устно было условлено: восстание начнет¬ся 15 октября (Сталин это оспаривал, говоря, что октябрьское восстание произошло именно тогда, когда оно было назначено – 25 октября) (L. Trot¬zki, там же, стр. 616).
Один очень характерный и существенный мо¬мент в резолюции: почему надо спешить с вос¬станием, резолюция ЦК перечисляет благоприят¬ные предпосылки, называет и одну отрицательную предпосылку, могущую сорвать восстание. В ре¬золюции об этом сказано так: «угроза мира империалистов с целью удушения революции в России» («Протоколы ЦК…», стр. 86). Эта «угроза мира» дополнялась другой угрозой – предполагаемым предоставлением земли крестьянам, над проектом которого работали и ЦИК Советов и Временное правительство. А эти – мир и земля – как раз и были те два кита, на которых строилась вся стратегия захвата власти большевиками.
На второй день после решения ЦК о восстании Зиновьев и Каменев обратились к «Петроградско¬му, Московскому областному, Финляндскому об¬ластному комитетам РСДРП, большевистской фракции, Петроградскому Исполкому Советов, большевистской фракции съезда Советов Северной области» с заявлением против восстания. Они писали: «Говорят: 1) за нас уже большинство народа в России и 2) за нас большинство международно¬го пролетариата. Увы! – ни то, ни другое неверно, и в этом все дело» (там же, стр. 88).
Заявление Зиновьева и Каменева не имело практических последствий. Большевистская ма¬шина восстания начала работать методически и систематически. Меньшевики и эсеры, не желая того, сами способствовали созданию весьма важ¬ного, быть может, решающего легального органа этой машины – Военно-революционного комите¬та. Еще за день до заседания ЦК – 9 октября происходило заседание Петроградского Совета, в котором сейчас большевики были в большинстве. На этом заседании говорилось о необходимости создания, во-первых, контроля над действиями Петроградского военного штаба (которого обвиняли, что он хочет вывести революционный гарни¬зон из Петрограда), во-вторых, организации та¬кого органа, который мобилизовал бы население для обороны Петрограда – Комитета революцион¬ной обороны. Меньшевики и эсеры сначала были против этого, но потом сами внесли предложения, которые гласили:
1. создать при командующем войсками Петро¬градского округа «коллегию» из представителей Совета, и всякий вывод той или иной части войск может быть произведен только с согласия этой «коллегии»,
2. очистить командный состав от правых,
3. создать комитет революционной обороны Петрограда.
Большевистский Исполком Советов весьма охо¬тно принял эти предложения (за 13, против – 12) (Н. Суханов, цит. пр., стр. 38). В тот же день сос¬тоялся пленум Совета, на котором нашли, что предложения меньшевиков и эсеров недостаточно радикальны. Пленум Совета записал, что власть должна перейти в руки Советов, что же касается «революционного комитета обороны» Петрограда, который «сосредоточил бы в своих руках все дан¬ные, относящиеся к защите Петрограда и подсту¬пов к нему» то он должен быть создан (из резо¬люции).
Так была подготовлена, при участии меньше¬виков и эсеров, почва по созданию легального ор¬гана восстания – Военно-революционного Совета. Он был официально создан 12 октября. Что речь идет об органе восстания знали только большевистские члены Совета, его меньшевистские и эсе¬ровские члены полагали, что создается, по суще¬ству, тот орган, который они сами же предложили. Большевики и Троцкий в особенности делали все возможное и невозможное, чтобы укрепить их в этом заблуждении. Даже в постановлении о. зада¬чах комитета большевики сумели ловко замаски¬ровать его истинную цель. Однако надо было бы быть очень наивным, чтобы не видеть этой ис¬тинной цели создаваемого органа. В самом деле, вот что говорилось в постановлении Исполкома:
«Ближайшими задачами Военно-революционно¬го комитета являются: определение боевой силы и вспомогательных средств, необходимых для обороны столицы; затем учет и регистрация лич¬ного состава гарнизона Петрограда и его окрест¬ностей, а равно и учёт предметов снаряжения и продовольствия, разработка плана работ по обо¬роне города, меры по охране его от погромов и дезертирства, поддержание в рабочих массах и солдатах революционной дисциплины. При Воен¬но-революционном комитете организуется гарни¬зонное совещание, куда входят представители частей всех родов оружия. Гарнизонное совещание будет органом, содействующим Военно-револю¬ционному комитету в проведении его мероприя¬тий, информирующим его о положении дел на местах и поддерживающим тесную связь между комитетом и частями» (Н. Суханов, там же, стр. 40-41).
Во главе Военно-революционного комитета был поставлен левый эсер П. Е. Лазимир, который, разумеется, не знал, что он возглавляет легальный штаб восстания ЦК партии большевиков! Зато он был окружен большевиками, которые знали, в чем дело: это – сам Троцкий, потом товарищ председателя Подвойский (накануне переворота он и юридически заменил Лазимира), секретарь комитета Антонов-Овсеенко, члены – Невский, Юренев, Мехоношин (меньшевики и правые эсе¬ры отказались войти в этот комитет). Больше¬вистские конспираторы так хорошо организовали свой комитет, что создали при нем отличные вспо¬могательные службы. Таковыми были отделы ко¬митета: 1) обороны, 2) снабжения, 3) связи, 4) ин¬формации, 5) рабочей милиции, 6) донесений, 7) комендантуры (Суханов, там же, стр. 41). Коми¬тет прочно опирался на гарнизон в 150 тысяч солдат («История КПСС», стр. 314).
Словом, Ленин, став теперь «оборонцем» боль¬ше, чем сам Керенский, создал легально-неле¬гальную власть над Петроградом почти за две недели до того, как он захватил власть над всей страной. В этих условиях поражала бездеятель¬ность Временного правительства.
Второе заседание ЦК, посвященное вооружен¬ному восстанию, состоялось 16 октября (29 ок¬тября) 1917 г. (если, как Троцкий утверждает, вооруженное восстание было назначено на 15 ок¬тября, то этот срок был пропущен). На этот раз заседание было расширенное – ЦК заседал сов¬местно с ответственными руководителями Испол¬нительной комиссии (бюро) Петроградского ко¬митета, Военной организации, Петроградского Совета, Профессиональных союзов, железнодорож¬ников, Петроградского окружного комитета. Про¬токол не перечисляет фамилий присутствовавших, но из голосования видно, что присутствовало 25 человек, в том числе члены ЦК Ленин, Свердлов, Зиновьев, Каменев, Сокольников, Сталин, Скрыпник, Иоффе, Милютин, Дзержинский. (Л. Троц¬кий в этом заседании не участвовал, так как руко¬водил пленумом Петроградского Совета, на кото¬ром того же 16 октября утверждался Военно-ре¬волюционный комитет.) Расширенное заседание происходило на окраине Петрограда, в помещении Лесновско-Удельнинской районной Думы, кото¬рая находилась в руках большевиков (председа¬телем ее был М. И. Калинин) («История КПСС», стр. 306).
На этом заседании Ленин обосновал решение 10 октября о восстании, а представители ЦК и названных выше организаций докладывали о том, как и насколько успешно идет техническая подго¬товка восстания. Тут в генеральном штабе партии трезво, деловито и без всякого ложного пафоса взвешивались все плюсы и минусы происходящей подготовки. Уже из сухого протокольного изло¬жения видно, что Ленин и его ученики подходи¬ли к восстанию как к искусству, которым они вла¬дели в совершенстве. Конечно, раздавались и пес¬симистические нотки неверия в успех дела, но они тонули в большом хоре убежденных сторон¬ников восстания.
Ленин принципиально нового ничего не сказал. Он только заметил, что сейчас стоит дилемма – либо новая корниловщина, либо власть большеви¬ков. Он сказал, что массы требуют от большеви¬ков не слов, а дел «в борьбе с войной и в борьбе с разрухой»; Ленин пожелал сначала выслушать доклады с мест из большевистских центров, преж¬де чем делать дальнейшие выводы. При этом он многозначительно добавил: «Настроением массы руководствоваться невозможно, ибо оно изменчи¬во и не поддается учету» («Протоколы ЦК…», стр. 94).
Свердлов, председательствовавший и на этом заседании, доложил, что партия выросла до 400 тысяч человек (данные эти оказались преувели¬ченными), растет влияние большевиков в Советах, а также в армии и на флоте.
Руководитель Петроградского комитета партии Бокий доложил положение дел по районам сто¬лицы : Васильевский остров – боевого настроения нет, но боевая подготовка ведется.
Выборгский район – готовится к восстанию и об¬разован Военный Совет.
1-ый городской район – Красная гвардия есть, но настроение трудно учесть.
2-ой городской район – настроение лучше.
Московский район – выйдут по призыву Совета, но не партии.
Нарвский район – стремления выступать нет, но авторитет партии не падает.
Невский район – за Советом пойдут все.
Охтенский район – дело плохо.
Петербургский район – настроение выжидатель¬ное.
Рождественский район – то же самое.
Пороховский район – настроение в пользу боль¬шевиков улучшилось.
Шлиссельбург – настроение в пользу большеви¬ков.
Крыленко, докладывая от Бюро Военной орга¬низации ЦК заявил, что у них в Бюро расхожде¬ния в оценке положения в гарнизоне, но что он лично думает, что настроение в полках «поголов¬но наше».
Представитель Петроградской окружной орга¬низации Степанов заявил, что в округе «настрое¬ние боевое, готовятся к выступлению», большин¬ство гарнизонов большевистские. Володарский от имени Петроградского Совета заявил, что «на улицу никто не рвется, но по призыву Совета все явятся». Представитель профсоюзов (500 тыс. чел.) Шмидт сказал, что «влияние нашей партии преобладающее… Требуют всей власти Советам».
Представитель союза металлистов Шляпников (бывший член ЦК) заметил, что у них влияние большевиков преобладает, но «большевистское выступление не является популярным; слухи об этом даже вызвали панику».
Скрыпник от фабрично-заводских комитетов констатирует, что люди хотят, чтобы от слов пе¬решли к делу; руководители отстали от масс. Шмидт дополнительно говорит, что петроградские и московские железнодорожные узлы ближе к большевикам; почтовики – низшие служащие – большевики.
Свердлов дополнительно информирует, что в Москве в связи с резолюцией ЦК предприняты ша¬ги выяснения положения о возможности восста¬ния («Протоколы ЦК…», стр. 93-97).
На основе этих информационных докладов о подготовке к восстанию развернулись прения «О текущем моменте». В прениях выступил 21 че¬ловек, некоторые выступили по несколько раз. Милютин и Шотман заявили, что партия к вос¬станию не готова и выступать сейчас рано. Скалов заявил, что до созыва II съезда Советов нельзя устраивать восстание, но на съезде нужно взять власть. Володарский тоже считал, что вопрос о взятии власти надо решать на II съезде. Пессими¬стически был настроен и Г. И. Бокий. Зиновьев и Каменев повторили свою старую точку зрения и решительно выступили против восстания, по край¬ней мере, в ближайшие дни. Зиновьев говорил: «Мы должны сказать себе прямо, что в ближай¬шие пять дней мы не устраиваем восстания». Ка¬менев говорил, что с принятия резолюции про¬шла неделя и ничего не сделано для восстания. Вывод этой недели – «данных для восстания у нас нет». В другой речи Каменев косвенно под¬твердил указание Троцкого, что восстание было назначено на 15 октября. Каменев сказал: «Рань¬ше говорили, что выступление должно быть до 20, а теперь говорят о курсе на революцию… Назна¬чение восстания есть авантюризм». Сталин, возражая Каменеву и Зиновьеву, заявил, что их вы¬жидательная тактика с восстанием только помо¬гает контрреволюции организоваться, но «день восстания должен быть целесообразен». Все дру¬гие ораторы тоже поддержали курс на немедленное восстание.
После прений на голосование были внесены две резолюции:
1. Резолюция Ленина: «Собрание вполне при¬ветствует и всецело поддерживает резолюцию ЦК, призывает все организации и всех рабочих и сол¬дат к всесторонней и усиленнейшей подготовке вооруженного восстания, к поддержке создавае¬мого для этого Центральным Комитетом центра и выражает полную уверенность, что ЦК и Со¬вет своевременно укажут благоприятный момент и целесообразные способы наступления»;
2. Резолюция Зиновьева: «Не откладывая раз¬ведочных, подготовительных шагов, считать, что никакие выступления впредь до совещания с боль¬шевистской частью съезда Советов – недопусти¬мы».
За резолюцию Ленина голосовало: за – 19, против – 2, воздержалось – 4. За резолюцию Зи¬новьева голосовало: за – 6, против – 15, воздер¬жалось – 3 («Протоколы ЦК…», стр. 97-104).
Самым чудовищным преступлением в больше¬вистской партии считается нарушение дисципли¬ны партии безотносительно к тому, какие бы вес¬кие аргументы ее нарушитель ни приводил. При этом, чем выше стоит в иерархии партии нару¬шитель дисциплины, тем больше ответственности.
Поэтому даже Ленин, когда он оказывался в выс¬шем органе партии в меньшинстве, вел закрытую полемику, но никогда открыто не выступал про¬тив решения большевистского ЦК. Если случа¬лось, что Ленин намеревался нарушить этот прин¬цип дисциплины, то он угрожал выходом из ЦК, чтобы как рядовой член партии получить свободу действия против ЦК и его неугодных ему реше¬ний.
Каменев и Зиновьев, проголосовав 10 и 16 ок¬тября против восстания, выступив в непартийной газете «Новая жизнь» (орган Горького и Суханова) против решения ЦК, будучи его членами, нару¬шили этот железный закон большевистской дис¬циплины. Каменев 18 октября писал: «Не только я и т. Зиновьев, но и ряд товарищей-практиков на¬ходят, что взять на себя инициативу вооружен¬ного восстания в настоящий момент при данном соотношении общественных сил, независимо и за несколько дней до созыва съезда Советов было бы недопустимым, гибельным для пролетариата и революции шагом» («Протоколы ЦК…», стр. 116).
Это выступление вызвало у Ленина взрыв воз¬мущения. До глубины души, видимо, возмутили Ленина и выступления Каменева и Зиновьева в ЦК. Ленин писал в ЦК: «Зиновьев имеет бесстыд¬ство утверждать, что «партия не опрошена» и что такие вопросы (восстание), не решаются десятью человеками» или: «Каменев бесстыдно кричал: «ЦК провалился, ибо за неделю ничего не сдела¬но» (опровергнуть я не мог, ибо сказать, что именно сделано, нельзя)», и Ленин категорически потребовал от ЦК: «Каменев и Зиновьев выдали Родзянко и Керенскому решение ЦК своей пар¬тии о вооруженном восстании… Ответ на это мо¬жет и должен быть один: немедленное решение ЦК: …ЦК исключает обоих из партии». Ленин до¬бавляет: «Мне нелегко писать про бывших близ¬ких товарищей, но колебания здесь я считал бы преступлением… Изменником может стать лишь свой человек» (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 424-426). Это письмо Ленина в ЦК, датированное 19 ок¬тября, не произвело особого впечатления не толь¬ко на Зиновьева и Каменева, но даже и на ЦК в целом. Правда, Каменев еще 16 октября (за три дня до письма Ленина) в ответ на новое решение ЦК о восстании подал заявление о выходе из ЦК, но оно еще не рассматривалось ЦК.
20 октября происходит новое заседание ЦК. Присутствуют – Троцкий, Сталин, Сокольников, Дзержинский, Урицкий, Иоффе, Свердлов, Милю¬тин, Коллонтай. Отсутствуют Ленин, Каменев, Зиновьев. Но обсуждается как раз заявление Ле¬нина о Каменеве и Зиновьеве. Вот некоторые ин¬тересные выдержки из прений:
Свердлов: «ЦК не имеет права исключать из партии… Отставка Каменева должна быть при¬нята».
Сталин: «Предложение Ленина должно быть разрешено на пленуме и предлагает в данный мо¬мент не решать».
Милютин: «Присоединяется к мнению т. Сталина, но доказывает, что вообще ничего особенного не произошло».
Троцкий: «Считает, что отставка Каменева дол¬жна быть принята».
Сталин (второй раз): «Считает, что Каменев и Зиновьев подчинятся решениям ЦК… Считает, что исключение из партии не рецепт, предлагает оставить в ЦК».
В результате прений предложение Ленина об исключении Каменева и Зиновьева из партии от¬клоняется, но отставка Каменева, как члена ЦК, принимается (за – 5, против – 3) («Протоколы ЦК…», стр. 106-107).
Однако и это решение об отставке Каменева было потом пересмотрено. На последнем заседа¬нии ЦК перед переворотом – 24 октября 1917 го¬да – Каменев принимает руководящее участие (там же, стр. 119).
Активная защита Сталиным Каменева и Зи¬новьева против Ленина выявилась не только в вы¬ступлениях Сталина на заседаниях ЦК, но и в том, что он в ЦО партии «Рабочий путь» без ве¬дома своего соредактора Сокольникова поместил, во-первых, письмо в редакцию Зиновьева, в ко¬тором Зиновьев говорит, что «действительные мои взгляды по спорному вопросу очень далеки от тех, которые оспаривает т. Ленин» и предлагал «отложить наш спор до более благоприятных об¬стоятельств» ; во-вторых, Сталин сделал к этому за¬явлению следующее явно антиленинское примеча¬ние от редакции: «Мы в свою очередь выражаем надежду, что сделанным заявлением т. Зиновьева (а также заявлением т. Каменева в Совете) воп¬рос можно считать исчерпанным. Резкость тона статьи Ленина не меняет того, что в основном мы остаемся единомышленниками» (там же, стр. 114, 115). Когда на заседаниях ЦК от 20 октября вы¬яснилось, что Сталин действовал самочинно, а его соредактор Сокольников это действие считал ошибочным, как и Ленин, то Сталин заявил о своем выходе из редакции, но ЦК отставки его не принял (там же, стр. 108).
Газеты Петрограда полны сведений о предсто¬ящем восстании большевиков. Не только из выс¬тупления Каменева и Зиновьева, но из самих ста¬тей Ленина в «Рабочем пути» совершенно ясно видно, что восстание – дело решенное, гадают только о сроке – когда же оно назначено. Мак¬сим Горький, который так близок был к Ленину, 18 октября выступил в «Новой жизни» со стать¬ей «Нельзя молчать!». Он писал: «Всё настойчи¬вее распространяются слухи о том, что 20-го ок¬тября предстоит «выступление большевиков»». Он предупреждал против повторения «отвратитель¬ных сцен 3-5 июля» и писал: «Вспыхнут… все темные инстинкты толпы, раздраженной разрухою жизни, ложью и грязью политики – люди будут убивать друг друга, не умея уничтожить своей звериной глупости». Он предлагал ЦК большеви¬ков опровергнуть слухи о восстании, если этот ЦК не стал «орудием в руках бесстыднейших авантюристов или обезумевших фанатиков». (Н. Суханов, «Записки о революции», кн. VII, стр. 46-47). «Обезумевшим фанатиком» Горький счи¬тал Ленина.
Между тем, политическая и особенно техничес¬кая подготовка восстания шла на всех парах. 21 октября большевики созвали собрание полковых и ротных комитетов всех частей армии и флота столицы. На собрании доклад о «текущем момен¬те» сделал Троцкий. Результат: «21 октября Пе¬тербургский гарнизон окончательно признал един¬ственной властью Совет, а непосредственным на¬чальствующим органом Военно-революционный комитет» (Суханов, там же, стр. 86). Свидетель Суханов утверждает: «Уже 21 октября Временное правительство было низвергнуто, и его не суще¬ствовало на территории столицы…» (там же, стр. 95). 22 октября Петроградский Совет докумен¬тально подтвердил, что властью в столице явля¬ется не Керенский, а Троцкий. В этот день Совет разослал по всем частям гарнизона телефонограм¬му, в которой говорилось: «Никакие распоряжения по гарнизону, не подписанные Военно-революци¬онным комитетом, не действительны» (там же, стр. 101). Одновременно Военно-революционный комитет выпускает прокламацию и к населению Петрограда:
«В интересах защиты революции… нами назна¬чены комиссары при воинских частях и особо важных пунктах столицы и ее окрестностей. При¬казы и распоряжения, распространяющиеся на эти пункты, подлежат исполнению лишь по ут¬верждению их уполномоченными нами комиссарами. Комиссары, как представители Совета, не¬прикосновенны» (там же, стр. 109).
Это уже было начало открытого восстания, ру¬ководимого из комнаты 18 Смольного института (там помещалась большевистская фракция Совета).
Почему же в этих условиях бездействовало пра¬вительство? Может быть, надо было много сил, чтобы изолировать обитателей комнаты 18? Суха¬нов уверенно свидетельствует: «Хороший отряд в пятьсот человек был совершенно достаточен, что¬бы ликвидировать Смольный со всем его содер¬жанием» (там же, стр. 109). У Временного прави¬тельства, однако, не только не было воли к вла¬сти, но даже воли к жизни. Даже его вернейшая опора – Петропавловская крепость, – которая от¬казалась принять и признать комиссара Троцкого, после доклада Троцкого на собрании гарнизона перешла на сторону большевиков. Гарнизон Пет¬ропавловска почти единогласно принял резолю¬цию о советской власти и о своей готовности вос¬стать против правительства. В крепости было око¬ло 100 тысяч винтовок. Одной речью Троцкого большевики заполучили эти 100 тысяч винтовок. Ленин был прав. Переворот в Петрограде не толь¬ко созрел, но и перезрел.
Заседание ЦК, которое дало последние дирек¬тивы по проведению переворота, состоялось 24 ок¬тября 1917 г. На нем отсутствуют Ленин, Зи¬новьев, Сталин, но присутствуют Каменев, Дзер¬жинский, Ногин, Ломов, Милютин, Иоффе, Урицкий, Бубнов, Свердлов, Троцкий, Берзин – всего 11 членов из 24.
Протокол этого заседания начинается с указа¬ния: «т. Каменев предлагает, чтобы сегодня без особого постановления ЦК ни один член ЦК не мог уйти из Смольного. Принято» («Протоколы ЦК…», стр. 119). Таким образом, Каменев, голо¬совавший против восстания, теперь, когда решает¬ся его судьба, стал вместе с Троцким и Свердло¬вым во главе восстания. Причины неприсутствия Сталина (вероятно, в редакции ЦО) и Зиновьева неизвестны. Ленин свое неприсутствие объяснил в письме к Свердлову от 23 октября так: «На пле¬нуме мне, видно, не удастся быть, ибо меня «ло¬вят» («Октябрьское вооруженное восстание», Москва, 1957 г., стр. 66). На заседании происхо¬дит распределение членов ЦК по главным пунк¬там и объектам восстания. Назначаются: Бубнов на железные дороги, Дзержинский – на почту и телеграф, Милютин – организация продовольст¬венного дела, Свердлов – наблюдение за Времен¬ным правительством, Ломов и Ногин – связь с Москвой, Каменев и Берзин – ведение перегово¬ров с левыми эсерами. По предложению Троцко¬го, решено создать запасной штаб восстания в Петропавловской крепости (постоянную связь с крепостью должен поддерживать Свердлов). В свя¬зи с этим решено снабдить всех членов ЦК про¬пусками в крепость («Протоколы ЦК…», стр. 119-121). Имя и функция Сталина, равно как и Зи¬новьева, в Протоколе не упоминаются.
Того же 24 октября 1917 года Ленин обратил¬ся со своим последним перед переворотом пись¬мом в ЦК. В этом письме он писал:
«Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят воп¬росы, которые не совещаниями решаются, не съез¬дами (хотя бы даже съездами Советов), а исклю¬чительно народами, массой, борьбой вооружен¬ных масс… Надо во что бы то ни стало сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительст¬во… нельзя ждать!! Можно потерять всё!!.. Пра¬вительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало. Промедление в выступлении смер¬ти подобно» (Ленин, ПСС, т. 34, стр. 435-436).
Это письмо Ленина на заседании ЦК не обсуж¬далось. Оно, видно, опоздало, так как ЦК уже решил начать восстание, как мы уже видели вы¬ше. Ленин явился в Смольный уже в разгаре под¬готовки восстания. Официальный историк пишет: «До позднего вечера 24 октября Ленин вынуж¬ден был оставаться на конспиративной квартире. Волнуясь за исход восстания, он трижды направ¬лял Фофанову с письмами… для передачи их в ЦК… Поздним вечером пришел связной ЦК Эйно Рахья… Ленин тотчас же принял решение идти в Смольный: переменил одежду, завязав щеку плат¬ком, надел парик, старую заношенную кепку и поздно вечером покинул последнюю конспиратив¬ную квартиру» («История КПСС», там же, стр. 322).
Тем временем, по свидетельству Троцкого, Военно-революционный комитет разработал тактическую схему завоевания столицы. Он говорит: «Город разбит на боевые участки, подчиненные своим ближайшим штабам. На важнейших пунк¬тах сосредоточены бойцы Красной гвардии. Они приведены в связь с войсками по соседству, где охранные роты стоят наготове. Цели каждой от¬дельной операции и силы, необходимые для это¬го, утверждены заранее» (Троцкий, цит. пр., стр. 664).
Как прошло само восстание, рассказывает сви¬детель Суханов:
«Сопротивление не было оказано. Начиная с двух часов ночи, небольшими силами, выведен¬ными из казарм, были постепенно заняты вокза¬лы, мосты, осветительные учреждения, телеграф, телеграфное агентство. Группки юнкеров не мог¬ли и не думали сопротивляться. В общем, воен¬ные операции были похожи скорее на смену ка¬раулов в политически важных центрах города… начавшиеся решительные операции были совер¬шенно бескровны; не было зарегистрировано ни одной жертвы… Город был совершенно спокоен» (Суханов, там же, стр. 160).
Утром 25 октября Керенский уехал на Север¬ный фронт, чтобы привести в Петроград верные правительству части (большевики пишут, что Ке¬ренский бежал на машине с американским фла¬гом), но восстание развивается успешно и без со¬противления. В 2 часа 35 минут Ленин и Троцкий на экстренном заседании Петроградского Совета в Смольном торжественно объявляют о переходе власти в руки Советов в лице Военно-революционного комитета. Некоторые министры арестова¬ны, другие во главе с новым «диктатором», за¬местителем Керенского М. Н. Кишкиным засели в Зимний дворец и сопротивляются. Их защищают юнкера и женский ударный батальон. Военно-ре¬волюционный комитет предлагает им сдаться без боя, но они не сдаются. Тогда знаменитый крей¬сер «Аврора» в 9 часов 40 минут вечера делает свой символический холостой выстрел. Это при¬каз Красной гвардии штурмовать Зимний дворец. Завязался короткий бой, в результате которого Зимний дворец капитулирует. Большевистский октябрьский переворот совершился. Жертвы пере¬ворота: 6 убитых и 50 раненых («История КПСС», там же, стр. 328).
В ЦК обсуждается вопрос о составе первого со¬ветского правительства. Троцкий вспоминает: «Надо формировать правительство. Нас несколь¬ко членов ЦК».
Летучее заседание в углу комнаты. «– Как назвать? – рассуждает вслух Ленин. Только не министрами: гнусное, истрепанное наз¬вание». Троцкий предлагает министров назвать «народными комиссарами», а правительство «Со¬ветом народных комиссаров»:
«– Совет народных комиссаров? – подхваты¬вает Ленин, – это превосходно: ужасно пахнет ре¬волюцией».
Троцкий продолжает: «На другой день на засе¬дании ЦК партии Ленин предложил назначить меня председателем Совета народных комисса¬ров. Я привскочил с места с протестом – до такой степени это предложение показалось мне не¬ожиданным и неуместным.
«– Почему же? – настаивал Ленин: – вы сто¬яли во главе Петроградского Совета, который взял власть», – я предложил отвергнуть предло¬жение без прений. Так и сделали» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, Берлин, 1930, стр. 60-61).
Соответствующий протокол ЦК Сталин не раз¬решал опубликовывать, не опубликован он и до сих пор, но ЦК никогда и не опровергал выше¬приведенное утверждение Троцкого. Что Троцкий был из всех членов ЦК наиболее последователь¬ным сторонником Ленина в Октябрьской револю¬ции – это подтверждают решительно все доку¬менты эпохи. Даже Сталин писал в первую годов¬щину Октябрьской революции:
«Вся работа по практической организации вос¬стания проходила под непосредственным руко¬водством председателя Петроградского Совета Троцкого. Можно с уверенностью сказать что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-революци¬онного комитета партия обязана прежде всего и, главным образом, т. Троцкому» (Л. Троцкий, там же, стр. 233).
Джон Рид в своей знаменитой книге «10 дней, которые потрясли мир» как о вождях Октября говорит только о Ленине и Троцком. Он отмечает, в полном согласии с протоколом ЦК, что с само¬го начала «из интеллигентов за восстание стояли только Ленин и Троцкий» (Джон Рид, «10 дней, которые потрясли мир», Москва, 1957, стр. 53).
В предисловии к этой книге Ленин написал, что «она дает правдивое и необыкновенно живо напи¬санное изложение событий». Все, что здесь дока¬зывается о роли Троцкого, кажется просто из¬лишним.
Но вот в 1968 году в СССР вышла книга акаде¬мика И. И. Минца в двух томах (2065 стр.!) «Ис¬тория Великого октября», где на стр. 954 о Троц¬ком сказано: «Хотя Троцкий и голосовал за ре¬золюцию о восстании, он не признавал его необ¬ходимости, практически его не готовил, никако¬го участия в разработке плана восстания не при¬нимал». Уже одна эта цитата достаточно ярко характеризует всю фальшь и историческую субъ¬ективность всей советской историографии об Ок¬тябрьской революции, главой которой является Минц.
Однако при всем сказанном, при анализе Ок¬тябрьской революции все-таки нельзя упускать из виду выдающееся значение в революции той партийной машины, которую создал!» большеви¬ки. Порою эта машина действует и без Ленина и даже через голову Ленина, не говоря уже о Троц¬ком.
25 октября (7 ноября) в 10 часов 45 минут ве¬чера открылся II съезд Советов. Открыл его член бюро ЦИК Советов меньшевик Ф. Дан (Церетели и Чхеидзе уехали отдыхать на Кавказ в самый ответственный период революции). На съезде при¬сутствуют 670 делегатов: 300 большевиков, 193 эсера (из них 169 левых), 68 меньшевиков, 14 объ¬единенных интернационалистов, 10 членов Польской партии социалистов (ППС) и Польской пар¬тии социал-демократов (ПС-Д), 49 других партий и 36 беспартийных («Второй Всероссийский съезд Советов», Гиз, 1928, стр. 170, 171; см. также Ле¬нин, Собр. соч., 3-е изд. т. XXII, стр. 574).
Избирается президиум: 14 большевиков, 7 эсе¬ров, 3 меньшевика и 1 интернационалист из груп¬пы «Новой жизни» Горького. Джон Рид пишет:
«После этого старый ЦИК покидает трибуну и его место занимают Троцкий, Каменев, Луначар¬ский, Коллонтай, Ногин… Весь зал встает, гремя рукоплесканиями. Как высоко взлетели они, эти большевики – от непризнанной и гонимой секты всего четыре месяца назад и до величайшего по¬ложения рулевых великой России» (Джон Рид, там же, стр. 91).
Каменев оглашает повестку дня: 1. Организация власти, 2. Декрет о мире, 3. Декрет о земле.
Большевистские лидеры потребовали от съезда санкции происшедшего переворота (Ленин в пер¬вый день съезда не присутствовал). В ответ на это меньшевики и эсеры (кроме левых), огласив декларацию протеста «против военного заговора и захвата власти» большевиками, ушли со съезда. Это сразу превратило большевиков из меньшин¬ства (300 из 670 делегатов) в подавляющее боль¬шинство (300 из 578). Суханов совершенно прав был, когда писал:
«Уход со съезда меньшевиков и эсеров сильно упростил и облегчил положение Ленина и Троцкого. Теперь никакая оппозиция не путалась в ногах при создании пролетарского правительства» (Суханов, там же, стр. 239).
Что это было так, показывают результаты го¬лосования по декретам: воззвание о переходе вла¬сти к Советам было принято всеми голосами про¬тив 2 при 12 воздержавшихся. Второе и последнее заседание происходило с 9 вечера 26 октября до 5 часов 15 минут утра 27 октября. На этом засе¬дании Ленин сделал два доклада – 1) о мире и 2) о земле. Был принят «декрет о мире», согласно которому новое правительство обязывалось обра¬титься ко всем воюющим народам о заключении «немедленного мира без аннексий и контрибу¬ций», для чего предлагалось объявить трехмесяч¬ное перемирие. По вопросу о земле был принят декрет, целиком переписанный из программы эсеров (переход земли без выкупа к крестьянам через местные крестьянские комитеты) (Ленин, Собр. соч., 3-е изд. т. XXII, стр. 13-23).
Суханов иронизировал: «И досталось же Лени¬ну за этот дневной грабёж. Эсеры кричали: хо¬рош марксист, травивший нас 15 лет за нашу мел¬кобуржуазность и ненаучность с высоты своего величия и осуществивший нашу программу, едва захватив власть! А Ленин огрызался: хороша пар¬тия, которую надо было прогнать от власти, что¬бы осуществить ее программу» (Суханов, там же, стр. 257).
Принимая эсеровскую программу по земельно¬му вопросу, Ленин знал, что он делал. Россия бы¬ла крестьянской страной (80% населения составляло крестьянство). Только та политическая пар¬тия имела шансы удержаться у власти, которая провозгласит именно эсеровскую программу за¬коном (большевистская аграрная программа тре¬бовала национализации земли, что и было осуще¬ствлено потом, когда власть укрепилась). Макиавеллианец до мозга костей, Ленин был убежден, что цель (власть) оправдывает средство (плагиат эсеровской программы). Впрочем, сам Ленин ссы¬лался на демократию. В докладе о земле он за¬явил:
«Здесь раздаются голоса, что сам декрет состав¬лен социалистами-революционерами. Пусть так. Не все ли равно, кем он составлен, но, как демо¬кратическое правительство, мы не можем обойти постановление народных низов (тут речь идет о наказе крестьянского съезда Советов. – А. А.), хотя бы мы с ними были не согласны» (Ленин, там же, стр. 23).
Съезд постановил также «Образовать для уп¬равления страной, впредь до созыва Учредитель¬ного собрания, временное рабочее и крестьянское правительство, которое будет именоваться Сове¬том народных комиссаров» (Ленин, там же, стр. 25). Слово «Временное» и ссылка на Учредитель¬ное собрание было тактической данью времени – только так могли большевики рассчитывать на утверждение своего однопартийного правительст¬ва даже II съездом Советов, где они были в боль¬шинстве. (Уже в январе 1918 г., на III съезде Со¬ветов, ссылки на «временное» и Учредительное собрание были исключены (Ленин, там же, стр. 575).
В состав правительства вошли члены ЦК боль¬шевиков – Ленин (председатель), Троцкий (народ¬ный комиссар иностранных дел), Рыков (народный комиссар по внутренним делам), Милютин (зем¬леделия), Ногин (торговли и промышленности), Ломов (юстиции), Сталин (по делам национально¬стей), бывшие члены ЦК – Шляпников (труда), Теодорович (продовольствия), Глебов-Авилов (поч¬ты и телеграфа). По делам военным и морским был создан комитет в составе трех военных ра¬ботников ЦК – Антонов-Овсеенко, Крыленко и Дыбенко. Бывший межрайонец из большевиков – Луначарский – стал народным комиссаром прос¬вещения.
Каменев и Зиновьев в состав правительства не были включены, но получили руководящие долж¬ности: Каменев стал председателем советского парламента – ВЦИК Советов, а Зиновьев – глав¬ным редактором органа ВЦИК – «Известий» (по¬том Зиновьев стал вместо Троцкого председателем Петроградского Совета).
Состав правительства от имени большевистской фракции был оглашен Каменевым. Суханов, вхо¬дивший в группу Мартова (она осталась на съез¬де), был участником заседания 26 октября, на ко¬тором утверждались члены правительства. Он пи¬шет, что из оглашенных лиц «аудитории были знакомы только Ленин, Троцкий и Луначарский. Их имена она встречает шумными аплодисмента¬ми» (Суханов, там же, стр. 262).
Последним вопросом были выборы Всероссий¬ского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК) Советов. Партийный состав ВЦИК Сове¬тов оказался таким: всего членов ВЦИК – 101 человек; 62 большевика, 29 левых эсеров, 6 соци¬ал-демократов интернационалистов, 3 от украин¬ской социалистической партии и 1 эсер-максима¬лист. Было принято постановление, что ВЦИК должен быть пополнен за счет представителей партий и групп, ушедших со съезда (меньшевиков и эсеров), но этого никогда не случилось (Ленин, там же, стр. 575).
Подводя итоги революции, надо поставить сле¬дующий главный вопрос: большевики утверждают, что Октябрьская революция была совершена как социалистическая революция, в отличие от Фев¬ральской буржуазной революции. Так ли это? Иными словами, являлась ли Октябрьская рево¬люция по своей объявленной программе револю¬цией социалистической? На этот вопрос прихо¬дится ответить категорическим: нет! Возьмите «Апрельские тезисы» Ленина, являющиеся прог¬раммой большевистской революции. Что там ска¬зано о «социалистической революции»? Ни слова. Там сказано, что своеобразие текущего момента в России заключается в переходе от первого этапа революции, давшей власть буржуазии, ко второму этапу, который даст власть пролетариату и бед¬нейшему крестьянству. Там не сказано, что новая власть будет ставить перед собою социалистиче¬ские задачи. Цели и задачи новой «пролетарской», «советской» власти в «Апрельских тезисах» све¬дены к следующим пунктам:
1. мир,
2. конфискация помещичьих земель в пользу крестьянства,
контроль советского государства над произ¬водством,
слияние всех банков в один национальный банк и контроль над ними.
Все эти требования вполне укладываются в рам¬ки любой радикальной буржуазной революции. Они могли быть с успехом проведены и Времен¬ным правительством, опирающимся на Советы (даже контроль над производством – вполне нормальная вещь во время большой войны). Да и сам Ленин писал в тех же «Апрельских тезисах»:
«Не «введение» социализма, как наша непосред¬ственная задача, а переход тотчас лишь к контро¬лю со стороны Советов за общественным произ¬водством и распределением продуктов» (Ленин, ПСС, т. 31, стр. 116).
Правда, в «Тезисах» есть и два «социалистиче¬ских» пункта, которые, однако, остались невыпол¬ненными и через 52 года после революции. Эти пункты гласят:
«устранение полиции, армии, чиновничест¬ва»,
«плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости всех их в любое время, не выше средней платы хорошего рабочего» (там же, стр. 115).
Может быть, если не Ленин, то ЦК большеви¬ков проповедовал «социалистическую революцию» и «социализм»? Вот свидетельство Суханова: «Большевики говорили: «У богачей всего много, у бедных ничего нет. Все будет принадлежать бед¬някам, все будет поделено между ними. Это гово¬рит ваша собственная рабочая партия, единствен¬ная партия, которая борется с богачами и их пра¬вительством за землю, мир и хлеб…» Но возникает деликатный вопрос: был ли социализм в этой «платформе»? Не пропустил ли я социализма? При¬метил ли я слона?.. Нет, я констатирую, что о социализме, как цели и задачи советской власти большевики в прямой форме тогда не твердили массам, а массы, поддерживая большевиков, и не думали о социализме» (Суханов, там же, стр. 24).
Все документы той эпохи целиком подтвержда¬ют утверждение Ленина и свидетельство Суханова о том, что социализм, как ближайшая цель, на¬чисто отсутствует в программе и пропаганде боль¬шевиков в Октябрьской революции. Октябрьский переворот был организован и проведен под лозун¬гом радикальной буржуазно-демократической ре¬волюции. У Октябрьской революции оказались два лица – ее одно лицо, направленное к народу, было демократическое, ее другое лицо, завуали¬рованное и обращенное к партии, носило анти¬демократический характер. Советы же были внеш¬ним фасадом, за которым очень удачно скрыва¬лась монопартийная диктатура. О советской мас¬ке и о втором лице революции народ узнал лишь тогда только, когда большевики прочно овладели властью над всей страной.
Почему большевикам так легко удалось захва¬тить государственную власть? Если бы Временное правительство вышло из войны и объявило ради¬кальную земельную реформу в пользу крестьян, то в России не произошла бы большевистская ре¬волюция. Она не произошла бы и при отсутствии этих мер, если бы Временное правительство объя¬вило ответственным за июльское восстание и за получение немецких денег не отдельных вождей (Ленин, Зиновьев), а всю партию во главе с ее ЦК со всеми вытекающими отсюда выводами. Ни то¬го, ни другого оно не сделало. В этих условиях «воля к власти» большевиков оказалась сильнее «воли к жизни» существующей власти. Конечно, был еще один чисто субъективный фактор, спо¬собствовавший победе большевиков, – это их классический конспиративный аппарат – ЦК и его ячейки.
В «Апрельских тезисах» Ленин писал: «Россия сейчас самая свободная страна в мире из всех воюющих стран» (Ленин, ПСС, т. 31, стр. 114). Вот в этом и заключается общая причина истори¬ческой катастрофы – демократическая Россия погибла из-за изобилия свободы, приведшей к безнаказанности ее врагов.

Глава 14
ПЕРВЫЙ КРИЗИС В ЦК ПОСЛЕ ВЗЯТИЯ ВЛАСТИ
Переворот большевиков встретил сопротивление с трех сторон:
Керенский организовал поход командира 3-его конного корпуса генерала Краснова на Пет¬роград, взял Гатчину (27 октября), Царское Село (28 октября), находясь таким образом на подсту¬пах к Петрограду. Однако, несмотря на все лич¬ные старания Керенского, ни армия в целом, ни казаки (III конный корпус) не захотели идти даль¬ше на Петроград, чтобы свергнуть власть больше¬виков. По словам генерала Краснова, казаки гово¬рили: «Нам, одним казакам, против всей России не устоять. Если вся Россия с ними (то есть с большевиками. – А. А.), что же будем делать?» (П. Н. Краснов, На внутреннем фронте, «Архив русской революции», т. I, изд. 2-е, Берлин, 1922, стр. 171).
В самом Петрограде против большевиков об¬разовался «Комитет спасения родины и револю¬ции», куда вошли меньшевистские и правоэсеровские фракции II съезда Советов, ЦИК Советов старого созыва, представители Всероссийского ис¬полкома железнодорожного профессионального союза (Викжель), Городской думы. Комитет воз¬главил видный лидер эсеров Год. Борьба этого комитета против большевистского захвата власти ограничилась рядом платонических заявлений, без попытки оказать большевикам вооруженное сопротивление. Вообще вызывает крайнее удивле¬ние, как ведет себя знаменитая «революционная демократия» накануне, во время и сейчас же после большевистского переворота. Ее вожди – Церетели и Чхеидзе, – как уже упоминалось, после побе¬ды большевиков на выборах в Петроградский и Московский Советы, «умыли руки» и уехали от¬дыхать к себе на родину – на Кавказ. Заменявший их в руководстве ВЦИК Советов Ф. Дан, как кон¬статирует известный биограф Ленина Давид Шуб, «даже за день до большевистского восстания» возглавил делегацию Советов, которая «явилась к Керенскому и предупредила его, чтобы он ни в коем случае не смел посылать казаков подавлять большевистское восстание», ибо это поведет к «гражданской войне в рядах самого пролетариата» (ж. «Новый журнал», № 107, 1972, стр. 184, – Д. Шуб, «Из давних лет»).
Другой лидер меньшевиков, но меньшевиков-интернационалистов, – Мартов – не покинул II съезд Советов, как это сделало официальное руководство партии меньшевиков, а продолжал активно участвовать в заседаниях съезда, что объективно означало признание правомерности большевистского переворота. Осталась на съезде и партия левых эсеров, голосовавшая за все ле¬нинские декреты, хотя и не согласившаяся войти в состав ленинского правительства (потом в конце ноября левые эсеры вступили в состав Совнар¬кома).
Лидер официальной партии эсеров Виктор Чер¬нов накануне переворота уехал в Ставку. Его ре¬акцию на октябрьский переворот тоже надо при¬знать более чем странной. К Чернову, в Гатчину, 30 октября приезжала делегация эсеров города Луги за советом: «верна ли занятая ими позиция? Накануне они приняли резолюцию сохранить нейтралитет и свободно пропускать в обе стороны эшелоны, идущие как на помощь правительству, так и по призыву большевиков. Чернов утвердил резолюцию, а на заявление Станкевича, что такое решение – удар в спину правительства, ответил: «Практически важно одно, чтобы пропускались эшелоны правительства, так как эшелоны к боль¬шевикам, по-видимому, не идут» («История граж¬данской войны в СССР», т. II, 1943, стр. 376, см. также – Краснов, цит. пр., стр. 171).
Правда, тот же Дан на II съезде Советов осудил переворот большевиков, но предложил создать коалиционное правительство из большевиков, эсе¬ров и меньшевиков, на что Троцкий не без осно¬вания ответил: «Мы открыто ковали волю масс на восстание. Наше восстание победило. Теперь нам предлагают: откажитесь от победы, заключи¬те соглашение. С кем? Вы – жалкие единицы, вы – банкроты, ваша роль сыграна, отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории» (Л. Троцкий, Моя жизнь, ч. И, стр. 49).
3. Наиболее эффективное сопротивление боль¬шевикам оказал Викжель, который выдвинул платформу создания «однородного социалистиче¬ского правительства» из всех советских партий в ультимативной форме (в случае отказа большеви¬ков Викжель угрожал всеобщей железнодорожной забастовкой). Ультиматум Викжеля вызвал раскол в ЦК партии большевиков и в советском прави¬тельстве.
Позиция Викжеля угрожала не только парали¬зацией жизни страны, но и срывом посылки боль¬шевистских частей из Петрограда против насту¬пающего генерала Краснова. В телеграмме, разо¬сланной «Всем, всем, всем», Викжель писал:
«В стране нет власти… образовавшийся в Пет¬рограде Совет народных комиссаров, как опираю¬щийся только на одну партию, не может встретить признания и опоры во всей стране. Необходимо создать новое правительство…» («Протоколы ЦК…», стр. 270). В это «новое правительство» Викжель предлагал включить представителей всех социалистических партий от большевиков и до правых «народных социалистов» включительно. Положение стало настолько угрожающим, что ЦК большевиков решил обсудить требования Викжеля на специальном заседании ЦК, которое и было созвано 29 октября (11 ноября) 1917 г. Присут¬ствовало 11 членов ЦК во главе с Рыковым, Ка¬меневым и Свердловым. Ленин, Троцкий, Зиновь¬ев и Сталин почему-то отсутствовали. По поводу требования Викжеля о создании правительства с участием всех социалистических (советских) партий в протоколе ЦК сказано: «1) Ставится на голосование: ЦК признает необходимым расшире¬ние базы правительства и о возможном изменении его состава (принято единогласно)» (там же, стр. 122). В пункте пятом постановления ЦК сказано: «Голосуется предложение: мы не делаем ультима¬тума из вхождения в правительство всех советских партий до народных социалистов включительно. За 7, против – 3» (там же, стр. 122). Таким обра¬зом, ЦК большевиков в отсутствии Ленина и во¬преки Ленину ‘принимает ультиматум Викжеля о создании коалиционного правительства из всех социалистических партий «до народных социали¬стов включительно».
Так как лидеры меньшевиков и эсеров условием своего вхождения в советское правительство ста¬вили устранение из правительства виновников пе¬реворота – Ленина и Троцкого, то ЦК обсуждал и данный вопрос. В примечании от редакции «Протоколов ЦК РСДРП (б)» сказано по этому по¬воду следующее: «В подлинной секретарской за¬писи далее следует зачеркнутый текст: «и согла¬шается (ЦК) отказаться от кандидатур Троцкого и Ленина, если этого потребуют (принято)» (там же, стр. 122). Этот якобы «зачеркнутый текст» на самом деле был принят в общей редакции в сле¬дующем, шестом пункте постановления ЦК. Там сказано: «6. Голосуется предложение: допускается право взаимного отвода партийных кандидатур. Принято: 5 за, 1 против, 3 воздержались» (там же, стр. 123). Для участия на совещании с Викжелем об организации нового правительства ЦК выделил Каменева и Сокольникова, а ВЦИК в свою очередь тоже выделил для той же цели де¬легацию в составе Свердлова, Рязанова, левого эсера Закса и др.
ЦК большевиков продолжает стоять на точке зрения создания коалиционного правительства да¬же ценою вывода из правительства своих ведущих вождей – Ленина и Троцкого. Контроль над ЦК на время переходит к демократическому крылу в лице Каменева, Зиновьева, Рыкова, Ногина, Ми¬лютина. Официальное положение каждого из них (Каменев – председатель ВЦИК, Зиновьев – пред¬седатель Петроградского Совета, Ногин – предсе¬датель Московского Совета, Рыков и Милютин – наркомы) делают их исключительно опасными соперниками диктаторского крыла Ленина и Троц¬кого. Причем большевистская фракция нового парламента – ВЦИК голосует за предложение группы Каменева «по вопросу о численном и пер¬сональном представительстве нашей партии в со¬ставе правительства». Тогда Ленин обвинил груп¬пу Каменева, что этого решения большевистской фракции ВЦИК она добилась вопреки и «за спи¬ной ЦК» (Ленин, ПСС, т. 35, стр. 48). С тем боль¬шим упорством Ленин работает над тем, чтобы объявить новое большинство в ЦК «оппозицией» и изолировать его от руководства. Для этого в ход пускаются испытанные методы: созыв с подоб¬ранным составом расширенного заседания ЦК на¬верху и партийных активов в столицах, а также в крупных центрах страны. Так, 1 ноября 1917 года созывается расширенное заседание ЦК, на котором присутствует 23 человека, из них членов ЦК – 12 человек, а 11 человек – это «актив» (представители Петербург¬ского комитета, Военной организации, профсою¬зов, 3 члена правительства, но не члены ЦК). На этом заседании Каменев докладывает об условиях меньшевиков и эсеров по созданию коалиционно¬го правительства (вместо Ленина они выдвигают премьером лидера правых эсеров Чернова или Авксеньева, а вместо ВЦИК – создать «Народный Совет», перед которым ответственно правительст¬во).
Выступая по докладу Каменева, Троцкий зая¬вил:
«Из доклада ясно только, как партии, в восста¬нии участия не принимавшие, хотят вырвать власть у тех, кто их сверг… Ясно, что мы не мо¬жем дать права отвода, точно так же мы не мо¬жем уступить председательство Ленина; ибо от¬каз от этого совершенно недопустим» («Протоко¬лы ЦК…», стр. 125).
Дзержинский говорит, что «мы не допускаем отвода Ленина и Троцкого». То же самое говорит и Урицкий. В ответ на упреки, что он торговался с антибольшевистскими партиями насчет канди¬датур Ленина и Троцкого, Каменев оглашает ре¬шение прошлого собрания и доказывает, что де¬легация не обсуждала кандидатур, не торговалась, а только заслушала мнение других; рвать (перего¬воры) было не на чем» (там же, стр. 125).
Ленин резко заявил: «Политика Каменева дол¬жна быть прекращена в тот же момент. Разговаривать с Викжелем теперь не приходится. Нужно отправить войска в Москву» (там же, стр. 126). Ленин добавляет: «переговоры должны быть как дипломатическое прикрытие военных действий» (там же, стр. 127).
Зиновьев не связывает вопроса о создании коа¬лиционного правительства с именами Ленина и Троцкого. Он говорит: «Для нас ультимативны два пункта: наша программа и ответственность власти перед Советом ЦИК как источником вла¬сти» (там же, стр. 127).
Каменев, Милютин, Рязанов стоят за продол¬жение переговоров. После широких прений ЦК голосует принципиальное предложение: прервать переговоры. «За» голосуют – 4, «против» – 10. В протокол записывается: «ЦК постановляет: пере¬говоры продолжать. Заявить, что для нас ульти¬мативна Программа» (там же, стр. 129-130).
Значит, ультимативны не Ленин с Троцким, а программа партии.
Из протокола ЦК далее видно, что заседание отклонило более решительную резолюцию Ленина о переговорах с Викжелем (там же, стр. 129), при¬няв компромиссную резолюцию Троцкого. В ней говорилось:
«ЦК постановляет: разрешить членам нашей партии, ввиду уже состоявшегося решения ЦИК, принять сегодня участие в последней попытке ле¬вых эсеров создать так называемую однородную власть с целью последнего разоблачения несостоя¬тельности этой попытки и окончательного прекращения дальнейших переговоров о коалиционной власти» (там же, стр. 130).
Группа Каменева голосовала против этой резо¬люции, несмотря на ее компромиссный характер. Она считала, что переговоры надо вести для действительного создания коалиционной власти, тогда как Ленин и Троцкий рассматривали их как «дипломатическое прикрытие» для подготовки военных действий.
2 ноября (по старому стилю) Ленин созвал но¬вое заседание ЦК с присутствием 15 членов ЦК (из 23). Протокол этого заседания не сохранился, но сохранились принятая там резолюция и замет¬ки Ленина об итогах голосования по каждому пункту резолюции. Резолюции предпосланы сле¬дующие вводные слова: «ЦК признает настоящее заседание имеющим историческую важность и потому необходимым зафиксировать две позиции, обнаружившиеся здесь» («Протоколы ЦК…», стр. 131). Не дожидаясь исхода переговоров с совет¬скими партиями, предусмотренных постановлени¬ем ЦК от 29 октября (11 ноября), Ленин, по-существу, ставит вопрос о пересмотре этого поста¬новления. Более того. Бывшее большинство ЦК искусным маневрированием он превращает в оп¬позицию меньшинства, тем более, что под личным давлением Ленина и Троцкого некоторые из быв¬ших сторонников Каменева переходят на сторону Ленина. Идя по этому пути, Ленин и само заседа¬ние ЦК от 2 ноября превращает в суд над сторон¬никами Каменева. В предложенном Лениным про¬екте постановления ЦК первые три пункта посвящены оппозиции меньшинства, то есть бывшему большинству ЦК. В этих пунктах говорится: «1) ЦК признает, что сложившаяся внутри ЦК оппозиция целиком отходит от всех основных по¬зиций большевизма… 2) ЦК возлагает всю ответ¬ственность… за преступные в данный момент ко¬лебания на эту оппозицию… 3) ЦК подтверждает, что без измены лозунгу Советской власти нельзя отказываться от чисто большевистского прави¬тельства…» (там же, стр. 131).
Но как раз эти три пункта были опущены в постановлении ЦК, опубликованном в «Правде» от 4 ноября 1917 г. Были ли они отвергнуты засе¬данием ЦК в порядке компромисса с оппозицией? Имеющиеся документы не дают возможности от¬ветить на этот вопрос. В примечании от редакции Полного собрания сочинений Ленина по данному вопросу очень лаконично сказано: «Первые три пункта резолюции в рукописи перечеркнуты» (Ле¬нин, там же, т. 35, стр. 452).
В остальном резолюция ЦК выдержана в комп¬ромиссных тонах, причем в шестом пункте сказа¬но: «ЦК подтверждает, что не исключая никого со II съезда Советов, он и сейчас вполне готов вер¬нуть ушедших и признать коалицию этих ушед¬ших в пределах Советов, что, следовательно, аб¬солютно ложны речи, будто большевики ни с кем не хотят разделить власти» (там же, стр. 45). По¬скольку резолюция написана Лениным, ее надо признать чистейшим тактическим маневром. Ле¬нин не собирался делить власть ни с кем, хотя был готов на время принять в правительство представителей левых эсеров, однако при гегемонии большевиков.
3 ноября Ленин переходит в решительное нас¬тупление, узнав, что «Вчера на заседании ЦИК большевистская фракция, при прямом участии членов ЦК из состава меньшинства, открыто голо¬совала против постановления ЦК (по вопросу о численном и персональном представительстве на¬шей партии в составе правительства)» (Ленин, там же, стр. 48). Действительно, резолюция больше¬вистской фракции ЦИК хотя и вытекала из реше¬ния ЦК от 2 ноября, но шла вразрез с линией Ленина и Троцкого на сохранение чисто больше¬вистского правительства. Резолюция большевист¬ской фракции ВЦИК требовала продолжения пе¬реговоров о коалиционной власти со всеми пар¬тиями, входящими в Советы. В резолюции говори¬лось о предоставлении половины мест в прави¬тельстве эсеро-меньшевикам, о расширении ВЦИК с добавлением в его состав еще 245 представите¬лей: от губернских крестьянских комитетов (75 чел.), от войсковых комитетов (80), от профсою¬зов (40), от Петроградской городской думы (50). Эта резолюция была принята ВЦИК (6 против и 1 воздержался). ВЦИК создал комиссию в составе Каменева, Зиновьева и Рязанова от большевиков и Карелина и Прошьяна от левых эсеров для про¬должения переговоров по составлению нового пра¬вительства («Протоколы ЦК…», стр. 275-276).
Все это приводило Ленина в ярость. Власть, за¬воеванная восстанием, мирным путем начала ус¬кользать из его рук. Ленин единолично принял решение предъявить ультиматум Центральному Комитету, то есть навязать свою волю большинст¬ву ЦК. Вот что рассказывает об этом большевист¬ский источник:
«По свидетельству члена ЦК Бубнова, 3 (16) ноября Ленин, составив «Ультиматум большинст¬ва ЦК меньшинству», приглашал к себе в комнату отдельно каждого члена ЦК из находившихся в этот период в Петрограде, знакомил с текстом до¬кумента и предлагал подписать его» («Протоколы ЦК…», стр. 275).
Вместе с Лениным ультиматум подписали сле¬дующие члены ЦК: Троцкий, Сталин, Свердлов, Урицкий, Дзержинский, Иоффе, Бубнов, Соколь¬ников, Муранов. В нем говорилось:
«Обращаясь к меньшинству ЦК, мы требуем категорического ответа в письменной форме на вопрос, обязуется ли меньшинство подчиниться партийной дисциплине и проводить ту политику, которая формулирована в принятой ЦК резолю¬ции т. Ленина. В случае отрицательного и неопре¬деленного ответа мы обратимся к ПК, МК, боль¬шевистской фракции ЦИК, к чрезвычайному пар¬тийному съезду с альтернативным предложением: либо партия должна поручить нынешней оппози¬ции сформировать власть… Либо – в чем мы не сомневаемся – партия одобрит единственно воз¬можную революционную линию, выраженную во вчерашней резолюции ЦК, и тогда партия должна решительно предложить представителям оппози¬ции перенести свою дезорганизаторскую работу за пределы нашей партийной организации» («Прото¬колы ЦК…», стр. 134).
Давление партийной машины после этого уль¬тиматума на оппозицию было так велико, что она оказалась вынужденной сделать соответствующие организационные выводы. 4 ноября 1917 года чле¬ны ЦК Каменев, Рыков, Милютин, Зиновьев и Но¬гин подали заявление о выходе из состава ЦК. В заявлении говорилось:
«Мы не можем нести ответственность за эту гибельную политику ЦК, проводимую вопреки во¬ле громадной части пролетариата и солдат, жаж¬дущих скорейшего прекращения кровопролития между отдельными частями демократии. Мы складываем с себя поэтому звание членов ЦК, чтобы иметь право откровенно сказать свое мне¬ние массе рабочих и солдат и призвать их поддер¬жать наш клич: «Да здравствует правительство из советских партий»» (там же, стр. 135).
Четыре члена Совета народных комиссаров – Рыков, Милютин, Теодорович, Ногин вышли од¬новременно и из правительства, мотивируя свой выход тем, что вне коалиции советских партий есть только один путь «сохранение чисто больше¬вистского правительства средствами политическо¬го террора» (там же, стр. 136).
Как первое, так и второе заявление были опуб¬ликованы в органе ВЦИК – в «Известиях» за 5 ноября 1917 г.
Заявление руководящих деятелей партии о вы¬ходе из ЦК и из правительства вызвало очень не¬выгодное эхо для диктаторского крыла ЦК. Как раз данный кризис в ЦК и правительстве показал, что истинная цель Ленина не вообще советская власть как таковая, а советская власть как форма диктатуры одной партии – большевистской пар¬тии. Но Ленин не хочет, да и не может в данных условиях открыто декларировать эту свою цель. Однако то, чего не хочет и не может делать Ле¬нин, делает за него и вопреки ему оппозиция. Оп¬позиция изнутри партии устами авторитетнейших лидеров партии разоблачает на всю партию, на всю страну скрытые диктаторские замыслы Лени¬на. Поэтому для Ленина важно не только исклю¬чить ее из ЦК, но и изгнать ее из партии.
Надо сказать, что отстаивая необходимость со¬хранения однородного большевистского прави¬тельства, Ленин по-своему был прав и последова¬телен. Только теперь, впервые за все время рево¬люции, заполучив власть, он заговорил о социа¬лизме. В той же резолюции ЦК о демократическом крыле партии (группа Каменева) Ленин писал: «ЦК подтверждает, наконец, что вопреки всем трудностям победа социализма и в России и в Ев¬ропе обеспечивается продолжением политики те¬перешнего правительства» (Ленин, ПСС, т. 35, стр. 46).
А эта победа может быть достигнута, по цинич¬ному признанию Сталина, только диктатурой од¬ной партии и ее методами принуждения по отно¬шению к 80% населения страны, то есть крестьян¬ства. Вот это признание Сталина в январе 1921 г.: «…что крестьяне не пойдут бороться за социа¬лизм, что их можно и нужно заставить бороться за социализм, применяя методы принуждения» (Сталин, т. 5, стр. 5-6).
Имея коалиционное правительство с меньшеви¬ками и эсерами, противниками диктатуры, нельзя было бы вводить в России этот принудительный социализм. Путем персонального давления на каждого члена ЦК, методом мобилизации «обще¬ственного мнения» партии через центральный и местный активы партии, а также через партийную печать столицы и провинций диктаторское крыло Ленина-Троцкого окончательно одержало верх над демократическим крылом Каменева-Рыкова. К тому же, началось разложение и разногласия и среди самих сторонников коалиционного прави¬тельства из всех советских партий. Первым капи¬тулировал Зиновьев, который свою капитуляцию в «Письме к товарищам» объяснял тем, что мень¬шевики и эсеры во время переговоров о коалиции не проявили желания договориться с большевист¬ской партией («Протоколы ЦК…», стр. 144). Зи¬новьев полагал, что левые эсеры, возложив ответ¬ственность за срыв соглашения на меньшевиков, войдут в советское правительство (это потом под¬твердилось). Зиновьев потребовал от своих сто¬ронников подчиниться дисциплине и «поступить так же, как поступили левые большевики, когда они остались в меньшинстве по вопросу об уча¬стии в Предпарламенте и обязались при этом про¬водить политику большинства» (там же, стр. 145).
Как мы видели из предыдущего изложения, этими «левыми большевиками» из меньшинства в ЦК были Ленин и Троцкий. Разница между двумя «дисциплинами» – меньшинства Ленина (каждый раз, когда он оказывался в меньшинстве) и боль¬шинства ЦК, заключалась всегда в том, что Ленин путем искусной манипуляции мнения партии и комбинацией партийных сил, стоящих вне ЦК (ак¬тив партии) при всех условиях добивался своего, то есть превращал свое меньшинство в большинст¬во, а бывшее большинство, разложив его на части, объявлял «оппозицией». Конечно, формальная дисциплинированность Ленина во второстепенных вопросах была безупречна, но когда речь шла о победе его личной воли в принципиальных вопро¬сах, он ломал любую дисциплину. Коварство Ле¬нина, как партийного стратега, собственно, только тогда и видно, когда он в периоды внутрипартий¬ных кризисов, будучи в числе меньшинства, соб¬людал формальную дисциплину подчинения боль¬шинству, умел обходить, а где это невозможно, ломать действительную дисциплину. Дисциплина у него, как и другие категории организации и идеологии, подчинена интересам власти.
Так Ленин поступил и в данном случае. Он очень ловко разложил большинство ЦК, результа¬том чего была и капитуляция Зиновьева. На засе¬дании ЦК от 8 ноября был снят с поста председа¬тель ВЦИК Каменев, замененный Свердловым. Через три недели он и еще три члена (Рыков, Ми¬лютин, Ногин) подали заявление о своем подчи¬нении «большинству» и о возвращении обратно в ЦК. Заявление это не сохранилось, но из выступ¬ления Ленина на заседании ЦК от 29 ноября вид¬но: авторы заявления считают, что «ЦК пошел на уступки». Ленин это категорически отрицает, предлагая им ответить письменно, «что назад их не принимаем» («Протоколы ЦК…», стр. 154-155). Выступивший по данному вопросу Урицкий пред¬лагал принять их обратно в ЦК только в том слу¬чае, если они дадут формальные гарантии, что «они вновь не поступят дезорганизаторски» (там же, стр. 155). Обсуждение кончилось без опреде¬ленного решения. Комиссия ЦК из трех человек во главе с Лениным должна была решить вопрос. Какое же было это решение – из партийных доку¬ментов неизвестно. Судя по протоколам ЦК до конца февраля 1918 года, на его заседаниях уча¬ствуют из «оппозиционеров» только один Зиновь¬ев (вовремя капитулировал!), а имена других че¬тырех в Протоколах ЦК не встречаются. Отсюда можно заключить, что они снова в члены ЦК не были приняты. Так кончился первый кризис в ЦК.
Однако, более грозным, полным драматическо¬го напряжения, был второй кризис в ЦК, связан¬ный с заключением сепаратного мира с Германией. Ленин, оказавшийся в безнадежном меньшинстве, заявил о своей отставке с поста главы правитель¬ства. Если эта отставка не была принята и совет¬ский режим был спасен, то всем этим большевики обязаны тому, кого они, по завету Сталина; прок¬линают на всех перекрестках, – Л. Д. Троцкому.
Об этом втором кризисе мы и поговорим в сле¬дующей главе.

Глава 15
ВТОРОЙ КРИЗИС В ЦК ПО БРЕСТСКОМУ МИРУ
Из своих постоянных трудностей на заседаниях ЦК и подвластных ему органов Ленин сделал не¬которые организационные выводы. Ленин решил так реорганизовать руководящие органы партии, печати, Советов и профсоюзов, чтобы создать себе там надежную опору в случае нового кризиса.
В структуре ЦК и его подсобных органов были произведены следующие изменения:
1) Было создано «Бюро ЦК» из четырех членов для решения экстренных вопросов. В его состав вошли: Ленин, Троцкий, Сталин и Свердлов. Бюро ЦК было прообразом будущего Политбюро. О его задачах в протоколе ЦК сказано только в общих словах: «ввиду трудности собирать заседание ЦК этой четверке предоставляется решать все экс¬тренные дела, с обязательным привлечением всех членов ЦК, находящихся в тот момент в Смоль¬ном» («Протоколы ЦК…», стр. 155). Любой поли¬тический вопрос можно было объявить «экстрен¬ным».
2) Редакционная коллегия «Правды» была ут¬верждена в новом составе: Сталин, Сокольников, Троцкий и Бухарин (там же, стр. 153).
3) Поскольку старый президиум ВЦИК оказал¬ся антиленинским, был намечен его новый состав: Крестинский, Луначарский, Менжинский, Лашевич, Зиновьев, Сталин, Смилга, Стучка. Потом этот состав был изменен и окончательный состав пре¬зидиума ВЦИК оказался следующим: Свердлов, Муранов, Зиновьев, Аванесов, Ландер, Окулов, Петерсон, Володарский (там же, стр. 165, 180).
4) Одновременно Бюро ЦК производит перевыборы старого состава бюро фракции большевиков в Учредительном собрании, во главе бюро фрак¬ции ставятся Бухарин и Сокольников (получив менее 30% голосов на выборах, Ленин разогнал Всероссийское Учредительное собрание силой ору¬жия 19.01.1918 г.).
5) Назначается партийное руководство от ЦК над профсоюзами. Председателем профсоюзов назначается Шляпников, секретарями – Шмидт и Томский и редактором профсоюзного органа Глебов (там же, стр. 160-161, 167-168).
6) Общее руководство над военными организа¬циями осуществляет Свердлов, а на помощь ему, как докладчики от ЦК на армейских и фронтовых съездах, выдвигаются Лашевич, Муранов и Орд¬жоникидзе (там же, стр. 153-154).
Как уже указывалось, два требования больше¬вистской платформы – немедленный мир и вся земля крестьянам – предопределили относительно легкую победу большевиков в революции. Нетруд¬но было объявить землю крестьянской, трудным оказалось дело заключения мира. Надежда боль¬шевиков, что стоит им объявить о немедленном выходе России из войны, как немцы тут же согла¬сятся на «мир без аннексий и контрибуций», ока¬залась иллюзорной. Иллюзорной оказалась и на¬дежда, что если кайзер откажется принять боль¬шевистский мир, то немедленно поднимется про¬летариат Германии. Предстоял долгий, чреватый тяжелыми последствиями, торг об условиях мира. Соглашение о перемирии было советским пра¬вительством и державами Четверного союза (Гер¬мания, Австро-Венгрия, Болгария и Турция) за¬ключен еще 2 (15) декабря 1917 г. В Брест-Литовске 9 (22) января начались переговоры о мире. Советскую делегацию возглавил нарком иностран¬ных дел Троцкий. Он сделал от имени советского правительства заявление, что Советская Россия стоит за мир без аннексий и контрибуций, но признает право народов на самоопределение. Глава немецкой делегации Кюльман, легко разгадав пропагандную подоплеку позиции советского пра¬вительства, заявил, что советские условия могли бы лечь в основу обсуждения, если бы союзники России – державы Антанты – участвовали в мир¬ных переговорах. Исходя из советского же требо¬вания о праве народов на самоопределение, Гер¬мания выдвинула главными условиями мира: не¬зависимость Украины (делегация украинской цен¬тральной Рады, признанная советским правитель¬ством, участвовала на конференции, как равно¬правная сторона), отход от России Польши, Лит¬вы, части Латвии, Эстонии и Белоруссии. В ответ на это советская делегация устами Троцкого за¬явила, что Советская Россия мир не подписывает, войну прекращает, армию демобилизует. Немцы, приняв это к сведению, 18 февраля 1918 года возобновили войну и перешли в наступление по всему фронту.
В январе-феврале на почти беспрерывных засе¬даниях ЦК происходят весьма бурные прения и споры о заключении мира или о продолжении войны. С самого начала ЦК раскололся на три группы: 1) группа Ленина за немедленное заклю¬чение мира любой ценой; 2) группа Бухарина за продолжение «революционной войны»; 3) группа Троцкого за дальнейшее маневрирование под ло¬зунгом «ни войны, ни мира».
Ленин еще 7 (2О) января 1918 года обосновы¬вал необходимость заключения мира следующим рассуждением: «Нет сомнения, что наша армия в данный момент абсолютно не в состоянии ус¬пешно отразить немецкое наступление… Сильней¬шие поражения заставят Россию заключить еще более невыгодный сепаратный мир, причем мир этот будет заключен не социалистическим прави¬тельством, а каким-либо другим» (Ленин, ПСС, т. 35, стр. 248-250). Другими словами, продолже¬ние войны при всех условиях приведет к гибели большевизма в России и тогда ко власти придут другие партии (Ленин назвал эсеровскую партию Чернова). С этими тезисами Ленин выступил в Петрограде 8 (21) января на собрании руководя¬щих деятелей партии. При голосовании тезисов Ленина собрание раскололось, как и ЦК, на три группы: за заключение мира на немецких услови¬ях (точка зрения Ленина) голосовали 15 человек, за продолжение революционной войны (точка зре¬ния Бухарина) голосовали 32 человека, за прекра¬щение войны без заключения мира (точка зрения Троцкого) голосовали 16 человек («Протоколы ЦК…», стр. 168).
Самым решительным образом вопрос о мире Ленин поставил на заседании ЦК от 11 (24) ян¬варя 1918 г. На нем присутствовали 17 членов ЦК. Ленин вновь повторил свои тезисы о мире, под¬черкнув, что «если начнется война, то наше пра¬вительство будет сметено и мир будет заключен другим правительством» (там же, стр. 168). Ле¬нин добавлял, что он не теряет веры в будущем вести революционную войну, но сейчас Россия не может ее вести. Он указал в заключение, что «ко¬нечно, мы делаем поворот направо, который ведет через весьма грязный хлев, но мы должны его сделать» (там же, стр. 169).
Большинство выступивших в прениях разош¬лось с оценкой Ленина, некоторые даже обвинили: «Ленин делает в скрытом виде то, что в октябре делали Зиновьев и Каменев» (там же, стр. 172, речь главы Чека Дзержинского). Косиор от имени Петроградской организации заявил: «Петроград¬ская организация протестует и будет протесто¬вать, пока может, против точки зрения т. Ленина и считает возможной только позицию революци¬онной войны» (там же, стр. 172). Московская ор¬ганизация с самого начала стояла на такой же точке зрения. Троцкий и Бухарин повторили свои доводы против мира. Сталин и Зиновьев поддер¬жали Ленина. Однако мотивы их поддержки были явно антиленинские. Сталин оправдывал заключение мира тем, что провалилась больше¬вистская стратегия, рассчитанная на мировую ре¬волюцию. Он говорил: «В октябре (1917) мы го¬ворили о священной войне, потому что нам сооб¬щали, что одно слово «мир» поднимет революцию на Западе. Но это не оправдалось» (там же, стр. 171). Зиновьев, хотя и был за мир, но предупреж¬дал, что «миром мы усилим шовинизм в Германии и ослабляем революционное движение на Западе… А дальше виднеется другая перспектива – это гибель социалистической республики» (там же, стр. 171).
Эти мотивы обоих своих единомышленников Ленин решительно отвел. В протоколе ЦК сказа¬но, что Ленин не согласился с утверждением Ста¬лина и Зиновьева, что на Западе нет революцион¬ного движения или оно ослабится от заключения мира. Ленин добавил, что хотя на Западе нет ре¬волюции, но там есть революционное движение и что «если в силу этого мы изменили бы свою так¬тику, то мы явились бы изменниками международ¬ному социализму» (там же, стр. 172). На этом же заседании Ленин впервые в условиях советской России высказал пораженческую мысль, в кото¬рой он пояснил, при каких условиях он согла¬сился на «перерыв» в мирных переговорах, а именно – «Если мы верим в то, что германское движение может развиться немедленно в случае перерыва мирных переговоров, то мы должны по¬жертвовать собою, ибо германская революция по силе будет гораздо выше нашей» (там же, стр.
172), но так как в данных условиях такое ускоре¬ние германской революции проблематично, то Ле¬нин приходит к выводу: «если мы в настоящий момент не скажем ясно, что мы согласны на мир, то мы погибнем» (там же, стр. 172).
К концу заседания ЦК Ленин изменил свою точку зрения. Он отказался от требования немед¬ленного заключения аннексионистского мира и предложил проголосовать его новое предложение: «мы всячески затягиваем подписание мира». За это голосовали 12, против – 1.
Вслед за этим Троцкий ставит на голосование следующую формулу – «Мы войну прекращаем, мира не заключаем, армию демобилизуем». За голосовали 9 человек, против – 7 человек (там же, стр. 173).
Таким образом, на этом заседании ЦК Ленин потерпел поражение. Была принята формула Троцкого, к которой присоединился и Бухарин. Поэтому сталинская легенда, которая гуляет и до сих пор в советской литературе, о том, что Троц¬кий действовал в Брест-Литовске самочинно, пре¬дательски, вопреки ЦК, – есть явная историче¬ская фальсификация.
Через два дня после заседания ЦК большеви¬ков – 13 января 1918 года состоялось объединен¬ное заседание членов ЦК большевиков и ЦК ле¬вых эсеров (которые входили в советское прави¬тельство). Обсуждался тот же вопрос о войне и мире. Это объединенное заседание большинством голосов высказалось в том смысле, чтобы предло¬жить предстоящему III съезду Советов формулу:
«войны не вести, мира не подписывать» (там же, стр. 283). И здесь победила точка зрения Троц¬кого против Ленина.
Однако Ленин не сдается. На III съезде Сове¬тов 13 (26) января Ленин, уклонившись обсудить вопрос о мире пo-существу, добился, чтобы съезд предоставил Совнаркому (правительству) неогра¬ниченные полномочия в деле ведения мирных пе¬реговоров и заключения самого мира.
В самой партии точка зрения Ленина не нахо¬дит поддержки. Совершенно вышли из-под кон¬троля Ленина две ведущие столичные партийные организации, которые задавали тон всей партии, – Петроградская и Московская. Обе они высказа¬лись против линии Ленина на сепаратный мир с Германией. В заявлении Петроградского комитета партии от 15 января, поданном на имя ЦК партии, говорилось: «Огромное большинство высказалось против точки зрения т. Ленина, самые влиятель¬ные организации нашей партии – Петроградская и Московская областная – определенно высказы¬ваются против аннексионистского мира с Герма¬нией» (там же, стр. 182). Петроградский комитет открыто грозил расколом партии. В резолюции Московского комитета партии от 11 января го¬ворилось, что принятие немецких условий мира «могло бы привести к одному из худших видов оппортунизма» (там же стр. 185). Это было ска¬зано прямо по адресу Ленина.
В этих условиях происходит новое заседание ЦК от 19 января, посвященное тому же вопросу о заключении мира. На нем присутствуют 13 членов ЦК, в том числе Ленин, Зиновьев, Сталин и Буха¬рин. Троцкий отсутствует, так как возглавляет со¬ветскую мирную делегацию в Брест-Литовске. На этом заседании представитель Московской парт¬организации Ломов (Оппоков) недвусмысленно обвиняет руководителей ЦК, что для них «сепа¬ратный мир с немцами предрешен», а партия со¬вершенно не опрошена. Он предлагает, чтобы ЦК выслушал партию, которая «так долго молчала». Для этого, говорит он, необходим созыв партий¬ной конференции (там же, стр. 175).
Ленин возразил против созыва конференции партии, так как ее решения, по Уставу, не обяза¬тельны для ЦК. Он предложил продолжать линию на затягивание переговоров, чтобы выиграть время, приближаясь в этом вопросе к точке зре¬ния Троцкого. Точку зрения отсутствующего Троц¬кого защищал не кто иной, как Сталин. Сталин заявил: «Вся сила нашей партии заключалась в том, что мы занимали вполне ясную и определен¬ную позицию по всем вопросам. Этой ясности и определенности нет по вопросу о мире, так как существуют различные течения. Надо этому по¬ложить конец. Выход из тяжелого положения да¬ла нам средняя точка – позиция Троцкого» (там же, стр. 178).
Надо сказать, что так думал не только Сталин, но так думал сначала и Ленин. Еще 3 (16) января в разговоре по прямому проводу с Троцким, на¬ходившимся во главе советской мирной делегации в Брест-Литовске, Ленин в отношении формулы Троцкого «ни войны, ни мира» заявил: «Ваш план мне представляется дискутабельным. Нельзя ли только отложить несколько его окончательное проведение, приняв последнее решение после спе¬циального заседания ЦИК здесь?» (Ленин, ПСС, т. 35, стр. 225).
Троцкий дает к этому следующее разъяснение: «Борьба в партии разгоралась со дня на день. Вопреки позднейшей легенде она шла не между мною и Лениным, а между Лениным и подавляю¬щим большинством руководящих организаций пар¬тии. В основных вопросах этой борьбы: можем ли мы ныне вести революционную войну? и до¬пустимо ли вообще для революционной власти заключать соглашения с империалистами? – я был полностью и целиком на стороне Ленина, от¬вечая вместе с ним на первый вопрос отрицатель¬но, на второй – положительно. Первое более ши¬рокое обсуждение разногласий происходило 21 января (по старому стилю 8 января) на собрании активных работников партии. Выявились три точ¬ки зрения. Ленин стоял за то, чтобы попытаться еще затянуть переговоры, но в случае ультимату¬ма немедленно капитулировать. Я считал необхо¬димым довести переговоры до разрыва, даже с опасностью нового наступления Германии, чтобы капитулировать – пришлось – если вообще при¬дется – уже перед очевидным применением силы. Бухарин требовал войны для расширения арены революции… 32 голоса получили сторонники войны, Ленин – 15 голосов, я – 16 голосов… Во всех руководящих учреждениях партии и госу¬дарства Ленин был в меньшинстве… На решающем заседании ЦК 22 января прошло мое предложе¬ние: затягивать переговоры» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, Берлин, 1930, стр. 110-111).
Вот эта тактика «затягивания» переговоров вполне устраивала и Ленина, но в случае ультиматума немцев Ленин был готов капитулировать, а Троцкий колебался. Тем не менее, Свердлов в пол¬ном согласии с Лениным внес 14 февраля от име¬ни большевистской фракции ВЦИКа резолюцию, в которой сказано, что, заслушав доклад Троц¬кого, «ВЦИК вполне одобряет образ действий сво¬их представителей в Бресте» (там же, стр. 114).
Впоследствии на седьмом экстренном съезде партии по заключению сепаратного мира Ленин так уточнил свои разногласия с Троцким: «В его (Троцкого. – А. А) деятельности нужно различать две стороны: когда он начал переговоры в Бресте, великолепно использовал их для агитации, мы все были согласны с т. Троцким… Тактика Троцкого, поскольку она шла на затягивание, была верна: неверной она стала, когда было объявлено состо¬яние войны прекращенным и мир не был подпи¬сан» (Ленин, ПСС, т. 36, стр. 30).
Вернемся к хронологии событий.
Новое совещание членов ЦК с активными ра¬ботниками партии от 21 января (3 февраля) по вопросу о мире еще раз подтвердило, что Ленин продолжает оставаться в явном меньшинстве. На совещании выявилось на этот раз не три, как рань¬ше, а четыре группы по вопросу войны и мира: группа Ленина (6 человек – Ленин, Сталин, Муранов, Артем-Сергеев, Сокольников, Зиновьев), группа Ломова (6 чел.), группа Осинского (2 чел.), группа Преображенского (3 чел.). Троцкий, буду¬чи в Бресте, на совещании не участвовал. По главному вопросу: допустимо ли сейчас подпи¬сать сепаратный аннексионистский мир? – за го¬лосовала только группа Ленина (пять человек, так как во время голосования Зиновьев отсутствовал), против голосовали все остальные группы (девять человек, так как во время голосования Бухарин и Урицкий отсутствовали). Таким образом, де¬вятью голосами против пяти, а если считать и от¬сутствовавших – одиннадцатью голосами против шести совещание ЦК проголосовало против пред¬ложения Ленина о капитуляции («Протоколы ЦК…», стр. 190-191).
В свете такой позиции высших органов партии и государства становится вполне понятной непо¬датливая тактика Троцкого в Брест-Литовске. Надо указать еще и на то важное обстоятельство, что не только «левые коммунисты», но и другие советские социалистические партии, представлен¬ные во ВЦИКе (меньшевики и эсеры) и в совет¬ском правительстве (левые эсеры) категорически были против сепаратного мира с Германией. Это тоже укрепляло позиции противников Ленина.
21 января (3 февраля) главы немецкой (Кюльман) и австро-венгерской (Чернин) мирной деле¬гации, ввиду упорства Троцкого, попросили сде¬лать перерыв и выехали в Берлин и Вену за новы¬ми инструкциями. Вернувшись, они заключили 27 января (9 февраля) мирный договор с предста¬вителями признанной их державами Украинской народной республики. В тот же день немцы предъ¬явили ультиматум советской делегации о приня¬тии их условий мира. В ответ на это Троцкий за¬явил, что Советская Россия мира не подписывает, войну прекращает, армию демобилизует. 16 фев¬раля генерал Гофман из немецкой делегации уве¬домил советскую делегацию, что 18 февраля в 12 часов дня кончается перемирие и возобновляется состояние войны («История гражданской войны в СССР», т. 3, Москва, 1957, стр. 111). Вечером 17 февраля собрался ЦК, чтобы обсудить ультима¬тум немцев. Фундаментальная «История граждан¬ской войны в СССР» искаженно передает решение этого заседания ЦК. В ней сказано:
«Вечером 17 февраля ЦК партии обсудил во¬прос о немецком ультиматуме. Большинство чле¬нов ЦК признало, что в случае немецкого наступ¬ления необходимо заключить мир» (там же, стр. 112).
Обратное имело место – большинством шесть против пяти было принято решение, отклоняющее ведение новых переговоров с немцами. За откло¬нение переговоров голосовали Бухарин, Троцкий, Ломов, Урицкий, Иоффе, Крестинский. За откры¬тие новых переговоров голосовали Ленин, Сталин, Свердлов, Сокольников, Смилга («Протоколы ЦК…», стр. 194-195).
Разумеется, что Ленин на этом не успокоился. Поразительная сила воли, неукротимая энергия, тактическая изворотливость и непревзойденное мастерство в эксплуатации низменных инстин¬ктов политической черни, все те качества, которые Ленин продемонстрировал накануне большевист¬ского переворота, вновь пришли ему на помощь. К ним прибавилось еще одно качество нового Ле¬нина у власти – всепобеждающий инстинкт само¬сохранения власти. Он так умело и так ультима¬тивно рисует капитуляцию перед Германией, как единственную гарантию сохранения большевист¬ской власти, одновременно продолжая свои обыч¬ные интриги против противников, что в лагере антиленинского большинства в ЦК уже обозна¬чился раскол.
Весь день 18 февраля ЦК заседает и дискути¬рует по вопросу о мире. На утреннем заседании выступают «фракционные ораторы» (так сказано в протоколе) за заключение мира – Ленин и Зи¬новьев, против – Троцкий и Бухарин. Но соотно¬шение сторон все еще не в пользу Ленина. Боль¬шинством в семь голосов против шести ленинское предложение отклоняется. Днем 18 февраля нем¬цы возобновили военные действия и перешли в наступление. Ленин потребовал созвать новое вечернее заседание ЦК, чтобы обсудить последние сведения с фронта, а пo-существу для пересмотра утреннего решения. На этом заседании присутст¬вует сторонник капитуляции Сталин, который от¬сутствовал на утреннем заседании, и отсутствует противник мира Дзержинский, который присутст¬вовал на утреннем заседании. Это – в пользу Ле¬нина. Уже из скудных протокольных записей за¬седания ЦК видно, что для Ленина вопрос о сепа¬ратном мире не был вопросом «быть или не быть России», а был вопросом «быть или не быть большевистской власти» над Россией. Все аргументы Ленина в пользу мира бьют в эту точку. Ленин говорил на этом заседании, что «игра зашла в тупик, что крах революции неизбежен… Теперь нет возможности ждать… Нужно предложить нем¬цам мир». Но Ленин добавляет: «Если бы немцы сказали, что требуют свержения большевистской власти, тогда, конечно, надо воевать» (там же, стр. 201).
Ленин согласен отдать немцам Польшу, При¬балтику, Финляндию, даже часть Белоруссии и признать независимость Украины, но не согласен отказаться от власти. Власть для него все и вся. Хоть половина России, но чтобы власть была боль¬шевистская. Ею он хочет не столько «осчастли¬вить» народ свой, сколько большевизировать всю Европу. Он был глубоко убежден, что это слу¬чится в конце данной мировой войны. Ленин под¬держал Сталина, добавив тот аргумент, что стоит немцам «на пять минут открыть ураганный огонь, и у нас не останется ни одного солдата на фрон¬те» (там же, стр. 202). Бухарин повторил свои до¬воды в пользу «революционной войны» и «миро¬вой революции», заодно обвинив Ленина и его сторонников в «панике и растерянности» (там же, стр. 202-203). Ленин ему ответил тем же аргумен¬том «паники и растерянности». Ленин сказал: «На революционную войну мужик не пойдет – и сбро¬сит всякого, кто открыто это скажет» (там же, стр. 203). Поскольку Троцкий уже публично зая¬вил в Брест-Литовске, что советское правительство демобилизует армию, то Ленин считает, что взять теперь обратно это заявление означало бы гибель советской власти. Он так и сказал: «Сказать, что демобилизация прекращена – это значит слететь» (там же, стр. 203).
В конце довольно горячих споров ставится на голосование вопрос, который призван решить судьбу режима. В протоколе ЦК сказано:
«Ставится вопрос: следует ли немедленно об¬ратиться к немецкому правительству с предложе¬нием немедленного заключения мира? За – 7: Ленин, Смилга, Сталин, Свердлов, Сокольников, Троцкий, Зиновьев. Против – 5: Урицкий, Иоффе, Ломов, Бухарин, Крестинский (присоединяется Дзержинский). Воздерживается 1: Стасова» (там же, стр. 204). Это решение уточняется ука¬занием на то, что советское правительство готово подписать старые условия мира немцев, «но что нет отказа от принятия худших предложений» (там же, стр. 205). Составление текста предложе¬ния поручается Ленину и Троцкому. Решено сей¬час же по радио передать немцам советское пред¬ложение. Ленин хочет отрезать ЦК всякие пути отступления, памятуя о своем очень слабом боль¬шинстве.
Для окончательного решения вопроса требова¬лось еще согласие ЦК партии левых эсеров, кото¬рые вместе с большевиками составляли советское коалиционное правительство. Поэтому в ночь на 19 февраля было назначено совместное заседание ЦК большевиков и ЦК левых эсеров. На этом за¬седании «левые коммунисты» из ЦК большевиков вместе с левыми эсерами вновь одержали победу над Лениным. В информационном сообщении о результатах этого заседания говорилось, что на нем выявились два течения – одно за подписание мира, другое – за продолжение революционной войны. Последнее течение получило большинство: «Большинство стояло на той точке зрения, что революция русская выдержит испытание; решено сопротивляться до последней возможности» (газ. «Социал-демократ», 20 февраля 1918 г.).
Хотя в постановлении ЦК большевиков от 18 февраля (вечернее заседание) было сказано, что решение двух ЦК – ЦК большевиков и ЦК левых эсеров – будет принято за решение правитель¬ства, Ленин пошел на прямое и открытое наруше¬ние постановления своего ЦК.
Не дожидаясь вышеуказанной встречи с левы¬ми эсерами, а значит не дожидаясь и вышецити¬рованного решения обоих ЦК, утром 19 февраля Ленин по радио передал немцам предложение о принятии немецких условий мира. С этим пред¬ложением произошел маленький «казус». Извест¬ные своим педантизмом немцы нашли, что радио¬грамма Ленина – не официальный документ. Ге¬нерал Гофман проучил Ленина, как надо состав¬лять официальные документы. Ленин должен об¬ращаться к немцам не через эфир, а письменно. Письмо должно носить официальную форму, оно должно быть Лениным лично подписано, закреп¬лено соответствующей печатью и передано по ди¬станции в руки германскому коменданту Двинска! Ленин поспешил ответить, что советский курьер с официальным текстом советского пред¬ложения о капитуляции находится в пути.
Немцы не сразу ответили на советскую капи¬туляцию. Тем временем поступило предложение от Франции и Англии, союзников России, об ока¬зании военно-материальной помощи Советской России, при условии продолжения войны с нем¬цами.
Заседание ЦК от 22 февраля было целиком посвящено этому вопросу. На заседании присут¬ствовало 11 человек. Ленин и Сталин отсутство¬вали. Обсуждение вопроса вызвало очень бурные прения. Левое крыло во главе с Бухариным счи¬тало, что большевики принципиально не могут пользоваться помощью «англо-французского им¬периализма» в деле защиты своей «пролетарской» власти. Троцкий считал такую позицию, по мень¬шей мере, наивной. Он говорил, что «государство принуждено делать то, чего не сделала бы пар¬тия». Поэтому, если не удастся мир, то советское правительство должно воспользоваться любой по¬мощью капиталистических стран. Предложение Троцкого было принято большинством только в один голос: за – 6, против – 5 (там же, стр. 208). Отсутствовавший Ленин прислал «Заявление в ЦК», в котором политический цинизм был дове¬ден до утрировки с тем, чтобы научить левых идеалистов думать реалистическими категориями в политике. Ленин писал: «Прошу присоединить мой голос за взятие картошки и оружия у разбой¬ников англо-французского империализма» (там же, стр. 208).
На том же заседании Троцкий заявил о сложе¬нии с себя должности наркома иностранных дел. Об этом Троцкий уже говорил с Лениным:
«– Мне кажется, – сказал я в частном разговоре с Лениным, – что политически было бы целесо¬образно, если бы я, как нарком иностранных дел, подал в отставку.
– Зачем? Мы, надеюсь, этих парламентских порядков заводить не будем.
– Но моя отставка будет для немцев означать радикальный поворот политики и усилит их до¬верие к нашей готовности подписать на этот раз мирный договор.
– Пожалуй, – сказал Ленин, размышляя. – Это серьезный политический довод» (Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 117-118).
На том же заседании ЦК от 22 февраля группа членов ЦК подала заявление о выходе из ЦК, что¬бы иметь свободу действия против политики «са¬моубийства» «ничтожного большинства» ЦК, ко¬торое капитулирует перед германским империа¬лизмом. Его подписали четыре члена ЦК – Бу¬харин, Урицкий, Ломов, Бубнов. Другая группа членов ЦК – Иоффе, Крестинский, Дзержинский подписали данное заявление с той оговоркой, что они тоже осуждают решение ЦК о капитуляции, но, чтобы не было раскола в партии, не выходят сейчас из ЦК («Протоколы ЦК…», стр. 209-210). Таким образом, по вопросу о капитуляции ЦК вновь раскололся фактически на две равные час¬ти – 7 человек за капитуляцию, 7 человек против.
23 февраля был получен немецкий ответ. Нем¬цы, видимо, убедились, что Ленин решил капиту¬лировать любой ценой, кроме потери власти, к которой он пришел не без их помощи. Ответ нем¬цев содержал новые условия, куда худшие, чем тем, которые отвергла делегация Троцкого 28 ян¬варя (10 февраля). По новым условиям, Россия теряла всю территорию Прибалтики, часть Бело¬руссии, города Карс, Батум и Ардаган Россия должна была уступить Турции, она должна немед¬ленно вывести войска из Финляндии и Украины, заключить мир с Украинской народной республи¬кой (Радой), сейчас же приступить к полной де¬мобилизации армии, да еще уплатить Германии шесть миллиардов марок контрибуции («Доку¬менты внешней политики СССР», т. I, Москва, 1957, стр. 119-124, 446). Советская Россия должна была принять эти условия в течение 48 часов, не¬медленно направить в Брест-Литовск делегацию для подписания мира в трехдневный срок.
Таков был новый ультиматум Берлина. Ленин, признавая, что он заключает «похабнейший и уни¬зительный мир», сравнивал его условия с усло¬виями Тильзитского мира для пруссаков (1807), но историческая аналогия не выдерживала ника¬кой критики: в Тильзите Россия спасла трон прус¬ского короля и отстояла сохранение Пруссии, как государства, сама же не теряла ни одного клочка собственной территории, наоборот, приобрела Белостокскую область, разделила сферы влияния в Европе между Францией и Россией, а теперь? Те¬перь прусский король и германский кайзер ставил перед Россией условия, которые отбрасывали Россию на 250 лет назад в отношении ее запад¬ных территориальных приобретений. Для мало-мальски политически мыслящего человека было ясно, что такие неслыханно жестокие для России требования стали возможными из-за полного раз¬ложения русской армии теми же большевиками на те же немецкие деньги под лозунгом мира лю¬бой ценой. Ленина можно было бы обвинить в сознательной измене не только России, но и боль¬шевизму (в последнем его обвиняли его левые коллеги), если бы он допускал мысль хотя бы на одну минуту, что не разорвет мир с Германией при первой же безнаказанной возможности. Ле¬нина страшно злила наивность его оппонентов из ЦК, думавших о моральных или юридических обязательствах соблюдать договор, который мож¬но будет разорвать, когда условия изменятся.
Начался второй этап борьбы Ленина в ЦК за принятие нового немецкого ультиматума. Засе¬дание ЦК от 28 февраля как раз и посвящено новому немецкому ультиматуму. На нем присут¬ствуют 15 членов ЦК и 5 руководящих деятелей правительства с совещательным голосом. Левые, подавшие заявление на прошлом заседании о вы¬ходе из ЦК, тоже присутствуют как члены ЦК, так как их отставка еще не была принята. Атмо¬сфера исключительно напряженная. Групповая борьба зашла настолько далеко, что иногда соз¬дается впечатление, что в ЦК представлена не од¬на, а две партии не только с разной тактикой, но и с разными программами: одна партия – партия
«мира в одной стране», «партия социализма в од¬ной стране» (Ленин), другая партия – «партия войны», «партия мировой революции» (Бухарин). Между ними болтается еще одна буферная груп¬па, которая умом с Лениным, а душой с Бухари¬ным. Это группа Троцкого. Сталин идет с Лени¬ным, резервируя за собою право для отступления. Поэтому он часто маневрирует и никогда не сжи¬гает мостов ни к Троцкому, ни к Бухарину. Троц¬кий спрашивал: «Какова была позиция Сталина? У него, как всегда, не было никакой позиции. Он выжидал и комбинировал. «Старик все еще наде¬ется на мир, – кивал он мне в сторону Ленина, – не выйдет у него мира». Потом он уходил к Лени¬ну и делал, вероятно, такие же замечания по мо¬ему адресу» (Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 122). Это более, чем вероятно. Никто ведь не играл в политике так виртуозно и одновременно на двух разных инструментах разные ноты, как это делал Сталин.
Исчерпав за последние две-три недели все свои аргументы за немедленное заключение мира, Ле¬нин прибегает к самому последнему и решающему средству, – ультиматуму, к которому он прибегал и накануне Октябрьского переворота, требуя от ЦК начать восстание. В протоколе ЦК этот уль¬тиматум изложен так: «Тов. Ленин считает, что политика революционной фразы окончена. Если эта политика будет теперь продолжаться, то он выходит и из правительства и из ЦК» («Протоко¬лы ЦК…», стр. 211).
Создалась реальная угроза раскола партии, по¬скольку Ленин сделал свое заявление в форме, не допускающей сомнения в его решимости стать на путь создания второй большевистской партии. Оно произвело соответствующее впечатление на группу Троцкого. Троцкий сказал, что «вести ре¬волюционную войну при расколе в партии мы не можем… Нужно было бы максимальное единоду¬шие; раз его нет, я на себя не возьму ответствен¬ности голосовать за войну» (там же, стр. 211-212).
Это выступление Троцкого предрешило победу Ленина, так как воздержание членов группы Троцкого автоматически превращало группу Ле¬нина в ЦК в большинство при решении вопроса о мире. На группу Бухарина ни ультиматум Лени¬на, ни заявление Троцкого не произвели никакого впечатления. Бухарин сказал, что предъявленные немцами условия николько не оправдывают ста¬рого прогноза Ленина, а единомышленник Буха¬рина – Ломов прямо заявил: «Если Ленин грозит отставкой, то напрасно пугаются. Надо брать власть без В. И. (Ленина. – А. А.). Надо идти на фронт и делать все возможное» (там же, стр. 213-214). Но как раз тогда, когда начало выяс¬няться общее положение в пользу Ленина, то один из его же группы изменил Ленину – это был Ста¬лин. Он прямо и недвусмысленно заявил: «Мож¬но не подписывать, но начать мирные перегово¬ры» (там же, стр. 212).
Этот рецидив «троцкизма» Сталина, когда уже сам Троцкий открывал Ленину дорогу к миру, страшно возмутил Ленина. Ленин видел, что победа позиции Сталина означала бы гибель совет¬ской власти. Вот почему Ленин во втором своем выступлении основной удар нанес Сталину. Ле¬нин сказал:
«Сталин не прав, когда он говорит, что можно не подписать. Эти условия надо подписать. Если вы их не подпишете, то вы подпишете смертный приговор Советской власти через три недели… Я ставлю ультиматум не для того, чтобы его сни¬мать» (там же, стр. 213).
Сталин вернулся в лагерь Ленина, хотя и не без оговорок. Выступая второй раз, он заметил: «Мы полагаем, что немец все делать не может» (там же, стр. 213). После долгих и продолжительных прений (было 21 выступление, некоторые высту¬пали по два-три раза) Ленин сформулировал воп¬росы голосования:
1) Принять ли немедленно германские предло¬жения?
За голосовали 7 членов ЦК (Ленин, Стасова, Зи¬новьев, Свердлов, Сталин, Сокольников, Смилга); против – 4 члена ЦК (Бухарин, Ломов, Урицкий, Бубнов); воздержались – 4 члена ЦК (Троцкий, Крестинский, Дзержинский, Иоффе).
2) Готовить ли немедленно революционную войну?
За голосовали единогласно все члены ЦК. («Протоколы ЦК…», стр. 215)
Таким образом прошло предложение Ленина о безусловном принятии нового немецкого ульти¬матума. Оно было принято меньшинством на¬личных членов ЦК, так как воздержавшиеся члены ЦК (4 чел.) фактически стояли на позициях противников мира – на позициях группы Буха¬рина. Группа Бухарина из своего поражения сде¬лала соответствующие выводы – ее члены подали заявление о выходе из ЦК и из правительства.
Обосновывая это заявление от своего имени и от имени Бухарина, Ломова, Бубнова, кандидата ЦК Яковлевой, видных работников партии Пята¬кова и Смирнова, Урицкий писал, что поскольку принятое решение гибельно для международной и русской революции, «тем более, что решение это принято меньшинством ЦК, так как 4 воздер¬жавшихся стоят на нашей позиции», то они ухо¬дят со своих постов, но с тем, чтобы вести агита¬цию против сепаратного мира как в рамках пар¬тии, так и вне партии (там же, стр. 216).
Члены ЦК Крестинский, Иоффе и Дзержин¬ский тоже подали заявление в ЦК, в котором пи¬сали, что одновременно бороться на три фронта – против германского империализма, против рус¬ской буржуазии и «части пролетариата во главе с Лениным» более опасно, чем заключить мир; поэтому они, не будучи все-таки в состоянии го¬лосовать за мир, предпочли воздержаться (там же, стр. 216). Троцкий мотивировал свое воздержание тем, что он хотел помочь найти выход из создав¬шегося тупика и не препятствовать Ленину в по¬лучении большинства голосов для установления единой линии (там же, стр. 216).
В дальнейшем борьба в ЦК идет уже вокруг вопроса – принять или отклонить отставку чле¬нов ЦК из группы Бухарина. Ленин ясно видел, что уход из ЦК бухаринцев, играющих такую вид¬ную роль в партии, по логике вещей может при¬вести к расколу партии, что в данных условиях приведет к катастрофическим последствиям. Ле¬нин в глубине души даже был с ними, но в отли¬чие от них, он не видел никаких возможностей продолжать войну сейчас. Однако вместе с ними он хотел готовиться к ней и разорвать заключае¬мый сейчас мирный договор в тот самый момент, когда Советская Россия будет готова к ведению революционной войны. Потому он и его сторон¬ники голосовали в ЦК с Бухариным за подготов¬ку такой войны.
Ленин никак не мог вдолбить в догматические мозги «революционеров фразы» (как он называл «левых коммунистов» из группы Бухарина) ту элементарную истину большевистской филосо¬фии права и морали, что договоры заключаются не для их соблюдения, а для выигрыша времени, для «передышки», чтобы перестроить свои ряды, накопить новые силы и опять начать новую вой¬ну. Эта новая война тогда будет происходить в условиях максимальной демобилизованности вра¬га в уверенности, что большевики будут дер¬жаться заключенного договора, в условиях реор¬ганизации старых и накопления новых больше¬вистских сил для нанесения смертельного удара врагу. Только заведомые догматики или безна¬дежные тупицы в политике не могли его понять, думал Ленин, когда он на VII съезде партии, обо¬сновывая необходимость заключить сейчас мир, говорил:
«Никогда в войне формальными соображения¬ми связывать себя нельзя. Смешно не знать того, что… договор есть средство собирать силы… Некоторые определенно, как дети, думают: под¬писал договор, значит, продался сатане, пошел в ад. Это просто смешно… подписание договора при поражении есть средство собирания сил… Стиснув зубы, не хорохорься, а готовь силы. Революцион¬ная война придет, в этом у нас разногласий нет… Надо в интересах революционной войны отступать физически, отдавая страну, чтобы выиграть время. Стратегия и политика предписывают самый что ни на есть гнусный мирный договор» (Ленин, Со¬чинения, 3-е изд., т. XXII, стр. 334, 335, 336).
В интересах этой стратегии Ленин признает за членами из группы Бухарина право свободной агитации за свои взгляды против официальной политики ЦК, что он никогда не признавал и не признает в других условиях. Этой ценой он ста¬рается сохранить их в составе ЦК. Не разгадав сути такой тактики Ленина или, может быть, вов¬се не разделяя ее, Сталин начал угрожать бунтов¬щикам исключением из партии (Сталин: «не оз¬начает ли уход с постов фактического ухода из партии», стр. 217). Такая постановка вопроса только подливала масло в огонь. От нее явно пахло провокацией. Поэтому Ленин поспешил отмежеваться от Сталина. Ленин ответил ему, «что уход из ЦК не значит уход из партии» (стр. 217).
На следующем заседании ЦК от 24 февраля Сталин настолько резко меняет свою позицию по данному вопросу, а членов группы Бухарина счи¬тает настолько незаменимыми в ЦК, что вызы¬вает ироническое замечание со стороны послед¬них. В протоколе ЦК эта сталинская метаморфоза нашла свое отражение. Там сказано:
«Тов. Сталин ничего не предлагает, но говорит о той боли, которую он испытывает по отношению к товарищам… Они прекрасно знают, что их не¬кем заменить, и ставит вопрос, зачем они это делают» (там же, стр. 224).
Но дальше в протоколе следует: «Урицкий выражает удивление на слова Стали¬на… Сталин предлагал им вчера выйти из пар¬тии, но они из партии не думают выходить» (там же, стр. 224).
На заседании ЦК от 24 февраля, на котором присутствовали 12 членов ЦК и три приглашен¬ных, было решено отправить на подписание мира делегацию в новом составе – Сокольников (пред¬седатель), Петровский, Карахан, Чичерин. Пред¬седатель предыдущей (после Троцкого) делега¬ции – Иоффе – был, против его воли, но по на¬стоянию Ленина, назначен консультантом делега¬ции, так как из всех членов ЦК его считали наи¬более компетентным в вопросах, связанных с за¬ключением мира. На том же заседании обсуждали заявления противников мира и Троцкого об их уходе из правительства. Обосновывая свое заяв¬ление об отставке, Троцкий говорил, что «в пар¬тии сейчас два очень резко отмежеванных друг от друга крыла. Если смотреть с точки зрения парламентской, то у нас есть две партии, и в смысле парламентском надо было бы меньшинству уступить но у нас этого нет, так как у нас идет борьба групп» (там же, стр. 224). Троцкий оце¬нивал создавшееся положение как «кризис вла¬сти». Сталин присоединился к этой оценке с той оговоркой, чтобы Троцкий все же остался в пра¬вительстве. В протоколе сказано:
«Тов. Сталин говорит, что он не делает ни тени упрека Троцкому, он также оценивает момент как кризис власти, но все же просит его выждать пару дней» (там же, стр. 224).
Ленин оценил утверждение Троцкого и Стали¬на о «кризисе власти» как ошибочное. Ленин ука¬зал, что есть смена политики в отношении заклю¬чения мира (безусловное принятие немецкого уль¬тиматума), но нет кризиса власти. Он по-преж¬нему настаивает на том, чтобы члены правитель¬ства, подавшие заявление об отставке (Троцкий, Ломов, Смирнов, Урицкий, Пятаков, Боголепов, Спундэ), так же, как и те, которые ранее подали заявления о выходе из ЦК, остались на своих пос¬тах, по крайней мере, до предстоящего экстрен¬ного съезда партии. Ленин тут же вносит и вто¬рое предложение, гарантирующее право за про¬тивниками мира опубликовать их соответствую¬щие заявления о несогласии с политикой ЦК на страницах газеты «Правда».
Эти предложения Ленина, как не достаточно гарантирующие права меньшинства, были отверг¬нуты (за них голосовало только 5 членов ЦК). Было принято более определенное предложение Крестинского и Троцкого: ЦК предлагает товарищам, подавшим заявление, остаться на своих пос¬тах, не неся политической ответственности, при полной свободе отстаивания своей точки зрения в партии, в печати, на собраниях (там же, стр. 223, 226, 227). За это предложение голосовали все члены ЦК, в том числе и подавшие заявление об отставке. Ленин избег раскола ценой признания свободы групп и свободы слова за оппозицией, что противоречило всей его доктрине о партии.
24 февраля ночью большевистская фракция срочно внесла во ВЦИК резолюцию о принятии немецких условий мира и отправке мирной деле¬гации в Брест-Литовск. Эта резолюция была при¬нята большинством 116 голосов против 85, воз¬держалось 26 человек. Против голосовали мень¬шевики, правые и левые эсеры и ряд беспартий¬ных членов ВЦИК.
Того же 24 февраля Ленин и Троцкий телегра¬фируют в Берлин, что советское правительство принимает условия мира и направляет делегацию в Брест-Литовск. Ленин настолько спешил с при¬нятием немецкого ультиматума, словно опасаясь, что если медлить и дальше, как этого требовал Сталин, то немцы могут предъявить дополнитель¬но то единственное условие, которого он действи¬тельно не мог принять: уход большевиков от вла¬сти. Дальнейшее развитие событий показало, что это опасение Ленина было напрасным. Никакая другая политическая партия России, кроме боль¬шевиков, не была готова капитулировать перед немцами. Точно осведомленные на этот счет нем¬цы больше самого Ленина были заинтересованы в сохранении власти большевиков. Поразительно, почему Ленин не использовал этого своего козыря против Вильгельма. А может быть, использовал. Мы только этого не знаем.
Того же 24 февраля Ленин от имени Органи¬зационного бюро ЦК партии написал обращение к партии, в котором объяснял, почему было необ¬ходимо принять немецкий ультиматум. Оно было опубликовано в «Правде» от 28 февраля. В этом обращении Ленин и ЦК во всеуслышание заявля¬ют не только друзьям, но и врагам, что военный триумф немцев при всех условиях неизбежен. Ле¬нин и ЦК как бы подсказывают немцам, какова кратчайшая дорога к их победе. Это было чудо¬вищно и неслыханно, ибо история не знает при¬мера, чтобы обороняющаяся в смертельной схват¬ке с врагом страна так опрометчиво сообщала врагу о своем бессилии, как это делал Ленин и ЦК. Вот соответствующие места из этого обра¬щения ЦК:
«Безусловная необходимость подписания мира вызывается прежде всего тем, что у нас нет ар¬мии, что мы обороняться не можем… Россия сей¬час беззащитна и будет разгромлена даже ничтож¬ными силами германцев, которым достаточно пе¬ререзать главные железнодорожные линии, чтобы голодом взять Петроград и Москву» (Ленин, Соч., т. XXII, стр. 294-295).
Трудно объяснить такую откровенность, кото¬рая была бы признана предательством в устах обычных смертных.
После такого публичного официального заяв¬ления Ленина и ЦК немцы знают, что России мож¬но предъявлять любые условия, вплоть до требо¬вания выставления русских войск против русских союзников на западном фронте, как это в свое время делал Наполеон с русскими союзниками против русских (поддержка Австрией и Пруссией Наполеона против России в войне 1812 г.). Одна¬ко немцы этого не делают. На новой встрече, ко¬торая продолжалась в том же Брест-Литовске с 1 по 3 марта, немцы просто повторяют свой ульти¬матум, а советская делегация во главе с Соколь¬никовым, не читая, согласно инструкции подпи¬сывает текст сепаратного мира. Он подлежал те¬перь ратификации в двухнедельный срок как пар¬тийным съездом, так и съездом Советов.
Не задача этой работы обелять Троцкого. Он стоит в одном ряду с Лениным и Сталиным, усту¬пая первому, как мастеру революции, и второму, как мастеру власти. Однако в описываемое время позиция Троцкого, а не Сталина, решала судьбу ленинского режима и самого Ленина. Безымянная партийная машина – организатор революции – выступала тогда в двух лицах: Ленина и Троцкого. Поэтому капитуляция Троцкого перед Лениным в ЦК, в виде воздержания во время голосования, имела эпохальное значение. Если бы Сталин в то время воздержался или даже голосовал против Ленина, то это имело бы только протокольно-арифметическое значение в том смысле, что Ле¬нин получил бы на один голос меньше или боль¬ше. Тем более несправедливы советские историки, когда они рисуют спасителя ленинского режима врагом ленинизма. Если бы не этот шаг Троцкого в пользу Ленина, Ленин не лежал бы в мавзолее на Красной площади в Москве, а о существовании Сталина никто бы не знал, кроме охранки и род¬ственников самого Джугашвили.

Глава 16
VII ЭКСТРЕННЫЙ СЪЕЗД ПАРТИИ
VII экстренный съезд партии, созванный для ратификации мира, происходил 6-8 марта 1918 г. Это был первый съезд партии после захвата вла¬сти. К этому времени партия насчитывала в своих рядах около 300 тысяч членов, но на съезде было представлено только 170 тысяч членов в лице 47 делегатов с решающим голосом и 59 делегатов с совещательным голосом (все члены ЦК во главе с Лениным имели только совещательные голоса). Повестка дня съезда включала три главных воп¬роса:
1. Вопрос о войне и мире.
2. Пересмотр программы и наименования пар¬тии.
3. Выборы ЦК.
В президиум съезда было выбрано шесть чело¬век, в том числе Ленин, Бухарин и Свердлов.
По первому вопросу докладчиком выступил Ле¬нин, контрдокладчиком – Бухарин. Доклад Лени¬на свелся к развернутому изложению его аргумен¬тов в пользу мира на заседаниях ЦК. Ленин сос¬лался на два исторических примера, когда не бы¬вает иного выхода, как открытая капитуляция, но капитуляция с тем расчетом, чтобы выиграть время и создать предпосылки для конечной победы. Первый пример касался Тильзитского мира (1807), когда Наполеон обязал разбитых прусса¬ков давать ему войска для завоевания других на¬родов. Говоря об этом, Ленин заметил: «До этого дело дойдет и у нас, если мы будем только наде¬яться на международную полевую революцию. Смотрите, чтобы история не довела вас и до этой формы военного рабства» («Седьмой экстренный съезд РКП (б). Стенографический отчет». Москва, 1962, стр. 21).
Второй пример Ленин взял из истории больше¬визма, когда по решению ЦК большевистские де¬путаты III Государственной думы (1907) вынуж¬дены были принять присягу на верность царю, так как депутаты, отказывающиеся принять такую присягу, считались выбывшими из Думы, Ленин говорил, что «подписывая (тогда) монархические бумажки, мы переживали то же самое в малень¬ком масштабе по сравнению с теперешним» (там же, стр. 17). Ленин заключил свой доклад сло¬вами:
«Мир есть передышка для войны… Я еще раз скажу, что готов подписать и буду считать обя¬занностью подписать в двадцать раз, в сто раз бо¬лее унизительный мир… Ловите передышку, чтобы поддержать контакт с дальним тылом, там соз¬давать новые армии» (там же, стр. 22, 24).
Впервые в этом докладе о мире Ленин сформу¬лировал свой знаменитый тезис о невозможности, в принципе, мирного сосуществования Советской России с капиталистическим миром и о задачах большевиков организовать международную рево¬люцию. Этот тезис гласит:
«Международный империализм со всей мощью его капитала … ни в коем случае, ни при каких условиях не мог ужиться рядом с Советской рес¬публикой… Тут конфликт является неизбежным. Здесь величайшая трудность русской революции, ее величайшая историческая проблема: необхо¬димость решить задачи международные, необхо¬димость вызвать международную революцию, про¬делать этот переход от нашей революции, как узко национальной, к мировой» (там же, стр. 11).
Для осуществления этой исторической миссии большевизма Ленин и хотел сохранить советскую власть, пользуясь продолжающейся войной между «двумя группами империализма» – между Антан¬той и Четверным союзом. Не в том Ленин расхо¬дился с оппозицией, что надо организовать миро¬вую революцию, а в том, как и когда ее органи¬зовать. Ленин был за сохранение советской вла¬сти, как базы мировой революции, «левые ком¬мунисты» были за организацию мировой револю¬ции даже ценой риска потери советской власти.
Контраргументы Бухарина против заключения мира были не менее убедительны, чем аргументы Ленина за мир. Прежде всего, Бухарин проанали¬зировал причины разложения армии, которая дей¬ствительно не желает воевать. Даже тот знамени¬тый гегемон революции – пролетариат – тоже не хочет воевать. Почему? Бухарин отвечает:
«У нас на всех собраниях, на всех митингах, на съездах всюду и везде выставлялся в качестве ударного только один тезис, что сейчас никакая война невозможна… Я утверждаю, что в значи¬тельной степени та деморализация, которая сей¬час наблюдается среди пролетариата, возникнове¬нием своим в значительной степени обязана нам самим». И дальше: «Ведь когда мы были в оппо¬зиции, когда Керенский всячески взывал к защите отечества, мы всячески разлагали волю к защите этого отечества» (там же, стр. 36, 38).
То была горькая правда, которую Ленин хотя и признал, но отнес ее на счет всей партии, в том числе и Бухарина. Ленин сказал:
«Когда теперь Бухарин громит нас за то, что мы деморализовали массы, он абсолютно прав, только он себя громит, а не нас» (там же, стр. 110).
Бухарин считал, что заключая мир на немецких условиях, Ленин только помогает германской коа¬лиции продолжать войну, ибо «империалисты ав¬стро-германской коалиции могут вести эту войну только при одном условии, только при условии беспощадной расправы с Россией – просто-напро¬сто по чисто экономическим соображениям… ибо для того, чтобы вести войну против Англии, ей необходимо сырье, ей необходим хлеб» (там же, стр. 28). Бухарин указывал далее, что этим же русским хлебом кайзер хочет накормить не только армию, но и немецких рабочих, которых как раз тяжкая экономическая катастрофа в Германии толкает к своей собственной революции. Что же касается тезиса Ленина о «передышке», то Буха¬рин считает всю аргументацию Ленина, связанную с этим тезисом, совершенно несостоятельной. Бу¬харин говорил:
«Если тов. Ленин говорит: «Берите передышку хотя бы на несколько дней, говорит, что именно такая передышка нам предстоит» – я утверждаю, что овчинка не стоит выделки… она ничего нам не даст, потому что ни перестроить железных до¬рог, ни обучить население стрельбе, ни наладить транспорт, ни наладить экономическую жизнь, т. е. разрешить все те главные задачи, о которых говорил тов. Ленин, в несколько дней нельзя» (стр. 30).
Какие у Ленина «минус-пункты»? Бухарин их подсчитал так: признавая независимость Украи¬ны и ее отделение от России, Ленин лишает стра¬ну ее главной хлебной и угольной базы; отказыва¬ясь от Прибалтики, Ленин лишает страну ее вы¬годной стратегической позиции; признавая по до¬говору неприкосновенность иностранного капита¬ла в России, с которым тесно связан русский ка¬питал, Ленин тем самым аннулирует декрет ре¬волюции о национализации промышленности; от¬казываясь по договору от революционной пропа¬ганды в других странах, Ленин отказывается от всей программы большевиков в отношении миро¬вой революции; беря по договору на себя обяза¬тельства поддержать немецкую позицию «незави¬симости» Персии и Афганистана, Советская Рос¬сия берет на себя роль колониального жандарма германского империализма против английского империализма. Таковы были «минус-пункты», ко¬торые насчитал Бухарин у Ленина. Бухарин сказал, что немцы «отнимают у Советской России самое существенное, самое жизненно необходи¬мое, как раз то, из-за чего мы и могли бы по ар¬гументации т. Ленина идти на передышку и под¬писание мира» (там же, стр. 31).
Смешным, сентиментальным, совершенно не большевистским, а оппортунистическим считал Бухарин и аргумент Ленина о том, что он «готов подписать мир в двадцать раз, в сто раз более унизительный, чтобы получить несколько дней для эвакуации Петрограда», ибо «я облегчаю этим мучение рабочих, которые иначе могут подпасть под иго немцев» (там же, стр. 22). Бухарин отве¬чал, что это рассуждение Ленина «как раз есть фраза, не холодный расчет, а самое настоящее увлечение чувством, конечно, очень хорошим чув¬ством, но далеким от холодного расчета, который говорит нам, что в случае необходимости мы мо¬жем и должны пожертвовать десятками тысяч ра¬бочих. Ведь так всегда рассуждают оппортунисты всех стран: «не нужно выходить на улицу, потому что может пролиться кровь» (там же, стр. 32-33). Разумеется, большевистская правда в данном случае была на стороне Бухарина, а не Ленина. Этот пример показал и самому Ленину, что уче¬ники начинали явно превосходить учителя. Это было симптоматично, что такую постановку воп¬роса Бухариным Ленин обошел полным молча¬нием. Не мог отразить Ленин и другой веский ар¬гумент Бухарина, который заявил:
«Ведь в самом деле с первого взгляда ясно, что если бы в договоре были такие условия, как свержение Советской власти, как созыв Учредитель¬ного собрания и т. д., то мы не могли бы его под¬писать» (там же, стр. 31).
Да, отвечал Ленин, в этом случае мы продол¬жали бы революционную войну; но когда его спрашивали, почему же он не может ее продол¬жать в условиях, когда немцы отнимают у России «самое жизненно важное», когда Россию расчле¬няют, правда, пользуясь лозунгом тех же больше¬виков о «праве народа на самоопределение», – на эти вопросы Ленин не отвечал, да и не мог от¬вечать.
Один исключительно важный, в данных усло¬виях даже решающий, аргумент (как это показали последующие условия) Бухарин и его сторонни¬ки совершенно игнорировали – это гарантия со¬юзников России оказать ей необходимую матери¬альную помощь для совместного продолжения войны до победного конца против Германии. Как раз в этом вопросе бухаринцы проявляли всю дог¬матическую беспомощность и наивность своего политического мышления – они считали принци¬пиально недопустимым для революционеров поль¬зоваться помощью «англо-американских империа¬листов против германских империалистов». Вот здесь Ленин был в своей стихии – он вполне до¬пускал возможность пользоваться такой помощью, для него всегда было ясно, что «цель оправдывает средства», но он, вероятно, был связан условиями немецкой помощи большевикам в революции или он настолько стал пленником своего идефикса – «передышки», что не допускал иного решения, как полная капитуляция, лишь бы сохранить власть. Однако надо тут же подчеркнуть, что Ле¬нин боялся потерять власть не столько от наступ¬ления немцев, не столько от падения Петрограда и Москвы, сколько от внутреннего восстания, главным образом, крестьянского восстания и вос¬стания армии. Ленин не забывал, что он к власти пришел, обещав именно безусловный мир. Сегодня в дискуссии с бухаринцами он, конечно, преду¬смотрительно обходил щекотливый вопрос.
Противники капитуляции вслед за Бухариным повторили на съезде свои известные возражения. Выступив первым, Урицкий заявил, что ему совер¬шенно «непонятна паника сидящих здесь» перед немцами (стр. 42), добавив: «факты направлены не против нас, а в гораздо большей степени против вас, т. Ленин…, заключив мир, мы бьем тех това¬рищей, которые с энтузиазмом записываются в Красную армию» (стр. 42-43). Другой противник капитуляции обвинил Ленина в политической бес¬принципности, напомнив ему его же слова на I съезде Советов в июне 1917 г. Тогда Ленин гово¬рил: «сепаратного мира для нас не может быть, и по резолюции нашей партии нет и тени сомне¬ния, что мы его отвергаем, как всякое соглашение с капиталистами» (Ленин, Сочинения, 4-е изд., т. 25, стр. 20). Радек, обвинив Ленина за подго¬товление капитуляции, обвинил также и Троцкого, что он, ведя в брестских переговорах правильную тактику на затягивание переговоров и разжигание германской революции, потом изменил самому себе, когда воздержался во время решающего голосования в ЦК о войне или мире. Народному комиссару иностранных дел Российской респуб¬лики нельзя воздерживаться при голосовании воп¬роса о войне или капитуляции, – воскликнул Радек. Радек указал Ленину на всю опасность его открытых заявлений с утверждением, что заклю¬чив мир, мы приступили к подготовке новой вой¬ны против Германии. Радек сказал: «Этим самым вы даете немцам право при первых разногласиях с документами в руках доказать, что мы подго¬товляем новую войну, и снова подогревать шовинистические настроения» («Седьмой съезд РКП (б)», стр. 60). Троцкий объяснил свое воз¬держание в ЦК по вопросу о подписании капиту¬ляции двумя причинами: «во-первых, я не счи¬таю решающим для судеб нашей революции то или другое наше отношение к нему (миру) … Нельзя вести войну против немцев… и в то же время иметь против себя половину или большую часть партии во главе с т. Лениным… Ввиду сло¬жившегося соотношения сил в ЦК от моего голо¬сования зависело очень много… потому, что не¬которые товарищи (в ЦК) разделяют мою пози¬цию… Я считаю более целесообразным отступать, чем подписывать мир, создавая фиктивную пере¬дышку, но я не мог взять на себя ответственность за руководство партией в таких условиях» (там же, стр. 65, 66, 69).
Рязанов обвинял Ленина в том, что он ставку делает не на европейский пролетариат, а на рус¬ских мелких буржуа, то есть крестьян. Он уточ¬нил свою мысль:
«Ленин хотел воспользоваться лозунгами Тол¬стого, видоизменив их сообразно с переживаемой эпохой. Толстой предлагал устроить Россию по-мужицки, по-дурацки, Ленин – по-мужицки, по-солдатски. Плоды этой политики, мужицкой и солдатской, мы теперь расхлебываем» (там же, стр. 73).
В ответ на тезис Ленина, что подписание мира сохранит Советскую Росию, как очаг мировой ре¬волюции, Рязанов резко обвинил Ленина и его сторонников, во-первых, в желании укрыться под защитой немецкого штыка, не имея права пропа¬гандировать такую революцию, во-вторых, в от¬крытой лжи в своих предыдущих декларациях. Вот эти слова Рязанова: желание сохранить Со¬ветскую Россию как очаг революционной пропа¬ганды для международного пролетариата «есть желание устроить в России «келью под елью», под защитой германского штыка. Вот перед вами дек¬ларация прав трудящихся и эксплуатируемых на¬родов (она опубликована 17 января 1918 г. – А. А.), о которой т. Свердлов в Учредительном собрании говорил, что она будет заменять декла¬рацию прав Великой Французской революции. Дайте себе труд прочесть эту бумажку и спросить себя: сколько раз вы лгали» (там же, стр. 75).
Рязанов (этот человек долгие годы был дирек¬тором Института Маркса, Энгельса, Ленина при ЦК) кончил свою речь так:
«Ленин готов отступать, отступать и отступать, даже тогда, когда Троцкий хватает его за фалды.
Я скажу, что этому отступлению есть предел. Я не скажу, что измена и предательство» (стр. 76), но отрицая измену, он намекал на нее.
О пределе, дальше которого нельзя пойти, гово¬рил и Троцкий. Он говорил, что для него этот предел наступит тогда, когда немцы потребуют заключения мира с Украинской радой, а ЦК и правительство должны дать гарантию, что до это¬го предела они не дойдут (стр. 72). На это Сверд¬лов, сторонник капитуляции, ответил так:
«Вчера в ЦК т. Троцкий предложил нам соот¬ветствующую резолюцию о том, что мир с Винниченками (т. е. с Украинской народной республи¬кой. – А. А.) недопустим. Но мы ее отвергли. Мы не признали невозможным и мир с Винниченко» (стр. 80). (Интересно, что этот протокол заседания ЦК от 6 марта числится в списке «ненайденных», ибо иначе невозможно было бы обвинять Троцко¬го, что это он виноват в том, что мирная делега¬ция Украинской рады во главе с Голубовичем в Брест-Литовске была признана, тогда как ее приз¬нал ЦК во главе с Лениным.)
Очень смелым, многозначительным, раскры¬вающим связь между немецким курсом на разло¬жение большевиками русской армии и политикой капитуляции Ленина сегодня было выступление видного деятеля партии Оболенского (Осинского). Он заявил, что еще во время контрнаступления немцев летом 1917 года на Рижском фронте «нем¬цы, несомненно, имели абсолютную возможность раздавить русскую революцию, точно так же, как русскую армию. Почему они не сделали этого?
Потому, что они рассчитывали достичь своих це¬лей еще более легким способом: они дожидались внутреннего разложения… ожидали победы партии мира, которой они считали большевиков» (стр. 82).
Почему же тогда немцы наступают после побе¬ды такой «партии мира»? Оболенский имеет от¬вет: советская власть оказалась в глазах герман¬ского империализма «совершенно неработоспособ¬ной с его точки зрения, совершенно неспособной заключить с ним ту сделку, которая была нужна» (стр. 82-83). Он закончил: «Все те обещания, ко¬торые дает т. Ленин, являются совершенно пусты¬ми речами» (стр. 85).
Коллонтай решительно выступила против капи¬туляции и закончила речь возгласом «Да здрав¬ствует революционная война!», вызвавшим апло¬дисменты в зале.
Из сторонников Ленина, членов ЦК, выступили, кроме Свердлова, еще Зиновьев, Сокольников, Смилга, Сергеев. Они, в основном, повторяли ар¬гументы Ленина.
По данному, столь судьбоносному для власти Ленина вопросу Сталин не обмолвился ни одним словом в пользу мира. Это было очень странно и загадочно. Такое поведение Сталина даже в ста¬линской историографии осталось без объяснения. Мы уже видели определенные колебания в пози¬ции Сталина во время обсуждения вопроса о мире на заседаниях ЦК, хотя голосовал он за Ленина. Опубликован один документ ЦК от 13 мая 1918 года, который проливает, может быть, некоторый свет на поведение Сталина. 13 мая 1918 года на заседании ЦК, через два месяца после VII съезда, обсуждались «Тезисы о современном политичес¬ком положении» Ленина. По вопросу о внешней политике там сказано:
«Внешняя политика советской власти никоим образом не должна быть изменяема. Наша воен¬ная подготовка еще не закончена, и потому общим лозунгом остается по-прежнему: лавировать, от¬ступать, выжидать…» (Ленин, Сочинения, 4-е изд. т. 27, стр. 325). В примечании к этим тезисам в протоколе VII съезда сказано: «13 мая тезисы обсуждались на заседании ЦК партии. За тезисы Ленина голосовали все, кроме Сокольникова и Сталина» («VII съезд РКП(б)», стр. 229).
Однако вернемся к съезду.
В заключительном слове Бухарин сказал, что основной вопрос, на который нужно дать ясный ответ, сводится к следующему: возможно ли те¬перь с нашей стороны ведение войны? Когда Бу¬харин указал, что его сторонники отвечают на этот вопрос «возможно», а сторонники Ленина – «невозможно», то Ленин крикнул с места: «Воз¬можно!» Эта реплика Ленина дала повод Бухарину поставить другой вопрос:
«Если эта война возможна в ближайшем буду¬щем, то нужно спросить сторонников того тече¬ния, которое представляет Ленин, на чем же в конце концов они базируют свою позицию? Ведь как раз центральный пункт ваших аргументаций, всех ваших речей, резолюций и выступлений, ми¬тинговых и съездовских и всяких иных заявлений в том, что сейчас, в силу объективных причин, при разложении армии, при современном состоя¬нии продовольственного дела, при развале транс¬порта и пр. войну вести мы не можем» (там же, стр. 101-102).
В своем заключительном слове Ленин остано¬вился на речах Рязанова, Радека, Бубнова, Уриц¬кого, Троцкого и Бухарина. Рязанову он ответил, что Рязанов прав, когда утверждает, что «Ленин уступает пространство, чтобы выиграть время» (стр. 109). Утверждение Урицкого, что мир с нем¬цами есть «Каносса», «предательство» – все это взято Урицким из левоэсеровской критики (стр. 110-111). Обращаясь к Троцкому, Ленин сказал, что Троцкий требует от него обещания не подпи¬сать мира с Украинской народной республикой (Радой), но он, Ленин, «ни в коем случае такого обязательства на себя не возьмет… Никогда в войне формальными соображениями связывать се¬бя нельзя» и, обращаясь к съезду, Ленин добавил, если вы думаете иначе, «тогда отдавайте посты Троцкому и другим» (стр. 112). Слабым и мало¬убедительным был ответ Ленина Бухарину. На резко поставленный вопрос – возможна ли в бли¬жайшем будущем война, Ленин ответил «диалек¬тически»: «возможна, а сейчас надо заключить мир. Тут никакого противоречия нет» (стр. 110)*.

* Вместе с докладчиками за мир выступили 9 делегатов, против мира – 11 делегатов. И все-таки победили сторон¬ники мира. Но тут секрет победы очень простой – Ленин по испытанному методу организовал (а не созвал) съезд из большинства сторонников своей линии (так постоянно поступал впоследствии и Сталин). На этот факт уже обратил внимание Бухарин в своем докладе, когда заметил, что сто¬ронники мира «имеют на этом съезде громадное большин¬ство» (там же, стр. 39).

Закончились доклады, заключительные слова и прения. Приступили к голосованию – резолюция Ленина о ратификации мира была принята боль¬шинством: 30 голосов – за, против – 12, воздер¬жалось – 4 (там же, стр. 175).
Когда начали обсуждать добавления и поправ¬ки, то острые споры разыгрались вокруг тактики Троцкого в Брест-Литовске, которая была выра¬жена в формуле «ни войны, ни мира». Были вне¬сены три резолюции:
Резолюция Крестинского: «Тактика неподписа¬ния мира в Бресте была совершенно правильной тактикой».
Резолюция Зиновьева: «Съезд приветствует брестскую советскую делегацию за ее громадную работу в деле разоблачения германских империа¬листов, в деле вовлечения рабочих всех стран в борьбу против империалистических государств» (стр. 131). Резолюция Зиновьева, за спиной кото¬рого стоял Ленин, дипломатически обходила воп¬рос о правильности или неправильности тактики Троцкого. Угадав смысл маневра резолюции Зи¬новьева, Троцкий заявил, что в Бресте он вел так¬тику, одобренную большинством ЦК, что подтвер¬дил и сам Зиновьев (Зиновьев: «Троцкий по-свое¬му прав, когда сказал, что действовал по постановлению правомочного большинства ЦК». – Стр. 134-135).
Когда проголосовали обе эти резолюции, созда¬лась совершенно путаная картина: за резолюцию Крестинского голосовало 15 делегатов, против – 4; за резолюцию Зиновьева – 20, против 3. Поэ¬тому председательствующий Свердлов объявил обе резолюции принятыми, что вызвало протест Зиновьева.
Чтобы внести полную ясность и заставить своих противников раскрыть карты, Троцкий внес соб¬ственную резолюцию, осуждающую Троцкого: «Съезд считает заявление нашей делегации о не¬подписании мира ошибочным» (стр. 133). После бурных дебатов, резолюция Троцкого, резолюция об осуждении его тактики в Бресте, была отверг¬нута съездом (стр. 137), а была принята более или менее каучуковая резолюция Зиновьева. Ленин, который в заключительном слове говорил, что «тактика Троцкого, поскольку она шла на затяги¬вание, была верна: неверной она стала, когда было объявлено состояние войны прекращенным и мир не был подписан» (стр. 111), теперь, во время де¬батов вокруг тактики Троцкого, не сказал ни сло¬ва. Не мог он опровергнуть и заявление Троцкого, что в ноябре 1917 года с немцами можно было заключить мир на лучших условиях, но «все, в том числе и т. Ленин, говорили: «Идите и требуй¬те от немцев ясности в формулировках, уличайте их, при первой возможности оборвите переговоры и возвращайтесь назад» (стр. 66).
Чтобы закончить с темой Брестского мира, важ¬но ответить на следующие вопросы:
1. Существовала ли реальная опасность, что немцы дойдут в своей политической программе ведения войны до требования свержения больше¬вистской власти, а в своей военно-захватнической программе до оккупации Центральной России?
2. Была ли правильной оценка Ленина состоя¬ния боеспособности немецкой армии, его вера в то, что она бесконечно может наступать («этот зверь прыгает сильно»)?
Теперь мы располагаем огромной исторической документацией, – немецкой, англосаксонской, французской, советской, – чтобы удовлетвори¬тельно ответить на эти вопросы. Скрытые факто¬ры и тайные замыслы военно-политической стра¬тегии, как и тайная война разведывательных центров участников первой мировой войны теперь в значительной мере уже раскрыты, изучены, до¬ступны для анализа, сравнения, выводов (особен¬ного внимания заслуживают здесь такие фунда¬ментальные немецкие труды, как многотомная работа «Die Ursachen des deutschen Zusammenbruches im Jahre 1918», изданная после первой войны в Берлине, и «Ursachen und Folgen», изданная в Западном Берлине после второй мировой войны). Чтобы ответить на вышепоставленные вопросы, нет никакой необходимости предпринимать ши¬рокую историческую экскурсию в дебри той эпо¬хи. Главный критерий всех критериев – время показало, что Ленин абсолютно ложно оценил ма¬териально-военные возможности Германии, переоценил ударную, наступательную силу ее армии, совершенно недооценил не только возможности организации новой (революционной) оборонитель¬ной войны со стороны России, но и сделал грубые просчеты в отношении неизбежности победы стран Антанты над Четверным союзом, особенно с тех пор, как Америка вступила в войну.
Между тем, сами руководители германской ар¬мии, не говоря уже о германском правительстве, уже в то время, когда Ленин вел переговоры о ка¬питуляции, пришли к убеждению, что вести побе¬доносную войну они не в состоянии. Изданы вос¬поминания графа Чернина, австро-венгерского представителя в Бресте, который писал, что если бы хватило сил, немцы вели бы не переговоры, а начали бы наступление на Петроград. Цитируя Чернина, Троцкий пишет: «10 февраля делегации Германии и Австро-Венгрии пришли к заключе¬нию: «состояние, предложенное Троцким должно быть принято»… Кюльман, по словам Чернина, с полной уверенностью говорил в Бресте о необхо¬димости принять мир де факто. Один генерал Гофман выступил против этого» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 114).
Такой авторитетный свидетель, как генерал Людендорф еще по свежим следам войны (его книга вышла в 1919 г.) писал, что в начале 1918 года задача германского командования сводилась лишь к тому, чтобы не дать большевикам органи¬зовать новый восточный фронт и поэтому нанести им короткий, сильный удар, но, добавляет он, «о широкой операции не могло быть и речи» (Erich Ludendorff, «Meine Kriegserinnerungen», Berlin, 1919, S. 447). Тот же Людендорф, оберквартирмейстер главной квартиры, глава крайне правой военной клики, пишет, что он был против уничто¬жения России, как государства. После последнего наступления 18 февраля Германия ставила только такие условия мира, которые «избегали всякого вмешательства во внутриполитическую и хозяй¬ственную жизнь России и не навязывала ей ниче¬го, что не было бы совместимо с честью незави¬симого государства и что поработило бы его жи¬телей… Поучительно сравнить мир, который тогда получила Россия, с тем миром, который она мог¬ла бы получить» (там же, стр. 450). Генерал делает два очень важных сообщения, почему большевики так спешили заключить с немцами мир. Во-пер¬вых, говорит он, там, куда наша армия приходила, «население чувствовало себя освобожденным от большевизма» (стр. 452), во-вторых, сперва боль¬шевики были не прочь, при упорствовании немцев, вместе со странами Антанты продолжать войну (это мы уже видели выше), но «как только совет¬ское правительство увидело, что Антанта хочет его свергнуть и поставить у руля другое прави¬тельство, от которого она ждет проявления боль¬ших усилий для ведения войны, то оно (советское правительство) отвернулось от Антанты и повер¬нулось к Германии, чтобы укрепить власть внутри страны» (стр. 459).
Как уже указывалось, немцам как раз нужна была партия капитуляции на Восточном фронте, чтобы сосредоточить потом все свои главные силы на опасном Западном фронте. Сохранился чрез¬вычайно интересный документ германского ми¬нистерства иностранных дел по вопросу о том, как Германия относилась к возможности образо¬вания в России другого, демократического прави¬тельства вместо большевистского. Это письмо заместителя государственного секретаря из Бер¬лина 9 января 1918 года государственному секре¬тарю Кюльману, который находился на перегово¬рах с Троцким в Брест-Литовске. В письме сооб¬щается, что к германскому послу в Стокгольме обратился социалист-революционер, который пе¬редал послу содержание письма лидера с.-р. Чер¬нова. В этом письме представитель партии Черно¬ва рисует массовый красный террор, при помощи которого большевики держатся у власти, но неда¬леко время, когда вся страна отвернется от Ленина и тогда спасение России – на путях Учредитель¬ного собрания. Партия Чернова предлагает нем¬цам отказаться от своей ставки на вероломных большевиков и заключить честный и продолжи¬тельный мир с демократической Россией. Инфор¬мируя обо всем этом, заместитель государствен¬ного секретаря заключает свое письмо: «Если ва¬ше превосходительство одобрит, я намереваюсь сообщить ему (представителю партии социали¬стов-революционеров. – А. А.), что в данное вре¬мя мы, к сожалению, не в состоянии связаться с другими русскими партиями, так как мы ангажи¬рованы для переговоров с большевиками. Пожа¬луйста, телеграфируйте вашу точку зрения». Кюльман ответил: «Я согласен» (Germany and the Revolution in Russia. 1915-1918. By Z. A. B. Zeman, p. 113-115). И это было в те дни, когда Троцкий, грубо прервав переговоры, крикнул: «Ни войны, ни мира!», «Да здравствует пролетарская револю¬ция в Германии!»
Общеизвестна немецкая националистическая легенда об «ударе в спину» («Dolchstofilegende»), согласно которой немцы выигранную на поле бит¬вы войну проиграли из-за революции в тылу. Ког¬да национал-социалисты приходили ко власти, эта легенда сыграла роль великой взрывной силы для мобилизации ярости нации, которая беззаботными отцами Версаля из-за ошибок правителей была унижена, оскорблена и выключена из европейской семьи равноправных. Собственно, там, в Версале, и были посеяны зерна того ужасного урожая люд¬ских черепов (50 миллионов!), который человече¬ство собрало в конце второй мировой войны. Ставка большевиков – и правых во главе с Лени¬ным, и левых во главе с Бухариным – тоже била в ту же точку: выиграть войну, организовав рево¬люцию в Германии. Однако Ленин был нетерпе¬лив и подвержен колебаниям. Он как бы не верил в собственную веру о неизбежности германской революции. Эта вера казалась иной раз настолько невероятной, что он был готов договориться с ге¬нералами кайзера на условиях в «сто раз хуже» (Ленину никто не задавал вопроса – что значит мир, который был бы в «сто раз хуже» Брестского мира?).
В то время, когда Ленин до невероятности пре¬увеличивал общую мощь Германии и непобедимость ее армии, сами руководители германской армии считали, что они войну уже фактически проиграли. Мы уже цитировали свидетельство Людендорфа о вынужденной ограниченности мас¬штаба операций немецкого восточного фронта, а также его свидетельство, что Германия и не ста¬вила перед собою цели оккупировать этнографи¬ческую Россию, да она и не могла ее ставить из-за внутреннего катастрофического положения. Мно¬гочисленные исследования, монографии, книги написаны немецкими историками и публицистами на эту тему. Здесь сошлемся на самое последнее немецкое свидетельство – на мемуары предпос¬леднего рейхсканцлера Веймарской республики Брюнинга. Брюнинг вспоминает: когда он говорил генералу Шлейхеру, что в начале первой мировой войны построение боевого порядка (Aufmarsch) немецкой армии было чудесным, хотя война была проиграна из-за способа самого построения, – ге¬нерал Шлейхер сказал: «Я говорил еще 26 марта 1918 года, что наше дело давно уже потеряно» (Воспоминания Брюнинга, Der Spiegel, Mr. 45, 2.XI.1970, S. 196). Заметьте, что генерал так думал через три недели после капитуляции Ленина и выигрыша войны против России, в результате ко¬торого к немцам переходили так нужные им ре¬зервы стратегического сырья и снабжения (хлеб, мясо, уголь, металл Украины), а их дивизии на Востоке освобождались для переброски на Запад¬ный фронт.
Еще более значительно, а как исторический до¬кумент исключительно важно, свидетельство начальника Генерального штаба Германской армии фельдмаршала Гинденбурга в изложении того же Брюнинга. Брюнинг говорит, что, когда он в 1932 году, будучи рейхсканцлером, начал доказывать Гинденбургу, тогда президенту Германии, что при правильном обращении можно было бы удержать солдат в 1918 году от бунта против кайзера, то старик отрицательно покачал головой и заявил: «Нет… Я знал еще в феврале 1918 года, что война уже проиграна. Однако я хотел дать Людендорфу еще раз шансы» (там же, стр. 178). Как эти сви¬детельства, так особенно подтверждающие их по¬следующие события, приведшие к революции в ноябре 1918 года и капитуляции Германии на За¬паде, показали, что только одному Ленину Герма¬ния была обязана возможностью сопротивляться на Западе еще восемь месяцев после Бреста.
Ученики Ленина приписывают ему задним чис¬лом политическую мудрость и прозорливость в деле предвидения ноябрьской революции 1918 го¬да в Германии, между тем, именно из-за капиту¬ляции Ленина она произошла с запозданием на несколько месяцев. История с абсолютной очевид¬ностью доказала, что в прогнозе событий, как и крушения Германской империи, правы оказались не Ленин, даже не Троцкий, а Бухарин и Гинденбург. По иронии судьбы, Ленина избавили от Брестского сепаратного мира, а России вернули потерянные ею территории как раз те бывшие русские союзники, которым Ленин так вызываю¬ще изменил: Франция, Англия и Америка.
Хотя Милюков писал, что одно время у немцев было намерение свергнуть большевистское прави¬тельство, опираясь на русских офицеров («Россия на переломе», т. И, 1927, Париж), но большевист¬ский официальный историк в этом сомневается. Наоборот, он констатирует: «Даже 6 июля, когда левые эсеры убили германского посла Мирбаха, немцы не ввели своих солдат в Москву, как первое время грозили, и ограничились увеличением штата посольства до 300 человек» (БСЭ, 1-е изд. т. 7, стр. 461).
Кайзеру нужны были не Милюков с Черновым, тем более, не Деникин с Колчаком, а ему нужен был любой ценой капитулянт Ленин.
В конце шестидесятых годов в СССР начали из¬давать серию книг-документов «Советско-герман¬ские отношения». Документы подобраны, конеч¬но, однобоко, тенденциозно, чтобы доказать ве¬личие и прозорливость Ленина и близорукость и ничтожество его противников в спорах о заключе¬нии Брест-Литовского сепаратного мира. Несмот¬ря на такой однобокий «классовый подход», все же в первый том названной серии попали и неко¬торые документы из немецкой публикации, кото¬рые как раз опровергают то, что большевистские историки считают доказанным. Эти немецкие до¬кументы 1918 года довольно красноречиво рису¬ют, с одной стороны, внутреннее положение самой Германии в начале 1918 года, с другой, отношение правительства и Верховного главнокомандования к вопросу о судьбе большевистского режима в России.
На совещании 5 февраля 1918 года в имперской канцелярии в Берлине, в присутствии рейхсканц¬лера Гертлинга, статс-секретаря Кюльмана, авст¬рийского министра Чернина, фельдмаршала Гинденбурга, генерала Гофмана и др., глава военной партии Людендорф, настаивая на наступлении, все же признавал, что если начались бы новые военные операции, то «последние, правда, осу¬ществлялись бы медленно, учитывая снег, плохие дороги и недостаточную обеспеченность тягловой силой» («Советско-германские отношения», т. I, Москва, 1968, стр. 289). Кюльман на том же со¬вещании предпочитал заключить с Троцким мир, ибо: «Заключение мира даже с Троцким было бы все же выигрышем как по отношению к Антанте, так и ввиду положения у нас самих» (там же, стр. 290).
В тот день, когда Троцкий демонстративно от¬верг немецкие условия, – 10 февраля 1918 г. – рейхсканцлер писал в телеграмме к кайзеру, что «народ считает, что интересы Германии требуют заключения мира», указывая одновременно, что затягивание заключения мира может вызвать но¬вые демонстрации, забастовки, и все это приведет к тому, что «мы не будем иметь на нашей стороне большинство народа и парламента, так что я не хотел бы взять на себя ответственность за воз¬можный исход такого положения» (там же, стр. 315).
На совещании под председательством кайзера от 13 февраля, созванном для обсуждения поло¬жения после заявления Троцкого «ни войны, ни мира» в ответ на требование Людендорфа «закон¬чить войну по-военному», начальник Главного военно-морского штаба Гольцендорф с той же оп¬ределенностью военного языка ответил своему коллеге: «Нет никаких шансов, что скоро будет одержана победа и что высвободившиеся войска могут быть использованы на Западе» (там же, стр. 325-326).
Решение, принятое на этом совещании, говорит о возобновлении военных действий после истече¬ния срока перемирия (согласно условиям переми¬рия, он истекал через семь дней после его растор¬жения одной из сторон – поскольку заявление Троцкого от 10 февраля немцы квалифицировали как такое расторжение, то военные действия мог¬ли начаться только после 17 февраля). Но очень важно констатировать, что и в этом случае немцы ставят перед собою только ограниченные военные цели, скорее тактические, чем стратегические. Со¬общая решения совещания директору отдела печа¬ти ведомства иностранных дел, заместитель статс-секретаря фон Радовиц писал: «По истечении срока перемирия должны быть предприняты воен¬ные операции, преследующие цель восстановить порядок и спокойствие в районах, примыкающих к оккупированным нами областям… Операции должны служить обеспечению наших границ та¬ким образом, чтобы их можно было охранять с помощью небольших контингентов войск, высво¬бодив тем самым войска для Запада» (там же, стр. 329).
То же самое можно констатировать и в отно¬шении их политических целей – немцы были не только за сохранение у власти большевиков, но и против того, чтобы поддерживать какое-либо ан¬тибольшевистское движение в России.
После этого длинного исторического отступле¬ния вернемся снова к съезду.
Доклады по вопросу о новой программе партии сделали те же первые докладчики: Ленин – док¬лад, а Бухарин – содоклад. Принципиальных раз¬ногласий ни между докладчиками, ни между вы¬ступавшими в прениях не было. Некоторые разно¬речия вызвали два вопроса – о переименовании РСДРП(б) в Российскую коммунистическую пар¬тию большевиков /РКП(б)/ и о характеристике со¬циализма (коммунизма) на почве отмирания госу¬дарства. Вопрос о переименовании партии был поставлен еще в «Апрельских тезисах» 1917 года. Ленин мотивировал свое предложение так: «Вме¬сто «социал-демократии», официальные вожди ко¬торой во всем мире предали социализм, перейдя к буржуазии…, надо назваться Коммунистической партией» (Ленин, 4-е изд. т. 24, стр. 6). На съезде Ленин обосновал это предложение еще двумя ар¬гументами – во-первых, Маркс и Энгельс тоже называли свою партию коммунистической (знаме¬нитый «Манифест коммунистической партии»), во-вторых, термин «коммунистическая» вместо «социал-демократическая» не только более точен в научном отношении, но одновременно указывает и на конечную цель партии (строительство комму¬низма). Кроме того, Ленин считал, что название «социал-демократ» испачкано лидерами II Интер¬национала и что он отныне хочет бросить эту «старую грязную рубашку». Наиболее резко про¬тив Ленина выступил видный деятель партии Стеклов. Он сказал, что «решительно протестует против перемены названия и предлагает оставить наше старое славное название РСДРП», добавив в скобках слово «коммунисты» вместо случайного слова «большевики». Когда проголосовали два предложения, Ленина и Стеклова, Ленин получил большинство голосов, тем более, что Бухарин под¬держал Ленина («VII экстренный съезд РКП(б)», стр. 156-158).
Ленин еще в своих работах об империализме до революции 1917 года настойчиво доказывал, что каждая большая война обязательно является ис¬точником пролетарской революции. В своем док¬ладе о программе партии уже в условиях победы коммунистической диктатуры в России Ленин считал нужным напомнить партии эту свою докт¬рину и ввести ее в новую программу. Ссылаясь на работы Энгельса в 1887 году, Ленин говорил:
«В отличие от людей, которые искажают марк¬сизм… что на почве разрухи социализма не может быть, Энгельс понимал превосходно, что война всякая, даже во всяком передовом обществе, соз¬дает не только разруху, одичание, мучения, бедст¬вия в массах, которые захлебнутся в крови, что нельзя ручаться, что это поведет к социализму, он говорит, что это будет: «либо победа рабочего класса, либо создание условий, делающих эту по¬беду возможной и необходимой», и что война создает условия, чтобы пролетариат «взял в свои руки власть» (там же, стр. 140).
Как известно, коммунистическая партия Китая и сегодня последовательно проповедует эту докт¬рину Ленина о связи между большой войной и коммунистической революцией в отличие от КПСС, которая после XX съезда проявляет коле¬бания и делает зигзаги в данном вопросе (и это понятно, ибо результатом термоядерной войны, вопреки оптимизму Пекина, была бы не револю¬ция, а самоуничтожение человечества).
Серьезное расхождение между Лениным и Бу¬хариным вызвало предложение Бухарина дать оп¬ределение социализма (коммунизма), а именно в том смысле, как этот строй, который чают комму¬нисты, будет выглядеть на практике. Далее, пос¬кольку с победой социализма (коммунизма) отми¬рает государство, то зафиксировать в программе темпы процесса отмирания государства. Ленин от¬вел эти предложения. Он не поддался соблазну фантазировать о будущем социалистическом об¬ществе, во имя которого, собственно, и была захвачена власть. Насколько он высоко ценил власть, настолько же он мало ценил ее социаль¬ные последствия. Но в одном отношении Ленин фантазировал охотно – это о судьбе советского государства. Сегодня, читая ленинскую фантазию на этот счет, просто удивляешься, до каких неле¬постей мог договориться такой мастер революции. Вот, что говорил Ленин, возражая Бухарину:
«Когда еще государство начнет отмирать? Мы до тех пор успеем больше, чем два съезда собрать (съезды собирались тогда по Уставу ежегодно. – А. А.), чтобы сказать: смотрите, как наше госу¬дарство отмирает» (там же, стр. 162).
Эта ленинская фантазия, основанная, конечно, на высказываниях Маркса и особенно Энгельса, в КПСС считалась официальной догмой, пока такой трезвый мастер власти, как Сталин, не выкинул ее за борт. Неподражаемый «диалектик», Сталин в 1933 году заявил ясно и недвусмысленно:
«Отмирание государства придет не через ослаб¬ление государственной власти, а через ее макси¬мальное усиление» (Сталин, «Вопросы лениниз¬ма», 1947, стр. 394).
К концу прений Ленин предложил поручить Центральному комитету разработать окончатель¬ный текст новой программы. Съезд не принял этого предложения, а предпочел создать специаль¬ную программную комиссию от имени съезда. Бы¬ло решено создать комиссию из семи человек. Когда в числе кандидатов в комиссию было наз¬вано имя Сталина, то член ЦК Урицкий дал ему отвод, мотивируя тем, что ему неизвестны какие-либо программные статьи Сталина, и предлагал вместо Сталина включить в комиссию Карла Радека. Председательствующий Свердлов, который со Сталиным всегда находился в натянутых отно¬шениях, тем не менее, поддержал кандидатуру Сталина, заявив, что Сталин является автором статей по национальному вопросу. Были выдвину¬ты 9 человек. Результаты голосования интересны как показатели популярности каждого из лидеров партии как теоретиков партии.
Голосовало:
за Ленина – 37
за Троцкого – 37
за Бухарина — 36
за Смирнова — 32
за Зиновьева — 30
за Сокольникова – 25
за Сталина – 21
(«VII съезд РКП(б)», стр. 163)
Эта семерка и была избрана в программную комиссию с тем, чтобы она представила свой про¬ект VIII съезду партии в 1919 г.
Последним вопросом повестки дня съезда были выборы нового состава ЦК.
Председатель съезда Свердлов предложил сок¬ратить количественный состав членов ЦК до 15 человек. Он мотивировал это предложение тем, что старый состав ЦК был слишком громоздким (сначала 21, потом 24 человека) и что он никогда в таком составе не собирался и «уже в октябрь¬ский период дело дошло до того, что нормой стало 9-12 человек» (там же, стр. 164). Поэтому Сверд¬лов считал, что 15 членов ЦК является нормой «наиболее удобной». Это предложение, несомнен¬но, исходило от Ленина и его сторонников, кото¬рые хотели обеспечить себе надежное большинст¬во в ЦК. Но, с другой стороны, Ленин догадывал¬ся, что невключение лидеров «левых коммуни¬стов» в ЦК может привести к расколу партии, чего он хотел избегнуть по соображениям тактическим.
Разгадав тактику Ленина, «левые коммунисты» заявили, что они в интересах создания «однород¬ного ЦК», которого Ленин желает, вообще отка¬зываются войти в новый ЦК. По этому вопросу с заявлениями об отказе войти в ЦК выступили Бухарин, Ломов, Урицкий. Ленин, однако, быстро заметил опасность и отступил. Он настоял на том, чтобы некоторые из «левых коммунистов», одни как члены (Бухарин, Крестинский, Дзержинский), другие как кандидаты (Ломов, Урицкий, Иоффе), были включены в ЦК даже против их воли. Ленин говорил:
«Ломов чрезвычайно остроумно сослался на мою речь, в которой я требовал, чтобы ЦК был способен вести однородную линию. Это не озна¬чает, чтобы все в ЦК имели одно и то же убеж¬дение. Так считать, значило бы идти к расколу… Я тоже был в ЦК в таком положении, когда при¬нималось предложение о том, чтобы мира не под¬писывать, и молчал, нисколько не закрывая глаза на то, что ответственности я за это не принимаю» (там же, стр. 167). Потом Ленин многозначитель¬но добавил: «Нужно сделать попытку найти не¬которую узду, чтобы вывести из моды выход из ЦК» (там же, стр. 167).
Ленин забыл, что это он, Ленин, прибегал дваж¬ды к той же «моде» угрожать выходом из ЦК, когда оставался в меньшинстве – первый раз это было 29 сентября 1917 г. (см. Ленин, ПСС, т. 34, стр. 282-283) и второй раз 23 февраля 1918 г. («Протоколы ЦК…», стр. 211). Но теперь, когда его противники прибегают к этой же «моде», то он хотел найти «узду» против них. И он ее нашел. Он внес предложение, беспримерное в практике и истории политических партий:
«По поводу отказа «левых коммунистов» войти в ЦК. Съезд считает, что отказ от вхождения в ЦК при теперешнем положении партии особенно нежелателен… Поэтому съезд… производит выбо¬ры, не считаясь с этим заявлением» («VII экстрен¬ный съезд РКП (б)», стр. 178).
Предложение Ленина было принято большин¬ством голосов. После этого приступили к голосо¬ванию списков членов и кандидатов в члены ЦК. Всего в зале было 44 делегата с решающим голо¬сом. Из них десять делегатов отказались голосо¬вать за Ленина и за состав ЦК, который он пред¬ложил (списки формально огласил Соловьев). Го¬лосование производилось по запискам – было по¬дано 39 действительных голосов и 5 недействи¬тельных голосов («белые записки»). Подсчет го¬лосования показал следующие результаты:
Члены ЦК: Ленин – 34, Троцкий – 34, Сверд¬лов – 33, Зиновьев – 33, Бухарин – 32, Соколь¬ников – 32, Сталин – 32, Крестинский – 32, Смилга – 29, Стасова – 28, Лашевич – 27, Шмидт – 26, Дзержинский – 26, Владимирский – 24, Сергеев – 23.
Кандидаты ЦК: Иоффе – 24, Киселев – 20, Винтер – 20, Урицкий – 19, Стучка – 24, Петров¬ский – 23, Ломов – 21, Шляпников – 22 (там же, стр. 170).
Таким образом Ленин сумел создать такой ЦК, в котором оппозиция хотя и была представлена, но не могла иметь решающего влияния (три че¬ловека в членском составе и три человека в кан¬дидатском составе).
Съезд принял одно чрезвычайно важное допол¬нение к резолюции о войне и мире. Это дополне¬ние и сейчас считается действующим правом партии и поэтому вошло в кодификацию резо¬люций КПСС 1970 г. (см. «КПСС в резолюциях», часть I, 1970, стр. 27). Вот ее текст:
«Съезд особо подчеркивает, что Центральному Комитету дается полномочие во всякий момент разорвать все мирные договоры с империалист¬скими и буржуазными государствами, а равно объявить им войну» («VII экстренный съезд РКП (б)», стр. 176).
Если бы этим уникальным правом Ленин вос¬пользовался в ту до-атомную эпоху, это еще не грозило бы гибелью цивилизации. Что же будет, если им воспользуется какой-нибудь новый дик¬татор КПСС в нашу термоядерную эпоху? До тех пор, пока ЦК КПСС на своем очередном или экс¬тренном съезде не отменит это страшное решение, разговоры Кремля о «мирном сосуществовании» не могут быть признаны искренними.
Другое дополнение, хотя и внесенное Лениным, находилось в кричащем противоречии с главными принципами его учения о партии. Это дополнение гласило, что группа «левых коммунистов», даже оставаясь в составе ЦК, может иметь свою соб¬ственную позицию и не нести ответственности за линию ЦК («КПСС в резолюциях», ч. I, 1954, стр. 406). Так была впервые в истории большевизма легализована свобода мнений не только в партии, но свобода мнений и, главное, свобода фракций или групп в составе самого ЦК.
Только через два года – в 1921 году на X съез¬де – Ленин, поняв, какую катастрофическую оп¬лошность он допустил здесь, как раз в сердцевине собственной доктрины о дисциплине и монолит¬ности партии, исправил свою ошибку. Более того. Он ввел в партии перманентное осадное положе¬ние, которое существует и поныне.
В ответ на принятие сепаратного мира левые эсеры вышли из состава советского правитель¬ства. Старый офицерский корпус на юго-востоке и в Сибири поднял знамя борьбы за освобожде¬ние России от немцев и большевиков. Началась гражданская война. Создалась Белая доброволь¬ческая армия, во главе которой стали сначала Алексеев, Корнилов, а потом Деникин, Колчак, Юденич, Врангель…
Все политические партии России от эсеров, меньшевиков, кадетов и до монархистов выступи¬ли против беспримерно позорной капитуляции России со времен Ивана Грозного.
Какое же было отношение кайзеровской Герма¬нии к начавшейся гражданской войне? Разумеется, она была на стороне большевиков.
Через четыре месяца после заключения Брест¬ского мира, в разгаре гражданской войны – 2 июля 1918 года – под председательством Виль¬гельма II происходит совещание высших полити¬ческих и военных руководителей Германии, посвященное тактике и политике Германии в русской гражданской войне. Докладчиком по данному воп¬росу выступает тот же Людендорф. Он говорит, что «позиция большевиков сильно ослаблена, а влияние монархических элементов значительно выросло. Следует считаться с возможностью пере¬ворота в любой момент». К этой оценке присое¬диняется рейхсканцлер, подчеркивая, что он сом¬невается, чтобы монархисты признали Брестский договор. Грозная дилемма для Германии станови¬лась все явственнее – кого поддерживать в этой исторической схватке: большевиков или «монар¬хистов» (монархистами немцы тогда считали всех русских антибольшевиков). Монарх Вильгельм и монархист Людендорф, при всей своей глубокой ненависти к большевизму, все-таки сделали выбор против монархистов в пользу большевиков. Сове¬щание приняло точку зрения Людендорфа, кото¬рая гласила: «Если даже монархисты и представ¬ляют собою сторонников порядка (Ordnungselemente), мы все-таки не должны предпринимать попыток свергнуть в настоящее время большеви¬ков» («Советско-германские отношения», там же, стр. 567).
Насколько такая позиция поддержки большеви¬ков оказалась прочной и далеко рассчитанной по¬литикой, показало убийство германского посла в Москве Мирбаха 6 июля 1918 г. Даже в этом слу¬чае Берлин ограничился требованием о введении в Москву батальона немецких солдат для охраны германского посольства. Советский посол в Бер¬лине Иоффе, по поручению Ленина, легко убедил имперское правительство, что такая мера привела бы к свержению большевиков, тем более, что в Москве левые эсеры уже подняли восстание про¬тив большевиков, а главнокомандующий Восточ¬ного фронта эсер Муравьев отдал приказ о дви¬жении войск на Москву против режима Ленина. Немцы взяли обратно свое требование. Ленин был второй раз спасен немцами.
Здесь надо немного остановиться на судьбе тех, кто проложил большевикам дорогу к власти – на судьбе левых эсеров. Более грозным врагом для Ленина после захвата власти были не меньшевики, а эсеры – идеологи русского крестьянства. В «Коммунистическом манифесте» Маркс и Энгельс рассматривали крестьянство как реакционную силу. Такое же было отношение к крестьянству и у раннего Ленина. Но революция 1905 года убе¬дила его, что крестьянство представляет собою весьма взрывчатый класс, умелое использование которого может привести его к власти. Никто так не боялся успехов «аграрных реформ» П. А. Сто¬лыпина, как Ленин. Ленин хорошо понимал, что крестьянство перестанет быть взрывчатой силой революции, если Столыпину удастся превратить его из малоземельного бунтаря-общинника в обе¬спеченного собственника на собственной земле. Ленин не без злорадства отмечал скромность ус¬пехов Столыпина (из-за оппозиции как реакцио¬неров, так и революционеров). Использование частнособственнического, мелкобуржуазного инстинкта крестьян для революции против всякой частной собственности – такова цель Ленина.
Исходя из этого, Ленин и разработал доктрину рабоче-крестьянской революции «при гегемонии пролетариата». В интересах такой революции надо поддерживать самые антикоммунистические тре¬бования крестьянства, но Ленин не забывает, как и Маркс, что он имеет дело с реакционной силой. Вот почему Ленин писал еще в разгаре первой русской революции:
«Мы сначала поддерживаем до конца, всеми мерами, до конфискации (земли помещиков. – А. А.), – крестьянина вообще против помещика, а потом… мы поддерживаем пролетариат против крестьянина вообще» (Ленин, 4-е изд., т. 9, стр. 213).
Идеал аграрной программы Ленина – это «на¬ционализация земли», в то время, как эсеры про¬поведовали «социализацию земли», то есть пере¬дачу земли в руки местных крестьянских комите¬тов для раздела среди крестьян (меньшевики тре¬бовали «муниципализации земли»).
Февральская революция убедила большевиков в бесперспективности их лозунга «национализации земли». На I Всероссийском съезде крестьянских Советов в июне 1917 года не присутствовал ни один выборный большевистский депутат. Весь съезд прошел под знаменем и руководством пар¬тии эсеров. Быстро сориентировавшись в обста¬новке, Ленин на этом съезде по существу держал проэсеровскую речь, а через три месяца – на II съезде Советов в дни Октябрьского переворота совершил, как мы уже указывали, беспримерный в истории политических партий плагиат: он пред¬ложил II съезду от имени ЦК партии большевиков аграрную программу ЦК партии эсеров. Поэтому II съезд Советов голосами большевиков и эсеров санкционировал и переворот большевистской пар¬тии.
Принятие Лениным эсеровской аграрной про¬граммы лучше всего характеризует тактическую гибкость ленинизма, граничащую с беспринцип¬ностью в идеологии, когда этого требуют интере¬сы захвата власти. Еще до Февральской революции Ленин писал, что «программа (эсеров. – А. А.) есть нечто абсолютно безжизненное, внутренне противоречивое» (Ленин, 3-е изд., т. VIII, стр. 257), «Партия социалистов-революционеров лише¬на всякого социального базиса. Она не опирается ни на один общественный класс» (там же, т. V, стр. 132), «партия эсеров есть в сущности не что иное, как фракция буржуазной демократии… эк¬лектически соединяющая новейший оппортунизм и стародедовское народничество» (там же, стр. 362).
В дополнение к Ленину Большая Советская Эн¬циклопедия лапидарно засвидетельствовала: «Еще перед Великой Октябрьской социалистической ре¬волюцией социалисты-революционеры стали контр¬революционной буржуазной партией – (БСЭ, 1-е изд., т. 52, стр. 289).
Вот у этой «контрреволюционной буржуазной партии» Ленин не только берет всю аграрную «контрреволюционную» программу без единой большевистской поправки, но еще защищает ее против тех, кто критиковал большевиков за столь «открытый дневной грабеж» Лениным эсеров, как об этом писал Н. Суханов.
Выступая с докладом «Декрет о земле» 26 ок¬тября 1917 года, Ленин сказал: «Здесь раздаются голоса, что сам декрет и наказ составлен социа¬листами-революционерами. Пусть так. Не все ли равно, кем он составлен… В духе ли нашем, в духе ли эсеровской программы, – не в этом суть» (Ле¬нин, 3-е изд., т. XXII, стр. 23).
Суть в том, что Ленин убедился, что дорога к власти лежит через принятие программы «контр¬революционной буржуазной партии» эсеров.
Если изворотливость Ленина, капитулирующего идеологически, чтобы выиграть политически, вполне объяснима, то поражает беспомощность и примитивизм партийных историков, когда надо объяснить, почему же Ленин не только принял аграрную программу этой эсеровской «контррево¬люционной буржуазной партии», но еще составил с нею коалиционное советское правительство (но¬ябрь 1917-март 1918). (По вопросу об отношении к большевистскому перевороту партия эсеров рас¬кололась в ноябре 1917 года на две партии – на партию эсеров во главе с Виктором Черновым и партию левых эсеров во главе с Марией Спиридо¬новой). Конечно, со стороны Ленина это не было браком по любви и даже браком по расчету. Он был, как мы это видели, навязан ему правым кры¬лом ЦК во главе с Каменевым, Зиновьевым, Ры¬ковым, Ногиным. Ленин с самого начала стоял на точке зрения создания однопартийной власти. Вынужденный на компромисс, он ждал удобного момента, чтобы выбросить левых эсеров из сво¬его правительства. Этого ему не пришлось делать. Левые эсеры сами вышли из правительства, когда Ленин заключил Брестский сепаратный мир. Но они остались в Советах как во ВЦИК, так и на местах. Не только остались, но и начали значи¬тельно укреплять свои позиции в местных Сове¬тах. В выборах на V Всероссийский съезд Советов (июль 1918 г.), несмотря на монополию однопар¬тийной диктатуры большевиков в местных испол¬комах, несмотря на высокое искусство полити¬ческой демагогии большевистской пропагандной машины, несмотря на все трюки и фальшивки, к которым эта машина прибегала, из 1164 делега¬тов V съезда большевиков или им сочувствующих оказалось 773 человека, остальные делегаты рас¬пределялись так: левых эсеров – 370 человек, меньшевиков-интернационалистов – 4, анархис¬тов – 4, других беспартийных или партийных ан¬тибольшевиков – 13. На таком съезде Ленин не мог все же чувствовать себя полным хозяином. Когда фракция левых эсеров внесла резолюцию, осуждающую внешнюю (сепаратный мир, коллаборация с немцами) и внутреннюю политику (тер¬рор, введение смертной казни), большевики устро¬или самую дикую обструкцию ораторов эсеров, чтобы спровоцировать уход левых эсеров из зала съезда, чего и добились (он происходил в здании Большого театра). Воспользовавшись этим, как откровенно пишет советский комментатор Ленина, съезд «»принял единогласное решение» по всем вопросам в духе большевиков» (Ленин, ПСС, т. 36, стр. 628-629).
Дальше происходят события, которые многие историки на Западе считают «таинственными», но таинственными они кажутся потому, что ими уп¬равляет опытная рука конспиратора – рука Ле¬нина. Конечно, пока на территории СССР суще¬ствует большевистская власть, мы никогда не уз¬наем о деталях «таинственных событий». Но, как всегда в таких случаях, надо ставить вопрос: ко¬му на пользу были данные события? В условиях начавшейся гражданской войны с белыми Ленину нужна была консолидация своей власти, а для этого надо было избавиться от последнего конку¬рента и самого опасного врага внутри Советов – от партии левых эсеров. Но ввиду все еще исклю¬чительного влияния левых эсеров среди крестьян и отчасти среди городского населения, надо было найти такой предлог, который сразу и резко упро¬стил бы Ленину его игру с огнем. И такой пред¬лог нашелся. Оперативный уполномоченный Чека, на котором лежали функции обеспечения безо¬пасности дипломатического корпуса в Москве, Блюмкин убил 6 июля 1918 года германского пос¬ла в Москве графа Мирбаха. В его кармане лежа¬ло личное удостоверение, подписанное главой Че¬ка Дзержинским, но советское правительство, не отрицая официального положения Блюмкина, объ¬явило, однако, что он действовал по поручению левых эсеров, чтобы спровоцировать войну между Германией и Россией. Еще никакого следствия не было, кроме факта установления личности Блюм¬кина как сотрудника Чека, но Ленин уже на сле¬дующий день, 7 июля, «знает», что убийство со¬вершено по поручению партии эсеров. Сохрани¬лись два документа Ленина от июля: один – ин¬тервью с газетой «Известия» (зачем такая спеш¬ка?), другой – телеграмма Сталина в Царицын. Из обоих документов хорошо видно, что убийство графа Мирбаха нужно не эсерам, а Ленину. В ин¬тервью Ленин сообщает, что «серая, безграмотная старушка, негодуя, говорила по поводу убийства Мирбаха: «Ишь, проклятые, толкнули-таки нас в войну!» Кто эти «проклятые», старушка еще не знает, но вот Ленин знает точно, даже без след¬ствия: «Все и сразу до очевидности ясно поняли и оценили, что после эсеровского террористиче¬ского акта Россия оказалась на волосок от войны. Именно так оценивали народные массы выступ¬ление левых эсеров» (Ленин, ПСС, т. 36, стр. 519). После подавления восстания левых эсеров Я. Г. Блюмкин перешел к большевикам, в том же 1918 году послан на фронт, где вступил в партию боль¬шевиков («Who was Who in the USSR»).
Во втором документе – в телеграмме Сталину, находившемуся в Царицыне, – уже дается приказ открыть повсюду массовый террор против левых эсеров: «Повсюду необходимо подавить беспо¬щадно этих жалких и истеричных авантюристов… Итак, будьте беспощадны против левых эсеров и извещайте чаще» («Правда», 21 января 1936 г.).
Сталин ответил по-сталински: «Будьте уверены, что у нас не дрогнет рука…» (Сталин, Сочинения, т. 4, стр. 118). В этом уверении не было надобно¬сти.*) Блюмкин убил Мирбаха 6 июля, а Ленин уже 7 июля знает, что его убили левые эсеры. Ни¬колаев убил Кирова 1 декабря 1934 года, а Сталин того же 1 декабря знает, что его убили зиновьевцы, троцкисты, бухаринцы… На XX съезде мы уз¬нали, что Киров был убит чекистами Ягоды по заданию Сталина, по чьему же заданию чекисты Дзержинского убили Мирбаха? На этот вопрос дадут исчерпывающий ответ только позднейшие историки, но сейчас важно отметить следующее: независимо от факта, кто организатор убийства Мирбаха и каковы могли быть его мотивы, убий¬ство в сложившихся условиях нужно было не ЦК левых эсеров, а ЦК большевиков. К тому же, в политике важны не мотивы, а последствия. Послед¬ствия не заставили себя ждать – того же 6 июля большевики арестовывают всю фракцию левых эсеров на съезде во главе со Спиридоновой. В от¬вет на это оставшиеся на воле левые эсеры захватили телеграф, телефонную станцию, а один из отрядов войск Чека во главе с заместителем Дзер-

*) У Сталина не только не дрогнула рука, но, пользуясь полномочием Ленина, он развернул такую вакханалию тер¬рора в Царицыне, что похоронная команда чекистов не ус¬певала закапывать жертвы расстрельной команды. Узнав это, Ленин предложил Сталину «умерить» огонь. Вот при¬знание, опубликованное впервые в 1970 г.: «Когда Сталин расстреливал в Царицыне, я думал, что это ошибка, думал, что расстреливают неправильно. Моя ошибка раскрылась, я ведь телеграфировал: Будьте осторожны» («Ленинский сборник», XXXVII, Москва, 1970, стр. 136).

жинского – левым эсером Д. И. Поповым (хотя левые эсеры вышли из правительства, но неко¬торые из них все еще оставались в командном сос¬таве армии и Чека) захватил резиденцию Чека и арестовал Дзержинского и другого его замести¬теля, Лациса. Ленин пригрозил расстрелом всей фракции эсеров на съезде, если Дзержинский не будет освобожден. Его освободили, но левые эсе¬ры остались в тюрьме.
От. Брестского «похабного» мира избавили Ле¬нина те, которым он своим сепаратным миром на¬нес удар в спину: западные союзники России – Франция, Англия и Америка – принудили Герма¬нию к капитуляции (произошла революция, кай¬зер отрекся). 13 ноября 1918 г. Москва аннули¬ровала Брестский мир.

Глава 17
ЛЕНИН, ОППОЗИЦИИ И VIII СЪЕЗД
Советская Россия могла аннулировать Брест¬ский сепаратный мир только в результате капи¬туляции Германии перед западными державами, но все же большевики считали, что капитуляция Германии «имела некоторое отрицательное значе¬ние» («История ВКП (б). Краткий курс», 1953, стр. 220). Это отрицательное значение большеви¬ки видели в том, что отныне державы Антанты превращались «в господствующую силу Европы и Азии», которые, в отличие от немцев, могут дер¬жать курс на свержение большевистского режима. «Правительства Антанты решили начать военную интервенцию, чтобы свергнуть Советскую власть», говорится в вышецитированном сталинском учебнике (стр. 215).
Вполне разумное – свержение режима больше¬визма через интервенцию – большевики выдавали за вполне неизбежное. Однако державы Антанты никогда не ставили своей целью свержение гос¬подства большевиков путем новой войны.
Смертельная опасность обозначилась для режи¬ма изнутри, когда в ответ на Брестский мир в Рос¬сии вспыхнула гражданская война одновременно в разных районах (хотя и без руководства из од¬ного центра) – на Севере, на Волге, в Сибири, на
Северном Кавказе, на Дону. Особенно опасными оказались две армии антибольшевиков – армия адмирала Колчака в Сибири и армия генерала Де¬никина на Северном Кавказе, которые медленно, но успешно двигались по направлению к Москве.
В этих условиях происходит VIII съезд партии (18-23 марта 1919), который был посвящен выра¬ботке политической и военной стратегии больше¬виков в гражданской войне. На съезде участво¬вали 301 делегат с решающим голосом и 102 с совещательным (интересно отметить, что на съезде с совещательным голосом присутствовали пред¬ставители меньшевиков-интернационалистов из группы Мартова, от имени которых Лозовский выступил с приветствием к съезду).
На повестке дня съезда стояли вопросы:
1. Отчет ЦК.
2. Принятие новой программы партии.
3. Создание Коммунистического Интернацио¬нала.
5. Военное положение и военная политика.
5. Работа в деревне.
6. Организационные вопросы.
7. Выборы ЦК.
В президиум съезда были выбраны Ленин, Ка¬менев, Зиновьев, Пятаков, Евдокимов, Смидович и Преображенский. С мест были выдвинуты еще кандидатуры Рыкова, Бухарина и Сталина. Буха¬рин и Рыков сняли свои кандидатуры, а Сталин не снял, но не прошел по голосованию. Троцкий не был включен в состав президиума потому, что он находился на фронте.
На этом съезде впервые участвует Каменев пос¬ле своего ухода из ЦК в ноябре 1917 г. (он тогда настаивал на создании общесоветского правитель¬ства со включением туда меньшевиков и эсеров). Во время Брестского кризиса в ЦК Каменев актив¬но поддерживал Ленина против «левых коммунис¬тов». За это Ленин его амнистировал и даже сразу ввел в состав президиума съезда, тогда как «пре¬данный» Сталин должен был первый раз после революции сидеть среди рядовой массы (такие «мелочи» злопамятный Сталин никогда не про¬щал даже Ильичу!).
В отчетном докладе ЦК Ленин еще раз подчерк¬нул два самых важных тезиса большевизма – это, во-первых, только война рождает революцию, во-вторых, сосуществование между демократически¬ми странами и Советской Россией абсолютно ис¬ключено. Ленин сказал:
«Каутский употребил выражение, что у боль¬шевиков не социализм, а милитаризм, я усмехнул¬ся и развел руками. Точно была в самом деле в истории хоть одна крупная революция, которая не была бы связана с войной. Конечно, нет! Мы живем не только в государстве, но и в системе государств, и существование Советской республи¬ки рядом с империалистскими государствами про¬должительное время немыслимо. В конце концов, либо одно, либо другое победит. А пока этот ко¬нец наступит, ряд самых ужасных столкновений между Советской республикой и буржуазными государствами неизбежен» («Восьмой съезд РКП (б). Протоколы», 1959, стр. 17).
Для решения этой ультимативной дилеммы в пользу большевистского режима Ленин предлагал строить и создавать мощную и дисциплинирован¬ную Красную армию при помощи «буржуазных специалистов», то есть бывших царских офице¬ров. Таким же образом Ленин предлагал исполь¬зовать враждебную большевизму буржуазную тех¬ническую интеллигенцию для строительства ком¬мунизма. Он говорил: «Нам… приходится руками наших врагов создавать коммунистическое обще¬ство» (там же, стр. 20).
Ленин отметил успехи большевизма на между¬народной арене в виде создания в Москве в марте 1919 года Коммунистического интернационала. Он говорил, что засылая в тыл стран Запада быв¬ших военнопленных оттуда, завербованных в рус¬ских лагерях для военнопленных и проинструкти¬рованных в ЦК партии, мы добились того, что «бациллы большевизма захватили эти страны це¬ликом» (там же, стр. 24).
Последнюю часть отчета ЦК Ленин посвятил организационному вопросу. Его главная мысль по организационным делам выражена в следующих словах:
«Организационная деятельность никогда не составляла сильной стороны русских вообще и большевиков в частности, а между тем главная задача пролетарской революции, это – именно организаторская задача» (там же, стр. 24).
Если говорить об организационной технике кон¬спирации большевиков на путях ко власти или о «технологии власти» после революции, то это за¬мечание явно противоречило историческим фак¬там. Как раз данный VIII съезд партии сыграл выдающуюся роль в закладке основания той бес¬примерной в истории пирамиды власти, которая называется «диктатурой пролетариата». Если сама основа основ пирамиды – политическая полиция (ЧеКа) – была создана еще 20 декабря 1917 года, то принципы организации вооруженных сил дик¬татуры были утверждены на этом съезде. На этом же съезде окончательно сконструировали тот уни¬кальный водитель диктатуры, который я называю «партией в партии», то есть иерархию партаппа¬рата. Данный же съезд дал и всестороннее идео¬логическое обоснование целей и задач диктатуры (принятие новой программы партии). Здесь мы впервые присутствуем при начале того мучитель¬ного, даже трагического процесса узурпации вла¬сти партии и Советов в пользу всесильного пар¬тийного аппарата. Тем более велико было сопро¬тивление самой партии этому процессу. До сих пор Ленин боролся за беспрекословность своего личного авторитета внутри и во главе ЦК – те¬перь, после относительного достижения этой цели, он борется за беспрекословность авторитета ЦК и всей иерархии партаппарата над партией. Партия в лице ее съездов начинает оказывать этому решительное сопротивление. Выражением такого сопротивления и явились две оппозиции: одна – по организационным вопросам, другая – по военным вопросам, с которыми Ленин столкнулся на VIII съезде. «Организационную оппозицию» на съезде возглавил Н. Осинский (Оболенский), а «военную оппозицию» – В. Смирнов (оба в партию всту¬пили в 1907 г.).
Выступая первым оратором по отчету Ленина, Осинский констатировал: «Тов. Ленин на сегод¬няшнем заседании ВЦИК, говоря речь, посвящен¬ную памяти Свердлова, указывал, что в эпоху резкой борьбы, осуществляя рабочую диктатуру, надо выдвигать принцип личного авторитета, мо¬рального авторитета отдельного человека, реше¬ниям которого все подчиняются без долгих об¬суждений» (там же, стр. 28).
Осинский доказывал, что эта самая «филосо¬фия власти» отдельной личности, выдвинутая Ле¬ниным, привела на практике к тому, что партией и страной управляла не коллегия ЦК, а отдельные «авторитетные личности». Он говорил: «У нас было не коллегиальное, а единоличное решение вопросов… Центральный Комитет, как коллегия, фактически не существовал… Вопросы решались от случая к случаю авторитетными товарищами… Нам надо добиться на этом съезде, чтобы у нас родился ЦК, который представлял бы собою това¬рищескую коллегию» (там же).
Организационный вопрос особо обсуждался на заседании специальной секции съезда, на котором с докладом выступил от ЦК Зиновьев, а с содокла¬дом тот же Осинский, представлявший Москов¬скую губернскую организацию. Зиновьев доложил точку зрения руководителей ЦК, что партия и ее органы строятся не по принципу федерации ком¬мунистических партий советских республик (Укра¬ина; Белоруссия, Латвия, Литва), а по принципу строжайшей централизации. Центральные комите¬ты компартий этих республик пользуются только правами областных или губернских комитетов партии в РСФСР, причем «все решения высшей партийной инстанции абсолютно обязательны для низших» (там же, стр. 160), то есть центральные комитеты республик, обкомы и губкомы не име¬ют права протестовать против решений москов¬ского ЦК, а должны беспрекословно их проводить в жизнь.
Содокладчик Осинский повторил свой старый аргумент: беда в том, что не было и нет такого ЦК, как коллегии, а есть лишь вожди, которые прово¬дят не партийную, а личную политику. Осинский спрашивал: «Каким же образом… определялась партийная политика?» Его ответ гласил: «Преиму¬щественно так, что т.т. Ленин и Свердлов решали очередные вопросы путем разговоров друг с дру¬гом… все решения были частными решениями… Этим объясняется то перерождение партии, кото¬рое происходит… надо в широком масштабе ЦК орабочить, надо ввести туда достаточное количе¬ство рабочих… принять решение о том, чтобы вы¬боры ЦК производились после тщательного об¬суждения каждой отдельной кандидатуры… Съезду (прошлому. – А. А.) был дан список, он был про¬голосован, и в нем оказалось много декоративных фигур… Это корень зла. Съезд должен положить конец тому положению дел в партии, какое есть сейчас» (там же, стр. 166-167).
Делегат Игнатов находил, что в партии про¬исходит бюрократизация: «Эту бюрократизацию наших организаций, эту отчужденность от масс не¬обходимо нашей партии изжить», – говорил он (там же, стр. 181). Спасение он видел в демокра¬тизации партии снизу доверху. Он добавлял: «И хотя у Ильича голова такая, какой нет на всей земле, все-таки нужно, чтобы вокруг этой головы были люди» (там же, стр. 182).
Делегат Скрыпник находил тоже, что после Бреста в партии не было ни коллективного мне¬ния, ни коллективного руководства. «Я не помню, – говорил он, – вопросов, кроме Бреста, которые были бы поставлены на партийное обсуждение… партия обсуждала их только после того, как они были уже решены» (там же, стр. 175).
В заключительном слове Зиновьев выразил яв¬ное неудовольствие ЦК критикой, которая развер¬нулась на съезде против партийного руководства. Он сказал: «От членов своей собственной партии можно было ожидать гораздо более добросовест¬ной и беспристрастной критики, чем та, которая была здесь» (там же, стр. 184).
Обсуждение вопроса о партаппарате кончилось созданием комиссии из пяти человек для выработ¬ки резолюции. Туда вошли докладчик Зиновьев и контрдокладчик Осинский.
На заседании организационной секции, посвя¬щенном советскому строительству и отношениям между партией и Советами, Осинский подчеркнул, что Советского правительства как такового и не было. Важнейшие вопросы правительственной по¬литики решались немногими лицами за спиной самого правительства. Он говорил:
«В данный момент у нас, в сущности говоря, если иметь в виду Совет народных комиссаров, единого правительства не существует. Я имел честь быть членом Совета народных комиссаров в ноябре, декабре и январе 17-18 года. Тогда в Совете народных комиссаров обсуждались основ¬ные вопросы политики… В настоящее время этого не наблюдается» (там же, стр. 192).
Все это случилось потому, что ЦК, вопреки со¬ветской Конституции, превратил самого себя в правительство страны. Осинский предлагал для восстановления советской легальности включить большинство членов ЦК в состав советского пра¬вительства.
На узурпацию государственной власти Советов партийным аппаратом указывал и делегат Игна¬тов. Он говорил, что мы начали с лозунга «Вся власть Советам!», а «в дальнейшем наше строи¬тельство пошло несколько иначе. Мы уклонились от первоначального пути… Мы зафиксировали в конституции определенные положения, но от этих положений потом отошли… Съезды и советы на местах постепенно лишаются той роли, которая им должна по праву принадлежать… Нельзя до¬пустить, чтобы партийные организации присваи¬вали себе функции советов» (там же, стр. 197-199).
Ту же мысль об агонии Советов делегат Анто¬нов выразил более лапидарно: «Мы видим, что почему-то Советы начинают медленно умирать» (стр. 200).
Сапронов, защищая тезисы оппозиции, добавил, что «оппозиция создалась не ради оппозиции, а очевидно сама жизнь выдвигает новые потребно¬сти, к которым мы должны прислушиваться» (стр. 201).
Ленин в прениях по организационному вопросу не участвовал, но устами Зиновьева дал понять, что Советы – ширма, хотя и импозантная, а власть – это ЦК. Лозунг «Вся власть Советам!» трактовался теперь, как лозунг «Вся власть ЦК!». Обращаясь к оппозиции и напоминая доктрину Ленина о партии, Зиновьев говорил:
«Выступал Совнарком, а решал ЦК партии. Надо это изменить? Нет, не надо. А раз это так, то все ваши тезисы падают… У вас в ваших рас¬суждениях отсутствовал ЦК партии, а поэтому, повторяю, падают все рассуждения оппозиции» (стр. 222).
Тезисы Зиновьева были приняты за основу большинством съезда. В окончательной резолю¬ции съезда «По организационному вопросу» были утверждены те принципы партийного строитель¬ства, согласно которым партией и государством руководили партийные комитеты каждого уровня. Впервые были юридически зафиксированы создан¬ные еще в январе-феврале 1919 года руководящие органы ЦК – Политбюро из 5 членов ЦК для при¬нятия политических решений между пленумами ЦК и Оргбюро из 5 членов ЦК для принятия ор¬ганизационных решений; кроме того, был создан Секретариат ЦК из одного ответственного секре¬таря, члена Оргбюро ЦК и пяти технических се¬кретарей. При Секретариате создается аппарат ЦК из разных отделов. Число членов ЦК увели¬чилось с 15 до 19 человек.
Была сделана и уступка оппозиции, когда в той же резолюции было записано, что «смешивать функции партийных коллективов с функциями государственных органов, каковыми являются Со¬веты, ни в каком случае не следует. Свои решения партия должна проводить через советские органы, в рамках советской конституции. Партия старает¬ся руководить деятельностью Советов, но не за¬менять их» (там же, стр. 429).
Это был со стороны Ленина тактический ма¬невр. Идя на эту вынужденную концессию оппо¬зиционной части съезда, Ленин и не думал до¬пустить новое «двоевластие» в стране – власть партии и власть Советов. Верховная власть по его концепции могла быть только одна: единая и не¬делимая власть ЦК. Поскольку даже в элите пар¬тии в лице съезда все еще свежи были иллюзии о демократии, о народовластии, о всесильных Со¬ветах, то приходилось считаться с ними и соот¬ветственно маневрировать.
Весьма сильной по численности, очень опасной по своему составу оказалась на съезде «военная оппозиция», направленная против военной поли¬тики Ленина и Троцкого. Эта оппозиция возникла еще до VIII съезда, осенью 1918 г. Ее ближайшая цель – поссорить Ленина с Троцким, ее дальней¬шая цель – свалить Троцкого как руководителя Красной армии, чтобы потом легче было разго¬варивать с Лениным. Представители «военной оп¬позиции» выступали на местных партийных кон¬ференциях с резкой критикой Троцкого. Даже в газете «Правда» печатались статьи с критикой военной политики и военного руководства Троц¬кого («Правда» от 29 ноября и 25 декабря 1918 года).
«Военную оппозицию» поощрял и негласно воз¬главлял Сталин, но, по словам Троцкого, «Сталин держал себя, однако, так, чтобы в любой момент можно было отскочить» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 173). Рупором Сталина в «воен¬ной оппозиции» выступал Ворошилов, который командовал Царицынским фронтом, а Сталин был с июня 1918 года членом Реввоенсовета этого фронта. Внутри ЦК и в своей переписке с Лени¬ным Сталин не только не скрывал, что он поддер¬живает «военных оппозиционеров», но и проводил много доводов о порочности военной политики Троцкого (см. военные письма и телеграммы Ста¬лина периода 1918-1919 гг., Сталин, Сочинения, т. 4, 1947). В «биографической хронике» Сталина к 4-му тому его «Сочинений» сказано: «8 октября (1918 г.) И. В. Сталин и К. Е. Ворошилов посыла¬ют телеграмму В. И. Ленину с требованием обсу¬дить в ЦК вопрос о действиях Троцкого, грозящих развалом Южного фронта» (Сталин, Сочинения, т. 4, стр. 453).
Как реагирует Ленин? Когда интрига против Троцкого начала принимать опасный для режима характер, Ленин решил ответить. В резолюции ЦК от 26 декабря 1918 года, написанной Лениным, сказано:
«Политика военного ведомства, как и всех дру¬гих ведомств и учреждений, ведется на точном основании общих директив, даваемых партией в лице ее ЦК и под его непосредственным контро¬лем» («Правда», 26 декабря 1918 г.).
Вот тогда «военная оппозиция» решила на VIII съезде выступить и против Ленина и против Троц¬кого. Чтобы правильно оценить действия оппо¬зиции, надо остановиться на освещении ее пре¬дыстории.
Троцкий еще в 1930 году, в своих мемуарах «Моя жизнь», впервые опубликовал документы ЦК и письма Ленина, убедительно доказывающие, что «военная оппозиция» – это партийная гвар¬дия Сталина в его начинающейся борьбе против Троцкого (эти документы до сих пор не опубли¬кованы в СССР). Вот краткий рассказ Троцкого:
«Оппозиция по военному вопросу сложилась уже в первые месяцы организации Красной армии. Основные ее положения сводились к отстаиванию выборного начала, к протестам против привлече¬ния специалистов, против введения железной дис¬циплины, против централизации армии… Особое место в Красной армии и военной оппозиции за¬нимал Царицын, где военные работники группи¬ровались вокруг Ворошилова… Сталин несколько месяцев провел в Царицыне. Свою закулисную борьбу против меня, уже тогда составлявшую су¬щественную часть его деятельности, он сочетал с доморощенной оппозицией Ворошилова… Сталин держал себя, однако, так, чтобы в любой момент можно было отскочить. Жалобы главного и фрон¬тового командования на Царицын поступали еже¬дневно. Нельзя добиться выполнения приказа… нельзя даже получить ответа на запрос. Ленин с тревогой следил за развитием этого конфликта. Он лучше меня знал Сталина и подозревал, оче¬видно, что упорство царицынцев объясняется за¬кулисным режиссерством Сталина… 4 октября 1918 года я говорил по прямому проводу Ленину и Свердлову: «Категорически настаиваю на ото¬звании Сталина. Я оставляю Ворошилова коман¬дующим десятой (царицынской) армией на усло¬вии подчинения командующему Южным фрон¬том… Для дипломатических переговоров времени нет». Сталин был отозван. 23 октября Ленин пи¬шет мне: «Сталин очень хотел бы работать на Южном фронте… Сталин надеется, что ему на ра¬боте удастся убедить в правильности его взглядов… Сообщая вам, Лев Давыдович, обо всех этих заяв¬лениях Сталина, я прошу вас обдумать их и отве¬тить, во-первых, согласны ли вы объясниться лично со Сталиным, для чего он согласен приехать, а во-вторых, считаете ли вы возможным, на известных конкретных условиях, устранить прежние трения и наладить совместную работу, чего так желает Сталин. Что же меня касается, то я полагаю, что необходимо приложить все усилия для налажения совместной работы со Сталиным. Ленин»» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 169, 171-177).
Троцкий ответил согласием на компромисс и на назначение Сталина членом Реввонсовета Южно¬го фронта, ставка которого находилась в Харь¬кове. Туда же был, по требованию Троцкого, пе¬реброшен и Ворошилов. Но и там Сталин и Воро¬шилов продолжают «царицынскую» линию непод¬чинения приказам Главного командования (сам Ворошилов приводил документы, как Сталин на иные приказы Главнокомандования накладывал резолюцию: «Не принимать во внимание»! См. К. Ворошилов, «Сталин и вооруженные силы СССР», 1951, стр. 27).
Поэтому 10 января 1919 года Троцкий телеграфирует Свердлову: «Заявляю в категорической форме, что царицынская линия, приведшая к пол¬ному распаду царицынской армии, на Украине допущена быть не может… Линия Сталина, Во¬рошилова и компании означает гибель всего дела» (Троцкий, «Моя жизнь», стр. 177). Ленин нахо¬дит, что нужно еще раз попытаться добиться ком¬промисса со Сталиным. В ответ на это требование Троцкий телеграфирует 11 января 1919 года Ле¬нину и Свердлову:
«Компромисс, конечно, нужен, но не гнилой. По существу дела в Харькове собрались все царицынцы… Я считаю покровительство Сталина ца¬рицынскому течению опаснейшей язвой, хуже вся¬кой измены и предательства военных специалис¬тов. Троцкий» (там же, стр. 177).
Троцкий заключает свой документированный рассказ словами:
«Немудрено, если военная работа создала мне не мало врагов. Я не оглядывался по сторонам, отталкивал локтем тех, которые мешали военным успехам, или в спешке наступал на мозоли зева¬кам и не успевал извиняться. Есть люди, которые все это запоминают. Недовольные и обиженные на¬ходили дорогу к Сталину, отчасти к Зиновьеву. Эти ведь тоже чувствовали себя обиженными. Каждая неудача на фронте вызывала натиск не¬довольных на Ленина. За кулисами уже тогда эти¬ми махинациями руководил Сталин» (там же, стр. 179-180).
Сталин и «военная оппозиция» правильно счи¬тали, что в борьбе за торжество их линии нет дру¬гого более надежного пути, как противопоставить Троцкого Ленину, с тем, чтобы убрать Троцкого при помощи Ленина, а потом будет легче разго¬варивать и с Лениным (Бухарин: «Сталин и под Ильича вел подпольные ходы», Л. Троцкий, там же, стр. 184).
Заместитель председателя Чека Менжинский, докладывая Троцкому о работе особых отделов Чека в армии, сообщил ему, что Сталин «внушает Ленину и еще кое-кому, что вы группируете вокруг себя людей специально против Ленина», но когда при одной из бесед Троцкий задал Ленину вопрос: «Неужели же тут есть частица правды? – я сразу заметил, как заволновался Ленин. Даже кровь бросилась ему в лицо. «Это пустяки», повторял он, но неуверенно… Но я понял, что Менжинский говорил не зря. Если Ленин отрицал, не договаривая, то только потому, что боялся конфликта, раздора, личной борьбы… Но Сталин явно сеял злые се¬мена. Лишь значительно позже мне стало извест¬но, с какой систематичностью он этим занимал¬ся» (там же, стр. 183-184).
Такова была внутрипартийная и внутриармейская атмосфера, когда была поставлена на обсуж¬дение съезда военная политика Ленина-Троцкого.
Естественно встает вопрос, почему же в столь тяжелой и враждебной для Троцкого атмосфере, когда буквально речь шла о судьбе военного ру¬ководства Троцкого, Троцкий решил не присут¬ствовать на съезде?
Не было ли это тактическим ходом Ленина, чтобы, не раздражая оппозицию неизбежно рез¬ким ответом на съезде Троцкого, вернее защи¬щать позицию Троцкого в его отсутствии? Троц¬кий не дает на это ответа. Сталинская историогра¬фия тоже обходила этот вопрос. Новая «История КПСС» дает ответ, который удивляет своей «бес¬партийностью». Там сказано:
«Недооценивая значение постановки военного вопроса на съезде, Троцкий еще до съезда возбу¬дил перед ЦК ходатайство о том, чтобы в связи с обострением обстановки на Восточном и на не¬которых других фронтах его самого и всех воен¬ных делегатов отправили в действующую армию. Против этого предложения выступали делегаты от фронтовых парторганизаций. Всем было ясно, что решение военного вопроса откладывать нельзя. Пленум ЦК согласился с делегатами… Троцкому же было разрешено выехать на фронт, и в работе съезда он не участвовал» («История КПСС», т. 3, кн. II, стр. 276).
Вернемся теперь к съезду.
На открытом заседании съезда докладчиком ЦК по вопросу о «военном положении» выступил член ЦК Г. Сокольников, который изложил «тезисы доклада» Троцкого, утвержденные ЦК. Точку зре¬ния «военной оппозиции» изложил В. Смирнов, который выступил как содокладчик.
Чтобы правильно оценить вес и значение «воен¬ной оппозиции», надо дать некоторые справки о ее лидерах.
«Военную оппозицию» возглавили на съезде:
В. Смирнов (член партии с 1907 г., член Реввоен¬совета армии);
А. Бубнов (член партии с 1903 г., бывший и бу¬дущий член ЦК, член Реввоенсовета респуб¬лики) ;
Ф. Голощекин (член партии с 1903 г., член ЦК в 1912-1917 гг.);
Г. Сафаров (член партии с 1908 г., партийный ру¬ководитель 3 армии);
А. Александров (член партии с 1900 г., замести¬тель командующего Северокавказским воен¬ным округом);
A. Мясников (член партии с 1906 г., бывший командующий Западным фронтом, секретарь МК РКП (б);
B. Сорин (член партии с 1917 г., председатель Военного трибунала Восточного фронта);
М. Рухимович (член партии с 1913 г., один из ру¬ководителей компартии Украины);
Н. Толмачев (член партии с 1913 г., член Рев¬военсовета 3 армии);
С. Минин (член партии с 1905 г., член Реввоенсо¬вета 1 Конной армии);
Р. Землячка (член партии с 1898 г., в 1917 г. сек¬ретарь Московского обкома партии, партий¬ный руководитель 8 армии);
Г. Пятаков (член партии с 1910 г., глава прави¬тельства Украины);
Ем. Ярославский (член партии с 1898 г., руково¬дитель Военной организации ЦК, секретарь ЦК в 1921 г.);
К. Ворошилов (член партии с 1903 г., командую¬щий Царицынским фронтом, при котором Сталин был членом Реввоенсовета).
(Отметим тут же в скобках, что то, что Сталин был духовным главой «военной оппозиции» дока¬зывает и тот факт, что потом, при режиме Стали¬на, все они сделались либо членами ЦК или ЦКК, либо занимали высокие посты в государственном аппарате, но во время «Великой чистки» в 1936-1939 гг. Сталин поступил с ними по-сталински – не только лидеры, но и рядовые участники «воен¬ной оппозиции» были расстреляны, только своим вернейшим оруженосцам Сталин сохранил жизнь – Землячке, Ярославскому и Ворошилову.)
Сокольников, излагая военную политику ЦК, заявил, что система добровольческого формиро¬вания Красной армии с выборным командным составом уже отжила (по свежим следам Октябрь¬ского переворота и во исполнение своих прежних обещаний большевистское правительство 16 де¬кабря 1917 года приняло два декрета: 1) «О вы¬борном начале и об организации власти в армии», 2) «Об уравнении всех военнослужащих в пра¬вах» – теперь, укрепившись у власти, ЦК их от¬менил). Период добровольчества в армии был, по словам Сокольникова, периодом, «когда государ¬ственная власть фактически не могла руководить армией», «в конце концов получилась система не¬зависимых маленьких отрядов вокруг отдельных предводителей» (там же, стр. 144-145). Теперь наступило время, когда надо создавать большую регулярную армию, с прежней субординацией и дисциплиной, с массовым использованием десят¬ков тысяч царских военных специалистов.
Когда Ленин и Троцкий убедились в том, что ни советскими декретами, ни солдатскими выбо¬рами из унтер-офицеров или партийных агитато¬ров никак невозможно сделать знающих свое дело командиров, они отбросили в сторону все декре¬ты на этот счет и начали создавать командный состав из назначенных сверху бывших царских офицеров (По данным Троцкого, таких офицеров в Красной армии к началу 1919 г. было около 30 тыс. человек. – См. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 180.)
Обосновывая такую новую военную полити¬ку ЦК, Сокольников заметил: «Мы были за вы¬борность, когда мы восстановляли солдат против верхов, которые служили царскому, помещичьему и буржуазному режиму… Теперь, при режиме про¬летарской диктатуры, отменять тот командный состав, который назначен ей, значило бы выно¬сить вотум недоверия этой власти» («Восьмой съезд».., стр. 147).
Сокольников продолжал: «Нам говорят: возвра¬щая в армию бывших офицеров, вы тем самым восстанавливаете бывшее офицерство и бывшую армию. Но эти товарищи забывают, что рядом с командиром стоит комиссар, представитель совет¬ской власти…» (там же, стр. 147).
Сокольников приводил примеры оправданности новой военной политики ЦК: «Выяснилось, что там, где военные специалисты были привлечены… там был достигнут военный успех. И наоборот, там, где … присланных из центра военных спе¬циалистов отсылали обратно или сажали на бар¬жу, как это было в кавказской армии, там мы пришли к полному разложению и исчезновению самих армий…» (там же, стр. 146).
Докладчик ЦК указал и на такую практику на местах, когда местные коммунистические ячейки и коммунисты, работающие в качестве рядовых служащих в армейских учреждениях, стараются взять в свои руки контроль и управление над ар¬мией. Руководство армией может быть только централизованное. Оно может исходить только от ЦК, советского правительства и его военных органов.
Сокольников закончил свой доклад выражением от имени ЦК полного доверия и поддержки линии и методам военного ведомства. Он сказал, что «только в том случае, если военный аппарат бу¬дет строиться и дальше методами, которые мы старались до сих пор проводить, если эти методы будут применены и в тех областях, в которых они до сих пор целиком применены не были, только в этом случае мы можем создать из Красной ар¬мии оплот коммунизма» (там же, стр. 152).
Содокладчик от «военной оппозиции» В. Смир¬нов доказывал, что бывший царский офицерский корпус, привлеченный к службе в Красной армии, в силу своего происхождения и идеологии, тяго¬теет к белогвардейцам. Поэтому его представи¬тели часто переходили и дальше будут переходить на сторону врага. Между тем, советское прави¬тельство их назначает на ответственные команд¬ные посты, предоставляя им больше прав, чем политкомиссарам при них. В связи с этим Смир¬нов критиковал «Положения» правительства «О командующем армиями фронта» от 12 декабря 1918 г. В этих положениях говорилось, что во гла¬ве каждой армии и фронта стоит Революционный военный совет. Его члены, как и командующие армиями и фронтами, избираются и утверждают¬ся Реввоенсоветом республики. Командующему армией предоставляется полная самостоятельно¬сть в вопросах стратегически-оперативного харак¬тера, а также право назначения, перемещения и отставления от занимаемых должностей всего командного состава войск, военных управлений и учреждений армии. Реввоенсовет армии имел право ограничения власти командующего, кроме вопросов оперативного характера и личного состава войск, донося о своих действиях каждый раз вышестоящему Реввоенсовету (все приказы и рас¬поряжения командующего армией обязательно должны быть подписаны одним из членов Рев¬военсовета).
Смирнов находил такой порядок совершенно неправильным. Он говорил, что в «Положениях» Совета Народных Комиссаров «командующему ар¬мией, фронтом и т. д. предоставляется управление армией, политическому же комиссару предостав¬ляется лишь право в отдельных случаях отменить решение командующего армией или командую¬щего фронтом, сообщая о каждом таком случае в высшее учреждение. В вопросах оперативных они (комиссары, – А. А.) не имеют права делать даже этого… Одним словом, роль политического комиссара ограничивается функциями контроля» (там же, стр. 155-156). Он потребовал от съезда изменить эту политику. Он критиковал также Дисциплинарный устав Красной армии, изданный в январе 1919 г. Он находил, что этот устав восстанавливает старые привилегии офицеров и ущемляет права красноармейцев, устанавливая «мелочную регламентировку».
Обобщая свою критику по части организации и управления армии, Смирнов сказал: «Опыт ука¬зал, что участие комиссара в управлении необхо¬димо, ограничиваться функциями только контро¬ля невозможно… членам революционных советов необходимо предоставить право решающего голоса в области оперативных вопросов» (там же, стр. 157). Он критиковал «чрезвычайную громоздкость центральных учреждений», дающих противоречи¬вые приказы. Он потребовал обратить «самое серьезное внимание» на организацию Реввоенсо¬вета республики. Политотделы в армии строят свою работу на бюрократических, а не на колле¬гиальных началах. Словом, военная политика ЦК до сих пор была порочной – ее надо пересмот¬реть.
Председательствующий Зиновьев сообщил, что для выступления в прениях записалось 64 челове¬ка. Официальный историк пишет: «Ясно было, что вопросу придается большое значение и пред¬стоит острая дискуссия» («История КПСС», т. 3, кн. II, 1968, стр. 275). Была создана «военная сек¬ция» съезда, на трех заседаниях которой участво¬вало 85 делегатов, а в прениях выступило 23 де¬легата. Как сталинская, так и послесталинская партийная историография по поводу платформы «военной оппозиции» упорно и последовательно проповедует ту точку зрения, что «военная оппо¬зиция» была направлена не против ЦК, не про¬тив Ленина, а исключительно против Троцкого (См. «История ВКП (б). Краткий курс», стр. 224, «История КПСС», т. 3, кн. II, стр. 275-276).
Эта намеренная фальсификация стала возмож¬ной лишь потому, что материалы всей дискуссии по военной политике ЦК были исключены из про¬токолов при опубликовании «Стенографического отчета» VIII съезда в 1919 г. Это было вполне ес¬тественно в условиях продолжающейся граждан¬ской войны в России, дабы не дать противнику ориентироваться в масштабе и характере бунта военно-комиссарской элиты партии против Лени¬на и Троцкого. Однако эти материалы «военной секции» и пленарного заседания съезда, на кото¬ром с большой речью выступил Ленин, не были опубликованы и после окончания войны. Почему? Вот ответ Троцкого:
«На съезде партии Ленин, в мое отсутствие, – я оставался на фронте – выступил со страстной защитой проводившейся мною военной политики от критики оппозиции. Именно поэтому прото¬колы военной секции VIII съезда партии не опуб¬ликованы до сих пор» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 181).
Вот и ответ Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС в предисловии к новому изданию протоколов VIII съезда: «Ввиду совершенно необ¬работанных секретарских записей, материалы по четвертому вопросу («Военное положение и воен¬ная политика») – закрытое заседание съезда, сос¬тоявшееся 21 марта, – не публикуются» и дальше о материалах секции: «Ввиду совершенно необра¬ботанных секретарских записей, материалы засе¬даний военной секции, состоявшихся 20 и 21 марта, не публикуются» («Восьмой съезд РКП(б). Протоколы», 1959, стр. VII, XIII). В этом аргу¬менте о «необработанных секретарских записях» поражает не столько целеустремленная фальшь, сколько очень наивный расчет авторов предисло¬вия, что его читатели все равно невежды в во¬просах истории партии и лишены всякого дара критического мышления.
Между тем, у любого критически думающего читателя возникает вопрос: почему в протоколах VIII съезда оказались застенографированными са¬мым подробным образом прения на заседаниях организационной секции и аграрной секции, а вот «записи» по такому важному вопросу, как прения в военной секции и выступления на пленарном заседании о «военной оппозиции» Ленина, оказа¬лись «необработанными»? Даже в полное собра¬ние сочинений Ленина, изданное после разобла¬чения Сталина, не включено это исключительно важное выступление Ленина, хотя авторы преди¬словия выгодные для своей цели места из этой речи Ленина широко цитируют (там же, стр. XIV-XV).
Объяснение, вероятно, надо искать не только в «страстной защите» Лениным военной политики Троцкого (это само собою разумеется), а в том не¬доверии, которое военная секция съезда выразила и Ленину, и Троцкому. Защищая Троцкого, Ленин защищал самого себя. Это вытекает даже из тех скупых сведений, которые опубликовал партий¬ный издатель. Так в «Примечаниях» к протоколам VIII съезда мы читаем: «В результате бурных пре¬ний, развернувшихся на заседаниях военной сек¬ции, днем 21 марта большинство (37 против 20) высказалось против ЦК и за принятие тезисов «военной оппозиции». Тогда меньшинство сек¬ций, стоящее на точке зрения ЦК, устроило от¬дельное заседание и потребовало перенесения об¬суждения этого вопроса на пленум съезда» (там же, стр. 539). То же самое говорится и в многотомной «Истории КПСС»: «После бурных прений большинство секции высказалось за тезисы оппо¬зиции, предложенные Смирновым… Делегаты съезда, защищавшие точку зрения ЦК… ушли с заседания секции» («История КПСС», т. 3, кн. II, стр. 276).
Ленин, который до сих пор не придавал серьез¬ного значения «военной оппозиции» (поэтому он записался не в «военную секцию», а в «аграрную секцию»), увидел, что дело принимает почти ка¬тастрофический оборот, и энергично взялся за усмирение оппозиции. Он созвал закрытое засе¬дание съезда, на котором выступил с непреду¬смотренным повесткой дня докладом представи¬тель военного ведомства о положении на фрон¬тах. Докладчик (С. Аралов) сообщил сведения, ко¬торые до сих пор считались секретными. Главное из этих сведений гласило: в Красной армии недо¬ставало до 60% военных специалистов (там же, стр. 276). Этим аргументом Ленин хотел выбить из рук оппозиции главный ее козырь о военных специалистах. Это не произвело на оппозицию ни¬какого впечатления. Тогда выступил сам Ленин. Как указывалось, речь эта никогда не опублико¬вывалась, но официальный историк говорит, что «с глубоким обоснованием линии партии в стро¬ительстве регулярной армии выступил Ленин. В его речи дана была принципиальная критика «во¬енной оппозиции»… Самым решительным образом Ленин опроверг обвинения «военной оппозиции» в адрес ЦК» (там же, стр. 277).*) Ленин не ограни¬чился этим. Хорошо зная, что с оппозицией за¬игрывают за его спиной Сталин и Зиновьев, он заставил их выступить на том же заседании с за¬щитой тезисов Сокольникова (Троцкого) и прин¬ципиальной критикой «военной оппозиции». Они это вынуждены были сделать, хотя и безо всякого энтузиазма. Сталин сказал: «Проект, представлен¬ный Смирновым, неприемлем, так как он может лишь подорвать дисциплину в армии и исключает возможность создания регулярной армии» (Ста¬лин, Сочинения, т. 4, стр. 250).
После таких же выступлений других членов ЦК Ленин, в глубокой уверенности, что он оконча¬тельно разоружил оппозицию, предложил голосо¬вать на съезде тезисы ЦК и тезисы Смирнова. Неожиданные результаты голосования на какой-то момент обескуражили Ленина: за тезисы ЦК (Сокольникова – Троцкого) голосовало 174 деле¬гата, за тезисы Смирнова – 95 делегатов, воздер¬жалось – 3, не участвовал в голосовании – 1. («Восьмой съезд РКП (б). Протоколы», стр. 273). С такой большой, компактной и решительной оп¬позицией Ленин никогда не имел дела в истории
*) О Троцком Ленин заявил: «Когда здесь выступил т. Голощекин, он сказал: политика ЦК не проводится воен¬ным ведомством. Если вы такие обвинения ставите, если вы, выступая ответственным оратором на партийном съез¬де, можете Троцкому ставить обвинение, что он не прово¬дит политику ЦК, – это сумасшедшее обвинение. Вы ни тени доводов не приведете» («Ленинский сборник», XXXVII, Москва, 1970, стр. 136).
большевизма. С тем большей яростью он набро¬сился на противника. В ход были пущены все ви¬ды оружия из богатого тактического арсенала Ле¬нина: дипломатия, нажим, угрозы и испытанный метод индивидуальной «обработки» лидеров оппо¬зиции. Всю эту работу Ленин провел в довольно короткое время – в течение 22 и 23 марта. 22 марта председательствующий Зиновьев заявил, что бюро ЦК и президиум съезда делают съезду предложение:
«Мы находим, что в данный момент следует попытаться поискать сближения между вчераш¬ним большинством и меньшинством по такому ко¬ренному вопросу, как вопрос о военной полити¬ке… Мы предлагаем поэтому сейчас съезду не переходить к детальному обсуждению той резо¬люции, которая была принята за основу (тезисы т. Троцкого), а предварительно сдать вопрос в комиссию из 5 членов» (там же, стр. 273).
Бюро ЦК и президиум предложили состав ко¬миссии: от большинства – Сталина, Зиновьева и Позерна, а от меньшинства – Ярославского и Сафарова. Более подходящей комиссии Ленин и не мог бы выдумать. Не столько судьба оппозиции, сколько карьера Сталина и Зиновьева была пос¬тавлена на карту. Произошло «чудо», которое Ле¬нин предвидел: комиссия пришла к «единодушно¬му решению» о военной политике. Результаты работы комиссии доложил съезду 23 марта Яро¬славский:
«Так как съезд положил в основу тезисы докла¬да т. Троцкого, то комиссия прежде всего, рассмотрев эти тезисы, нашла необходимым внести только редакционные изменения… когда мы, меньшинство съезда, выступили на съезде с кри¬тикой этих тезисов т. Троцкого, которые защищал здесь т. Сокольников, то мы указывали на то, что принципиально мы не возражаем против такой постановки вопроса, какая имеется в этих тези¬сах» (там же, стр. 339).
Эта поразительная метаморфоза оппозиции, ко¬торая еще два дня тому назад «в острых и бурных прениях» отвергла на военной секции тезисы Троцкого – Сокольникова, а сегодня находит нужным делать в них «только редакционные из¬менения», стала возможной из-за капитуляции Сталина и лидеров «военной оппозиции», лично связанных с ним (Ворошилов, Ярославский, Буб¬нов, Сафаров и другие). Сталин организовал «во¬енную оппозицию», он же ее и распустил, когда он увидел, что Ленин разгадал его двойную игру. Поставленные на голосование тезисы Троцкого с «редакционными изменениями» согласительной комиссии были приняты съездом единогласно при одном воздержавшемся (там же, стр. 340).
В своей заключительной речи Ленин не без гор¬дости торжествовал победу над «военной оппози¬цией» :
«Мы пришли к единодушному решению по воп¬росу военному. Как ни велики казались вначале разногласия, как ни разноречивы были мнения многих товарищей…, – нам чрезвычайно легко удалось в комиссии прийти к решению абсолютно единогласному» (там же, стр. 346).
Как это ему удалось, Ленин не рассказал, но мы об этом уже говорили выше.
На VIII съезде обсуждалась и была принята но¬вая (вторая) Программа партии. Документ этот имел пропагандно-тактическое, менее всего про¬граммное значение. В основе новой программы лежала известная концепция Ленина из его работы «Империализм, как высшая стадия капитализма». Эта работа Ленина, претендующая на прогноз бу¬дущего и причисленная его адептами к классичес¬кому труду ленинизма, оказалась в исторической проверке синтезом утопии и желания.
Основная идея Ленина: капитализм, начиная с конца XIX и начала XX века, вступил в свою пос¬леднюю монополистическую загнивающую стадию – стадию финансового капитализма, стадию им¬периализма. Ленин писал:
«Самая глубокая экономическая основа импе¬риализма есть монополия… Как и всякая монопо¬лия, она порождает неизбежное стремление к за¬стою и загниванию. Поскольку устанавливаются, хотя бы на время, монопольные цены, постольку исчезают до известной степени побудительные причины к техническому, а следовательно ко вся¬кому другому прогрессу, движению вперед; по¬стольку является, далее, экономическая возмож¬ность искусственно задерживать технический про¬гресс… Монополия, олигархия, стремление к гос¬подству, эксплуатация все большего числа малень¬ких и слабых наций небольшой горсткой богатей¬ших и сильнейших наций – все это породило те отличительные черты империализма, которые за¬ставляют характеризовать его как паразитический и загнивающий капитализм» (Ленин, Собр. соч., 3-е изд., т. XIV, стр. 151, 171-172).
На этой стадии капитализм достиг своего выс¬шего экономического и технического уровня, своего зенита, дальнейшее его развитие идет вниз, под уклон, к краху, наступает эра неизбежных империалистических войн и, как их результат, – мировая революция.
Выход: «только коммунистическая революция может вывести человечество из тупика, созданно¬го империализмом и империалистическими вой¬нами» (Из Программы партии, VIII съезд РКП(б), стр. 393).
Ленин, который так же, как Маркс и Энгельс, не любил или сознательно избегал фантазировать, как будет выглядеть на деле социалистическое, коммунистическое общежитие, охотно фантази¬ровал о судьбах капитализма. Однако более чем полувековая история технико-экономического раз¬вития «загнивающего капитализма» и «прогрес¬сивного» социализма самым наглядным образом опровергла смелую фантазию Ленина: приоритеты всех великих изобретений второй индустриальной революции (кибернетика, расщепление атомного ядра, электроника и т. д.) как раз принадлежат этому «загнивающему капитализму», а не социа¬лизму. Правда, КПСС по праву гордится тем, что первым человеком в космосе был «советский ком¬мунист» (тут была специфическая причина – Кремль предложил своим военным инженерам изобрести такую ракету, которая могла бы до¬стичь США, а они «перевыполнили» план – изоб¬рели ракету, способную лететь в космос). «Капита¬листы» перекрыли этот советский успех, послав человека на Луну.
Утопичной оказалась доктрина Ленина о «ми¬ровой революции», изложенная в той же Програм¬ме. Преамбула ленинской Программы торжествен¬но провозгласила: «Началась эра всемирной про¬летарской, коммунистической революции» (там же, стр. 390). В результате этой «всемирной рево¬люции» Ленин думал, что будет создана одна единая «Всемирная Советская республика» без границ. (Ленин: «Может быть, будет у нас общая программа, когда создастся Всемирная Советская республика», VIII съезд РКП(б), стр. 101).
Однако даже восточноевропейские страны, где коммунистические режимы были принесены из СССР на штыках Красной армии, и те не захотели составить с СССР одну «Всемирную Советскую республику», не говоря уже об азиатских комму¬нистических государствах.
Утопичной оказалась теория об отмирании го¬сударства, провозглашенная Марксом и Энгель¬сом, специально развитая Лениным в книге «Го¬сударство и революция» и зафиксированная в ле¬нинской Программе в словах: борьба с бюрокра¬тизмом и «упрощение функций управления при повышении культурного уровня трудящихся ведут к уничтожению государственной власти» (там же, стр. 397).
Советское государство развилось в тоталитарное супергосударство, в котором бюрократия руково¬дит не только политикой, администрацией, народ¬ным хозяйством, распределением, культурой и бытом, но и каждым движением советского чело¬века от колыбели до гроба. Это единственное го¬сударство в истории, которое самым строжайшим образом регламентирует мораль, чувство, вкус, мысль своего подданного. Не государство для че¬ловека, а человек для государства. Поэтому абсо¬лютный примат государства над человеком стал «философией власти» советской партократии. По¬этому здесь бюрократ не слуга народа, а его по¬велитель. Вот эта универсальная и беспрецедент¬ная властная цель потребовала создания универ¬сальной и беспрецедентной бюрократии.
Вполне естественно, что развитие поэтому пош¬ло не по пути «уничтожения государственной вла¬сти», как это записано в ленинской Программе, а, наоборот, по пути создания «государственной сверхвласти». Сталин впоследствии вполне «диа¬лектически» обосновал отказ от марксистско-ле¬нинской утопической теории об отмирании госу¬дарства, заявив: «Мы придем к отмиранию госу¬дарства не через ослабление государственной власти, а через ее максимальное усиление» (Ста¬лин, «Вопросы ленинизма», 1953, стр. 429).
В ленинской Программе были и чисто пропагандно-конъюнктурные пункты, рассчитанные на непосредственный агитационный эффект. Вспом¬ним еще раз, что VIII съезд происходил в услови¬ях опаснейшей для судьбы советской власти гражданской войны, когда большевикам нужна была поддержка крестьян, рабочих, «буржуазных спе¬циалистов», нерусских народов и верующих. Каж¬дому из этих классов Программа обещала:
1) Крестьянству: Ленин: «Никаких насилий по отношению к среднему крестьянству мы не допус¬каем. Даже по отношению к богатому крестьянст¬ву мы не говорим с такой решительностью, как по отношению к буржуазии… Мы говорим о подавле¬нии его контрреволюционных поползновений. Это не есть полная экспроприация» (там же, стр. 347); Программа: сельскохозяйственные коммуны (тог¬да слово «колхоз» еще не бытовало) – «совершен¬но добровольные союзы земледельцев» (там же, стр. 405);
2) Рабочим: «Профессиональные союзы долж¬ны прийти к фактическому сосредоточению в своих руках всего управления всем народным хо¬зяйством, как единым хозяйственным целым» (там же, стр. 403);
3) Буржуазным специалистам: «Более высокое вознаграждение специалистов, чтобы они могли работать не хуже, а лучше, чем прежде… Равным образом необходимо ставить буржуазных специа¬листов в обстановку товарищеского общего труда» (там же, стр. 405);
4) Нерусским народам: «Полное равноправие наций… право на государственное отделение» (там же, стр. 398);
5) Верующим: «Необходимо заботливо избегать всякого оскорбления чувств верующих» (там же, стр. 402);
6) Свободу и права всем народам России: «Ли¬шение политических прав и какие бы то ни было ограничения свободы необходимы исключительно в качестве временных мер борьбы с попытками эксплуататоров отстоять или восстановить свои привилегии. По мере того, как будет исчезать объективная возможность эксплуатации человека человеком, будет исчезать и необходимость в этих временных мерах и партия будет стремиться к их сужению и к полной их отмене» (там же, стр. 395).
Человеку, мало-мальски знакомому с историей СССР или с советской действительностью сегодня, совершенно излишни комментарии к этим пунк¬там. Свою организационно-пропагандную цель или, выражаясь грубо, но точно, свою демагоги¬ческую цель ленинская Программа выполнила: большевики выиграли гражданскую войну. Впро¬чем, сам Ленин признавал, что цель его Програм¬мы и была агитационно-пропагандная. Он так оценил общее значение Программы: «Наша Про¬грамма будет сильнейшим материалом для пропа¬ганды и агитации» («VIII съезд РКП(б)», стр. 364).
Поэтому обсуждение Программы на съезде пар¬тии не вызвало каких-либо бурных прений и рез¬ких возражений против докладов Ленина и Буха¬рина по Программе, сделанных ими официально от имени ЦК. Поэтому не было и содокладчика или контрдокладчика от какой-либо группы на съезде, как это имело место во время обсуждения организационного вопроса или военной политики. Только официальные докладчики ЦК – Ленин и Бухарин – спорили между собой по ряду абстрактных вопросов (о структуре Программы, о ха¬рактеристике империализма и т. д.), которые мало интересовали делегатов. Единственным спорным вопросом, который, по Ленину, «непомерно много места» занял в дискуссии как между докладчика¬ми, так и делегатами, явился национальный воп¬рос. Для многонациональной Российской империи национальный вопрос всегда играл видную роль. Теперь, в условиях разгара гражданской войны, когда генерал Деникин на своем знамени написал «За единую и неделимую Россию», национальный вопрос стал ахиллесовой пятой всего Белого дви¬жения и особенно в его многонациональном кав¬казском тылу. Большевики как раз и целили в эту «пяту», выдвинув против лозунга «За единую и неделимую» контрлозунг: «право народов на са¬моопределение», хотя Ленин был куда более абсо¬лютным централистом, чем не только Деникин с Колчаком, но и все русские цари вместе взятые. Но эластичный тактик Ленин знал, что деклара¬тивное признание «права народов на самоопреде¬ление» есть не только вернейшее пропагандное оружие завоевать симпатию нерусских народов, но и безошибочное средство противопоставить их Деникину и Колчаку. Схоласт Бухарин, велико¬русские шовинисты из партии (Ленин: «поскрести иного коммуниста – и найдешь великорусского шовиниста», «VIII съезд РКП(б)», стр. 106) или обрусевшие «националы» (Ленин: «известно, что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по ча¬сти истинно русского настроения», ПСС, т. 45, стр. 358) не могли понять всю тонкость игры, которую ведет Ленин в национальном вопросе. От¬сюда – «великорусская оппозиция» на съезде про¬тив Ленина.
В советских исторических учебниках постоянно перекочевывает из одного в другой легенда будто только Бухарин и Пятаков возглавляли эту «вели¬корусскую оппозицию», не упоминая, что ее точку зрения целиком разделял и Сталин. Вместо ленин¬ского лозунга «право народов на самоопределе¬ние» Бухарин, опираясь как раз на эксперта пар¬тии по национальному вопросу Сталина, выдвинул другой лозунг: «В комиссии я, опираясь на заяв¬ление, сделанное т. Сталиным на III съезде Со¬ветов, предлагал формулу: самоопределение тру¬дящихся классов каждой национальности» («VIII съезд РКП (б)», стр. 47).
Делегат съезда (потом директор Института Маркса, Энгельса и Ленина) Д. Рязанов тоже ука¬зал на источник «великорусской идеи» Бухарина: «Та формулировка, которую он (Бухарин. – А. А.) повторяет за т. Сталиным, – самоопределение трудящихся классов, – как объективный крите¬рий так же несостоятельна, как и формула право наций на самоопределение» (там же, стр. 68-69).
Не в меру усердствующие сталинцы из редакции нового издания «Протоколов съезда» (1959 г.) сделали примечания: «Изложение заявления И. В. Сталина на III съезде Советов дано Бухариным неправильно» (там же, стр. 526) или «Заявление Рязанова о формулировке И. В. Сталиным «само¬определение трудящихся классов» не соответству¬ет действительности» (там же, стр. 529).
Спрашивается, если это «не соответствует дей¬ствительности», то почему же Сталин упорно молчит на съезде, когда его точку зрения так бес¬церемонно искажают, а в то же самое время Ленин ведет на съезде самый отчаянный спор именно против формулировки «право самоопределения трудящихся классов»? Стоит только заглянуть в упоминаемое выступление Сталина на III съезде Советов (январь 1918 г.), чтобы убедиться, что Бухарин и Рязанов правильно цитировали Стали¬на, а партийные историки сознательно искажают истину.
Вот, что по этому вопросу говорил Сталин: «Принцип самоопределения был использован бур¬жуазно-шовинистическими кругами Украины в своих классовых империалистических целях. Все это указывает на необходимость толкования прин¬ципа самоопределения как права на самоопреде¬ление не буржуазии, а трудовых масс данной на¬ции» (Сталин, Соч., т. 4, стр. 31-32; выделено мною. – А. А.). Таким образом, духовным вождем и «великорусской оппозиции» был Сталин, а не Бухарин (в этом мы еще раз убедимся, когда бу¬дем анализировать дискуссию между Лениным, Троцким и грузинскими «национал-уклонистами», с одной стороны, и Сталиным, Дзержинским и Орджоникидзе, с другой, по поводу «автономизации» советских республик).
Вообще говоря, «великорусская оппозиция» воз¬никла на почве сущего недоразумения. Ее лидеры искренне верили (кроме Сталина!), что Ленин го¬ворит то, что он думает. Ленин не хуже Талейрана знал, что слова даны, чтобы скрывать свои мысли, и не хуже Макиавелли понимал, что все средства хороши, которые достигают цели. Он говорил, что «политика есть наука и искусство» (Ленин, Собр. соч., т. XXV, стр. 219), «надо соединить строжай¬шую преданность идеям коммунизма с уменьем пойти на все необходимые практические компро¬миссы, лавирования, соглашательства, зигзаги, отступления…» (там же, стр. 231), даже больше: в интересах завоевания влияния и власти надо «пойти на все и всяческие жертвы, – в случае надобности – пойти на всяческие уловки, хитро¬сти, нелегальные приемы, умолчания, сокрытие правды» (там же, стр. 199), то есть пойти на ложь и обман, но не выражаясь так.
Сталин потом превзойдет Ленина и по этой части своими шедеврами непревзойденной лжи, но сейчас он предпочитает молчать (он не высту¬пил ни на одном пленарном заседании съезда), за¬то выступили некоторые из учеников Ленина, ко¬торые куда лучше усвоили азы ленинизма. Так, Томский заявил: «Я думаю, в этом зале не най¬дется ни одного человека, который сказал бы, что самоопределение наций, национальное движение является нормальным и желательным. К этому мы относимся как к неизбежному злу» («VIII съезд РКП (б)», стр. 82). Осинский еще приподнял за¬весу над сокровенной мыслью Ленина о «само¬определении». Он сказал, что этот лозунг имеет три смысла: «во-первых, – декларативный смысл… Мы заявляем, что даем народам право на само¬определение… Во-вторых, это – лозунг, нейтрализующий самую национальную борьбу, и в-третьих, это – лозунг разоблачительный» (там же, стр. 92).
Ленин видел в этом лозунге выдающееся так¬тическое значение и на международной арене, не только в колониях, но и вообще в западных стра¬нах. Ленин думал, что если внешний мир устано¬вит, что Коминтерн есть всего лишь филиал РКП (б), а иностранные национальные компартии подчинены ЦК РКП (б), то дело мировой револю¬ции погибло. Он говорил:
«Здесь многие увлекающиеся товарищи догово¬рились до всемирного Совнархоза и до подчине¬ния всех национальных партий (имеются в виду иностранные компартии. – А. А.) ЦК РКП… (П я т а к о в : (с места): «А разве вы думаете, что это было бы плохо?»). Если он сейчас бросает за¬мечание, что это было бы недурно, то я должен ответить, что, если бы что-нибудь подобное сто¬яло в программе, то критиковать ее не было бы надобности: авторы такого предложения сами бы убили себя» (там же, стр. 100).
В этой связи прямо-таки пророческим оказалось другое замечание Ленина: «Мы должны поставить дело так, чтобы немецкие социал-предатели (име¬ются в виду социал-демократы. – А. А.) не могли говорить, что большевики навязывают свою уни¬версальную систему, которую будто бы можно на красноармейских штыках внести в Берлин» (там же, стр. 55).
Дискуссия по Программе закончилась избрани¬ем комиссии для представления окончательного проекта (Ленин, Зиновьев, Бухарин, Сталин, Ка¬менев, Сокольников, Пятаков, Преображенский, Томский, Смидович, Бубнов). От имени этой ко¬миссии Каменев доложил съезду окончательный проект, принятый комиссией единогласно (при од¬ном против по национальному вопросу – это был Пятаков). В Программу был внесен ряд неприн¬ципиальных поправок. Съезд, отвергнув поправку Пятакова по национальному вопросу, утвердил Программу в целом.
По последнему вопросу повестки дня были про¬ведены выборы ЦК (из 19 членов и 8 кандидатов), ревизионной комиссии (из 3 членов). Председа¬тельствует на этом последнем заседании съезда Каменев (на протяжении всего съезда на пленар¬ных заседаниях председательствовали только три человека – Ленин, Зиновьев и Каменев и на од¬ном – Евдокимов).
Из его сообщения выясняется, какова была тех¬ника выборов ЦК (сами выборы были тайные). Один список был представлен группой руководи¬телей прошлого ЦК, подписанный Лениным, Зи¬новьевым, Сталиным и др. Был список, представ¬ленный другой группой, был список, представлен¬ный московской, петроградской и нижегородской делегациями, потом идут: список представителей Московской губернии, список уральских делега¬тов, список 3 и 4 армий, список, выставляемый частью московской делегации, делегациями укра¬инской, саратовской, белорусской, литовской и частью фронтовых делегаций. Делегаты Урала, Вятки и 11 армии предлагают свой список. Наконец, еще одна группа предлагает свой список. Это перечисление списков показывает, что у КПСС когда-то было нечто вроде «внутрипартийной де¬мократии», о которой сегодня и думать не смеют. Во всех этих списках как общепризнанные вожди неизменно присутствуют только 6 человек: Ленин, Зиновьев, Троцкий, Бухарин, Каменев и Сталин.
Избранными оказались:
Члены ЦК: 1. Белобородое, 2. Бухарин, 3. Дзер¬жинский, 4. Евдокимов, 5. Зиновьев, 6. Калинин, 7. Каменев, 8. Крестинский, 9. Ленин. 10. Муранов, 11. Радек, 12. Раковский, 13. Серебряков, 14. Смилга, 15. Сталин, 16. Стасова, 17. Стучка, 18. Томский, 19. Троцкий.
Кандидаты: 1. Артем, 2. Бубнов, 3. Владимир¬ский, 4. Данишевский, 5. Мицкевич, 6. Смирнов (И. Н.), 7. Шмидт, 8. Ярославский.
Ревизионная комиссия: 1. Курский, 2. Луначар¬ский, 3. Цивцивадзе.
В членский состав ЦК не попал никто из оппо¬зиционеров (если таковыми не считать Бухарина – по национальному вопросу и Сталина – по во¬енному), в кандидатский состав были включены два «военных оппозиционера» (Бубнов, Ярославский).
Ленин получил «передышку» от оппозиции на целый год – до следующего очередного съезда партии.
На пленуме ЦК нового состава 25 марта были избраны его руководящие органы: члены Полит¬бюро: Ленин, Каменев, Крестинский, Троцкий, Сталин; кандидаты: Бухарин, Зиновьев, Калинин.
Члены Оргбюро: Белобородое, Крестинский, Серебряков, Сталин, Стасова; кандидат: Муранов. Ответственный секретарь ЦК: Стасова («История КПСС», т. 3, кн. II, стр. 282).
Общий вывод: если до сих пор Ленину прихо¬дилось бороться с оппозициями, которые возни¬кали только внутри ЦК и в его же рамках оспа¬ривали претензии Ленина на безошибочность сво¬их действий и безапелляционность своей гегемонии в руководстве над партией и государством, то те¬перь, когда ЦК в основном был очищен или уми¬ротворен, борьба развертывается вне ЦК. Теперь съезды партии, куда все еще попадают инакомыс¬лящие, делаются ареной борьбы партийных оппо¬зиций. В то время, когда различные внутрипар¬тийные оппозиции, под различными кличками, отражают в своих платформах волю и чаяния ши¬роких партийных масс, ЦК отстаивает неприкос¬новенность своего авторитета и безошибочность действий партаппаратной иерархии. Есть у этих оппозиций и еще одна общая им всем, характер¬ная черта: конъюнктурные постулаты партийно¬го аппарата они принимают за истинную програм¬му партии, агитационные лозунги – за действи¬тельную цель.
Отсюда Ленин сделал необходимые выводы в двух документах, принятых один на VIII съезде – о проведении первой чистки партии под наимено¬ванием «общей регистрации всех членов партии» («КПСС в резолюциях», ч. I, стр. 441), другой до¬кумент – это новый Устав партии, принятый на VIII партконференции (декабрь 1919 г.), в который был введен целый новый раздел о «строжай¬шей дисциплине», хотя сохранялся и пункт о «де¬мократическом централизме». Новый раздел о дисциплине подчинял всю партию Центральному Комитету и его комитетской иерархии на местах. В Устав был включен впервые и пункт об обяза¬тельном прохождении кандидатского испытатель¬ного стажа для желающих вступить в партию. Чистка партии продолжалась до конца сентября 1919 г., в результате, по подсчетам американского историка, было исключено более половины из 250 тысяч коммунистов (A Concise History of the Com¬munist Party of Soviet Union, by John S. Resheter, 1960, Praeger, p. 163).
Официальная партийная статистика не распо¬лагает точными данными о количестве «вычищен¬ных» из партии в эту первую чистку. Дается толь¬ко общее число исключенных из партии и моби¬лизованных на гражданскую войну в количестве 91 тысячи членов и 50 тысяч кандидатов. Одно¬временно была объявлена так называемая «пар¬тийная неделя» по вербовке в партию рабочих и красноармейцев. Вербовка дала более 200 тысяч коммунистов («Девятый съезд РКП (б). Протоко¬лы», 1960, стр. 574). Главный критерий при при¬еме – абсолютное послушание директивам парт¬аппарата.

А. Авторханов
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ПАРТОКРАТИИ
ТОМ ВТОРОЙ
ЦК и Сталин

Глава 22
ЗАГОВОР «ТРОЙКИ» ПРОТИВ ЛЕНИНА
С конца 1921 г. Ленин часто болел и брал про¬должительные отпуски. Еще весной 1922 года он успешно провел XI съезд партии, хотя и не был на нем так активен, как на предыдущих съездах. 23 апреля 1922 г. ему делают операцию по из¬влечению одной из двух пуль, которыми он был ранен летом 1918 г., но уже 27 апреля он уча¬ствует в заседании Политбюро. В дальнейшем Ле¬нин целый месяц руководил работой правитель¬ства и ЦК, пока его не сразил первый удар болез¬ни, приведший к частичному параличу правой руки и правой ноги и к расстройству речи. Это было 25 мая 1922 г.
Историю болезни Ленина и ее политическое по¬следствие Троцкий описывает со свойственным ему пафосом: «На третий день ко мне пришел Бухарин.
– «И вы в постели?» – воскликнул он в ужасе.
– «А кто еще, кроме меня», – спросил я.
– «С Ильичом плохо: удар, – не ходит, не го¬ворит. Врачи теряются в догадках»…
Ленин считался крепышом, и здоровье его ка¬залось одним из несокрушимых устоев революции. Он был неизменно активен, бдителен, ровен, ве¬сел… В конце 1921 г. состояние его ухудшилось…
В марте усилились головные боли… Ленин забо¬лел, оказывается, еще третьего дня. Тогда мне и в голову не приходили какие-либо подозрения. Бухарин говорил вполне искренно, повторяя то, что ему внушали «старшие». В тот период Бухарин был привязан ко мне чисто бухаринской, т. е. полуис¬терической, полуребяческой привязанностью. Свой рассказ о болезни Ленина Бухарин кончил тем, что повалился ко мне на кровать и, схватив меня через одеяло, стал причитать: «не болейте, умо¬ляю вас: есть два человека, о смерти которых я всегда думаю с ужасом … это Ильич и вы»… Удар был оглушающий. Казалось, что сама рево¬люция затаила дыхание… Гораздо позже… я опять вспомнил со свежим удивлением, что мне о бо¬лезни Ленина сообщили только на третий день… Это не могло быть случайно. Те, которые давно готовились стать моими противниками, в первую голову Сталин, стремились выиграть время. Бо¬лезнь Ленина была такого рода, что сразу могла принести трагическую развязку. Завтра же, даже сегодня могли ребром встать все вопросы руко¬водства. Противники считали важным выгадать на подготовку хоть день… В это время, надо по¬лагать, уже возникла идея «тройки» (Сталин-Зи¬новьев-Каменев)» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 206-209). Вот с этих пор и начинается борьба за наследство еще не умершего, но явно умираю¬щего Ленина. Правда, от первого удара Ленин как будто оправился, даже вернулся к работе в октя¬бре, но в декабре последовал второй, еще более серьезный удар… Ленин медленно, но явно умирал. В Политбюро сидели три претендента в на¬следники: Троцкий, Зиновьев, Каменев. Ни Ста¬лин – фактический наследник, ни Рыков – юри¬дический наследник никому и в голову не прихо¬дили. В отношении Рыкова это вполне понятно, но в отношении Сталина это объяснялось неве¬жеством в деле знания партийной машины и роли в ней Сталина с первых дней его вступления в ЦК (1912). Даже советскую государственную машину никто, включая Ленина, так универсально не знал, как Сталин. В самом деле, Сталин с первых же дней большевистской революции входит беспре¬рывно в бюро ЦК, потом Политбюро, одновремен¬но Оргбюро, как единственный из членов Полит¬бюро, он нарком национальностей, одновременно нарком государственного контроля (РКИ), он член Реввоенсовета республики от ЦК, он член Колле¬гии ВЧК – ОГПУ от ЦК, он член Совета труда и обороны от президиума ВЦИК. Эти не номиналь¬ные должности, а такие, где Сталин оставил глу¬бокие следы личного творчества. Не забудем, что в семичленном законодательном органе – в По¬литбюро пять эмигрантов (Ленин, Троцкий, Зи¬новьев и отчасти Каменев и Рыков) и только два настоящих подпольщика революции в России – Сталин и Томский. В эмиграции были «литерато¬ры партии», как они именовались в протоколах ЦК в марте 1917 г., а в России – организаторы партии и революции. Психологически Сталин был для рабочих большевиков-подпольщиков «свой парень», а эмигранты – «интеллигенты». Это не было секретом, хотя об этом из-за уважения к Ленину не говорили вслух, а только шептались: интеллигенты – завсегдатаи женевских кафе и парижских «бистро» – отсидели царизм за границей, а рабочие большевики, как Томский, и под¬польщики, как Сталин, делали революцию. Бег¬лый взгляд на биографии вождей показывал, что каждый из эмигрантов членов Политбюро по од¬ному разу ссылались, а Сталин – семь раз аресто¬вывался, пять или шесть раз ссылался, причем пять раз бежал, чтобы дальше делать революцию, хотя он мог эмигрировать, как эмигрировали «ин¬теллигенты». Все это надо помнить, если мы хо¬тим понять дальнейшее развитие событий.
Первое серьезное столкновение Ленина произо¬шло со Сталиным по вопросу о принципах созда¬ния из советских республик РСФСР, Украины, Бе¬лоруссии, Грузии, Армении и Азербайджана одной федерации СССР (название «СССР» было выбрано как универсальная форма для мировой федерации, так как в нем нет ни этнического, ни континен¬тального ограничения; вначале Ленин хотел дать название: «Союз советских республик Европы и Азии»). 10 августа 1922 г., по предложению По¬литбюро, была создана комиссия Оргбюро ЦК по вопросу о федерации с включением туда предста¬вителей названных республик. Возглавлял комис¬сию Сталин, он же представил и проект резолюции комиссии. Согласно проекту, все советские рес¬публики входили в РСФСР на правах автономных республик («автономизация»). Сталин поспешил, без ведома Ленина, направить свой проект Цент¬ральным Комитетам компартий Грузии, Армении, Азербайджана, Украины, Белоруссии. Грузия от¬клонила проект с мотивировкой: «Предлагаемое на основании тезисов т. Сталина объединение в форме автономизации независимых республик считать преждевременным. Объединение хозяйст¬венных усилий и общей политики считаем необ¬ходимым, но с сохранением всех атрибутов неза¬висимости» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 556). Бело¬руссия высказалась за сохранение старой формы договорных отношений между республиками. Украина колебалась, Азербайджан и Армения под¬держали идею Сталина.
Комиссия Оргбюро 24 сентября приняла за ос¬нову проект Сталина. 25 сентября Ленин затре¬бовал к себе в Горки все материалы Комиссии Сталина. Но, как отмечает официальный коммен¬татор, «одновременно, не дожидаясь указаний Ле¬нина и без рассмотрения этого вопроса в Полит¬бюро, секретариат ЦК разослал резолюцию ко¬миссии всем членам и кандидатам ЦК к пленуму, назначенному на 5 октября» (там же, стр. 558). Недовольный этим, Ленин 26 сентября пишет Ка¬меневу, временному председателю Политбюро, письмо для членов Политбюро с требованием об¬судить данный вопрос («вопрос архиважный. Ста¬лин немного имеет стремление торопиться»). Ле¬нин сообщает, что на личной встрече, 26 сентября, «одну уступку Сталин уже согласился сделать» (по параграфу № 1 его проекта) – эта уступка Сталина принципиально меняла всю схему объе¬динения в духе Ленина: советские республики не «вступают в РСФСР», как этого требовал Сталин, а вместе с РСФСР образуют новую федерацию су¬веренных советских республик. Однако Сталин свою уступку рассматривал, как уступку термино¬логическую, а не по существу дела. Составляя вме¬сте q РСФСР юридически новую федерацию, фак¬тически союзные республики должны быть под¬чинены органам верховной власти РСФСР. Пред¬ложение же Ленина о «равноправии и суверените¬те» (Ленин, конечно, был того же мнения, что и Сталин, но искал формулу пропагандно более эластичную) Сталин в письме членам Политбюро от 27 сентября оценил как позицию «националь¬ного либерализма» (там же, стр. 558).
Остальные пункты проекта Сталина, которые критикует Ленин, следующие:
§ 2 у Сталина изложен так:
Постановления ВЦИК РСФСР, Совнаркома и СТО обязательны для союзных республик (Ленин, там же, стр. 557).
Ленин предлагает: изменить его в соответствии с изменением § 1, а именно создать новые зако¬нодательный и исполнительный органы новой фе¬дерации ;
§4 у Сталина изложен так:
Наркоматы финансов, продовольствия, труда и народного хозяйства союзных республик подчи¬нены соответствующим наркоматам РСФСР;
Ленин предлагает слить эти наркоматы в об¬щесоюзные наркоматы;
§ 5 у Сталина изложен так:
Остальные наркоматы (юстиции, просвещения, земледелия, внутренних дел, здравоохранения, социального обеспечения) считать самостоятельны¬ми, но органы ГПУ союзных республик подчиня¬ются ГПУ РСФСР.
Ленин предлагает: республиканские наркома¬ты – самостоятельны, в том числе и ГПУ, но мо¬гут быть учреждены совместные съезды или кон¬ференции соответствующих наркоматов с сове¬щательным характером (там же, стр. 211-212 и стр. 557).
В своем сопроводительном письме на имя По¬литбюро Сталин отводит все три поправки Лени¬на: поправка к § 2 «не может быть, по моему мне¬нию, принята. Существование двух ЦИК-ов в Мо¬скве не дает ничего, кроме конфликтов и дискус¬сий…», поправка к § 4 не приемлема, здесь «сам т. Ленин немного торопится, предлагая слияние наркоматов… Едва ли можно сомневаться, что та¬кая «торопливость» дает горючее защитникам не¬зависимости во вред национал-либерализму т. Ле¬нина» (Л. Троцкий, Сталинская школа фальсифи¬кации, стр. 66-67).
Неизвестна реакция Ленина на эти замечания Сталина, но в день заседания Политбюро – 6 ок¬тября Ленин пишет Каменеву: «Великодержавно¬му шовинизму объявляю войну не на жизнь, а на смерть. Надо абсолютно настоять, чтобы в союз¬ном ЦИК председательствовали по очереди
русский
украинец
грузин и т. д.
Абсолютно!» (Ленин, там же, стр. 214).
6 октября Политбюро, в отсутствие Ленина, об¬судило проект Сталина и возражения Ленина. Об¬мен записками между Каменевым и Сталиным на заседании показывает остроту положения. Каме¬нев пишет Сталину: «Ильич объявляет войну в защиту независимости» (республик), Сталин отве¬чает: «Я думаю, что мы должны быть твердыми с Лениным» (П. Поспелов, В. И. Ленин. Биография, 2-ое изд., 1963, стр. 611).
Политбюро, как и ЦК в целом, не разделяло позиции Сталина. Оно решило создать новую ко¬миссию (Сталин, Молотов, Орджоникидзе, Мяс¬ников) и переработать коренным образом проект Сталина на основе замечаний Ленина. Вынужден¬ный исполнить это решение, Сталин проявил не¬лояльность по отношению к Ленину. Официаль¬ный комментатор Сочинений Ленина пишет, что, рассылая членам ЦК новый проект, Сталин умал¬чивал, что новый проект родился в результате принципиальных замечаний Ленина, но – что еще хуже: «смазывалась коренная разница между про¬ектом «автономизации» и ленинским проектом, утверждалось, что новая резолюция представляла собой лишь «более уточненную формулировку ре¬золюции комиссии Оргбюро, которая в основе правильная и безусловно приемлемая» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 558-559).
Пленум 6 октября принял резолюции о создании СССР на принципах, изложенных Лениным в кри¬тике проекта Сталина. Сталин даже после этого продолжал бороться за свою «автономизацию», что составит потом и сущность так называемого «грузинского вопроса».
Другой вопрос, по которому у Ленина были принципиальные разногласия со Сталиным, касал¬ся закона монополии внешней торговли. Сталин, Зиновьев и Каменев провели через пленум ЦК от 6 октября решение, по которому пересматривались основы монополии внешней торговли, разрешался свободный ввоз и вывоз ряда товаров. Ленин был крайне возмущен. В письме к Сталину для членов ЦК Ленин оценил решение пленума как «срыв монополии внешней торговли» и потребовал от¬срочить его выполнение на два месяца – «до сле¬дующего пленума ЦК» (там же, стр. 221-222). Ста¬лин разослал копии письма Ленина членам ЦК. В сопроводительном письме Сталин писал: «Пись¬мо т. Ленина не разубедило меня в правильности решения пленума ЦК… Тем не менее, ввиду на¬стоятельного предложения Ленина об отсрочке ре¬шения пленума ЦК, я голосую за отсрочку с тем, чтобы вопрос был вновь поставлен на следующий пленум с участием т. Ленина» (там же, стр. 563).
Отметим тут же, что когда Ленин сообщил Ста¬лину 15 декабря 1922 г., что он заключил «согла¬шение с Троцким о защите моих взглядов на мо¬нополию внешней торговли… и уверен, что Троц¬кий защитит мои взгляды нисколько не хуже, чем я» (там же, стр. 338-339), то Сталин решил пре¬дупредить образование блока Ленин-Троцкий. По¬этому в письме к членам ЦК в тот же день Ста¬лин пишет: «Ввиду накопившихся за последние два месяца новых материалов… говорящих в пользу сохранения монополии, считаю своим долгом сообщить, что снимаю свои возражения против монополии внешней торговли» (там же, стр. 589). Разумеется, «новые» материалы были те же самые старые материалы, но новым во всем политиче¬ском развитии партии был этот явно обозначив¬шийся, для дела Сталина очень опасный блок Ле¬нина и Троцкого. Его надо было любой ценой пре¬дупредить. Для Сталина, как для «тройки» вооб¬ще, Троцкий, действующий по мандату Ленина, был хуже, чем сам Ленин. Партия наглядно уви¬дела бы, кого Ленин метит в свои преемники.
Именно между двумя ударами (май и декабрь) происходит особенное сближение между Лениным и Троцким. С 10 октября Ленин возвращается к работе. Троцкий пишет, что «Ленин чуял, что в связи с его болезнью, за его и за моей спиной плетутся пока что почти неуловимые нити заго¬вора. Он готовился дать «тройке» отпор» (Л. Троц¬кий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 212). Последние не¬дели перед вторым ударом Ленин беседует с Троц¬ким, предлагая Троцкому стать заместителем. Троцкий отказывается (это подтверждают и офи¬циальные партийные документы). Мотив отказа Троцкого не очень скромный: «Нет никакого сом¬нения в том, что для текущих дел Ленину было удобнее опираться на Сталина, Зиновьева или Ка¬менева… Ленину нужны были послушные прак¬тические помощники. Для такой роли я не годил¬ся» (там же, стр. 214-215).
Ленин настаивал, во время новой встречи, на своем предложении, говоря, что «нам нужна радикальная личная перегруппировка» – и что но¬вое положение помогло бы Троцкому «перетрях¬нуть» аппарат. Когда в ответ Троцкий сказал, что все зло заключается не столько в государственном бюрократизме, сколько в партийном и во взаим¬ном укрывательстве влиятельных групп, собираю¬щихся вокруг иерархии партийных секретарей, то «чуть подумав, Ленин поставил вопрос ребром: «вы, значит, предлагаете открыть борьбу не толь¬ко против государственного бюрократизма, но и против Оргбюро ЦК»… Оргбюро ЦК означало са¬мое средоточие сталинского аппарата». – «Пожа¬луй, выходит так». – «Ну, что ж, – продолжал Ленин, явно довольный тем, что мы назвали су¬щество вопроса, – я предлагаю вам блок: против бюрократизма вообще, против Оргбюро, в частно¬сти». – «С хорошим человеком лестно заключить хороший блок», – сказал я. Мы условились встре¬титься снова через некоторое время… Он намечал создание комиссии ЦК… Мы оба должны были войти туда. По существу эта комиссия должна бы¬ла стать рычагом разрушения сталинской фрак¬ции» (Л. Троцкий, там же, стр. 216-217). Троцкий даже не подозревает, какой это великий компли¬мент по адресу Сталина, что признанные вожди октябрьского переворота – Ленин и Троцкий – должны заключить блок, чтобы свергнуть одного Сталина!
Мог бы блок иметь успех, удалось бы свергнуть Сталина? На эти вопросы ответить не очень про¬сто. В иерархии партаппарата позиция Сталина была почти неотразима, в ЦК он имел надежное большинство из личных сторонников, в лице «тройки» создалась сила, готовая противостоять даже Ленину. Троцкий ставит тот же вопрос и дает ответ: «Смог бы Ленин провести намеченную им перегруппировку руководства? В тот момент – безусловно» (там же, стр. 218). Однако это не ка¬жется, очень уж бесспорным в свете последующих событий. Но уже совершенно неубедительно зву¬чит второй ответ Троцкого: «Более того. Я не сом¬неваюсь, что если б я выступил накануне XII съез¬да в духе «блока» Ленина-Троцкого против ста¬линского бюрократизма, я бы одержал победу и без прямого участия Ленина» (стр. 219). Вся ситу¬ация в «иерархии партийных секретарей» и все факты расстановки сил внутри партии, даже сама тщательная подготовка «тройкой» XII съезда ре¬шительно говорят против уверенности, точнее, са¬моуверенности Троцкого, что он и один спра¬вился бы с задачами «блока». Впрочем, Троцкий и не собирался двинуться в такой бой, несмотря на всю помощь и подталкивание Ленина. Еще 21 декабря, когда по вопросу о монополии внешней торговли «тройка» капитулировала (правда, Зи¬новьев в угоду Сталину еще храбрился) и ЦК пе¬ресмотрел свое старое решение, Ленин писал Троц¬кому: «Как будто удалось взять позиции без еди¬ного выстрела простым маневренным движением. Я предлагаю не останавливаться и продолжать на¬ступление» (Ленин, ПСС, т. 54, стр. 327-328).
Почему же Троцкий не последовал этому при¬зыву Ленина «продолжать наступление»?
Прежде, чем выслушать Троцкого на этот счет, изложим содержание двух других важнейших ле¬нинских документов: 1) Завещание Ленина («Письмо к съезду»), 2) Записка Ленина «К во¬просу о национальностях или об «автономизации»».
13 декабря 1922 г. у Ленина было два приступа болезни, а 15-16 декабря произошло резкое ухуд¬шение здоровья. 18 декабря происходит пленум ЦК, который специальным постановлением воз¬лагает на Сталина персональную ответственность за соблюдение режима, установленного врачами для Ленина. В ночь с 22 на 23 декабря у Ленина второй удар – наступает паралич правой руки и ноги. Но того же 23 декабря Ленин, словно пред¬чувствуя приближение конца, просит врачей раз¬решить ему продиктовать стенографистке в тече¬ние пяти минут, так как его «волнует один во¬прос». Однако и ЦК, и врачи одинаково не хотели, чтобы Ленин писал. Тогда, по свидетельству сес¬тры Ленина – М.Ульяновой, Ленин предъявил уль¬тиматум: или ему разрешат несколько минут дик¬товать свой «дневник», или он бросит лечиться. Он получает разрешение и 23 декабря 1922 г. на¬чинает диктовать свое знаменитое «Завещание» («Письмо к съезду»). 24 декабря после совещания Сталина, Каменева и Бухарина с врачами Полит¬бюро вынуждено подтвердить решение:
1. Ленину разрешается диктовать ежедневно 5-10 минут, но это не должно носить характер переписки, и Ленин на эти записки не должен ждать ответа. Свидания запрещаются.
2. «Ни друзья, ни домашние не должны сооб¬щать Ленину ничего из политической жизни, что¬бы этим не давать материала для размышлений и волнений» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 710).
Это значит, что Ленину закрыт доступ к любой политической информации, а главное – ко всем документам ЦК. Следить за соблюдением этого режима должен Сталин. Все-таки есть одно лицо из Политбюро, с которым Ленин свободно может говорить на политические темы и информировать¬ся у него – это сам Сталин во время его «дежур¬ных» визитов к Ленину. Ведь это сам Сталин опи¬сал один из своих визитов к Ленину во время ран¬ней стадии болезни Ленина. Ленин Сталину гово¬рил: «Мне нельзя читать газеты, мне нельзя гово¬рить о политике, я старательно обхожу каждый клочок бумаги, … боясь, как бы он не оказался газетой и как бы не вышло из этого нарушения дисциплины». Но Сталин замечает к рассказу Ленина: «Я хохочу и превозношу до небес дисци¬плинированность тов. Ленина. Тут же смеемся над врачами, которые не могут понять, что про¬фессиональным политикам, получившим свида¬ние, нельзя не говорить о политике» (Сталин, Соч., т. 5, стр. 135).
Понятно, о какой «политике» Сталин говорил с Лениным и какой информацией он его снабжал.
События с Лениным и вокруг Ленина с 23 де¬кабря (когда Ленин начал писать «Завещание» (и до 6 марта 1923 г., когда он порвал всякие отно¬шения со Сталиным, поддаются приблизительной реконструкции благодаря трем источникам:
1) «Дневнику дежурных секретарей Ленина» (21 ноября 1922 г. – 6 марта 1923 г.), 2) отрывочным комментариям редакции Сочинений Ленина пято¬го издания, 3) самим «запискам» Ленина.
При всей его субъективности по отношению к Сталину и оценке политических событий, Троц¬кий является дополнительным источником, так как все факты и документы, которые он приводит, прямо или косвенно подтверждены теперь и со¬ветскими историками.
Записку 23 декабря 1922 г. Ленин продиктовал своей секретарше М. Володичевой. В «дневнике» сказано: «Перед тем, как начать диктовать (Ле¬нин), сказал: «Я хочу вам продиктовать письмо к съезду. Запишите». Продиктовал быстро, но бо¬лезненное состояние его чувствовалось» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 474).
Сущность этой части «Письма к съезду» сво¬дится к тому, что Ленин предлагает: 1) увеличить число членов ЦК «до нескольких десятков или даже до сотни… Я думаю, что такая вещь нужна и для поднятия авторитета ЦК, и для серьезной работы по улучшению нашего аппарата, и для предотвращения того, чтобы конфликты неболь¬ших частей ЦК могли получить слишком непо¬мерное значение для всех судеб партии» и
2) «придать законодательный характер на извест¬ных условиях решениям Госплана, идя навстречу требованиям т. Троцкого» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 343). Эта часть «Письма» была послана Ста¬лину в тот же день, но, как отмечает официаль¬ный комментатор, «в протоколах заседаний Политбюро и пленумов ЦК не упоминается об этой записи Ленина» (там же, стр. 593). Более чем ве¬роятно, что ее Сталин скрыл даже от членов «тройки». Такое предположение основывается не только на отсутствии упоминания этой части «письма» в бумагах руководящих органов ЦК, но и на том факте, что, делая политический отчет ЦК на XII съезде (апрель 1923), Зиновьев совер¬шенно игнорирует установки Ленина, тогда как Сталин говорит о необходимости увеличения членского состава ЦК, выдавая это предложение за свое собственное (об этом у нас еще будет речь). В дальнейшем здоровье Ленина начало опять улучшаться. Он имеет разрешение диктовать 30-40 минут в день. Когда впоследствии «тройка» отказалась исполнить «Завещание» Ленина, она выдавала его за продукцию больного ума умира¬ющего паралитика. Между тем, официальный комментатор пишет: «Будучи тяжело больным физически, Ленин сохранил полную ясность мыс¬ли, необычайную силу воли, величайший опти¬мизм» (там же, стр. 592). Ленин надеется, что он сможет выступить на предстоящем XII съезде и там сам изложит свои предложения и аргументы. Тем интенсивнее он работает. С одной стороны, он продолжает диктовать «Завещание» (с 24 де¬кабря по 4 января 1923 г.), с другой, диктует статьи на актуальные темы для «Правды» («Стра¬нички из дневника», «О кооперации», «О нашей революции» (по поводу записок Н. Суханова), «Как нам реорганизовать Рабкрин», «Лучше мень¬ше, да лучше»). Политбюро тоже думает, что Ленин будет в состоянии выступать на XII съезде, чем и объясняется решение Политбюро ЦК от 11 января назначить Ленина докладчиком по поли¬тическому отчету ЦК XII съезду.
Нет никаких указаний, что Сталин получил, кроме упомянутой первой части «письма», его продолжение. М. Володичева писала уже в период единовластия Сталина в 1929 г. (что заставляет относиться к ее свидетельствам этого периода критически):
«Все статьи и документы, продиктованные Ле¬ниным, переписывались по желанию Ленина в пя¬ти экземплярах, из которых один просил остав¬лять для него, три Надежде Константиновне и один в свой секретариат (строго секретно)… На запечатанных сургучной печатью конвертах, в ко¬торых хранились копии документов, он просил отмечать, что вскрыть может лишь Ленин, а по¬сле его смерти Надежда Константиновна (черно¬вики копий мною сжигались)» (там же, стр. 592-593).
Очень похоже, что Сталин здесь задним чис¬лом создает себе алиби, ибо совершенно невоз¬можно допустить, чтобы Сталин не интересовался «продолжением» записи Ленина, а секретарши Ле¬нина – люди, назначенные сюда Сталиным (в том числе и его жена Надежда Аллилуева), которые хорошо знают, что Ленин умирает, но Сталин ос¬тается. Интересно, что Сталин, который впослед¬ствии расстрелял многих жен «врагов народа», не тронул ни одной из секретарш Ленина.
Основная часть «Завещания» заключена в за¬писях 24-25 декабря и приписке от 4 января 1923 г. Если Сталин скрывал его от партии на про¬тяжении 30 лет, то наследники Сталина, опубли¬ковав его, тем не менее интерпретируют его не¬лояльно, просто антиленински.
На самом деле «Завещание» не содержит ниче¬го двусмысленного и не допускает разных интер¬претаций. Вот вкратце его характеристика чле¬нов ЦК:
Сталин: «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно ос¬торожно пользоваться этой властью»;
Троцкий: «Тов. Троцкий … отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административ¬ной стороной дела»;
Зиновьев и Каменев: «Октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не является слу¬чайностью, но он так же мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому»;
Бухарин: «Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоре¬тические воззрения с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диа¬лектики»);
5) Пятаков: «Затем Пятаков – человек несом¬ненно выдающейся воли и выдающихся способ¬ностей, но слишком увлекающийся администра¬торством, . . . чтобы на него можно было поло¬житься в серьезном политическом вопросе. Ко¬нечно, и то и другое замечание делаются мною для настоящего времени в предположении, что эти оба (Бухарин и Пятаков. – А. А.) выдающиеся и преданные работники не найдут случая пополнить свои знания и изменить свои односторонности» (24-25 декабря 1922 г.) (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 345-346).
Потом, 4 января 1923 г. последовало «Добав¬ление к письму от 24 декабря 1922 г.». В этом «добавлении» и вся суть «Завещания» Ленина. Там сказано: «Сталин слишком груб… Этот недо¬статок становится нетерпимым в должности ген¬сека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и наз¬начить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от т. Ста¬лина только одним перевесом, именно, более тер¬пим, более лоялен, более вежлив… меньше каприз¬ности и т. д. Это обстоятельство может показать¬ся ничтожной мелочью… Но с точки зрения пре¬дохранения от раскола и с точки зрения написан¬ного мною выше о взаимоотношениях Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение» (там же, стр. 346).
Хотя характеристики Ленина руководителям ЦК несколько напоминают характеристику, которую давал незабвенный Собакевич губернскому про¬курору, все же из этих характеристик вытекают ясные политические выводы. Однако не те, кото¬рые делают официальные историки, но также и не те, которые делает Троцкий. Троцкий думает, что Ленин хотел провести в верхах партии такую перестройку руководящих кадров и создать «та¬кие условия в партии, которые дали бы мне воз¬можность стать заместителем Ленина, по его мыс¬ли: преемником на посту председателя совнар¬кома… Бесспорная цель завещания: облегчить мне руководящую работу» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 217).
Троцкий ошибается. Это вовсе не вытекает из «Завещания». Правда, Троцкий назван «самым способным человеком в ЦК», но «самый способ¬ный человек» еще не значит самый способный большевик. Кроме того, в такой характеристике Троцкого Ленин явно ошибся. Поскольку у Ле¬нина речь идет о политической «способности», то самым способным оказался тот, кого Ленин хотел вообще убрать – Сталин. Ведь о величии или ни¬чтожестве политического деятеля судят по его успехам в политике, а не в публицистике или в ораторском искусстве, тем более не по тому, что он о себе думает.
Весь смысл «Завещания» в следующем: в ясном сознании чувства приближающегося конца своей жизни Ленин пришел к сокрушительному для сво¬его наследства выводу: во главе партии и государ¬ства он оставляет Политбюро, в котором нет ни одного политика без крупного политического порока, а один даже предрасположен к криминаль¬ным преступлениям – Троцкий небольшевик, Зи¬новьев и Каменев способны на новую измену («октябрьский эпизод» Ленин в свое время оценил как измену), Сталин – не лоялен и способен зло¬употребить властью, Бухарин – схоласт и марксист без диалектики. Остались еще два члена Полит¬бюро, которых Ленин не упомянул: Рыков и Том¬ский, но Рыков дореволюционный «примиренец», революционный «дезертир» (уход из советского правительства в ноябре 1917 г.), а Томский по¬стоянно боролся с Лениным за «самостоятель¬ность» комфракций в иерархии профсоюзов, за их независимость от ЦК. Едва ли они, будучи да¬же упомянуты, заслужили бы характеристики без оговорок. Хотя Ленин никого из них не требует снять, кроме Сталина, но хочет, чтобы они все были поставлены под контроль расширенного ЦК, ибо без этого, по Ленину, перечисленные им «ка¬чества двух выдающихся вождей современного ЦК (Троцкого и Сталина. – А. А.) способны ненаро¬ком привести к расколу» (там же, стр. 345). Заме¬тим: Ленин все-таки не отметил у Сталина, в от¬личие от других, ни одного из его политических изъянов, хотя они у него были, что касается «гру¬бости» и «нелояльности», то Сталин впоследствии будет признаваться в этих своих качествах, при¬совокупляя смягчающие вину обстоятельства: да, товарищи, говорил Сталин, это верно, я груб и нелоялен по отношению к тем, кто издевается над ленинизмом!
Но после того, как было составлено политиче¬ское «Завещание» Ленина, весь вопрос сводился к тому, кто из названных в нем лиц наилучшим образом воспользуется им. Вот здесь Сталин показал такой высокой класс тактического искус¬ства, в котором все рецепты Макиавелли и дости¬жения Ленина кажутся просто детским лепетом.
К Сталину Ленин возвращается еще раз в за¬писках «К вопросу о национальностях или об «автономизации»» от 30 и 31 декабря 1922 г. Крат¬кая история возникновения этих записок такова. В Закавказье была создана локальная федерация из трех советских республик – Азербайджана, Армении и Грузии. Над компартиями трех рес¬публик был поставлен Закавказский крайком пар¬тии во главе с С. Орджоникидзе. Заккрайком не считался с «суверенитетом» республик, а Орджо¬никидзе чувствовал себя вроде если не «великого визиря», то в роли кавказского наместника Моск¬вы. По существу он был прав, но Ленин придавал большое значение как раз вежливой форме прав¬ления своего сатрапа, особенно в такой чувстви¬тельной стране, как Кавказ (он даже писал в 1921 г. особое письмо коммунистам Кавказа, что¬бы они не копировали московской политики, а в соответствии с национально-бытовыми условия¬ми видоизменяли ее). Когда Орджоникидзе начал управлять Грузией, минуя руководящие органы Грузии, то ЦК Грузии 22 октября подал в отстав¬ку. Положение осложнилось еще и тем, что на одном из совещаний Орджоникидзе, исчерпав, ви¬димо, все другие аргументы, дал сильную пощечину одному из сторонников грузинского ЦК в присутствии заместителя Ленина – Рыкова. Ру¬ководители компартии Грузии во главе со стары¬ми большевиками Буду Мдивани и Махарадзе об¬ратились с жалобой на Орджоникидзе в ЦК пар¬тии в Москве. ЦК назначил комиссию в составе Дзержинского (председатель), Мануильского и Капсукас-Мицкевича (25 ноября 1922 г.). Так как Сталин безусловно поддерживал «великодержавника» Орджоникидзе против «социал-националис¬та» Б. Мдивани (Мдивани хотел, чтобы Грузия вступила прямо в состав СССР, минуя Закавказ¬скую федерацию – в этом был весь «национал-уклонизм»), вернувшись из Грузии, Дзержинский доложил Ленину грузинское дело в угодном Ста¬лину свете. Ленин усомнился в объективности Дзержинского, так как начал получать из Грузии убедительные факты не только о произволе Орд¬жоникидзе, но и об укрывательстве его со сторо¬ны Сталина. Отсюда родились названные записи по национальному вопросу. В записке от 30 де¬кабря Ленин говорит, что он два раза собирался (на октябрьском и декабрьском пленумах ЦК) вмешаться «в пресловутый вопрос об автономиза¬ции», но ему оба раза помешала болезнь. На ка¬кой стороне собирался выступить Ленин – на стороне Орджоникидзе и Сталина или на стороне «национал-уклонистов» или «социал-национали¬стов», как их первоначально окрестил Сталин, – довольно ясно показывают сами записки. Офи¬циальные историки до сих пор фальсифицируют Ленина, утверждая, что Ленин якобы осуждал «национал-уклонистов» во главе с Мдивани, на самом деле Ленин осуждал изобретателя этого ярлыка и главного виновника преследования грузинских большевиков – Сталина и его помощников Дзер¬жинского и Орджоникидзе. Ленин говорит, что после беседы с вернувшимся из Грузии главой комиссии ЦК (она ездила туда 25 ноября) он вы¬нес «только самые тяжелые опасения… Если дело дошло до того, что Орджоникидзе мог зарваться до применения физического насилия, то можно себе представить, в какое болото мы слетели. Ви¬димо вся эта затея «автономизации» (затея Ста¬лина. – А. А.) в корне была неверна… Я думаю, что тут сыграли роковую роль торопливость и ад¬министративное увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого «социал-нацио¬нализма». Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 356-357). Обвиняя нерусских – Дзержинско¬го, Орджоникидзе, Сталина в великорусском шо¬винизме, Ленин делает одно интересное замеча¬ние: «известно, что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настрое¬ния» (там же, стр. 358). В записке по тому же во¬просу от 31 декабря Ленин произносит над Ста¬линым убийственный политический приговор. Ле¬нин пишет: «В данном случае по отношению к грузинской нации мы имеем типичный пример того, где сугубая осторожность, предупредитель¬ность и уступчивость требуются с нашей сторо¬ны… Тот грузин, который пренебрежительно от¬носится к этой стороне дела, пренебрежительно швыряется обвинением в «социал-национализме» (тогда как он сам является настоящим и истин¬ным не только «социал-националом», но и гру¬бым великорусским держимордой), тот грузин, в сущности, нарушает интересы пролетарской клас¬совой солидарности…» (там же, стр. 360). Кончая записки по национальному, в частности по гру¬зинскому вопросу, Ленин требует «примерно на¬казать Орджоникидзе», «доследовать и расследо¬вать вновь все материалы комиссии Дзержинского на предмет исправления той громадной массы не¬правильностей и пристрастных суждений, кото¬рые там несомненно имеются» (там же, стр. 361). Ленин делает вывод: «Политически ответствен¬ными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию следует сделать, конеч¬но, Сталина и Дзержинского» (там же, стр. 361). По свидетельству секретарши Ленина – Л. Фотиевой, Ленин хотел к XII съезду опубликовать дан¬ные записки в виде одной статьи по националь¬ному вопросу в «Правде» (см. письмо Л. Фотиевой Сталину в приложении к книге Bertram D. Wolfe, Khrushchev and Stalin’s Ghost, p. 278, Praeger, New York). Несмотря на тяжесть болезни, Ленин продолжает настойчиво и детально инте¬ресоваться грузинским вопросом. Из этого уже видно, что он действительно готовит «бомбу» про¬тив Сталина на XII съезде, как он сам выразился в одной из бесед с Фотиевой, делая из грузинского вопроса принципиальный вопрос национальной политики партии вообще.
Под 30 января запись Л. Фотиевой в «Дневни¬ке» гласит: «24 января Владимир Ильич вызвал Фотиеву и дал поручение запросить у Дзержинско¬го или Сталина материалы комиссии по грузин¬скому вопросу и детально их изучить. Поручение это дано Фотиевой, Гляссер и Горбунову. Цель – доклад Ленину, которому требуется это для пар¬тийного съезда. О том, что вопрос стоит в Полит¬бюро, он, по-видимому, не знал. В четверг, 25 ян¬варя, он спросил, получены ли материалы. Я отве¬тила, что Дзержинский приедет лишь в субботу… В субботу спросила Дзержинского, он сказал, что материалы у Сталина. Послала письмо Сталину… Вчера, 29 января, Сталин звонил, что материалы без Политбюро дать не может. Спрашивал, не говорю ли я Владимиру Ильичу чего-нибудь лиш¬него, откуда он в курсе текущих дел… Сегодня Владимир Ильич… сказал, что будет бороться, чтобы материалы дали» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 476-477).
Действительно, 1 февраля 1923 г. Политбюро выносит решение о выдаче Ленину материалов ко¬миссии Дзержинского. Поручая эти материалы для разработки своим сотрудникам, Ленин сказал: «Если бы я был на свободе (сначала оговорился, а потом повторил, смеясь: если бы я был на сво¬боде), то я легко бы все это сделал сам» (там же, стр. 478). Но Ленин не знает, что тем временем Политбюро утвердило отчет и выводы комиссии с осуждением грузинских «социал-националистов» и полностью подтвердило политику Сталина – Орджоникидзе. Материалы комиссии Ленин получил не без сопротивления Сталина. Фотиева вспоминает, что на заседании Политбюро Каме¬нев сказал, что «поскольку Ленин настаивает, бу¬дет даже хуже не давать», на что Сталин ответил: «Не знаю. Пусть делает, что хочет» и потребовал, чтобы его освободили от ответственности за ре¬жим больного, но с этим Политбюро не согласи¬лось (Фотиева, «Из воспоминаний», стр. 64-65).
3 февраля Ленин спрашивает Фотиеву, просмо¬трела ли она грузинские материалы и стоял ли данный вопрос в Политбюро. Когда Фотиева от¬ветила, что она не имеет права говорить об этом, Ленин спросил: «Вам запрещено именно и спе¬циально об этом?» – «Нет, вообще я не имею пра¬ва говорить о текущих делах». – «Значит, это те¬кущее дело?» Фотиева замечает: «Я поняла, что сделала оплошность» (там же, стр. 479). 5 фев¬раля Ленин подробно расспрашивает другую сек¬ретаршу – М. Гляссер, как продвигается обработ¬ка материалов комиссии Дзержинского. Он узна¬ет, что доклад ему будет сделан через три недели, а до съезда еще шесть недель.
В записи Л. Фотиевой от 12 февраля сказано, что врачи так расстроили Ленина своими запре¬щениями газет, информации и свиданий, что «у него дрожали губы». У «Владимира Ильича созда¬лось такое впечатление, что не врачи дают ука¬зания Центральному Комитету, а ЦК дает ин¬струкции врачам» (там же, стр. 485).
14 февраля Л. Фотиева записала, что Ленин очень торопит с докладом по грузинскому вопро¬су и поручает сообщить члену президиума ЦКК А. Сольцу, что он, Ленин, «на стороне обижен¬ного» (то есть на стороне Мдивани и его сторон¬ников), то же самое сообщить «кому-либо из оби¬женных» (там же, стр. 486, 607).
3 марта сотрудники Ленина представили Лени¬ну письменный доклад о результатах изучения ими материалов Дзержинского.
5 марта Ленин продиктовал два письма – одно Троцкому, другое – Сталину, а 6 марта написал письмо Мдивани, Махарадзе и другим. Из них самое важное письмо – письмо Сталину.
По сообщению официального комментатора, Ленин узнал, что Политбюро от 25 января 1923 г. утвердило выводы комиссии Дзержинского. Пред¬варительно изучив материалы этой комиссии че¬рез своих собственных сотрудников, выводы ко¬торых у него уже были на руках, Ленин пришел к заключению, что нужно протестовать против решения Политбюро на предстоящем пленуме ЦК. Сам выступать Ленин не может, но кому же по¬ручить? Зиновьев и Каменев для Ленина заранее отпадают, тогда остается только Троцкий. Пред¬варительно выяснив позицию Троцкого по грузин¬скому вопросу, оказавшуюся идентичной с пози¬цией Ленина, и в ложной надежде, что у Троцкого хватит смелости выступить против «тройки» и за «блок» Ленина – Троцкого, Ленин пишет ему сле¬дующее письмо: «Строго секретно. Лично.
Уважаемый т. Троцкий!
Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под «преследованием» Сталина и Дзер¬жинского, и я не могу положиться на их беспри¬страстие. Даже совсем напротив. Если бы Вы со¬гласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если вы почему-нибудь не со¬гласитесь, то верните мне все дело. Я буду считать это признаком Вашего несогласия. С наилучшим товарищеским приветом Ленин» (Ленин, ПСС, т. 54, стр. 329).
Вспоминая по свежим следам историю этого письма, Троцкий писал: «Два секретаря Ленина Фотиева и Гляссер служат связью. Вот, что они мне передают. Ленин до крайности взволнован сталин¬ской подготовкой предстоящего партийного съез¬да… «Владимир Ильич готовит против Сталина на съезде бомбу». Это дословная фраза Фотиевой: Слово «бомба» принадлежит Ленину, а не ей. Вла¬димир Ильич просит Вас взять грузинское дело в свои руки» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 220).
Троцкий убедился, что «на примере политики Сталина Ленин хотел вскрыть перед партией, и притом беспощадно, опасность бюрократического перерождения диктатуры…
– Каменев едет завтра в Грузию на партийную конференцию, – говорю я Фотиевой. Я могу поз¬накомить его с ленинскими рукописями, чтобы побудить его действовать в Грузии в надлежащем духе. – Через четверть часа Фотиева возвращается (Ленин и Троцкий жили в разных домах в Кремле. – А. А.): «Ни в коем случае. Ленин говорит: «Ка¬менев сейчас же все покажет Сталину, а Сталин заключит гнилой компромисс и обманет» (там же, стр. 222).
6 марта Ленин пишет Мдивани, Махарадзе и др.: «Уважаемые товарищи! Всей душой слежу за Вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникид¬зе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь. С уважением Ленин» (Ле¬нин, ПСС, т. 54, стр. 330).
Копия этого письма адресована не только Троц¬кому, но и Каменеву. Когда удивленный Троцкий наводит справку, почему же Ленин изменил свое мнение о Каменеве, то Фотиева сообщила, что Ленин сказал: «чтобы не опоздать, приходится прежде времени выступать» (Л. Троцкий, там же, стр. 223).
Но спешит и Сталин тоже. Он знает, что Ленин резко осуждает необъективную комиссию Дзер¬жинского. Поэтому Сталин направляет в Грузию новую комиссию в составе Каменева и Куйбышева. Едва Каменев и Куйбышев прибыли в Тифлис, они получили телеграмму Сталина: у Ленина новый тягчайший удар. Если перед отъездом Каменев еще колебался в пользу Ленина, то теперь он ре¬шил действовать в духе Сталина – Орджоникидзе – Дзержинского.
Ленин действительно спешит. События начина¬ют принимать драматический оборот. Порою ка¬жется, что «бомба» Ленина против Сталина взор¬вется еще до открытия съезда. Апогея внутрипар¬тийная драма достигает 5 марта, когда Ленин пи¬шет следующее письмо Сталину:
«т. Сталину. Строго секретно. Лично.
Копия т.т. Каменеву и Зиновьеву.
Уважаемый т. Сталин!
Вы имели грубость позвать мою жену к теле¬фону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила со¬гласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Ка¬меневу. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согла¬сны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения.
С уважением Ленин» (Ленин, ПСС, т. 54, стр. 329-330).
Факт разрыва Ленина со Сталиным способен произвести в партии оглушительное впечатление, но едва ли самые ярые ученики Ленина поймут его мотив, когда оскорбленное чувство капризной и, конечно, нервной женщины ставится выше инте¬ресов партии. Многие увидят в этом поступке Ле¬нина если не отрыжки мещанства, то запоздалое рыцарство «потомственного дворянина» (ведь в метрике Ульянова-Ленина, там где графа «сосло¬вие», стоит: «потомственный дворянин»!).
Об этом письме стало известно и Троцкому че¬рез Каменева. Троцкий пишет: «Каменев сообщил мне дополнительные сведения. Он был у Круп¬ской, по ее вызову. Она сообщила ему, что Вла¬димир продиктовал письмо Сталину о разрыве с ним всяких отношений… Он никогда не пошел бы на разрыв личных отношений, если бы не счи¬тал необходимым разгромить Сталина политиче¬ски» (Л. Троцкий, там же, стр. 223).
В «Дневнике» 6 марта М. Володичева пишет, что Ленин просил передать его письмо Сталину «лично из рук в руки и получить ответ… Ответ от Сталина был получен тотчас же после получе¬ния им письма Владимира Ильича (письмо было передано мною лично Сталину и мне был про¬диктован его ответ…)» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 486).
Ленин не успел прочесть ответ Сталина – того же 6 марта не без влияния всей этой истории у него наступает резкое ухудшение в состоянии здоровья, а 10 марта – третий удар, приведший к усилению паралича правой части тела и к потере речи.
Действительно ли Сталин написал ответное письмо Ленину и Крупской и, если да, каково бы¬ло его содержание, документально установить не¬возможно. Когда лидер «новой оппозиции» Зи¬новьев поднял этот вопрос на объединенном пле¬нуме ЦК и ЦКК в июне 1926 г., рассказав пленуму, что Сталин даже не удостоил Ленина ответа, то Сталин вместо оглашения своего ответа Ленину привел в свидетели сестру Ленина – М. Ульянову. Она сообщила президиуму пленума, что Сталин действительно написал письмо Крупской и Лени¬ну с извинением (Ленин, ПСС, т. 54, стр. 675).
Если уж нужны не документы, а свидетели, то почему же Сталин не взял в свидетели тут же присутствующую на пленуме в качестве члена ЦКК жену Ленина – Крупскую? Официальные комментаторы Ленина не отвечают на такой во¬прос.
Вернемся теперь к вопросу, который уже был нами поставлен: почему же Троцкий не последо¬вал призыву Ленина совместными усилиями («блок Ленин – Троцкий») свергнуть Сталина, тем более, что сам Троцкий утверждает, что Ста¬лин был и его главный враг и что он его мог бы свалить и без прямого участия Ленина? Ответ Троцкого показывает необъяснимую незадачли¬вость в политике, беспомощность в тактике, дилетанство в обращении с властью и поразительное невежество в «секретах» функционирования пар¬тийной машины. Революция, в которой Ленин был – мозг, а он – мотор, словно кастрировала у него «волю к власти». Он так и остался рево¬люционером, не сделавшись мастером власти. Ко¬нечно, в революции он – гигант, а Сталин – пиг¬мей, но, очутившись у власти, гигант сделался пигмеем, а пигмей превратился в гиганта. Нет, свалить такого гиганта Троцкий, конечно, не мог. Еще хуже: он даже этого и не хочет.
В цитированной выше беседе с Каменевым по вопросу о том, как поступать со Сталиным после всех тех акций, которые предпринимает против него Ленин, Троцкий открыто выступает против Ленина. Он сам пишет: «Я изложил ему (Камене¬ву) свой взгляд на обстановку. Иногда из страха перед мнимой опасностью – говорил я – люди способны накликать на себя опасность действи¬тельную. Имейте в виду и передайте другим, что я меньше всего намерен поднять на съезде борьбу ради каких-либо организационных перестроек. Я стою за статус-кво… Я против ликвидации Стали¬на, против исключения Орджоникидзе (Ленин тре¬бовал исключить его из партии), против снятия Дзержинского… Не нужно интриг. Нужно честное сотрудничество» (Л. Троцкий, Моя жизнь, ч. II, стр. 224).
«Честное сотрудничество» со Сталиным!
Почему же все-таки Троцкий отклонил пред¬ложение Ленина о совместном выступлении про¬тив Сталина? Ответ Троцкого можно было бы квалифицировать как образец бездонной наивно¬сти в политике, если бы это не был ответ именно Троцкого. Вот он: «Идея «блока Ленина и Троц¬кого» была в тот момент полностью известна только Ленину и мне, остальные члены Политбю¬ро смутно догадывались… Мое выступление могло быть понято, изображено, как моя личная борьба за место Ленина в партии и государстве. Я не мог без внутреннего содрогания думать об этом. Я считал, что это может внести такую деморализа¬цию в наши ряды, за которую, даже в случае по¬беды, пришлось бы жестоко расплачиваться… Поймет ли партия, что дело идет о борьбе Ле¬нина и Троцкого за будущность революции, а не о борьбе Троцкого за место больного Ленина?» (Троцкий, там же, стр. 219-220). Что за вопрос?
Ведь это сам Ленин требует у Троцкого высту¬пить во имя Ленина и Троцкого с уничтожающи¬ми Сталина документами, подписанными лично Лениным, по грузинскому делу. Трудно найти удовлетворительное объяснение такому поведению Троцкого, если не предположить, что Троцкий аб¬солютно не знал Сталина или, может быть, прав тот американский историк, который утверждает, что все поведение Троцкого было в этом деле про¬сто «негероическим» (A. Ulam, Bolsheviks, p. 571, The Macmillan Сотр., New York, NY).
Даже Крупская, которая 23 декабря 1922 г. на¬писала Каменеву и Зиновьеву письмо против Ста¬лина в связи с ее оскорблением (Крупская: «Инте¬ресы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину», Ленин, ПСС, т. 54, стр. 675), теперь, когда Ленин порвал со Сталиным, не проявляет никакой активности, чтобы уговорить Троцкого исполнить волю Ленина. Американский биограф Ленина Стефан Т. Поссони считает, что, может быть, Крупская не очень полагалась на твердость Троцкого (S. Т. Possony, Lenin, S. 425, Verlag Wissenschaft und Politik, Koln).
Все это не говорит в пользу Троцкого, как по¬литика. С другой стороны, трудно говорить и об отсутствии у него гражданского мужества. В од¬ном он поразительно уникален: каждую свою дис¬куссию в партии он затевал в неподходящее время, по неподходящему вопросу и с неподходящими союзниками. Когда и время было исключительно благоприятное (кризис в Политбюро), и вопрос был вопросом власти (главная цель любого поли¬тика), и союзник был сам основатель и вождь большевизма (Ленин), Троцкий пускается в гамлетовские сомнения: поймет или не поймет пар¬тия?
Приближался XII съезд, на имя которого было написано «Письмо к съезду» Ленина. Хотя «трой¬ка» приняла все меры к тому, чтобы ни одна бу¬мага от Ленина не поступила на съезд, одна все-таки проскользнула и застигла «тройку» врас¬плох. Это было 16 апреля, за день до открытия съезда, когда Фотиева написала Каменеву письмо с копией Троцкому. В этом письме Фотиева пи¬сала: «Как я уже информировала Вас, Владимир Ильич продиктовал 31. XII. 22 г. статью по на¬циональному вопросу… Он собирался поставить этот вопрос на съезде. Незадолго перед своей по¬следней болезнью он сообщил мне, что он опуб¬ликует эту статью, но после он заболел и окон¬чательной договоренности не было. В. И. рассмат¬ривал свою статью как руководящую и придавал ей большое значение. По распоряжению Влади¬мира Ильича эта статья была послана т. Троцко¬му, которому В. И. поручил защиту своей позиции по этому вопросу на съезде партии, так как оба они имели одинаковый взгляд на это дело. Л. Фо¬тиева, личный секретарь т. Ленина. 16. IV. 1923 г.» (здесь, как и дальше, обратный перевод с англий¬ского) (В. D. Wolfe, Khrushchev and Stalin’s Ghost, Praeger, New York, p. 277, английский перевод до¬кументов, приложенных к секретному докладу Хрущева на XX съезде). Из письма Фотиевой По¬литбюро «тройка» впервые узнала, что Ленин на¬ходился в связи с Троцким («блок»!) и что Троц¬кий скрыл как этот факт, так и статью Ленина от ЦК. Троцкий, догадываясь, какой оборот это дело может принять, решил быстро исправить по¬ложение. Того же 16 апреля он пишет письмо Сталину «для всех членов ЦК». Троцкий сообща¬ет Сталину, что статью Ленина он получил еще 5 марта, сделал из нее копию для использования ее для собственной статьи в «Правде», а также для внесения поправок к тезисам Сталина по на¬циональному вопросу на XII съезде (которые, поп¬равки, Сталин уже принял). Троцкий добавляет: «Статья эта имеет исключительно важное значе¬ние. Она содержит также резкое осуждение трех членов ЦК. Пока хоть тень надежды существова¬ла, что В. И. даст какие-либо указания, касающи¬еся этой статьи для партийного съезда, я избегал сообщить об этой статье. Если никто из членов ЦК не решится довести эту статью в той или иной форме до сведения партии или съезда, то я, со своей стороны, буду рассматривать это как реше¬ние молчать, решение, которое – в связи с партсъездом – снимает с меня личную ответствен¬ность за эту статью» (там же, стр. 270).
Получив письмо Фотиевой с приложением статьи Ленина, временный председатель Полит¬бюро Каменев просто умыл руки: он направил весь материал в Секретариат ЦК, поскольку ма¬териал «ничего не содержит, что касалось бы лич¬но меня», но, с оглядкой в сторону возможной настойчивости Троцкого (в чем он ошибся) и все еще живого Ленина, добавил: «По моему мнению, ЦК должен немедленно принять решение опубли¬ковать статью Владимира Ильича» (там же, стр. 278). Однако, в отличие от Каменева, Сталин не растерялся. «Дело Сталина» он легко превратил в «дело Троцкого», а публикацию статьи Ленина предупредил самым обычным его трюком в таких случаях. Он заставил ту же Фотиеву написать на его имя новое письмо, касающееся статьи Ленина. Датированное тем же числом письмо это гла¬сит: «Тов. Сталин! Я посоветовалась сегодня с Марией Ильиничной (сестра Ленина. – А.А.), должна ли быть опубликована статья Владимира Ильича, которую я Вам послала… С моей точки зрения я должна только добавить, что Владимир Ильич не рассматривал эту статью как закончен¬ную и готовую для печати. Л. Фотиева, 16. IV. 1923 г. 9 часов вечера» (там же, стр. 278).
Имея на руках письма Троцкого, Каменева и особенно последнее письмо Фотиевой, Сталин об¬ращается с «Заявлением к членам ЦК», в котором пишет:
«Я очень удивлен, что статьи тов. Ленина, ко¬торые, без сомнения, имеют особо фундаменталь¬ное значение и которые т. Троцкий получил еще 5 марта этого года, он считал допустимым делать собственным секретом более месяца без того, чтобы довести их содержание до сведения Полит¬бюро или пленума ЦК, вплоть до дня перед от¬крытием XII съезда партии.
Тема этих статей – как меня информировали делегаты съезда – является предметом дискуссий и слухов среди делегатов; эти статьи, как я слы¬шал сегодня, стали известны людям, не имеющим ничего общего с ЦК. Сами члены ЦК должны до¬вольствоваться информацией из этих слухов и рас¬сказов, тогда как само собой очевидно, что содер¬жание этих статей должно быть сообщено в пер¬вую очередь всем членам ЦК.
Я думаю, что статьи т. Ленина должны быть опубликованы в прессе» (там же, стр. 278-279).
Таким образом, Сталин присоединился к Ка¬меневу по вопросу о необходимости опубликовать статьи Ленина. Однако Сталин добавил, как ко¬нец письма, еще одно замечание, которое начисто снимает возможность публикации статей. Сталин кончает письмо так: «Только прискорбно – как это с ясной очевидностью вытекает из письма т. Фотиевой – эти статьи явно не могут быть опубликованы, так как они не проверены т. Ле¬ниным» (там же, стр. 279). Как бы прозрачны ни были доводы Сталина – статьи ведь отредактиро¬ваны и подписаны Лениным – члены ЦК должны были верить секретарше Ленина больше, чем са¬мому Ленину. К тому же, никто не брался прове¬рять ни подписи Ленина, ни то, как Сталин орга¬низовал второе письмо Фотиевой.
Не то что опубликовать, Сталин и Каменев сна¬чала не хотели даже довести статью (письмо) Ле¬нина до сведения XII съезда и только прямое вме¬шательство секретариата Ленина заставило их от¬ступить от своего первоначального решения скрыть статью от съезда. Та же Л. Фотиева после XX съезда писала: «Несмотря на то, что Сталин и Каменев знали содержание письма и указание Ленина о необходимости огласить письмо на XII съезде, они уклонились от оглашения его на съезде, пользуясь тем, что Ленин, по состоянию здоровья, не мог лично вмешаться в это дело. И лишь в результате официального письма из секре¬тариата В. И. Ленина … о воле Ленина Сталин буквально накануне партсъезда, 16 апреля, затре¬бовал его из секретного архива Ленина, и оно бы¬ло зачитано руководителям делегации на XII съез¬де» (Таким был Ленин, Москва, 1965, стр. 431).
«Руководители делегации» – это собственно члены и кандидаты ЦК, которых уже Троцкий, по¬мимо Каменева и Сталина, поставил в известность. Очень характерно и важно указание Л. Фотиевой, что Сталин и Каменев еще раньше знали о содер¬жании письма (статьи) Ленина, как, впрочем, они могли знать и, вероятно, знали обо всем «Заве¬щании» в целом. Не принимать к сведению офи¬циально «Завещание» вполне входило в их рас¬четы, пока «тройка» не разделается с Троцким. Троцкий, видно, знал только статью по нацио¬нальному вопросу, но не знал всех записок, вхо¬дящих в состав «Завещания», не знал даже и той первой записки Ленина от 24 декабря о необхо¬димости расширения ЦК до 50-100 человек, кото¬рая была препровождена Сталину. Сталин скрыл ее не только от Троцкого, но и от Зиновьева и Каменева. Только этим незнанием можно объяс¬нить, что на февральском пленуме ЦК (1923 г.), где Сталин как бы лично от себя поставил вопрос о расширении ЦК на предстоящем съезде (то же самое повторил без ссылки на Ленина на XII съезде), Троцкий и Рыков начали возражать против этого (см. главу о XII съезде).
Вернемся к переписке между Троцким и Стали¬ным о статье по национальному вопросу. Троцкий, угадав, что Сталин хочет «делать из нужды добро¬детель», хваля «фундаментальную статью» Лени¬на и упрекая Троцкого за то, что он утаил столь важную вещь от ЦК, решил дать еще раз объясне¬ние и отвести всякое подозрение о своей конспи¬рации с Лениным («блок»!).
В день открытия съезда, 17 апреля, Троцкий направил всем членам ЦК заявление, в котором отводил упрек Сталина, говоря, что «т. Ленин прислал свою статью мне лично и секретно, и тем не менее мое определенное намерение ознакомить со статьей членов Политбюро Ленин категориче¬ски отвел через т. Фотиеву». Если кто-нибудь ду¬мает, что он действовал неправильно, то, писал Троцкий, он может, со своей стороны, внести пред¬ложение передать данное дело на расследование специальной комиссии съезда (L. Trotski, Stalin, p. 362-363, London, Hollis and Carter, Ltd., 1947).
18 апреля, на второй день открытия съезда, Троцкий направил личное письмо Сталину по то¬му же вопросу. Настойчивость Троцкого, чтобы оправдать себя от всякого обвинения в «нелегаль¬ных» связях с Лениным, так велика, что трудно найти этому удовлетворительное объяснение. В новом письме Троцкий раскрывает одну интерес¬ную деталь. Он пишет: «Вчера в личной беседе со мною Вы сказали, что в делах статьи т. Ленина я не допустил ничего неправильного и что сформулируете письменное заявление в этом смысле», замечая, что такого заявления он до сих пор не получил, Троцкий сообщает Сталину, если Сталин раздумал поступить так, как обещал, то остается передать дело в конфликтную комиссию «для рас¬следования от начала до конца» (там же, стр. 363). Разумеется, Троцкий не дождался ни письмен¬ного заявления Сталина с его реабилитацией, ни создания комиссии для расследования обвинения Сталина. Но Сталин достиг своей цели: показал Троцкого нелояльным членом ЦК, да еще конспи¬рирующим с больным Лениным. Вот этого Троц¬кий и боялся, охваченный, как пишет вышеупо¬мянутый историк, «паникой», он переходит к угрозам… конфликтной комиссией (Ulam, ibid., p. 573).
Обо всем этом в докладе о национальном во¬просе на самом съезде Сталин сказал: «Многие ссылались на записки и статьи Владимира Ильи¬ча. Я не хотел бы цитировать учителя моего, тов. Ленина, так как его здесь нет, и я боюсь, что, мо¬жет быть, неправильно и не к месту сошлюсь на него» (Сталин. Соч., т. 5, стр. 266). Цитируя это место из речи Сталина, Троцкий говорит, что «эти слова несомненно представляют собою образец самого крайнего иезуитизма» Сталина, так как Сталин хорошо знал, с каким возмущением Ленин осуждал его национальную политику и что только смертельная болезнь «учителя» предупредила по¬литическую гибель столь «преданного» ученика.

Глава 23

ПОСЛЕДНИЙ СЪЕЗД БЕЗ ЛЕНИНА

Последним съездом при жизни Ленина был XII съезд, который происходил в апреле 1923 г. На¬дежды на участие Ленина в работе съезда были еще так велики, что Политбюро 11 января 1923 г. утверждает его докладчиком по политическому от¬чету ЦК. Но врачи-специалисты – иностранные и русские – все менее уверенно говорят о такой возможности; тем интенсивнее работает Ленин над письмами и записками на имя съезда, над директивными статьями для «Правды», которые каждый раз публикуются только по специальному разрешению Политбюро. Ленин старается обойти цензуру Политбюро при помощи редактора «Прав¬ды» Бухарина и своей сестры Марии Ульяновой, которая работала в редакции, но это почти ни¬когда ему не удается. Самые важные документы – «Письмо к съезду» и «Об автономизации» Ленин предназначает – первый для XII съезда, второй – для опубликования накануне XII съезда. История и назначения обоих документов, даже теми, кото¬рые разоблачали Сталина, фальсифицируются. В основе фальсификации лежат легенды, сочинен¬ные самим Сталиным в согласии с Зиновьевым и Каменевым, но в тайне от других членов ЦК, в том числе и от Троцкого. Непосредственное участие в создании сталинских легенд и в сокрытии от XII съезда «Письма к съезду» приняли три женщины из окружения Ленина: его жена Н. К. Крупская, сестра М. Ульянова и заведующая лич¬ным секретариатом Ленина – Л. Фотиева. Самое удивительное то, что сталинские легенды, осно¬ванные на вынужденных и неправдоподобных по¬казаниях этих сотрудниц Ленина и пленниц Ста¬лина, легли даже в основу некритических писаний западных историков по поводу «Письма к съезду». Разберем эти легенды по порядку:
1) Название «Письмо к съезду» придумано тог¬дашним сталинским аппаратом, чтобы сказать, что Ленин писал это письмо только к первому съезду после его смерти, а не к определенному, то есть к предстоящему XII съезду. Чтобы поддер¬жать эту версию, фальсифицирован и «Дневник» секретариата Ленина. Там нигде не говорится, что Ленин писал «письмо» для оглашения именно на XII съезде. Однако само письмо Ленина начи¬нается словами: «Я очень просил бы предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политиче¬ском строе» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 343). Значит, не вообще «Письмо к съезду», а «Письмо к XII съезду» (это очень важно, как мы увидим даль¬ше);
2) Поэтому, если Ленин пишет «к этому съез¬ду», который открывается через 21/2 месяца, то совершенно нелогично заявление, которое Сталин взял у секретарши Ленина М. Володичевой задним числом – в 1929 г. Володичева «свидетельствует», что Ленин просил ее, чтобы она сделала надпись на конверте, где хранилось «Письмо к съезду», что вскрыть его может Ленин, а после его смерти Крупская, но что она отказалась писать слова «смерть Ленина» (там же, стр. 593). Как же так, письмо, предназначенное XII съезду в апреле 1923 г., открывать только после смерти Ленина?
3) Однако странным образом «письмо» Ленина Крупская не открывает даже после смерти Ленина 21 января 1924 г., а только через четыре месяца – 18 мая 1924 г. (там же, стр. 594); что в первые дни после смерти Ленина Крупской было не до «писем», это психологически вполне понятно (хотя аналогичной историей запоздалого открытия конверта с «Завещанием» Александра I в той же России заговорщики воспользовались для подня¬тия трагической военной революции 14 декабря 1825 г.), но как же не вручать ЦК важнейшие до¬кументы в течение четырех месяцев после смерти Ленина?
4) В день смерти Ленина, в отсутствие Троцкого, который лечился на Кавказе, ЦК создает две ко¬миссии: одну государственную комиссию для по¬хорон Ленина во главе с Дзержинским (которого Ленин хотел сам похоронить политически), другую комиссию ЦК по приему «бумаг В. И. Ленина» под прямым руководством самого Сталина, против ко¬торого написаны все последние «бумаги» Ленина.
Какие же «бумаги» Ленина принимала вторая комиссия? Разумеется все, политические они или семейные, под сургучной печатью они или откры¬тые, доверены ли они секретариату Ленина или даже Крупской – для партии частного Ленина не было, поэтому все бумаги Ленина – бумаги пар¬тии, в том числе и, конечно, в первую очередь его «Письмо к XII съезду». К тому же, «Письмо к съезду» изготовлено, по свидетельству М. Володичевой, в пяти экземплярах – один экземпляр личный, для Ленина, второй экземпляр для его секретариата и три экземпляра для Крупской (там же, стр. 592). Как могли ускользнуть от комиссии, по крайней мере, экземпляр из личного архива Ленина и экземпляр из архива его секретариата? Какие же бумаги Ленина принимала комиссия, если не эту важнейшую изо всех бумаг умершего человека – его «Завещание» партии? Троцкий и всерьез думает, что «Завещание» не было известно никому, значит, и Сталину (Л. Троцкий, Моя жизнь, ч. II, стр. 219). Если бы мы допустили хоть на минуту верность данного предположения Троц¬кого, это означало бы одно только: абсолютное невежество в понимании сыскных способностей и криминального образа мышления Сталина. Соб¬ственно, физической жертвой этого непонимания как раз и стал Троцкий. Чтобы Сталин, легальный уполномоченный от Политбюро ЦК по надзору за больным Лениным, Сталин, который великолепно знает хотя бы по двум документам – письмо Ле¬нина от 5 марта о разрыве личных отношений и статья по национальному вопросу с решительным осуждением его политики – что Ленин готовит против него удар, чтобы Сталин, у которого се¬кретарши Ленина на побегушках, среди которых и его собственная жена Надежда Аллилуева, что¬бы этот Сталин не знал «Завещания» Ленина – трудно допустить. Сталин знал, но ему нужно было время. Любой ценой предупредить передачу «Письма» Ленина XII съезду, – такова цель Ста¬лина. Поскольку в этом также заинтересованы Зиновьев и Каменев, то эта цель была достигнута. Так как из членов Политбюро еще по эмиграции у Крупской самыми близкими друзьями (как и у Ленина) были Зиновьев и Каменев, а Каменев, к тому же, временный председатель Политбюро и Совнаркома, то Сталин через них легко мог уго¬ворить Крупскую воздержаться от передачи «Пись¬ма» Ленина XII съезду. Более того. Сталин само¬лично переименовал «Письмо к XII съезду» в «Письмо к XIII съезду». Когда Зиновьев и Каменев признались на пленуме ЦК и ЦКК в октябре 1927 г., что они вместе со Сталиным скрыли от XII съезда «Письмо к XII съезду» Ленина, то Ста¬лин не только вопреки фактам, но вопреки всякой логике заявил: «Было доказано и передоказано, что никто ничего не скрывает, что «завещание» Ленина было адресовано на имя XIII съезда» (Ста¬лин, Соч., т. 10, стр. 173). Предстоит XII съезд, а Ленин пишет XIII съезду!
Накануне вот этого XIII съезда аппарат Сталина организовал так называемый «Протокол Н. Круп¬ской о передаче записей В. И. Ленина». Протокол составлен 18 мая 1924 г. На нем лежит явствен¬ный отпечаток его искусственной фабрикации. В протоколе Крупская показывает: «Мною переданы записи, которые Владимир Ильич диктовал во время болезни с 23 декабря по 23 января… Среди неопубликованных записей имеются записи от 24-25 декабря 1922 г. и от 4 января 1923 г., ко¬торые заключают в себе личные характеристики некоторых членов ЦК. Владимир Ильич выражал твердое желание, чтобы эта его запись после его смерти была доведена до сведения очередного пар¬тийного съезда. Н. Крупская» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 594).
Нигде ни в одной из записей «Завещания» Ле¬нина нет ни одного слова о том, чтобы передать эти записи «после его смерти», нет ни одного сло¬ва также передать записи «очередному съезду» после смерти, зато, как мы видели, само «Завеща¬ние» начинается словами, что Ленин предназнача¬ет записи «этому съезду», то есть XII съезду, ко¬торый происходит за девять месяцев до смерти Ленина.
Ко всему этому надо сказать, что Ленин, хотя и тяжело больной, но еще не старый (ему было только 52 года), умирать и не собирался, и в этом смысле никакого предсмертного «Завещания» не составлял. Его надежды на выздоровление разде¬ляли и врачи. Поэтому-то Каменев в своей всту¬пительной речи на XII съезде говорил: «Лучшие представители медицинской науки всех стран бы¬ли собраны здесь… Они нам сказали: болезнь Ленина трудна, но отнюдь не безнадежна… Опас¬ности сейчас нет» (Двенадцатый съезд РКП (б). Стенографический отчет. 17-25 апреля 1923 г., стр. 1, 1923). Да, Ленин жил еще девять месяцев, с переменами в состоянии здоровья то к лучшему, то к худшему. А «тройка» держала почти полтора года «Письмо к XII съезду» Ленина в тайне даже от членов Политбюро, не только от членов ЦК.
Таким образом, Сталин, Зиновьев и Каменев приняли все меры, чтобы «Письмо к XII съезду» не дошло до своего адресата. Со стороны Сталина были приняты дополнительные меры, чтобы и сос¬тав съезда оказался, если не антиленинским то, во всяком случае, антитроцкистским и просталинским. Члены «тройки» – Зиновьев твердо владел Ленинградом, Каменев считался хозяином Мос¬квы (он был одновременно и председателем Мос¬совета, как и Зиновьев был одновременно предсе¬дателем Петроградского Совета). Дальше, в про¬винции, они не заглядывали. В провинции безраз¬дельно господствовал «генсек». Провинции соб¬ственно и составляли абсолютное большинство де¬легатов очередных съездов. Зиновьев и Каменев имели большинство в Политбюро, но съезды ор¬ганизовывали Оргбюро и Секретариат, где вся власть принадлежала Сталину (потом мы увидим, как Зиновьев и Каменев будут жаловаться на Ста¬лина, что он через эти органы узурпировал власть Политбюро). Через Оргбюро и Секретариат Сталин и подготовил XII съезд по тому же методу Ленина, руководствуясь которым он подготовил и преды¬дущий XI съезд, не будучи еще генеральным се¬кретарем. Микоян в 1970 г. в своих воспоминаниях о Ленине рассказал нам технику такой подготов¬ки. Микоян пишет: «В начале января 1922 г. меня срочно вызвали в ЦК (Микоян тогда работал пер¬вым секретарем губкома партии в Нижнем Новго¬роде. – А. А.). Когда я прибыл, в ЦК сказали, что меня хочет видеть Сталин… Сталин сказал, что вызвал меня по поручению Ленина. Речь идет о подготовке к XI съезду партии… Мы очень озабо¬чены тем, какие делегаты приедут на съезд, много ли будет среди них бывших троцкистов. Ведь на губернских конференциях теперь будут выбирать делегатов только по персональным качествам. А среди ответственных работников довольно много троцкистов, и они пользуются доверием в своих организациях. Особенно много их в сибирских губерниях. Вот мы и опасаемся, что из Сибири может прибыть много делегатов-троцкистов. По¬этому Ленин поручил мне все это сказать вам и, если вы согласитесь, попросить вас съездить в Ново-Николаевск (Новосибирск) к Лашевичу (председатель Сибревкома и член Сиббюро ЦК. – А. А.) и передать ему от имени Ленина все то, что я вам здесь сказал… Беседуя, Сталин был очень спокоен и вообще тогда произвел на меня хо¬рошее впечатление. Я собрался было уходить, как вдруг вошел Ленин. Поздоровался и, улыбаясь, глядя на Сталина и на меня, в шутку спросил: – Вы что это, свои кавказские разногласия обсуж¬даете? Сталин ответил, что он передал мне все, что у них было условлено» (ж. «Юность», № 4, 1970, стр. 53). Микоян, вероятно, и не подозре¬вает, что открывая эту «тайну», он рисует Ленина таким же нелояльным человеком, как и Сталин, ибо Троцкий был не только коллегой Ленина по Политбюро, но еще, по свидетельству того же Ста¬лина, в том же 1922 г. Ленин предлагал Троцкому стать его первым заместителем. Но важно не это, важно, как Ленин учил Сталина подготовлять съезды партии. Важно, что XII съезд был подго¬товлен при помощи той же техники, что и XI съезд. Ленин теперь, накануне XII съезда, тщетно взывал к помощи того же Троцкого, безуспешно старался оторвать Каменева от Сталина, бился в отчаянии, чтобы добраться хоть своими пись¬мами до XII съезда, но Сталин по-ленински за¬градил Ленину туда дорогу. Воистину, «кто по¬сеет ветер, пожнет бурю!»
После того, как съезд был хорошо подготовлен, а делегаты основательно профильтрованы, второй важной проблемой стало назначение докладчика по политическому отчету ЦК, с которым всегда со дня создания партии и особенно после прихода к власти выступал сам Ленин. По тому, кто вы¬ступит с этим докладом на XII съезде, должны были судить, кто же наследник умирающего Ле¬нина. Если докладчик будет назначен с точки зре¬ния его популярности в стране, то им должен был быть Троцкий, если докладчик будет назначен по формально-юридическим признакам, то им дол¬жен быть либо временный председатель Политбю¬ро Каменев, либо генеральный секретарь ЦК Ста¬лин. Но Троцкий и Сталин категорически отка¬зались, позиция Каменева осталась неясной, а Зиновьев потребовал, чтобы политический доклад был поручен ему. Вот как Троцкий рассказывает историю с назначением политического доклад¬чика: «Близился XII съезд. На участие в нем Ле¬нина надежды почти не оставалось. Возникал воп¬рос, кому читать основной политический доклад.
Сталин сказал на заседании Политбюро: «Конечно, Троцкому». Его сейчас же поддержали Калинин, Рыков и, явно против своей воли, Каменев. Я возражал. Партии будет не по себе, если кто-ни¬будь из нас попытается персонально заменить больного Ленина. Обойдемся на этот раз без ввод¬ного политического доклада… Зиновьев был в от¬пуске на Кавказе. Вопрос остался не решенным. Вернулся Зиновьев. Зиновьев требовал для себя политического доклада. Каменев допрашивал «старых большевиков», из которых большинство лет на 10, на 15 покидало партию: «неужели мы допустим, чтобы Троцкий стал единоличным ру¬ководителем партии и государства?» … «Тройкой» было решено, что политический доклад сделает Зиновьев. Я не возражал…» (Л. Троцкий, Моя жизнь, ч. II, стр. 227-8).
Это Троцкий писал в 1930 г. Через десять лет в книге о Сталине, которую ему не дал дописать топор Сталина в руках агента НКВД, Троцкий вно¬сит в этот рассказ существенное изменение: когда Сталин сказал, что политический отчет должен делать Троцкий, то Троцкий отказался делать до¬клад, но предложил: «Будем надеяться на скорое выздоровление Ленина, тем временем доклад по должности надо делать генеральному секретарю ЦК. Так будут лишены почвы всякие спекуляции… Я продолжал настаивать, чтобы доклад делал Ста¬лин. «Ни при каких обстоятельствах – партия это¬го не поймет. Доклад должен делать наиболее по¬пулярный член ЦК», – ответил он с демонстративной скромностью» (L. Trotski, Stalin, London, p. 366).
Был ли искренен Сталин, предлагая делать до¬клад Троцкому, сказать трудно, но отказ Троцкого и его предложение, чтобы сам генеральный секре¬тарь сделал такой доклад, вероятно, преследовали цель, если не внести раздор в «тройку», то преду¬предить открытого претендента в наследники Ле¬нина – Зиновьева. С другой стороны, Сталин явно хотел противопоставить «небольшевика» Троцкого вождю Коминтерна и долголетнему помощнику Ленина в эмиграции – Зиновьеву, чтобы преду¬предить возможный союз между Троцким и Зи¬новьевым. Однако Троцкий, который все время жалуется на «тройку» и Сталина, даже тогда, ког¬да Сталин изменяет «тройке» и предлагает ему доклад, никак не соглашается на это только из-за того, чтобы партия не подумала, что он хочет быть наследником Ленина! Где же тут государст¬венный ум, политическое дерзновение или просто ницшеанская «воля ко власти»?
XII съезд заседал с 17 по 25 апреля 1923 г. На нем присутствовало 458 делегатов с решающим го¬лосом и 417 делегатов с совещательным голосом от 386 тысяч коммунистов. Повестка дня XII съезда:
1. Политический отчет ЦК – Зиновьев, организа¬ционный отчет ЦК – Сталин.
2. Отчет ревизионной комиссии – Ногин.
3. Отчет ЦКК – Шкирятов.
4. Отчет российского представительства в Испол¬коме Коминтерна – Бухарин.
5. О промышленности – Троцкий.
6. Национальные моменты в партийном и госу¬дарственном строительстве – Сталин.
7. Налоговая политика в деревне – Каменев (содокладчики – Сокольников, Калинин).
8. О районировании – Рыков.
9. Выборы центральных органов партии.
Был избран президиум съезда из 25 чел., куда вошли и все члены и кандидаты Политбюро, боль¬шинство членов ЦК, в том числе и Орджоникидзе. Дзержинский был включен в комиссию по приему жалоб.
Съезд открыл кратким вступительным словом Каменев.
Из повестки дня видно, что кроме больного Ле¬нина и Томского, все члены и кандидаты Полит¬бюро выступали докладчиками, но «тройка» обе¬спечила за собою важнейшие позиции: открытие съезда (Каменев), политический отчет ЦК (Зи¬новьев), организационный отчет ЦК (Сталин), на¬логовая политика в деревне (Каменев), закрытие съезда (Зиновьев). Сталин был компенсирован еще одним докладом как раз по вопросу, по которому Ленин его хотел разгромить на этом же съезде, – по вопросу национальному. Насколько далеко за¬шла «тройка» в своей безоглядной защите Сталина против Ленина показывает этот беспримерный в истории большевизма факт (ЦК утверждает до¬клад Сталина по национальному вопросу, в кото¬ром Сталин, вопреки Ленину, защищает позицию Орджоникидзе, одобряет выводы комиссии Дзержинского и осуждает «социал-националистов» (Мдивани, Махарадзе и др.).
В краткой, но солидной вступительной речи Ка¬менев хотя и воздал должное отсутствующему Ле¬нину, заметил, что Ленин не знает ни повестки дня, ни проектов резолюций съезда, но сказал за¬ведомую неправду в свете «Завещания» Ленина: «Хотя его нет здесь физически, он фактически идейно руководит и этим нашим партийным съез¬дом». Он закончил речь призывом к единству пар¬тии (Двенадцатый съезд РКП (б). Стенографиче¬ский отчет. 1923 г., стр. 3). Речь была встречена аплодисментами, Когда председательствующий Каменев сказал, что слово для отчета ЦК предо¬ставляет т. Зиновьеву, ни одна рука не шевель¬нулась, чтобы поаплодировать. Грозная выжида¬тельная тишь водворилась в зале. Не очень бес¬пристрастный Троцкий думает, что съезд насто¬рожился, чтобы дать знать Зиновьеву, что он узур¬патор если не власти, то прерогатив Ленина, а насчет аплодисментов, то это подстроил сам млад¬ший «союзник» Сталин, который владел президи¬умом съезда – всегда президиум дает сигнал съезду: когда, кому и сколько надобно аплодиро¬вать. Сталин и президиум не дали сигнала, зал поэтому молчал.
Зиновьев был настолько дипломатичен, что сра¬зу оговорился, что он заменить Ленина не может и не претендует. Он сказал, что съезду придется «работать более внимательно, чем это было рань¬ше, когда эта работа в значительной мере произ¬водилась за нас Лениным. Нам придется заменить указания Ленина коллективной работой» (там же, стр. 6). Далее Зиновьев сказал, что на предыдущем съезде Ленин заявил, что отступление закончи¬лось. ЦК выполнил это обещание, сейчас отступ¬ления больше нет, идет подготовка к наступлению. Зиновьев доказывал, ссылаясь на Ленина, что не исключена возможность начала «второго тура» мировой войны. Но СССР нуждается в мире для восстановления своего хозяйства, а значит и для подготовки ко «второму туру», поэтому «наша стратегия проста: если придется вмешаться, то как можно позже» (там же, стр. 13). Революцион¬ные резервы и союзники СССР – это побежденные Антантой страны (Германия!) и революционный Восток, особенно Китай. Докладчик придавал большое значение сближению с Америкой, но привел цитату из речи Юза, статс-секретаря США, который, по мнению Зиновьева, проявил похваль¬ное знание советской доктрины о мировой рево¬люции. «Он приводит многие цитаты: в ноябре прошлого года я, многогрешный, сказал, дескать, что «вечное в русской революции заключается в том, что она положила начало мировой револю¬ции». Он обвиняет затем т. Ленина, что на IV Конгрессе Коминтерна тот заявил, что виды на мировую революцию хороши и будут еще лучше. Но еще с большим возмущением Юз цитирует речь т. Троцкого, который заявил, что не только в Европе, но и в Америке придет в свое время мировая революция» (там же, стр. 16). Три авто¬ритета мировой революции: на первом месте – Зиновьев, на втором – Ленин, на третьем – Троцкий, хотя непонятным образом Троцкий представ¬лен качественно лучше, чем оба первые. Принцип монополии внешней торговли незыблем (хотя именно Зиновьев даже после протеста Ленина ос¬тался в единственном числе в Политбюро за ее отмену). Характерна последняя фраза по этому поводу: «Пусть бросит она (буржуазия) свои глу¬пые пересуды, что у нас есть левая, правая и центр в этом вопросе, как, впрочем, и в других вопросах (там же, стр. 17). Зиновьев предложил, чтобы был увеличен экспорт хлеба. Мы вывезли пока около 20 миллионов, один только юг России вывозил до войны 400 миллионов в год (там же, стр. 21). Зиновьев предлагал из-за торговли не забывать, что основная цель «гегемона» – проле¬тариата в том, чтобы, в конечном счете, органи¬зовать мировую революцию. Он говорил, что в 1917 г. гегемон должен был захватить власть, в 1918-1919 г. – организовать Красную армию про¬тив белых, в 1921 г. – помочь крестьянству, в 1923 г. гегемон требует организации экспорта хлеба, а в 1930 г. – гегемония, быть может, вы¬разится в том, что мы, русские коммунисты, бок о бок с иностранными рабочими будем драться на улицах европейских столиц» (там же, стр. 24).
Все-таки общий хозяйственный итог через два года после окончания гражданской войны не был утешительным: сельское хозяйство дало в 1922 г. три четверти довоенного урожая. Промышлен¬ность – 25% продукции довоенного времени, внеш¬няя торговля – 14% довоенного баланса, произ¬водительность – 60%, зарплата – 50% (там же, стр. 25). Но ближайшие годы нэпа перекроют все довоенные показатели, что заставит удариться в панику того же Зиновьева с Троцким, особенно перед зажиточным, то есть перед наиболее при¬лежным крестьянством. Но тогда в том же докла¬де Зиновьев говорил: «да, мы не только должны «уклониться» в сторону крестьянства и его хозяй¬ственных потребностей, но надо поклониться, и если нужно, преклониться перед хозяйственными потребностями крестьянина» (там же, стр. 37).
В национальном вопросе Зиновьев сказал то, что находилось в явном противоречии с решением ЦК и установками Сталина. Он сказал: «Ни ма¬лейших уступок «великодержавной» точке зрения и ни малейшего отступления от школы Ленина в национальном вопросе мы не должны допустить и не допустим» (там же, стр. 38).
В вопросах атеистической пропаганды надо про¬являть осторожность (это было под влиянием рез¬кой реакции Запада на преследование религии в СССР).
С точки зрения тактических табу большевизма, Зиновьев допустил грубейшую ошибку в своих тезисах в Политбюро, в докладе на съезде и в ре¬золюции самого съезда, принятой по докладам Зиновьева и Сталина. Нигде, ни разу, в том числе в своем докладе после доклада Зиновьева Сталин не исправил Зиновьева, но воспользовался этой ошибкой Зиновьева буквально через два месяца против Зиновьева. Тактическая ошибка заключа¬лась в следующем: Зиновьев начал развивать и обосновывать тезис, что в СССР «диктатура партии». Зиновьев напомнил: «У нас есть товарищи, которые говорят: «диктатура партии – это делают, но об этом не говорят». Почему не говорят? Это стыдливое отношение неправильно… Почему мы не должны сказать то, что есть, и чего нельзя спрятать» (там же, стр. 41). Зиновьев предлагал проводить эту «диктатуру партии» на всех уров¬нях партийной иерархии и во всех сферах госу¬дарственной и хозяйственной жизни. Протокол съезда, изданный в 1923 г., указывает, что Зиновь¬ев получил «бурные, долго не смолкающие апло¬дисменты» (там же, стр. 47), но крайнее недоуме¬ние вызывает, как исправляют сотрудники Инсти¬тута марксизма-ленинизма протоколы съезда, хотя эти сотрудники даже не присутствовали на XII съезде: в переизданных протоколах съезда в 1968 г. сказано, что Зиновьев получил только «аплодисменты» (Двенадцатый съезд РКП (б). Стенографический отчет. 1968 г., стр. 53).
Организационный отчет Сталина выгодно от¬личался от многословного и малосодержательного доклада Зиновьева тем, что он впервые изложил не только ясную концепцию власти, но и обосно¬ванную доктрину о примате партаппарата в систе¬ме диктатуры.
Главные задачи, которые поставил Сталин пе¬ред партаппаратом еще до съезда, были 1) очи¬стить партию, а также государственный и проф¬союзный аппарат от внутрипартийных оппозицио¬неров; 2) произвести полицейско-чекистскую опе¬рацию в государственном аппарате, чтобы изъять бывших белогвардейцев, бывших членов и сторонников бывших антикоммунистических партий – эсеров, меньшевиков, националистов, монархистов и т. д.; 3) поставить вновь созданный партаппарат всюду над государственным аппаратом – так, как партаппарат ЦК поставил себя над правитель¬ственным аппаратом в Москве (против чего вос¬ставали, как мы видели, Ленин и Троцкий). Но обосновал он новую доктрину – «Что делать?», что делать, чтобы поставить партаппарат и над государством и над самой партией, впервые на XII съезде. Делегаты видели (и сочувствовали), как Сталин обосновывает свою организационную практику по созданию новой «партии в партии», по созданию профессиональной партийной бюро¬кратии на строго иерархических принципах с воен¬ной дисциплиной и с военной субординацией (впоследствии Сталин пользовался в этой связи даже и военной терминологией: на мартовском пленуме ЦК 1937 г. он говорил, что партработни¬ки состоят из трех корпусов – корпус партийных унтер-офицеров, корпус партийных офицеров и корпус партийных генералов). Вот соответствую¬щие места из доклада Сталина на этом XII съезде о принципах подбора и расстановки партаппарат¬чиков :
«Едва ли кто-нибудь из вас будет утверждать, что достаточно дать хорошую политическую ли¬нию, и дело кончено. Нет, это только полдела. После того, как дана правильная политическая линия, необходимо подобрать работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осущест¬влять директивы, могущие понять директивы, могущие принять эти директивы, как свои родные, и умеющие их проводить в жизнь. В противном случае политика теряет смысл, превращается в маханье руками. Вот почему «учраспред», т. е. тот орган ЦК, который призван учитывать наших ос¬новных работников как на низах, так и вверху и распределяет их, приобретает громадное значение. Доселе дело велось так, что дело учраспреда огра¬ничивалось учетом и распределением товарищей по укомам, губкомам и обкомам. Теперь учрас¬пред не может замыкаться в рамках укомов, губкомов, обкомов…
…Руководящая роль партии должна выразиться не только в том, чтобы давать директивы, но и в том, чтобы на известные посты ставились люди, способные понять наши директивы и способные провести их честно. Необходимо каждого работ¬ника изучить по косточкам… Необходимо охва¬тить все без исключения отрасли управления» (Двенадцатый съезд РКП(б). Стенограф. отчет, 1923 г., стр. 56-57).
Мы уже цитировали слова Ленина из «Что де¬лать?» (1902): «дайте нам организацию револю¬ционеров и мы перевернем Россию». И Ленин дей¬ствительно перевернул ее, превратив Россию де¬мократическую в Россию советскую. Та же идея лежала в основе новой доктрины Сталина о путях и методах превращения России советской в Рос¬сию сталинскую – «дайте мне организацию парт¬аппаратчиков и я переверну советскую Россию», – таков был замысел этой доктрины власти Сталина. Но само слово «партаппаратчик» было и остается под запретом. Сталин говорил только о «партра¬ботниках» или об «активистах» партии. Еще при жизни Сталина газета «Правда» сформулировала сталинскую доктрину власти так: «товарищ Ста¬лин указывает, что актив при умелом его исполь¬зовании может составить величайшую силу, спо¬собную на чудеса» («Правда», 25. 7. 1952).
Сам Сталин пояснял, из чего исходит его новая доктрина, установление его единоличной дикта¬туры. «ЦК руководствовался при этом, – говорил он, – гениальной мыслью Ленина о том, что глав¬ное в организационной работе – подбор людей и проверка исполнения» (Сталин, Вопросы лениниз¬ма, стр. 479). Меньше чем за год после своего назначения Генеральным секретарем ЦК Сталин успел не только воссоздать партаппарат, но и по¬ставить целую армию партаппаратчиков над го¬сударственным аппаратом.
Как проходила чистка, например, в госаппарате, Сталин докладывал XII съезду так:
«Есть у нас такое учреждение, называемое Промбюро на юго-востоке. В этом аппарате сос¬тояло около 2 000 человек. Этот аппарат призван был руководить промышленностью юго-востока… тов. Ворошилов с отчаянием говорил мне, что не легко было управиться с этим аппаратом… Наш¬лись добрые люди: Ворошилов, Эйсмонт и Мико¬ян, которые взялись за дело по-настоящему» (Двенадцатый съезд… 1923 г., стр. 55).
«Добрые люди» оставили после проверки из этих двух тысяч служащих только 170 человек «социально-близких» и «преданных», а всех остальных вычистили. Новый набор и производился с точки зрения тех требований, которые Сталин огласил на XII съезде. Так было везде.
Правда, на том же съезде, по докладу того же Сталина, раздавались и критические голоса про¬тив узурпации аппаратом ЦК «суверенитета» на¬циональных республик, назначая чистки сверху. Особенно протестовали против диктатуры партап¬паратчиков грузинские ученики Ленина, доказы¬вая, что жестокие и малоразборчивые методы рас¬правы Сталина не только с беспартийными, но и с инакомыслящими коммунистами противоречат учению Ленина.
Сталин обосновал и программу превращения Советов из органов государственной власти в вспо¬могательные органы партийного аппарата. Узур¬пация власти Советов в пользу партаппарата про¬исходила незаметно и внешне в вполне легальной форме. Создавались так называемые «комфракции» в Советах на всех уровнях (село, район, го¬род, область, край, центр), которые были прямо подчинены партийным органам каждого уровня. Такие коммунистические фракции, как на съез¬дах Советов, так и в выборных ими исполнитель¬ных органах власти – в исполкомах, предвари¬тельно обсуждали и решали все без исключения вопросы, подлежащие рассмотрению Советских ор¬ганов с участием беспартийных. Таким путем при¬нятые «комфракцией» и утвержденные соответст¬вующим партийным комитетом решения посту¬пали на формальное утверждение советских ор¬ганов. Сегодня такой порядок в СССР считается само собой разумеющимся, но в то время, когда Советы пришли к власти под лозунгом самого Ленина «Вся власть Советам!», такая бесцеремон¬ная узурпация власти Советов, этих якобы народ¬ных парламентов («Советы рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов»), партаппаратчиками считалась прямо-таки кощунством (сейчас «комфракции» переименованы в «партгруппы»). В первый раз идеей Ленина об увеличении соста¬ва ЦК Сталин воспользовался на XII съезде для укрепления своей позиции в ЦК, причем восполь¬зовался настолько умело, что одновременно нанес скрытый, но тягчайший удар и по своим союзни¬кам. Случилось это так. Делая организационный отчет ЦК, как бы между прочим, Сталин заявил, что в ЦК образовалось целое «ядро в 10-15 чело¬век» или, как он еще выразился, нечто вроде кас¬ты «жрецов по руководству». Эти «жрецы» моно¬полизировали власть в своих руках, но они, гово¬рит Сталин, имеют «все шансы закостенеть и оторваться от массы». Чтобы этого не случилось есть лишь одно средство – увеличение числа чле¬нов ЦК за счет «способных и независимых» мест¬ных коммунистических фунционеров. Ни одного слова, что это воля Ленина, но зато ясное ука¬зание на то, что в ЦК при обсуждении данного вопроса не могли прийти к положительному реше¬нию, более того – некоторые члены ЦК не только против расширения ЦК, они даже за его сокраще¬ние (так предлагал Троцкий), а он, Сталин, ду¬мает, что ЦК надо расширять за счет «независимых»! Горе-союзники Сталина из Политбюро без¬молвно проглотили горькую пилюлю Сталина, де¬лая вид, что все, что Сталин говорит о «жрецах», касается не их, а одного «жреца», и этот «жрец» – Троцкий!
Это место речи Сталина – шедевр тактического искусства обходного удара по соперникам и вы¬сокий класс замаскированной фальсификации по¬литического «завещания» умирающего Ленина. Сталин сказал: «Есть один вопрос о расширении самого ЦК, вопрос, который несколько раз об¬суждался внутри ЦК, и который вызвал одно время серьезные прения. Есть некоторые члены ЦК, которые думают, что следовало бы не рас¬ширять, а даже сократить число членов ЦК. Я их мотивов не излагаю: пусть товарищи сами выска¬жутся. Я вкратце изложу мотивы в пользу расши¬рения ЦК. Нынешнее положение вещей в цент¬ральном аппарате нашей партии таково: есть у нас 27 членов ЦК, а внутри ЦК имеется ядро в 10-15 человек, которые до того наловчились в деле руководства политической и хозяйственной работой наших органов, что рискуют превратить¬ся в своего рода жрецов по руководству. Это, мо¬жет быть, и хорошо, но это имеет и очень опасную сторону: эти товарищи, набравшись большого опыта по руководству, могут заразиться самомне¬нием, замкнуться в себе и оторваться от работы в массах. Ежели некоторые члены ЦК или, ска¬жем, ядро человек в 15 стали такими опытными и так навострились, что в деле выработки указа¬ний в девяти случаях из десяти они не допустят ошибки, то это очень хорошо. Но если они не имеют вокруг себя нового поколения будущих руководителей, тесно связанных с работой на ме¬стах, то эти высококвалифицированные люди име¬ют все шансы закостенеть и оторваться от массы. Во-вторых, то ядро внутри ЦК, которое сильно выросло в деле руководства, становится старым, ему нужна смена (заметим, что самым старшим из этого «ядра» – Сталину и Троцкому было толь¬ко по 43 года. – А. А.). Вам известно состояние здоровья Владимира Ильича. Вы знаете, что и ос¬тальные члены основного ядра ЦК достаточно по¬износились. А новой смены еще нет, – вот в чем беда. Создавать руководителей партии очень труд¬но, для этого нужны годы… Гораздо легче завое¬вать ту или другую страну при помощи кавале¬рии тов. Буденного, чем выковать 2-3 руководите¬лей из низов, могущих в будущем стать действи¬тельными руководителями страны. И пора поду¬мать о том, чтобы выковать новую смену. Для этого есть одно средство – втянуть в работу ЦК новых, свежих работников и в ходе работы под¬нять их вверх, поднять наиболее способных и независимых, имеющих головы на плечах» (там же, стр. 60-61).
Это был гимн прямо по адресу «иерархии се¬кретарей партии», рвущихся в «ареопаг» партии, как Сталин называл ЦК.
Председатель Центральной Ревизионной Комис¬сии Ногин, который на предыдущем съезде так резко критиковал аппарат ЦК, теперь при Сталине нашел его почти идеальным. Он доложил съезду выводы Комиссии о том, что секретариат ЦК те¬перь работает лучше, «что повело к более пра¬вильному разделению труда, установило большую связь между отделами и подотделами, а также укрепило и развило связь аппарата с местами, по¬зволив ему быстрее и полнее учитывать широкий опыт партийных организаций и правильнее реаги¬ровать на выдвигаемые жизнью требования» (там же, стр. 74). Уже из этого видно, в какую само¬довлеющую силу начал превращаться партийный аппарат.
Прения по докладам Зиновьева и Сталина были интересны тем, как реагируют делегаты на содер¬жание их докладов и как оценивают их места в пирамиде власти. Вл. Косиор назвал доклад Ста¬лина «обстоятельным» по сравнению с докладом Зиновьева, но того и другого обвинил, что они создали внутри партии атмосферу нетерпимости любой критики. Косиор сказал, что резолюция X съезда «о единстве партии» была принята в ус¬ловиях Кронштадта и кризиса в партии, но сейчас нет ни того, ни другого, «а эта резолюция превра¬тилась в систему управления нашей партии… Сам Зиновьев свидетельствует, что в партии всякого рода группировки отмирают, – зачем нам сейчас этот исключительный закон? А вместе с тем, то¬варищи, ведь это исключительный закон (Смех, шум). Исключительный закон возведен в систему управления партии. Тов. Зиновьев говорит о кол¬лективном мнении в партии. Но как возможно коллективное мнение (при таком законе)?.. Всякое коллективное мнение 3-6 членов партии возводится во фракцию и подвергается этому самому за¬кону… Настоящее единство и предохранение пар¬тии от личных трений и влияний, о которых пи¬шет т. Ленин в своей первой статье, возможно бу¬дет, когда мы изменим систему и способ подбора руководящих органов нашей партии» (там же, стр. 95).
Ларин критиковал одного только Зиновьева, ко¬торый оправдывает неправильную политику ссыл¬кой на мудрость партии. В связи с этим он напом¬нил свою статью «История РКП» в «Правде»: «Я писал: РКП никогда не ошибается, РКП всегда права, РКП обладает в максимальной мере талан¬том, умом и характером. В промежутке между съездами этими качествами обладает ЦК, а в про¬межутках между заседаниями пленума и ЦК они принадлежат Политбюро».
Если Зиновьев не нашел никаких недостатков в политике ЦК, «то он поступает так в силу недо¬статка медицинского образования – лучше за¬малчивать «дурную болезнь», вместо того, чтобы ее лечить» (там же, стр. 103-104).
Старый рабочий большевик Лутовинов сказал, что «доклад т. Зиновьева привел меня в большое уныние. Откровенно говоря, много нового от доклада т. Зиновьева я лично не ожидал, но все же теплились искорки надежды на то, что т. Зи¬новьев подойдет поближе к разрешению глубоко всех нас волнующих внутрипартийных вопросов… Зиновьев говорит, что нет группировок, но их за¬гнали в подполье… ЦК, как страус, прячет голову в песок… Если появляются анонимные тезисы, то это лишь потому, что в нашей партии не су¬ществует возможности нормальным путем выска¬зывать свои соображения… Если вы попытаетесь критиковать не политическую линию, а чисто практическое проведение этой линии, то вас сей¬час же зачислят в меньшевики, эсеры, в кого угод¬но. Мы это слышали из доклада т. Зиновьева, я записал у него следующую фразу: «При настоя¬щих условиях всякая критика, хотя бы и слева, неизбежно должна будет превращаться в меньше¬вистскую»… Лишь Политбюро является непогре¬шимым папой… Не смей возражать, никто не име¬ет права никакой критики наводить. Это положе¬ние не только не марксистское, но и крайне вред¬ное на практике» (там же, стр. 105-106).
Этим ораторам возразил делегат Беленький, ко¬торый сказал коротко: «ЦК этого состава прово¬дил линию, являющуюся продолжением всей на¬шей политики, начиная с 1903 г.» (там же, стр. 108).
Жестоким ударом по престижу Зиновьева, как претендента в преемники Ленина, было выступ¬ление старого соратника Ленина, многократного наркома по хозяйственным вопросам, инженера-путейца Л. Красина. Красин сказал, что Зиновьев известен в партии как один из лучших агитаторов и полемистов, но «эти его особенности несколько невыгодно сказались на его политическом докла¬де». Внутренний режим партии таков, что даже наркомы не могут выйти на съезде на трибуну и откровенно сказать свое мнение. Зиновьев думает, что «все надо оставить по-старому», но по-старому оставить нельзя, «потому нельзя, что важней¬ший элемент этого старого – Ленин – на доволь¬но значительный срок вышел из работы… Когда мне говорят, что какая бы то ни было тройка или пятерка заменит т. Ленина, и что мы все остав¬ляем по-старому, я говорю: нет, старого не будет до того времени, пока Ленин снова не возьмет в свои руки руль государственного корабля… Я, ос¬таваясь в пределах парламентарных выражений, не могу обозначить обвинение в меньшевизме, брошенное мне т. Зиновьевым, иначе, как паниче¬ской демагогией». Общая оценка доклада Зи¬новьева, по мнению Красина, может быть выра¬жена в словах: «нельзя не сознаться, что то и другое будет не совсем хорошо, но в то же время надо признаться, что многое идет хорошо» (там же, стр. 114-115).
Красин критиковал и внешнеполитическую часть доклада за отсутствие в ней постановки ос¬новных задач советской внешней политики в но¬вых условиях. Речь Красина была отмечена апло¬дисментами.
Осинский начал свое выступление с указания на то, что Зиновьев и Каменев зачислили его в ре¬визионисты ленинизма. Если у меня не хватит времени, чтобы ответить на это обвинение, сказал он, то «я согласен остаться в глазах именно толь¬ко т.т. Зиновьева и Каменева и сменовеховцем, и либералом, и ревизионистом, и даже человеком, убившим свою родную тетку (Смех)» (там же, стр. 119).
Из дальнейшего выступления Осинского выяс¬нилось, что «тройка» его заподозривает в желании выключить всю «тройку» из Политбюро. Такое предложение выдвигалось в анонимной платфор¬ме старых большевиков, которые принадлежали ранее к «децистам», как Осинский и Сапронов, и к группе «Рабочей оппозиции» (группа «Рабочая Правда»). В отношении Каменева и Сталина Осин¬ский отмежевался, но в отношении Зиновьева на¬ходил такое требование справедливым. Осинский сказал: «т. Зиновьев, который усиленно старается привязать ко мне анонимную платформу, подоб¬но тому, как озорные мальчишки привязывают жестянку к хвосту кошке, – т. Зиновьев старается привязать меня и к неумному предложению об устранении из ЦК Зиновьева, Каменева и Стали¬на». Осинский сказал, что Каменев и Сталин нуж¬ны в ЦК, но о Зиновьеве он думает, что характе¬ристика Сталина о «жрецах» и партийных генера¬лах, оторвавшихся от партии, как раз относится к Зиновьеву, «этому мы имеем ряд доказательств» (там же, стр. 122).
Осинский закончил заявлением, что его «край¬не порадовал доклад т. Сталина», он ждет «ре¬ального осуществления» плана Сталина набрать в ЦК людей «с самостоятельными головами с мест», но «к сожалению, реальное осуществление от слов всегда отличалось, и, может быть, будет отличаться и сейчас» (там же, стр. 122).
Карл Радек не очень убедительно, а, может быть, и неискренно, возражал Косиору. Он отво¬дил обвинение, что в Политбюро проводилась групповая политика. Если работников перебрасы¬вают или снимают, это не значит, что тут пресле¬дуется групповая цель. Радек приводил такой ар¬гумент: «Ведь достаточно назвать: в истории пар¬тии сколько раз Сталин был недоволен решением против него, или Троцкий, или Орджоникидзе, но никому не пришла в голову мысль, что ЦК высту¬пал здесь по групповым интересам» (там же, стр. 123). Радек старался отвести и критику Лутовинова на том основании, что авторы анонимной плат¬формы не имеют мужества открыто выступить, если бы они открыто выступили, то их «платфор¬ма могла быть напечатана, хотя она в значитель¬ной степени антипартийна». Лутовинов требует не свободы критики, говорил Радек, а «возмещения расходов по проезду для критиков». Радек, как и Зиновьев, критиковал следующий тезис статьи Красина накануне съезда: «Строго выдержанная политическая линия и государственной власти не должна мешать восстановлению производства… Надо, чтобы в самом государственном и руководя¬щем партийном аппарате производственникам и хозяйственникам, – конечно, партийным, – была бы отведена, по меньшей мере, такая же доля влияния, как газетчикам, литераторам и чистым политикам» (там же, стр. 113). Под «газетчиками» и «литераторами» Красин имел в виду в первую очередь Зиновьева, Каменева, того же Радека, а там и Бухарина с Троцким, но возмущенный Зи¬новьев еще в своем докладе ответил Красину: «ведь Ллойд Джордж тоже не агроном. Пуанкаре тоже не инженер путей сообщения, то, право, не грех и рабочему классу тоже иметь своих полити¬ческих вождей» (там же, стр. 43). Радек добавил к аргументации Зиновьева, что сам Зиновьев, как и Каменев, не меньше хозяйственники, чем Кра¬син, так как они стоят во главе Советов Петро¬града и Москвы (там же, стр. 124). Радек утверж¬дал, что «в ЦК не было ни одного товарища, который – это касается политической линии – не был бы вполне согласен с т. Зиновьевым» (там же, стр. 126).
Преображенский признал внешнеполитическую часть доклада Зиновьева удовлетворительной, но его анализ хозяйственной политики и хозяйствен¬ных задач считал неудовлетворительным, хотя и защитил его как политика против хозяйственника Красина. О докладе Сталина: «Доклад т. Сталина был чрезвычайно содержательным, – я бы сказал, что это был очень умный доклад», но он крити¬ковал практику ЦК «рекомендовать секретарей губкомов партии». Если практика «рекомендаций» (т. е. фактические назначения сверху) секретарей превратится в систему, то такие секретари, не встречая поддержки местных организаций, созда¬ют собственное «государство в государстве» (там же, стр. 133).
Сорин упрекал ЦК, что он уже около 30 тыс. человек выходцев из других партий (меньшевиков, эсеров) принял в партию, тогда как самих старых большевиков в партии только около 10 тысяч че¬ловек. Сорин не согласился и с Косиором, что «нам нужно создать в этом ЦК «барьер», который должен служить противовесом той основной группе, которая ведет работу в нашем ЦК»; «барьер», предложенный Косиором, говорил Сорин, есть «не что иное, как кол, который вы хотите вбить в ЦК» (такой «барьер» накануне съезда Троцкий предла¬гал создать в виде «Совета» партии над ЦК, что было отвергнуто ЦК, как противоречащее принци¬пу моноцентризма). Хотя Косиор, сказал Сорин, и не согласен с требованием анонимной группы исключить из ЦК «группу из трех» (Зиновьев, Ка¬менев, Сталин), он все же согласен исключить одного из них (Зиновьева).
Согласившись со Сталиным, что нужно расши¬рить ЦК за счет «независимых» людей с мест, Сорин указал, что они все-таки должны «зави¬сеть» от того «круга людей», которые стоят во главе ЦК. Единственное его возражение Сталину – ЦК не школа управления, а «руководящий и управляющий орган», школой он является только «на десятом месте» (там же, стр. 136).
«Тройка», почувствовав, что даже наиболее рьяные защитники ее линии на съезде не смогли ослабить впечатления от выступлений Косиора, Лутовинова, Красина, Ларина, Осинского, выпу¬стила на трибуну Каменева. Возлагаемые на него надежды Каменев оправдал только частично. Прежде всего он признался, что «мы знаем, что нас обвиняли в том, что ради всяких целей, – это говорилось в анонимной платформе и в отнюдь не анонимных речах, – что политика партии направляется нами не во имя определенных идей, а теми или другими групповыми комбинациями…» (там же, стр. 139). Каменев старался опровергнуть это обвинение, но ему это так и не удалось. Он доказывал правильность политики «тройки» (По¬литбюро) при помощи одного аргумента: «в этом Политбюро сосредоточен в данный момент поли¬тический мандат рабочего класса, в то время, как у вас (у критиков ЦК. – А. А.) есть мандат от статистики» (там же, стр. 141). Каменев цитирует: «т. Осинский говорит: Политбюро боится сажать в Совнарком ответственных людей, чтобы они не съели Политбюро», но, говорит Каменев, то же самое сказано и в анонимной платформе. Каменев заключает, как «марксист», обращаясь к крити¬кам: «Чуждая нам классовая стихия делает вас своим орудием!» Каменев сказал, что «мы по Осинскому и по Красину судим о тех настроениях, которые есть за пределами этого зала. Если вни¬кать в это дело не с точки зрения того, что мы с Зиновьевым хотим или не хотим, чтобы нас кто-то не съел, а с точки зрения идейных принципов», то, по Каменеву, Красин, Осинский и другие критики – просто уклонисты, на которых влияют «настрое¬ния за пределами этого зала», то есть «мелкобур¬жуазная стихия». В отношении замечания Краси¬на, что «наркомы боятся выступить здесь», что он выступает от тех «наркомов, которые говорят по коридорам», Каменев сказал: Красин произнес «смелую, блестящую речь, которая есть полити¬ческий манифест тех товарищей, которые во всей нашей политике поняли и приняли только нэп» (там же, стр. 142-143). Критики хотят, сказал Ка¬менев, чтобы «государственный аппарат государ¬ствовал», а партия занималась агитацией и пропагандой коммунистического сознания. «Нет, то¬варищи: тут мы стоим и отсюда никуда не пой¬дем», – добавил Каменев.
Каменев огласил один абзац из той анонимной платформы, о которой так много говорил и Зи¬новьев. Каменев: «Эта платформа говорит: «Мы зовем все честные пролетарские элементы, груп¬пирующиеся вокруг демократического централиз¬ма, «Рабочей правды» и примыкающие к рабочей оппозиции, как состоящие в партии, так и находя¬щиеся вне рядов ее, объединяться на основах ма¬нифеста «рабочей группы РКП». Процитировав это место, Каменев с деланным возмущением спрашивает: «Почему действительно не зовут че¬стные рабочие элементы, группирующиеся вокруг ЦК?» Обращаясь к бывшим «децистам» Осинскому и Сапронову, Каменев сказал: «Вы сделали политический шаг, который классовым врагам на¬шим дал право зачислить вас в свою церковь, в свой приход» (там же, стр. 145). Когда впоследст¬вии те же аргументы будут пущены в ход Стали¬ным против Каменева и Зиновьева, то они будут глубоко возмущены «подтасовкой фактов».
Грузинский вопрос занял видное место не толь¬ко в прениях по национальному вопросу, но и в прениях по докладам ЦК. Первым выступил Мди¬вани, которого Сталин через Оргбюро отозвал из Грузии, объявив лидером грузинских шовинистов, а Ленин собирался реабилитировать на том же съезде. История вопроса и документы на этот счет были известны делегатам съезда. С тем большим интересом съезд встретил выступления грузинских «уклонистов». Однако «уклонисты» проявили больше такта и сдержанности, чем те, которые их обвиняли. Мдивани начал с того, что о больших вопросах говорили большие люди, а ему, провин¬циалу, приличествует говорить о том, что проис¬ходило «на очень маленьком кусочке советской земли, называемой Грузией». Он сказал, что как ЦК в Москве, так и его орган в Закавказье – Заккрайком в национальном вопросе проявляли по¬стоянные колебания: то предлагали хозяйственное объединение Закавказья, то предлагали федера¬цию, потом отвергали федерацию, а предлагали «автономизацию», та же самая чехарда происхо¬дила и в отношении беспрерывных отзывов, сня¬тий, перебросок работников. Мдивани сказал: «Я, как старый партиец, признаю, нахожу все это нужным и даже приветствую такую переброску, если это нужно. Но надо помнить, товарищи из Оргбюро, из Политбюро, из ЦК, об этом я говорил уже в Политбюро, одно дело, когда вы перебрасы¬ваете товарища из Тамбовской губернии в Орлов¬скую, а другое – когда вы из Грузии в Москву перебрасываете… Если это нужно, мы, коммуни¬сты, против этого не можем протестовать… Лично нам в высшей степени приятно вот здесь в Моск¬ве… Но другое дело отношение к этим переброс¬кам беспартийной массы, приисканием приводных ремней к которой так усердно занят т. Сталин. Такие переброски всегда рассматриваются, как на¬казание со стороны русской части, (против) дан¬ной национальности (Голос с места: «Неправда!»). «Неправда» может говорить тот, кто неправду эту делает там» (там же, стр. 150-151). Мдивани не говорил, вероятно, и пяти минут (по стенограмме он говорил только 11/2 страницы), тогда как по регламенту ему полагается 15 минут, как предсе¬дательствующий (Рудзутак) его остановил: «Ваш срок истек». Мдивани: «Разрешите еще три мину¬ты». Из зала голоса: «Просим».
Мдивани сказал, что даже по заключению ко¬миссии Каменева и Куйбышева обвинения против «уклонистов» не подтвердились, их политика по национальному вопросу оказалась правильной. Мдивани: «И теперь мы находимся в такой ста¬дии, что там, в ЦК, эта политика признана, да и признается теперь в тезисах т. Сталина, поскольку я вообще могу понять т. Сталина… (но) теперь создано такое положение, когда политика одна, а лица другие. Что ж, т. Сталин, задаю вам вопрос: политика для лиц, или лица подбираются под по¬литику?» (Сталин согласился одобрить политику «уклонистов», но не согласился вернуть их из Москвы в Грузию. – А.А.). Мдивани кончил воп¬росом: «…Где же ваша национальная политика?.. Говорить о каких-либо уклонах… это шутки да прибаутки… По национальному вопросу были раз¬ногласия, и эти разногласия решены теперь в пользу нашей группы. Политика их должна прово¬диться там, а люди остаются здесь. Так что же, т. Сталин, политика для лиц или лица для поли¬тики?» (там же, стр. 152).
Выступивший после Мдивани сторонник Стали¬на Орахелашвили оспаривал, что комиссии Дзер¬жинского или Каменева в чем-либо находили правильной политику по национальному вопросу группы Мдивани. Он сказал, что «в лице т. Мди¬вани перед съездом предстал тип грузинского ук¬лониста» (там же, стр. 152). Сторонник Мдивани, бывший председатель правительства Грузии Ф. Махарадзе, указав, что Орахелашвили все еще продолжает говорить об «уклонистах», заметил: «После тех фактов, которые хорошо известны и т. Орахелашвили (оратор имеет в виду секретную статью Ленина по национальному вопросу. – А. А.), это слово должно быть изъято из употреб¬ления… Этот термин (уклон) должен быть отне¬сен, пожалуй, к тем товарищам, которые действи¬тельно уклонились от нашей национальной про¬граммы, от учения по этому вопросу т. Ленина» (там же, стр. 155).
Махарадзе рассказал, как Орджоникидзе едино¬лично руководит не только Закавказским крайко¬мом, но непосредственно руководит также мест¬ными организациями, минуя Центральные Коми¬теты закавказских республик. С очень резким ответом «уклонистам» выступил Орджоникидзе, который, собственно, осуждал не столько полити¬ку «уклонистов», сколько ту осторожную нацио¬нальную политику, которую Ленин требовал про¬водить в Грузии. По Орджоникидзе выходило, что руками «уклонистов» Грузией управляют нацио¬налисты-меньшевики и князья. Даже после секрет¬ного письма Ленина по национальному вопросу, с которым все делегаты были уже ознакомлены, Орджоникидзе не отступил ни на шаг от своей, по словам Ленина, «политики великодержавного держиморды». Такое смелое и безоговорочное противопоставление Ленину Орджоникидзе мог позволить себе при условии абсолютной поддерж¬ки «тройки».
Речь Орджоникидзе записана на пяти страни¬цах без того, чтобы его прервал председатель, как это было с Мдивани. Даже после продления вре¬мени речи Мдивани отведено только 2 1/2 страни¬цы, речи Махарадзе – 3 страницы. Еще одна де¬таль, показывающая, до чего терпеливый Сталин доходил в своей мелочной мстительности: Мдива¬ни и Махарадзе были членами большевистской партии беспрерывно со дня ее создания – с 1903 года. Так записано во всех справочниках до дан¬ного съезда. Но в списке делегатов двенадцатого съезда, где приводятся даты вступления в партию, у Мдивани вместо даты поставлена черточка, как будто он вообще не вступал в партию, а у Маха¬радзе указано: «в трех анкетах разные даты. За¬прошен ЦК Грузии» (там же, стр. 693, 701).
В заключительном слове Сталин ответил только четырем оппонентам – Лутовинову, Осинскому, Мдивани и Махарадзе. О Лутовинове: «Он не до¬волен режимом нашей партии: нет свободы слова в нашей партии, нет легальности, нет демократиз¬ма… Он хочет, чтобы все важнейшие вопросы об¬суждались по всем ячейкам снизу доверху… чтобы вся партия принимала участие в обсуждении воп¬роса» (там же, стр. 181).
Сталин отверг это требование, заявив, что «при таком порядке партия превратилась у нас в дис¬куссионный клуб вечно болтающих и ничего не решающих… Мы окружены врагами… Обсуждать вопрос в 20 тысячах ячеек – это значит выносить вопрос на улицу. Следует помнить, что в условиях, когда мы окружены врагами, внезапный удар с нашей стороны, неожиданный маневр, быстрота решают все… Демократизм т. Лутовинова есть утопия» (там же, стр. 182).
Об Осинском: «Он уцепился за мою фразу о том, что расширяя ЦК, мы должны ввести в его состав людей независимых. Тов. Осинский пола¬гает, что в этом пункте я устроил некоторую смычку с Осинским, с демократическим центра¬лизмом… Нам нужны независимые люди, свобод¬ные от личных влияний, от навыков и традиций борьбы внутри ЦК… Он похвалил т. Сталина, по¬хвалил т. Каменева и лягнул т. Зиновьева, решив, что пока достаточно отстранить одного, а потом дойдет очередь и до других. Он взял курс на раз¬ложение того ядра, которое создалось внутри ЦК («тройки»), с тем, чтобы постепенно разложить все… Если т. Осинский серьезно думает преследо¬вать такую цель, то я должен его предупредить, что он натолкнется на сплошную стену, о которую он расшибет себе голову. Пусть пожалеет себя т. Осинский» (там же, стр. 183).
О Мдивани: Мдивани ведет борьбу против ЦК, «это установлено как комиссией т. Дзержинского, так и комиссией т.т. Каменева – Куйбышева… т. Мдивани изображает дело так, что несмотря на его отзыв, все-таки он победил. Я не знаю, что назвать тогда поражением. Впрочем известно, что блаженной памяти Дон-Кихот тоже считал себя победителем, когда его расшибло ветряными мель¬ницами. Я думаю, что у некоторых товарищей… в Грузии там, в верхнем этаже, по-видимому, не все в порядке» (там же, стр. 185-186). Когда Сталин перед съездом так подчеркнуто оспаривал право¬ту Мдивани и защищал выводы комиссии Дзер¬жинского, то он тем самым оспаривал и отвергал как аргументы, так и выводы в пользу Мдивани, которые содержались в статье Ленина и которые уже были известны съезду. Но даже тогда, когда Сталин выступал против установок Ленина, он де¬лал это, апеллируя к Ленину, как к своему учите¬лю. Так и здесь. Перейдя от Мдивани прямо к Ленину, Сталин закончил: «Я жалею, что тут нет т. Ленина. Если бы он был здесь, он бы мог ска¬зать: «25 лет пестовал я партию и выпестовал ее, великую и сильную» (Продолжительные аплодис¬менты)» (там же, стр. 187-188).
Многословный, как всегда, Зиновьев ответил каждому оппоненту, в том числе и тем, которым уже ответил Сталин. В этих ответах Зиновьев при¬бегал, как и Сталин (вероятно, такая была дого¬воренность в ЦК), к методу отрицания сущест¬вующих фактов, известных действий или созна¬тельного умолчания позиции Ленина по обсуж¬даемым вопросам. Вот типичный пример – отвечая критикам о колебаниях в ЦК по вопросу монопо¬лии внешней торговли, Зиновьев сказал: «В ЦК не было ни малейших споров насчет незыблемости монополии внешней торговли» (там же, стр. 188). Из предыдущего изложения мы знаем, что ЦК, по предложению «тройки», провел решение о пересмотре монополии и только после категорического вмешательства Ленина вместе с Троцким отменил его. Одному из критиков – Красину – Зиновьев ставил в вину: «Он критиковал политику Ленина, а делал вид, что критикует политику его учеников, хотя Красин не мог критиковать политику Ленина по той простой причине, что за последние шесть месяцев Ленин не имел даже права знать, что де¬лается в ЦК. Другому критику – Ларину, – кото¬рый приводил факты вынужденной отмены ЦК не только решения о монополии внешней торговли, но и о концессии, Зиновьев отвечал так: «т. Ларин говорил так, как будто он не только сидел в По¬литбюро, а там родился, там днюет и ночует» (там же, стр. 196).
Аргумент против третьего критика – против Косиора – был такой: «т. Косиор в прошлом году произнес совершенно такую же речь после докла¬да, не случайного докладчика, как я, а после док¬лада Владимира Ильича… По-видимому, это его профессия» или: «т. Косиор явно не от себя одно¬го говорил и обвинял нас в том, что мы не даем возможность работать товарищам, которые при¬надлежали к другой группировке, чем мы. Если бы это обвинение было верно, то нас надо было бы гнать в шею» (там же, стр. 199).
Четвертому критику – Осинскому – жаловав¬шемуся, что в партии нет свободы критики из-за «исключительного закона» X съезда, Зиновьев ответил: «В нашей партии (спросите любого члена Коминтерна), – в нашей партии достаточно сво¬боды… Исключительного закона у нас нет, и по этой причине его отменить никак нельзя» (там же, стр. 200). Или: «т. Осинский говорил, что поз¬волено Ленину, то не позволено кому-нибудь дру¬гому. Само собою разумеется. Осинский сказал: когда Ленин сечет, то это еще куда ни шло. Впол¬не разделяю его вкусы: уж сечься, так сечься у мастера… По Осинскому… «они мол не хотят вы¬пускать власть»… т. Осинский, бросьте это!.. Вла¬сти у нас, если уж на то пошло, у каждого хоть отбавляй, и никто не чувствует тоски по власти» (там же, стр. 202). В этом месте невольно вспоми¬наются слова Зиновьева (вложенные в его уста Сталиным) на его процессе в августе 1936 г. На вопрос прокурора, почему вы вместе с Каменевым стали вредителями, шпионами, убийцами, Зи¬новьев ответил: «Мы жаждали власти!». Зиновьев, по существу, обвинил Осинского, Сапронова и других бывших лидеров демократического цент¬рализма, среди которых был и такой ныне верно¬подданный, как Бубнов, что они несут политичес¬кую ответственность за упомянутую анонимную платформу, в которой требовалось сплочение всех коммунистов вокруг «рабочей группы РКП» и удаление из ЦК «тройки». Доказательства Зи¬новьева были очень просты: «Я поручил одному товарищу взять платформу демократического цен¬трализма и взять платформу анонимную и выпи¬сать в одном столбце то, что говорится в первой платформе, и с правой стороны то, что говорится во второй… и получилось совпадение на 99%» (там же, стр. 203).
Категорическое заявление «децистов», что они все-таки не имеют никакого отношения к аноним¬ной программе, на Зиновьева и ЦК впечатления не произвело.
Пятого критика политики ЦК – Лутовинова – Зиновьев сначала процитировал буквально: «Если так дальше будет продолжаться, то неизбежно бу¬дут группировки», – говорил он. – Это есть угроза в устах одиночки… А мы говорим, что продол¬жаться это будет именно так» (там же, стр. 200). Через год лидер Коминтерна вспомнит, каким пророком оказался все-таки этот «одиночка» – простой шахтер из Донбасса.
Не в пример шахтеру плохим пророком оказался сам Зиновьев, когда, кончая заключительное сло¬во, он сказал, что в отсутствие Ленина партией будет руководить коллектив, ибо «у нас нет про запас другого гениального вождя» (там же, стр. 205). Ровно через пять лет тот же Зиновьев, воз¬вращаясь в партию после первого исключения, скажет: есть другой гениальный вождь – это «Сталин – Ленин сегодня». То, в чем Зиновьев обвинял критиков политики «тройки» – нехорошо играть в прятки, когда Ленина здесь нет – це¬ликом относилось к нему. Оба докладчика ЦК – Зиновьев в грубой форме, а Сталин более дипло¬матически – отрицали глубокие расхождения меж¬ду «тройкой» (Политбюро) и Лениным по ряду важнейших вопросов. Оба докладчика внушали делегатам, что все, что они говорят о прошлой и будущей политике ЦК, целиком опирается на письменные или устные указания Ленина. В этих условиях не вызывает удивления, что съезд «еди¬ногласно» одобрил политику ЦК.
Отчет ЦКК Шкирятова вызывал к себе в неко¬тором отношении больший интерес тем, что как раз последние статьи Ленина о реорганизации и пересмотре роли ЦКК по отношению к ЦК были опубликованы в газете («Правда», 25.I.1923 г. и 4. III. 1923 г.). Ленин явно хотел увеличить неза¬висимость и контрольные функции ЦКК по отно¬шению к ЦК, для чего он предложил обязательное участие делегации Президиума ЦКК на каждом заседании Политбюро. ЦКК, избираемая наряду с ЦК непосредственно съездом партии, по Лени¬ну, не только должна быть судом чести партии, но и бичом партаппаратного и государственного бюрократизма совместно и объединение с РКИ (Рабоче-крестьянская инспекция СССР), «не взи¬рая на лица», на генсека и других членов ЦК», как Ленин писал в статье, подзаголовок которой гла¬сит «Предложение XII съезду партии» («Правда», 23.I.1923 г.). Поэтому Ленин предлагал расши¬рить ее состав и выбрать туда старых независимых от ЦК деятелей партии с большим партийным ста¬жем, для соблюдения этой независимости член ЦКК не мог быть одновременно и членом ЦК. Ни¬чего обо всем этом Шкирятов не говорил, даже больше – в докладе Шкирятова (оставшегося на протяжении всего периода правления Сталина его вернейшим помощником по чисткам) не было ни одной ссылки на название статьи Ленина (Двенад¬цатый съезд.., стр. 217-227). Это и понятно. Цент¬ральный пункт доклада Шкирятова о работе ЦКК гласил, что у ЦКК «разрешение всех более или менее важных вопросов было согласовано с ЦК» и что органы ЦКК надо рассматривать, как орга¬ны, «работающие совместно с ЦК» и, конечно, с ГПУ (там же, стр. 221, 224). В книге Троцкого «Сталин» есть примечание с указанием, что Ста¬лин был неофициальным председателем ЦКК. В докладе Шкирятова есть косвенное подтверждение этому там, где говорится, что ЦК и Сталин писа¬ли и говорили о вещах, которые явно входили в исключительную компетенцию ЦКК (там же, стр. 223). Президиум съезда, не желая особенно рас¬пространяться о задачах ЦКК (вопреки ленинским статьям), внес предложение о том, чтобы прения по докладу ЦКК не открывать; делегат Мышкин, ссылаясь именно на статьи и предложения Ленина о ЦКК, возразил президиуму и настаивал на от¬крытий прений. За Мышкина голосовало мень¬шинство. Таким образом, под дирижерством «тройки» съезд не обсуждал и этих, опубликован¬ных накануне съезда, статей Ленина.
Доклад Бухарина о работе Коминтерна интере¬сен только в отношении двух проблем, которые он поставил еще тогда (1923 г.), когда они казались либо преходящими, либо совершенно не актуаль¬ными: проблемы угрозы фашизма и предстоя¬щего пробуждения колониального мира. О фа¬шизме он сказал, что. «повсеместное распростране¬ние фашизма» становится основной тенденцией развития Европы и что «глубочайший корень фа¬шизма заключается в том, что европейская бур¬жуазия не в состоянии управлять всей хозяйственной жизнью страны на таких началах, кото¬рые соответствуют нормальному ходу капитали¬стического развития… Фашистские организации и функции этих фашистских организаций представ¬ляют собою легализованную гражданскую войну… Террор со стороны фашизма усилился… В Италии фашистская партия стала правящей… В Герма¬нии… наиболее яркой организацией является ба¬варская организация «национал-социалистов» во главе с Гитлером» (там же, стр. 248-249). В отно¬шении колониального мира Бухарин предвосхитил не только доктрину, но и терминологию Мао Цзэ-дуна. Бухарин говорил: «Если рассматривать по¬ложение вещей в их всемирно-историческом ма¬сштабе, можно сказать, крупные промышленные государства – это города, а колонии и полуколо¬нии – это деревни. И вот когда в «городе» начи¬нается революционное брожение, и в деревне на¬чинают пускать красного петуха, необходимо соз¬дание великого единого фронта между револю¬ционным пролетариатом мирового «города» и кре¬стьянством мировой «деревни». На этот путь ис¬тория вступила бесповоротно» (там же, стр. 279). По докладу Бухарина прений не было, а дея¬тельность делегации РКП в Коминтерне была одобрена.
Зато второй доклад Сталина «Национальные моменты в партийном и государственном строи¬тельстве» вновь вызвал бурные прения, а со сто¬роны грузинских «национал-социалистов» и рез¬кие возражения.
Прежде всего, Сталин обошел гробовым молча¬нием статью Ленина по национальному вопросу, в которой как мы видели уже, столь резко и ка¬тегорически осуждалась политика Сталина в на¬циональном вопросе вообще и в грузинском вопро¬се, в частности. Сталин заявил, что существует не только один уклон – к великодержавному шо¬винизму (как указано у Ленина), а еще и другой – уклон к местному национализму. Хотя уклон к великодержавному шовинизму более опасен, но бороться надо с обоими уклонами. Сталин не на¬звал никого, кого можно заподозрить в великодер¬жавном шовинизме (мы видели, что Ленин назвал таковых: Сталина, Дзержинского и Орджоникид¬зе, хотя они и бывшие «нацмены»), но зато на¬звал уклонистов в сторону местного национализ¬ма в лице группы Мдивани в Грузии. Проявление грузинского национализма этой группы Сталин видел в том, что она хотела, во-первых, войти не¬посредственно в состав СССР, минуя закавказ¬скую федерацию, во-вторых, грузинские уклони¬сты угнетают национальные меньшинства в Гру¬зии – абхазцев, аджарцев и южных осетин. Пер¬вым в прениях с ответом Сталину выступил тот же Мдивани. Он начал с указания, что «у нас существует школа Ильича по национальному во¬просу, которая раз и навсегда разрешила нацио¬нальный вопрос… Многие наши товарищи не от¬вергли национальную программу, а отодвинули в сторону… Один из членов ЦК заявил, что на¬циональный вопрос для нас – вопрос тактики… Что же нам нужно? Нам нужно то, чему нас всегда учил т. Ильич и к чему нас призывал в послед¬них своих письмах, известных съезду только че¬рез отдельные делегации… Я заявляю, что имев¬шее здесь место (в докладе Сталина. – А. А.) про¬тивопоставление интернационализма нашему «на¬ционализму» в корне неверно, если понимать интернационализм так, как его понимает т. Иль¬ич… В письмах Владимира Ильича очень твердо и выразительно сказано как раз то, из-за чего мы гам боролись.
Орджоникидзе (с места). Гении. Мдивани. Нет, не мы гении, у нас имеются дру¬гие, возведенные в сан гениев люди, но мы про¬стые коммунисты, которые думают о националь¬ной программе. Если мы подошли к правильному разрешению национальной программы, так это сделали наши коммунистические и интернацио¬нальные головы, а не ваши. Мне приходится воз¬ражать, чего я не думал делать, докладчику. Тов. докладчик очень много места уделил Грузии и грузинскому шовинизму.
Сталин (с места). В знак особого уважения! Мдивани. Спасибо, т. Сталин. Но разрешите мне в знак «особеннейшего» уважения напомнить вам кое-что из прошлой нашей жизни» (там же, стр. 454-455).
Мдивани привел ряд фактов, свидетельствую¬щих, что национальные меньшинства Грузии – абхазцы и осетины – получили из рук «уклони¬стского» ЦК Грузии свои автономии и политику этого ЦК всегда одобряли, а с аджарцами произо¬шел казус, задержалось провозглашение их автономии, потому что Сталин, приехавший в 1921 г. в Грузию, приказал председателю правительства Грузии Мдивани быть «осторожным» с аджарцами. Мдивани добавил: «Когда это делается с распо¬ряжения т. Сталина, я должен сказать: слушаюсь, т. Сталин! Мне было дано указание сделать так, чтобы аджарцы не хозяйничали в Батуме (столи¬ца Аджарии. – А. А.). С этого и началось их не¬довольство… Аджарцам автономию мы дали» (там же, стр. 456-457).
Мдивани остановился и на самом главном об¬винении в уклонизме, «социал-национализме» того ЦК Грузии, который он возглавлял. Мдивани ска¬зал: «Самое ужасное это то, что мы против За¬кавказской федерации… Мы не против Закавказ¬ской федерации, а против той самой единой За¬кавказской республики, которую создали… Когда комиссия Каменева и Куйбышева приехала, Куй¬бышев сказал: «зачем эта федерация в такой фор¬ме, разве нельзя федерировать по экономическому вопросу и создать экономический совет?» Это сказал секретарь ЦК (Куйбышев). Другой член ЦК Каменев сидит тут же и не протестует. И вот, в результате, они не уклонисты, а мы уклонисты и ужасные люди» (там же, стр. 458).
В чем же был корень всех разногласий между Сталиным и Орджоникидзе, с одной стороны, и «уклонистами», с другой? Этот вопрос был по¬ставлен самим Мдивани, на который он дал до¬вольно ясный ответ: «Товарищи, чего же мы хо¬тим? (Голос: «Кто: «мы»?») Кто? Вы спросите тех, кто нас окрестил уклонистами… Да, мы всесоветское объединение! Дайте в это советское объеди¬нение самые главные комиссариаты, определяю¬щие нашу внешнюю политику, защиту нашей республики… Отдайте этим отдельным нацио¬нальностям другие комиссариаты, где они могут проявить свою волю, свое умение хозяйничать, свое умение творить новую жизнь» (там же, стр. 455, 458).
Сторонник и один из информаторов Сталина в Грузии, бывший «буддист», то есть ученик Буду Мдивани, теперь уже нарком Грузии, Стуруа ска¬зал, что «если мы останемся верными Марксу, у пролетариата нет никакой родины», а насчет мо¬рали «запомним слова т. Ленина, который наив¬ным товарищам, когда они спросили что «такое коммунистическая мораль?», – сказал: убивать, уничтожать, камня на камне не оставлять, когда в пользу революции; но в другом случае гладьте по голове, называйте Александром Македонским, если это в пользу революции. Вот как нужно по¬дойти к этому вопросу». Стуруа рассказал, что ему открыло глаза одно нелегальное собрание старого грузинского ЦК, на котором он присут¬ствовал: «там стоял вопрос, что «великодержавники» – это т.т. Орджоникидзе, Сталин и др., нужно их послать восвояси… Но каким образом? Это вышло так, как мыши хотели повесить кош¬ке на шею колокольчик, чтобы звенел, когда она идет, но повесить не решался никто. Так же и тут. Судили-рядили и пришли к заключению, что… нас побьют. Нашли такой выход: мы выйдем из соста¬ва РКП и вступим в Коминтерн, как грузинская секция… Теперь я понял: «тут умысел другой был, хозяин музыку любил» (там же, стр. 462-644).
Махарадзе указал, что в точном смысле слова в СССР вообще нет независимости или самостоя¬тельности каких-либо советских республик: «ведь у нас одна партия, один центральный орган, ко¬торый определяет для всех республик все реши¬тельно, и общие директивы, вплоть до назначения ответственных руководителей в республиках, – все это исходит от одного центра, так что гово¬рить при этих условиях о самостоятельности, не¬зависимости, – это в высшей степени непонятное само по себе положение» (там же, стр. 472). По¬этому речь может идти о правильном практиче¬ском проведении национальной программы в рес¬публиках. Он указал Сталину, что знаменитый отныне «декрет о кордонах» Грузии против дру¬гих советских республик был составлен не «укло¬нистами», а «интернационалистом», сторонником Сталина и Орджоникидзе – наркомом внутрен¬них дел Гегечкори, «этот проект Гегечкори у нас в Грузии не увидел света и пропал» (там же, стр. 472). Махарадзе сказал, что этот проект, созна¬тельно подсунутый «уклонистам» со стороны Орджоникидзе, не только отпечатан в «Правде», но даже в бюллетене съезда – «я нахожу, това¬рищи, это недостойным нашего съезда». Махарад¬зе указал и на то, что точка зрения Сталина в переписке с Лениным, чтобы не спешили с феде¬рацией, тоже была точкой зрения «уклонистов» против Орджоникидзе, который хотел провести федерацию просто «по военному приказу». Махарадзе указал, имея в виду выступление Стуруа, что не «уклонисты» говорили о Сталине и Орджо¬никидзе как о «великодержавниках», а другой че¬ловек: «Это был т. Ильич. Вы все это хорошо зна¬ете. Теперь я вас спрашиваю: похоже ли то, что здесь провозглашается, на то, что говорил Влади¬мир Ильич?» (там же, стр. 474).
Член ЦК, председатель правительства Украины Раковский выразил общее настроение многих чле¬нов ЦК, когда сказал, что «некоторое время мы питали надежду накануне съезда, что националь¬ный вопрос, как предполагал Ильич, станет цент¬ром нашего съезда, а он стал хвостом нашего съезда». Партия много раз ставила национальный вопрос в повестку дня своих съездов, но «чем больше мы ставим его, тем больше удаляемся от коммунистического понимания и решения нацио¬нального вопроса». Раковский далее указал, что «т. Сталин остановился как раз на пороге выясне¬ния подоплеки национального вопроса», а этой подоплекой Раковский считал озабоченность пар¬тийно-советской бюрократии неудобством техники управления многонациональной страной, считаясь там со всякими «автономиями». Раковский: «На¬ши центральные органы начинают смотреть на управление всей страной с точки зрения их канце¬лярских удобств… Неудобно управлять двадцатью республиками, а вот если бы все это было одно, если бы, нажав на одну кнопку, можно было бы управлять всей страной, – это было бы удобно». Раковский кончил словами: «Уездный исполком больше знает свои права, чем национальные республики. Союзное строительство пошло по непра¬вильному пути. Как вам известно, это есть мнение не только мое, – это есть мнение Владимира Иль¬ича» (там же, стр. 532-534).
Делегат Цинцадзе напомнил съезду, что тот принцип права народов на самоопределение, за¬воевавший большевикам симпатию колониальных народов Востока, Сталин свел на нет в своем пла¬не «автономизации» независимых советских рес¬публик. Оратор указал, что дело вовсе не в том, что отдельные люди в центре или на местах оши¬баются, «дело не в людях, дело в системе управ¬ления», если эта система не будет пересмотрена, положение не изменится, поэтому, сказал Цинцад¬зе, «нужно резко переменить политику, которая велась и ведется», и в этом вопросе так называе¬мые уклонисты «абсолютно солидарны со школой т. Ленина, с самим т. Лениным» (там же, стр. 534-537).
Секретарь ЦИК СССР, один из наиболее дове¬ренных и близких друзей и единомышленников Сталина, сам тоже грузин по национальности, Енукидзе (которого Сталин потом, конечно, тоже расстрелял) выступил с резкой, открытой критикой секретной статьи Ленина по национальному вопро¬су. Хотя на речи Енукидзе явно видна редактор¬ская рука Сталина, но сам Сталин не осмелился так защищать себя против Ленина, как это позво¬лил себе за него его усердный соратник. Сначала Енукидзе, увидев в выступлении Раковского обра¬зование нечто вроде «украинско-грузинского фронта» против Сталина, решил ударить по Раковскому. Он объяснил обвинения Раковского, как недоразумение в результате его горячности. Енукидзе сказал: «Вчера товарищи, видя горяч¬ность выступавших здесь грузин, шутили, что нужно обыскивать их перед выступлением, как бы не произошло столкновения, но т. Раковский зат¬мил своей горячностью всех кавказцев, вместе взятых».
Переходя к анализу национальной статьи Ле¬нина, Енукидзе осмелился сделать ряд утвержде¬ний, явно фальсифицирующих статью Ленина. Вот они:
«Вопрос, который выдвигает Ленин в своем известном вам письме, имеет колоссальное зна¬чение не по отношению … к Грузии или Украине, или в отношении тех отдельных фактов, которыми он иллюстрирует свою общую мысль. Этот вопрос интересен в отношении нашего международного положения» (то есть, по Енукидзе, письмо или статья Ленина не имеет значения для внутренней национальной политики, а только для внешней пропаганды);
«Много здесь было нареканий и больше все¬го это производило впечатление, что политика Орджоникидзе была политикой насилия, полити¬кой Держиморды… Это слово значится и в письме т. Ленина… На самом деле Орджоникидзе прово¬дил политику ЦК…»
Ленин требовал «проявлять максимум уступ¬чивости на Кавказе… Если уступчивость граничит с тем, что мы уступаем всяким мелко-национали¬стическим предрассудкам, то такую уступчивость надо пресечь в корне… Уклонисты поддались этим предрассудкам»;
«Теперь о письме т. Ленина. Тут т. Мдивани в своей речи ежесекундно склонял имя т. Ильича, и он хотел создать впечатление, что т. Ленин буд¬то специально написал это письмо, чтобы поддер¬жать товарищей уклонистов и оправдать всецело их политику. (Бухарин: «Конечно, с этой целью».) Не с этой целью, т. Бухарин. Я позволю себе ска¬зать, что т. Ленина мы тоже немного знаем»;
«Большая часть письма т. Ленина посвящена общим вопросам нашей национальной политики, и против этих общих мыслей ни т. Сталин, ни т. Орджоникидзе, конечно, не возражают. Что же касается частных вопросов, затронутых в его письме (т. е. вопросов, касающихся критики дей¬ствий Сталина, Орджоникидзе, Дзержинского. – А. А.), то мне кажется, что т. Ленин сделался жертвой односторонней неправильной информа¬ции»…
Мдивани. Отчего не опубликовывают письмо?
Енукидзе. Письмо все делегаты читали» (там же, стр. 537-541).
Вопрос о том, почему ЦК отказывается опубли¬ковать письмо Ленина, ставили и другие делегаты. Президиум съезда поручил Зиновьеву ответить на это. Зиновьев объяснил, что неопубликование статьи Ленина связано с характером указаний Ле¬нина, но в чем заключались эти указания, он не объяснил, не объяснил по той простой причине, что их вообще не было. Вот соответствующее ме¬сто из речи Зиновьева: «Т. Яковлев требовал опубликовать письмо т. Ленина. Президиум съезда принял единогласное решение: не опубликовать пока этого документа, ввиду характера тех ука¬заний, которые дал сам Владимир Ильич», но Зи¬новьев решил сразу отвести всякие подозрения против Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского. Он сказал: «Дело тут вовсе не в личных напад¬ках. Товарищи, которые непосредственно заинте¬ресованы, первые требовали публикации этого письма». Как поверить Зиновьеву, что «заинтере¬сованные товарищи», то есть Сталин, Орджони¬кидзе и Дзержинский, потребовали публикации политически убийственного для них письма Ле¬нина? К тому же, Зиновьев противоречит самому себе. Ведь эти «товарищи» сидели в президиуме съезда, а президиум «единогласно» решил не пуб¬ликовать письмо Ленина, в том числе голосами членов президиума Сталина и Орджоникидзе (там же, стр. 552).
Представитель Азербайджана Ахундов не согла¬сился с «уклонистами», что Ленин, если бы он присутствовал на съезде, ударил бы по той поли¬тике, которую ведут сейчас. Ахундов сказал, что «никогда этого не будет, чтобы Владимир Ильич или какой-нибудь отдельный член партии, каким бы уважением он ни пользовался, чтобы он ре¬шился ударить по целой партии». Ахундов пре¬дупредил, что «уклонисты всех стран объединя¬ются» и поэтому в борьбе с ними «никаких коле¬баний не должно быть» (там же, стр. 560).
Ряд делегатов с мест выступили тоже в духе Ахундова – политика ЦК верна, она в духе Ленина. Когда начали выступать члены ЦК в пользу критикуемой в письме Ленина политики Сталина в национальном вопросе, то казалось, что в ЦК существует единодушная поддержка Сталина. Полным диссонансом прозвучало поэтому выступ¬ление Бухарина. Едва ли Ленин защитил бы свою позицию лучше, чем это сделал Бухарин. Бухарин указал Зиновьеву, что дела обстоят в националь¬ной политике не так уж блестяще, как их рисует Зиновьев. Если национальный вопрос за послед¬нее время обсуждался на трех пленумах ЦК, зна¬чит, есть что обсуждать и что осуждать. Бухарин целиком поддержал тезис Ленина о «великодер¬жавном шовинизме» в политике ЦК. Он заявил: «Почему т. Ленин с такой бешеной энергией стал бить тревогу в грузинском вопросе? И почему т. Ленин не сказал ни слова в своем письме об ошибках уклонистов, и, наоборот, все слова ска¬зал, и четырехаршинные слова сказал, против по¬литики, которая велась против уклонистов? Поче¬му он это сделал? Потому, что не знал, что суще¬ствует местный шовинизм? А потому, что т. Ле¬нин – гениальный стратег. Он знает, что нужно бить главного врага. Например, на этом съезде нечего говорить о местном шовинизме. Это – вторая фаза нашей борьбы. Если мы будем гово¬рить в целях «объективной справедливости» о ве¬ликорусском шовинизме и в то же время рассуж¬дать, что существует еще грузинский, украинский, ахалцихский, гомель-гомельский шовинизм и ка¬кой угодно шовинизм, этим мы потопим основ¬ной вопрос. И поэтому совершенно ясно, что т. Ленин в своих письмах и в известном докумен¬те, о котором здесь говорилось, вовсе не стоял на точке зрения этой замечательной «объективной справедливости», а взял кое-кого за волосы и да¬вай дергать направо и налево. И совершенно пра¬вильно сделал, именно потому, что только так можно повернуть общественное мнение партии по той дороге, которую т. Ленин считает правиль¬ной (Аплодисменты). Вы заметьте, что с т. Зи¬новьевым произошло, когда он говорил против местного шовинизма, – гром аплодисментов ото¬всюду посыпался. Какая замечательная солидар¬ность… Но когда речь идет о русском шовинизме, там только кончик торчит (аплодисменты, смех) и это есть самое опасное». Бухарин сделал исклю¬чение для Сталина, но такое исключение, которое, вероятно, звучало в ушах Сталина как оскорбле¬ние: «Я понимаю, когда наш дорогой друг, т. Ко¬ба Сталин, не так остро выступает против русско¬го шовинизма, и что он, как грузин, выступает против грузинского шовинизма» (там же, стр. 563-564) (кто был Сталин по национальности, луч¬ше всего выразил его сын, мальчик Василий, когда он своей сестре Светлане, по ее словам, сообщил новость: «А знаешь, наш отец раньше был гру¬зином»).
Речь Радека была так построена, чтобы и Ле¬нину угодить, но и Сталина не обидеть. Начал он с Бухарина: «Тут некоторые товарищи говорили, что когда т. Бухарин видит мертвого воробья, то кричит: «все помрем через два дня» и впадает в панику. Я разделяю мнение о растущем значении национального вопроса… И лучше, чтобы здесь Мдивани орал вовсю, чем мужики в Грузии», но, к удовлетворению Сталина и Зиновьева, добавил: «Тут т. Зиновьев сказал одну важную вещь: не одна или две палаты (то есть палаты ЦИК СССР. – А. А.) важны сами по себе, а важна партия… Несмотря на принципиальное согласие с т. Буха¬риным… я не согласен с той «карт-бланш», ко¬торую т. Бухарин дает Мдивани и уклонистам» (там же, стр. 565-567).
В заключительном слове Сталин обвинил Буха¬рина и Раковского в преувеличении значения на¬ционального вопроса и из-за этого «они прогля¬дели… вопрос о власти рабочего класса». Бухарин «предложил выкинуть пункт, говорящий о вреде местного шовинизма. Дескать, незачем возиться с таким червячком, как местный шовинизм, когда мы имеем такого «Голиафа», как великорусский шовинизм. Вообще у т. Бухарина было покаянное настроение. Это понятно: годами он грешил про¬тив национальностей, отрицая право на самоопре¬деление, – пора, наконец, и раскаяться. Но рас¬каявшись, он ударился в другую крайность. Курь¬езно, что т. Бухарин призывает партию последо¬вать его примеру и тоже покаяться, хотя весь мир знает, что партия тут ни при чем… каяться ей не в чем. Дело в том, что т. Бухарин не понял сути национального вопроса» (там же, стр. 596-597).
Что же сказал Сталин по существу тех обвине¬ний, которые столь резко сформулировал лично против него Ленин? Только следующее: «Тут очень многие ссылались на записки и статьи Владимира Ильича. Я не хотел бы цитировать учителя моего, т. Ленина, так как его здесь нет, и я бо¬юсь, что, может быть, неправильно и не к месту сошлюсь на него. Тем не менее, я вынужден одно место аксиоматическое процитировать… Разбирая письмо Маркса о национальном вопросе, Ленин делает такой вывод: «по сравнению с рабочим вопросом подчиненное значение национального вопроса не подлежит сомнению для Маркса». Тут всего две строчки, но они решают все. Вот это надо зарубить себе на носу некоторым не по ра¬зуму усердным товарищам» (там же, стр. 597). Чтобы не ошибиться в интерпретации, Сталин по¬боялся процитировать то, что учитель писал о нем и о национальном вопросе всего четыре месяца тому назад, но не побоялся цитировать и интер¬претировать то, что Ленин писал о Марксе и на¬циональном вопросе задолго до захвата власти.
Некоторые подробности в отношении освещения борьбы внутри Политбюро и ЦК как вокруг на¬ционального вопроса, так и по другим вопросам, которые стояли в повестке дня съезда, дает новый стенографический отчет XII съезда 1968 г. Ре¬дакция издания протоколов этого съезда приоб¬щила к старым протоколам те места, которые бы¬ли выпущены из старых протоколов в 1923 г.:
1) По национальному вопросу: Президиум съез¬да заслушал информацию ЦК о письме Ленина. Президиум постановил не опубликовывать его, а только огласить письмо Ленина и «весь материал» (то есть, материал комиссий ЦК и Сталина. – А. А.) на «сеньорен-конвенте», «после этого члены Президиума оглашают на делегациях съезда … на секции по национальному вопросу не огла¬шать». Поскольку в широких кругах партии на¬чали говорить, что Политбюро («тройка») уже че¬тыре месяца скрывает письмо Ленина, то Прези¬диум считает нужным сказать, что «Записка» Ле¬нина стала известна ЦК только накануне съезда, поэтому Президиум будет считать распростране¬ние каких-либо слухов о задержке оглашения этой записки со стороны кого бы то ни было из членов ЦК клеветой» (Двенадцатый съезд РКП (б). Сте¬нографический отчет, 1968 г., стр. 821).
К новому изданию протоколов приложено пись¬мо всех членов и кандидатов Политбюро, в ко¬тором критикуется позиция Троцкого. По поводу грузинских дел мы узнаем, по крайней мере, двой¬ственность поведения Троцкого. Мы уже знаем, что Ленин просил Троцкого поддержать перед ЦК линию статьи или письма Ленина против Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского. Теперь из письма членов и кандидатов Политбюро мы узнаем, что Троцкий, по существу, не поддержал Ленина, а предложил резолюцию, за которую голосовал да¬же Сталин. В этом письме говорится: «По вопросу о Грузии мы констатируем, что т. Троцкий сам сформулировал постановление Политбюро о Гру¬зии… несмотря на то, что большинство из ниже¬подписавшихся считает сейчас прежние решения ЦК не во всех частях правильными, т. Троцкий несет за эти ошибки полную ответственность» (там же, стр. 819). О каких ошибках речь идет – неясно, в свете доклада Сталина и речей его сторонников на данном съезде можно предположить, что тут говорится об ошибочности компромис¬сных решений ЦК об «уклонистах», вместо того, чтобы их резко осудить, хотя бы даже это было против письма Ленина.
2) По поводу тезисов Троцкого о промышлен¬ности. Троцкий рассказывал в своих мемуарах, что «тройка» всячески искала повода подчеркнуть свои разногласия с ним. Это подтверждает опубликованое теперь «Письмо членов и кандидатов Политбюро», в котором хотя и подчеркивается, что «Пленум ЦК единодушно голосовал за взятие за основу известных тезисов т. Троцкого по во¬просам о промышленности» (там же, стр. 816), но после Пленума ЦК и накануне открытия съезда члены Политбюро («тройки») указали Троцкому, что он допустил ошибку, не указав в своих те¬зисах «о соотношении между пролетариатом и крестьянством» и «о соотношении между партией и госаппаратом» (там же, стр. 819), то есть не указал пунктов, которые касаются политического и организационного отчетов ЦК, а не доклада на узкую, чисто хозяйственную тему, порученную Троцкому. Искусственность этого обвинения была настолько очевидна, что редакция старых прото¬колов съезда выключила «Письмо членов Полит¬бюро» из материалов, а новая редакция привела его как убийственное доказательство недооценки Троцким роли крестьянства!
3) По поводу групповой организационной поли¬тики ЦК.
Из старых протоколов были исключены, а те¬перь восстановлены следующие места из речей Косиора и Сталина. В. Косиор: «Основной вопрос заключается в том, что руководящая группа ЦК в своей организационной политике в значитель¬ной степени проводит групповую политику» (там же, стр. 102).
Ответ Сталина: «т. Косиор сказал, что ЦК за¬нимался тенденциозным подбором работников снизу доверху, причем в результате такого подбо¬ра ряд товарищей от Троцкого до Шляпникова оказался без. работы (речь идет о партийной ра¬боте. – А.А.)… В сентябре прошлого года т. Ле¬нин внес в Политбюро предложение, чтобы Троц¬кого назначили его заместителем, заместителем председателя Совнаркома. Предложение это было проголосовано. Т. Троцкий категорически отка¬зался без мотивов. В январе этого года я повто¬рил предложение т. Ленина… Мы еще раз полу¬чили категорический ответ с мотивировкой о том, что назначать его заместителем – это значит лик¬видировать его как советского работника» (там же, стр. 198-199).
Но между предложениями Ленина и Сталина была одна существенная разница – Ленин хотел сделать Троцкого заместителем председателя пра¬вительства по политическим делам, а Сталина – по делам хозяйственным. (ВСНХ, Госплан и т. д.). Сталин, несомненно, метил еще дальше – лишить Троцкого непосредственного руководства Красной армией. Только это мог иметь в виду Троцкий, когда говорил, что его хотят ликвидировать как «советского работника». В своем ответе Косиору Сталин пошел так далеко, что перед всем съездом заподозрил члена Политбюро, верховного шефа Красной армии в каких-нибудь скрытых мотивах поведения. Вот слова Сталина: «Очевидно, у т. Троцкого какой-то мотив, какое-то соображе¬ние, какая-то причина, которая не дает ему взять, кроме военной, еще другую, более сложную рабо¬ту. Тут, товарищи, ЦК, конечно, ни при чем» (там же, стр. 199). Вероятно, Сталину указали на съезде, что неудобно так подозревать коллегу по Политбюро из-за того, что тот не хочет быть за¬местителем председателя правительства, то есть, по советским понятиям, «министром без порт¬феля». Поэтому, вероятно, это место выступления Сталина было изъято из старых протоколов, даже из Сочинений самого Сталина. Все-таки Сталин распространил вышецитированное «Письмо членов и кандидатов Политбюро» среди делегатов съезда, оно кончалось словами: «Будто в Политбюро ка¬кое-то предвзятое большинство, связанное круж¬ковщиной, мы отметаем как простое извращение истины» (там же, стр. 818), но так как это пись¬мо не подписано только двумя членами Политбю¬ро – больным Лениным и здравствующим Троц¬ким, то совершенно ясно, что оно само по себе свидетельствует об образовании вокруг «тройки» антиленинского, антитроцкистского большинства.
4) По поводу расширения ЦК.
Ленин предлагал расширить состав ЦК, чтобы предупредить раскол в ЦК между Троцким и Ста¬линым. Сталин ухватился за эту’ идею (не ссылаясь на Ленина) и предложил февральскому пле¬нуму ЦК расширить ЦК за счет «независимых людей» с мест (иначе говоря, за счет секретарей губкомов, которые зависели только от одного Ста¬лина). Троцкий увидел, что Сталин хочет расши¬рить ЦК как раз своими людьми с мест. Поэтому он и Рыков голосовали против плана Сталина. Зиновьев и Каменев вообще не поняли, в чем дело. Когда Троцкий выдвинул предложение вместо расширения ЦК создать новый верховный центр – «Совет партии», как директивный орган, «тройка» в этом предложении увидела угрозу монополии своей власти в Политбюро. Предложение Троцкого было отвергнуто, а предложение Сталина принято (там же, стр. 848). Съезд закрылся принятием ре¬золюции в духе «тройки» и выборами новых ру¬ководящих органов в духе Сталина.
Членский состав был расширен с 27 человек до 40. Кандидатов ЦК было избрано 17 чел. Членов ЦКК было избрано 50 чел., кандидатов – 10 чел. Членов Центральной Ревизионной комиссии избра¬но 3 человека.
Перечислим состав ЦК.
Члены ЦК:
1. Андреев, 2. Бухарин, 3. Ворошилов, 4. Дзер¬жинский, 5. Евдокимов (новый, зиновьевец), 6. Зе¬ленский, 7. Зиновьев, 8. Залуцкий (новый, зиновь¬евец), 9. Калинин, 10. Кубяк (новый, сталинец), 11. Киров (новый, сталинец), 12. Короткое, 13. Ко¬маров (новый, сталинец), 14. Квиринг (новый, ста¬линец), 15. Каменев, 16. Ленин, 17. Лашевич (но¬вый, сначала сталинец, потом троцкист), 18. Мануильский (новый, сталинец), 19. Молотов, 20. Ми¬коян (новый, сталинец), 21. Михайлов (новый, сталинец), 22. Орджоникидзе, 23. Петровский, 24. Пятаков (новый, троцкист), 25. Рудзутак, 26. Ры¬ков, 27. Радек, 28. Раковский, 29. Сталин, 30. Сулимов (новый, сталинец), 31. Сокольников, 32. Смирнов, 33. Томский, 34. Троцкий, 35. Угланов (новый, сталинец), 36. Уханов (новый, сталинец), 37. Фрунзе, 38. Харитонов (новый, сталинец), 39. Чубарь, 40. Цюрупа (новый).
Из этих шестнадцати новых членов ЦК только два человека стояли ближе к Зиновьеву и Каме¬неву, а десять губернских или центральных ра¬ботников были прямыми выдвиженцами Сталина. Кандидаты ЦК:
1. Бадаев, 2. Бубнов, 3. Каганович, 4. Колотилов, 5. Косиор С., 6. Лепсе, 7. Лебедь, 8. Москвин, 9. Мясников, 10. Морозов, 11. Нариманов, 12. Орахелашвили, 13. Румянцев, 14. Рыскулов, 15. Скрыпник, 16. Урываев, 17. Чудов.
Из этих семнадцати кандидатов три человека стояли близко к Зиновьеву (Бадаев, Мясников, Москвин), два были центральными работниками, остальные двенадцать были выдвиженцами Ста¬лина с мест.
Куйбышев и Ярославский не были переизбраны в ЦК, так как Сталин поручил им непосредствен¬ное руководство над ЦКК. ЦКК тоже была рас¬ширена с 5 человек до 50 членов и 10 кандидатов ЦКК и подобрана приблизительно на тех же прин¬ципах и в тех же пропорциях, что и ЦК партии. Та «необъятная власть» генсека, против которой Ленин предупреждал в «Завещании», теперь была организационно закреплена. Не только Троцкий, но едва ли и объединенный блок его с Зиновьевым и Каменевым мог бы сейчас ее поколебать. Одна¬ко терпеливый и предусмотрительный Сталин бу¬дет блокироваться с Зиновьевым и Каменевым, пока политически не покончит с Троцким.
Даже данный съезд, открыто антитроцкистски подготовленный «тройкой», показал все еще не¬вероятную популярность Троцкого не только в стране, но и в партии. Почти каждая делегация рабочих и других организаций, пришедших при¬ветствовать съезд, кончала речь возгласом «Да здравствуют наши вожди Ленин и Троцкий!», ино¬гда «да здравствуют наши вожди Ленин, Троцкий и Зиновьев!», но никогда ни в одном из привет¬ствий не упомянуто имя Сталина. По аплодисмен¬там самого съезда Троцкий стоит на первом ме¬сте, Зиновьев – на втором, Сталин – на третьем месте. Партия еще сама не знает, кто ее подлин¬ный вождь.

Глава 24

СМЕРТЬ ЛЕНИНА, ОПАЛА ТРОЦКОГО И XIII СЪЕЗД

В гражданской войне против Белого движения большевиков морально и политически поддержи¬вали определенные группы партий меньшевиков и эсеров, за что они решением ЦК партии в 1919 году были вновь допущены во ВЦИК и местные советы. Когда же война кончилась полным три¬умфом большевизма не только в районах Белого движения, но и на далеких национальных окраи¬нах, где после революции большевиков были про¬возглашены независимые национальные государ¬ства (Кавказ, Туркестан и др.). Ленин взялся и за ликвидацию своих временных союзников. Сначала Ленин пробует действовать по принципу: «не мытьем, так катаньем». Так, когда в начале марта 1920 года на выборах в Московский совет прошли по списку меньшевиков 46 человек во главе с Ю. Мартовым и Ф. Даном, Ленин пишет предсе¬дателю Моссовета Л. Каменеву:
«По-моему, Вы должны «загонять» их практи¬ческими поручениями: Дан – санучастки,
Мартов – контроль за столовыми» (Ленин, ПСС, т. 51, стр. 150).
Ленин думает, что высоким политикам окажет¬ся не по душе прозаическая работа по контролю над кухнями и уборными и этим их можно «за¬гнать». Его цель ясна – лидеров «лояльных» мень¬шевиков и эсеров изолировать, арестовать или вы¬слать из страны, а рядовую членскую массу этих групп включить в большевистскую партию. Он добился очень скоро последней цели: в начале двадцатых годов в РКП (б) оказалось около 30 тысяч бывших меньшевиков и эсеров, тогда как самих старых большевиков было всего только око¬ло 10 тысяч человек. Теперь оставалось изолиро¬вать лидеров этих партий. В первую очередь Ле¬нин взялся за меньшевиков-интернационалистов группы Мартова.
Отношения между Лениным и Мартовым были более сложные, чем отношения между обычными врагами. Они были противоречивые и психологи¬чески странные, если не сказать загадочные. Их исходные идеологические позиции (ортодоксаль¬ный марксизм, включая сюда вначале и концеп¬цию «диктатуры пролетариата») были одни и те же, даже их политическая линия сначала была единая (вместе организовали в Петербурге «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», Мартов подписал ленинский «Протест российских социал-демократов» в 1899 году против «credo» «эконо¬мистов» Е. Кусковой и др., Мартов, Ленин и Потресов составили инициативную группу по изда¬нию «Искры», Мартов вместе с Лениным был од¬ним из ее главных редакторов, вместе с Лениным и через эту газету подготовил II съезд партии).
Только на II съезде партии выяснилось, что Ле¬нин и Мартов не единая сила, даже не параллель¬ные силы, а силы, глубоко антагонистические. Там и родились из одной и той же идеологии два антипода, смертельно возненавидевшие друг друга: демократический социализм (меньшевизм) Мартова и диктаторский социализм (большевизм) Ленина. Но как бы неистово ни воевали между собой адепты новых «церквей» в русском марк¬сизме, их лидеры соблюдали странным образом правила порядочной игры и иммунитет личной неприкосновенности. И после раскола Ленин и Мартов участвуют вместе на съездах партии, на которых делаются попытки вновь объединиться (IV и V съезды), участвуют вместе на Циммервальдской (1915) и Кинтальской (1916) конферен¬циях, как «социалисты-интернационалисты», вме¬сте участвуют на II съезде Советов (25-27 октяб¬ря), вместе участвуют и во ВЦИК – всегда вместе и всегда против друг друга.
Единственный раз Мартов решительно и без¬оговорочно стал на сторону Ленина после июль¬ских дней, когда Ленина обвинили в шпионаже в пользу Германии и Мартов это считал неслыхан¬ной клеветой. Он публично выступал в защиту Ленина, а VI съезду большевиков прислал привет¬ствие, хотя тут же оговорил свое несогласие с ме¬тодами партии и Ленина. На то, на что не был спо¬собен он сам, Мартов считал неспособным и Ле¬нина. Ведь всю жизнь, при всех драках, интригах, расхождениях все-таки оба питались соками из одного идеологического древа – марксизма. Мартов был верующим марксистом, а Ленин – экс¬плуататором марксизма. Для Мартова, как и для Розы Люксембург, «нет социализма без демокра¬тии, как нет демократии без социализма», для Ленина демократия – фикция, социализм – отда¬ленная цель, а диктатура – средство на целую историческую эпоху. В фокусе внимания Мартова – вера во врожденные добродетели человека и в возможности усовершенствования его социальной этики. В фокусе внимания Ленина стоит другой человек – человек с врожденными пороками эго¬изма, жестокостей, подлостей, которые можно и нужно использовать, чтобы сделать этого же че¬ловека беспорочным, по выражению И. Эренбурга, «ускомчелом» – усовершенствованным коммуни¬стическим человеком.
Историческое поражение Мартова, как и мень¬шевизма в целом, вытекало из его догматической обреченности в оценке движущих сил и перспек¬тив русской революции. Мартов был слишком доб¬родетелен, чтобы стать динамичным политиком. Наоборот, Ленин был слишком рафинированным тактиком, чтобы считаться с таким «балластом» в политике, как «моральный кодекс» людей. Поэто¬му как политик Мартов не выдерживает сравнения с Лениным, но как человек он был для Ленина не¬досягаем, порою даже непонятен. Ленин на всю жизнь сохранил в себе какой-то таинственный комплекс своей моральной неполноценности по сравнению с Мартовым. Отсюда Ленин, выража¬ясь по Шекспиру, питал к Мартову «любящую злобу и злобную любовь». Поэтому психологически вполне понятно, что когда Мартов умер в Берлине в 1923 г., то от больного Ленина скрыли этот факт. Близкие к Ленину боялись, что у Лени¬на может случиться удар, если он узнает о смерти Мартова! Ленин узнал о смерти Мартова, когда сам он поправился от первого приступа болезни и ему было разрешено читать старые газеты.
Периоду хрущевского либерализма мы обязаны тем, что советский писатель и чекист Э. Казаке¬вич (во время войны он был помощником началь¬ника разведки армии) получил разрешение копать¬ся в архивах Чека и ЦК и таким образом рассказал нам об одном интересном эпизоде взаимоотноше¬ний между Лениным и Мартовым, о таком эпизо¬де, упоминание которого в официальной истории считалось до сих пор табу. Названный писатель в 1962 году напечатал в «Известиях» рассказ о Ле¬нине и Мартове. Рассказ называется «Враги». В примечании к рассказу сказано: «В этом рассказе описывается истинное происшествие». В чем же суть рассказа? 1920 год. Ленин – председатель правительства и живет в Кремлевском дворце, Мартов – подпольщик и живет, как аскет, на чер¬даке дома на Мясницкой улице, но Чека его уси¬ленно ищет, чтобы арестовать и… через свою секретаршу Ленин вызывает к себе бывшую мень¬шевичку, некую Софию Марковну, которую он знал по эмиграции как близкого к Мартову чело¬века, но теперь вступившую в большевистскую партию. Он дает ей задание:
«Я хочу вам поручить одно дело. Вы должны узнать, где Юлий (Юлий Осипович Мартов. – А. А.), повидаться с ним и передать ему от моего имени… нет-нет, не записывайте. Запомните. Вы же старая подпольщица. Конспираторша. А мы с вами теперь конспирируем… Итак, в пятницу, в одиннадцать часов вечера от первой платформы Балтийского вокзала отходит последний – за¬метьте, последний пассажирский поезд на Минск и Варшаву. Последний потому, что мы ожидаем буквально в ближайшие дни начала войны с Польшей… Если Юлий хочет, он может сесть в этот поезд, в шестой вагон, место пятнадцать. Там, в вагоне, будут знать. А не захочет, тогда пускай остается в подполье, это его дело… Мень¬шевики на всех парах идут к созданию антисовет¬ского подполья. Юлия, своего лидера, они уже запрятали… Но терпеть антисоветское подполье мы не можем… Мартов враг потому, что он вы¬ступает против диктатуры пролетариата. Вы всего этого не говорите ему… Это бесполезно. Скажите ему только о поезде». Когда София Марковна спросила Ленина, обязана ли она будет доклады¬вать Чека о местонахождении Мартова и, вообще, почему Ленин столь ответственное поручение не дает своему шефу тайной полиции Дзержинскому, то последовал ответ, который должен был пока¬заться ортодоксальному большевику чудовищной изменой большевизму. Ленин сказал:
«Ни в коем случае вы ни мне, ни кому-либо не расскажете, где Юлий скрывается. Я вам просто запрещаю это мне докладывать. Даже Совнарком (правительство. – А. А.) не будет поставлен в из¬вестность о нашем разговоре». В ответе на вопрос, почему он это дело не поручает Дзержинскому и почему он действует за спиной правительства и партии, Ленин был обезоруживающе искренним: «Дело в том, что среди наркомов (министров те¬перь. – А. А.) есть люди, – как бы вам это ска¬зать, – более решительные ленинцы, чем сам Ле¬нин» (газ. «Известия», 21 апреля 1962 г.). София Марковна через Н. Суханова разыскала Мартова и передала ему поручение Ленина. Мартов вос¬пользовался услугой друга-врага, уехал названным поездом и приступил в Берлине к изданию анти¬ленинского журнала «Социалистический вестник». Интересно, что наследники Сталина и Хрущева, задним числом, от имени ЦК и советского прави¬тельства одобрили этот явно антисоветский акт Ленина. В «Советской исторической энциклопе¬дии» за 1966 год сказано, – что Мартов «в 1920 году с разрешения ЦК РКП(б) и советского прави¬тельства уехал за границу» (СИЭ, т. 9, М., 1966, стр. 151). Разумеется, такого разрешения никогда не давалось и не могло быть дано, что ясно видно из рассказа об этом «истинном происшествии».
Труднее оказалось Ленину избавиться от лиде¬ров эсеров. Эти ни о какой эмиграции думать не хотели. Ленину, по его словам, не так страшна была русская буржуазия во главе с Милюковым, как страшны были главари «мелкобуржуазной де¬мократии» Мартов и Чернов, которые действуют, по Ленину, «частью по глупости, частью по фрак¬ционной злобе на нас, а главным образом по объ¬ективной логике их мелкобуржуазно-демократической позиции» в пользу Милюкова (Ленин, 4-е изд., т. 32, стр. 481).
Гораздо труднее и продолжительнее оказалась борьба с партией эсеров, члены которой убили Володарского, Урицкого, ранили Ленина, подни¬мали восстания. Кремль решил сокрушительным ударом обезглавить партию эсеров. 28 февраля 1922 года ГПУ производит повальные аресты и предает суду Верховного трибунала 47 членов ЦК и активных деятелей партии эсеров по обвинению в «заговоре» против советского правительства. Это означало, что всем арестованным виднейшим вож¬дям двух русских революций – 1905 и 1917 гг. – неминуемо грозит смертная казнь. Демократиче¬ская и рабочая печать во всем мире подняла про¬тив этого широкую кампанию. «Заграничная делегация партии социалистов-революционеров» опубликовала в газете «Голос России» в Берлине от марта 1922 года воззвание «К социалистичес¬ким партиям всего мира». В воззвании указыва¬лось, что большевики решили физически уничто¬жить своих противников путем фальсификации обвинения в контрреволюционной деятельности самой революционной из всех русских революци¬онных партий. Призыв был подхвачен всей миро¬вой печатью. Даже некоторые западные лидеры Коминтерна присоединились к протесту (К. Цет¬кин и др.).
Ленину пришлось согласиться на созыв совме¬стной конференции трех Интернационалов – II, II 1/2 и III Интернационала – по вопросу о суде. На конференции от Коминтерна и ЦК РКП участвовали Бухарин и Радек. Лидер английских лейбори¬стов Макдональд от имени II Интернационала потребовал от представителей Коминтерна и ЦК РКП гарантию, что к арестованным не будет при¬менена смертная казнь и что председатель II Ин¬тернационала Вандервельде будет допущен в суд в качестве защитника подсудимых. Бухарин и Радек эти условия приняли, что вызвало решитель¬ное недовольство Ленина. В статье «Мы заплатили слишком дорого» Ленин писал, что «наши пред¬ставители поступили неправильно, приняв эти два условия», но все-таки Ленин, хорошо чувствуя возмущение общественного мнения во всем мире преданием суду старых русских революционеров, добавлял: «Но я думаю, что рвать подписанного соглашения нам не следует» («Правда, 11 апреля 1922).
Но прежде чем судить эсеровских лидеров и для того, чтобы вообще узаконить террористическую систему властвования большевизма, Ленин само¬лично ввел в Уголовный кодекс РСФСР преслову¬тую статью 58. В письме к наркому юстиции от 17 мая 1922 года Ленин так обосновал свою ини¬циативу: «В дополнение к нашей беседе посылаю Вам набросок дополнительного параграфа. Основ¬ная мысль ясна: открыто выставить принципиаль¬ное положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость. Суд должен не устра¬нять террор, а объяснить и узаконить его принци¬пиально…» (Ленин, Соч. т. ХХVII, стр. 297).
Суд состоялся в Москве 8 июня-7 августа 1922 года. Лидеры эсеров превратили суд в трибуну пропаганды своей программы и разоблачений террористической практики большевизма. Вождь эсеров и руководитель их ЦК Гоц заявил: «Мы выполним свой долг, какая бы участь нас здесь ни ожидала», член ЦК эсеров Гендельман сказал: «И мертвые, и живые мы будем вам опасны», тре¬тий член ЦК Тимофеев, как бы обращаясь к ли¬дерам большевизма, сделал вызов: «Вы получите наши головы, чтобы положить их к ногам Комин¬терна, но чести нашей вы не получите (М. Вишняк, Годы эмиграции. Hoover Institution Press, Stanford University).
Суд приговорил 12 человек к смертной казни, в том числе Гоца, Гендельмана, Тимофеева, Донско¬го, Ратнер. Президиум ВЦИК утвердил приговор, но привести его в исполнение большевики все-таки не осмелились. Троцкий предложил Ленину более чем блестящий выход. Вот этот выход в рас¬сказе самого Троцкого: «Приведение его (смерт¬ного приговора. – А. А.) в исполнение означало бы неотвратимо ответную волну террора. Ограни¬читься тюрьмой хотя бы и долголетней, значило бы просто поощрять террористов, ибо они меньше всего верили в долголетие советской власти. Не оставалось другого выхода, как поставить выпол¬нение приговора в зависимости от того, будет или не будет партия (эсеров. – А. А.) продолжать тер¬рористическую борьбу. Другими словами: вождей партии превратить в заложников. Первое свидание мое с Лениным после его выздоровления произош¬ло как раз в дни суда над социалистами-револю¬ционерами. Он сразу присоединился к решению, которое я предложил: «правильно, другого выхода нет» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 211-212).
Таким путем Ленин избавился и от партии эсеров. Для окончательной консолидации режима монопартийной диктатуры надо было обезвредить еще две социальные группы, которые сыграли в истории русского государства и русского общества выдающуюся роль: это интеллигенция и право¬славное духовенство. В духовном подготовлении всех трех русских революций влияние русской ра¬дикальной интеллигенции ничуть не уступает то¬му влиянию, которое энциклопедисты оказали на подготовление Великой Французской революции. Но энциклопедисты боролись против абсолютизма монархического вовсе не для его замены другим, революционным абсолютизмом. В фокусе всех их страстей стоит свободный человек как высшая ценность всех ценностей. Когда революция, сметая старые устои, начала создавать новый порядок перманентного террора якобинцев, то те из энцик¬лопедистов, которые еще остались в живых, ока¬зались в лагере врагов нового абсолютизма. Так случилось и с русской не только демократической, но и радикальной интеллигенцией. Она подгото¬вила духовно революцию 1905 года, но когда увидела ее кровавый лик, она в значительной ча¬сти отвернулась от нее («Вехи»). Она подготовила духовно Февральскую революцию и приняла ее, но она осудила и решительно отвернулась от Ок¬тябрьской революции. Ничто Ленин так глубоко не презирал, как эту антибольшевистскую интеллигенцию. Поэтому он предоставляет полную сво¬боду рук «рыцарю революции» по кровопролитию – Дзержинскому – расправиться с русской интел¬лигенцией по усмотрению его учреждения. В ре¬зультате – преследование, аресты, расстрелы, бег¬ство и массовые высылки за границу элиты рус¬ской политики, науки, искусства, религии.
Но выселять можно людей, а вот остаются еще исторические памятники и сокровища религиозно¬го зодчества, которые напоминают о мощи и ве¬личии былого «проклятого времени», их ведь не выселишь – их начинают просто уничтожать. Ес¬ли этот беспримерный после варваров вандализм не завершился тотальным уничтожением всех па¬мятников старины и всех русских соборов, то только из-за усилия нескольких «болельщиков» старой культуры и архитектуры среди большеви¬ков, вроде Луначарского и Максима Горького. Когда «болельщики» старались спасти не только вещи, но и людей, которые их создали или их обслуживают, то Ленин с раздражением их отчи¬тывал. Что стоит, например, письмо, которое Ле¬нин написал М. Горькому 15 сентября 1919 года о русской интеллигенции. Ленин пишет, что рус¬ская интеллигенция – это лишь «интеллигентики, лакеи капитала, мнящие себя мозгом нации. На деле это не мозг, а г….» (Ленин, ПСС, т. 51, стр. 48).
Институт марксизма-ленинизма при ЦК не по¬стеснялся опубликовать это столь грубое, нецен¬зурное письмо Ленина, но он не отважился зато опубликовать другое письмо, хотя и вполне цензурное, но чудовищное по своей античеловечности и произволу. Это письмо Ленина от 19 марта 1922 года секретарю ЦК Молотову для членов Полит¬бюро. В Хронологии к Сочинениям Ленина есть прямое указание на это письмо:
«Март, 19 (1922 г.). Ленин в письме членам По¬литбюро ЦК РКП(б) пишет о необходимости ре¬шительно подавить сопротивление духовенства проведению в жизнь декрета ВЦИК от 23 февраля 1922 г. об изъятии церковных ценностей…» (Ле¬нин, ПСС, т. 45, стр. 666-667).
Теперь, благодаря стараниям Самиздата в Москве, опубликовано и само это письмо Ленина. Для нашей цели вполне достаточно привести из него только следующие выдержки: «Один умный писатель по государственным вопросам сказал, если необходимо для осуществления известной по¬литической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый короткий срок, ибо длительного при¬менения жестокостей народные массы не выне¬сут… Политбюро дает детальную директиву судеб¬ным властям, тоже устную, чтобы процесс против шуйских мятежников (в г. Шуе верующие не дава¬ли властям грабить церковные ценности. – А. А.) был проведен с максимальной быстротой и закон¬чился не иначе, как расстрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черносотен¬цев г. Шуя, а по возможности также и не только этого города, а и Москвы и нескольких других ду¬ховных центров» (ж. «Вестник русского студенческого христианского движения», № 98, 1970 г., стр. 55-56, Париж-Нью-Йорк).
Однако вернемся к внутрипартийным делам.
В полном согласии с Лениным, но без исполь¬зования ленинского авторитета, 8 октября 1923 года Троцкий в письме к членам партии (в том числе и членам ЦК и ЦКК) пишет, что сложив¬шийся внутри партии аппаратный режим засилия над партией, более жестокий, чем в период воен¬ного коммунизма, не может быть более терпим. В партии надо ввести ту внутрипартийную «рабочую демократию», которую требовал X съезд и сен¬тябрьский (1923 г.) пленум ЦК. Надо партию по¬ставить над ее аппаратом. Независимо от этого письма Троцкого, группа старых большевиков, ак¬тивных руководителей революции и гражданской войны, из которых многие были членами ЦК или наркомами, написали 15 октября 1923 года пись¬мо в ЦК и ЦКК («письмо 46») на ту же тему. Оно начиналось словами: «Чрезвычайная серьезность положения заставляет нас (в интересах нашей пар¬тии, в интересах рабочего класса) сказать вам от¬крыто, что продолжение политики большинства Политбюро грозит тяжкими бедами для всей пар¬тии». Приводились многочисленные факты в подтверждение этого тезиса.
Формально-юридической связи между письмом Троцкого от 8 октября и «письмом 46» нет, но «тройка» сама устанавливает эту связь, чтобы об¬винить Троцкого в создании «левой оппозиции». Между состоянием здоровья Ленина и атаками «тройки» против Троцкого видна определенная закономерность – лучше Ленину, тогда «тройка» уходит за кулисы, хуже ему – тогда учащаются атаки против Троцкого. То же самое и теперь, ког¬да вновь ухудшилось состояние Ленина. Чем боль¬ше прогрессировала болезнь Ленина, тем реши¬тельнее форсировала «тройка» выключение из активной политики Троцкого и его сторонников. Дело доходит до того, что всякое публичное выс¬тупление Троцкого, совершенно ортодоксальное и основанное на решениях партии и указаниях Ле¬нина, Политбюро начинает квалифицировать как антиленинское, а критику ошибок как «фракци¬онное выступление». Чтобы придать вес и партий¬ный авторитет своим действиям против Троцкого, Политбюро широко практикует созывы всевоз¬можных партактивов на местах с критикой «оши¬бок Троцкого». Той же цели служат и расширен¬ные пленумы ЦК и ЦКК в центре. Так, октябрь¬ский (1923) объединенный пленум ЦК и ЦКК с «активом» выносит постановление, в котором ска¬зано, что они «признают выступление Троцкого в переживаемый международной революцией и пар¬тией ответственнейший момент глубокой полити¬ческой ошибкой, в особенности потому, что напа¬дение Троцкого, направленное на Политбюро, объективно приняло характер фракционного выс¬тупления… Троцкий для постановки затронутых им вопросов выбрал путь обращения к отдельным членам партии вместо единственно допустимого пути – предварительной постановки этих вопросов на обсуждение коллегий, членом которых со¬стоит Троцкий.
Путь, избранный Троцким, послужил сигналом к фракционной группировке (заявление 46-ти)» («КПСС в рез.», 1954, ч. I, стр. 767-768). Резуль¬таты голосования этой резолюции указывают на соотношение сил «тройки» и Троцкого: против Троцкого 102 голоса, за – 2, воздержалось 10. В этих условиях битва Троцкого была проиграна еще до того, как он ее начал. Единственная на¬дежда была на выздоровление Ленина, но тогда вставал вопрос: был бы сам Ленин в силах разбить «тройку»?
Уже на январском пленуме ЦК (1924), за неде¬лю до смерти Ленина, Политбюро окончательно оформило членов ЦК Троцкого, Радека, Пятакова и других в официальную «оппозицию», «фрак¬цию», и все это поспешило опубликовать в печати («Правда», 16 января 1924 г.).
Срочно созванная XIII конференция 16-18 янва¬ря, за два дня до смерти Ленина, выносит уже развернутую резолюцию по докладу Сталина об осуждении «троцкистской оппозиции». В ней гово¬рится:
1. После сентябрьского пленума ЦК (1923) Троцкий и «группа 46» написали письма, широко распространяемые в партии, в которых критикуют политику Политбюро и внутрипартийный режим.
2. Политбюро нашло нужным договориться с Троцким и в результате этой договоренности 5 де¬кабря 1923 г. Политбюро ЦК и Президиум ЦКК приняли единогласно резолюции о внутрипартий¬ной демократии и о запрещении фракций.
Через два дня после этого Троцкий выпустил новое письмо «Новый курс» против ЦК.
По всей России оппозицией рассылаются ее представители – «борьба принимает неслыханно острые формы», военные ячейки и ячейки высших школ выступают за оппозицию против ЦК.
«Оппозиция, возглавляемая Троцким, высту¬пила с лозунгом ломки партаппарата и попыта¬лась перенести центр тяжести борьбы против бю¬рократизма в госаппарате на «бюрократизм» в ап¬парате партии».
Оппозиция противопоставляет партийныймолодняк Центральному Комитету (Троцкий: «мо¬лодежь – барометр партии»).
«Большевистский взгляд на партию, как на монолитное целое, оппозиция заменяет взглядом на партию, как на сумму всевозможных течений и фракций».
Оппозиция угрожает единству партии и безопасности государства.
Ядром оппозиции стали бывшие «децисты» или те члены ЦК, которые, по предложению Лени¬на, не были переизбраны (Преображенский, Се¬ребряков, Смирнов).
10. Вся платформа и обвинения троцкистской оппозиции против ЦК – суть «мелкобуржуазный уклон» («КПСС в рез.», ч. I, стр. 778-782).
Как же Ленин реагировал на это решение кон¬ференции?
В январе 1924 года Ленин себя опять чувствовал хорошо. 7 января он был на детской елке в сов¬хозе «Горки», 19 января выезжал на санях в лес наблюдать за охотой. 17-18 января Н. Крупская ему читает отчет о ходе XIII конференции, опуб¬ликованный в «Правде». 19-20 января она читает Ленину резолюцию конференции из «Правды».
Вот эти «новости» о начавшейся внутрипартий¬ной драке действуют на Ленина ужасающе. Его смертельный враг – болезнь – нашла вернейшего союзника: им стала «тройка». Врачи считали, что любые волнения будут катастрофически ухудшать состояние Ленина. Так как Ленин даже жизнь считал сплошной политикой, его ничто не могло так глубоко волновать, как то, что происходит в партии и какова будет судьба его политического наследства. Поэтому-то врачи и запретили ему интересоваться политикой, читать газеты, писать статьи. Но «тройка» давно уже перестала контро¬лировать «медицинский режим» Ленина; Ленин мог свободно читать газеты, следить за политикой «из вторых рук» (но не имел права читать мате¬риалы ЦК и связываться с внешним миром). Из газет опытный политик Ленин легко узнавал, что в его партии разыгралась острейшая фракционная борьба за трон, который сейчас политически пу¬стует. Его «верные» ученики из «тройки» искус¬ственно накаляют обстановку, ведут дело к тому, чего так боялся Ленин: к расколу. Ученики без¬думно или намеренно подхлестывают болезнь Ле¬нина своими действиями. Да, «тройка» – верней¬ший союзник смертельной болезни Ленина. Может быть, не столько физические страдания, сколько глубочайшее духовное отчаяние было причиной тому, что Ленин просил у Сталина, при очередном его визите, дать ему яд, чтобы отравиться. Об этом факте Сталин доложил на заседании Полит¬бюро в конце февраля 1923 г. Если мы вспомним, что в архиве Ленина лежит «Завещание» с пост¬скриптумом от 4 января 1923 года о снятии Ста¬лина, то мы вполне можем согласиться с Троцким, что Ленин знал, у кого надо попросить яд (Trotski, Stalin, p. 376-377).
Богатырский организм Ленина, каким его рису¬ют близкие, все еще борется со смертью, однако внутрипартийная лихорадка безжалостно треплет его больной и разлагающийся мозг. Главный «над¬зиратель» болезни Ленина от ЦК – Сталин – как раз накануне XIII партконференции (16-18 января 1924 г.), к удивлению всех, снимает «информаци¬онный карантин» вокруг Ленина. На этой конфе¬ренции осуждается Троцкий и троцкизм, торжест¬вует Сталин и сталинизм. Конференция и утвер¬дивший ее решения пленум ЦК дезавуируют Лени¬на с его «Завещанием». Все это Ленин свободно может узнать из «Правды».
Вернемся к поставленному вопросу: какова же реакция Ленина? Осторожная и поднадзорная (надзиратель ведь Сталин) Крупская все-таки ос¬мелилась сообщить нам немногое, которое говорит о многом. Вот, что зарегистрировано в хронологии «Даты жизни и деятельности В. И. Ленина», при¬ложенной к 45 тому Полного собрания сочинений Ленина: «январь, 19-20 (1924 г.) – «Н. К. Крупская читает Ленину резолюции XIII конференции РКП(б), опубликованные в «Правде». Сама Круп¬ская пишет: «Суббота и воскресенье ушли у нас на чтение резолюций. Слушал Владимир Ильич очень внимательно, задавая иногда вопросы», но «когда в субботу Владимир Ильич стал, видимо, волноваться, я сказала ему, что резолюции приня¬ты единогласно», то есть Ленин должен был по¬верить Крупской, что Троцкий признал себя анти¬ленинским «мелкобуржуазным уклонистом» и голосовал за свое осуждение! Но таким наивным Ленин, вероятно, не был даже при смерти.
Если бы Ленин во время чтений этих резолюций осудил Троцкого и похвалил Сталина, то сталин¬ская историография не обошла бы молчанием этого факта.
Если 20 января Ленин только «волновался», то у него произошло «21 января неожиданное резкое ухудшение в состоянии здоровья», а в 18 часов 50 минут вечера Ленин умер (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 716-717).
Не надо быть медиком, чтобы констатировать: кошмарный психологический яд, который Сталин впрыснул в мозг Ленина в виде резолюций январ¬ской конференции, ускорил роковую развязку. Диагноз врачей гласил: «основой болезни явился резко выраженный склероз сосудов мозга от чрез¬мерно напряженной умственной деятельности. Непосредственная причина смерти – кровоизлия¬ние в мозг» (В. И. Ленин, Биография, 4-е изд., 1970, стр. 682).
Мы указывали выше, что если бы Ленин осудил Троцкого во время ознакомления с материалами январской конференции, об этом партийные ис¬торики не замедлили бы сообщить потомству. Од¬нако то, что не удалось даже Сталину, – припи¬сать Ленину осуждение Троцкого, – стараются делать теперь сталинские наследники в биографии Ленина 1970 г., изданной к 100-летию со дня рож¬дения Ленина. Там сказано как бы мимоходом: «Есть все основания полагать, что не без ведома Ленина Н. К. Крупская выступала против Троц¬кого» (там же, стр. 682). Когда выступала, где выступала, какие имеются на этот счет докумен¬ты, – об этом ни слова. Да это и понятно. Нет в природе документов, говорящих о выступлениях Крупской во время болезни или смерти Ленина против Троцкого, как нет и документов, говоря¬щих, что Ленин поручил своей жене защищать того, с кем он порвал личные отношения из-за нее (об этом мы писали) или осудить Троцкого, кото¬рого он вербовал в союзники против Сталина. Зато в архиве Троцкого находится еще один документ, который решительно опровергает новое «предпо¬ложение» партийных историков. Это письмо Н. К. Крупской Л. Троцкому через несколько дней после смерти Ленина. Вот оно:
«Дорогой Лев Давидович, Я пишу, чтобы рассказать вам, что приблизи¬тельно за месяц до смерти, просматривая вашу книжку, Владимир Ильич остановился на том месте, где вы даете характеристику Маркса и Ле¬нина, и просил меня перечесть ему это место, слушал очень внимательно, потом еще раз просмат¬ривал сам.
И еще вот что хочу сказать: то отношение, ко¬торое сложилось у Владимира Ильича к вам тогда, когда вы приехали к нам в Лондон из Сибири, не изменилось у него до самой смерти. Я желаю вам, Лев Давидович, сил и здоровья и крепко обнимаю. Н. Крупская» (Л. Троцкий, Моя жизнь, ч. II, стр. 251-252).
Троцкий комментирует это письмо: «В книжке, которую В. И. просматривал, я сопоставлял Лени¬на с Марксом… Мне было отрадно, что Ленин незадолго до кончины со вниманием читал мои строки о нем, ибо масштаб Маркса был и в его глазах самым титаническим масштабом для из¬мерения человеческой личности. С неменьшим волнением читал я теперь письмо Крупской. Она брала две крайние точки: октябрьский день 1902 года и конец декабря 1923 г. Между этими двумя точками прошли два десятилетия, сперва совмест¬ной работы, затем жестокой фракционной борьбы и снова совместной работы на более высокой ис¬торической основе. По Гегелю: тезис, антитезис, синтезис. И Крупская свидетельствовала, что от¬ношение ко мне Ленина, несмотря на длительный период антитезиса, оставалось «лондонским»: это значит отношением горячей поддержки и дружес¬кой приязни, но уже на более высокой историче¬ской основе. Даже если бы не было ничего друго¬го, все фолианты фальсификаторов не перевесили бы перед судом истории маленькой записочки, написанной Крупской через несколько дней после смерти Ленина» (там же, стр. 252-253).
Но Троцкий умудряется допустить оплошность, которая в политике не может остаться безнаказан¬ной. 21 января 1924 года Троцкий, находившийся в Тбилиси, в пути на курорт Сухуми, получил от Сталина зашифрованную телеграмму о смерти Ленина. На запрос Троцкого по прямому проводу Кремль ответил Троцкому, что похороны Ленина назначены на субботу (Ленин умер в понедельник) и что так как Троцкий «все равно не поспеет на похороны», то Кремль рекомендовал ему «продол¬жать свое лечение». Троцкий замечает: «На самом деле похороны состоялись только в воскресенье, и я вполне мог бы поспеть в Москву. Как это ни кажется невероятным, но меня обманули насчет дня похорон. Заговорщики по-своему правильно рассчитали, что мне не придет в голову проверять их…» (Л. Троцкий, Моя жизнь, ч. II, стр. 249-250).
Да, Троцкого обманули, но иногда случается и так, что обманывают того, кто сам хочет быть обманутым. Здесь же бросается в глаза, что Троц¬кий явно потерял масштаб расстояния: поезд Тби¬лиси–Баку–Москва пробегает это расстояние за три дня, а в распоряжении Троцкого было пять дней, если даже похороны назначены на субботу. Кроме того, военный министр мог быть доставлен в Москву и военным самолетом. При всех случаях, Троцкий должен был учитывать, что его отдых на солнечном южном курорте, когда в Москве, в лю¬тую зиму, партия хоронит своего вождя, это как раз и было то, что нужно «тройке». Это физическое отсутствие Троцкого Сталин превратил в его политическое отсутствие у трона, которым сейчас овладела «тройка» и юридически. Экстренный пленум ЦК 21-22 января 1924 г., в отсутствие Троцкого, преемником Ленина на посту председа¬теля Совнаркома СССР и РСФСР выдвинул «нейт¬рального» А. И. Рыкова, а преемником Ленина на посту председателя Совета труда и обороны (СТО) был выдвинут Л. Каменев. Это был результат яв¬ного компромисса внутри «тройки», так как чле¬ны «тройки» не могли договориться о выдвиже¬нии на пост главы правительства кого-нибудь из своей среды. Заодно было решено «укрепить» во¬енное ведомство, которым руководил Троцкий. К уже ранее назначенному туда стороннику «трой¬ки» Уншлихту теперь ЦК решил назначить пер¬вым заместителем Троцкого М. Фрунзе, сняв с этой должности давнишнего врага Сталина – Склянского.
Троцкий сообщает: «В Сухуми приезжала ко мне делегация ЦК в составе Томского, Фрунзе, Пятакова и Гусева, чтобы согласовать со мною перемены в личном составе военного ведомства. По существу это была чистейшая комедия. Об¬новление личного состава в военном ведомстве давно совершалось полным ходом за моей спи¬ной… Первый удар пришелся по Склянскому. На нем прежде всего выместил Сталин свои неудачи под Царицыным, свой провал на Южном фронте, свою авантюру под Львовом» (Л. Троцкий, там же, стр. 253).
Это были, конечно, подкопы под самого Троц¬кого, чтобы предупредить потенциального Бона¬парта, которым он и не собирался стать.
Пленум ЦК принял обращение «К партии. Ко всем трудящимся». В этом обращении, между прочим, говорилось:
«Никогда еще после Маркса история великого освободительного движения пролетариата не выд¬вигала такой гигантской фигуры, как наш покой¬ный вождь, учитель, друг… бесстрашный ум, же¬лезная, несгибаемая, упорная, все преодолеваю¬щая воля, священная ненависть… к рабству и уг¬нетению, революционная страсть, которая двигает горами, безграничная вера в творческие силы масс, громадный организационный гений, – все это нашло свое великолепное воплощение в Лени¬не…
Ленин умел, как никто, видеть и великое и ма¬лое, предсказывать громаднейшие исторические переломы и в то же время учесть и использовать каждую маленькую деталь; он умел, когда нужно, бешено наступать и, когда нужно, отступать, что¬бы готовить новое наступление. Он не знал ника¬ких застывших формул; никаких шор не было на его мудрых, всевидящих глазах…
В сокровищницу марксизма товарищ Ленин внес немало драгоценного. Именно ему рабочий класс обязан разработкой учения о пролетарской диктатуре, о союзе рабочих и крестьян, о всем значении для борющегося пролетариата нацио¬нального и колониального вопросов и, наконец, его учением о роли и природе партии…
Никогда Ленин не был так велик, как в минуты опасности. Твердой рукой он проводил партию через строй этих опасностей, с несравненным хладнокровием и мужеством идя к своей цели. Ничего противнее, отвратительнее, гаже паникер¬ства, смятения, смущения, колебания для Ленина не было» («ВКП(б) в рез.», ч. I, 1933, стр. 809-810).
Пленум ЦК поручил Сталину выступить на от¬крывающемся 26 января 1924 года II Всесоюзном съезде Советов с речью «По поводу смерти Лени¬на». Произнесенная как проповедь священника с церковного амвона, речь эта была полна религи¬озной патетики и мистицизма, устанавливала но¬вые каноны идолопоклонства партийных шаманов, взывающих к духу Ленина на церковном же языке. Сказывался бывший воспитанник духовной семи¬нарии, но Сталин знал, что он делал. То была «политика дальнего прицела». Сталин сказал: «Мы, коммунисты, – люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы – те, которые составляем армию великого пролетарского стра¬тега, армию товарища Ленина…
Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам дер¬жать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним эту твою заповедь!» (.вы¬делено мною. – А. А.). И таких «клятв» Сталин насчитал еще пять – о единстве партии, о дикта¬туре пролетариата, о союзе рабочих и крестьян, об укреплении и расширении СССР, об укреплении и расширении Коминтерна. Каждая «клятва» кончалась по одному и тому же канону: «Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним и эту твою заповедь!» (Сталин, Сочинения, т. 6, стр. 46-51).
Тот же II съезд, по предложению Сталина, под¬твердил решение «тройки» не предавать труп Ле¬нина земле, а, набальзамировав, поставить его как святыню в Мавзолей на Красной площади. Сам Сталин объяснил, почему атеиста и революционе¬ра Ленина набальзамировали, как древнеегипет¬ского фараона: «Вы видели за эти дни паломни¬чество к гробу товарища Ленина десятков и сотен тысяч трудящихся. Через некоторое время вы увидите паломничество представителей миллионов трудящихся… Можете не сомневаться в том, что за представителями миллионов потянутся потом представители десятков и сотен миллионов со всех концов света» (там же, стр. 51; выделено мною. – А. А.). Слова, которые Сталин ввел сейчас в боль¬шевистский жаргон, означали, по изданному Ака¬демией наук СССР «Словарю современного рус¬ского литературного языка»: «заповедь» – «биб¬лейское или евангельское изречение», а по Далю: «клясться» – «давать клятву, божиться», «палом¬ник»-«богомолец, бывший на поклонении у гроба Господня». Сталин намеренно превратил мавзолей Ленина в «гроб Господень», чтобы его именем освящать свою будущую инквизицию. Ле¬нин, конечно, хотел, чтобы ученики продолжали его дело, но едва ли он согласился бы на создание ему культа нового бога. Слишком хорошо знавший Ленина в этом отношении, Троцкий писал: «Отношение к Ленину, как к революционному вождю, было подменено отношением к нему, как к главе церковной иерархии. На Красной площади возд¬вигнут был, при моих протестах, недостойный и оскорбительный для революционного сознания мавзолей. В такие же мавзолеи превращались офи¬циальные книги о Ленине. Его мысль разрезали на цитаты для фальшивых проповедей» (Л. Троцкий, Моя жизнь, ч. II, стр. 257).
Со смерти Ленина в истории режима обозна¬чился постепенный переход от одной фазы к дру¬гой: от монопартийной диктатуры к монопартий¬ной тирании, от Ленина к Сталину. Однако это была смена вождей, как психологических типов, но не смена идей. Весь Сталин в эмбрионе был в самом Ленине. Все основополагающие компоненты будущей сталинской тирании были выработаны Лениным. Другой вопрос, стал бы сам Ленин Ста¬линым, если бы он жил дольше и имел бы дело с такими же опасными оппозициями в ЦК и с не менее опасным сопротивлением крестьянства кол¬лективизации, с какими пришлось бороться Ста¬лину. В принципе на этот вопрос надо ответить безусловным «да», но масштабы, методы и фор¬мы могли быть иными. Тем не менее, без Ленина Сталина вообще бы не было. Поэтому нелогично и нелепо поступали наследники Сталина, когда они осуждали Сталина, апеллируя к Ленину. Тут вполне уместна одна аналогия: если в возможной будущей войне человечество погибнет из-за при¬менения термоядерного оружия, то кто же несет ответственность – ученые, которые это чудовищное оружие изобрели, или правители, которые его применили? Ленинизм и явился в руках Сталина тем страшным оружием, пользуясь которым он три десятилетия тиранил страну, устраивал ин¬квизиции и создал мировую коммунистическую систему. Обо всем этом у нас будет речь впереди. Вернемся к подведению итогов жизни и деяний Ленина.
Из всех характеристик, которые дали Ленину в первые дни и месяцы его смерти, две характери¬стики выдержали историческую проверку. Одна из них принадлежит преемнику Ленина – Стали¬ну, другая – врагу Ленина Виктору Чернову, ли¬деру партии социалистов-революционеров. Харак¬теристика Сталина о Ленине – конечно, целеуст¬ремленный панегирик, характеристика Чернова – критический политико-психологический портрет. В обеих характеристиках, между строк, мы чита¬ем: Сталин рисует Ленина таким, каким сам хочет быть, а Чернов – таким, каким может быть ус¬пешный политик, но не истинный социалист и гуманист.
Сталин: Впервые я познакомился с Лениным в 1903 г. в порядке переписки. Она оставила во мне неизгладимое впечатление и привела к убеж¬дению, что мы имеем в лице Ленина необыкновен¬ного человека… Мне все время казалось, что со¬ратники Ленина – Плеханов, Мартов, Аксельрод стоят ниже Ленина целой головой, что Ленин ру¬ководитель высшего типа, горный орел (Демьян Бедный заметил по поводу этого сравнения: Ста¬лин, как абориген кавказских гор, сравнил Ленина с «горным орлом», но житель Севера, вероятно, сравнил бы его с северным сиянием. – А. А.)… Ленин умел писать о самых запутанных вещах так просто и ясно, сжато и смело, – когда каждая фраза не говорит, а стреляет… Впервые я встре¬тился с Лениным в декабре 1905 г. на конферен¬ции большевиков в Таммерфорсе. Я надеялся уви¬деть горного орла, великого человека, великого не только политически, но и физически, ибо Ленин рисовался в моем воображении в виде великана, статного и представительного. Каково же было мое разочарование, когда я увидел самого обык¬новенного человека, ниже среднего роста, ничем, буквально ничем не отличающегося от обыкно¬венных смертных… Принято, что «великий чело¬век» обычно должен запаздывать на собрания, с тем, чтобы члены собрания с замиранием сердца ждали его появления: «тсс… тише… он идет». Эта обрядность казалась мне не лишней, ибо она им¬понирует, внушает уважение. Каково было мое разочарование, когда я узнал, что Ленин явился на собрание раньше делегатов и, забившись где-то в углу, по-простецки ведет беседу с самыми обык¬новенными делегатами. Не скрою, что это показа¬лось мне некоторым нарушением некоторых необ¬ходимых правил… Простота и скромность Ленина, стремление остаться незаметным, во всяком слу¬чае не бросаться в глаза и не подчеркивать свое высокое положение, – эта черта представляет од¬ну из самых сильных сторон Ленина, как нового вождя… Необычная сила убеждения, простота и ясность аргументации, короткие и всем понятные фразы, отсутствие рисовки, отсутствие головокру¬жительных жестов и эффективных фраз, бьющих на впечатление, – все это выгодно отличало речи Ленина от речей обычных «парламентарских» ора¬торов… Меня пленила та непреодолимая сила логики в речах Ленина, которая несколько сухо, но зато основательно овладевает аудиторией, по¬степенно электризует ее и потом берет ее в плен… Я помню, как говорили: «Логика в речах Ленина – это какие-то всесильные щупальцы, которые ох¬ватывают со всех сторон клещами и из объятия которых нет мочи вырваться: либо сдавайся, либо решайся на полный провал»… Второй раз я встре¬тил Ленина в 1906 г. на Стокгольмском съезде… Известно, что на этом съезде большевики оста¬лись в меньшинстве, потерпели поражение. Я впервые видел Ленина в роли побежденного. Он ни на йоту не походил на тех вождей, которые хныкают и унывают… Наоборот, поражение прев¬ратило Ленина в сгусток энергии… На следующем съезде в 1907 г. в Лондоне большевики оказались победителями. Я впервые видел Ленина в роли победителя. Обычно победа кружит голову иным вождям, делает их заносчивыми и кичливыми… Но Ленин ни на йоту не походил на таких вождей. Наоборот, именно после победы становился он особенно бдительным и настороженным. Ленин настойчиво внушал делегатам: «первое дело не увлекаться победой и не кичиться, второе дело – закрепить победу, третье – добить противника»… Вожди партии не могут не дорожить мнением большинства своей партии… Но Ленин никогда не становился пленником большинства… Бывали мо¬менты в истории партии, когда мнение большин¬ства приходило в конфликт с коренными интере¬сами пролетариата. В таких случаях, Ленин, не задумываясь, становился на сторону принципиаль¬ности против большинства партии… Он не боялся выступать в таких случаях буквально один про¬тив всех, рассчитывая на то, что «принципиальная политика есть единственно правильная полити¬ка»…
Теоретики и вожди партий, знающие историю народов, проштудировавшие историю революции от начала до конца, бывают иногда одержимы одной неприличной болезнью. Болезнь эта назы¬вается боязнью масс, неверие в творческие спо¬собности масс… возникает иногда некий аристо¬кратизм вождей… боязнь, что стихия может раз¬бушеваться, что массы могут «поломать много лишнего»… Ленин представлял полную противо¬положность таким вождям… Я не знаю другого революционера, который умел бы так беспощадно бичевать самодовольных критиков «хаоса револю¬ции» и «вакханалии самочинных действий масс», как Ленин… Вера в творческие силы масс… дава¬ла ему возможность осмыслить стихию и направ¬лять ее в русло пролетарской революции. Ленин был рожден для революции. Он был поистине гением революционных взрывов и величайшим мастером революционного руководства. Никогда он не чувствовал себя так свободно и радостно, как в эпоху революционных потрясений… В дни революционных поворотов он буквально расцветал, становился ясновидящим, предугадывал дви¬жение классов и вероятные зигзаги революции, видя их, как на ладони. Недаром говорится в на¬ших партийных кругах: «Ильич умеет плавать в волнах революции, как рыба в воде». Отсюда «по¬разительная» ясность тактических лозунгов и «го¬ловокружительная» смелость революционных за¬мыслов Ленина… Гениальная прозорливость, спо¬собность быстро схватывать и разгадывать внут¬ренний смысл надвигающихся событий – это то самое свойство Ленина, которое помогало ему на¬мечать правильную стратегию и ясную линию поведения на поворотах революционного движе¬ния (Сталин, Соч., т. 6, стр. 52-64, О Ленине, речь 28 января 1924 г.).
15 марта 1924 года, через неполных два месяца после смерти Ленина, лидер партии эсеров Виктор Чернов напечатал в солидном американском жур¬нале «Иностранные дела» статью о Ленине. Хотя Чернов был противником Ленина, но в годы пер¬вой мировой войны их позиции так сблизились, что они вместе, как русские социалисты-интерна¬ционалисты, участвовали на знаменитой Циммервальдской конференции 1915 года, но еще и до войны, оба будучи непримиримыми врагами ца¬ризма, вступали во временные контакты. После революции Чернов входил в состав первого коа¬лиционного правительства (ушел в отставку после июльских дней). Был председателем Всероссийско¬го Учредительного собрания, в котором его пар¬тия имела абсолютное большинство. Характери¬стика Ленина, данная Черновым, несмотря на определенную дозу субъективизма, как и у Ста¬лина, – документ большой исторической ценно¬сти.
Многочисленные книги Ленина и о Ленине за эти почти 50 лет ничего принципиально нового не добавили к портрету Ленина, нарисованному Чер¬новым. Этим, вероятно, объясняется, что назван¬ный журнал перепечатал статью Чернова к 100-летию со дня рождения Ленина.
Чернов: Ленин был большим человеком, он не просто был самым большим человеком в его партии; он был некоронованным, но заслужен¬ным королем этой партии. Он был ее голова, ее воля, я бы даже сказал, был ее сердцем, если бы оба – он и партия – не подразумевали бессердеч¬ность как долг. Интеллект Ленина был энергичен, но холоден. Это был прежде всего иронический, саркастический и циничный интеллект. Ничто не было ему так чуждо, как сентиментальность… мо¬ральные или этические соображения в политике для него были «мелочью, лицемерием, поповской проповедью». Политика для него означала страте¬гию, чистую и простую. Только победа заслужи¬вала внимания. Воля ко власти и осуществление политической программы без компромисса – только это было добродетелью. Колебание было единственным преступлением. Ленин сказал бы, политика есть продолжение войны другими сред¬ствами. Бессердечность по отношению к жертве есть похвальное самообладание, безжалостность и бесчеловечность есть долг.
На войне все средства хороши и лучшими из них являются те средства, которые большей частью осуждаемы в нормальных человеческих отношени¬ях. Поскольку политика есть видоизмененная вой¬на, то правила ведения войны являются и ее принципами. Ленина часто обвиняли, что он не был и не хотел быть «честным соперником», но само понятие «честный соперник» звучало для него как абсурд, как чистый предрассудок, как нечто такое, что может быть порою иезуитски исполь¬зовано в собственных интересах, но принимать его всерьез было бы глупо.
Защитник пролетариата обязан отложить в сто¬рону всякие сомнения морального порядка, имея дело с врагом. Намеренно обманывать врага, кле¬ветать на него, чернить его имя, – все это он счи¬тал нормальным. Было бы трудно превзойти ту циничную брутальность, с какой он все это про¬кламировал. Совесть Ленина состоит в том, чтобы поставить себя вне границ человеческой совести во всех поступках со своим врагом. И в этом от¬казе от всех принципов чести он оставался чест¬ным сам с собою. Будучи марксистом, он верил в «классовую борьбу», как свой собственный вклад к этой теории, он и Гражданскую войну рассмат¬ривал как апогей классовой борьбы. Мы можем даже сказать, что для него и классовая борьба была гражданской войной в эмбрионе. Разногла¬сия в партии, малые или большие, он часто ста¬рался объяснять, как отзвук классового антаго¬низма, и тогда нежелательные в партии элементы он будет изымать, прибегая к самым низким средствам! Разве сама разнородная партия не является конгломератом антагонистических классовых эле¬ментов, а все антагонистические элементы долж¬ны быть рассматриваемы по рецепту «на войне по-военному». Вся его жизнь прошла в расколах и фракционных битвах внутри партии. Человек целеустремленный и по природе наделенный мощ¬ным инстинктом самосохранения, он не затруд¬нялся объявлять верой самое невероятное (credo, quia absurdum)… После каждого поражения или падения, каким бы постыдным или унизительным оно ни было, Ленин тотчас же вскочит, подобно ваньке-встаньке, и начнет вновь с самого начала. Его воля была подобна хорошей стальной пружи¬не, которая тем крепче ударяет, чем сильнее ее растягиваешь. Он был суровым партийным лиде¬ром того типа, который нужен, чтобы вдохнов¬лять своих последователей и предупреждать па¬нику среди них своим личным примером неогра¬ниченной самоуверенности, так же как приводить их в чувство реальности в периоды высшей эк¬зальтации, когда партии грозит опасность быть «партией самодовольных»… Его целеустремлен¬ность была тем качеством, которое внушало его последователям наибольшее уважение. Часто, ко¬гда Ленин умудрялся уцелеть, благодаря некото¬рым грубым промахам своих врагов, честь его уцеления приписывалась ленинскому решительно¬му оптимизму… Благодаря упорству, он не раз выводил свою партию из кажущихся безвыходных затруднений, а приписывалось все это его гению предвидения. Однако предвидение в широком масштабе было как раз то, что ему не давалось. Он прежде всего был мастером фехтования, а фехтовальщику нужны очень маленькое предви¬дение и несложные идеи. На деле, он не должен был так много думать; он должен был концентри¬роваться на каждом движении своего соперника и владеть своим собственным рефлексом с быст¬ротой врожденного инстинкта с таким расчетом, чтобы отпарировать каждое вражеское движение незамедлительно. Ленинский интеллект был про¬ницательным, но не широким, находчивым, но не творческим. Будучи мастером в оценке любой по¬литической ситуации, он быстро схватывает но¬вую ситуацию и демонстрирует большую полити¬ческую и практическую проницательность в пре¬дупреждении ее непосредственных политических следствий. Это идеальное и непосредственное так¬тическое чувство составляет полный контраст по отношению к абсолютно необоснованному и фан¬тастическому характеру каких-нибудь обширных исторических прогнозов, который он когда-либо пытался делать – в любой программе, включающей в себя больше времени, чем сегодняшний и зав¬трашний день. Например, его аграрная программа до революции или его грандиозная программа дей¬ствия после победы, рассчитанная на целую исто¬рическую эпоху, столкнувшись с действительно¬стью, разлетелись в прах, тогда как его ближай¬шие планы наступления оказались весьма реаль¬ными. Его «ближайший политический» диагноз оказался непревзойденным, его «отдаленный по¬литический» диагноз терпел перманентное банкротство. Как человек, уже имеющий истину в соб¬ственном кармане, он не придавал никакого зна¬чения творческим усилиям других искателей ис¬тины. Он не питал уважения к чужим убеждени¬ям, как не имел он и восторженной любви к сво¬боде, чем характеризуется всякий независимый творческий дух. Напротив, им владела чистая ази¬атская концепция монополии печати, слова, спра¬ведливости и мысли, которую осуществляет еди¬ная руководящая каста в согласии с мусульман¬ской поговоркой: «если библиотека Александрии содержит те же вещи что и Коран, тогда она бес¬полезна, если же она содержит вещи противопо¬ложные, тогда она вредна». Абсолютно лишенный творческого гения, он был скорее умелый, яркий и неутомимый толкователь теорий других мысли¬телей; он был человеком такой узости ума, что его интеллигентность надо назвать ограниченной, тем не менее, он был способен на величие и ори¬гинальность в рамках этих оговорок. Его сила ле¬жала в чрезвычайной, абсолютной ясности его до¬казательств… Он конкретизировал и упрощал идеи. Он не был выдающимся оратором. Он часто бывал вульгарным и неуклюжим, особенно в по¬лемике, постоянно повторяя самого себя, но эти повторения составляли его систему и его силу… Это было постоянное, основное давление, моно¬тонность которого гипнотизирует аудиторию. Од¬на и та же мысль повторялась многократно и по-разному, пока она не проникала в сознание лю¬дей. Ленин постоянно чувствовал свою аудиторию. Он никогда не поднимался слишком высоко над ее уровнем и не упускал из виду необходимость спускаться в нужный момент к уровню самой ау¬дитории… Более чем кто-либо, он понимал, что толпа подобна лошади, которая хочет, чтобы ею твердо правили и пришпорили так, что чувствует¬ся рука мастера. Если нужно, он говорит как ру¬левой, угрожает и хлещет свою аудиторию. «Он не оратор, он больше чем оратор», – сказал кто-то о нем. Воля Ленина была сильнее его интеллекта, последний был вечным слугой первого. Наконец, когда после тяжелых трудов была завоевана по¬беда, он не начинает воплощать свои идеи в дело, как это сделал бы конструктивный социалист, за¬ранее обдумавший свою творческую работу, он скорее обращается к новой, творческой фазе сво¬ей жизненной программы при помощи тех же ме¬тодов, какими он пользовался в своей деструк¬тивной борьбе за власть. «Сначала ввязаться в войну, а там видно будет», – эти слова Наполеона были его любимыми. Ленина часто рисовали сле¬пым догматиком, но он никогда не был им по своей натуре. Он не был типом, привязанным к хорошему или плохому законченной симметриче¬ской системы, он просто добивался поставленной цели в его политической игре, в которой уловить подходящий момент означало все. Этим объясня¬ется то, что он часто выступает как шарлатан, экспериментатор, азартный игрок; это и дока¬зывает, почему он был оппортунистом, понятие противоположное догматику. Многие критики ду¬мают, что Ленин был жадный ко власти и славе. Факт тот, что он органически был сделан для вождения … и это было для него само собой ра¬зумеющееся дело. Что же касается почестей, то к ним он питал отвращение. Его сердцу было чуж¬до всякое наслаждение помпой. Плебей в своих вкусах и по своему нутру, он остался таким же простым в своих привычках после Октябрьской революции, каким он был до нее. Его часто рисо¬вали также бессердечным, черствым фанатиком. Эта бессердечность является чисто интеллектуаль¬ной и поэтому направлена против его врагов, то есть против врагов его партии. Со своими друзь¬ями он был дружелюбным, добродушным, весе¬лым и вежливым, каким должен быть хороший товарищ, что нашло свое выражение в нежном, интимном имени «Ильич», которым его называли всюду его последователи. Да, Ленин был добро¬душным, но быть добродушным еще не значит быть добросердечным. Он посвятил всю свою жизнь рабочему классу. Любил ли он рабочих? Вероятно, любил, хотя его любовь к ним была менее сильная, чем его ненависть к их угнетате¬лям. Его любовь к пролетариату была такой же деспотической, суровой и безжалостной любовью, с какой, сотни лет назад, Торквемада сжигал лю¬дей для их спасения. Ленин по-своему любил тех, кого он ценил как полезных помощников. Он с готовностью прощал им ошибки, хотя когда-то сделал им строгий нагоняй. Злоба или месть были чужды ему. Если даже его врагов нет в живых, но все-таки известные абстрактные факторы дол¬жны быть уничтожены. Они не будут возбуждать его человеческие интересы, будучи просто математически установленными пунктами, где де¬структивные силы могут быть применены. Просто пассивная оппозиция к его партии в критический момент была достаточной причиной для него рас¬стрелять сотни людей без рассмотрения (Foreign Affairs, N. Y., April 1970, p. 471-476).
Сравнение Черновым Ленина с главой испан¬ской средневековой священной инквизиции – Торквемадой – звучит сегодня допотопным ана¬хронизмом, а сам Торквемада, как палач, выгля¬дит жалким подмастерьем, когда мы знаем, что наделал ученик и продолжатель дела Ленина – Сталин. Могут заметить, что Ленин так же мало виноват в великой инквизиции Сталина, как Хри¬стос в малой инквизиции Торквемады. Однако Христос проповедовал «любовь к ближнему», а Ленин ненависть – ненависть классовую, нена¬висть политическую, ненависть физическую. Ведь и «великую инквизицию» – Чека изобрел не Ста¬лин, а Ленин. Этим изобретением больше всех восхищался тот же Ленин, хотя в припадке откро¬венности признавал, что на самом себе он не хо¬тел бы испытывать даже самые безобидные изо¬бретения большевиков. Это Ленин писал М. Горь¬кому: «Пробовать на себе изобретения больше¬вика – это ужасно!» (Ленин, ПСС, т. 48, стр. 189).
Итак, через сто лет после рождения и 50 лет после смерти, что же говорит объективный суд истории о деяниях и пророчествах Ленина?
Ленин прожил неполных 54 года, на 20 лет меньше Сталина. Но это был сгусток жизни, полной демонических усилий и феноменальных ус¬пехов. Ленин, безусловно, явление эпохальное.
Однако, чтобы стать символом целой эпохи, ему надо было родиться вовремя – родись он на 50 лет раньше, в истории России было бы одним народником больше; родись он на 50 позже – был бы просто Ульянов, радикальный публицист или провинциальный адвокат.
Ленин вступил на политическую арену в ту са¬мую критическую эпоху истории России, когда она в результате двух несчастных для нее войн (японская и первая мировая войны) проделала две революции. Причем вторая, Февральская ре¬волюция 1917 года, сама создала все предпосыл¬ки собственной гибели.
Ленин мастерски ими воспользовался и орга¬низовал третью, Октябрьскую революцию. Вопре¬ки философии большевизма, сама Октябрьская революция не являлась естественно-неизбежным и органически закономерным актом в развитии России.
В отличие от стихийной народной революции в феврале против царизма, большевистская револю¬ция в октябре против демократии была искусст¬венной революцией партии заговорщиков.
Но и такую революцию не удалось бы проде¬лать, и имя Ленина знали бы лишь историки рус¬ского социализма, если бы Временное правитель¬ство не допустило две роковых ошибки: 1) не объ¬явило всю партию большевиков вне закона, как только стало достоверно известно получение Ле¬ниным и большевистским центром немецких денег на организацию революции; 2) переоценило опасность справа и недооценило опасность слева, в результате чего для разгрома похода генерала Корнилова были вооружены большевики, а их лидеры освобождены из тюрьмы (Троцкий спра¬ведливо писал: «Та армия, которая поднялась про¬тив Корнилова, была будущей армией октябрь¬ского переворота». – Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 39).
Даже и при этих ошибках Ленин никогда не пришел бы к власти, если бы Временное прави¬тельство набралось мужества и мудрости решить две проблемы, мучившие всю армию и страну, а именно: выйти из войны и объявить аграрные реформы.
Впоследствии сами лидеры большевизма приз¬навались, что если бы эти проблемы решило Вре¬менное правительство, то они не оказались бы у власти. Поэтому первые два декрета, которые Ленин предложил II съезду Советов на второй день после захвата власти – 26 октября (8 нояб¬ря), были «декрет о мире», и «декрет о земле».
Последний был дословно списан у «кулацкой» партии эсеров.
Однако все вышеприведенные оговорки отно¬сятся к объективным факторам, а о величии или ничтожестве исторических деятелей судят по то¬му, как они, во-первых, умели или умеют исполь¬зовать их для достижения своих целей, а во-вто¬рых, насколько они наделены даром предвидения событий.
В такой постановке вопроса, думается, надо подойти и к оценке личности и деяний Ленина. Сначала приходится сказать несколько слов о той схеме личности Ленина, которая изобретена в Кремле. По этой схеме, Ленин – гениальный уче¬ный в области всех общественных наук: и фило¬софии, и политэкономии, и правоведения, и ис¬тории и даже литературоведения.
Все это, конечно, из области советского мифо¬творчества. Никаким ученым Ленин в этих науках не был и на это не претендовал. Он был образо¬ванным марксистом, который подверг марксизм радикальной ревизии слева.
Правда, в его 55-ти томах «Полного собрания сочинений» вы не найдете ни одного слова, даже намека на критику Маркса. На словах, для Лени¬на Маркс – непререкаемый авторитет, а на деле никто, даже в лагере личных врагов Маркса, не позволял себе такой вольности в обращении с по¬литической философией и экономическим уче¬нием Маркса, как Ленин.
И это становится понятным, если иметь в виду, что без ревизии основных положений марксизма невозможно было создать ту новую концепцию, которая называется ленинизмом.
Ленин относился к Марксу без академических манер ученого педанта, а с прагматическим под¬ходом эксплуататора идей Маркса. Ленин дейст¬вовал не пo-Марксу, а Маркса заставлял действо¬вать по-ленински.
Только там, где Маркс категорически сопро¬тивлялся, там Ленин смело брал на себя роль
«продолжателя» Маркса. Но если его при этом ловили на противоречиях, то он спокойно отвечал: «марксизм не догма, а руководство к действию».
Даже основдое Марксово философское кредо «бытие определяет сознание» Ленин решительно перевернул: у Ленина фактически «сознание опре¬деляет бытие». У Маркса знаменитый «базис» определяет «надстройку», а у Ленина, «организо¬ванная воля» избранного меньшинства определяет и «базис», и «надстройку».
Если Маркс, по его словам, поставил диалекти¬ку Гегеля с головы на ноги, сделав ее материали¬стической, то и в этом случае Ленин преспокойно разрешает «диалектике» ходить на голове и опре¬делять действия на земле не материей, а разумом, с той только разницей, что у Гегеля он носит от¬влеченный, даже мистический характер – «миро¬вой разум», а у Ленина конкретный, творческий характер – разум всемогущей партийной элиты.
Поэтому там, где у Маркса революция являет¬ся результатом осуществления имманентных за¬конов внутреннего развития капитализма, там у Ленина революция – творческий акт той же пар¬тийной элиты. Ленин – величайший волюнтарист, которому марксизм служит инструментом для обоснования своих революционных акций.
Все это нашло свое выражение в знаменитом изречении Ленина из «Что делать?» (1902): «Дай¬те нам организацию революционеров и мы пере¬вернем Россию». Но как раз в России, с точки зрения Маркса, пролетарская революция не сто¬яла на повестке дня. Даже больше: всякие попытки организации пролетарской революции в менее развитой в индустриальном отношении стране, как Россия, не только противоречили марксизму, но еще и считались безумной авантюрой.
В предисловии к «Капиталу» Маркс писал, что «страна, промышленно более развитая, показы¬вает менее развитой стране лишь картину ее соб¬ственного будущего… Общество не может ни пе¬рескочить через естественные фазы развития, ни отменить последние декретами» (К. Маркс, Капи¬тал, изд. 1931 г., т. 1, стр. XIV, XV).
Ленин поставил целью своей жизни на прак¬тике опровергнуть оба утверждения Маркса. Но сначала надо было создать теоретические пред¬посылки, чтобы опровержение Маркса происхо¬дило по-марксистски.
Вот этой цели и служила работа Ленина «Импе¬риализм, как высшая стадия капитализма» (1916). Как в этой работе, так и в серии последовавших за ней статей, Ленин радикально перевернул схе¬му Маркса – пролетарская революция не обяза¬тельно должна начаться на промышленно разви¬том Западе, она может и даже вероятно начнется на отсталом Востоке.
Это вытекало, по Ленину, из «имманентных» законов неравномерного развития отдельных стран при империализме, которые не были известны Марксу и Энгельсу, так как они не дожили до века империализма (конец XIX и начало XX века).
Ленин доказывал, что капитализм на его ны¬нешней империалистической стадии развития представляет собою цепь мировой политической
и хозяйственной системы, которая прорвется в ее «слабом звене», а потом за этим «слабым звеном» потянется и вся цепь.
Таким «слабым звеном» в данном случае Ле¬нин считал Россию, пророча одновременно, что пролетарская революция в России явится началом мировой революции. Ленин считал, что при импе¬риализме войны неизбежны, а результатом войны обязательно будет пролетарская революция.
Ленин писал: «Ужасы, бедствия, разорение, оди¬чание, порождаемые империалистической войной, все это делает из достигнутой ныне ступени капи¬тализма эру пролетарской, социалистической ре¬волюции» (Ленин, Сочинения, т. XX, стр. 301).
Сам Ленин не очень верил в «имманентность» открытых им новых законов империализма. По¬этому по-прежнему у него на первом плане стоя¬ла «воля к революции», как организованное вы¬ражение «воли к власти». Ленин молчаливо до¬пускал, что 1) пролетарская революция даже и при империализме не является неизбежным кон¬цом развития буржуазного общества, но ее мож¬но и нужно искусственно организовать и 2) рабо¬чий класс, призванный, пo-Марксу, быть могиль¬щиком капитализма и организатором социализма, никогда не может быть сам по себе ни тем, ни другим, если ему извне не привьют искусственно идей революции и социализма («Что делать?»).
Вот все те предпосылки, исходя из которых Ле¬нин разработал то главное, что считается специ¬фическим продуктом его ума – учение о кадровой партии, учение об организации революции, учение о диктатуре монопартийной власти.
Счастливые стечения обстоятельств и удачно сложившаяся для Ленина внутренняя и внешняя обстановка России к октябрю 1917 года позволи¬ли ему легко осуществить свой план организации революции.
В успехе Ленина, несомненно, играет свою роль и сама моральная философия большевизма.
Еще Макиавелли знал, что мораль и политика противопоказаны друг другу, у Ленина они про¬тивопоказаны абсолютно. Абсолютная свобода от моральных норм людского общежития была мо¬нополией большевизма. Она же была и их преи¬муществом перед незадачливыми рыцарями рус¬ской демократии.
Когда Ленина и Зиновьева обвинили (в сообще¬нии министерства юстиции) в получении немецких денег, то этим обвинением были более всех воз¬мущены как раз лидеры меньшевиков (Чхеидзе, Мартов, Церетели, Суханов). Они даже провели в ЦИК Советов резолюцию в защиту Ленина как жертвы клеветы и от имени ЦИК попросили сто¬личные газеты не печатать правительственного сообщения о немецких деньгах, пока Совет не раз¬берется в этом обвинении.
Совет так и не разобрался, ибо Ленин, вопреки своему первоначальному письменному заявлению от 7 июля, отказался явиться для дачи объясне¬ния перед комиссией ЦИК Советов. Зато разо¬бралась сама история. Публикация официальных документов из архива германского министерства иностранных дел после второй мировой войны (Germany and Revolution in Russia, 1915-1918, edi¬ted by Z. Zeman, London, Oxford University Press, 1958) уже не оставляет никакого сомнения в по¬лучении Лениным немецких денег.
Однако, как мы уже писали, не столько Ленин был немецким агентом, сколько наоборот, немец¬кий Генеральный штаб был агентурой Ленина по финансированию большевистской революции. В вопросах поражения России в войне интересы кай¬зера и Ленина шли рука об руку.
Ленин прямо писал в марте 1915 года в резо¬люции конференции заграничных большевистских групп: «поражение России при всех условиях представляется наименьшим злом». («КПСС в ре¬золюциях», ч. I, стр. 239), а лозунг «превращение империалистической войны в войну гражданскую» внутри России Ленин провозгласил еще в ноябре 1914 года (там же, стр. 324).
Ленин справедливо считал, что не классовая борьба внутри страны, а лишь одна внешнеполи¬тическая катастрофа России дает ему шансы для захвата власти.
Превознося до небес дар предвидения Ленина, идеологи Кремля молчат о том, что его научные предвещания в отношении перспектив мировой ре¬волюции и мирового социализма оказались сущей утопией. В трех кардинальных пунктах перспек¬тив общественного развития пророчество Ленина оказалось ложным.
Пункты эти следующие:
1. Ленин писал, что империализм есть последняя, догнивающая фаза капитализма, что капитали¬стический империализм обречен на скорую смерть. Вот его вывод: «Из всего сказанного выше об экономической сущности империализма вытекает, что его приходится характеризовать, как переход¬ной или вернее, умирающий капитализм» (Ленин, Сочинения, т. XIX, стр. 173). Вот уже 70 лет, как этот капитализм «умирает» и никак не помрет! Причем наиболее эпохальные открытия в области науки, техники и технологии сделаны именно этим «умирающим, загнивающим» капитализмом. Даже Его Величество мировой пролетариат уже не тот – он обуржуазивается, постепенно превращаясь в среднее сословие индустриального общества (толь¬ко неисправимые советские догматики могут все еще проповедовать теорию Маркса и Ленина об «абсолютном обнищании рабочего класса»).
2. Ленин думал, что он научно доказал, что русская революция неизбежно явится началом и первым этапом мировой революции. Ничего по¬добного не произошло. Коммунистические режи¬мы в Восточную Европу были принесены на шты¬ках Красной армии и держатся до сих пор именно на этих штыках, а в Китае Мао Цзэ-дун победил, проповедуя идеи национализма и аграрных ре¬форм, то есть, по существу, под знаменем бур¬жуазной революции.
3. Ленин думал, что между коммунистическими странами не будет границ и они составят «всемир¬ную Советскую республику» (Ленин, Сочинения, т. XXIV, стр. 150), а что же получилось на деле? Получилось то, что созданные самим Советским Союзом новые коммунистические государства не только не захотели войти в «мировую Советскую республику», но, наоборот, их приходится вновь и вновь оккупировать, чтобы они оставались ком¬мунистическими, а «мирное» сосуществование между двумя коммунистическими колоссами – СССР и Китаем – держится на периодическом кровопускании на их границах. Причем, все они клянутся именем Ленина!
Не сбылись пророчества Ленина и в отношении перспектив внутреннего развития советского об¬щества и государства. Укажем только на важней¬шие из них:
Ленин писал в резолюции, принятой на ап¬рельской конференции партии в 1917 году, что советская республика явится новым «типом го¬сударства без полиции, без постоянной армии, без привилегированного чиновничества» («КПСС в ре¬золюциях», ч. I, стр. 352). Но как раз на этих «трех китах» и держится коммунистическая дик¬татура вот уже более полувека.
В книге «Государство и революция», издан¬ной через 15 месяцев после захвата власти боль¬шевиками, Ленин писал, что в полном согласии с учением марксизма будет происходить процесс отмирания государства. «Вместо особых учрежде¬ний привилегированного меньшинства само боль¬шинство может непосредственно выполнять это, а чем более всенародным становится выполнение функций государственной власти, тем меньше становится надобности в этой власти… Полная вы¬борность, сменяемость в любое время всех без изъятия должностных лиц, сведение их жалованья к обычной зарплате рабочего служат мостиком к социализму» (Ленин, Сочинения, т. XXI, стр. 398-399).
Как фантастично и наивно звучат эти утвер¬ждения Ленина по отношению к существующей беспрецедентной в истории бюрократической ма¬шине правления в СССР и системе вознагражде¬ния труда в стране! СССР – единственная цивили¬зованная держава в мире, где рядовым гражданам не положено знать, сколько же получают их пра¬вители.
Видно, правители имеют основания скрывать размер своих доходов в стране «социализма».
3. В программе партии 1919 года Ленин писал: «что лишение политических прав и какие бы то ни было ограничения свободы необходимы исклю¬чительно в качестве временных мер борьбы… По мере того, как будет исчезать объективная воз¬можность эксплуатации человека человеком, бу¬дет исчезать и необходимость в этих временных мерах, и партия будет стремиться к их сужению и к полной их отмене» («КПСС в резолюциях», ч. I, стр. 414; выделено мною. – А. А.). Пятьдесят два года партолигархия в СССР управляет страной при помощи этих «временных мер», хотя партий¬ные идеологи утверждают, что в СССР давно ли¬квидирована «объективная возможность эксплуа¬тации человека человеком».
Однако величайшей из всех утопий марксизма-ленинизма надо считать основу основ этого уче¬ния – теорию строительства социализма.
Более чем полувековой опыт СССР доказал, что ультимативная альтернатива Маркса и Ленина – неизбежность перехода от капитализма к социа¬лизму – лишь одна фантазия. Вместо одной ста¬рой классовой структуры, с ее привилегиями иму¬щих классов, в СССР создали новую советскую классовую структуру с ее привилегиями господст¬вующих классов.
Раньше богатство давало власть, а теперь власть дает богатство. Ленин любил повторять, что ста¬рой Россией управляло 130 тысяч помещиков, но вот теперь новой советской Россией управляют около пяти миллионов высших и средних бюро¬кратов.
От роста числа управляющих народу легче не стало. Во всяком случае, это не тот социализм, при котором, по Ленину, министр не должен по¬лучать больше, чем рабочий.
Этот список несбывшихся пророчеств Ленина можно было бы продолжить, но и приведенных примеров достаточно, чтобы сказать: перед судом истории Ленин выдержал лишь один экзамен – экзамен могильщика демократии и архитектора монопартийной диктатуры, в логическом конце которой должна была стоять сталинская тирания.
Первый съезд партии после смерти Ленина – XIII съезд – происходил 23-31 мая 1924 г. На нем присутствовали 748 делегатов с решающим голосом и 416 с совещательным, представлявших 735 881 члена и кандидата партии (одних канди¬датов, завербованных в партию в ответ на смерть Ленина – «ленинский призыв» – было 241 591 человек). Съезд открыл Каменев краткой речью, посвященной памяти Ленина. Он сказал, что «на¬шим знаменем будет Ленин, нашей программой – ленинизм». Съезд посетил могилу Ленина, где был устроен парад юных пионеров («юных ленин¬цев»). На параде с речами выступили Каменев (протокол: «продолжительные аплодисменты»), Бухарин («продолжительные аплодисменты»), Ры¬ков («аплодисменты»), Троцкий («долго не смол¬кающие аплодисменты»). Троцкий сказал юным пионерам: «Помните, Ленины рождаются веками. Лениным никто стать не может. Но ленинцем мо¬жет стать всякий» («Тринадцатый съезд РКП (б). Стенографический отчет», 1963, стр. 707-709). Съезд утвердил следующую повестку дня:
1. Политический отчет ЦК – Зиновьев.
2. Организационный отчет ЦК – Сталин.
3. Отчет Центральной Ревизионной комиссии – Курский.
Отчет ЦКК – Куйбышев.
Отчет Коминтерна – Бухарин.
Торговля и кооперация – Каменев, Кржи¬жановский, Андреев.
О работе в деревне – Калинин, Крупская.
О работе среди молодежи – Бухарин.
Партийно-организационные вопросы – Мо¬лотов.
10. Сообщения Рязанова о рукописях Маркса и Энгельса и Каменева об открытии Инсти¬тута Ленина.
Ни Троцкому, ни его сторонникам не дали де¬лать доклады. Более того, съезд подтвердил ре¬золюцию XIII партийной конференции с осужде¬нием троцкистского «мелкобуржуазного уклона в партии», то есть еще раз осудил позицию Троц¬кого и его сторонников («платформа 46»), Обви¬нение это было, что называется, «вытянуто за уши», ибо Троцкий ничего другого не требовал, кроме выполнения ЦК решения сентябрьского пленума ЦК (1923) о развертывании и усилении внутрипартийной демократии.
Политический отчет ЦК Зиновьев начал со сти¬хов поэта А. Безыменского, которые были посвя¬щены данному съезду:

Медленно, грозно и веско
Кто-то шум прервал…
– В съездовской повестке…
Братцы, провал! Слово бредет, шатаясь
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Видно, у мыслей
Дрогнули колени,
В омуте глаз
Заблудилась тоска.
Политотчет Цека…
Читает … читает
Не Ленин …

Судя по докладу Зиновьева и по его собствен¬ному же признанию (Зиновьев: «здесь, действи¬тельно, верно схвачен»), «провал» был очень глу¬боким. Но проделанную без Ленина работу Зи¬новьев все-таки оптимистически оценил, сказав: «без Ленина, без светильника, без самой гениаль¬ной головы на земле ЦК подводит итоги истекше¬го года с плюсом».
К несомненному «плюсу» последнего года, с точки зрения сохранения власти в руках «тройки», надо было отнести и смерть Ленина. «Завещание» Ленина, которое она прятала не только от партии, но и от ЦК, пока Ленин не умер и «тройка» окон¬чательно не уселась в седле власти, не было ей теперь так страшно.
Все-таки «тройка» не решилась его огласить да¬же на этом XIII съезде партии. Его содержание было доведено частным порядком до сведения от¬дельных делегаций, но без права ознакомления с ним в оригинале, а тем более без права высказы¬вания или обсуждения его. Было сказано, что Ле¬нин дал в нем характеристики «отдельным чле¬нам ЦК» – кому, какие характеристики давались Лениным, осталось неизвестным, пока Сталин не начал, цитируя отрывок за отрывком «завещания», громить группу за группой своих соперников.
Зиновьев и Каменев тесно связали судьбу своей карьеры с сохранением Сталина на посту «генсе¬ка», как орудие борьбы с Троцким, и они хорошо понимали, что «бомба» Ленина против Сталина могла взорвать и всю «тройку». Поэтому письмо Ленина к XII съезду не было оглашено и не было принято к руководству и на XIII съезде.
Доклад Зиновьева, как обычно, был многослов¬ный, бессодержательный, без какого-либо пробле¬ска оригинальных мыслей, хотя и не без дешевого сарказма. Но в нем есть некоторые места, на кото¬рых стоит остановиться. Зиновьев говорил о наст¬роении русской интеллигенции со слов делегата на съезде инженеров в Ленинграде. Этот беспартий¬ный инженер сказал: «Коммунисты, как материа¬листы, считают нужным дать людям в первую очередь предметы первой необходимости, а мы ин¬теллигенты говорим, что в первую очередь нужны права человека… В этом вся сила. Сейчас мы этих прав человека не имеем, и пока мы их не получим, мы будем инертны… Интеллигент – это всякий че¬ловек, будь то крестьянин, будь то рабочий, будь то человек с дипломом, это человек, который ста¬вит выше всего права человека, считает, что чело¬век – высшая ценность в государстве». Зиновьев ответил ленинградским инженерам: «Совершенно ясно, что таких прав они, как своих ушей без зеркала, в нашей республике не увидят» («Три¬надцатый съезд».., стр. 103-104). Имея в виду бдительность, Зиновьев сказал съезду: «Помни о мелкобуржуазном обволакивании, которое прони¬кает в уши, глаза, незаметно проникает в сердце и мозг». Обращаясь к оппозиции, Зиновьев пред¬ложил ей выйти на трибуну съезда и сказать: мы были неправы, а партия была права! Зиновьев не удержался, чтобы не подчеркнуть свою роль как главного вождя партии: «Нам говорили: на XII съезде, дескать, Зиновьев предсказывал, что 9/10 будет за большинство ЦК, и был прав, а на XIII съезде мы еще посмотрим. Так посмотрите же, товарищи (продолжительные аплодисменты)» (там же, стр. 106-107).
В конце доклада Зиновьева протокол отмечает: «бурная, горячая овация; долго не смолкающие аплодисменты; делегаты встают и поют Интерна¬ционал» – такого приема никогда не удостаивал¬ся даже Ленин!
В конце же второго доклада ЦК – доклада Ста¬лина – в протоколе нет указания о «бурной ова¬ции» (на следующем съезде протокол будет пи¬саться иначе).
Зато Сталин изложил четкую и стройную кон¬цепцию тотальной власти партии на всех уровнях и во всех отраслях жизни общества и государства. В центре этой концепции он поставил кадровую политику, он потребовал превращать пленумы ЦК и ЦКК «в школу выработки лидеров рабочего класса», а пленумы губкомов и уездных комите¬тов в «школу лидеров местного и областного ха¬рактера» (там же, стр. 121). Сталин предложил систематически пополнять кадры за счет выдви¬жения «партийного молодняка» сверху донизу. Об оппозиции Сталин сказал, что оппозиционеры, «каркавшие еще недавно о гибели нашей партии, очень напоминают людей, которых следовало бы назвать чужестранцами в партии» (там же стр. 127).
«Тройка» и руководимый ею партаппарат были очень грубы в полемике с троцкистами и действовали по методу «клевещите, клевещите, – что-ни¬будь да останется». Такие методы считались не¬допустимыми даже в острые периоды борьбы меж¬ду фракциями большевиков и меньшевиков. Сей¬час ЦК обвинял Троцкого и авторов «заявления 46», ссылаясь на решение X съезда, но не в том, что они составили фракцию, ибо таковой не было, а в том, что они вообще осмелились написать за¬крытые письма на имя партии с критикой ее ис¬полнительного органа – ЦК. Критика партаппа¬рата даже с партийных позиций объявлялась пре¬ступлением.
Из критиков или оппозиционеров ЦК на съезде выступили четыре человека: Троцкий, Преобра¬женский, Радек и гость от Коминтерна Б. К. Суварин.
Троцкий обещал воздержаться от всякой поле¬мики, которая может обострить положение или внести в дискуссию личные моменты. Это была, пожалуй, самая содержательная и самая аргумен¬тированная из всех речей Троцкого на партийных съездах. В то же время она находилась и по фор¬ме, и по тону в таком резком контрасте с той грубой, примитивной и развязной полемикой сто¬ронников ЦК, что вслед за Углановым Зиновьев назвал речь Троцкого «парламентской». Он пояс¬нил, что он понимает под «парламентской» речью: «Парламентскую речь можно охарактеризовать двумя чертами. Первая, когда человек говорит не совсем то, что он думает, или даже совсем не то, что он думает. Вторая черта – когда человек, выступая в парламенте, «через окно» говорит какой-то другой среде… Я думаю, что в речи т. Троц¬кого были обе эти черты» (там же, стр. 251). Речь Троцкого с точки зрения партийной ортодоксии, с точки зрения ленинизма, была настолько неуяз¬вима, что Зиновьев, как и Сталин с Каменевым, объявил ее неискренней.
Поскольку критиковать позиции Троцкого по существу было невозможно, его критиковали не за то, о чем он говорит, а за то, о чем он не говорил, но, по мнению «тройки», должен был говорить. Этот уникальный прием полемики с противником был изобретен Сталиным.
Троцкий начал с констатации факта, что сам ЦК в единогласном решении Политбюро от 5 де¬кабря 1923 года «открыто провозгласил изменение внутрипартийной политики», чтобы ликвидиро¬вать, как отмечено в этой резолюции, «наблюдаю¬щуюся бюрократизацию партийных аппаратов и возникающую отсюда угрозу отрыва партии от масс» (там же, стр. 146).
Надо указать, что это постановление ЦК не было актом доброй воли ЦК – это был компро¬мисс подкомиссии ЦК в составе Троцкого, Каме¬нева и Сталина (об этом Сталин говорил на XIII съезде). Политбюро вынуждено было временно пойти на этот компромисс ввиду сильного, возра¬стающего давления партийной массы. Поэтому ЦК хотя и опубликовал решение от 5 декабря, но совершенно не собирался руководствоваться этим компромиссным решением (недаром его никогда не включали и до сих пор не включают в партий¬ную кодификацию – в «КПСС в резолюциях»).
Однако Троцкий воспользовался этим решением и через три дня – 8 декабря – выпустил свой зна¬менитый «Новый курс», который являлся как бы комментарием решения ЦК от 5 декабря.
Сейчас партийные историки квалифицируют «Новый курс» почти как контрреволюционный до¬кумент (3. И. Ключева, «Идейное и организацион¬ное укрепление компартии…», 1970, стр. 129), хотя он печатался с согласия ЦК в «Правде», на¬чиная с 11 декабря 1923 г. Конечно, Троцкий пи¬сал там очень неприятные для «тройки» вещи. Стоит привести только три цитаты:
1. «Партия живет на два этажа: в верхнем – решают, в нижнем – только узнают о решениях» (Л. Троцкий, «Новый курс», Москва, 1923, стр. 12);
2. «Опасность старого курса… состоит в том, что он обнаруживает тенденцию ко все большему противопоставлению нескольких тысяч товарищей, составляющих руководящие кадры, всей осталь¬ной массе, как объекту воздействия» (там же);
3. «Было бы смешной и недостойной политикой страуса не понимать, что формулированное резо¬люцией ЦК обвинение в бюрократизме есть обви¬нение именно по адресу руководящих кадров… Дело в аппаратном курсе, в его бюрократической тенденции. Заключает ли в себе бюрократизм опа¬сность перерождения или нет? Было бы слепотой эту опасность отрицать. Бюрократизация грозит отрывом от масс, сосредоточением всего внимания на вопросах управления, отбора, перемещения, сужения поля зрения, ослабления революционного чутья, то есть большим или меньшим перерожде¬нием старшего поколения… Усматривать в этом предостережении, опирающемся на объективное марксистское предвидение, какое-то «оскорбление», «покушение» и пр. можно только при болезненной бюрократической мнительности и аппаратном вы¬сокомерии» (там же, стр. 13).
Эти свои тезисы Троцкий обосновывал на XIII съезде ссылками именно на решения ЦК от 5 декабря.
Так как вернейшим единомышленником «трой¬ки» в Политбюро был Бухарин, то Троцкий привел выступление Бухарина на одном из партийных со¬браний Москвы, как доказательство роста партаппаратного бюрократизма. Бухарин говорил там: «Недостатков, которые привели к известному по¬лукритическому состоянию нашей партии, беско¬нечное множество… Обычно секретари ячеек на¬значаются райкомами… Приходят и спрашивают: «кто против?», и так как боятся высказаться про¬тив, то соответственный индивидуум назначается секретарем бюро ячейки… У нас в большинстве случаев выборы превращаются в выборы в кавыч¬ках. С порядком дня та же процедура… Зачиты¬вается заранее заготовленная резолюция, которая проходит по шаблону… «Кто против?», а так как говорить против начальства нехорошо, то этим вопрос кончается… Вот обычный тип отношений в наших партийных организациях… «Никакой дис¬куссии!», «Кто против?» и т. д. и целая система та¬ких приемов сводит на нет внутрипартийную жизнь… Я привел несколько примеров из наших ячеек. То же самое можно заметить в несколько измененной форме и по следующим рядам нашей партийной иерархии» («Тринадцатый съезд…», стр. 147-148).
Процитировав Бухарина, «одного из видных чле¬нов ЦК», Троцкий отметил, что причины, указан¬ные Бухариным, «побудили ЦК, с теми или ины¬ми внутренними разногласиями, вынести в целом решение столь исключительной важности», реше¬ние, в котором сделан вывод: «интересы партии… требуют серьезного изменения партийного курса в смысле действительного и систематического проведения принципов рабочей демократии» (там же, стр. 147-148).
Как «Новый курс», так и «письмо 46-ти» (Пя¬таков, Преображенский, Серебряков, Сапронов, Смирнов, Осинский, Дробнис и др.) требовали проведения в жизнь вот этого самого единоглас¬но принятого постановления ЦК. Нелепость сло¬жившегося положения заключалась в том, что «тройка» вовсе не собиралась его проводить в жизнь; «тройка» просто создавала себе докумен¬том 5 декабря алиби против Троцкого, а Троцкий и всерьез думал, что старый курс бюрократизации партии кончился и отныне начинается «Новый курс».
ЦК хотел так проводить внутрипартийную «ра¬бочую демократизацию», чтобы партии были пре¬доставлены широкие права единодушно голосо¬вать за ЦК, а всякого, кто его критикует, можно было бы подвести под ленинские санкции из ре¬золюции «о единстве партии». X съезда. Троцкий и «46» выступали против этого. Троцкий проци¬тировал на XIII съезде как раз то место из резо¬люции 5 декабря, где сказано, что «только постояннная живая идейная жизнь может сохра¬нить партию, какой она сложилась до и во время революции, с постоянным критическим изучением своего прошлого, исправлением своих ошибок и коллективным обсуждением важнейших вопросов. Только эти методы работы способны дать дейст¬вительные гарантии того, чтобы эпизодические разногласия не превращались во фракционные группировки… Для предотвращения этого требует¬ся, чтобы руководящие партийные органы при¬слушивались к голосу широких партийных масс, не считали всякую критику проявлением фрак¬ционности…» (там же, стр. 152).
Закончив цитату, Троцкий сказал: «Это – сос¬тавная часть той же резолюции ЦК, и я думаю, что мы не имеем ни прав, ни оснований выки¬дывать ее ни из нашей памяти, ни из истории пар¬тии» (там же).
Но ЦК все это выкинул из памяти и из исто¬рии, тем более, что, судя по стилю текста, авто¬ром этой резолюции был сам Троцкий, что, впро¬чем, впоследствии Сталин подтвердил, констати¬ровав, что ЦК, несмотря и вопреки решению 5 де¬кабря, рассматривает любую критику против ЦК как «мелкобуржуазный уклон» (оценка позиции Троцкого и «46-ти» на XIII конференции). Троц¬кий закончил эту часть речи указанием на то, что подобная политика ЦК вызывает у него «большие сомнения и величайшие опасения».
На требование Зиновьева, чтобы Троцкий вы¬шел на трибуну и сказал, что в происходящей дискуссии права была партия («тройка»), а он ошибался, Троцкий ответил: «Никто из нас не хочет и не может быть правым против своей пар¬тии. Партия в последнем счете всегда права, по¬тому что она есть единственный исторический инструмент, данный пролетариату для разрешения его основных задач. Ничего нет легче, как ска¬зать: вся критика, все заявления, предупреждения и протесты, – все это было сплошной ошибкой. Я, товарищи, однако этого сказать не могу, по¬тому что этого не думаю. Я знаю, что быть пра¬вым против партии нельзя. Правым можно быть с партией и через партию, ибо других путей для реализации правоты история не создала… Правда или неправда в отдельные моменты, но это моя партия… Если я здесь, по мнению иных товарищей, напрасно рисовал те или другие опасности, то я, со своей стороны, считаю, что я выполняю только долг члена партии… Не только у отдельного члена партии, но даже у самой партии могут быть от¬дельные ошибки, таковы, например, отдельные ре¬шения последней конференции» (там же, стр. 158-159).
Троцкий решительно опроверг утверждения «тройки», что он был против фракций, но за пра¬во группировок. Он сказал, что и то, и другое одно и то же. Только ЦК должен вести такую по¬литику, которая не дает повода для фракций и групп. Троцкий закончил речь словами: «И если партия выносит решение, которое тот или другой из нас считает решением несправедливым, то он говорит: справедливо или несправедливо, но это моя партия и я несу ответственность за последст¬вия ее решения до конца» (там же, стр. 159).
Мы так подробно цитировали Троцкого, чтобы показать, как неуязвима была его позиция с точ¬ки зрения ленинской ортодоксии, как трудно было его соперникам разоблачать «троцкизм», и это все было причиной тому, что партаппарат боролся не против того, что Троцкий говорит, а против того, что он ему сам приписывает. Приписывала же ему «тройка» не желание бороться с бюрокра¬тизацией партии, а намерение, по словам Камене¬ва, «попытаться сделать в партии революцию» (там же, стр. 202). Даже авторитетные заявления и опровержения всего этого Троцким перед всем съездом, перед всей партией «тройка» не прини¬мает и не признает. Вот один пример о «фрак¬циях» и «группах». Каменев острил по этому по¬воду: «т. Троцкий заявил, что он не признавал и не признает свободы группировок, ибо группиров¬ки есть другое название для фракции. Вот уж где у места повторить пословицу: дорого яичко к Хри¬стову дню! Если бы нам, москвичам, и мне лично эту формулировку Троцкий дал или опубликовал в ноябре месяце, сколько бы мы с т. Преображен¬ским сохранили усилий и энергии» (там же, стр. 208).
Но Сталин в заключительном слове продолжал настаивать, что Троцкий был за группировки и что якобы поэтому в резолюции 5 декабря «огра¬ничились ссылкой на резолюцию X съезда, которую тогда тов. Троцкий, по-видимому, не читал, ибо там говорится не только о запрещении фрак¬ций, но и о запрещении группировок» (там же, стр. 231).
Для такого одаренного комбинатора, как Ста¬лин, утверждение, что «тройка» обманула Троц¬кого, пользуясь его невежеством в партийной по¬литике, надо признать трюком совершенно неубе¬дительным. Впрочем, вся цепь доказательств о мнимом вероломстве Троцкого и троцкистов и состояла из таких трюков, которые по мере приб¬лижения критического пункта борьбы за власть принимали характер и масштаб гигантской пар¬тийной дрейфусиады.
Последовавшие за выступлением Троцкого вы¬ступления на съезде «большевиков-пролетариев» показали, что «тройка» основательно подготовила XIII съезд как антитроцкистский съезд, безотно¬сительно к тому, что сам Троцкий будет говорить на этом съезде.
Один из таких «пролетариев» из провинции, Угланов, назвав себя одним из «неграмотных, ру¬ководящих губернией», повторил слова Сталина, что Троцкий не знает партии, что «партия живет не в 1917, не в 1919 г. … партия находится не в приготовительном классе… партия не так, как в 1918-1919 году управляет государством» (стр. 160), иначе говоря, «тройка» лучше управляет го¬сударством, чем управляли Ленин с Троцким (бла¬годарная «тройка» через месяц-два назначила «неграмотного» Угланова первым секретарем Московского комитета партии вместо грамотного, но колеблющегося Зеленского).
Другой делегат-«пролетарий» Иванов говорил, что «вопрос о старых и молодых т. Троцкий, дей¬ствительно, очень ловко обошел, но для нас, про¬летариев, не искушенных в этих высоких матери¬ях, все же очень ясно… что т. Троцкий «загнул» и очень основательно» (там же, стр. 168).
Третий делегат-«пролетарий» Захаров сказал, что как раз у эсеров была такая демократия, о которой говорит Троцкий и из-за этой демократии партия эсеров погибла, поэтому «я бы хотел, что¬бы т. Троцкий вышел и признался» (там же, стр. 171).
Вот на таком политическом уровне «пролета¬рии» спорили с Троцким. Крупская, вдова Лени¬на, решила указать делегатам на вредность искус¬ственного раздувания разногласий. Она заявила, что Зиновьев неправильно формулировал вопрос, когда потребовал от Троцкого «скажи с трибуны, что ты не прав». Крупская сказала:
«Психологически это невозможно… Достаточно заявления оппозиции о желании совместной рабо¬ты, а оно было в том, что говорил т. Троцкий…» (там же, стр. 225).
Крупская выразила свое явное неудовольствие искусственным обострением вопроса об оппози¬ции. Она сказала: «Не следовало, бы тут дублиро¬вать ту дискуссию, которая была… (это) вносит излишнюю остроту в отношениях между бывшей оппозицией и между ядром партии» (стр. 225).
Крупская явно не понимала, что для «ядра пар¬тии» оппозиция вовсе не была «бывшей», пока Троцкий политически не похоронен. В своих за¬ключительных словах Зиновьев и Сталин дали это понять даже Крупской. Зиновьев, отвечая Круп¬ской, сказал, что мы (ЦК) так поставили вопрос перед Троцким и его сторонниками «не из-за эсте¬тического удовольствия от поражения врага… Мы хотели, чтобы они сделали это заявление, чтобы успокоить съезд, чтобы товарищи, разъехавшиеся на места, могли сказать: кончено, перестали бузить… Я вас спрашиваю, успокоили ли вас их заяв¬ления? (С мест: «Нет, нет!»). Удовлетворили ли они вас? (С мест: «Нет, нет!»). Что вы должны будете сказать, докладывая на местах о съезде? Не должны ли вы будете сказать, что они сызнова начинают старую историю… Вопросы, касающиеся основ большевизма, мы предать забвению не мо¬жем» (там же, стр. 256-257).
Была внесена резолюция, которая «целиком и полностью» одобряла линию ЦК, осуждала оппо¬зицию, приобщала к решениям XIII съезда резолю¬ции XIII партконференции с осуждением Троцкого и оппозиции «46». Председательствующий спро¬сил, есть ли другая резолюция и, констатировав, что другой резолюции нет, перешел к голосова¬нию: «Кто за резолюцию? Кто против? Считать излишне, так как таковых нет. Кто воздержался? Нет таковых. Резолюция принята единогласно» (там же, стр. 263).
Такое небывалое до сих пор единодушие было вполне понятно. Ни один оппозиционер, в том числе и член Политбюро Троцкий, не был допу¬щен на съезд с правом решающего голоса.
С отчетом ЦКК выступил Куйбышев. Верней¬ший сторонник и ставленник Сталина, Куйбышев сделал ЦКК подсобным инструментом партаппа¬рата по расправе с любым оттенком оппозицион¬ной мысли в партии. ЦКК постепенно преврати¬лась в партийную тайную полицию, выполняя внутри партии те же функции полицейского сы¬ска и уголовного суда, что и ОГПУ среди народа. Куйбышев даже хвалился этой ролью ЦКК, говоря, что «ЦКК защищала ЦК от атак со стороны оппо¬зиции». Он сказал, что «от нас добивались какой-то самостоятельной линии… беспристрастно, спо¬койно судить всех дерущихся… Нам льстили: «вы – орган, выбранный съездом, вы равноправны с ЦК». Нас убеждали, что мы должны быть беспри¬страстные, что мы должны быть инстанцией, стоя¬щей над происходящей борьбой – эта соблазни¬тельная позиция не соблазнила ЦКК» (там же, стр. 263-264).
Права ли оппозиция, насколько вески ее аргу¬менты – это ЦКК совершенно не интересовало, хотя она была задумана Лениным как независи¬мый от ЦК судья партии. Даже в своей последней статье «Как нам реорганизовать Рабкрин» Ленин писал: «Члены ЦКК должны составить сплочен¬ную группу, которая «не взирая на лица», должна будет следить за тем, чтобы ничей авторитет, ни генсека, ни кого-либо из других членов ЦК не мог мешать им делать запрос, проверить документы и вообще добиться «строжайшей правильности дел»
(Ленин, ПСС, т. 45, стр. 387). Слово генсека – для ЦКК было законом, вопреки прямому указанию Ленина.
Доклад о Коминтерне Бухарина повторял обще¬известные установки тактики и стратегии ЦК в мировом коммунистическом движении. В этом докладе Бухарин выставил довольно парадоксаль¬ное положение, что левую оппозицию Троцкого поддерживают в партиях Коминтерна «наиболее правые элементы». Правыми, например, в Герман¬ской компартии считались ее руководители во гла¬ве с Брандлером и их обвиняли в «троцкизме». Когда они были исключены из партии в апреле 1924 г., во главе партии стала левая группа Рут Фишер и Маслова. Но скоро и эта группа тоже была объявлена «троцкистской»! Интересное и оригинальное толкование дал Бухарин и тактике «единого фронта» коммунистов с социал-демо¬кратами. Он заявил от имени ЦК РКП(б):
«Тактику единого фронта мы рассматривали, как известный маневр для агитации, мобилизации масс и для вырывания из-под влияния социал-де¬мократии рабочего класса. У товарищей же, кото¬рые стояли на правом крыле Германской компар¬тии, и которые нашли отклик у нашей оппозиции, ясно вырисовывалась целая теоретическая конст¬рукция. Им тактика единого фронта представля¬лась всамделишным блоком с социал-демокра¬тами» (там же, стр. 317, 320).
При обсуждении доклада Бухарина выступили два оппозиционера – Карл Радек и Борис Суварин (Коминтерн, компартия Франции). Радек в очень вежливых словах критиковал то руководство гер¬манской компартии, которое при помощи Зиновье¬ва и Сталина пришло вместо Брандлера к власти в партии; но пример, приведенный Радеком о низ¬ком теоретическом уровне нового руководства, был очень грубым. Радек привел цитату из статьи члена Политбюро КПГ в центральном органе пар¬тии:
«Бороться с оппортунизмом Брандлера путем ссылки на организационные принципы Розы Люк¬сембург – это значит лечить триппер впрыскива¬нием сифилиса» (там же, стр. 443).
Самым острым, а для режиссеров съезда просто убийственным оказалось выступление одного из тогдашних лидеров Коминтерна и французской компартии Бориса Суварина. Суварин был в со¬циалистической партии Франции с 1914 года, принадлежал к ее левому крылу, переписывался с Лениным, был в числе организаторов компартии Франции, ведущим публицистом «Юманите». Когда прения по докладу Бухарина были прекра¬щены, съезд экстренно попросил его выступить. Суварин выступил и, касаясь темы Троцкого, ска¬зал:
«Значительная часть Французской компартии была чрезвычайно взволнована острым тоном по¬лемики… Им казалось, что дело сводится не к принципиальным аргументам, а к разного вида нападкам… Имя т. Троцкого имеет интернацио¬нальное значение… им казалось неправильной та¬кого рода деградация достоинства этой большой революционной фигуры. Поэтому была принята резолюция 22 голосами против двух, поручившая французскому представительству при Коминтер¬не… вмешаться в эту борьбу с предложением сог¬лашения и прекращения этой полемики… Обвине¬ние т. Троцкого в меньшевизме совершенно не обосновано… Никаких принципиальных разногла¬сий в этой борьбе нельзя было усмотреть… Рас¬пространялось множество клеветы и лжи против т. Троцкого» (там же, стр. 354).
Суварин добавил, что именно вся эта кампания против Троцкого, основанная исключительно на клевете и лжи, заставила его выступить в защиту Троцкого. Хотя он знает, что все подстроено так, что ЦК на данном съезде победит, он, Суварин, все же не раскаивается, что занял нынешнюю по¬зицию. В конце речи Б. Суварина протокол отме¬чает: голоса: «Позор!». Очевидно, Суварин ска¬зал не то, чего от него ожидал съезд. Это была речь, в которой вещи были названы своими соб¬ственными именами – сталинско-зиновьевско-каменевский ЦК ведет против Троцкого идейно бес¬принципную, по аргументам клеветническую, но политически целеустремленную борьбу – борьбу за власть. Поэтому и съезд знал – как, кем и за¬чем он созван. Для съезда ровно никакого значе¬ния не имело, прав или не прав Троцкий. Значение имел лишь один аргумент: в чьих руках эта самая власть. Власть была в руках «тройки». Поэтому была права она, а не Троцкий. Отсюда полный триумф линии «тройки» по всем вопросам.
Таков был съезд, среди делегатов которого «тройка» осмелилась сообщить, наконец, о «Заве¬щании» Ленина. Однако и на таком съезде «трой¬ка» не осмелилась, как мы уже указывали, зачи¬тать «Письмо к съезду» Ленина. Она ознакомила только отдельные делегации с содержанием «Письма к съезду», тогда как Ленин хотел, чтобы письмо огласили на съезде и поставили на голо¬сование его предложение о снятии Сталина с пос¬та генерального секретаря. Впрочем, это решаю¬щего значения не имеет. Едва ли сам Ленин сумел бы провести свою волю через данный сталинский съезд. Недаром Ленин предлагал Троцкому еще накануне прошлого XII съезда заключить с ним «блок Ленин-Троцкий» против одного «генсека» Сталина с его «необъятной властью». Теперь, че¬рез год, она стала еще более «необъятной», но главное – она стала теперь непоколебимой.
Внешних атрибутов этой власти Сталина совер¬шенно не видать на съезде. Сталин сделал на съезде лишь организационный отчет. Открыл съезд Каменев. Политический отчет вождя партии делает Зиновьев. Заключительное слово в конце произносит Зиновьев. Закрытым съезд объявляет Каменев. Причем тут Сталин?
Трагикомедия в том и заключается, что Зи¬новьев и Каменев сами не знают, что они тут на съезде играют роль свадебных генералов у под¬линного хозяина: Сталина. В состав ЦК избрали 53 члена и 34 кандидата. Из оппозиционеров пе¬реизбраны Троцкий и Пятаков. Радек из членов ЦК исключен. В членский состав ЦК избраны 14 новых членов, кандидатский увеличен в два раза. Членский состав ЦКК увеличен с 50 человек до 151. Все вновь избранные – чистокровные сталин¬цы, о которых, может быть, Зиновьев и Каменев думают, что они сторонники не одного Сталина, а всей «тройки». Это недоразумение выяснится очень скоро, так скоро, что уже будет поздно. До этого самого последнего момента Сталин так и не дал узнать главе Коминтерна Зиновьеву, что он о нем в действительности думает. Надо полагать, что Сталин думал так, как один современник ду¬мал о Наполеоне III: «Человек он, конечно, не великий, но ошибки его гениальны».
Одна маленькая деталь: в партии существовало установленное правило, что членом коммунисти¬ческой партии человек считается со дня вступле¬ния в РСДРП или социал-демократический кру¬жок. Поэтому Ленин считался членом партии с 1894 г., Троцкий с 1897 г., Сталин с 1898 г., Радек с 1902 г. Во всех протоколах съездов партии при Ленине так и значится. Протокол XIII съезда ука¬зывает, что Троцкий и Радек в партии только с 1917 года.
Политбюро осталось в старом составе, включая и Троцкого. Вместо Ленина в члены Политбюро введен Бухарин. Новыми кандидатами Политбюро стали Фрунзе, Дзержинский и Сокольников.
Секретариат ЦК стал таким идеальным, каким Сталин его хотел видеть с первых же дней своего прихода сюда: Генеральный секретарь – Сталин, второй секретарь (заместитель генсека) – Моло¬тов, третий секретарь (по кадрам) – Лазарь Kaгaнович. Все три вошли в состав членов Оргбюро. Отныне вместо старой «тройки» – Зиновьев-Ка¬менев-Сталин – вот эта новая «тройка» – Ста¬лин-Молотов-Каганович – стала фактическим рулевым партии и государства.
Зиновьев и Каменев даже и не заметили, как они очутились вне власти. Сталин их совершенно не тронул. Он только сам вышел из «тройки», захватив с собою заодно и одну техническую «ме¬лочь»: аппарат ЦК. При помощи этой «мелочи» Сталин очень скоро и безболезненно политически кастрировал Политбюро. Когда Зиновьев и Каме¬нев это заметили, то выяснилось, что Сталин со¬вершил над ними необратимую операцию.

Глава 25

НОВАЯ ОППОЗИЦИЯ ЗИНОВЬЕВА

После решения X съезда о запрещении оппози¬ционных фракций никто не осмеливался вести борьбу с партаппаратом путем организаций ка¬ких-либо групп единомышленников. Поэтому ни одна оппозиция, начиная с оппозиции Троцкого 1923 т., не создавалась сама – ее каждый раз ис¬кусственно создавал Сталин путем объявления деловых предложений партийных деятелей «анти¬партийным уклоном», коллективных заявлений – составлением «антипартийных фракций». Потом по логике вещей разыгрывалась борьба. «Новый курс» Троцкого был адресован членам партии, «заявление 46» – членам Политбюро. «Тройка», по инициативе Сталина, соединила их и объявила «левой оппозицией» на фракционных началах. Точно так же Сталин создает, как это мы увидим, «новую оппозицию» Зиновьева и «правую оппози¬цию» Бухарина. Даже названия всем оппозициям дает сам Сталин.
Современники рисуют Григория Евсеевича Зи¬новьева человеком крайне неуравновешенным, эмоциональным, заносчивым, паникером во время опасности, энтузиастом во время триумфа, а у власти – жестоким до бездушности. Пальма пер¬венства по красному террору в первые годы после революции принадлежит не Ленину, не Сталину, а ему. То, что Дзержинский и его Чека делали во всероссийском масштабе, Зиновьев, опираясь на чекиста Урицкого, вершил в Петрограде, за что Урицкий должен был поплатиться жизнью летом 1918 г. То, что Ленин вместе с ЦК решал для всей партии, Зиновьев единолично решал для партий¬ной организации Петрограда и северо-западных провинций. Временами он даже решал и за всю партию, подавая «инициативу» из первой столицы революции, как это мы видели во время профсо¬юзной дискуссии в 1920 г. Ведь и группу «Десяти» в этой дискуссии возглавлял номинально он, а не Ленин, что же касается Сталина, то он в группе «Десяти» числился как бы помощником Зиновьева по Москве.
Ленин не только простил ему его антиленинское поведение во время переворота и его постоянные колебания после победы в сторону создания пра¬вительства из всех советских партий (большеви¬ков, эсеров, меньшевиков), но еще назначил его председателем Петроградского совета вместо Троцкого, а после создания Коминтерна (1919) – председателем его Исполкома. Для удобства Зи¬новьева Ленин даже согласился создать парал¬лельную резиденцию Исполкома Коминтерна в Петрограде. Как политический стратег, Ленин умел использовать не только силы, но и слабости своих учеников. Он знал, что такими людьми, как Зиновьев и Сталин, движет бездонное честолюбие, помноженное на столь же бездонную жажду лич¬ной власти. Поэтому Ленин делился с ними властью, чтобы, во-первых, постоянно противопос¬тавлять их Троцкому (которого по ошибке считал потенциальным соперником), что ему удалось, во-вторых, сделать их таким путем более подручны¬ми, что ему явно не удалось (см. главу «Заговор «тройки»»).
Но Сталина Ленин держал от себя на опреде¬ленной дистанции и близко узнал его тоже только с 1917 г., тогда как Зиновьева считал своим чело¬веком. Во время войны Ленин и Зиновьев издали совместно книгу «Против течения», причем на титульном листе имя Зиновьева стоит впереди имени Ленина. Трудно объяснить, за какие лич¬ные качества Ленин его ценил. Правда, в эмигра¬ции, около десяти лет, Зиновьев – почти постоян¬ный подручный Ленина как секретарь редакций его бесконечных эмигрантских изданий. Как пуб¬лицист, Зиновьев скорее подмастерье, чем мастер, как аналитик он совершенно беспомощен, как оратора его признавали только «агитатором». Когда читаешь его речи и писания (а он вместе с Лениным и Троцким в начале двадцатых годов приступил к изданию своего «Собрания сочине¬ний»), то не находишь в них не только никаких оригинальных идей или просто литературного блеска, но не находишь самого главного – не на¬ходишь объяснения, как такой заурядный литера¬тор мог оказывать на Ленина и партию столь большое идеологическое влияние. Даже последнее и зрелое произведение Зиновьева – книгу «Лени¬низм» (1925) американский профессор Даниэльс считает «невероятно скучной книгой» (R. V. Daniels, The Conscience of Revolution, Harvard Univer¬sity Press, 1960, p. 259).
Однако можно быть плохим оратором, посред¬ственным журналистом и просто малоинтелли¬гентным человеком, но выдающимся мастером в политической игре. Им тоже Зиновьев не был. Свидетельство тому – вся история правления «тройки» и борьбы «новой оппозиции». Остается только одно предположение – Зиновьев входил в тот узкий круг партийных руководителей, кото¬рые решили от имени большевистского эмигрант¬ского центра принять немецкие деньги от доктора Парвуса-Гельфанда. По всем данным, связанным с этой историей, в этот круг входили только че¬тыре человека: сам Ленин, Зиновьев, Радек и не¬посредственный связной с Парвусом – Ганецкий. В этом деле Ленин был как бы в руках Зиновьева, точно так же, как оба они – Ленин и Зиновьев – были в руках Сталина, когда последний вместе с Каменевым узнали, откуда к ним текут деньги для финансирования редактируемой ими обоими га¬зеты «Правда».
Его друг и единомышленник Лев Борисович Ка¬менев был, напротив, сделан из совершенно дру¬гого материала. Сверстник Зиновьева (рожд. 1883), в партии с того же года, что и он (1901), еврей, как и он (Д. Шуб пишет, что Каменев полуеврей, см. его весьма ценную книгу «Политические де¬ятели России», 1969, стр. 372), беспрерывный со¬трудник и соредактор Ленина в эмиграции, как и он, но, в отличие от Зиновьева, возвращенец в Россию на подпольную работу в 1912 году как редактор «Правды» и руководитель Думской фрак¬ции большевиков, – Каменев принадлежал к об¬разованной интеллектуальной элите партии. Пе¬ред возвращением в Россию в 1912 г., по поруче¬нию и с предисловием Ленина, он написал книгу «Две партии», направленную против «Августов¬ского блока» Троцкого и Мартова. Он был начи¬танным марксистом, вдумчивым публицистом и толерантным полемистом, что выгодно отличало его в этой роли и от Ленина. Ленин его считал «умным политиком» и, как бы с досадой, добав¬лял – «но какой же он администратор?» В крити¬ческие моменты жизни Каменев показывал не только личное мужество, но и присутствие духа. Только его выдержкой и умнейшей тактикой за¬щиты на суде (1915) думская пятерка большеви¬ков была спасена от смертной казни, вместе с ко¬торыми он судился как представитель ЦК боль¬шевиков и вместе с которыми его сослали на веч¬ное поселение в Сибирь. Вернувшись из ссылки после Февральской революции, он руководил «Правдой» и ЦК до самого возвращения Ленина из-за границы. Его соратником и по «Правде» и по ЦК был Сталин. Под руководством Каменева и Сталина весь ЦК, ПК, МК и редакция «Правды» единогласно отвергли «Апрельские тезисы» Ле¬нина, продолжая стоять на точке зрения «услов¬ной поддержки» Временного правительства, так как «буржуазно-демократическая революция еще не закончена».
К середине апреля Сталин, видя, что победа Ленина в партии неизбежна, изменил Каменеву и перешел на сторону Ленина. В конце апреля на Всероссийской партийной конференции только один Каменев бесстрашно и последовательно за¬щищал линию старого ЦК и старой «Правды». Оказавшись в меньшинстве, он подчинился дис¬циплине. Его выбрали в члены ЦК, куда тогда входило только 9 человек. Когда был дан приказ об аресте Ленина и Зиновьева за получение немец¬ких денег и они предпочли скрыться вместо явки на суд революции и демократии, Каменев вновь встал во главе партии. Он не только объявил себя солидарным с Лениным, но еще организовал ши¬рокое движение рабочих, солдат, интеллигенции, даже меньшевистско-эсеровского Петроградского Совета за отмену приказа об аресте Ленина и Зи¬новьева и за привлечение к ответственности «кле¬ветников». По поручению Каменева Сталин вел переговоры со своими земляками-грузинами пред¬седателем Петроградского Совета Чхеидзе и пред¬седателем ВЦИК Советов Церетели о выступле¬нии Советов в пользу Ленина. Одновременно Ка¬менев приступил к реорганизации партии для про¬должения подпольной работы. Боясь быть убитым при аресте, Ленин назначил его своим душепри¬казчиком по изданию своего главного труда «Го¬сударство и революция».
Временное правительство отдало приказ об аре¬сте и Каменева. Но он не скрылся, а предпочел стать перед демократическим судом. (Это было ему тем легче, что, будучи в России с 1912 г., Каменев не был непосредственно причастен к по¬лучению немецких денег.) Сталина никто не думал трогать. Он даже не ушел в подполье. Но те¬перь общее руководство над партией перешло именно к нему как к старшему члену ЦК.
На решающих заседаниях ЦК 10 и 16 октября 1917 года Каменев вместе с Зиновьевым голосо¬вал против восстания, но в ночь восстания – с 24 по 25 октября – он вместе с Троцким из Смоль¬ного руководил восстанием, с которым он не был согласен. После восстания он стал председателем Советского парламента – ВЦИК Советов. После переворота Каменев с рядом других членов ЦК и наркомов предложил создать коалиционное пра¬вительство из всех советских партий. Ленин наот¬рез отказался принять такое предложение. Тогда Каменев подал в отставку со всех постов.
Только в 1919 году он вернулся в ЦК и сразу был избран членом Политбюро. Во время всех последующих дискуссий в партии Каменев был в одной группе с Лениным, Зиновьевым и Стали¬ным. Во время болезни Ленина в 1922, 1923 и в начале 1924 года он был исполняющим обязан¬ности председателя Политбюро и правительства.
Но у Каменева был один «порок», который за¬ранее обрек его на пассивную роль в «тройке»: у него не было честолюбия Зиновьева и волевых качеств Сталина. Стоя головой выше обоих в ин¬теллектуальном отношении, он не умел, однако, пользоваться их приемами: ни политической де¬магогией, как Зиновьев, ни сложной интригой, как Сталин. Каждый раз, когда Каменев оказы¬вался во главе партии в России (1912, 1917), это случалось не благодаря его личной амбиции, а в силу объективных событий. Если отвлечься от октябрьского эпизода, Зиновьев и Каменев сос¬тавляли в жизни партии вместе с Лениным тот «треугольник большевизма», который заложил основу организации и идеологии всей партии. Все главные произведения, платформы, резолю¬ции официальных органов партии носят подписи этого «треугольника». Сталин, кооптированный заочно в ЦК в 1912 г., был в партии слишком мало известен, а как партийный журналист и со¬вершенно неизвестен (если не считать его статьи по национальному вопросу в 1912 г.), чтобы «тре¬угольник» стал «четырехугольником».
К сказанному о Зиновьеве и Каменеве надо до¬бавить, что ни тот, ни другой не владели теми качествами вождей – организаторов власти, кото¬рые нужны были в условиях коммунистической диктатуры. Еще в 1924 г., то есть во время прав¬ления «тройки», Сталин изложил, какие должны быть эти качества: «Быть вождем-организатором в наших условиях это значит, во-первых, – знать работников, уметь схватывать их достоинства и недостатки, … во-вторых, – уметь расставить ра¬ботников так:
1) чтобы каждый работник чувствовал себя на месте;
2) чтобы каждый работник мог дать революции максимум того, что вообще способен он дать по своим личным качествам;
3) чтобы такого рода расстановка работников дала в своем результате не перебои, а согласован¬ность, единство…
4) чтобы общее направление организованной таким образом работы служило выражением и осу¬ществлением той политической идеи, во имя ко¬торой производится расстановка работников по постам» (Сталин, Соч., т. 6, стр. 277-278).
Начиная с 1922 г., Сталин действовал именно с такой «концепцией вождя», умело расставляя своих людей в государственном, военном, чекист¬ском, идеологическом и, конечно, в первую оче¬редь партийном аппарате, в то время, как Зиновь¬ев и Каменев больше надеялись на свой ореол апостолов Ленина и совершенно не заметили даже того, что заметил умирающий Ленин (в «Завеща¬нии»): «Сталин, сделавшись генсеком, сосредото¬чил в своих руках необъятную власть».
После этого прошло полтора года, состоялись два съезда партии, на которых Сталин превратил ЦК и ЦКК в свои собственные доминионы. «Не¬объятная власть» Сталина стала неуязвимой вла¬стью. И только после этого Сталин впервые дал знать Зиновьеву и Каменеву, кто действительный хозяин партии.
Правда, уже после XII съезда партии (1923), на котором Сталин расширил ЦК и ЦКК, обеспечив себе абсолютное большинство, после XIII партий¬ной конференции, на которой Троцкий был еще раз осужден политически, после смерти Ленина (21 января 1924), когда отпал Дамоклов меч, Ста¬лин свободно мог раскрыть карты и распустить «тройку», но он этого сознательно не делает.
Методичный, терпеливый Сталин не спешит. Он думает, что Троцкий только побит, но не добит. На XIII съезде, на первом съезде после смер¬ти Ленина, надо покончить с Троцким, покончить руками незадачливого председателя Коминтерна Зиновьева. Поэтому с Зиновьевым и Каменевым Сталин заключает соглашение – политический от¬чет ЦК вновь сделает Зиновьев, зато Зиновьев и Каменев согласны не обсуждать на съезде пред¬смертное «Письмо к съезду» Ленина и переизбрать Сталина вновь генеральным секретарем партии. Сталин готов еще на одну уступку – он согласен созвать следующий XIV съезд партии в резиден¬ции Зиновьева – в Ленинграде.
Все происходит по этому плану. Троцкий осуж¬дается еще раз, Сталин переизбирается, следую¬щий съезд назначается в Ленинграде.
Однако не успели еще разъехаться делегаты XIII съезда, как происходит сенсация: через 16 дней после закрытия XIII съезда – 17 июня 1924 года выступая с докладом об итогах этого съезда на курсах секретарей уездных комитетов при ЦК партии, Сталин сообщает партии совершенно уди¬вительные вещи:
Члены негласной «тройки» и ведущие члены гласного Политбюро – Зиновьев и Каменев – по¬винны в больших теоретических ошибках перед партией. Первый говорит, что у нас «диктатура партии», а второй у нас не «нэповская Россия», а «нэпмановская Россия», «т. е. такая Россия, во главе которой стоят нэпманы». Сталин возмуща¬ется «теоретической беззаботностью» Зиновьева и Каменева. Имя первого не названо (но партия знает, о ком идет речь), имя второго названо – доклад напечатан в «Правде» (Сталин, Соч., т. 6, стр. 257). Теперь все, кто мало-мальски имеют пар¬тийный нюх, понимают, что теоретическая кри¬тика Сталина не литературное упражнение – это условный пароль начала политического наступле¬ния на Зиновьева и Каменева. «Мавры сделали свое дело – мавров можно убрать!» Как и следо¬вало ожидать, спонтанной реакцией местных ор¬ганизаций, во главе которых стоят новые, «неза¬висимые», члены ЦК сталинского отбора, была единодушно осуждена «новая вылазка» фальси¬фикаторов ленинизма; к этому, конечно, быстро присоединяется и вся провинция. Тогда без риска и в нарушение директивы высшего органа партии – съезда – Сталин проводит через пленум ЦК новое решение: созвать XIV съезд в Москве. Цель решения ясна: претензия Зиновьева получить в Ленинграде окончательное признание его наслед¬ником Ленина на посту лидера партии – отводит¬ся. Новое развитие было вполне естественным. Троцкий отпал как претендент в наследники Ле¬нина, тогда распалась и антитроцкистская «трой¬ка». У руля партии становится тот, кто был ее истинным мотором: Сталин.
Уже было все подготовлено и организационно, и психологически (резолюции местных партийных организаций), чтобы покончить с Зиновьевым и Каменевым, оформив их в «новую оппозицию», как произошли два совершенно неожиданных со¬бытия, которые на время расстроили весь страте¬гический план Сталина и спасли «тройку», то есть Зиновьева и Каменева.
В августе 1924 года в Грузии произошло мощ¬ное народное восстание, руководимое грузински¬ми меньшевиками, которое угрожало распростра¬ниться на весь Кавказ. Демократическая програм¬ма и антибольшевистские лозунги повстанцев слишком напоминали дух Кронштадта, чтобы Ста¬лин не мог не опасаться, что восстание может найти отзвук и в самой России. Второе событие было столь же неожиданное, по крайней мере в такой форме, еще более неприятное с точки зре¬ния взрывчатой силы разоблачения, которое оно несло. К седьмой годовщине Октябрьского пере¬ворота Троцкий издал книгу своих статей периода подготовки этого переворота – «1917», предпослав ей предисловие, ставшее более знаменитым, чем все книги Троцкого. Оно называлось: «Уроки Ок¬тября». Его основной тезис гласил: старый ЦК большевиков в России, во главе которого стояли Сталин и Каменев, до возвращения Ленина из-за границы в апреле 1917 года вел правооппортунистическую, антиреволюционную, примиренческую политику по отношению к Временному правитель¬ству. Ленин выступал против старого большевиз¬ма и этого оппортунистического руководства. Ле¬нин совершил «перевооружение большевизма» и фактически стал на точку зрения теории Троцко¬го о «перманентной революции» («без царя, а правительство рабочее»). Старые лидеры класси¬ческого большевизма в решающие дни восстания струсили. Как немецкие лидеры социал-демокра¬тии переродились из марксистов в оппортунистов-реформистов, так и лидеры большевистского марксизма не гарантированы от перерождения. Революционеры проверяются в самой революции, как мастерство пловцов проверяется во время пла¬вания. Троцкий не назвал ни одного имени, но партия знала, что речь идет о Каменеве и Зиновь¬еве и об их союзнике Сталине. Вот это вновь вос¬соединило расползавшуюся было «тройку». На¬сколько неожиданно эти события расстроили стра¬тегические расчеты Сталина, показала и его реак¬ция на них. В речи на совещании секретарей де¬ревенских ячеек партии 22 октября 1924 г., ка¬саясь опасности грузинского восстания, Сталин сказал: «События в Грузии нужно считать показа¬тельными. То, что произошло в Грузии, может повториться по всей России» (Сталин, Соч., т. 6, ст. 309).
Значит, ввиду этой опасности, надо все еще сохранять коалицию с Зиновьевым и Каменевым.
Реакция Сталина на «Уроки Октября» была та¬кая, что он сразу достиг трех целей: 1) свел роль Троцкого к роли простого члена Политического бюро из семи человек по руководству восстанием; 2) защищая на словах Зиновьева и Каменева, на деле разоблачал их, впервые опубликовав выдер¬жки из протоколов ЦК 10 и 16 октября, где они голосовали против восстания, 3) привел список членов и Политбюро, и «Практического центра по руководству восстанием», где в обоих центрах Сталин числился членом, а Ленин, Троцкий, Зи¬новьев и Каменев числились членами только пер¬вого центра (Сталин, Соч., т. 6, стр. 326-327), ко¬торый, по свидетельству Троцкого, никогда и не собирался. Как бы мимоходом сообщив, что Зи¬новьев и Каменев действительно голосовали про¬тив решения ЦК о перевороте, Сталин заявил, что и Троцкий тоже какой-либо «особой роли» в вос¬стании в Петрограде не играл, ибо он не входил «в состав практического центра, призванного ру¬ководить восстанием… Разговоры об особой роли Троцкого есть легенда…» (там же, стр. 329). Ука¬жем тут же, что никакого «Практического центра» не было, а был создан «военно-революционный центр» с включением его в состав «Революционно¬го Советского Комитета», во главе которого стоял Троцкий» (Ленин, Сочинения, т. XXI, стр. 507).
Это утверждение Сталина находилось в проти¬воречии не только с историческими фактами, но и с тем, что говорил Ленин по поводу книги аме¬риканского коммуниста Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир», где описано восстание большевиков под руководством Ленина и Троцко¬го. В восторженном предисловии Ленин назвал описание Джона Рида правдивым. Теперь Сталин отнес и эту книгу к жанру литературы из области «арабских сказок» (Сталин: Джон Рид далеко сто¬ял от нашей партии… «попав, ввиду этого, на удочку сплетен, идущих от господ Сухановых» – там же, стр. 325), Кто-то напомнил тогда Стали¬ну, что он сам писал в «Правде» от 6 ноября 1918 года об «особой роли» Троцкого: «Вся работа по политической организации восстания проходи¬ла под непосредственным руководством председа¬теля Петроградского Совета Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постанов¬кой работы Военно-революционного комитета пар¬тия обязана прежде всего и главным образом т. Троцкому».
Троцкий замечает, что когда Сталину указали на это очевидное противоречие в его оценках ро¬ли Троцкого, то «он ответил удвоенной грубостью, и только» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 234). Сталин согласился с Троцким, что до приез¬да Ленина ЦК проповедовал линию «давления на Временное правительство» вместо того, чтобы выдвинуть лозунг о власти Советов, что «это бы¬ла глубоко ошибочная позиция… Эту ошибочную позицию я разделял тогда с другими товарищами по партии и отказался от нее полностью лишь в середине апреля… Были ли тогда у партии разно¬гласия с Лениным? Да, были» (Сталин, Соч., т. 6, стр. 333-334). Но потом в конце апреля и вся пар¬тия признала свою ошибку, присоединившись к Ленину, тогда как Троцкий проповедовал все еще «перманентную революцию» – революцию без крестьянства («без царя, а правительство рабочее»).
Когда Троцкий писал о «правом крыле» в пар¬тии и о старых, консервативных большевиках, вы¬ступавших против идей «Апрельских тезисов», он имел в виду, конечно, и Сталина. Но Сталин дип¬ломатически свел дело только к Зиновьеву и Каме¬неву. Сталин говорил: «Троцкий уверяет, что в лице Каменева и Зиновьева мы имели в Октябре правое крыло нашей партии… Непонятно только: как могло случиться, что партия обошлась в та¬ком случае без раскола… Раскола не было, а разногласия длились всего несколько дней, потому и только потому, что мы имели в лице Каменева и Зиновьева ленинцев, большевиков» (там же, стр. 326-327).
Защищая их, Сталин защищал самого себя, за¬щищал ЦК, который он возглавлял вместе с Ка¬меневым до возвращения Ленина из-за границы, защищал большинство ЦК, которое почти два ме¬сяца (сентябрь-конец октября) сопротивлялось требованиям Ленина назначить восстание, нако¬нец, защищал партию, которой он отводил основ¬ную роль в организации и проведении восстания, а не Троцкому, и даже не Ленину. В самом деле, вот, что говорил на этот счет Сталин: «Послушав Троцкого, можно подумать, что партия большеви¬ков весь подготовительный период от марта до октября только и делала, что топталась на месте… и всячески мешала Ленину, и если бы не Троцкий, то неизвестно, чем кончилось бы дело Октябрь¬ской революции… Забавно слышать эти странные речи о партии от Троцкого, объявившего в том же «Предисловии» («Уроки Октября». – А. А.), …что «основным инструментом пролетарского пе¬реворота служит партия», что «без партии, помимо партии, в обход партии, через суррогат партии пролетарская революция победить не может», при¬чем сам аллах не поймет, как могла победить на¬ша революция, если «основной ее инструмент» ока¬зался негодным» (там же, стр. 331-332).
Чтобы доказать, что не отдельные лица решили судьбу революции (не «хибарка» Троцкий, не «Монблан» Ленин – метафоры Сталина), а партия, – Сталин делает смелое, не оставляющее сом¬нения примечание: «Должен заявить со всей ре¬шительностью, что высокая честь организатора наших побед принадлежит не отдельным лицам, а великому коллективу передовых рабочих нашей страны – Российской Коммунистической партии» (там же, стр. 336, выделено мною. – А. А.).
Ничто так ярко не характеризует тактическую беспомощность Троцкого, как время, предмет и манера, которые он выбирает для очередной дис¬куссии со Сталиным. Своими абсолютно никчем¬ными литературными упражнениями на тему ис¬тории революции он предупредил уже явно обо¬значившийся раскол в «тройке» и бросил Зиновь¬ева и Каменева обратно в объятия Сталина, дав Сталину еще целый год времени, чтобы основа¬тельно готовиться к расправе с планируемой са¬мим Сталиным «Новой оппозицией». Троцкий на¬столько разозлил своими злополучными «Урока¬ми» Зиновьева и Каменева, что Ленинградская партийная организация единодушно потребовала исключения его из партии. Странным образом, как раз Сталин категорически отверг это требова¬ние в хитром расчете иметь в Политбюро до поры до времени противовес зиновьевцам. Зиновьевцы обвиняли Сталина в симпатии к Троцкому и при¬миренческом отношении к троцкизму. На этой почве возникла новая трещина в «тройке», кото¬рую многотомная «История КПСС» считает на¬чалом возникновения «Новой оппозиции».
Вот как официальный историк рисует это на¬чало: «Пытаясь использовать коммунистов в связи с появлением «Уроков Октября» Троцкого, Зи¬новьев и Каменев демагогически обвиняли По¬литбюро ЦК РКП (б) в примиренческом отноше¬нии к троцкизму. Они рассчитывали дать бой По¬литбюро на январском (1925 г.) пленуме ЦК, ко¬торый обсуждал вопрос о троцкизме. Однако пле¬нум единодушно поддержал Политбюро. Тогда Зиновьев и Каменев встали на путь сколачива¬ния тайной фракционной группировки в рядах РКП (б)… Эта группировка стала называться «но¬вой оппозицией» («История КПСС», т. 4, кн. I, 1970, стр. 360). То была, конечно, не «группиров¬ка», а вся партийная организация Ленинграда во главе с Зиновьевым. Группы, поддерживающие зиновьевцев, появились в партийных организациях Москвы, Урала, Сибири и Иваново-Вознесенска, но их сталинский аппарат быстро и безо всяких дискуссий пресек, одних выкидывая с работы, дру¬гих высылая в дальние края.
Труднее обстояло дело в Ленинграде. Если и здесь стать на путь репрессий, то пришлось бы выселить в Сибирь всю Ленинградскую организа¬цию партии, но до этого Сталин еще не додумал¬ся. Ленинградский губком комсомола тоже стал в оппозицию к сталинскому аппарату из-за узур¬пации этим аппаратом функций ЦК комсомола. Ленинградский губком комсомола готовил созыв всероссийской конференции, чтобы предупредить превращение комсомола в инструмент диктатуры сталинской фракции. Так как центральный теоре¬тический орган ЦК – журнал «Большевик» – Ста¬лин и Бухарин уже успели превратить в свой личный фракционный орган, Ленинградский губком партии вынес постановление о создании в Ленин¬граде нового теоретического журнала партии, но ЦК его запретил, не имея на то уставного права. Вот с этих пор – с весны 1925 г.– Сталин и при¬ступает к созданию «Новой оппозиции» путем объявления каждого практического предложения Зиновьева и Каменева «троцкистским», каждое их теоретическое замечание «антиленинской» ере¬сью. На заседании Политбюро в апреле 1925 г. Ка¬менев и Зиновьев при обсуждении хозяйственного плана заявили, что при наличии капиталистиче¬ского окружения окончательная победа социализ¬ма в такой отсталой стране, как Россия, без под¬держки революции на Западе, невозможна» (там же, стр. 361).
Сталин, Бухарин и их сторонники ответили, что это есть повторение известного тезиса Троцкого. Тогда Зиновьев и его сторонники привели следую¬щее место из брошюры Сталина «Основы лени¬низма»: «Можно ли добиться окончательной по¬беды социализма в одной стране, без совместных усилий пролетариев нескольких передовых стран? Нет, невозможно. Для свержения буржуазии до¬статочно усилий одной страны. Для окончатель¬ной победы усилий одной страны, особенно такой крестьянской страны, как Россия, уже недоста¬точно, – для этого необходимы усилия пролета¬риев нескольких передовых стран» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 61).
Предвкушая победу над разоблаченным Стали¬ным, как над основоположником троцкизма в данном вопросе, зиновьевцы поставили перед Стали¬ным вопрос – что же он имеет сказать об этом своем утверждении?
Сталин вышел из положения чисто по-сталин¬ски – то, что он писал выше было правильно тог¬да, в апреле 1924 г., когда он хотел доказать Троц¬кому, что мы удержимся у власти, но это непра¬вильно теперь, в апреле 1925 г., когда мы вполне можем построить социализм в одной стране, если абстрагироваться от мирового капитализма и опа¬сности его интервенции (там же, стр. 61-62). Остряк Карл Радек шутил по поводу нового тезиса Сталина: в январскую стужу можно пройти наги¬шом по Тверскому бульвару Москвы, если абстра¬гироваться от зимы и московской милиции, но будут ли они абстрагироваться от вас? Если социа¬лизм действительно можно построить в одной стране, комментировал Радек Сталина, то его можно тогда построить и в «одном уезде», как герой Щедрина хотел построить «либерализм в одном уезде».
Свое собственное, кажется, единственный раз непредвиденное грехопадение в духе классическо¬го троцкизма Сталин возложил на самого Зиновь¬ева из-за того, что последний осмелился напом¬нить об этом не только Сталину, но и XIV съезду. Вот что сказал Сталин: «Зиновьев находит воз¬можным в своем заключительном слове на XIV съезде (декабрь 1925) вытащить старую, совер¬шенно недостаточную формулу из брошюры Ста¬лина, написанной в апреле 1924 г., как базу для решения решенного вопроса о победе социализма в одной стране, – но эта своеобразная манера Зиновьева говорит лишь о том, что он оконча¬тельно запутался в этом вопросе» (там же, стр. 65). Не Сталин, который через год радикально ме¬няет свою позицию, «запутался», а Зиновьев, ко¬торый не меняя позиции, напоминает Сталину о его непоследовательности.
Подготовка Сталина к XIV съезду отличалась той же методичностью и основательностью, как и подготовка к XII и XIII съездам партии. По¬скольку речь пойдет на этом съезде о самих осно¬воположниках большевизма, о личных друзьях Ленина, в числе которых была и жена Ленина, за которыми стояла такая важная партийная орга¬низация, как Ленинградская, Сталин решил под¬готовить данный съезд еще более тщательно. Для этого надо было иметь и больше времени. Поэто¬му сталинское большинство ЦК решило, явно на¬рушая устав, отсрочить очередной XIV съезд на целых девять месяцев – вместо весны 1925 г. он был назначен на конец года – на 18-31 декабря 1925 г.
В порядке той же подготовки осенью 1924 г. сторонник Зиновьева и Каменева – секретарь Мо¬сковского комитета, секретарь ЦК и член его Орг¬бюро Зеленский был освобожден от этих должно¬стей и послан секретарем Среднеазиатского бюро ЦК в Ташкент. На его место был назначен враг Зиновьева – Угланов. То же самое Сталин поста¬рался сделать и в отношении партийного аппара¬та в Ленинграде, но это ему удалось только частич¬но. Был снят близкий сотрудник Зиновьева – секретарь Ленинградского губкома партии Залуцкий, который открыто обвинил Сталина и Буха¬рина в «госкапиталистической» линии и говорил об опасности торжества термидора в стране. Он был заменен другим врагом Зиновьева – Кома¬ровым. В обоих случаях Зиновьев и Каменев под¬чинились диктату аппарата ЦК, оформленному через сталинское большинство в ЦК. Несомненно, в связи с той же подготовкой к съезду находилось и постановление Политбюро ЦК предложить кан¬дидату в члены Политбюро, преемнику Троцкого на посту председателя Реввоенсовета республики и наркомвоенмору – М. Фрунзе – ложиться на операцию, причем вопреки желанию больного. Фрунзе – легендарный полководец гражданской войны – был сторонником Зиновьева и Каменева. Сталин хотел поставить на его место своего лич¬ного друга – Ворошилова. Люди, знающие Стали¬на, боялись, что сталинские хирурги догадаются, чего от них ждет Сталин, и без большого шума освободят место Ворошилову. Как бы там ни бы¬ло, Фрунзе умер на операционном столе, а Воро¬шилов стал военным министром. Партийная мол¬ва о «хирургическом» убийстве Сталиным опас¬нейшего для него человека в составе «Новой оп¬позиции» была настолько широко распростране¬на, что советский писатель Борис Пильняк даже написал об этом повесть «Красное дерево», издан¬ную за границей (хотя и с некоторым опозданием, Сталин расстрелял Пильняка в 1937 г.), а «Большая Советская Энциклопедия» вынуждена была отметить: «неудачная операция совершенно неожиданно унесла от нас Фрунзе» (БСЭ, т. 59, 1-ое изд., 1935, стр. 226).
Место, время и повестка дня XIV съезда были утверждены на пленуме ЦК 3-10 октября 1925 г. Впервые на этом пленуме, в нарушение традиций предыдущих двух съездов, политический отчет ЦК был поручен не Зиновьеву, а Сталину. Далее был решен вопрос о созыве съезда не в Ленингра¬де, как это постановил XIII съезд, а в Москве. Уже на этом пленуме ЦК стало ясно, что Сталин на этот раз решил окончательно покончить с претен¬зией Зиновьева на лидерство в партии. Хотя на том же пленуме ЦК Каменев делал доклад о хо¬зяйственной политике, а Зиновьев – о работе Ко¬минтерна, тезисы Каменева не были утверждены, а доклад Зиновьева был принят лишь «к сведе¬нию» без всякого его одобрения («КПСС в рез.», часть II, 1933, стр. 146-147).
Пленум решил открыть кампанию в партии по подготовке к съезду. С ноября во всех партийных организациях ЦК через своих командированных на места докладчиков открывает поход против «Новой оппозиции», о существовании которой ря¬довая партийная масса ничего не знала. Еще меньше она знала и о том, какова ее платформа – ибо никто нигде ничего не говорил от имени та¬кой оппозиции ни на конференциях, ни на плену¬мах ЦК, ни, тем более, в печати партии. Хотя докладчики часто называли членов Политбюро Зиновьева и Каменева в числе уклоняющихся, но узнать платформу «уклонистов» от самих укло¬нистов было невозможно, так как тот же октябрьский пленум ЦК запретил всякую «дискуссию», то есть запретил обвиняемым давать объяснения по поводу обвинений их в «антиленинском» уклоне. Как все это делалось, сообщает официальный ис¬торик: «В конце ноября 1925 г. ЦК через своих представителей … информировал партийные ор¬ганизации о существе разногласий с оппозицией. Отдельные положения оппозиционной платфор¬мы подверглись критике в предсъездовских тези¬сах ЦК, в партийной печати, в том числе и на спе¬циально выходившей в «Правде» странице «К XIV съезду»… С начала декабря 1925 г. разверну¬лась широкая полемика с представителями оппо¬зиции» (История КПСС, т. 4, книга I, 1970, стр. 411). Тут вкрались, мягко выражаясь, две неточ¬ности: во-первых, «платформу» оппозиции не мо¬гли критиковать, ибо ее вообще не было, во-вто¬рых, «полемика» с представителями оппозиции не происходила, ибо ни одной полемической заметки от оппозиции нигде не появилось. Как трудно Ста¬лину было оформить зиновьевцев в «новую оппо¬зицию» с платформой против ЦК, видно хотя бы из того, что XXII Ленинградская губернская кон¬ференция под непосредственным руководством Зиновьева 1 декабря 1925 г. постановила, что она «целиком и полностью одобряет политическую и организационную линии ЦК» («Ленинградская правда», 4 декабря 1925).
После всего этого сталинское большинство ЦК предлагает Зиновьеву и Каменеву выступить пе¬ред XIV съездом партии… с признанием своих ошибок.
Такова была общая атмосфера в партии, когда открылся XIV съезд партии. На нем присутство¬вало 665 делегатов с решающими голосами и 641 с совещательными. Порядок дня съезда: 1. Утвер¬ждение места работы съезда (вместо Ленинграда назначить Москву); 2. Политический отчет ЦК (Сталин); 3. Орготчет ЦК (Молотов); 4. Отчет Ревизионной комиссии (Курский); 5. Отчет ЦКК (Куйбышев); 6. Отчет Коминтерна (Зиновьев); 7. Очередные вопросы хозяйственного строитель¬ства (Каменев, доклад был потом снят); 8. О ра¬боте профсоюзов (Томский); 9. О работе комсомо¬ла (Бухарин); 10. Об изменении партийного Уста¬ва (Андреев); 11. Выборы центральных учрежде¬ний партии.
В политическом отчете ЦК Сталин, не называя имен, полемизировал с Зиновьевым и Каменевым. Он сказал, что в прошлом году партия имела дис¬куссию с троцкизмом, но и «нынче мы вступили, к сожалению, в полосу новой дискуссии. Я уверен, что партия быстро преодолет и эту дискуссию и ничего особенного случиться не может. Чтобы не предвосхищать событий и не растравлять людей, я не буду в данный момент касаться существа то¬го, как вели себя тт. ленинградцы на своей кон¬ференции… Я думаю, что члены съезда это ска¬жут сами, а я подведу итоги в заключительном слове» (Сталин, Соч., т. 7, стр. 348).
Вот эта явно провокационная выходка Сталина вызвала, на второй день работы съезда, требова¬ние Ленинградской делегации предоставить слово Зиновьеву для содоклада по отчету ЦК. Зиновьеву дали слово для содоклада, но со своей зада¬чей подвергнуть аргументированной критике фракционную политику аппарата Сталина и пред¬ложить съезду альтернативную политику он явно не справился. Зиновьев затеял бесплодную, чисто догматически-схоластическую полемику о миро¬вой революции, о госкапитализме, о нэпе и только как бы мимоходом сказал о главном и решающем – о судьбе коллективного руководства, то есть о «тройке». Зиновьев начал с перечисления главных трудностей в работе партии. Они, по его мнению, суть: первая трудность – запоздалость мировой революции («начиная Октябрьскую революцию, мы были убеждены, что рабочие других стран нас поддержат в течение месяцев или, во всяком слу¬чае, в течение нескольких лет»), вторая трудность – строительство социализма в отсталой стране с огромным преобладанием крестьянства; третья трудность – создание коллективного руководства в партии после смерти Ленина. Зиновьев, который с таким энтузиазмом хвалил и защищал коллек¬тивное руководство («тройку»), когда сам его но¬минально возглавлял на XII и XIII съездах, только теперь заметил, что он был всего-навсего лишь пешкой в руках Сталина на его шахматной доске. Заметив это, он даже не пришел в особую ярость, а просто продолжал меланхолически философ¬ствовать: «только теперь, кажется мне, что это (трудность создания коллективного руководства. – А. А.) выявилось с полной ясностью. Эта труд¬ность не неважна, потому что руководство пар¬тией означает в то же самое время руководство государством. Это не только организационный во¬прос, но и политическая проблема глубочайшей важности».
Все эти бесплодные догматические ухищрения, теоретические споры, бесконечные цитаты из Ле¬нина как раз и были призваны прикрыть то, что стороны, сталинцы и антисталинцы, боролись не за эту власть над партией и государством, а за чистоту ленинизма. Объявив госкапитализм пре¬обладающей формой промышленности СССР, Зи¬новьев начал говорить, что есть люди, которые объявляют нэп социализмом, что есть идеализа¬ция нэпа и капитализма, нэп есть путь к социализ¬му, но он не социализм… В этом месте протокол съезда отмечает громкие выкрики из зала – «кто так думает?», – «это вопросы политграмоты» и т. д. Растерянный и не привыкший к столь непоч¬тительной реакции тех же самых людей, которые на XII съезде кричали «Да здравствует Ленин, Троцкий и Зиновьев», а не предыдущем XIII съез¬де из-за физической смерти Ленина и политиче¬ской смерти Троцкого чествовали только его од¬ного, как вождя Коминтерна и мировой револю¬ции, Зиновьев ушел с трибуны под крики негодо¬вания съезда и при одобрениях только Ленинград¬ской делегации (Четырнадцатый съезд ВКП (б). Стенографический отчет, 1926, стр. 98-109).
Если Зиновьев по сути говорил больше о тео¬ретических грехах Бухарина, чем о практике Ста¬лина, то Каменев, наконец, вспомнил «Завещание» Ленина и прямо поставил вопрос о снятии Сталина с поста Генерального секретаря ЦК. Каменев заявил, что «мы против теории «вождя», против соз¬дания «вождя». Мы против Секретариата (ЦК), который на практике соединил в себе и политику и организацию, став над политическим органом… Мы за то, чтобы Политбюро на деле стало полно¬властным и в то же время, чтобы Секретариат был ему подчинен и исполнял бы только технические аспекты его решений… Я лично утверждаю, что наш генеральный секретарь не принадлежит к той категории людей, которые могут объединить во¬круг себя старый большевистский штаб». Каменев выдвинул лозунг: «Назад к Ленину!» Каменев до¬бавил, что поскольку он много раз говорил об этом не только Сталину лично, но и другим со¬ратникам Ленина, то он хочет здесь на съезде еще раз повторить: «Я пришел к убеждению, что Ста¬лин не может выполнять роль объединителя боль¬шевистского штаба» – на этом месте съездовский протокол отмечает реакцию зала: «Неверно!», «Чепуха!», «Он раскрыл свои карты!» Шум. Апло¬дисменты со стороны Ленинградской делегации. «Мы не отдадим вам командных высот!» «Ста¬лин! Сталин!» Делегаты встают и чествуют Ста¬лина. Бурные аплодисменты. «Да здравствует т. Сталин!» (там же, стр. 273-275).
Что же делает Троцкий? Он сидит на протяже¬нии всей дискуссии в президиуме съезда в гробо¬вом молчании, а в глубине души, вероятно, зло¬радствует, как Сталин хоронит теперь тех, рука¬ми которых он похоронил его самого на прошлом съезде.
Только еще полтора года назад, на XIII съезде, где по делегациям обсуждали «Завещание» Лени¬на о необходимости снятия Сталина, на первом же организационном пленуме ЦК того же съезда, где обсуждали заявление самого Сталина об осво¬бождении его от должности генсека, – это имен¬но Зиновьев и Каменев объявили «Завещание» Ле¬нина плодом больной фантазии, а Сталина – не¬заменимым генеральным секретарем. Вполне ве¬роятно, что новая «тройка» Зиновьев-Каменев-Троцкий на этом XIII съезде была бы в состоя¬нии снять Сталина, хотя категорически утверждать это невозможно. Теперь, однако, если бы даже Троцкий присоединился к Зиновьеву и Каменеву на XIV съезде, положение Сталина осталось бы абсолютно непоколебимым. Тем не менее, Ста¬лин принял все меры, чтобы такое объединение на съезде не произошло. Через своих сторонников (Орджоникидзе, Микоян и др.) он ставил в пример зиновьевцам того же Троцкого, который после его осуждения подчинился дисциплине партии и пре¬кратил критику ЦК. Более того, Сталин напомнил что как раз именно Зиновьев и Каменев еще осенью 1924 г. требовали исключения Троцкого из партии, а он и Политбюро с этим не согласи¬лись. Самыми лицемерными оказались два заяв¬ления Сталина: 1) нельзя заниматься в партии кро¬вопусканием, 2) после Ленина партией может ру¬ководить не один человек, а только коллективное руководство. Эти места из заключительного слова Сталина стоят того, чтобы их привести здесь це¬ликом. Вот первое заявление: Сталин спрашивал:
«С чего началась наша размолвка? Началась она с вопроса о том, «как быть с Троцким». Это было в конце 1924 года… Ленинградский губком вынес постановление об исключении Троцкого из партии. Мы, т. е. большинство ЦК, не согласились с этим… когда собрался у нас пленум ЦК и ленинградцы вместе с Каменевым потребовали немедленного исключения Троцкого из Политбюро, мы не согла¬сились и с этим предложением… Мы не согласи¬лись с Зиновьевым и Каменевым потому, что зна¬ли, что политика отсечения чревата большими опасностями для партии, что метод отсечения, ме¬тод пускания крови – а они требовали крови – опасен, заразителен: сегодня одного отсекли, завт¬ра другого, послезавтра третьего, – что же у нас останется в партии? (Аплодисменты)» (Ста¬лин, Соч., т. 7, стр. 379-380).
Мы уже знаем, что Сталин точь-в-точь по это¬му рецепту поступал сам, приписывая его своим соперникам.
Вот и второе заявление Сталина: «Руководить партией вне коллегии нельзя. Глупо мечтать об этом после Ильича (аплодисменты), глупо об этом говорить. Коллегиальная работа, коллеги¬альное руководство… вот что нам нужно теперь» (там же, стр. 391).
Хотя сталинцы приписывали лидерам «Новой оппозиции» целую политическую платформу, но ни платформы, ни даже какой-либо единой кон¬цепции у оппозиции не было. Даже их выступле¬ния на съезде не были согласованы между собою. На них лежит явный отпечаток импровизации, сумбурности, поверхностности, несогласованности. Сталин сразу воспользовался и этой слабостью оппозиции. Сталин говорил: «Пора и о платформе оппозиции поговорить. Она у них довольно ори¬гинальная. Много разнообразных речей у нас бы¬ло сказано со стороны оппозиции. Каменев гово¬рил одно, тянул в одну сторону, Зиновьев говорил другое, тянул в другую сторону, Лашевич – третье, Сокольников – четвертое… На чем же они сош¬лись? В чем же состоит их платформа? Их плат¬форма – реформа Секретариата ЦК. Единствен¬ное общее, что вполне объединяет их, – вопрос о Секретариате» (там же, стр. 386). В связи с этим Сталин рассказал и историю возникновения дан¬ного вопроса. В 1923 г., после XII съезда, как раз в те месяцы, когда Ленин боролся со смертью, а Сталин форсировал сталинизацию партаппарата, Зиновьев, будучи на отдыхе в Кисловодске, имел частное совещание с членами ЦК Бухариным, Во¬рошиловым, Евдокимовым, Лашевичем. Обсуж¬дался вопрос о политизировании Секретариата ЦК, превратив его в высший директивный орган из трех лиц: Сталина, Троцкого и Зиновьева («три¬умвирата»). Цель такой реорганизации ясна – ли¬шить монополии власти «генерального секретаря». Сталин легко разгадал эту цель и отверг план. Искусный тактик, Сталин мотивы своего отказа объяснял иначе. Вот его слова: они «выработали платформу об уничтожении Политбюро и полити¬зировании Секретариата, т. е. о превращении Сек¬ретариата в политический и организационный руководящий орган в составе Зиновьева, Троцкого и Сталина. Каков смысл этой платформы? Что это значит? Это значит руководить партией без Ры¬кова, без Калинина, без Томского, без Молотова, без Бухарина. Из этой платформы ничего не выш¬ло… потому что без указанных товарищей руково¬дить партией нельзя» («Четырнадцатый съезд. Стенографический отчет». Стр. 504-508). В новом издании своего доклада Сталин выбросил из тек¬ста имена Бухарина, Рыкова и Томского (Сталин, Соч., т. 7, стр. 386-387), когда выяснилось, что не только возможно без них руководить партией, но возможно и расстрелять их.
Теперь, говорил Сталин, те же самые люди тре¬буют техницизирования Секретариата, не уничто¬жения Политбюро, а его полновластия: «Что же, если превращение Секретариата в простой техни¬ческий аппарат представляет действительное удоб¬ство для Каменева, может быть, следовало бы и согласиться с этим. Боюсь только, что партия с этим не согласится… Но когда говорят о полно¬властном Политбюро, то такая платформа стоит того, чтобы отдать ее курам на смех… Разве Сек¬ретариат и Оргбюро не подчинены Политбюро? А пленум ЦК? Почему о пленуме ЦК не говорит на¬ша оппозиция? Не думает ли она сделать Полит¬бюро полновластнее пленума?» (Сталин, Соч., т. 7, стр. 387-388).
Словом, оппозиция давно хотела установить в партии диктатуру «триумвирата», а он, Сталин, боролся и борется за коллективное руководство всего ЦК. В глубокой уверенности, что Сталин искренен в этих доводах, его поддержали не только мало знающие Сталина делегаты съезда, но и хорошо его знающие члены ЦК, в том числе и правое крыло Политбюро в лице Бухарина, Рыко¬ва и Томского.
Сталин великолепно понимал, что разгром «Но¬вой оппозиции» есть не только политическая ак¬ция, но и важнейшая идеологическая проблема. В такой догматической, идеократической партии ве¬ликое значение имеет как раз идеологическое обоснование каждой политической акции. Посто¬янно надо апеллировать к Марксу, Энгельсу, Ле¬нину, чтобы убедить партию ленинских фанати¬ков, что прав ЦК (Сталин) и неправа оппозиция. В идеологическом разоблачении сначала троцкиз¬ма, а теперь зиновьевского «ленинизма» роль Бу¬харина была выдающаяся, более того – исключи¬тельная. Даже в глазах Ленина он был единствен¬ным и выдающимся теоретиком, хотя и с изъяна¬ми. Сталин тоже высоко ценил теоретические способности Бухарина и вовсю использовал их как против Троцкого, так и теперь против Зиновьева и Каменева. Поэтому и оппозиция сосредоточила весь огонь своей догматической критики на Буха¬рине. Сталин с деланным возмущением спраши¬вал: «Почему не прекращают они (оппозиционеры) травлю против т. Бухарина?.. Чего собственно хо¬тят от т. Бухарина? Вы хотите крови т. Бухарина? Мы не дадим ее вам» («Четырнадцатый съезд…», стр. 504-508). В новом издании своего доклада (1947) Сталин вычеркнул из текста «кровь т. Бу¬харина», ибо ее он сам пролил позднее, в 1938 г. (Сталин, Соч., т. 7, стр. 384).
Вечный агрессор по своей внутренней природе, в борьбе со своими соперниками Сталин всегда выступает в маске «миротворца». К этому его обязывала, правда, и его должность генерального секретаря, но Сталин эту маску надевал по такти¬ческим соображениям – надо было создать в пар¬тии впечатление своей безупречной лояльности даже по отношению к тем из деятелей партии, которые открыто, перед всей партией требовали его собственной, сталинской «крови». С первых же дней болезни Ленина, особенно после разрыва с ним Ленина, Сталин взял за правило косвенно отвечать Ленину и его обвинениям в «Завещании» ортодоксальнейшей защитой ленинизма даже про¬тив Ленина. Эту тактику он продолжает и в борь¬бе с оппозициями. Проект его знаменитых «Вопро¬сов ленинизма» опубликован ровно через неделю после того, как он получил письмо Ленина о раз¬рыве личных отношений (см. «Правду» от 14 мар¬та 1923 г., И. Сталин «К вопросу о стратегии и тактике»). Через два месяца после смерти Ленина он публикует брошюру «Об основах ленинизма» (апрель 1924). В ноябре 1924 г. он публикует бро¬шюру «Троцкизм или ленинизм», а в декабре 1924 года брошюру «Октябрьская революция и такти¬ка русских коммунистов», как предисловие к его книге «На путях к Октябрю». Во всех этих рабо¬тах одна генеральная идея – канонизация лени¬низма в собственной интерпретации. Надо сказать, что на эту же тему писали Зиновьев, Троцкий, Бухарин; Зиновьев – развязно, Троцкий – блестя¬ще, Бухарин – глубокомысленно, все трое, как и Сталин, канонизировали ленинизм (Троцкий еще хвалился, что он был первым, кто Ленина назвал гениальным), но Ленина понял только один Ста¬лин. Вот почему «Основы ленинизма» Сталина в двадцатых годах стали «бестселлером» в партии. Объявляя Ленина непогрешимым, а ленинизм но¬вой религией, Сталин знал, что он делает, но со¬перники Сталина, которые хорошо знали, что Ле¬нин вовсе не является «святым», а сам ленинизм носит в себе ядовитые черты партаппаратной ти¬рании, которая легко может переродиться в тира¬нию государственную, приняли вызов Сталина по созданию культа святости Ленина. И сталинцы и антисталинцы начали соревноваться в вознесении и обожествлении Ленина. Из человека и политика Ленина сделали атеистического бога. Однако в святость этого бога меньше всего верил Сталин, но лучше своих соперников он эксплуатировал такую веру у малоразборчивой армии партаппа¬ратчиков. Выяснилось, что канонизацией Ленина, который не только ошибался много раз, но и ко¬торого и съезды партии и ЦК много раз поправ¬ляли, все оппозиции против Сталина обрекли себя на гибель. Это и доказал Сталин как в борьбе про¬тив Троцкого вчера, в борьбе с Зиновьевым сегод¬ня, как он это докажет в борьбе с Бухариным завтра.
Проанализировав все писания Зиновьева 1925 г. (статьи «О большевизации» и «Философия эпо¬хи», книгу «Ленинизм»), Сталин пришел к выводу, что политика Зиновьева не только враждебна ду¬ху ленинизма, но она представляет собой «постоянное вихляние». Вся карьера Зиновьева и при Ленине и после него отличалась, по Сталину, беспрерывным колебанием в сторону от лениниз¬ма. Сталин спрашивал съезд: «Какая гарантия, что Зиновьев не колебнется еще разочек? Но это ведь качка, а не политика. Это ведь истерика, а не политика». Как же быть с таким Зиновьевым? Сталин огласил обращение большинства ЦК к Зи¬новьеву и Каменеву от 15 декабря 1925 г., за три дня до съезда, в котором предлагались «мир» и «компромисс» с оппозицией, если оппозиция приз¬нает свои ошибки, снимет наиболее активных зиновьевцев с занимаемых ими постов в Ленинграде, никто из оппозиции, особенно из членов Полит¬бюро не выступит против линии ЦК (Сталина). За все это ЦК соглашается включить одного из оп¬позиционеров в члены Секретариата ЦК. Сталин заявил: «Вот какой компромисс предлагали мы, товарищи. Но оппозиция не пошла на соглаше¬ние… В основном мы и теперь остаемся на точке зрения этого документа» (Сталин, Соч., т. 7, стр. 389). Зиновьев на съезде вполне резонно заметил, что Сталин предложил не компромисс, а требовал полной капитуляции оппозиции. В заключитель¬ном слове Сталин еще раз продемонстрировал свое миролюбие и осудил несговорчивость оппо¬зиции. Заодно Сталин заверил съезд: «Единство у нас должно быть, и оно будет, если партия, если съезд проявит характер и не поддастся запугива¬нию. (Голоса: «Не поддадимся, тут народ стре¬ляный»)» (там же, стр. 390-391). (Из этого «стре¬ляного народа» – 1 306 делегатов вместе с Зиновьевым и Каменевым – Сталин расстрелял в ежовщину около 80%).
Съезд вынес резолюцию по политическому и организационному отчетам ЦК, в которой было сказано: «XIV съезд ВКП(б) всецело одобряет по¬литическую и организационную линию ЦК» («КПСС в рез.», ч. II, 1954, стр. 73).
За резолюцию голосовало 559 делегатов, против 65 («Четырнадцатый съезд»…, стр. 524). Съезд записал и предупреждение по адресу «новой» или любой будущей оппозиции: «Съезд поручает ЦК вести решительную борьбу со всякими попытками подрыва единства партии, откуда бы они ни исхо¬дили и кем бы они ни возглавлялись» («КПСС в рез.», там же, стр. 81). Вся платформа «Новой оппозиции» решительно осуждалась, как антиле¬нинская позиция. Было принято специальное об¬ращение к Ленинградской организации, полное комплиментов по ее адресу и с резким осуждением ее лидеров. Впервые на XIV съезде Сталиным, Рыковым, Бухариным была провозглашена разра¬ботанная вместе с Зиновьевым, Каменевым и Троцким программа индустриализации страны, «чтобы СССР из страны, ввозящей машины и оборудование, превратить в страну, производящую машины и оборудование».
Точно так же впервые на XIV съезде появляется и слово, которое символизирует собою самую кровавую эпоху в истории крестьянства: «колхоз» (там же, стр. 75, 79). Следующий съезд – XV – уже будет назван съездом коллективизации.
Верный своей тактике «миротворца», Сталин проявил определенное «великодушие» во время выборов ЦК. Хотя наиболее активные сторонники «новой оппозиции» были исключены из членов ЦК (Куклин, Залуцкий, Харитонов, Лашевич – последний был оставлен кандидатом), но сами Зиновьев, Каменев, Сокольников и Евдокимов бы¬ли перевыбраны в члены ЦК, а Н. Крупская – в состав ЦКК.
За счет наиболее отличившихся в борьбе с «но¬вой оппозицией» функционеров членский состав ЦК был увеличен с 53 до 63 человек, а кандидат¬ский состав – с 34 до 43 человек. ЦКК была уве¬личена со 151 до 163 человек, а Центральная ре¬визионная комиссия – с 3 до 7 человек. Органи¬зационный пленум ЦК 1 января 1926 г. выбрал руководящие органы ЦК: члены Политбюро – Бу¬харин, Ворошилов (впервые), Зиновьев, Калинин (впервые), Молотов (впервые), Рыков, Сталин, Томский, Троцкий. Кандидаты: Рудзутак, Дзер¬жинский, Петровский, Угланов и Каменев. Члены Секретариата: Сталин (генсек), Молотов, Угланов, Косиор С. и Евдокимов (зиновьевец). Кандидаты: Бубнов, Артюхина.
Члены Оргбюро: Сталин, Молотов, Угланов, Косиор, Евдокимов, Бубнов, Артюхина, Андреев, Догадов, Смирнов А. П. и Квиринг. Кандидаты: Михайлов, Лепсе, Чаплин, Шмидт В. и Уханов. Редактором «Правды» был утвержден Бухарин, а его заместителем Мануильский. Делегация ВКП(б) в Исполкоме Коминтерна была избрана в составе Зиновьева (председатель делегации и председатель Исполкома Коминтерна), Бухарина, Сталина, Каменева и Рыкова; были избраны также канди¬даты в члены делегации: Троцкий, Сокольников, Лозовский, Пятницкий и от Украины: Мануильский и Шумский («КПСС в рез.», ч. II, стр. 235, 1953 г.).
Однако «миролюбие» Сталина продолжалось всего пять дней. 5 января 1926 г. новое Политбю¬ро сняло со своих постов Зиновьева (председателя Ленинградского Совета), Каменева (пред. СТО и зам. пред. СНК), сменило все ленинградское руко¬водство.
В грубом нарушении Устава партии и вопреки воле самой партийной организации, даже не соз¬вав губернской партийной конференции, ЦК рас¬пустил весь губком партии, назначил новый его состав во главе с С. Кировым.
В Ленинград были направлены члены Политбю¬ро, ЦК, ЦКК, ЦК Комсомола, чтобы завершить разгром районных партийных организаций Ленин¬града. Вся эта кампания проводилась под лозун¬гом «развертывания внутрипартийной демокра¬тии». Насколько велико было действие психологи¬ческого террора сталинского аппарата, говорит итог названной кампании: в декабре 1925 г. Ле¬нинградская партийная организация единодушно, то есть 100% голосовала за «новую оппозицию», а через две недели после XIV съезда – в середине января 1926 г. за «новую оппозицию» голосовало только 3,2%, воздержалось – 0,5%, а за Сталина против Зиновьева голосовало 96,3% (История КПСС, т. 4, кн. I, стр. 432). Официальный историк партии объясняет такую «быстроту» перехода Ленинградской парторганизации от Зиновьева к Сталину тем, что так быстро и внезапно открылся «обман» оппозиции. Это не комплимент органи¬зации, которая совершила Октябрьский переворот. Впрочем, дело вовсе не обстояло так, как описы¬вает официальный историк. Выступая на XV съезде ленинградский делегат, который отошел от оппозиции, Минин засвидетельствовал, как члены Политбюро объявляли решения большинства про¬тив ЦК решениями «большинства» за ЦК (см. следующую главу).
Если уж говорить об «обмане», то официальный историк хорошо знает, что великим обманом для его организаторов оказался сам Октябрь в Петро¬граде. Вот данные: из 24 членов ЦК, политически руководивших Октябрьской революцией в Петро¬граде, своей смертью умерло 7 человек, убиты вра¬гами 2 чел., убито Сталиным 14 чел.; из 60 членов Военно-революционного комитета (ВРК) Петро¬градского Совета и его комиссаров, военно-опера¬тивно руководивших Октябрьской революцией, своей смертью умерло 5 чел., убит врагами один человек, убиты Сталиным 54 человека, в том чис¬ле такие его выдающиеся руководители как Троц¬кий, Крыленко, Антонов-Овсеенко, Уншлихт, Невский, Бубнов, Мехоношин, Дыбенко, Смилга, Гусев, Лацис и др.
Подводя общий итог XIV съезда партии, надо констатировать следующий исторический факт: четырнадцатый съезд был последним суверенным съездом в истории партии, на котором еще можно было критиковать ЦК, на котором ЦК еще отчи¬тывался перед съездом, на котором ЦК еще выби¬рался действительным тайным голосованием. Все последующие съезды партии, вплоть до наших дней, являются таковыми лишь по названию. Ни на одном из этих съездов никогда не раздавалось и не может раздаться ни одного критического слова по адресу ЦК или даже его отдельных ру¬ководителей. На этих съездах не ЦК отчитывается перед съездом, а эти сами съезды отчитываются перед ЦК. Не эти съезды выбирают ЦК, а Полит¬бюро и Секретариат ЦК сообщают очередному съезду состав нового ЦК. Съезд, конечно, имеет одно бесспорное право: единогласно голосовать за этот новый состав ЦК. Съезд партии превратился, хотя и в очень импозантную по внешней форме, но в чистейшую, по существу, фикцию власти. Поэтому Сталин был вполне логичен, когда он последний съезд в своей жизни (XIX съезд) созвал только через четырнадцать лет, хотя Устав гласил, что съезд должен созываться не реже одного раза в три года.
Никаких изменений в характере и функциях съездов не произошло и после Сталина, только стали их вообще созывать. Хотя наследники Ста¬лина постоянно утверждают, что они вернулись после Сталина к «ленинским принципам партий¬ной жизни», но съездам партии не возвращена их прерогатива: выбирать и сменять руководство ЦК. Все смены руководства ЦК после Сталина проис¬ходили не на съездах, как этого требуют «ленин¬ские принципы», а путем заговоров аппарата ЦК – заговор против Берия (1953), заговор против Маленкова (1955), заговор против Молотова и молотовцев (1957), заговор против Хрущева (1964). Совсем не надо обладать даром предвидения, что¬бы знать, что то же самое будет происходить и дальше. Могут сказать, что некоторые съезды после Сталина имели все-таки «историческое» значение, например, XX и XXII съезды. Такое ут¬верждение было бы неправильным. Не в том исто¬рическое значение этих съездов, что они разобла¬чили Сталина, а в том, что ЦК на них разоблачил Сталина. Съезды единогласно голосовали за пред¬ложение ЦК осудить Сталина при Хрущеве. Съез¬ды единогласно голосовали бы за предложение ЦК реабилитировать Сталина, если бы это было пред¬ложено наследниками Хрущева на последующих съездах партии. Такова цена съездов партии после XIV съезда.

Глава 26

ОБЪЕДИНЕННЫЙ БЛОК ОППОЗИЦИИ

На XIV съезде Зиновьев, все еще отказываясь противопоставить фракционной диктатуре Стали¬на свою собственную фракцию, предложил партии вернуть к активной партийной работе тех, кого он вместе со Сталиным исключил из политической жизни. Зиновьев говорил:
«Не допуская фракций, оставаясь в вопросах фракций на старых позициях, вместе с тем пору¬чить ЦК привлечь к работе все силы всех бывших групп в нашей партии» («Четырнадцатый съезд. Стенографический отчет», 1926, стр. 467).
Сталин оценил это место речи Зиновьева как «сигнал к подтягиванию всех оппозиционных те¬чений и к объединению их в одну силу» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 234). Если это действительно был призыв Зиновьева к бывшим оппозициям, в част¬ности к троцкистской, объединиться против Ста¬лина на съезде, то он отклика не нашел. Троцки¬сты даже не знали, кого же собственно поддержи¬вать во вновь вспыхнувшей борьбе – Сталина с Бухариным или Зиновьева с Каменевым. Троцкист Карл Радек определенно требовал поддержать Ста¬лина против Зиновьева (Зиновьев выставил, как мы видели, Радека из Коминтерна), а троцкист Мрачковский вообще предлагал вести борьбу на два фронта – и против Сталина, и против Зиновь¬ева. Серьезные разногласия были и среди зиновьевцев о возможности блокирования с Троцким. Ведь начиная с 1920 г., со времени профсоюзной дискуссии, основной профессией Зиновьева и Ка¬менева стало разоблачение Троцкого и троцкизма. На девять десятых антитроцкистская литература партии против Троцкого принадлежала им.
Троцкий не оставался в долгу. Ошибочно счи¬тая Зиновьева мотором «тройки», а Сталина лишь «серой скотинкой» и узколобой посредственно¬стью, Троцкий думал, что Сталин в аппарате ЦК выполняет только волю Зиновьева и Каменева. Уму непостижимо, как Троцкий недооценивал Сталина даже после того, как Сталин покончил со всеми своими соперниками: от Троцкого и Зи¬новьева до Бухарина и Рыкова, – а сам Троцкий очутился в эмиграции. В своей автобиографии, вышедшей в 1930 г., Троцкий давал такую харак¬теристику Сталину:
«– Скажите мне, – спросил Склянский, – что такое Сталин?
Склянский сам достаточно знал Сталина (мар¬шал Еременко говорит в своих мемуарах, что Ста¬лин ему рассказывал, что будучи дважды нарко¬мом он, Сталин, в гражданской войне должен был подчиняться заместителю наркомвоенмора Склянскому. – А. А.). Он хотел от меня определения его личности и вместе объяснения его успехов.
– Сталин, – сказал я, – это наиболее выдаю¬щаяся посредственность нашей партии… Победо¬носная контрреволюция может иметь своих больших людей. Но первая ступень ее, термидор, нуж¬дается в посредственностях, которые не видят дальше своего носа» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 254-255).
Увы, начиная, по крайней мере, с XII съезда (1923) «дальше своего носа» не видели как раз те, которые в 1926 году объединились против Сталина – Троцкий, Зиновьев, Каменев плюс еще Бухарин, Рыков, Томский, плюс еще весь ЦК, плюс вся партия. Не видели потому, что, считая Сталина «посредственностью» или желая исполь¬зовать его как партаппаратный инструмент в борь¬бе друг против друга, они не согласились снять Сталина с поста «генсека» даже тогда, когда это предлагал не только Ленин, но об этом просил сам Сталин. Именно сам Сталин напомнил своим со¬перникам, что они не видели «дальше своего но¬са», оставляя его на этом посту. Вот заявление Сталина на октябрьском пленуме ЦК и ЦКК (1927):
«Я на первом же заседании пленума ЦК после XIII съезда просил пленум ЦК освободить меня от обязанностей генерального секретаря. Съезд сам обсуждал этот вопрос… и все делегаты едино¬гласно, в том числе и Троцкий, Каменев, Зиновь¬ев обязали Сталина остаться на своем посту… Че¬рез год после этого я вновь подал заявление в пленум об освобождении, но меня вновь обязали остаться на посту» (Сталин. Соч., т. 10, стр. 175-176).
Если бы Троцкий, Зиновьев, Каменев удовлет¬ворили эту «настойчивую» просьбу Сталина, они, вероятно, умерли бы естественной смертью, а мил¬лионам советских граждан была бы сохранена жизнь. Но вот теперь, весной 1926 г., после того, как Сталин в союзе с зиновьевцами разбил Троц¬кого (1924), а в союзе с бухаринцами разбил Зи¬новьева (1925), создается «объединенный блок» троцкистов и зиновьевцев. Его главная цель: свер¬жение Сталина. Однако осуществить эту цель мирными средствами в нынешних условиях, в от¬личие от 1923-1924 гг., было почти безнадежным делом. Если в 1923 году блок Троцкого-Зиновьева, опираясь на «Завещание» Ленина, легко мог сверг¬нуть Сталина, если в 1924 году блок Троцкого-Зиновьева, опираясь на Ленинградскую организа¬цию (Зиновьев) и Московскую организацию (Ка¬менев, Зеленский) и основываясь на заявлении Сталина, еще имели шансы (правда, только шан¬сы) избавиться от Сталина в рамках партийной легальности, то в 1926 году свергнуть Сталина можно было только силой. Объединенная оппо¬зиция взялась за такую форму борьбы, которая была не только безнадежна, но даже и бесцельна. Они хотели средствами пропаганды, дискуссий и бесконечных заверений в верности ленинизму убе¬дить партию в гибельности политики сталинского ЦК, привлечь ее на свою сторону и таким образом на основании Устава цартии снять Сталина. Эта задача безнадежной и бесцельной была потому, что партия, которая волею Ленина с 1921 года находилась в перманентном осадном положении, после XIV съезда фактически перестала быть пар¬тией. Ведь это замечает тот же Троцкий: «Воцарился режим чистой диктатуры аппарата над пар¬тией. Другими словами: партия перестала быть партией» (Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 257).
Значит, партия – фикция, а действительная си¬ла – партаппарат. К кому же тогда апеллировала объединенная оппозиция? Она апеллировала к фикции и ей же жаловалась на «диктатуру аппа¬рата». «Делай другому то, чего не хочешь, чтобы делали тебе», – таков, говорят, закон шахматной игры. Лидеры оппозиции им пренебрегли, Сталин его использовал классически. Сталин методически, систематически готовился к физической ликвида¬ции своих соперников. Первым человеком, кото¬рый это заметил еще в 1925 г., был секретарь Ленинградского губкома, член ЦК Залуцкий, когда он говорил о готовящемся термидоре. Потом в 1926 году об опасности термидора в партии гово¬рили все лидеры оппозиции. Более того, Зиновьев и Каменев были убеждены еще тогда, что Сталин способен организовать против них даже террори¬стический акт.
Анализируя позднейшие события и вспоминая рассказы Зиновьева и Каменева, Троцкий писал, что то, что Сталин станет тираном, можно было предвидеть еще в годы борьбы оппозиции с ним. Вот соответствующее место из рассказа Троцкого:
«Возможно ли извлечь заключение в отношении 1924 г. на основании 1936-1938 годов, когда Ста¬лин уже стал тираном? В 1924 г. он только борол¬ся за власть. Был ли он тогда способен на такой переворот? Все данные из его биографии заставля¬ют нас ответить на этот вопрос положительно…
Чернила и печатное слово кажутся ему слишком незначительной вещью в политической борьбе. Только покойники не настораживают его. После того, как Зиновьев и Каменев в 1925 г. порвали со Сталиным, оба заложили в надежном месте письма: «Если мы внезапно умрем, то знайте, что это дело рук Сталина». Они мне советовали то же самое. «Вы думаете, что Сталин озабочен, как от¬вечать на ваши аргументы. Ничуть не бывало. Он рассчитывает ликвидировать вас без наказания»» (L. Trotski, „Stalin», p. 417).
К этому Зиновьев добавил: «Он бы вас ликви¬дировал еще в 1924 г., если бы он не боялся воз¬мездия – террористических актов со стороны ча¬сти молодежи. Это причина того, что Сталин ре¬шил начать с уничтожения кадров оппозиции и отложил ваше убийство до того времени, пока он себя почувствует безнаказанным. Он ненавидит нас, особенно Каменева, так как мы слишком мно¬го знаем о нем, но он еще не готов убить нас» (там же, стр. 417).
Эти слова надо было бы признать пророчески¬ми, если бы они не были основаны на точном знании психологии Сталина как врожденного пре¬ступника. К тому же, убийство политических противников было легитимным правом больше¬вистской революции, признанным не только Ле¬ниным и Сталиным, но и Троцким, Зиновьевым, Каменевым. Здесь важно только зафиксировать: в случае окончательного торжества сталинской диктатуры Троцкий, Зиновьев, Каменев знали, что они будут уничтожены физически, знали как раз в те годы, когда они боролись против Сталина чернильным потоком и словесной макулатурой. Чтобы предупредить это, а стало быть, предупре¬дить сталинскую тиранию с ее миллионными из¬держками человеческих жизней, Троцкий, Зиновь¬ев, Каменев не оказались способными на насиль¬ственный переворот путем физической ликвида¬ции самого Сталина с полдюжиной его ближай¬ших сопреступников. Какие бы социологические соображения о «системе» или философские рас¬суждения о неведомых законах революции ни при¬водили против меня, я все-таки утверждаю: без Сталина история СССР пошла бы по-другому.
Однако как троцкисты, так и зиновьевцы, а потом и бухаринцы органически не были способ¬ны стать на путь революционного, насильствен¬ного устранения диктатуры аппарата Сталина в силу своей идеологии. Они были рабами комму¬низма, а Сталин был его господином. Они до смерти боялись, чтобы из попытки насильствен¬ного свержения сталинского режима не вспыхнула народная революция против коммунизма вообще. Слишком свежа была в памяти история Крон¬штадта. В их глазах Сталин был коммунист, хотя и ошибающийся, а они в глазах Сталина были вра¬гами, которых он собирался, по их же признанию, убить при первой же возможности. Люди, которые, в слепом подражании историческим параллелям, сами себе изобрели жупел «термидор», скорее были способны на самоубийство (как это уже сде¬лали из-за Сталина старые большевики – члены ЦК: троцкист Иоффе, бухаринец Томский, «национал-уклонист» Скрыпник, даже сталинец Орд¬жоникидзе), чем на убийство Сталина. Кроме того, троцкисты и зиновьевцы считали себя людь¬ми идеи и высокой революционной совести, а у Сталина в фокусе всех идей стояла власть, что же касается совести, то он имел о ней очень утили¬тарное представление: хороши враги с моральным тормозом – тем вернее можешь с ними распра¬виться. Хороша совесть у соперника, чтобы вернее ею воспользоваться бессовестному. Если уже го¬ворить о революционной совести самого Сталина, то, перефразируя одного польского писателя, можно было бы сказать: совесть у Сталина всегда была чиста, так как он ею никогда не пользовал¬ся. Если политика и мораль у Макиавелли проти¬вопоказаны, если нравственные нормы Ленина подчинены его цели, то аморальность Сталина в политике была абсолютного класса. В этом одна из всепобеждающих тайн сталинского тактическо¬го мастерства в политической борьбе. Троцкий же имел о морали домакиавеллианское представление. Он писал:
«Только политика, состоящая на службе вели¬кой исторической задачи, может обеспечить себе морально безупречные методы действия» (Троц¬кий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 228).
Такими он, конечно, считал свою политику и свои методы. Но это уже предрешало победу Ста¬лина. Правда, в глазах профанов, внешнее цело¬мудрие Сталина и его подчеркнутая лояльность к соратникам могут быть сравнимы только с его революционным аскетизмом и демонстративным безразличием к своим личным интересам. Сталин¬ская нарочитая недооценка самого себя, его под¬купающая «скромность», его обезоруживающая «искренность» в борьбе «за партию, через партию, во имя партии», его безоглядная «решительность» пожертвовать самим собой, если этого потребуют интересы дела, – все это производит в те годы исключительное впечатление. В этой роли он – резкий антипод Троцкому и Зиновьеву, которые так кричаще, так грубо лезут в «исторические личности» на первом плане. Чего стоит только одно выступление Сталина в 1926 году в Тифли¬се, когда впервые начали создавать ему «культ». Сталин сказал:
«Должен вам сказать, товарищи, по совести, что я не заслужил доброй половины тех похвал, кото¬рые здесь раздавались по моему адресу. Оказы¬вается, я и герой Октября, и руководитель ком¬партии Советского Союза, и руководитель Комин¬терна, чудо-богатырь и все, что угодно. Все это пустяки, товарищи, и абсолютно ненужное преуве¬личение. В таком тоне говорят обычно над гробом усопшего революционера. Но я еще не собираюсь умереть» (Сталин, т. 8, стр. 173).
Сталин добавил, что он был «учеником револю¬ции» у присутствующих здесь на собрании его старых рабочих-учителей, был «подмастерьем ре¬волюции» у рабочих-мастеров в Баку, а «там, в России, под руководством Ленина, я стал одним из мастеров революции» (там же, стр. 173-175). Такая манера говорить и такая «скромность» бы¬ли чужды не только высокопарному Троцкому, но и заносчивому Зиновьеву, а Сталин не только де¬монстративно отводил всякие почести и чинопо¬читания по своему адресу, но еще бросил лозунг: «Скромность украшает большевика». Во что эта «скромность» потом вылилась, конечно, известно, но в то время борьбы за власть против «газетных вождей» (так Сталин называл Зиновьева и Троц¬кого) «скромность» Сталина импонировала даже его врагам.
Вернемся к истории образования «Объединен¬ного блока» оппозиции Троцкого и Зиновьева.
Послушаем сначала характеристику, которую дает Троцкий своим коллегам по «блоку», а также историю возникновения самого «блока». Троцкий пишет: «В первый период борьбы мне была проти¬вопоставлена «тройка». Но сама она была далека от единства. Как Зиновьев, так и Каменев в теоре¬тическом отношении были, пожалуй, выше Стали¬на. Но им обоим не хватало той мелочи, которая называется характером. Более интернациональ¬ный, чем у Сталина, кругозор, приобретенный ими в эмиграции под руководством Ленина, не усили¬вал, а, наоборот, ослаблял их… Попытка Зиновье¬ва и Каменева хоть частично отстоять интерна¬циональные взгляды превращала их в глазах бю¬рократии в «троцкистов» второго сорта. Тем неис¬товее пытались они вести кампанию против меня, чтобы упрочить на этом пути доверие аппарата к себе. Но и эти усилия были напрасны. Аппарат все более явно открывал в Сталине наиболее креп¬кую кость от своих костей. Зиновьев и Каменев оказались вскоре враждебно противопоставлены Сталину, а когда они попытались из тройки пере¬нести спор в ЦК, то обнаружилось, что у Сталина несокрушимое большинство. Каменев считался официальным руководителем Москвы. Но после того разгрома, какой, при участии Каменева, был учинен над Московской партийной организацией в 1923 г., когда она большинством выступила на поддержку оппозиции, рядовая масса московских коммунистов угрюмо молчала. При первых попыт¬ках сопротивления Сталину Каменев повис в воз¬духе. Иначе сложилось дело в Ленинграде. От оп¬позиции 1923 г. ленинградские коммунисты были ограждены тяжелой крышкой зиновьевского аппа¬рата. Но теперь очередь дошла и до них. Ленин¬градских рабочих взволновал курс на кулака и со¬циализм в одной стране. Классовый протест рабо¬чих совпал с сановной фрондой Зиновьева. Так возникла новая оппозиция, в состав которой на первых порах входила и Н. К. Крупская. К велико¬му удивлению для всех и прежде всего для самих себя, Зиновьев и Каменев оказались вынуждены повторять по частям критику оппозиции (Троц¬кого) и вскоре были зачислены в лагерь «троцкис¬тов». Немудрено, если в нашей среде сближение с Зиновьевым и Каменевым казалось, по меньшей мере, парадоксом. Среди оппозиционеров было немало таких, которые противились этому блоку. Были даже такие, которые считали возможным вступить в блок со Сталиным против Зиновьева и Каменева. Один из близких моих друзей, Мрачковский, старый революционер и один из лучших военачальников гражданской войны, высказался против блока с кем бы то ни было, и дал класси¬ческое обоснование своей позиции: «Сталин обма¬нет, а Зиновьев убежит». Но в конце концов тако¬го рода вопросы решаются не психологическими, а политическими оценками. Зиновьев и Каменев открыто признали, что «троцкисты» были правы против них с 1923 г. Они приняли основы нашей платформы. Нельзя было при таких условиях не заключить с ними блока… При первом же свида¬нии со мною Каменев заявил: «Стоит вам с Зи¬новьевым появиться на одной трибуне, и партия найдет свой настоящий ЦК…» Каменев явно не¬дооценил ту работу по разложению партии, кото¬рую «тройка» произвела в течение трех лет» (Троц¬кий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 263-265).
Троцкий правильно оценивал положение: от¬сутствие думающей партии, ликвидированной «тройкой» в пользу аппарата, бесхарактерность Зиновьева и Каменева, коварство Сталина, беспер¬спективность борьбы обычными методами; но вы¬вод отсюда он сделал странный и необъяснимый – заключить блок с бесхарактерными лидерами «новой оппозиции», чтобы бороться со Сталиным методами речей и увещания. Троцкий философст¬вовал о перспективах такой борьбы:
«Мы шли навстречу непосредственному разгро¬му, уверенно подготовляя свою идейную победу в более отдаленном будущем. Применение матери¬альной силы играло и играет огромную роль в человеческой истории; иногда прогрессивную, ча¬ще реакционную… Но отсюда бесконечно далеко до вывода, будто насилием можно разрешить все вопросы и справиться со всякими препятствиями» (там же, стр. 276-277).
В этом утверждении и заложен ключ к разгадке катастрофы Троцкого – в борьбе со слабой де¬мократией Керенского «применение материальной силы» – категорический императив, а в борьбе с утверждающейся тиранией Сталина – категоричес¬кое табу! Чтобы Троцкий вошел в историю как великий революционер, нужны были прямодуш¬ный пленник демократии Керенский и его слабый режим, но чтобы доказать, что из революционера может получиться запоздалый Дон Кихот, нужны были «кинто» – Сталин и его всесильный партий¬но-полицейский режим. История «Объединенного блока» очень поучительна в этом отношении. Она поучительна и в идеологическом плане – объеди¬ненная оппозиция с ее программой форсированной ликвидации нэпа, налогового переобложения крестьянства, искусственного разжигания классо¬вой борьбы, усиления революционных репрессий «диктатуры пролетариата» против «правой опас¬ности» внутри страны, с ее ставкой на мировую «перманентную революцию» за счет жизненных интересов народов СССР – со всей этой програм¬мой оппозиция отталкивала от себя не только «разложенную партию», но и широкие слои насе¬ления города и деревни. Единственный положи¬тельный пункт в ее программе – борьбу против диктатуры партаппаратчиков – народ, да и партия расценивали как драку олигархов между собой за власть.
Сталин, отстаивающий нэп, отвергающий реп¬рессии, осуждающий искусственное разжигание классовой борьбы; Сталин – союзник «правого оппортуниста» Бухарина с его проповедью «мир¬ного врастания кулака в социализм» и зажига¬тельным капиталистическим лозунгом по адресу крестьянства – «Обогащайтесь!» (правда, Сталин тут делал свои оговорки, имея в виду будущий план разгрома Бухарина), отвергающий авантюри¬стическую политику «подталкивания мировой ре¬волюции» Троцкого; Сталин, проповедующий «со¬циализм в одной стране», означающий, по его интерпретации, строительство общества матери¬ального изобилия и высокого стандарта жизни; наконец, Сталин, проповедующий мир не только с капиталистами, но и с социалистами (Англо¬русский профсоюзный комитет) и с националиста¬ми (вхождение китайской компартии в Гоминдан Чан Кай-ши), – вот этот умеренный, спокойный, миролюбивый Сталин куда больше импонировал народу, чем вечно беспокойный, агрессивный «перманентный революционер» Троцкий. Даже мировая буржуазия сочувствовала «национал-ком¬мунисту» Сталину, а не интернационалисту Троц¬кому. Раковский говорил на XV съезде: «У меня в руках «Нью-Йорк тайме». В нем напечатано: «Со¬хранить оппозицию означает сохранить то взрыв¬чатое вещество, которое заложено под капитали¬стический мир»» («XV съезд ВКП(б). Стен. отч.», стр. 212).
Троцкий жил вчерашним днем революции, а Сталин – сегодняшним днем комфортабельной власти. Началась другая эпоха, которой нужны были другие лозунги. Сложилась другая элита, которой нужны были другие вожди. Троцкий сам это видел, когда писал:
«Идеи первого периода революции теряли не¬заметно власть над сознанием того партийного слоя, который непосредственно имел власть над страной. В самой стране происходили процессы, которые можно охватить общим именем реакции. У того слоя, который составлял аппарат власти, появились свои самодовлеющие цели… Создавал¬ся новый тип… Когда кочевники революции пе¬решли к оседлому образу жизни, в них пробуди¬лись, ожили и развернулись обывательские черты, симпатии и вкусы самодовольных чиновников… «Не все же и не всегда для революции, надо и для себя», – это настроение переводилось так: «долой перманентную революцию!»» (Л. Троцкий, там же, стр. 242-246).
Да, страна хотела отдохнуть от «перманентной революции», а партаппаратчики хотели пожать плоды уже проделанной революции: превратить завоеванную власть в источник благополучия и славы. На волнах этой стихии звезда Сталина вос¬ходила, а звезда Троцкого закатывалась.
Первая размолвка после XIV съезда Троцкого со Сталиным и первая «стыковка» его с Зиновь¬евым и Каменевым произошли на апрельском пленуме ЦК (1926). Началось это не с политики, а с экономики. Во время обсуждения на этом пле¬нуме доклада Рыкова о хозяйственных задачах Каменев, Зиновьев и Троцкий внесли ряд попра¬вок и практических предложений: ликвидировать товарный голод в стране путем увеличения произ¬водства товаров ширпотреба, обложить зажиточ¬ную часть деревни высоким налогом (это предло¬жение касалось около 15% крестьянского населе¬ния), наметить более ускоренные темпы индустри¬ализации, чем это предлагалось в проекте ЦК (за это предложение троцкисты были названы Ста¬линым «сверхиндустриализаторами»), а чтобы стимулировать поднятие производительности тру¬да, повысить номинальную и реальную зарплату рабочих. Эти требования сталинцы квалифициро¬вали на пленуме… как «меньшевистские», а тре¬бование о повышении зарплаты, как «демагогиче¬ское» («История КПСС», т. 4, кн. I, стр. 446-447). Впрочем, коренной тактический недостаток всей платформы объединенной оппозиции в том и за¬ключался, что в ней не было именно «демагогигических требований», рассчитанных на завоева¬ние симпатии и популярности в народе, тогда как вся программа сталинцев была насквозь демаго¬гична. Приведем только два примера. По решаю¬щему вопросу об источниках финансирования ин¬дустриализации («первоначальное социалистиче¬ское накопление») оппозиция (Преображенский, Г. Сокольников, Л. Шанин) считала, что ее надо финансировать за счет выкачивания средств из деревни, а Сталин считал, что это явилось бы грабежом крестьянства. Выступая с докладом об итогах апрельского пленума в Ленинграде, Ста¬лин говорил:
«У нас есть в партии люди, рассматривающие крестьянство… как объект эксплуатации для про¬мышленности, как нечто вроде колонии для нашей индустрии. Эти люди – опасные люди… Мы не можем согласиться с теми товарищами, которые требуют усиления нажима на крестьянство в смы¬сле чрезмерного увеличения налогов, в смысле по¬вышения цен на промышленные изделия» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 142).
Даже послесталинская новейшая «История КПСС», после того уже, как Сталин, целиком при¬няв программу троцкистов и зиновьевцев, провел индустриализацию путем «военно-феодальной эксплуатации крестьянства» (Бухарин), писала:
«Их предложения вели к несовместимому с со¬циализмом созданию промышленности путем ог¬рабления крестьянства» («История КПСС», т. 4, кн. I, стр. 446).
Как будто сталинская «сплошная коллективи¬зация» на основе ликвидации зажиточного кресть¬янства и тотальной конфискации его имущества, даровой принудительный труд этого крестьянст¬ва в концлагерях, нищенская оплата труда остав¬шихся крестьян в колхозах, – как будто все это не было «ограблением крестьянства»!
Другой пример. Оппозиция предлагала за счет увеличения вывоза продуктов сельского хозяйства ввозить необходимое машинное оборудование для ускорения темпов индустриализации. Сталин это предложение наркома финансов Сокольникова на¬звал, по аналогии с американским планом репара¬ций для Германии, «планом Дауэса» для СССР, который направлен против интересов рабочих и крестьян. «Озабоченный», высоким стандартом их жизни, Сталин говорил на пленуме:
«Мы не можем сказать, как это говорили в ста¬рое время: «Сами недоедим, а вывозить будем». Мы не можем этого сказать, так как рабочие и крестьяне хотят кормиться по-человечески, и мы их целиком поддерживаем в этом» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 128).
Даже больше. Сталин предлагал, чтобы рабо¬чие получали сельскохозяйственные продукты, а крестьяне промышленные продукты подешевле и в изобилии. Вот его предложение на том же ап¬рельском пленуме:
«Нужно принять меры к снижению розничных цен на продукты промышленности и на продукты сельского хозяйства» (там же, стр. 127).
Но делал Сталин совершенно противоположное тому, что говорил. Эту двурушническую натуру Сталина засвидетельствовал нам не какой-либо антисоветский орган, а сам орган ЦК КПСС, когда писал:
«В работе Сталина последовал разрыв теории с практикой. Во многих случаях он поступал прямо противоположно тому, что совершенно правильно говорил и писал» («Коммунист», № 5, 1956, стр. 25).
Что Сталин меньше всего хотел мира с оппо¬зицией, а на XIV съезде только лавировал, не бу¬дучи уверен в столь легкой победе над «новой оп¬позицией» в Ленинграде, показывает отказ Стали¬на от компромисса январского пленума ЦК (1926).
На этом пленуме, как указывалось, Г. Евдокимов, один из лидеров «новой оппозиции» из Ленингра¬да, был введен в состав Оргбюро и назначен од¬ним из секретарей ЦК, а Зиновьев оставлен чле¬ном Политбюро. Теперь, на апрельском пленуме, подводятся итоги успешного разгрома зиновьевского руководства в Ленинграде и заодно выносит¬ся постановление: «Пленум освобождает т. Евдо¬кимова, согласно его просьбе, от обязанностей секретаря ЦК», хотя, конечно, никакой просьбы Евдокимова не было («ВКП(б) в рез.», ч. II, 1933, стр. 937). Куда безопаснее держать в безвластном Политбюро Зиновьева, чем иметь его помощника свидетелем во всевластном Секретариате.
Это только ускорило процесс объединения зиновьевцев как с троцкистами, так и с другими оп¬позиционными течениями в партии. В мае-июне уже оформляется новый «Объединенный блок» оппозиции. Сюда входят лидеры и активные пред¬ставители «новой оппозиции», «левой оппозиции», «рабочей оппозиции», группы «децистов», группы «левых коммунистов», «рабочей группы». Это был блок обезоруженных партийных генералов даже без обезоруженной армии. Это был блок генера¬лов, обезоруживших друг друга в пользу Сталина, сами того не ведая. Это был блок прозревших: оказывается, действительный враг у всех был один – Сталин.
Прозрение, однако, пришло слишком поздно. История перевернула новую главу. Сталин укре¬пился в седле власти так прочно, что никакая оп¬позиционная критика ему не страшна, тем более, что договорились не прибегать к «применению ма¬териальной силы» против Сталина. Поэтому Ста¬лин с полным правом назвал этот блок Троцкого-Зиновьева блоком «оскопленных» (Сталин. Соч., т. 8, стр. 243). Это был, наконец, блок догматиков с невероятной идейной амальгамой, грубейшими тактическими просчетами, полным невежеством в понимании природы и функционирования той но¬вой партийно-полицейской машины, которую Ста¬лин создал на их же глазах. Невежество оппози¬ции в этом факте всемирно-исторического зна¬чения было настолько велико, что даже в 1940 году Троцкий продолжал упорствовать: «Сталин овладел властью не в силу своих личных качеств, а при помощи безличной машины. Не он создал машину, а машина создала его» (L. Trotski, „Sta¬lin», p. XV).
Историческая несостоятельность этого тезиса настолько очевидна, что в своей «Технологии вла¬сти» (1959) я ограничился по этому поводу только следующим замечанием: «В этой книге я прихо¬жу к обратным выводам: во-первых, как мастер власти (это ведь главное в политике) Сталин пре¬взошел не только Троцкого, но и Ленина; во-вто¬рых, именно Сталин создал «машину», а потом машина создала Сталина. Прежде, чем это слу¬чилось, Сталин начисто уничтожил ленинскую партийную машину и ленинские партийные кад¬ры. Только через это лежал путь к единовластию» (А. Авторханов, «Технология власти», Предисло¬вие, ЦОПЭ, Мюнхен, 1959 г.).
Трагедия «Объединенного блока» заключалась в том, что вновь созданную Сталиным партийно-полицейскую машину он продолжал считать все еще «ленинской», которую нельзя разрушить, но «ошибки» которой нужно и можно исправлять при помощи магических цитат из Маркса, Энгельса, Ленина и даже самого Сталина. Когда Зиновьев организовал такую груду цитат против Сталина на VII расширенном пленуме Исполкома Комин¬терна в декабре 1926 г., то Сталин дал ответ, в котором цинизм вполне гармонирует со здравым смыслом. Вот его ответ:
«Я хотел бы сказать несколько слов об особой манере Зиновьева цитировать классиков марксиз¬ма… (Зиновьев) отрывает отдельные положения и формулы Маркса и Энгельса от их живой связи с действительностью, превращает их в обветша¬лые догмы… Чего только не сделал Зиновьев, что¬бы надергать целую груду цитат из сочинений Ленина и «ошеломить» слушателей. Зиновьев, ви¬димо, думает, что чем больше цитат, тем лучше… Спрашивается: для чего понадобились такого рода цитаты Зиновьеву? Видимо, для того, чтобы «оше¬ломить» слушателя грудой цитат и намутить воду» (Сталин, Соч., т. 9, стр. 86, 94, 95-96).
Приводить в свое оправдание груду цитат из Маркса, Энгельса, Ленина – значит по Сталину – «намутить воду!» Сталин вдалбливал в незадачли¬вые головы оппозиции, что любые принципы из «священного писания» Маркса и Ленина он готов выбросить за борт партийного корабля, если из-за них корабль сядет на мель или они начнут приходить в противоречие с интересами его личной власти. Сталин приводил пример, как он вместе с другими делегатами Стокгольмского съезда РСДРП (1906) «хохотал до упаду», как в Крыму социал-демократы искали цитату из Маркса. Ста¬лин рассказал, что черноморские матросы обрати¬лись к партийному комитету с предложением: вы, социал-демократы, призывали нас восстать против царизма, теперь мы решили следовать этому при¬зыву и просим ваш совет и руководство. Сталин продолжал: «Матросы и солдаты ушли в ожидании директив, а социал-демократы созвали конферен¬цию для обсуждения вопроса. Взяли первый том «Капитала», взяли второй том «Капитала», взяли, наконец, третий том «Капитала». Ищут указаний насчет Крыма, Севастополя, насчет восстания в Крыму. Но ни одного, буквально ни одного ука¬зания не находят в трех томах «Капитала» ни о Севастополе, ни о Крыме, ни о восстании матро¬сов и солдат. Перелистывают другие сочинения Маркса и Энгельса, ищут указаний, – все равно никаких указаний не оказалось. Как же быть? А матросы уже пришли, ждут ответа. И что же. Со¬циал-демократам пришлось признать, что при та¬ком положении вещей они не в силах дать какого бы то ни было указания матросам и солдатам» (там же, стр. 93-94).
Сталин допускал, что в этом рассказе имеются преувеличения, но он ехидно издевался над лиде¬рами оппозиции, которые по-рабски связывают себя цитатами и, не заглянув в «святцы», не ре¬шаются бороться даже с ним, со Сталиным. Сталин заключил: «Этот рассказ довольно метко схва¬тывает основную болезнь зиновьевской манеры цитирования» (там же, стр. 94).
В отличие от лидеров объединенной оппозиции, ее рядовые деятели куда лучше понимали, что ни¬какими цитатами Сталина не убедишь. Сталин фактически создал новую партию. Ей можно было противопоставить тоже только новую партию. Обоснованию такой идеи служила статья Я. Оссовского в журнале «Большевик», которую Сталин разрешил напечатать явно в провокационных це¬лях против оппозиции. Намеренно передергивая ее мысли, официальный историк пишет: «Он требо¬вал легализации фракций в ВКП (б), права созда¬вать другие партии, восстановления партии мень¬шевиков и эсеров» («История КПСС», т. 4, кн. I, стр. 452).
Первая попытка по созданию новой большевист¬ской партии была предпринята после апрельского пленума 1926 года ответственным работником Ко¬минтерна Гр. Беленьким и кандидатом в члены ЦК, заместителем наркомвоенмора и Реввоенсо¬вета М. Лашевичем. Вот, что об этом говорится в официальном документе ЦК от 23 июля 1926 г.:
«Оппозиция не удержалась в своей борьбе на почве законного отстаивания своих взглядов в рамках партийного Устава… прибегнув в своей борьбе с партией к попыткам создания нелегаль¬ной фракционной организации, противопоставлен¬ной партии… Особо должно быть отмечено неле¬гальное фракционное собрание в лесу, близ Мо¬сквы, устроенное работником ИККИ Гр. Беленьким, … по всем правилам конспирации… На этом тайном от партии собрании с докладом выступает кандидат в члены ЦК ВКП(б) Лашевич, призывая собравшихся организоваться для борьбы… Расту¬щая фракционность «новой опозиции» привела ее к игре с идеей двух партий» («КПСС в рез.», ч. II, стр. 161-162).
Такой идеей, конечно, не играли ни Зиновьев, ни Каменев, ни даже Троцкий. Идея исходила от среднего звена оппозиции через голову ее вождей. Председатель ЦКК, выступая на июльском объе¬диненном пленуме ЦК и ЦКК, обвинил Зиновье¬ва в фактическом руководстве опозиционной дея¬тельностью по созданию второй большевистской партии, используя для этой цели аппарат Испол¬кома Коминтерна. Впервые на этом же июльском пленуме создание «Объединенного блока» оппози¬ции стало политическим и юридическим фактом. Троцкий выступил на нем с «Заявлением 13», под¬писанным Троцким, Зиновьевым, Каменевым, Со¬кольниковым, Пятаковым, Евдокимовым, Радеком и др. Его основное содержание сводилось к сле¬дующему.
1. Непосредственной причиной обостряющихся кризисов в партии является бюрократизм, кото¬рый особенно расцвел после смерти Ленина и про¬должает расцветать. ЦК правящей партии имеет в своем распоряжении для действия по отноше¬нию к партии не только идеологические и органи¬зационные средства, то есть партийные средства, но и государственные, и экономические средства. Ленин всегда считался с тем, что концентрация административной власти в руках партии приве¬дет к бюрократическому давлению на партию. Из этого как раз родилась идея Ленина о создании Центральной Контрольной Комисии (ЦКК), кото¬рая, не имея административной власти, будет иметь всю власть, необходимую для борьбы с бю¬рократизмом, для защиты прав членов партии свободно выражать свое мнение и голосовать, ру¬ководясь своей совестью и не боясь каких-либо взысканий. Между тем, ЦКК стала на деле не только чисто административным органом, кото¬рый помогает совершать репрессии другим бюро¬кратическим органам, но ЦКК выполняет также роль наказывающего органа, давит всякую неза¬висимую мысль в партии, любой критический го¬лос, любые критические замечания по адресу оп¬ределенных лидеров партии. Невыполнение еди¬ногласно принятой резолюции ЦК от 5 декабря 1923 года о развертывании внутрипартийной де¬мократии, о свободе членов партии высказывать свободно свое мнение ведет к созданию фракций. Это подтверждается делом Лашевича, Беленько¬го, Чернышева. Было бы преступной слепотой представить это дело как результат злой партий¬ной воли отдельных лиц и групп. На деле перед нами совершенно очевидное последствие сущест¬вующего курса ЦК, когда люди могут свободно говорить только на верхах партии, а внизу, в са¬мой партии вынуждены делиться своими мыслями тайно или держать их при себе. Никто не осме¬ливается высказаться критически на партийных собраниях. Партийная масса только слушает речи представителей партийного аппарата и резолюции принимаются не иначе, как «единогласно».
2. Совершенно очевидно, что решения, прини¬маемые руководящими центрами, игнорируя ме¬тоды партийной демократии, партия не считает своими решениями. Расхождение между направле¬нием экономической политики и направлением чувств и мыслей пролетарского авангарда неиз¬бежно вызывает репрессии и придает всей поли¬тике административно-бюрократический характер.
Отставание индустрии в экономическом разви¬тии страны понижает роль пролетариата в обще¬стве. Отставание влияния индустрии в сельском хозяйстве и быстрый рост кулака уменьшает в деревне влияние наемных рабочих и беднейшего крестьянства, а также их веру в государство и са¬мих себя. Отставание заработка рабочих от роста жизненного стандарта непролетарских элементов в городе неизбежно означает падение политиче¬ского и культурного самоуважения пролетариата как руководящего класса.
3. Текущий год вновь засвидетельствовал, что государственная индустрия отстает… Развитие в сторону социализма обеспечено только в том слу¬чае, если темпы развития индустрии не будут от¬ставать от общих темпов экономического разви¬тия, систематически поднимая страну к техниче¬скому уровню более развитых капиталистических стран. Каждая вещь должна быть подчинена этой задаче, одинаково важной как для пролетариата, так и для крестьянства.
4. Между тем, партия с тревогой следит за тем, что решение XIV съезда об индустриализации не выполняется, как и не выполнялось и решение о внутрипартийной демократии. В этом фундамен¬тальном вопросе жизни и смерти Октябрьской ре¬волюции партия не может и не хочет играть в прятки… Партия хочет знать, думать, проверять, решать. Существующий режим не хочет допустить этого. Отсюда и происходит секретное распростра¬нение партийных документов, как это было в «деле» Лашевича.
5. Под видом укрепления союза бедноты со средним крестьянством мы наблюдаем постоян¬ное и регулярное политическое подчинение бед¬нейшего крестьянства среднему крестьянству, а через него – кулаку.
6. Пролетариат в нашем государстве не дости¬гает и двух миллионов человек, вместе с транс¬портными рабочими он составляет менее трех миллионов. Советские, профсоюзные, кооператив¬ные и другие служащие вместе взятые составляют число, не уступающее числу пролетариата. Уже одно это свидетельствует о колоссальной полити¬ческой и экономической роли бюрократии. Отсю¬да совершенно очевидно, что государственный ап¬парат по своему составу и уровню жизни его но¬сителей в подавляющей мере является буржуаз¬ным и мелкобуржуазным, отдаляется от пролета¬риата и беднейшего крестьянства в направлении
удовлетворения интересов новой буржуазии и ку¬лаков. Сколько раз Ленин предупреждал нас от бюрократического извращения государственного аппарата и о необходимости, чтобы профсоюзы защищали интересы рабочих от этого аппарата, тогда как партбюрократ как раз в этой области заражен опаснейшим самообманом.
7. В 1920 году на партийной конференции под руководством Ленина было решено, что при пе¬реброске коммунистов недопустимо руководст¬воваться иными соображениями, как деловыми: недопустимы какие-либо репрессии против членов партии из-за того, что они по тому или иному вопросу или по какому-либо постановлению пар¬тии думают иначе. Вся нынешняя практика про¬тиворечит этому постановлению. Вместо дисци¬плины – субординация членов партии партаппа¬рату. Товарищи, на которых партия могла бы опи¬раться в трудные моменты, массами удаляются из руководящих органов, многие переброшены в дальние края, сосланы, преследуются, а на их место набирают случайных, но покорных людей. Теперь эти бюрократические грехи партийного режима вылились в обвинения против Лашевича и Беленького, которых партия знает более чем два десятилетия как дисциплинированных и предан¬ных членов. Обвинение против них на деле есть поэтому обвинение против бюрократического из¬вращения партаппарата.
Значение твердо спаянного централизованного аппарата большевистской партии не нуждается в объяснении. Без него пролетарская революция не¬возможна. В своем большинстве он состоит из преданных рабочему классу людей. При правиль¬ном руководстве и при надлежащем распределении сил многие партийные работники будут помогать осуществлению партийной демократии.
8. Бюрократический режим распространяется и в жизни заводов и фабрик, подобно ржавчине. Если члены партии на деле лишены права крити¬ковать райком, обком или ЦК, то на предприяти¬ях они лишены права критиковать их руководи¬телей. Члены партии запуганы. Администратор, способный, как лояльное лицо, обеспечить себе поддержку вышестоящей партийной организации, тем самым застраховывает себя против критики низов и нередко ограждает себя от ответственно¬сти за плохое управление или даже за тупость.
В строящейся социалистической экономике ос¬новным условием экономного расходования нацио¬нальных ресурсов является действенный контроль масс, прежде всего рабочих на предприятиях. До тех пор, пока они не могут открыто критиковать недостатки и беспорядки, называя виновных по имени, без того, чтобы не быть исключенными из ячейки или снятыми с работы как оппозиционе¬ры, борьба за режим экономии и за производи¬тельность труда неизбежно превращается в бюро¬кратическую затею за счет жизненных интересов рабочих. Это как раз и происходит сейчас.
9. Выпрямить линию партии означает выпря¬мить ее международную линию. Мы должны от¬бросить в сторону все сомнительные пережитки новшества, которые представляют дело так, будто победа социализма в нашей стране не связана не¬разрывно с борьбой европейского и мирового про¬летариата за власть. Мы строим социализм и будем его строить. Колониальные народы борются за независимость… Социализм победит в нашей стране в прямой связи с европейской и мировой революцией и с борьбой Востока против империа¬листического ига.
10. Идея, что механическим соглашением с так называемой оппозицией возможно расширить рам¬ки партийной демократии, есть грубый самооб¬ман. На основе всего своего опыта партия не мо¬жет верить этому. Методы механического осуж¬дения подготовят новые расколы и раскалывания, новые снятия, новые исключения, новое давление на всю партию. Такая система неизбежно сузит руководящую верхушку, уменьшит ее авторитет и принудит ее заменять свой идеологический авто¬ритет удвоенным и утроенным давлением. Партия должна положить конец этому губительному про¬цессу. Ленин доказал, что твердо руководить пар¬тией не значит душить ее.
11. Нет ни малейшего сомнения, что партия в состоянии разрешить свои трудности. Идея, что нет пути к единству партии, – бессмыслица. Есть такой путь. Только на основе партийной демокра¬тии возможно здоровое коллективное руководст¬во. Иного пути нет. В борьбе и работе на этом единственно правильном пути Центральному Ко¬митету обеспечена наша поддержка целиком и полностью (A Documentary History of Communism, ed. by R. V. Daniels, Random House, № 4, p. 280-286), Архив Троцкого, мой сокращенный обрат¬ный перевод. – А. А.).
Внимательный анализ «Заявления 13» показы¬вает, что оно в отношении критики партаппаратного режима лишь повторяет то, что говорилось по этому поводу в единогласно принятом решении Политбюро от 5 декабря 1923 г. Последнее ре¬шение, по замыслу его авторов, в частности Троц¬кого и отчасти Зиновьева и Каменева, было на¬правлено на то, чтобы вернуть партаппарат под контроль партии, лишить Сталина той «необъят¬ной власти», которой, по Ленину, завладел Ста¬лин, став во главе этого аппарата. Такая же была цель Зиновьева, когда он в том же 1923 году пред¬ставил проект о создании триумвирата «Троцкий-Сталин-Зиновьев) вместо Генерального секретаря. Разгадав истинное намерение Зиновьева, Сталин тогда ответил решительным отказом, выразив од¬новременно угрозу об отставке, которая не была ни искренней, ни серьезной. Вот его ответ: «Я го¬тов очистить место без шума, без дискуссии, от¬крытой или скрытой, и без требования гарантий прав меньшинства» (Сталин, Соч., т. 7, стр. 387).
Авторы «Заявления 13» теперь хотят, чтобы Сталин выполнил свое обещание и «без шума очи¬стил место». Одновременно объединенная оппо¬зиция считает необходимым сделать реверансы в сторону той большой армии партаппаратчиков, на которых опирается Сталин, в ложной надежде оторвать ее от Сталина. Это была тщетная попыт¬ка. Партийная бюрократия слишком хорошо по¬нимала, что падение Сталина – ее историческое поражение.
Самое сенсационное и, может быть, неожи¬данное для Сталина было то, что в этом оппози¬ционном документе впервые со времени революции стояли рядом с подписью Троцкого и подписи Зи¬новьева и Каменева, долголетних непримиримых врагов Троцкого. Не менее сенсационными ока¬зались и их объяснения. Они амнистировали друг друга, отрекались от своих старых взаимных обвинений и политических доктрин. Эту катастро¬фическую, обстоятельствами не вызываемую, так¬тическую оплошность Сталин использовал не без успеха. Сталин говорил о блоке беспринципных людей. Прежде всего, послушаем лидеров блока, в чем заключалась их «взаимная амнистия». В нашем распоряжении находится сборник докумен¬тов «Партия и оппозиция», изданный типографией ЦК ВКП (б) в 1927 г. На титульном листе сбор¬ника стоит гриф: «Совершенно секретно. Только для членов ВКП (б)». Хотя при подборе докумен¬тов оппозиции применяется обычный еще тогда метод подтасовки, но все же ценность этого сбор¬ника исключительна, тем более, что даже через почти полвека «Протоколы ЦК» не публикуются. Для данной главы мы используем эти официаль¬ные документы с тем вниманием, которое они заслуживают как неоценимый первоисточник.
Еще 26 июня 1926 года на заседании президи¬ума ЦКК Зиновьев сделал следующее заявление:
«Было такое печальное время. Вместо того, что¬бы нам – двум группам настоящих пролетарских революционеров – объединиться вместе против сползающих Сталина и его друзей, мы, в силу ряда неясностей в положении вещей в партии, в течение пары лет били друг друга по головам, о чем весьма сожалеем и надеемся, что это никогда не повторится» («Партия и оппозиция по доку¬ментам. Материалы к XV съезду ВКП (б)». Вы¬пуск первый. Издание Агитпропа ЦК ВКП (б). Только для членов ВКП (б). Москва, 1927, стр. 23).
Выступая на июльском пленуме ЦК и ЦКК (1926), Зиновьев заявил, что в борьбе против «тройки» в 1923 г. «левая оппозиция» Троцкого оказалась права. Зиновьев:
«У меня было много ошибок. Самыми главны¬ми своими ошибками я считаю две. Первая моя ошибка 1917 г. всем вам известна. Вы знаете, как резко ее осудил т. Ленин, но вы знаете, что т. Ле¬нин считал, что я эту ошибку исправил… Вторую ошибку я считаю более опасной, потому что ошибка 1917 г., сделанная при Ленине, Лениным была исправлена, а также и нами при его помощи через несколько дней, а ошибка моя 1923 года за¬ключалась в том, что…
Орджоникидзе. Что же вы морочили голову всей партии?
Зиновьев. Мы говорим, что сейчас уже не мо¬жет быть никакого сомнения в том, что основное ядро оппозиции 1923 г., как это выявила эволю¬ция руководящей ныне фракции, правильно преду¬преждала об опасностях сдвига с пролетарской линии и об угрожающем росте аппаратного ре¬жима. Между тем, десятки и сотни руководите¬лей оппозиции 1923 г., в том числе и многочисленные старые рабочие большивики, закаленные в борьбе, чуждые карьеризма и угодливости, не¬смотря на всю проявленную ими выдержку и дис¬циплину, остаются по сей день отстраненными от партийной работы… Вот эволюция (шум, звонок председателя) Бухарина, Смирнова, Томского и ряда других товарищей вполне оправдала то, что говорил о сползании некоторых товарищей Троц¬кий и что указано в тех пунктах, которые мы при¬водим в декларации о вашем сползании и вашем оппортунизме. Да, в вопросе о сползании и вопро¬се об аппаратно-бюрократическом зажиме Троц¬кий оказался прав против вас» (там же, стр. 24).
Выступавший после Зиновьева, Троцкий при¬знал, что в «Уроках Октября» он стрелял не по адресу: «Несомненно, что в «Уроках Октября» я связывал оппортунистические сдвиги политики с именами т.т. Зиновьева и Каменева. Как свиде¬тельствует опыт идейной борьбы внутри ЦК, это было грубой ошибкой. Объяснение этой ошибки кроется в том, что я не имел возможности сле¬дить за идейной борьбой внутри семерки и во¬время установить, что оппортунистические сдвиги вызывались группой, возглавляемой Сталиным, против т.т. Зиновьева и Каменева» (там же, стр. 23).
Эту взаимную амнистию троцкистов и зиновьевцев мы назвали катастрофической тактической ошибкой, потому что она без какого-либо выи¬грыша давала возможность Сталину и его группе обвинить Троцкого и Зиновьева в беспринципно¬сти и наглядно иллюстрировать это обвинение на документах богатой полемической литературы Троцкого и Зиновьева друг против друга. Пропа¬гандная машина Сталина теперь занялась интен¬сивным, массовым переизданием этой литературы. Не очень смышленному в тонкостях «высокой по¬литики» партийному середняку партийная пропа¬ганда вдалбливала в голову весьма доходчивую, безусловно правдивую мысль: Троцкий и Зиновь¬ев не имеют никакой другой идеи, кроме того, что они просто хотят занять места Сталина и Буха¬рина! Вот в борьбе за эту личную власть, дока¬зывала официальная пропаганда, троцкисты и зиновьевцы готовы пожертвовать любыми своими былыми принципами. В партии, которая была вос¬питана на тезисе Ленина «принципиальная поли¬тика есть самая верная политика», беспринципно¬сть считалась тягчайшим грехом. Сталин играл на этом чувстве партийного фанатика, когда отве¬тил Троцкому и Зиновьеву обвинением их именно в этой беспринципности. Сталин сказал:
«Тов. Троцкий, отрекается от своих «Уроков Октября», отказывается «связать оппортунистиче¬ские сдвиги политики с именами т.т. Зиновьева и Каменева». Эта беспринципная амнистия Зиновь¬ева и Каменева нужна Троцкому для обмена на такую же амнистию Троцкого со стороны товари¬щей Зиновьева и Каменева. Выходит, что Ленин был неправ, называя октябрьские ошибки Зиновь¬ева и Каменева «не случайностью» и т. Троцкий бе¬рется теперь поправить Ленина» (там же, стр. 24).
Но первым человеком, кто «беспринципно» ам¬нистировал Зиновьева и Каменева и «поправил» Ленина, был сам Сталин, когда те были его союз¬никами против Троцкого. Выступая в ноябре 1924 г. против «Уроков Октября» и в защиту Зи¬новьева и Каменева, Сталин говорил, что с Зиновь¬евым и Каменевым в октябре 1917 г. «разногла¬сия длились всего несколько дней, потому и толь¬ко потому, что мы имели в лице Каменева и Зи¬новьева ленинцев, большевиков» (Сталин, Соч., т. 6, стр. 327).
Объединенная оппозиция попыталась отвести обвинения в «беспринципности» ссылками на свою неосведомленность о закулисной игре и подлин¬ных целях сталинской группы в руководстве ЦК. В устах людей, которые сидели рядом со Стали¬ным в Политбюро со дня его организации, такие аргументы были просто смешны. Уже одного при¬знания, что Троцкий и Зиновьев дрались между собой из-за незнания положения в партии и стра¬не, было достаточно для их дисквалификации как политиков. Но как раз в этом «невежестве» они признавались в своей платформе. Вот соответству¬ющее место из нее: «Мы отметаем, как попытку с негодными средствами, стремление группы Ста¬лина «перекрыть» взгляды оппозиции, изложенные в данной платформе, ссылками на былые разно¬гласия, существовавшие между группами 1923 и 1924 гг. Эти разногласия в настоящее время из¬житы на основе ленинизма.
Ошибки и преувеличения, допущенные обеими группами большевиков (т. е. троцкистами и зиновьевцами. – А. А.) в спорах 1923-1924 гг. в силу ряда неясностей в положении вещей в партии и в стране, ныне исправлены и не являются помехой для дружной совместной борьбы против оппортунизма за ленинизм» («Партия и оппози¬ция по документам», стр. 24).
Вообще говоря, «Заявление 13» в нормальной партии и при обычном «генсеке» не представляло бы ничего сенсационного и противозаконного. Но поскольку дело происходило в «партии особого типа», по терминологии самих большевиков, а Сталин тоже оказался «генсеком» «особого типа», то это заявление было истолковано не как критика политики партаппарата, а как подготовление к созданию новой партии для захвата власти. Пред¬седатель ЦКК – этого вернейшего инструмента сталинского руководства против оппозиций – Куйбышев и его помощник Янсон сообщили пле¬нуму факты, которые должны были доказать те¬зис о создающейся «второй партии». Куйбышев говорил, что оппозиционеры создают новую кон¬спиративную организацию на тех же принципах, на каких ее создавали большевики в условиях цар¬ского абсолютизма – со своими тайными связями, явками, патрулями. Янсон даже огласил шифр, который установил Гр. Беленький для конспира¬тивной переписки с низовыми оппозиционными группами. Например, для группы в Одессе, по сло¬вам Янсона, Беленький установил такой шифр:
Действительные имена: Условные:
Троцкий Толстой
Зиновьев Златовратский
Каменев Короленко
Крупская Надеждина
Сокольников Сибиряков
ЦК Цемах
Политбюро Польша
Партия патриот
Комсомол курорт
(там же, стр. 27-28).
На пленуме было оглашено, очевидно, сфабри¬кованное аппаратом ЦК, заявление бывшей секре¬тарши Ленина – Гесслер о том, что ей было пред¬ложено оппозицией поехать в Берлин, Париж, Рим и сообщить лидерам западных компартий, что «в течение короткого времени настроение в партии изменится и что, по крайней мере, в течение двух месяцев большие заграничные партии не должны высказываться за ЦК русской партии» (там же, стр. 28-29). Было доложено также, что два руко¬водящих работника Коминтерна, сторонники «но¬вой оппозиции», Гуральский и Вуйонович, поль¬зуясь именем Зиновьева, попытались направить своего агента для той же цели информации и свя¬зи с заграничными компартиями в пользу оппо¬зиции (там же, стр. 29).
Растущее недовольство коммунистов диктату¬рой аппарата и действительно антисталинские ак¬ты конспирации отдельных старых большевиков приписывались Зиновьеву и Троцкому, хотя по¬следние не только не давали в тот период своим сторонникам каких-либо указаний, но даже об их антисталинских действиях узнавали от сталинско¬го аппарата.
В вину Зиновьеву и Троцкому ставились и за¬явления представителей бывшей «Рабочей оппо¬зиции», которые не без злорадства поздравляли их с тем, что они, наконец, «прозрели», хотя и не сделали всех необходимых выводов. На пленуме цитировалось письмо Зиновьеву лидера бывшей «Рабочей оппозиции» Медведева. Сам по себе факт, что это письмо попало в руки сталинской полиции раньше, чем оно дошло до адресата, чле¬на Политбюро, говорил о большем, чем его содер¬жание. Все-таки интересны некоторые мысли Мед¬ведева:
«Вы вот ратуете теперь за внутрипартийную де¬мократию и стоите на почве однопартийной фор¬мы правления… Это внутреннее противоречие… Если критика не имеет точки зрения, платформы… то это просто набор слов, болтовня. Нет критики без группировок. Но ведь группировка это потен¬циальная возможность новой партии. А как же можно это совместить с однопартийной формой правления… Тот факт, что бюрократия распоря¬жается всей суммой богатств, придает ей невидан¬ную в партии государственную силу. Пусть эта бюрократия смотрит на себя и внушает всем, что она «железная когорта», «старая гвардия» и ведет пролетариат прямехонько к коммунизму, – от этого факты не меняются. Было бы странно, если бы она этого не говорила… Итак, вы почувство¬вали, что не все ладно, что на пролетарской Шип¬ке не все спокойно… Вы уходите от той линии, которая заставляла вас бороться с моей критикой омерзительными средствами. Это хорошо. Лучше поздно, чем никогда» (там же, стр. 42-43).
Июльский объединенный пленум ЦК и ЦКК закончился осуждением объединенной оппозиции. В резолюции пленума говорилось, что «растущая фракционность «новой оппозиции» привела ее к игре с идеей двух партий», что сторонники оппо¬зиции рассылают по городам СССР секретные до¬кументы Политбюро, создают на местах сеть оп¬позиционных групп, командируют для их инструк¬тажа своих секретных агентов, организуют пра¬вильно налаженную технику конспирации со сво¬ими шифрами, явками и т. д. Более того, оппози¬ционеры начинают связываться и с заграничными компартиями.
Хотя на пленуме не было приведено ни одного факта физического или идейного руководства Зи¬новьева оппозиционными силами после XIV съез¬да, его тем не менее сделали за них морально от¬ветственным, так как «со стороны Зиновьева не было ни малейшей попытки осудить этих своих единомышленников и отмежеваться от них» («КПСС в рез.», ч. И, стр. 162-164).
Пленум постановил, ссылаясь на резолюцию Ленина на X съезде, исключить Зиновьева из сос¬тава Политбюро, «предупредив одновременно всех оппозиционеров, независимо от их положения в партии, что продолжение ими работы по созданию фракции, противопоставленной партии, вынудит ЦК и ЦКК ради защиты единства партии сделать и по отношению к ним соответствующие органи¬зационные выводы» (там же, стр. 164).
Имена Троцкого и Каменева резолюция обошла полным молчанием. Каждому овощу свое время. Вместо Зиновьева членом Политбюро был избран Рудзутак, а кандидатский состав Политбюро рас¬ширен до восьми человек: Петровский, Угланов, Орджоникидзе, Андреев, Киров, Микоян, Кагано¬вич, Каменев.
Дальнейшее развитие событий Троцкий рисует так:
«Борьба в течение 1926 г. разворачивалась все острее. К осени оппозиция сделала открытую вы¬лазку на собраниях партийных ячеек. Аппарат дал бешеный отпор. Идейная борьба заменилась ад¬министративной механикой: телефонными вызова¬ми партийной бюрократии на собрания рабочих ячеек, бешеным скоплением автомобилей, ревом гудков, хорошо организованным свистом и ревом при появлении оппозиционеров на трибуне. Правя¬щая фракция давила механической концентрацией своих сил, угрозой репрессий. Прежде чем пар¬тийная масса успела что-нибудь услышать, по¬нять и сказать, она испугалась раскола и ката¬строфы. Оппозиции пришлось отступить. Мы сде¬лали 16 октября заявление в том смысле, что, считая свои взгляды правильными и сохраняя за собою право бороться за них в рамках партии, отказываемся от таких действий, которые поро¬ждают опасность раскола» (Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 274).
Однако из «Заявления 16 октября» Сталин вы¬читал нечто большее, чем это угодно признавать Троцкому. В самом деле, вот что писали в нем Троцкий, Зиновьев, Каменев, Пятаков, Сокольни¬ков и Евдокимов:
«Мы категорически отвергаем теорию и прак¬тику «свободы фракций и группировок», призна¬вая, что такая теория и практика противоречит основам ленинизма и решениям партии. Решения партии о недопустимости фракционности мы счи¬таем своей обязанностью проводить на деле. Вме¬сте с тем, мы считаем своим долгом открыто при¬знать перед партией, что в борьбе за свои взгляды мы и наши единомышленники в ряде случаев по¬сле XIV съезда допустили шаги, являющиеся на¬рушением партдисциплины и выходящие за уста¬новленные партией рамки идейной борьбы на путь фракционности. Считая эти шаги безусловно оши¬бочными, мы заявляем, что решительно отказы¬ваемся от фракционных методов защиты наших взглядов, ввиду опасности этих методов для един¬ства партии, и призываем к тому же всех товари¬щей, разделяющих наши взгляды. Мы призываем к немедленному роспуску всех фракционных груп¬пировок… Постановления XIV съезда, ЦК и ЦКК мы считаем для себя безусловно обязательными, будем им безоговорочно подчиняться и проводить их в жизнь… Свои взгляды каждый из нас обя¬зуется отстаивать лишь в формах, установленных уставом и решениями съездов и ЦК…» («Партия и оппозиция по документам», стр. 31-32).
Очутившись между наковальней оппозиционно¬го актива, требовавшего от лидеров перехода от слов к делу, и сталинским тяжеловесным моло¬том, нависшим над их головами, лидеры объединенной оппозиции предпочли капитуляцию. Троц¬кий называет эту капитуляцию заключением «пе¬ремирия». На деле никакого «перемирия» не было, ибо сталинский аппарат использовал заявление от 16 октября как документальное доказательство признания оппозицией своей антипартийной дея¬тельности. Сталинский аппарат сделал второй, важнейший шаг на пути к ликвидации оппозиции. Если до сих пор от оппозиции требовали лишь прекращения фракционной борьбы, то теперь на¬чали требовать отказа от своих взглядов.
Ровно через неделю после заявления от 16 ок¬тября был созван новый объединенный пленум ЦК и ЦКК. Пленум обсудил три доклада, посвя¬щенные оппозиции: доклады Молотова от Полит¬бюро и Ярославского от президиума ЦКК о вну¬трипартийном положении и тезисы Сталина к XV партконференции «Об оппозиционном блоке».
Сталин в своих тезисах и поставил вопрос не только об организационной, но и об идейной ка¬питуляции оппозиции. Сталин предложил, а пле¬нум утвердил следующее решение: «Добиваться того, чтобы оппозиционный блок признал оши¬бочность своих взглядов» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 233).
Зиновьев, Троцкий, Каменев и их сторонники в ЦК отказались признать ошибочность своей плат¬формы. Это не обескуражило Сталина. Сталин оценил непризнание ими ошибочности своих взгля¬дов как неподчинение решению пленума ЦК и ЦКК, а, стало быть, грубое нарушение партийной дисциплины, о которой они сами писали в «Заявлении 16 октября». Киров от имени членов ЦК – ленинградцев (на самом деле – от имени По¬литбюро) внес на утверждение пленума проект нового постановления об оппозиции. Пленум ут¬вердил этот проект, как свое постановление. В нем было сказано:
«1) Ввиду нарушения партдисциплины со сто¬роны членов ЦК Троцкого, Зиновьева, Каменева, Пятакова, Евдокимова, Сокольникова, Смилги и кандидата в члены ЦК т. Николаевой, – пленум ЦК и ЦКК делает всем этим товарищам предупре¬ждение…
2) Ввиду того, что Зиновьев не выражает линии ВКП (б) в Коммунистическом Интернационале… ЦК и ЦКК не находят возможной дальнейшую ра¬боту Зиновьева в Коммунистическом Интернацио¬нале» («КПСС в рез.», ч. II, стр. 290-291).
Сталин этим не ограничился. Несмотря на ка¬питуляцию от 16 октября, вернее сказать, поль¬зуясь фактом этой капитуляции, в которой оппо¬зиция признала себя виновной во фракционной борьбе, пленум вынес постановление: исключить Троцкого из членов Политбюро, а Каменева – из кандидатов в члены Политбюро. Последовало и вознаграждение наиболее усердных союзников Ста¬лина: Куйбышев был введен в состав членов По¬литбюро и одновременно назначен председателем ВСНХ СССР, а председателем ЦКК на место Куй¬бышева был назначен Серго Орджоникидзе. В кандидаты в члены Политбюро были включены Ст. Косиор и Чубарь, а Бухарин вместо Зиновье¬ва был поставлен во главе Исполкома Коминтерна в качестве «политического секретаря» (титул «председателя Исполкома Коминтерна», которым пользовался Зиновьев, ревнивый Сталин ликвиди¬ровал).
На XV партконференции (ноябрь 1926) Сталин выступил с докладом «О социал-демократическом уклоне в нашей партии», а лидеры объединенного блока с повторением своих обвинений против ЦК.
В докладе Сталина отмечалось уже начавшееся разложение блока. Сталин говорил о противоре¬чиях между троцкистами и зиновьевцами, а так¬же об отходе от оппозиционного блока бывших лидеров «Рабочей оппозиции» Медведева и Шляп¬никова. В частности, на конференции было сооб¬щено, что Медведев и Шляпников отказались от «Бакинского письма» Медведева. В этом письме (написано в конце дискуссии 1923-1924 г.) Мед¬ведев охарактеризовал всю внутреннюю политику ЦК как антипролетарскую, а его международную политику – как авантюристическую. «Бакинское письмо» осуждало раскольническую политику Ко¬минтерна и западных компартий, которых «Ба¬кинское письмо» оценивало как «оравы мелко¬буржуазной челяди, поддерживаемые русским золотом» (Ем. Ярославский, «Краткая история ВКП(б)», 1930, стр. 455-456).
Прогноз Сталина о разложении блока между троцкистами и зиновьевцами, его ожидания, что такое разложение скажется на самой конферен¬ции (ибо аппарат вел интенсивную работу в этом направлении) не совсем опрадались. Только Круп¬ская отошла от оппозиции, что Сталин и сообщил торжественно в своем заключительном слове. Но отошла она не потому, что считала политику Ста¬лина ленинской политикой, а потому, что «оппо¬зиция зашла слишком далеко в своей критике». Она боялась, что из критики оппозиции против ЦК и советского правительства народ может сде¬лать антикоммунистические выводы и выступить против коммунистической диктатуры вообще. Но в каких муках, как неохотно, под каким тяжким аппаратным давлением она отходила от Зиновьева и Каменева, показывает хотя бы тот факт, что заявление об этом отходе появилось в печати только через полгода после XV конференции («Правда», 20 мая 1927 г.).
Троцкий, Зиновьев, Каменев по-прежнему на¬стаивали на своей правоте, по-прежнему доказы¬вали невозможность строить «социализм в одной стране», но в то же время заверяли ЦК (Сталина), что они лояльно будут выполнять решения пар¬тии и ее ЦК, тем более, что союзник Сталина – председатель правительства Рыков напомнил оп¬позиции на XV партконференции, что партия ни¬кому не позволит без конца испытывать ее терпе¬ние («Правда», 5 ноября 1926 г.). Правая рука Сталина по теоретическому обоснованию партаппаратной борьбы против оппозиции, Бухарин, на той же конференции напомнил лидерам оппози¬ции, что они все еще не отказались от своего об¬винения ЦК в «бюрократической деградации» и что если они будут продолжать кричать о «тер¬мидоре», то партия с ними разделается оконча¬тельно («Правда», 10 ноября 1926 г.).
Бывший меньшевик, а теперь наиболее крикли¬вый сталинец Ю. Ларин потребовал покончить с оппозицией немедленно, изгнав ее из партии, или вопрос будет решаться пулеметами на улицах, как это было в 1918 году с левыми эсерами (В. Souvarine, „Stalin», p. 439, Seeker and Warburg, London). В этой атмосфере предрешенного изгнания оп¬позиции из партии, в условиях, когда каждому было ясно, что вопрос не в том, что оппозиция будет исключена, а в том, когда это случится, – совершенно нельзя понять оборонительную так¬тику оппозиции. Ведь это Сталин сообщил на кон¬ференции, что «недавно на пленуме ЦК и ЦКК Троцкий заявил, что принятие конференцией те¬зисов об оппозиционном блоке должно неминуемо повести к исключению лидеров оппозиции из пар¬тии» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 293). Но Сталин дипломатически успокаивал партию: «Я должен заявить, товарищи, что это заявление Троцкого лишено всякого основания, что оно является фаль¬шивым» (там же). Зачем нужно было Сталину это уже действительно фальшивое заявление? Ответ ясен из доклада Сталина: признав свою вину в создании фракции, оппозиция сделала лишь пер¬вый шаг (Сталин: «Это, конечно, не мало. Но это¬го недостаточно»), теперь она должна сделать вто¬рой шаг: признать свою вину в проповеди анти¬ленинской идеологии. Тем временем, по точному распределению функций среди членов Политбюро и ЦК, Сталин сам играл, как обычно, роль миро¬любивого «генсека», а его соратники в один голос утверждали, что и «первый шаг» оппозиции – «Заявление 16 октября» – не является искренним. Мало бить оппозицию, надо ее добить. Бывший лидер Коминтерна, гордый и чванливый претен¬дент в преемники Ленина – Зиновьев – еще года два тому назад был беспомощен в своей обороне и жалок в своем падении, когда отвечал сталин¬цам на XV конференции. Вот оправдание Зиновь¬ева:
«Мы считаем этот шаг (Заявление 16 октября. – А. А.) обязывающим нас и что все то, что мы там заявили, будет нами безусловно выполнено…
Это не есть договор каких-нибудь сторон. Уже по этому одному не может быть места тому, что называется дипломатией, «ходами» и т. п. Это есть обязательство подчинения, открыто заявлен¬ное перед партийной массой, партией и ее руко¬водящими учреждениями… В заявлении от 16 ок¬тября мы говорим, что останемся при тех принци¬пиальных взглядах, которые мы, как меньшинство партии, защищали в последнее время… Вы знаете, что Политбюро, обсудив наше заявление, призна¬ло это заявление достаточным, как минимум, обе¬спечивающий партийное единство… Часть това¬рищей думает, что эта часть заявления предве¬щает новую борьбу… Я заявляю перед ЦК и ЦКК, что мы употребим абсолютно все усилия, сделаем все возможное для того, чтобы такие опасения не оправдались. Ни в какой мере это не является лазейкой для попытки новой дискуссии.
Голоса. Военный маневр!
Зиновьев. Никаких маневров нет, никаких хо¬дов нет.
Голос. Передышка нужна.
Зиновьев. Вы убедитесь скоро, что это не так» («Партия и оппозиция по документам», стр. 31-32).
Эта уже по существу идейная капитуляция оп¬позиции, умоляющее заискивание Зиновьева пе¬ред ЦК и ЦКК, его вопли о мире не произвели никакого впечатления на невозмутимого Сталина. Добивая Зиновьева, своего вчерашнего союзника в борьбе с Троцким (между прочим, на той же конференции Сталин сообщил, что резолюция ЦК от 17 января 1924 г., а также резолюция XIII съез¬да против Троцкого написаны рукой Зиновьева), Сталин решил еще публично поиздеваться над ним. Сталин ответил Зиновьеву:
«Зиновьев хвастал одно время, что он умеет прикладывать ухо к земле (смех), и когда он при¬кладывает его к земле, то он слышит шаги исто¬рии. Очень может быть, это так и есть на самом деле. Но одно все-таки надо признать, что Зи¬новьев, умеющий прикладывать ухо к земле и слышать шаги истории, не слышит иногда неко¬торых «мелочей»… Может быть, оппозиция и уме¬ет, действительно, прикладывать уши к земле и слышать такие великолепные вещи, как шаги ис¬тории. Но нельзя не признать, что умея слышать такие великолепные вещи, она не сумела услы¬шать ту «мелочь»… что оппозиция осталась на мели. Этого она не услышала» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 355-356).
Другими словами, партаппарат так повел дело в партии и стране, что создал все необходимые политические, организационные и психологиче¬ские предпосылки, чтобы оппозиция очутилась «на мели», а этой «мелочи» зиновьевцы и троцки¬сты «не услышали». Либо полная не только орга¬низационная, но и идейная капитуляция, и тогда оппозиционеры имеют некоторые шансы продлить свое пребывание в партии еще на некоторое время, либо упорство в своих взглядах, – тогда дни оп¬позиции сочтены. Именно так поставил вопрос Сталин в своем заключительном слове.
Теперь Сталин разговаривал с оппозицией не от имени партии, а как сама партия. Если на на¬чальном этапе Сталин не без основания отожде¬ствлял свой партийный режим с режимом Ленина, то теперь, на новом этапе, он смело и уверенно отождествлял самого себя с партией. Не как Ста¬лин, даже не как «генсек», а как партия Сталин предъявил оппозиции ультиматум о тотальной капитуляции. Он сформулировал этот ультиматум в следующих пунктах:
«Вы хотите знать, чего от вас требует партия? Слушайте:
1) Партия не может больше терпеть и не будет терпеть, чтобы вы выходили на улицу и трепали партию…
2) Партия не может и не будет терпеть того, чтобы вы подбирали и накапливали всякие недо¬вольные элементы, как материал для новой пар¬тии…
3) Партия не может и не будет терпеть того, чтобы вы, шельмуя партийный руководящий ап¬парат и ломая режим в партии, … объединяли все и всякие осужденные партией течения в новую партию, под флагом свободы фракций…
4) …Партия не может и не будет терпеть, чтобы вы делали попытки использовать трудности (стро¬ительства социализма) для нападения на партию…
5) …Партия не может терпеть того, чтобы оп¬позиция выходила на улицу с демагогическим за¬явлением о немедленном подъеме зарплаты на 30-40%…
6) Партия не может и не будет терпеть того, чтобы оппозиция продолжала подрывать основы смычки рабочих и крестьян, пропагандируя идею повышения отпускных цен и усиления налогового нажима на крестьянство, … пытаясь «сконструи¬ровать» отношения эксплуатации крестьянства пролетарским государством.
7) Партия не может и не будет терпеть того, чтобы оппозиционеры продолжали и впредь сеять идейную сумятицу в партии, преувеличивать на¬ши трудности, культивировать пораженческие на¬строения, проповедовать идею невозможности по¬строения социализма в нашей стране и подрывать тем самым основы ленинизма…
8) Партия не может и не будет терпеть, чтобы вы продолжали и впредь тормошить Коминтерн, разлагать его секции и развенчивать руководство Коминтерна…» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 351-353).
Сталин закончил выступление следующим пре¬дупреждением:
«Либо вы выполните эти условия, либо вы этого не сделаете, – и тогда партия, побив вас вчера, начнет добивать вас завтра» (там же, стр. 354).
Нельзя себе представить более тяжкого требо¬вания, чем требование к революционеру распи¬саться в своей полнейшей безыдейности. Ничто так не ошеломляет окружающих, как поступок революционера, предающего анафеме свои вче¬рашние убеждения. Как раз этого потребовал Ста¬лин от оппозиции.
Однако оппозиция все еще не сдавалась. Ска¬зывалось давление на нее той части партии, ко¬торая считала «Заявление 16 октября» актом тру¬сости, играющим на руку Сталину. На одном из оппозиционных собраний в Москве, например, «присутствующие возмущались, что вожди сдрей¬фили, что идти на перемирие сейчас – значит дискредитировать самих себя», на этом собрании было постановлено «законспирироваться, уйти в подполье» («Партия и оппозиция по документам», стр. 33). Группа Сапронова-Смирнова, входившая в блок, опубликовала «Заявление 15». В этом за¬явлении резко критикуется капитуляция вождей блока, подчеркивается необходимость активиза¬ции политической борьбы не только легально в рамках партии, но и нелегально вне партии, среди рабочего класса.
В изложении сталинского историка, группа Сап¬ронова-Смирнова заявляла, что «в момент борьбы на стороне Сталина будет вся армия чиновников, на стороне оппозиции – рабочая часть партии», что «борьба не может ограничиться внутрипартий¬ными рамками»… Преодолеть сталинскую группу можно лишь в том случае, если оппозиция обеспе¬чит себе активную поддержку рабочего класса, что для этого, надо теперь же «образовать ядро, которое будет отстаивать дело пролетарской ре¬волюции», что «разоблачая Сталина и его поли¬тику, нужно также разоблачать шатания оппози¬ционных вождей» (Ем. Ярославский, «Краткая ис¬тория ВКП (б)», стр. 468-469).
В «Заявлении 15» отмечался также и новый фактор силы, который Сталин ввел в борьбу: «ГПУ направляет свою деятельность на борьбу с законным недовольством рабочих, и даже с вну¬трипартийной оппозицией» (там же, стр. 469). Надо тут же заметить, что вожди блока просто проглядели тогда, что множество из антисоветских акций, которые Сталин им приписывал, на самом деле были организованы самим Сталиным через Менжинского (ГПУ), чтобы дискредитировать оп¬позицию как орудие белогвардейской контррево¬люции (например, засылку в оппозицию агентов-провокаторов бывших белогвардейцев Щербакова и Тверского для организации подпольной типогра¬фии).
В декабре 1926 года Сталин поставил вопрос об оппозиции на обсуждение VII расширенного пле¬нума Исполкома Коминтерна. Сталину важна бы¬ла моральная поддержка этого форума «мирового пролетариата». Иностранных лидеров Коминтерна, которых Троцкий называл «приживальщиками Кремля», Сталин поставил на этом пленуме перед выбором: «Перед вами стоят две силы. С одной стороны – наша партия, уверенно ведущая вперед пролетариат СССР, строящая социализм и зову¬щая пролетариев всех стран к борьбе. С другой стороны – оппозиция, ковыляющая за нашей пар¬тией, как дряхлый старик, с ревматизмом в ногах, с болью в пояснице, с мигренью в голове, – оппо¬зиция, сеющая кругом пессимизм и отравляющая атмосферу болтовней о том, что ничего у нас с социализмом в СССР не выйдет, что у них там, у буржуев, все обстоит хорошо, а у нас, у пролета¬риев, все обстоит плохо.
Таковы, товарищи, две силы, стоящие перед вами.
Вы должны сделать выбор между ними» (Ста¬лин, Соч., т. 9, стр. 149-150).
Разумеется, благоразумные «приживальщики Кремля» выбрали своего хлебодателя – Сталина. На этом пленуме выступили с защитой своих взглядов Каменев, Троцкий, Зиновьев, но то были воистину «голоса вопиющих в пустыне». Их никто не слушал, может быть, кроме самого Сталина, который в своем пространном заключительном слове (оно содержит около 90 книжных страниц) обвинил оппозицию, что уже одним фактом своего выступления на данном пленуме она нарушила обещание «Заявления 16 октября» прекратить фракционную борьбу против ЦК. Защита оппози¬цией своих взглядов против сталинского руковод¬ства отныне считалась фракционной борьбой. Это уже явно пахло применением к фракционерам ре¬золюции X съезда «О единстве». Заключительное слово Сталина содержало ряд явных извращений исторических фактов (правда, известных тогда только членам ЦК и делегатам некоторых съез¬дов); содержало оно и грубые личные выпады.
Приведем несколько примеров. Так, Сталин отри¬цал заявление Троцкого, что до середины апреля 1917 года он, Сталин, входил в одну группу с Ка¬меневым и выступал против «Апрельских тезисов» Ленина (Сталин: «Фокус тут заключается в том, что Троцкий спутал меня с Каменевым»), или от¬водил другое заявление Троцкого, что «в нацио¬нальном вопросе Сталин совершил довольно круп¬ную ошибку», за что Ленин его назвал «велико¬державным держимордой» (письмо и статья Ле¬нина «Об автономизации»). Сталин сказал, что «это – сплетня. Никаких разногласий по нацио¬нальному вопросу с партией или с Лениным у ме¬ня не было никогда» (там же, стр. 64-65). Сталин отрицал заявление Троцкого о том, что он, Троц¬кий, предвосхитил «Апрельские тезисы» Ленина, в силу чего он, не будучи в партии большевиков, оказался в одном лагере с Лениным, тогда как сам Сталин, будучи в партии Ленина, выступал против этих тезисов, называя их «голой схемой». Это заявление настолько взбесило Сталина, что он сравнил самого Троцкого с … мухой! Сталин ска¬зал: «Троцкий, «предвосхищающий» Ленина… Крестьяне совершенно правы, когда в таких слу¬чаях говорят обычно: «Сравнил муху с каланчой»» (там же, стр. 68). Поскольку Каменев напомнил Сталину о его многих грехах против Ленина, то Сталин и тут не остался в долгу. Он напомнил Каменеву, что когда тот был в ссылке в Сибири, после февральской революции, то «вместе с име¬нитыми купцами в Сибири (в Ачинске) принял участие в посылке приветственной телеграммы конституционалисту Михаилу Романову, тому са¬мому Михаилу Романову, которому царь… пере¬дал «право на престол»» (там же, стр. 77). Сталин с возмущением спрашивал: «Почему же Троцкий и Каменев тычут в нос такого рода ошибки своим партийным оппонентам? Не ясно ли, что этим они лишь вынуждают нас напомнить о многочислен¬ных ошибках лидеров оппозиции?» (там же, стр. 77).
Внутрипартийная борьба вступила в такую ста¬дию, когда стороны пустили в оборот все, чем они располагали: сенсационные разоблачения, архив¬ные документы, фальшивки, инсинуации, интри¬ги, личные оскорбления. Историческая объектив¬ность требует заметить, что и здесь пальма пер¬венства принадлежала Сталину. Стоит упомянуть только две его акции из области истории, которые произвели на исторически и политически неве¬жественную партию (из миллионной партии толь¬ко около двух десятков тысяч членов вступили в нее до 1917 г.) потрясающее впечатление:
1. Аппарат ЦК собрал и издал все, что писал Троцкий против Ленина и все, что писал Ленин против Троцкого до 1917 года, в том числе и част¬ные письма.
2. Аппарат ЦК издал секретное письмо Ленина в ЦК против Зиновьева и Каменева, в котором Ле¬нин их называет «штрейкбрехерами революции» (за их письмо в «Новую жизнь» против восстания) и требует их исключения из партии.
Кроме того, пользуясь своей монополией, пар¬тийная печать («Правда», журнал «Большевик» и др.) пускали в ход статьи, корреспонденции, за¬метки, обзоры, в которых оппозиции приписыва¬лись грубо фальсифицированные тезисы, лозунги, утверждения. Оппозиция не имела никакой воз¬можности их опровергать. Если оппозиция стара¬лась опровергнуть клевету путем рассылки своих действительных платформ и речей, то ее обвиняли в продолжении той же «фракционной борьбы».
Первое открытое выступление оппозиции в мас¬сах против партаппарата было в июне 1927 года в связи с высылкой на Дальний Восток, под видом «назначениия на работу», члена ЦК Л. Т. Смилги, одного из активнейших военных организаторов Октябрьского переворота среди матросов и солдат в Балтике, теперь наиболее опасного врага Стали¬на. На его проводы на Ярославский вокзал яви¬лись Троцкий и Зиновьев, узнав об этом туда же явились и толпы рабочих с разных фабрик и за¬водов Москвы. По словам заместителя председа¬теля ЦКК Янсона, «приходится констатировать, что это вылилось в своего рода уличную демон¬страцию, направленную против ЦК… Здесь роль т. Троцкого была активнее, чем роль т. Зиновьева, так как т. Троцкий выступил здесь с речью» («Партия и оппозиция по документам», стр. 34).
Эта открытая демонстрация тысячной массы рабочих под лозунгом оппозиции дала почувст¬вовать Сталину, Бухарину и Рыкову, что лидеры оппозиции вовсе не «генералы без армии», а весь¬ма опасная потенциальная сила, если она будет апеллировать к улице или к тому, что ЦК назы¬вал «третьей силой«. Сигналы из Ленинграда, где все еще сильно было влияние Зиновьева среди ра¬бочих, а также тревожные сведения из разных про¬мышленных центров страны заставили ЦК вновь поставить вопрос об оппозиции на обсуждение нового объединенного пленума ЦК и ЦКК (29 июля-9 августа 1927 г.).
Повестка дня пленума была так составлена, что весь комплекс вопросов о внешней и внутрен¬ней политике партии был целиком посвящен кри¬тике платформы оппозиции. Докладчиками были Бухарин (о международной политике и критика оппозиции), Рыков (о хозяйственной политике и критика оппозиции), Орджоникидзе (о Зиновьеве и Троцком). Сталин не делал доклада, но его выс¬тупления в прениях были длиннее докладов. Но¬вый руководитель Коминтерна Бухарин, резко критикуя оппозицию, оправдывал политику совет¬ского правительства в международных делах и линию ЦК в Коминтерне. Бухарин говорил об эко¬номической стабилизации европейского капита¬лизма, сопровождаемой военизацией промышлен¬ности, о происках консервативной Англии (раз¬рыв отношений с СССР) с целью организации эко¬номической блокады и военного окружения СССР из-за «могучего революционизирующего влияния СССР». Бухарин доказывал, что Англия подготов¬ляет войну против СССР и что в этой подготовке ее поддерживает «международная социал-демокра¬тия вместе с ультралевыми ренегатами комму¬низма» и что «в этих условиях проповедь оппози¬ции ВКП (б) носит особо лживый и преступный характер». «В вопросе нападения на СССР все капиталистические страны (Англия, Америка, Франция, Германия, Италия, Япония) единодуш¬ны, только их внутренние противоречия затяги¬вают их нападение на СССР, но не уничтожают его все большей вероятности и неизбежности» («ВКП (б) в резолюциях», ч. II, 1933, стр. 339-341).
Кстати, этот марксистский анализ и прогноз сталинско-бухаринского ЦК был блестяще опро¬вергнут событиями во второй мировой войне, ког¬да весь капиталистический западный мир во главе с США, Англией и Францией объединился с ком¬мунистическим СССР против вчерашнего союзни¬ка Сталина по разделению Польши – против Гит¬лера. Провал политики Коминтерна, Профинтерна и ВЦСПС, курса на легальное завоевание рабочего движения изнутри через соглашение с Амстердам¬ским интернационалом или путем создания Англо¬русского профсоюзного комитета (по соглашению между Генсоветом тред-юнионов и ВЦСПС) Бу¬харин и Сталин приписали не только «предатель¬ству Перселя, Хикса и компании», но и Троцкому, и Зиновьеву, которые резко критиковали как раз эту, по их мнению, оппортунистическую политику ЦК. Даже по китайскому вопросу, по которому оппозиция категорически требовала выхода ком¬партии из Гоминдана, провозглашения лозунга «гегемонии пролетариата в народной революции и национально-освободительном движении» и со¬здания китайских Советов, ибо, доказывала оппо¬зиция, китайский буржуазный Гоминдан во главе с Чан Кай-ши в любой момент изменит союзу с коммунистами, – даже по этому вопросу, когда «измена» Чан Кай-ши стала фактом (разрыв его с коммунистами 12 апреля 1927 г.), ЦК возложил вину на Зиновьева, Троцкого, Радека и на само «руководство Китайской компартии, систематиче¬ски отклонявшее директивы Коминтерна» (там же, стр. 347-348).
В ходе борьбы с оппозицией Сталин системати¬чески прибегал к тому, чему его учил Ленин: наиболее действенное средство обезоружить про¬тивника – это практически осуществлять его соб¬ственную программу. (Русская демократия в 1917 году отрицала идею сепаратного мира с Герма¬нией, Ленин это отрицание включил в свою про¬грамму, но придя ко власти заключил сепаратный мир. Эсеры выдвинули на I съезде крестьянских Советов летом 1917 года идею социализации зем¬ли – передача земли крестьянам – и съезд еди¬нодушно эту идею поддержал. Ленин принял це¬ликом эту эсеровскую программу – «Декрет о земле» 26 октября 1917 г., – с тем, чтобы после укрепления у власти отказаться от нее. Русский народ, все русские революционные партии, начи¬ная с 1905 года требовали созыва Всероссийского Учредительного собрания, Ленин его собрал – январь 1918 г. – с тем, чтобы взять его под стра¬жу и объявить вне закона). Эту испытанную так¬тику Ленина Сталин применяет теперь против ле¬вой оппозиции при помощи своих новых союзни¬ков – простофиль из правого крыла ЦК (Бухарин, Рыков, Томский, Угланов, Угаров). Так, теперь пленум в резолюции по докладу Бухарина записывает, что хотя лозунг Советов в Китае вчера был неправильным, но сейчас «компартия должна раз¬вить энергичную пропаганду идеи Советов» (там же, стр. 349). Оппозиции оставалось теперь жить воспоминаниями, как она права была вчера, но критиковать нынешнюю линию ЦК в китайской революции она уже не могла, ибо это была ее линия. Точно так же Сталин-Рыков поступили и по вопросам тех требований, которые оппозиция предъявляла в отношении хозяйственной полити¬ки в городе и деревне: бить оппозицию, принимая ее же требования (в следующей главе о правой оппозиции мы увидим, что Сталин в выполнении требований левой оппозиции пошел куда дальше, чем самые крайние ее установки).
Пленум, по предложению Рыкова, утвердил ре¬золюцию, в которой говорилось, что прогноз оп¬позиции о неизбежности общего хозяйственного кризиса не подтвердился, планы выполняются, ин¬дустриализация идет по намеченным темпам, ин¬фляции, предсказанной оппозицией, нет, сельское хозяйство развивается успешно и партия будет об¬ращать особое внимание на подъем бедняцко-средняцких индивидуальных хозяйств. Однако пленум, как и оппозиция, констатирует, что «про¬исходит рост кулацких слоев деревни», поэтому задача партии – «максимальное ограничение экс¬плуататорских тенденций кулака». Как для этой цели, так и для ограничения роста количества нэпманов пленум постановил увеличить обложе¬ние зажиточных и богатых слоев и облегчение тя¬жести для маломощных (там же, стр. 349-355).
Этого и требовала оппозиция. Она требовала также стабилизации, отчасти и повышения заго¬товительных цен на сельскохозяйственные про¬дукты, понижения розничных цен на промтовары, чтобы таким образом способствовать поднятию стандарта жизни рабочих и крестьян. Пленум вы¬нес постановление именно в этом духе.
Следует отметить, что, предупреждая требова¬ние оппозиции, ЦК уже снизил цены на 10%. Ког¬да этот вопрос впервые обсуждался на апрельском пленуме ЦК в 1927 г., оппозиция голосовала за ЦК. Ярославский говорит, что она «ради маневра голосовала, чтобы не оттолкнуть рабочих и кре¬стьян», но левейшая часть блока – группа Сапро¬нова-Смирнова – квалифицировала это поведение лидеров блока как «беспринципный маневр» и ото¬шла от него (Ем. Ярославский, цит. пр., стр. 474-475).
Но пленум записал по тому же докладу Рыкова один пункт, который явно расходился не только с требованием оппозиции, но и с желанием Ста¬лина. Пункт этот гласит: «Объединенный пленум ЦК и ЦКК отвергает вздорные, демагогические предложения оппозиции о насильственном изъя¬тии натуральных хлебных излишков и о таком сверхобложении частного торгового оборота, ко¬торое должно привести к его немедленной ликви¬дации… ЦК и ЦКК считают, что эти предложения направлены, по сути дела, на отмену новой эко¬номической политики, установленной партией под руководством Ленина» (там же, стр. 357).
Эти «демагогические предложения» оппозиции Сталин выполнит ровно через год в размерах и масштабе, до которых не могла дойти самая сме¬лая фантазия левых экстремистов. Это, собственно, и послужило началом нового раскола в Политбю¬ро – образованию в нем группы «правой оппози¬ции».
Вопрос об оппозиции предварительно обсуждал¬ся на заседании президиума ЦКК 24 июня 1927 г., где Троцкого, Зиновьева, Каменева тщетно угова¬ривали подписать новый документ о прекращении всякой критики ЦК. Оппозиция устами Троцкого ответила: «Партийный курс представляет собою главную опасность… В партии сейчас ставка на секретаря, а не на рядового партийца. Таков весь режим партии», и когда президиум ЦКК начал угрожать, что такой критикой партаппарата Троц¬кий и его единомышленники поставят себя вне партии, Троцкий обратился к президиуму с вопро¬сом: «Вы думаете и впрямь намордник надеть на партию?» («Партия и оппозиция по документам», стр. 9).
Когда лидеры оппозиции – Троцкий и Зиновь¬ев – отказались от такого «намордника», прези¬диум ЦКК решил поставить на пленуме ЦК и ЦКК вопрос об исключении их обоих из состава членов ЦК. Это постановление и защищал председатель ЦКК С. Орджоникидзе на данном пленуме. После долгих дискуссий, в которых политические обви¬нения вновь чередовались с личными выпадами, пленум предъявил всем оппозиционным членам ЦК и ЦКК (их всего было теперь только 13 человек: Троцкий, Зиновьев, Каменев, Пятаков, Раковский, Евдокимов, Смилга, Бакаев, Муралов, Авдеев, Петерсон, Лиздинь, Соловьев) ультиматум лишь по трем пунктам, а именно – оппозиция должна отказаться:
1) от «тезиса Клемансо» Троцкого (если внеш¬ний враг окажется на подступах Москвы, то надо свергнуть нынешнее руководство);
2) отказаться от раскола в Коминтерне;
3) «отказаться от попытки создания второй пар¬тии и распустить фракцию».
Оппозиция вновь отклонила эти требования. Каменев не отрицал, что события могут привести к созданию второй партии, но винил в этом ЦК: «Я утверждаю, что вы еще можете повернуть руль событий, чтобы предотвратить путь ко второй партии и того, что вытекает из этой второй пар¬тии» («Партия и оппозиция по документам», стр. 38).
Дальнейший ход обсуждения вопроса офици¬альный документ рисует так: «Лишь после того, как пленум ЦК и ЦКК оказался вынужденным ввиду этого принять в основе резолюцию об ис¬ключении т.т. Зиновьева и Троцкого из ЦК, – лишь после этого оппозиция сочла необходимым отступить, отказаться от ряда своих ошибок и согласиться в основном, хотя и с оговорками, на предложение пленума ЦК и ЦКК, дав соответст¬вующее «заявление»».
В этом «заявлении от 8 августа» лидеры оппо¬зиции писали: «Мы решительно осуждаем какие бы то ни было попытки создания второй партии.
Столь же решительно и категорически мы осуж¬даем политику раскола. Мы будем выполнять все решения ВКП (б) и ее ЦК. Мы готовы сделать решительно все для уничтожения элементов фракции, образовавшихся в силу того, что в усло¬виях извращения внутрипартийного режима мы были вынуждены бороться за доведение до партии наших действительных взглядов, совершенно не¬правильно излагавшихся в печати, читаемой всей страной» («Партия и оппозиция по документам», стр. 37).
Оппозиция была готова защищать свои взгляды в рамках устава партии, не прибегая к созданию фракции. Ввиду такого заявления, пленум поста¬новил снять с обсуждения вопрос об исключении Троцкого и Зиновьева из ЦК, объявив им «стро¬гий выговор с предупреждением» («ВКП (б) в рез.», 1933, ч. II, стр. 366).
Так было заключено новое «перемирие», кото¬рое продолжалось ровно один месяц – с 8 августа по 7 сентября 1927 г.
Два события ворвались новой бурей во внутри¬партийную дискуссию: проведение десятой годов¬щины Октябрьской революции и подготовка к XV съезду.
Эти события будут проанализированы в следую¬щей главе.

Глава 27

РЕШЕНИЕ АЛЬТЕРНАТИВЫ: СТАЛИН ИЛИ ТРОЦКИЙ

XIV съезд партии происходил с опозданием на целых девять месяцев, что прямо нарушало устав партии (устав партии требовал созыва съезда не реже одного раза в год и, стало быть, ежегодного перевыбора «генсека»). Тому была лишь одна причина: Сталин был занят созданием политиче¬ских и аппаратно-организационных предпосылок для ликвидации на XIV съезде «новой оппози¬ции» Зиновьева и Каменева. Съезд показал, что подготовка Сталина была основательная, «новая оппозиция» была осуждена, победитель был пе¬реизбран «генсеком».
XV съезд партии Сталин назначил на этот раз с опозданием на целый год, то есть один срок со¬зыва съезда Сталин пропустил и, с точки зрения «основного закона партии» (устава), он был уже незаконным «генсеком». Причина несозыва в ус¬тавной срок XV съезда тоже была одна: Сталин решил покончить с блоком оппозиции еще до съезда.
Августовский пленум назначил XV съезд на де¬кабрь 1927 г. Обычно перед съездом публикуются тезисы ЦК по вопросам повестки дня съезда, а также и контртезисы (платформы) групп коммунистов или отдельных коммунистов, несоглас¬ных с официальной политикой. Руководствуясь этим внутрипартийным законом, оппозиция пред¬ставила весьма пространную платформу по важ¬нейшим дискуссионным вопросам как свои тези¬сы к XV съезду партии и потребовала напечатать их наряду с официальными тезисами.
Решением Политбюро от 8 сентября 1927 года в этом праве оппозиции было отказано. Это был первый случай столь грубого нарушения партий¬ного устава, менять или нарушать который имел право только съезд.
Этот беспрецедентный произвол Политбюро (решение без запроса даже покорного пленума ЦК) вновь обострил внутрипартийное положение. Оппозиции ничего другого не оставалось, как на¬печатать и распространить свою платформу неле¬гально, что и было сделано под руководством ста¬рого большевика Мрачковского в одной из мос¬ковских типографий, где как раз и оказались «бе¬логвардейцы», подсунутые туда ГПУ. Партийная печать открыла бешеную кампанию, утверждая, что оппозиция сомкнулась окончательно с бело¬гвардейцами и буржуазными интеллигентами, по¬мышляющими о военном заговоре в СССР. Обви¬нение было фальсифицировано от начала до кон¬ца. Даже в ушах самых заядлых сторонников Ста¬лина в партии оно звучало дико, но пропагандно оно было хорошо приправлено, что производило нужное впечатление.
Возмущенная оппозиция обратилась по этому поводу со специальным письмом в ЦК. В нем говорилось: «Политически обанкротившийся Сталин собирается пойти по дорожке Керенского, Переверзева, Алексинского. Если нам приходится за¬ниматься этим делом Сталина, то лишь потому, что в миллионной партии есть много молодых, политически неискушенных революционеров, ко¬торые не сразу разберутся во всем. Во время Ве¬ликой Французской Революции это называлось «амальгамой». В один судебный процесс соединяли революционеров и монархистов, левых якобинцев и спекулянтов, чтобы спутать карты, обмануть народ. Термидорианская эпоха Французской ре¬волюции полна таких «амальгам». В июльские дни 1917 г. Алексинский, Переверзев, Керенский и Це¬ретели пытались прибегнуть против Ленина к та¬ким же «испытанным» средствам, выдвигая свиде¬телем офицера Ермоленко, выдумывая шпионаж в пользу Германии… Мы, ученики Ленина, готовы, если этого потребует пролетарское дело, пройти и через такой этап» (там же, стр. 39).
Вот для создания такой «амальгамы», чтобы посадить организаторов Октябрьской революции на скамью подсудимых рядом с «белогвардейца¬ми», «монархистами» и «буржуазными интелли¬гентами», ГПУ производит аресты всех работников государственной типографии, объявленной теперь нелегальной. Так как оппозиция и после разгрома типографии позаботилась, чтобы широко распро¬странить свое вышецитированное письмо в пар¬тии и за границей, по линии оппозиционных групп Коминтерна, то ЦК поспешил ответить новыми об¬винениями против оппозиции. ЦК обвинил оппозицию, что она не только нарушила «Заявление от 8 августа», но и на самом деле подготовляет свержение существующего режима.
27 сентября 1927 года Политбюро и Президиум ЦКК обратились к активу партии с ответным письмом лидерам оппозиции, в котором, между прочим, говорилось следующее: «Оппозиционеры играют с идеей свержения существующего в СССР режима. В ответ на раскрытие нитей военно-пут¬чистской организации вокруг беспартийных «ра¬ботников» нелегальной типографии оппозиции, Зиновьев, Смилга и Петерсон заявляют, что у нас в СССР имеется сейчас положение, подобное июль¬ским дням 1917 г… Это значит считать ВКП (б) контрреволюционной партией… Вожди оппозиции вопреки своему заявлению от 8 августа … сде¬лали ряд дальнейших шагов в сторону оформле¬ния своей фракции в партию, состоящую из блока оппозиции с буржуазными интеллигентами, кото¬рые в свою очередь блокируются с элементами, помышляющими о военном заговоре в СССР» (там же, стр. 39-40). Словом, оппозиция готовится к свержению коммунистической диктатуры в СССР через создание новой партии и путем «военного заговора»!
Это была такая чудовищная ложь, по сравне¬нию с которой знаменитое дело капитана Дрей¬фуса кажется изобретением сущих профанов. В том и заключалась вся трагедия оппозиции, что она твердила лишь об опасности термидора и о возможном этапе «амальгам», тогда как Сталин уже фактически совершил контрреволюционный переворот, который должен был привести к уста¬новлению его личной тирании. Сталин как бы подсказывал лидерам оппозиции, что его можно свергнуть только силой, путем политического или военного заговора. Но Сталин был глубоко неправ, когда считал оппозицию способной на это. Конеч¬но, он сам не верил в свое обвинение против оп¬позиции. Ведь это тот же Сталин говорил на пле¬нуме ЦК и ЦКК всего месяц тому назад: «Можете судить, до чего плачевно положение группы Троц¬кого, если она, работая в поте лица в продолжение четырех месяцев, едва сумела собрать около тыся¬чи подписей. Я думаю, что любая группа оппози¬ционеров могла бы собрать несколько тысяч под¬писей, если бы она умела работать. Повторяю: смешно, когда эта маленькая группа, где лидеров больше, чем армии (смех)… угрожает миллион¬ной партии: «Я тебя вымету»». (Смех.) (Сталин, Соч., т. 10, стр. 53-54).
Почему же Сталин считал столь «маленькую группу», которая работать даже не умеет, столь опасной, способной на подготовку заговора? Ста¬лин ей приписывал то, что он сам сделал бы на месте оппозиционеров. К своему счастью, он имел дело с «политическими донкихотами» (это опре¬деление принадлежит самому Сталину), которые боролись, увы, не с ветряными мельницами, а со Сталиным, но путем извержения нескончаемого потока «словесной руды» в виде тезисов, писем, меморандумов, платформ. Историку, вниматель¬но изучавшему этот этап истории партии, просто невозможно понять, какую чудодейственную силу приписывала оппозиция слову, обращенному к партии, которой ведь уже не было, как в этом признавался и сам Троцкий.
Оппозиционеры, хотя и большевики, были людьми безусловно идейно убежденными, а в по¬нимании долга, чести и честности – прямыми антиподами Сталина. Они считали, что служащие типографии арестованы Сталиным лишь потому, что он все еще не осмеливается арестовать лиде¬ров оппозиции, заказ которых исполняли аресто¬ванные. Ограждая пока что Троцкого, Зиновьева и Каменева, как членов ЦК, лидеры оппозиции вне ЦК, но бывшие при Ленине и до Сталина се¬кретарями ЦК, – Серебряков и Преображенский, – еще 15 августа написали в ЦК и ЦКК письмо, в котором заявляли, что и за разгромленную типо¬графию и за арестованных служащих ответствен¬ны они, так как те выполняли только их заказ. В письме далее говорилось: «Заявляем вам, что политически ответственными за это дело и его организаторами являемся мы, а не случайно свя¬занные с этим беспартийные. Имея в руках все типографии, всю печать, все партийные ресурсы, вы не даете нам, старым большевикам, защитить перед партией накануне съезда наши взгляды и заставляете нас прибегать к этим кустарным спо¬собам размножения наших предсъездовских ма¬териалов… Вы знаете хорошо нас. Вы знаете, что мы не можем, как старые партийцы, отказаться от защиты наших взглядов… Мы будем искать других таких же доступных нам средств… Мы тре¬буем немедленного освобождения всех арестованных по данному делу, так как за все это отвечаем мы. Е. Преображенский, Серебряков, Шаров» («Партия и оппозиция по документам», стр. 37). Зиновьев тоже направил в ЦК заявление, в кото¬ром он пишет, что хотя арестованных он не знает, хотя он допускает, что среди них могли быть и бывшие белые офицеры, но, тем не менее, они только выполняли задание Преображенского, Се¬ребрякова и Шарова, поэтому он, Зиновьев, соли¬даризуется с их письмом и требует немедленного освобождения арестованных.
Сталин решил разоблачить «контрреволюцион¬ные» связи оппозиции перед «мировым пролета¬риатом» – перед Коминтерном (Коминтерн и ЦКК – безвластные и всецело зависящие от аппарата Сталина учреждения, тем не менее, пользовались, по традиции, определенным моральным капита¬лом, который Сталин умело эксплуатировал). На заседании президиума Исполкома Коминтерна 14 октября 1927 года, Бухарин обвинил оппозицию в прямых связях с контрреволюцией и возмущался ее требованием освободить арестованных. Бухарин говорил:
«Что пишет т. Зиновьев в своем заявлении? Он пишет, что с каждым большевиком может слу¬читься, что он окажется в компании с белыми. Он допускает в своем заявлении возможность такого случая… Все это читали. (Троцкий: «И в армии бывали»). Да, бывали, т. Троцкий, но, позвольте, я иду дальше. Но Зиновьев говорит, что они не знают, кто такие арестованные. А в это же время Преображенский и другие выставляют требования:
«освободить всех арестованных». Вот вам картина полной вашей безответственности… Теперь не¬сколько слов о типографии и о связи с беспартий¬ными и контрреволюционерами… Троцкий соли¬даризуется с письмом Зиновьева, которое говорит, что нелегальные типографии допустимы, и с Пре¬ображенским, который дошел до «наивности» и говорит нам: «Возвратите нам нашу технику» (ж. «Коммунистический Интернационал», № 41, 1927 г., стр. 14-15).
Сталин, Бухарин, Рыков, стоявшие во главе но¬вого Политбюро, обвинили оппозицию, что она, собственно, и связалась с белогвардейцами, чтобы «организовать подпольную типографию, привле¬кая к этому делу людей, кто помышляет о госу¬дарственном перевороте в нашей стране по образ¬цу переворота Пилсудского» (Ем. Ярославский, цит. пр., стр. 483).
Разумеется, президиум Исполкома Коминтерна, как и на всех предыдущих заседаниях этого учре¬ждения, единогласно осудил оппозицию за якобы проводившуюся ею подготовку переворота «образ¬ца Пилсудского». Не имело никакого значения, верили ли иностранные члены Коминтерна, что их бывший председатель Зиновьев хочет стать рус¬ским Пилсудским, а организатор разгрома Белой армии в гражданской войне – Троцкий – теперь хочет воссоздать эту Белую армию и возглавить ее борьбу против той Красной армии, организато¬ром которой был он же сам. В этой связи нельзя не вспомнить известного итальянского писателя, бывшего коммуниста И. Силоне. Когда Троцкий после антикоммунистического переворота Чан Кай-ши представил Политбюро ЦК свой известный «Меморандум о китайской революции» с критикой прочанкайшистской политики Сталина и Бухари¬на в Китае, то Политбюро в мае 1927 года внесло предложение в Исполком Коминтерна осудить Троцкого за этот меморандум. Председательству¬ющий на заседании Исполкома Коминтерна поста¬вил на голосование вопрос об этом осуждении Троцкого. Но итальянская делегация (Силоне и Тольятти) захотела видеть документ Троцкого, прежде чем о нем судить, однако председательст¬вующий (им был немец Э. Тельман) совершенно хладнокровно заметил: «Мы, члены президиума, его тоже не видели». Силоне, подумал, что он не расслышал слов Тельмана, попросил его повторить свои слова. Тельман повторил слово в слово ска¬занное им. Тогда Силоне, поддержанный Тольят¬ти, заявил, что вполне возможно, что документ Троцкого заслуживает осуждения, но итальянцы не могут этого сделать, не прочитав его.
Сталин выступил с объяснением, почему не роз¬дан перевод Меморандума Троцкого членам пре¬зидиума Коминтерна: в нем имеются намеки на тайны советской государственной политики (на самом деле была одна «тайна»: 15 апреля 1927 г. Сталин на сессии Моссовета высоко возносил за¬слуги Чан Кай-ши и защищал Гоминдан, а через неделю был переворот Чан Кай-ши, жертвой ко¬торого стали тысячи убитых коммунистов, о чем и писал Троцкий). Сталин увидел угрозу провала «единодушного осуждения» Троцкого Коминтерном; чтобы предупредить это, он предложил от¬ложить заседание, а тем временем «проинформи¬ровать» итальянцев не о меморандуме Троцкого, а о внутреннем положении в СССР и о позиции ВКП (б).
Эту роль «информатора» поручили лидеру бол¬гарских коммунистов В. Коларову. И Коларов сыг¬рал ее классически. Пригласив к себе итальянцев в отель «Люкс» (там жили иностранные лидеры Коминтерна), Коларов за чашкой чая изложил итальянцам весьма толково, хотя и несколько ци¬нично, суть дела. Смысл доводов Коларова сво¬дился к следующему: во-первых, я тоже не читал документа Троцкого; во-вторых, если бы Троцкий секретно прислал бы его мне для ознакомления, то я отказался бы его читать, ибо он, откровенно го¬воря, не представляет для меня интереса; в-треть¬их, мы не заняты поисками исторической правды, а констатируем факт борьбы двух сил в ВКП (б) – это Политбюро во главе со Сталиным и оппозиция во главе с Троцким. В этой борьбе власть над пар¬тией и СССР в руках Сталина. Поэтому мы под¬держиваем Сталина, а не Троцкого.
Коларов все-таки не убедил итальянцев, и они на новом заседании снова отказались голосовать за осуждение меморандума и исключение Троцко¬го. К ним присоединились французские и швей¬царские делегаты. Тогда Сталин заявил, что ЦК берег обратно свою резолюцию о Троцком, по¬скольку нет «единогласия». Заседание кончилось без осуждения Троцкого. Когда, проезжая Берлин, Силоне купил свежую немецкую газету, то не без удивления прочел лживую новость: Москва сооб¬щала, что Коминтерн осудил Троцкого за его ме¬морандум о Китае («The God That Failed», ed. by R. H. S. Grossman, New York, Harper & Brothers, p. 106-111).
По делу о типографии ЦКК исключил из пар¬тии 14 человек – лидеров оппозиции вне ЦК во главе с Преображенским, Серебряковым, Мрачковским. Однако, это не приостановило печатания платформы оппозиции, ибо, как сообщает Яро¬славский, «оппозиция использовала путем подку¬па и обмана отдельных работников советских ти¬пографий, чтобы выпустить в свет свою меньше¬вистскую платформу, которая была отпечатана и разослана на места» (Ем. Ярославский, цит. пр., стр. 483).
Исключительную активность, выходящую из-под контроля лидеров оппозиции, проявляют мест¬ные оппозиционные группы, создавая новые под¬польные типографии под Москвой, в Ленинграде, на Украине, насильственно захватывая аудитории для своих собраний (Ярославский: «Дело дошло до до того, что насильственно была захвачена ауди¬тория Московского высшего технического учили¬ща, куда не были допущены члены ЦК и ЦКК, явившиеся на это собрание для того, чтобы рас¬пустить его, – там же, стр. 484). Вот тогда и на¬чалась новая, на этот раз массовая волна исклю¬чения из партии не только оппозиционеров, но и тех, кто открыто не становился на точку зрения ЦК. Теперь вновь взялись за лидеров оппозиции из ЦК.
Сталин опять решил призвать на помощь Ко¬минтерн. 27 сентября состоялось объединенное заседание Президиума Исполкома и Интернацио¬нальной Контрольной Комиссии, посвященное оп¬позиции. На этом заседании Троцкий открыто об¬винил Сталина, что его группа в ЦК путем неле¬гальных партаппаратных комбинаций незаконно захватила власть над партией и узурпировала власть над страной. Теперь Сталин создал в пар¬тии принципиально отличный режим, чем режим Ленина, поэтому оппозиция, борясь против партаппаратного бюрократического режима Сталина, тем самым борется за восстановление ленинского режима. Сталин решил доказать перед Коминтер¬ном несостоятельность этого утверждения. Из резкого диалога между Троцким и Сталиным на заседании президиума Исполкома Коминтерна вы¬яснилось, что хотя сталинская группа и узурпи¬ровала власть, но сам по себе сталинский режим действительно есть весьма логичное, наиболее по¬следовательное продолжение того режима, кото¬рый Ленин провозгласил на X съезде. Аргументы Сталина действительно были убедительны. Сталин опубликовал эту свою речь, приурочив это к ок¬тябрьскому пленуму ЦК и ЦКК 1927 г., на кото¬ром вновь был поставлен вопрос об оппозиции. Сталин объявил с полным правом свой режим ортодоксально ленинским, а самого Троцкого чу¬жеродным элементом в большевизме. Сталин ска¬зал:
«Троцкий не понимает нашей партии. У него нет правильного представления о нашей партии.
Он смотрит на нашу партию так же, как дворя¬нин на чернь или как бюрократ на подчиненных. Иначе бы он не утверждал, что в миллионной пар¬тии, в ВКП(б), можно «захватить» власть, «узурпи¬ровать» власть отдельным лицам… Почему же, в таком случае, Троцкому не удалось «захватить» власть в партии…? Чем это объяснить? Разве т. Троцкий более глуп или менее умен, чем Бу¬харин или Сталин? Разве он менее крупный ора¬тор, чем нынешние лидеры нашей партии? Не вер¬нее ли будет сказать, что, как оратор, Троцкий стоит выше многих нынешних лидеров нашей пар¬тии? Чем объяснить в таком случае, что Троцкий, несмотря на его ораторское искусство, несмотря на его волю к руководству, несмотря на его спо¬собности, оказался отброшенным прочь от руко¬водства великой партией, называемой ВКП (б)? Троцкий склонен объяснить это тем, что наша партия, по его мнению, является голосующей барантой, слепо идущей за Сталиным и Бухариным?» («Партия и оппозиция по документам», стр. 10-11) Выделенные мною слова Сталин исключил из тек¬ста при переиздании его Сочинений в 1949 г. (см. Сталин, Соч., т. 10, стр. 159).
Насчет того, отличается ли его режим от ленин¬ского, Сталин так ответил Троцкому:
«Троцкий изображает дело так, что нынешний режим в партии … является чем-то принципиаль¬но другим в сравнении с тем режимом в партии, который был установлен при Ленине. Он хочет изобразить дело так, что против режима, установ¬ленного Лениным после X съезда, он не возражает, и что он ведет борьбу, собственно говоря, с нынешним режимом в партии, ничего общего не имеющим, по его мнению, с режимом, установ¬ленным Лениным.
Я утверждаю, что Троцкий говорит здесь пря¬мую неправду.
Я утверждаю, что нынешний режим в партии есть точное выражение того самого режима, ко¬торый был установлен в партии при Ленине, во время X и XI съездов нашей партии… Троцкий и оппозиция… требовали допущения фракционных группировок в партии и отмены соответствующего постановления X съезда… (Троцкий: «Я не говорил о X съезде, Вы выдумываете»). Троцкий не может не знать, что я могу доказать это до¬кументально. Документы эти остались в целости, я их раздам товарищам, и тогда будет ясно, кто из нас говорит неправду» (Сталин, Соч., т. 10, стр. 161-162).
Разумеется, Сталин никаких документов, из ко¬торых было бы видно, что Троцкий требовал от¬мены решений X съезда, не представил. 3 октября 1927 г. Сталин направил в Политсекретариат Ко¬минтерна выдержку из «Заявления 46-ти» от 15 октября 1923 г., которого Троцкий никогда не подписывал. Но и в этом заявлении Пятакова, Пре¬ображенского, Серебрякова и др. говорилось лишь следующее: «объективно сложившийся после X съезда режим фракционной диктатуры внутри партии пережил себя» (там же, стр. 163, выделено мною. – А. А).
В том-то и заключалась вся беспомощность оп¬позиции «большевиков-ленинцев» (как она стала себя потом именовать), что она считала «священ¬ным» и неприкосновенным все, что Ленин делал, в том числе и этот явно драконовский «исключи¬тельный закон против партии» – решение X съез¬да, а Сталин его последовательно применял на путях ликвидации думающей, рассуждающей и критикующей партии, чтобы от «фракционной диктатуры» перейти к диктатуре личной. Оппози¬ция это видела, героическими словами боролась со Сталиным, но панически боялась тени Ленина. В этой обстановке собрался новый объединенный пленум ЦК и ЦКК (21-23 октября 1927 г.) с по¬весткой дня:
1. Первый пятилетний план (Рыков),
2. Работа в деревне (Молотов),
3. Информация председателя ОГПУ Менжин¬ского о связях оппозиции с контрреволюцией,
4. Об исключении из ЦК Троцкого и Зиновьева (Политбюро ЦК и президиум ЦКК).
Партийная пропаганда, да и западная литерату¬ра, идею индустриализации страны всегда припи¬сывали Сталину. Между тем, нет ничего ошибоч¬нее такого утверждения. План индустриализации был коллективным творчеством, разработанным специальной комиссией Политбюро во главе с председателем правительства, главным заместите¬лем Ленина по экономике СССР – Рыковым. Все главные установки общего плана индустриализа¬ции, ее пропорции, ее темпы, ее приоритеты (пре¬имущественное развитие тяжелой промышленности, особенно производства средств производства) были представлены комиссией Рыкова Политбюро ЦК накануне XIV съезда, то есть тогда, когда в его состав входили Троцкий, Зиновьев, Каменев. Этот план был единогласно утвержден Политбю¬ро, а потом столь же единодушно он был утвер¬жден на XIV съезде в резолюции съезда о работе ЦК. Первый пятилетний план также был разра¬ботан новой комиссией Политбюро под председа¬тельством Рыкова с участием председателя Гос¬плана Кржижановского.
Вот как раз о директивных установках первой пятилетки и докладывал пленуму Рыков. В ре¬золюции пленума, написанной Рыковым, говорит¬ся, что при составлении пятилетки «в соответст¬вии с политикой индустриализации страны, в пер¬вую очередь должно быть усилено производство средств производства… Наиболее быстрый темп развития должен быть придан тем отраслям тяже¬лой индустрии, которые подымают в кратчайший срок экономическую мощь и обороноспособность СССР», но, вместе с тем, резолюция особо под¬черкивает: «В области отношений между разви¬тием тяжелой и легкой индустрии равным обра¬зом необходимо исходить из оптимального соче¬тания обоих элементов… Промышленность, про¬изводящая предметы потребления, должна дове¬сти количество и качество своей продукции до та¬кого предела, чтобы было обеспечено значитель¬ное повышение душевой нормы потребления тру¬дящихся», и, в ответ оппозиции, в резолюции за¬писано:
«Неправильно исходить из требования макси¬мальной перекачки средств из сферы крестьянско¬го хозяйства в сферу индустрии, ибо это требо¬вание означает не только политический разрыв с крестьянством, но и подрыв сырьевой базы са¬мой индустрии, подрыв ее внутреннего рынка, подрыв экспорта и нарушение равновесия всей народно-хозяйственной системы» («ВКП (б) в рез.», ч. II, стр. 371-376).
Единственный творческий вклад, который Ста¬лин внес в план индустриализации, когда он изба¬вился от Рыкова, Бухарина, Томского, заключал¬ся в том, что он радикально пересмотрел установ¬ки и решения данного пленума по пятилетке о соблюдении правильной пропорции в развитии экономики и сделал «военно-феодальную эксплу¬атацию крестьянства» (Бухарин) основой финан¬сирования индустриализации, о чем у нас будет речь впереди.
Деревенская политика ЦК в изложении Молотова была представлена как смесь идей Сталина и Бухарина, ничего оригинально молотовского там не было (Молотов, которого Ленин метко окре¬стил «каменным задом», не был политиком боль¬шого формата, а был и оставался партаппаратчи¬ком сталинской школы – не рассуждающим при принятии плана Сталина, скрупулезным в его ин¬терпретации и жестоким до бездушности в деле его проведения в жизнь).
Центральным пунктом повестки дня стал тре¬тий вопрос – вопрос об оппозиции, а именно об исключении Троцкого и Зиновьева из ЦК. Для этого, согласно решению X съезда, требовалось 2/з голосов объединенного пленума ЦК и ЦКК, при¬чем кандидаты в члены ЦК тоже имели право решающего голоса на таком пленуме. Поскольку же из 269 членов и кандидатов ЦК и ЦКК, из¬бранных на последнем съезде, на стороне оппози¬ции стояло только 13 человек, судьба лидеров оп¬позиции была предрешена.
В центре дискуссии стали два вопроса:
1. обвинение Политбюро против оппозиции в продолжении ею фракционной деятельности и в ее связях с контрреволюцией;
2. требование оппозиции об опубликовании «За¬вещания» Ленина и снятии Сталина с поста гене¬рального секретаря.
После доклада Политбюро выступили лидеры оппозиции. Весьма агрессивны были в своих вы¬ступлениях Зиновьев и Каменев.
Зиновьев сказал: «Чем может похвастаться ста¬линское руководство? Ошибка на ошибке, пора¬жение за поражением: в итоге политическое бан¬кротство» («Пятнадцатый съезд ВКП (б). Стено¬граф, отчет», ч. I, стр. 385).
Каменев сказал: «Мы заявляем, что в какое бы положение ни поставила нас потерявшая голову группа сталинцев-раскольников, мы будем отстаи¬вать дело Ленинской партии против могильщиков революции» (там же, стр. 386),
Троцкий добавил, что «XV съезд явится выс¬шим торжеством аппаратной механики сталинской фракции» (там же, стр. 387).
«Завещание»-письмо Ленина было адресовано XII съезду (1923). Люди, стоявшие теперь во главе оппозиции, имели тогда большинство в ЦК и без¬болезненно могли снять Сталина при желании и договоренности между собою, но они отказались снять Сталина и выполнить последнюю волю Ле¬нина, более того, они вместе со Сталиным решили тогда скрыть от партии это «завещание». Теперь, когда дело снятия Сталина было безнадежным, а публикация «завещания» зависела исключительно от него же, оппозиция неожиданно решила под¬нять на пленуме данное требование. Но Сталин не был бы Сталиным, если бы он в свое время не принял мер, страхующих его от обвинения, что он или ЦК скрывали «завещание» Ленина. Эти меры очень пригодились ему сейчас. Сталин доказывал, что если кто и скрывал «завещание», то это де¬лали как раз Троцкий, Зиновьев, Каменев, кото¬рые, видите ли, более были заинтересованы в скрытии ленинского «завещания», так как в «за¬вещании» Ленин говорит об их политических ошибках, а о политических ошибках Сталина не говорит ничего.
Свой ответ Сталин начал с объяснения, почему оппозиция сосредоточила огонь на его личности. Говорил он о себе, как обычно, в третьем лице: «Вы слышали здесь, как старательно ругают оппо¬зиционеры Сталина, не жалея сил. Это меня не удивляет, товарищи. Тот факт, что главные напад¬ки направлены против Сталина, этот факт объя¬сняется тем, что Сталин знает, лучше, может быть, чем некоторые наши товарищи, все плутни оппозиции, надуть его, пожалуй, не так-то легко, и вот они направляют удар прежде всего против Стали¬на» (Сталин, Соч., т. 10, стр. 172). Чтобы дока¬зать, что «хулиганская травля» вождей больше¬визма есть историческая профессия Троцкого, Сталин вытащил вновь на свет Божий произведе¬ния Троцкого периода эмигрантских драк между Троцким и Лениным. В частности, он процитиро¬вал личное письмо Троцкого к председателю со¬циал-демократической фракции в IV Государст¬венной думе Чхеидзе. Письмо написано в апреле 1913 г., отражает эпоху драки между Августов¬ским блоком Троцкого и новым ЦК Ленина, соз¬данным в Праге в январе 1912 г. Письмо это было перехвачено царским департаментом полиции и в руки Сталина попало еще при жизни Ленина. Ле¬нин не придал ему никакого значения, ибо спор между Троцким и Лениным решило абсолютное единство их взглядов в решающий момент по ре¬шающему вопросу – об организации и проведении Октябрьского переворота. К тому же, вступая в блок с Зиновьевым и Каменевым, Троцкий откры¬то заявил, что во всем, что его разделяло до рево¬люции с Лениным, прав оказался Ленин, а не он, и что «уже сам по себе тот факт, что я вступил в большевистскую партию… доказывает, что я сложил на пороге партии все то, что отделяло меня до той поры от большевизма» (Сталин. Соч., т. 9, стр. 83).
Но все это для Сталина не имело никакого зна¬чения. Ему важно было ошеломить членов мил¬лионной партии, которые и представления не имели ни о старых эмигрантских дрязгах, ни о том, что Ленин вовсе не был тем партийным «святым», каким его задним числом объявили и сталинцы, и троцкисты, каждый в своих интересах. Прежде чем огласить это письмо, Сталин сказал: «Да что Ста¬лин, Сталин человек маленький. Возьмите Ленина. Кому не известно, что оппозиция во главе с Троц¬ким во время Августовского блока, вела еще более хулиганскую травлю против Ленина. Послушайте, например, Троцкого…»
Дерзкое по тону и пикантное по содержанию письмо Троцкого ошарашило даже его сторонни¬ков. Троцкий писал:
«Каким-то бессмысленным наваждением ка¬жется дрянная склока, которую систематически разжигает сих дел мастер Ленин, этот профессио¬нальный эксплуататор всякой отсталости в рус¬ском рабочем движении… На темные деньги, пе¬рехваченные у Каутского и Цеткиной (речь идет о кассе старого объединенного меньшевистско-большевистского ЦК. – А. А.), Ленин поставил орган, захватил для него фирму популярной га¬зеты (Троцкий издавал в Вене газету «Правда», Ленин присвоил это имя для своей легальной га¬зеты «Правда» в Петербурге в мае 1912 г. – А. А.) и, поставив «единство» и «неофициальность» ее знаменем, привлек читателей-рабочих, которые в появлении ежедневной рабочей газеты естествен¬но увидели огромное свое завоевание. А потом, когда газета окрепла, Ленин сделал ее рычагом кружковых интриганств и беспринципного рас¬кольничества. Словом, все здание ленинизма в настоящее время построено на лжи и фальсифика¬ции и несет в себе ядовитое начало собственного разложения» («Партия и оппозиция по докумен¬там», стр. 13).
Процитировав это письмо, двусмысленно ука¬зав, что еще в 1913 году «оппозиция во главе с Троцким вела хулиганскую травлю против Лени¬на» (хотя Зиновьев и Каменев тогда были первы¬ми соратниками Ленина против Троцкого, а о су¬ществовании самого Сталина Ленин знал, но не знал ни его партийной клички, ни настоящей фа¬милии. – См. об этом выше), Сталин, став в тра¬гическую позу, спрашивал: «Можно ли удивляться тому, что Троцкий, так бесцеремонно третирую¬щий великого Ленина, сапога которого он не сто¬ит, ругает теперь почем зря одного из многих уче¬ников Ленина – тов. Сталина» (Сталин, Соч., т. 10, стр. 173).
После этого Сталин ответил на обвинение Троц¬кого, что он скрывает от партии «завещание» Ле¬нина. Что это не так, Сталин в свидетели призвал того же… Троцкого. Сталин сообщил, что когда Истмен, сторонник Троцкого, издал в 1924 году в Америке книгу «После смерти Ленина», в кото¬рой впервые было приведено «завещание» Лени¬на и впервые было брошено Сталину обвинение, что он скрывает это «завещание» от партии, то Политбюро обратилось к Троцкому с предложе¬нием опровергнуть Истмена. Троцкий сделал это, напечатав соответствующую статью в журнале «Большевик». В этой статье Троцкий писал: «Ист¬мен говорил о том, что ЦК «скрыл» от партии ряд исключительно важных документов, написанных Лениным в последний период его жизни (дело ка¬сается писем по национальному вопросу, так на¬зываемого «завещания» и пр.), это нельзя назвать иначе, как клеветой на ЦК… Все эти письма и предложения . . . всегда доставлялись по назначе¬нию, доводились до сведения делегатов XII и XIII съездов… и если не все эти письма напечатаны, то потому, что они не предназначались их авто¬ром для печати. Никакого «завещания» Владимир Ильич не оставлял… Под видом «завещания» в эми¬грантской и иностранной буржуазной и меньше¬вистской печати упоминается обычно … одно из писем Владимира Ильича, заключавшее в себе со¬веты организационного порядка. XIII съезд пар¬тии внимательнейшим образом отнесся и к этому письму, … и сделал из него выводы примени¬тельно к условиям и обстоятельствам момента. Всякие разговоры о скрытом или нарушенном «за¬вещании» представляют собою злостный вымы¬сел»… (ж. «Большевик», № 16, 1 сентября 1925, стр. 68).
Огласив эту статью Троцкого, Сталин спраши¬вал: «Кажется, ясно? Это пишет Троцкий, а не кто-либо другой. На каком же основании теперь Троцкий, Зиновьев и Каменев блудят языком, ут¬верждая, что партия и ее ЦК «скрывают» «завеща¬ние» Ленина?» (Сталин, Соч., т. 10, стр. 175).
Однако Сталин признался, что «завещание» Ленина, действительно, есть, и в нем «Ленин пред¬лагал съезду, ввиду «грубости» Сталина обдумать вопрос о замене Сталина на посту генерального секретаря другим товарищем», но Сталин не огла¬сил всего текста Ленина о нем, ибо иначе было бы видно, что Ленин говорил не только о его «грубости», но и о его нелояльности и склонности злоупотреблять властью. Причем свою грубость Сталин, по существу, объявил добродетелью по отношению к интересам партии, вступив косвенно в полемику с ленинской характеристикой о нем. Сталин сказал: «Да, я груб, товарищи, в отноше¬нии тех, которые грубо и вероломно разрушают и раскалывают партию. Я этого не скрывал и не скрываю. Возможно, что здесь требуется известная мягкость в отношении раскольников. Но этого у меня не получается» (там же, стр. 175). Словом, «добряк» Ленин терпел «раскольников» в партии, но вот я, Сталин, не могу их терпеть!
Сталин привел аргументы и более убедитель¬ные. Он сказал, что на первом же заседании пле¬нума ЦК после XIII съезда он просил пленум осво¬бодить его от обязанностей генерального секрета¬ря, но «все делегации единогласно, в том числе и Троцкий, Каменев, Зиновьев, обязали Сталина ос¬таться на своем посту» (там же, стр. 176). Сталин добавил, что «через год после этого я вновь подал заявление в пленум об освобождении, но меня вновь обязали остаться на посту». Сталин вполне резонно спрашивал: «Что же я мог сделать? Сбе¬жать с поста? Это не в моем характере, ни с каких постов я никогда не убегал… Человек я… подне¬вольный, и когда партия обязывает, я должен под¬чиниться» (там же, стр. 176).
Выпячивая одни выгодные для себя факты, Ста¬лин обладал изумительным даром манипуляции и подтасовки невыгодных ему фактов. Две таких подтасовки, прямо на глазах свидетелей, тех же лидеров оппозиции, он совершил, когда заявил, что:
1. «завещание» Ленина было адресовано XIII съезду, тогда как на самом деле оно было адре¬совано XII съезду, происходившему еще при жиз¬ни Ленина (этот вопрос мы подробно разбираем в главе 23), и что
2. XIII съезд постановил не опубликовать «за¬вещание»; на самом же деле, XIII съезд вообще не рассматривал этого вопроса (Политбюро ЦК до¬вело до сведения отдельных делегаций XIII съезда лишь содержание «завещания», присовокупив свое решение не опубликовывать его).
Сталин указал, что уже есть решение пле¬нума ЦК и ЦКК в 1926 г., чтобы испросить разрешение у XV съезда на напечатание «за¬вещания» (XV съезд действительно постановил опубликовать «завещание», Сталин, однако, его так и не опубликовал, это произошло только после XX съезда), но тут же огласил, не дожидаясь съез¬да, всю ту часть «завещания», которая касалась Троцкого, Зиновьева и Каменева. Он предпослал этому следующее заявление:
Оппозиция старается козырять «завещанием» Ленина. Но стоит только прочесть это «завещание», чтобы понять, что козырять им нечем. Наоборот, «завещание» Ленина убивает нынешних лидеров оппозиции» (там же, стр. 177).
Слова Ленина, что «октябрьский эпизод Зиновь¬ева и Каменева не является случайностью», но что «он так же мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому», Сталин ин¬терпретировал так: «Это значит, что политически нельзя доверять ни Троцкому, который страдает «небольшевизмом», ни Каменеву и Зиновьеву, ошибки которых не являются «случайностью» и ко¬торые могут и должны повториться» (там же, стр. 177. Курсив мой. – А. А.).
Эта грубейшая фальсификация Сталиным мы¬сли Ленина и смысла «Завещания» и до сих пор кочует из учебника в учебник официальной исто¬рии партии. Сталин закончил разбор «Завещания» утверждением: «Характерно, что ни одного слова, ни одного намека нет в «завещании» насчет оши¬бок Сталина» (там же, стр. 177). Сталина мало занимало отсутствие логики в такой оценке «За¬вещания»: Троцкому, Зиновьеву и Каменеву, по Ленину, «политически нельзя доверять», но их надо оставить на своих постах, только Сталину можно политически доверять, но его надо снять, хотя даже «ни одного намека нет в «завещании» насчет ошибок Сталина»!
Еще на июльско-августовском пленуме Сталин старался обвинить оппозицию в участии в «заго¬воре по типу Пилсудского». Но тогда материалы, представленные ОГПУ, оказались настолько «ли¬повыми», что Сталин поспешил снять это обвине¬ние. В течение двух месяцев после этого пленума и аппарат ЦК и агентура ОГПУ так хорошо пора¬ботали, что Сталин предпринял беспрецедентный в истории партии шаг: он поставил в повест¬ку дня пленума доклад председателя советской тайной полиции Менжинского (разумеется, в опу¬бликованной повестке дня и информационном со¬общении о пленуме об этом докладе ничего не говорилось). Менжинский доложил пленуму, что его учреждение арестовало целую группу оппози¬ционеров, а также группу «белогвардейцев» и «буржуазных интеллигентов», которые выполняли задание оппозиции по организации подпольных типографий и что эти «белогвардейцы замышля¬ли о военном перевороте». К этому Сталин доба¬вил, что лидеры оппозиции Троцкий, Зиновьев, Смилга, которых ЦКК ознакомила с показаниями арестованных, сняли копии с этих показаний и переслали за границу Маслову (лидеру троцкистов в Германии), а Маслов их опубликовал в Берлине. Тем самым, говорил Сталин, были предупреждены «по доносу оппозиции» те из белогвардейцев, ко¬торые еще не арестованы, но участвуют в заго¬воре в связи с оппозицией. Этим Сталин оправды¬вал и тот факт, почему начальник тайной полиции занимается внутрипартийными делами: «Вот по¬чему ЦК и ЦКК сочли нужным предложить тов. Менжинскому сделать сообщение о фактах» (там же, стр. 184).
Однако Менжинский не совсем оправдал ожи¬даний Сталина, а лидерам оппозиции легко уда¬лось доказать пленуму, что она не ставила и не ставит своей целью свержение руководства путем заговора, тем более чудовищна мысль, что она мо¬жет участвовать в военном заговоре каких-то белогвардейцев. Более того, оппозиция доказала фактами и документами, что те белогвардейцы, с которыми якобы связана оппозиция, являются агентами-провокаторами самого ОГПУ. Сталин не мог не заметить невыгодную для себя реакцию да¬же его собственных сторонников, то есть боль¬шинства пленума. Поэтому он решил «отступить». Сталин сказал, что ЦК никогда и никого из оппо¬зиции в участии в военном заговоре не обвинял (Муралов : «На прошлом пленуме обвиняли») (там же, стр. 184-185).
Но Сталин вынужден был открыто признать, что ОГПУ, по заданию ЦК, начало пользоваться внутри парии не только агентурной сетью, но и своими провокаторами (надо сказать, что Ленин был против использования агентурной сети ОГПУ в партии и против вербовки коммунистов в каче¬стве сексотов). Вот заявление Сталина по поводу нашумевшего тогда дела «врангелевского офице¬ра»:
«Говорят о бывшем врангелевском офицере, об¬служивающем ОГПУ в деле раскрытия контрре¬волюционных организаций. Оппозиция скачет и играет, подымая шум по поводу того, что бывший врангелевский офицер, к которому обратились со¬юзники оппозиции, все эти Щербаковы и Твер¬ские, оказался агентом ОГПУ. Но что же тут пло¬хого, если этот самый бывший врангелевский офи¬цер помогает Советской власти раскрывать контр¬революционные заговоры?.. оказалось, что господа Щербаковы, Тверские и Большаковы, налаживая блок с оппозицией, уже имеют блок с контрреволюционерами, с бывшими колчаковскими офицера¬ми, вроде Кострова и Новикова, о чем доклады¬вал сегодня тов. Менжинский» (там же, стр. 187).
Когда Троцкий и Зиновьев начали приводить многочисленные факты арестов старых большеви¬ков накануне съезда только потому, что они не¬согласны с официальной линией ЦК, Сталин от¬ветил коротко: «Да, мы их арестовываем и будем арестовывать, если они не перестанут подкапы¬ваться под партию и Советскую власть» (там же, стр. 190).
Как быть теперь с Троцким и Зиновьевым? Здесь надо сказать об одной манере Сталина иг¬рать роль «миротворца», одновременно плетя сеть интриг и разжигая страсти до накала против свое¬го соперника. В 1924 году Сталин натравил Зи¬новьева и Каменева против Троцкого, но когда те потребовали исключения Троцкого из Политбюро и партии, Сталин не согласился, сказав, что нужен мир. На июльском пленуме Сталин натравил весь пленум против Зиновьева и Троцкого, но когда пленум захотел их вывести из своего состава, Ста¬лин не согласился, сказав, что все-таки нужен мир. На апрельском пленуме ЦК и ЦКК в 1929 году Сталин так остро и бескомпромиссно поста¬вил вопрос о «правых капитулянтах» – о Бухари¬не и Томском, что опять-таки пленум потребовал их немедленного вывода из Политбюро, но Сталин заявил, что он не согласен с таким требованием: «По-моему, можно обойтись без такой крайней меры» (Сталин, Соч., т. 12, стр. 107). На данном октябрьском пленуме Сталин в кокетливых тонах говорил о своей такой «миролюбивой» слабости. Он сказал:
«На прошлом пленуме ЦК и ЦКК… меня ругали некоторые члены пленума за мягкость в отноше¬нии Троцкого и Зиновьева, за то, что я отговари¬вал пленум от немедленного исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК (Голоса с мест: «Пра¬вильно!»… Тов. Петровский: «Правильно, всегда будем ругать»…). Но теперь, товарищи, пос¬ле всего того, что мы пережили за эти три меся¬ца… мягкости не остается уже никакого места… Теперь надо стоять нам в первых рядах тех товарищей, которые требуют исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК» (Бурные аплодисмен¬ты. Голоса: «Правильно! Правильно!» Голос с места: «Троцкого надо исключить из пар¬тии»). «Это пусть решает съезд, товарищи»» (Ста¬лин, Соч., т. 10, стр. 191).
Пленум вынес постановление об исключении Троцкого и Зиновьева из состава ЦК за фракци¬онную деятельность, «граничащую с образованием новой антиленинской партии совместно с буржу¬азными интеллигентами». Пленум постановил также передать на решение XV съезда «все дан¬ные о раскольнической деятельности лидеров троцкистской оппозиции, равно как и группы т.т. В. Смирнова-Сапронова» («Правда», 25 октября 1927 г.).
Весь период от октябрьского пленума до от¬крытия XV съезда характеризуется, с одной сто¬роны, крайним обострением борьбы между ЦК и оппозицией, с другой, небывалым доселе размахом репрессий против оппозиции и сочувствующих ей в партии и народе. Массовые исключения из пар¬тии, увольнения с работы, исключения из школ, групповые аресты старых большевиков органами ОГПУ, – все это становится обычным явлением дня. В этих условиях не только подписывать оппо¬зиционные документы и голосовать за них на партийных собраниях, но и просто выражать свое сочувствие оппозиции становится уже подвигом. Тем более знаменательно, что силы оппозиции в этот период не тают, а растут. «Заявление 83-х» (72 печатных страницы) от июня 1927 года собра¬ло тысячи подписей активных деятелей оппозиции (в нем говорилось о вине ЦК за разрыв Англией 27 мая 1927 г. дипломатических отношений с СССР, вине ЦК за поражение китайской револю¬ции, о перерождении «диктатуры пролетариата» в «буржуазное государство», об антирабочей, анти¬бедняцкой, прокулацкой, пронэпмановской поли¬тике ЦК, о националистической теории «социа¬лизма в одной стране», об установлении диктату¬ры сталинской фракции над партией и т. д.). Пар¬тийный историк, главный мастер сталинских чисток партии Ем. Ярославский писал, что эта платформа была отпечатана подпольной типогра¬фией в количестве 30 тысяч экземпляров и ее подписали 5 тысяч человек (Ем. Ярославский, «Краткая история ВКП(б)», стр. 487; комментатор протоколов «Пятнадцатого съезда» (стенограф, отчет) задним числом снизил количество подписей до трех тысяч, см. ч. II, изд. 1962 г., стр. 1644).
Контртезисы оппозиции, по докладам Рыкова (О пятилетнем плане) и Молотова (О работе в деревне) ЦК вынужден был, в силу решения ок¬тябрьского пленума, опубликовать в специально созданном к съезду при «Правде» «Дискуссион¬ном листке» (с 30 октября по 2 декабря 1927 г.). Представители оппозиции выступали также на партийных собраниях заводов, фабрик, учрежде¬ний, школ, военных частей с обоснованием контр¬тезисов оппозиции в атмосфере, совершенно не¬известной и невозможной в цивилизованной среде. При партийных комитетах по указанию ЦК были созданы специальные команды «скандалистов, свистунов, громил», о которых упоминалось и на XV съезде («Пятнадцатый съезд»… стр. 547).
Как только на каком-либо собрании появлялся представитель или сторонник оппозиции, туда по¬сылалась команда «свистунов и громил», которая, опираясь на местного партийного секретаря и его актив, должна была срывать выступление оппози¬ционера. На том же XV съезде приводился рассказ Троцкого, как секретарь Московского комитета Угланов руководил московским активом, когда выступали оппозиционеры:
«Троцкий, инструктируя кружок, говорил, что Угланов проводил московский актив и давал (это его доподлинные слова) специальную команду свистунам… Угланов сидит в президиуме, и если ставит бумажку так (показывает), то значит – посвистите немножко, если он ставит бумажку по¬перек, то свистите сильнее, а если он разрывает бумажку, тогда и свистите и стучите ногами… Так встречали лидеров оппозиции не только на Мос¬ковском активе, но и на Украине» (там же, стр. 185-186).
Когда оппозиционные члены ЦК и идущие за ними коммунисты требовали от ЦК, чтобы в их распоряжение были предоставлены помещения, где они могли бы на партийных собраниях изло¬жить свои взгляды, то ЦК и ЦКК отказывали им в этих элементарных правах членов партии. Яро¬славский, рассказывая, что оппозиция 4 ноября, накануне съезда, незаконно захватила аудиторию МВТУ для собрания, приводил слова Смилги, что ЦК и ЦКК «обязаны предоставлять из того жи¬лищного фонда, который имеется в распоряжении партии, клубы и помещения по нашему требова¬нию в любом районе». Когда он огласил эго тре¬бование оппозиции, то из зала XV съезда, как по команде, раздались голоса: «Пусть им Врангель предоставит!», «Можно предоставить на Ново¬девичьем кладбище!», «За Бутырской заставой!» (то есть в тюрьме. – А. А.), «На Лубянской пло¬щади!» (то есть в подвалах ОГПУ. – А. А.) (там же, стр. 544).
Несмотря на такой психологический, политиче¬ский и полицейский террор, «контртезисы» оппо¬зиции к съезду, по официальным, явно преумень¬шенным данным, собрали 13 300 голосов, сто¬явших за оппозицию (Ярославский: «оппозиция получила один процент голосов во время дискус¬сии и полпроцента колеблющихся», это и состав¬ляет названное абсолютное число от 887 000 членов партии, представленных на XV съезде; Ем. Ярославский, цит. пр., стр. 488).
Большую активность оппозиция, особенно ее местные группы, развернула путем распростране¬ния листовок. Накануне празднования десятой годовщины Октябрьской революции оппозиционе¬ры опубликовали в Ленинграде за подписями Зи¬новьева, Радека, Евдокимова, Бакаева, Петерсон и Соловьева воззвание «К демонстрации 7 ноября». Один ленинградский делегат XV съезда считал его фактическим «призывом к восстанию», что, конечно, было извращением фактов. В этом воз¬звании, вместе с перечислением ошибок ЦК и требований оппозиции, выдвигался лишь один «боевой» лозунг: «По рукам безобразничающих сталинцев, по рукам тех, кто борется против оп¬позиции» («Пятнадцатый съезд».., стр. 320).
Накануне праздника Сталин прибег к трюку, который показывает его как весьма изобретатель¬ного демагога. Он поставил на специальной юби¬лейной сессии ЦИК СССР вопрос о выпуске осо¬бого «Манифеста» к трудящимся СССР и всего мира в ознаменование юбилейного праздника. «Манифест» торжественно провозгласил:
1. отныне в СССР вводится семичасовой рабо¬чий день с сохранением существующей зарплаты;
2. 35% крестьянских хозяйств (т. е. вся беднота и маломощные середняки) освобождаются от на¬логов.
Оппозиция назвала это все своим именем, то есть демагогией, и голосовала против «Манифес¬та». Вот это как раз и нужно было Сталину. Мощная пропагандная машина начала разоблачать оппозиционеров, как врагов жизненных интересов народа. Такая пропаганда легко достигла своей цели. Оппозиция своей тактической ошибкой изо¬лировала себя от того пролетариата, городского и деревенского, выразителем интересов которого она себя считала. В этой обстановке происходит празд¬нование десятой годовщины Октября. Партаппа¬рат, имея в виду возможность открытых уличных демонстраций, подготовил заранее из партийцев специальные отряды, которых тогда остряки на¬зывали СББ («сталинские батальоны башибузуков»), чтобы их пустить в ход, если оппозиционе¬ры выйдут на улицу. Оппозиция действительно устроила контрдемонстрацию – в Москве во гла¬ве с Троцким, в Ленинграде – во главе с Зиновье¬вым. Официальный историк пишет:
«Лидеры оппозиции вывели на демонстрацию в Москве и Ленинграде небольшие группы своих сторонников с антипартийными лозунгами и пла¬катами. Троцкий в Москве и Зиновьев в Ленин¬граде выступали перед демонстрантами с клевет¬ническими речами… демонстранты были рассея¬ны, их плакаты и лозунги были уничтожены, а Зиновьеву и его приспешникам пришлось спасать¬ся бегством» («Пятнадцатый съезд».., стр. 1611). Так хорошо работали «башибузуки»!
Троцкий описывает демонстрацию так: «По ме¬ре приближения XV съезда… несмотря на чудо¬вищный террор, в партии пробудилось стремление услышать оппозицию. Этого нельзя было достиг¬нуть иначе, как на нелегальном пути. В разных концах Москвы и Ленинграда происходили тайные собрания от 20 до 200 человек. В течение дня я посещал 2, 3, иногда 4 таких собраний. Они про¬исходили обычно на рабочих квартирах… На этих собраниях перебывало в Москве и Ленинграде до 20 тыс. человек. Оппозиция очень искусно подго¬товила большое собрание в МВТУ, – набилось свыше двух тысяч человек. Большая толпа оста¬валась на улице… Я и Каменев говорили около двух часов… ЦК выпустил воззвание к рабочим разгонять собрания оппозиции силой. Это воззва¬ние было только прикрытием для тщательно под¬готовленных нападений на оппозицию со стороны боевых дружин под руководством ГПУ. Сталин хотел кровавой развязки. Мы дали сигнал к вре¬менному прекращению больших собраний. Это произошло уже после демонстрации 7 ноября… Оппозиционеры решили принять участие в общей процессии со своими плакатами. Лозунги этих плакатов ни в каком случае не были направлены против партии:
«Повернем огонь направо – против кулака, нэп¬мана и бюрократа», «Выполним завещание Ленина», «Против оппортунизма, против раскола, за единст¬во партии». Сегодня эти лозунги составляют офи¬циальное кредо сталинской фракции в ее борьбе против правых (написано в 1930 г. – А. А.). В день 7 ноября плакаты оппозиции вырывались из рук, носители этих плакатов подвергались избие¬ниям со стороны специальных дружин… В качест¬ве добровольцев по борьбе с «троцкистами» подни¬мались на помощь аппарату прямо фашистские элементы московской улицы. Милицейский, под видом предупреждения, открыто стрелял по моему автомобилю… Пьяный чиновник пожарной ко¬манды вскочил с площадными ругательствами на подножку моего автомобиля и разбил стекло… Подобная же манифестация происходила в Ленин¬граде. Зиновьев и Радек подверглись атаке специ¬ального отряда, были заперты во время демонст¬рации в одном из зданий» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 277-280).
Мастера Октябрьского переворота 1917 г. во главе с Троцким показали себя сущими дилетан¬тами, когда история резко поставила их перед необходимостью совершить контрпереворот про¬тив «термидорианского» переворота Сталина. Их организация была жалкая, конспирация – кустар¬ная, лозунги – беззубые. Они не столько хотели победить, сколько напугать Сталина. Рабы докт¬рины «величия большевизма» и «святости лени¬низма», они недооценили ни крепости нервов Ста¬лина, ни его свободы от всяких идеалов, кроме идеалов власти. Заявляя на весь мир, что Сталин способен против них на все подлости, они недо¬оценивали его одной способности – способность физически вырезать всю ленинскую гвардию во главе даже с самим Лениным (Крупская в 1926 г.: «Если бы Володя жил, то он теперь сидел бы в тюрьме». (L. Trotsky, „Stalin», p. 381).
Неудачная демонстрация оппозиции 7 ноября 1927 года явилась для Сталина долгожданным и вполне оправдывающим его поводом, чтобы окон¬чательно разделаться с ней. Постановлением Политбюро ЦК и президиума ЦКК от 14 ноября 1927 года Троцкий и Зиновьев были исключены из пар¬тии. Одновременно были исключены из ЦК Ка¬менев, Смилга, Евдокимов, Раковский, Авдеев и из ЦКК Муралов, Бакаев, Шкловский, Петерсон, Соловьев и Лиздинь («Правда», 15 ноября 1927 года). Это было сделано за две недели до открытия партийного съезда, чтобы поставить его перед со¬вершившимся фактом и не дать лидерам оппози¬ции возможности воспользоваться трибуной съез¬да. Разумеется, Сталину не грозила никакая опас¬ность от допущения на съезд Троцкого и Зиновь¬ева, но он всегда любил действовать наверняка. О дальнейшем пребывании в партии группы Каме¬нева должен был решить сам XV съезд. ЦК даже разрешил этой группе бывших членов ЦК и ЦКК присутствовать на съезде с совещательным голо¬сом. Таковы были результаты неудавшейся демон¬страции 7 ноября для оппозиции. «День 7 ноября 1927 г. будущий историк отметит как неудачное выступление пролетариата за новую революцию», – так писал сторонник Сапронова об этой демон¬страции (Ем. Ярославский, цит. пр., стр. 485).
Вслед за исключением лидеров оппозиции из партии начались массовые исключения из партии и аресты и среди тех коммунистов, которые под¬писывали когда-либо и какие-либо оппозицион¬ные документы. Ярославский докладывал на XV съезде от имени ЦКК, что «до 15 ноября всего-навсего привлечено за фракционную деятельность 2031 чел.» («Пятнадцатый съезд…», стр. 550). На съезде приводились факты, свидетельствующие, что, несмотря на террор, местные группы продол¬жают антисталинскую деятельность, устраивают подпольные собрания, выпускают и распространя¬ют листовки в ответ на исключение из партии Троцкого и Зиновьева. Один из делегатов Ленин¬града рассказывал, что «оппозиционеры развеши¬вали на заводах, на квартирных дверях и на фо¬нарных столбах» листовки: «Вожди т.т. Троцкий и Зиновьев исключены из партии. Это факт вели¬чайшей подлости… Мы призываем всех сознатель¬ных рабочих к протесту против этого». В другой листовке писалось: «Товарищи, наши вожди т.т. Троцкий и Зиновьев исключены из партии благо¬даря стараниям Сталиных, бухариных, молото¬вых». Третья листовка требует свободы слова, сво¬боды печати для всей партии, ибо ею сейчас поль¬зуются только «Сталины, бухарины, молотовы», листовка кончается призывом «Долой ЦК, долой Сталина!» (там же, стр. 320-321). Такие же лис¬товки распространялись в Москве, на Урале, на Украине. Украинская «группа старых большеви¬ков-ленинцев» писала: «Мы призываем вас на путь создания ленинской партии путем организа¬ционной подпольной работы по старым методам 1907-1911 годов, на работу в подполье за свободу фракций, оттенков мнений в партии» (там же, стр. 551).
Московский делегат рассказывал, что после 7 ноября по Москве оппозиция «распространяла листовки в тысячах экземпляров». В листовке группы Сапронова говорилось, что по приказу Сталина «в Москве, на площади Свердлова, для устрашения строптивых рабочих несколько часов стояли горцы с пулеметами, а в листовке троцки¬стской оппозиции утверждалось, что в день 7 но¬ября «всего рабочих вышло на улицу 30%, основ¬ная, масса рабочих в день десятилетней годовщи¬ны Октября отказалась от чести приветствовать Бухарина, Рыкова и Сталина; на приветствия вож¬дей рабочие отвечали молчанием, рупор с трибуны бросил фразу: «Вот, сволочи, молчат!»» (там же, стр. 557).
Такова была общая обстановка в партии, когда открылся XV съезд партии (2-12 декабря 1927 г.). Теперь понятие «съезд» партии совершенно иное, чем то, которое бытовало в партии до сих пор. Фактически XIV съезд был последним действи¬тельным съездом партии большевиков. Все после¬дующие съезды партии – съезды только по назва¬нию, а на деле – это хорошо организованные все¬союзные совещания тысячу раз проверенных парт¬аппаратчиков плюс столько же раз профильтро¬ванных политической полицией статистов, кото¬рые должны изображать из себя «массу», «народ». Сам же XV съезд, по справедливой оценке Троц¬кого, был «Всесоюзным совещанием сталинской фракции» (там же, стр. 543). На нем было 898 делегатов с решающим голосом и 771 делегат с совещательным, представляющих 887 223 членов и 348 957 кандидатов. Партия увеличилась после XIV съезда на 15%. Это увеличение происходило, с одной стороны, организованной вербовкой в партию малограмотных серых рабочих масс (ведь ВКП(б) – «авангард пролетариата»!), с другой, в партию хлынули вполне грамотные новые совет¬ские бюрократы и карьеристы, о которых Ленин еще в 1920 году не особенно вежливо отзывался: «Мы боимся чрезмерного расширения партии, ибо к правительственной партии неминуемо стремятся примазаться карьеристы и проходимцы, которые заслуживают только того, чтобы их расстрели¬вать» (Ленин, Соч. т. 31, стр. 29).
Но этих карьеристов Сталин принимал в партию под лозунгом «ленинского призыва», тогда как настоящих ленинцев сажал в тюрьмы. Поэтому на том же XV съезде говорили, что происходят: «ле¬нинский призыв и сталинский отсев».
Съезд выслушал отчеты ЦК (Сталин, Косиор), отчет ЦКК-РКИ (Орджоникидзе), отчет Централь¬ной ревизионной комиссии (Курский), отчет деле¬гации ВКП(б) в Коминтерне (Бухарин), директивы по пятилетке (Рыков), работа в деревне (Молотов), доклад об оппозиции (Орджоникидзе), выборы центральных учреждений партии.
Съезд происходил внешне, по протоколам съез¬да, под знаменем трех новых лидеров партии – Сталина, Рыкова и Бухарина, но на деле под геге¬монией и личной режиссурой одного Сталина. Все три лидера получали на съезде, при каждом их выступлении, «бурные, продолжительные аплодис¬менты», но только Сталин «бурные продолжитель¬ные аплодисменты, переходящие в овацию».
Если на всех предыдущих, после Октября, съез¬дах мы читаем в протоколах многочисленные при¬ветствия представителей делегаций рабочих, крестьян, армии, кончающиеся лозунгами: «Да здравствуют вожди мирового пролетариата Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев», но никогда не ви¬дим имени Сталина, то теперь многие приветст¬венные речи делегаций народа на XV съезде на¬зывают только одно имя: «Да здравствует гене¬ральный секретарь т. Сталин!» Однако сам Ста¬лин себя не выпячивает (в отличие от Хрущева, который никому не давал говорить, или Брежнева, который иначе не титулует себя, как «Генераль¬ный секретарь» с большой буквы, Сталин, буду¬чи «генсеком», самим этим титулом никогда не пользовался). Сталин умело, с соблюдением поло¬женного такта, распределяет роли на съезде меж¬ду своими союзниками и учениками. Он не пре¬тендует, как Ленин, Зиновьев, Каменев, ни на вступительное, ни на заключительные слова на съездах. Даже больше. Он никогда не председа¬тельствует на съездах. Все это он предоставляет другим. Так было и на данном съезде. Открыл съезд с вводным политическим словом Рыков, председательствовали все члены президиума, кро¬ме Сталина, закрыл съезд с заключительным сло¬вом тот же Рыков. Эта подчеркнутая «скром¬ность» Сталина импонировала всем.
В политическом отчете ЦК Сталин подвел итоги дискуссий и расправы над оппозицией. Сформули¬ровав еще раз главные вопросы разногласий, Ста¬лин свел их к следующим пунктам:
1. оппозиция отрицает возможность строитель¬ства социализма в одной стране.
2. оппозиция утверждает, что в СССР произош¬ло термидорианское перерождение, оппозиция отрицает блок рабочего класса с середняком,
3. оппозиция отрицает социалистический ха¬рактер Октябрьской революции,
4. оппозиция отрицает ленинскую эластичную тактику в революции в колониальных странах, «допускающую блок и даже союз с национальной буржуазией колониальных стран против империа¬лизма» (Китай),
5. оппозиция отрицает ленинскую эластичную тактику «единого фронта» с социалистами, чтобы изнутри, через голову вождей, завоевать массы социал-демократических рабочих на сторону ком¬мунизма,
6. оппозиция «начисто рвет» с ленинизмом по вопросу о партаппарате, создавая «вторую пар¬тию» и новый Интернационал.
На вопрос, как быть дальше с оппозицией, при каком условии ее члены могут быть оставлены в партии, Сталин ответил: «Условие у нас одно: оп¬позиция должна разоружиться целиком и полно¬стью и в идейном и в организационном отноше¬нии» («Пятнадцатый съезд…», стр. 82-90).
Все выступавшие члены ЦК и руководители местных партийных организаций поддержали предложение Сталина поставить оппозиции уль¬тиматум об организационной и идейной капиту¬ляции. Кроме секретаря Среднеазиатского бюро ЦК Ф. Голощекина, который заявил, что он не согласен со Сталиным ставить какое-либо условие для оставления оппозиции в партии. Он сказал: «Нам нужно взять более твердую линию, нам нужно освободить партию от оппозиционной бол¬товни… Надо установить жесткий режим в партии, жесткий режим в советской работе, жесткий ре¬жим в быту… Никаких условий от оппозиции мы не принимаем, никаких условий им не ставим… С ними покончено» (там же, стр. 194-196).
Ранее принадлежавшая к оппозиции, Крупская произнесла очень мягкую речь; касаясь оппози¬ции, она заметила, что не будет говорить об ее «крупных ошибках», поскольку другие о них го¬ворили достаточно. Ее диагноз, почему оппозиция потерпела поражение, надо признать, однако, со¬вершенно правильным: «оппозиция потеряла чутье, понимание того, чем дышит рабочий класс» (там же, стр. 196). Действительно, оппозиция давно потеряла не только чутье, но и чувство по¬нимания созданной Сталиным новой партийно-полицейской реальности, что же касается рабочего класса, то он дышал атмосферой глубокого разо¬чарования плодами Октябрьской революции, а Троцкий хотел совершить теперь вторую Октябрь¬скую революцию в самом левейшем ее варианте. В этом разочаровании и заключалась причина провала всех попыток оппозиции найти духовный контакт и опору в рабочем классе, а между тем оппозиция делала из рабочего класса фетиш, превратила его в идол и выставляла его судьей в своих схватках за власть со сталинцами. Совер¬шенно иной могла быть реакция и в рабочем клас¬се, и в народе, если бы они призывались к ликвидации всякой диктатуры, особенно коммунисти¬ческой, как этого хотели кронштадтцы. «Вместо коммунистической диктатуры Сталина – комму¬нистическая диктатура Троцкого», – такова была пo-существу альтернатива оппозиции. Но его Ве¬личество русский пролетариат решил, что воисти¬ну «хрен редьки не слаще»! В этом и только в этом смысле Крупская была права, когда она го¬ворила, что оппозиция потеряла чутье, контакт с рабочим классом и народом.
От оппозиции в прениях по докладу Сталина выступили Муралов, Евдокимов, Раковский, Ба¬каев и Каменев.
Прежде чем говорить о тех условиях, в которых вынуждена была действовать оппозиция, особенно на данном XV съезде, надо вспомнить еще раз уставные законы и исторический опыт партии. Сталин, сталинцы и их союзники (бухаринцы), запрещая критику ЦК, глуша всякую свободу мне¬ний по спорным вопросам, постоянно ссылались на решение X съезда о запрещении фракций. Од¬нако сталинцы сознательно игнорировали один фундаментальный факт, кто же был верховным судьей и аутентичным интерпретатором ленинско¬го решения X съезда «О единстве партии». Им был только один высший орган: Политбюро. По¬литбюро ЦК, избранное на X съезде, состояло из следующих пяти членов: Ленин, Троцкий, Зиновь¬ев, Каменев, Сталин (порядок перечисления по количеству голосов, полученных каждым членом на выборах пленума ЦК). Из этих пяти Ленин умер, успев написать «Завещание» о снятии Ста¬лина. Остались две «фракции»; одна «фракция» из трех человек: Троцкий, Зиновьев и Каменев, другая «фракция» из одного: самого Сталина. Ра¬зумеется, право аутентичной интерпретации реше¬ния X съезда принадлежало именно этому боль¬шинству ленинского Политбюро, а не одному Сталину. Поэтому в глазах оппозиции, да и в све¬те всех исторических фактов, именно Сталин со времени болезни Ленина методически работал над созданием своей собственной фракции партаппа¬ратчиков как в ЦК, так и вне него. К 1927 году сталинская фракция составила такую внушитель¬ную силу под старым названием «партия», что она былое ленинское большинство не только ленин¬ского Политбюро, но и ЦК, легко объявила анти¬партийной фракцией. Кроме того, сам Ленин счи¬тал решение «О единстве партии» решением, выз¬ванным обстановкой в стране (Кронштадт) и в партии («Рабочая оппозиция» и оппозиция «децистов»), он высказывал на том же съезде убеж¬дение, что его применять не придется, а пункт, касающийся исключения членов ЦК, объявил да¬же вообще не подлежащим опубликованию (его опубликовал Сталин). Но в том же решении, как бы предвидя злоупотребление партаппаратом по части репрессий, Ленин записал, что «по вопро¬сам, привлекающим особое внимание членов пар¬тии, – об очистке партии от непролетарских и ненадежных элементов, о борьбе с бюрократиз¬мом, о развитии демократизма… деловые предло¬жения должны быть рассматриваемы с величайшим вниманием… бороться всякими средствами против бюрократизма, за расширение демократиз¬ма…» (Выделено мною. – А. А.) («КПСС в рез.», 1953, ч. I, стр. 529). Причем Ленин не отменял, a намеренно сохранял в силе и решение IX партий¬ной конференции 1920 г., которое он сам лично редактировал, а ЦК утвердил. В нем сказано: «Ка¬кие бы то ни было репрессии против товарищей за то, что они являются инакомыслящими по тем или иным вопросам, решенным партией, недопу¬стимы» (там же, стр. 509). Далее, именно сам ос¬новоположник большевизма считал вполне естест¬венным и нормальным, что каждый съезд есть арена «открытой, свободной борьбы» идей, мне¬ний, групп, пока решения не приняты. Ленин пи¬сал о борьбе и атмосфере на II съезде: «Какая тяжелая атмосфера царит у нас на съезде!» – жа¬ловался он мне… «Какая прекрасная вещь наш съезд!» – отвечал я ему. Открытая, свободная борьба. Мнения высказаны. Оттенки обрисова¬лись. Группы наметились. Руки подняты. Решение принято. Этап пройден. Вперед! – вот это я по¬нимаю. Это – жизнь» (Ленин, ПСС, 1968, т. 8, стр. 333, а также «Воспоминания о Ленине», т. I, стр. 280).
Как же Ленин относился к обструкциям на съездах партии? Его советский биограф отмечает, что на том же II съезде «в связи с тем, что Лени¬на несколько раз прерывают Мартов, Троцкий и Засулич, он выражает протест и просит секретарей отмечать в протоколе, сколько раз его прервали» (В. И. Ленин, Биографическая хроника, т. I, 1970).
Кроме всего этого, в уставе партии, отредакти¬рованном Лениным и принятым XII партийной конференцией в августе 1922 г., то есть после X съезда, сказано: «внутри партии обсуждение всех спорных вопросов партийной жизни вполне сво¬бодно до тех пор, пока решение не принято» (Вы¬делено мною. – А. А.) («КПСС в рез.», 1953, ч. I, стр. 662). Поскольку по уставу суверенным вер¬ховным органом партии является съезд и до при¬нятия им решения «обсуждение всех спорных вопросов вполне свободно», то оппозиция имела как законное (по уставу), так и традиционное («прецедентное») право выступать на съезде с из¬ложением своих взглядов. Зиновьева и Троцкого прямо накануне съезда исключили из партии, но всех остальных оппозиционеров исключили из партии на этом же съезде только за то, что они «вполне свободно» хотели высказать свое мнение о политике ЦК до принятия решения съездом.
Теперь вернемся к выступлениям Евдокимова, Раковского, Бакаева, Муралова и Каменева.
Ничто так кричаще не свидетельствует об оди¬чании нравов, о маразме политической культуры, об уголовном вырождении сталинской партии, как обструкция оппозиции на XV съезде. Публикацией протоколов XV съезда Сталин и сталинцы возд¬вигли себе «нерукотворный» литературный памят¬ник башибузуков погромного искусства уникаль¬ного класса. Сначала председательствующие уст¬раивают с оппозиционными ораторами самый дешевый демагогический спектакль – почти каждого из них вызывают к трибуне, когда вызывае¬мое лицо вышло из зала или еще не явилось. Председатель повторно спрашивает, есть ли такой-то в зале, а ему из зала чуть ли не хором отвечают голоса: «он побежал к Троцкому за инструкцией!» Такую процедуру дважды проделывают с Камене¬вым, повторяют ее и с другими.
Как мы выше видели, Ленин требовал свободы мнений на партийных съездах и возмущался, ког¬да оратора прерывали репликами. Что же он ска¬зал бы, если бы присутствовал на XV съезде? На съезде выступили пять ораторов от оппозиции, но во время их речей из президиума и зала так много было выкриков, голосов оскорбления, порою пере¬ходящих в неистовый и дикий шум (все это отме¬чено в протоколах), что их речи в стенограммах больше заполнены этими репликами, чем оратор¬ским текстом: речь Муралова содержит 2 1/2 стра¬ницы, его прервали 48 раз; речь Бакаева (4 стр.) – прервали 64 раза; речь Евдокимова (3 стр.) – прер¬вали 76 раз; меньше прерывали (по количеству страниц) Каменева – 56 раз (на 6 стр.) и Раков¬ского – 106 раз (на 8 стр.).
Словарь выкриков «крепких выражений» содер¬жит все оттенки оскорбления от почти лирических метафор вроде «ничтожного червячка», «блудли¬вого кота» и «упрямого осла» до обвинения в го¬сударственной измене: «перебежчик», «преда¬тель», «контрреволюционер». Все эти оскорбления пересыпаны личными выпадами: «Болтаешь ты!», «Врешь ты!», «Жульничаешь ты!», «Слезай!», «Вон с трибуны!» Один раз, во время речи Бакаева, зал настолько вошел в ажиотаж ругани, подняв, вид¬но, невообразимый гвалт, что даже председатель, который до сих пор сам участвовал в оскорблении ораторов, теперь выступил со следующим заявле¬нием: «Оппозиция распространяет провокацион¬ную ложь, что делегаты нарочно заглушают их здесь, чтобы партия не слышала их (Голос с места: «Они врут по привычке!»)» («Пятнадцатый съезд…», стр. 374).
Вот краткие выдержки из речей ораторов оппозиции (мы исключили из текста все реплики):
Бакаев: «…В докладе Сталина нет и намека о «форсированном наступлении на кулака» (как это провозгласил Бухарин) … Не бухнул ли здесь т. Бухарин, не посмотрев предварительно в «свят¬цы»… XIII съезд партии по вопросу о регулирова¬нии социального состава партии дал директиву «добиться, чтобы в течение ближайшего года в партии было больше половины ее состава рабо¬чих от станка»… Сталинская линия победила на XIV съезде, и в итоге мы видим резкое снижение процента рабочих от станка… Если перед XIV съездом их было 42% то к XV съезду, по словам т. Молотова, рабочих от станка стало в партии 31%… Мы должны сказать, что до XVI съезда в партию можно принимать только рабочих, только батраков и только деревенскую бедноту» (там же, стр. 374-377).
Минин (бывший оппозиционер, теперь за ЦК): «Та кампания, которая была проведена в Ленин¬граде, толкнула многих, даже рабочих, в оппози¬цию… Вот что произвело сильнейшее впечатление, когда т. Калинин сказал: «Что вам стоит для ЦК объявить белое черным, а черное белым?»… Что-нибудь одно из двух: либо принимать в той же самой резолюции XIV съезда решение о проведе¬нии в жизнь демократии, либо так проводить кампанию, как проводили ее в Ленинграде, когда резолюцию, отвергнутую большинством, объяви¬ли как принятую «подавляющим большинством» голосов. Вот о таких фактах многие рабочие спра¬шивают: «Что такое происходит?», когда люди так проводят демократию» (там же, стр. 235-236).
Евдокимов: «Здесь на съезде утверждают, что рабочие требуют нашего исключения из партии. Неправда. Немного найдется таких рабочих, кото¬рые поверят, что такие вожди партии, как Зиновь¬ев, Каменев и Троцкий, могут являться врагами рабочего класса… Наряду с этим рабочие, конечно, хотят, чтобы внутри партии давали говорить и большинству, и меньшинству. Рабочие хотят слу¬шать обе стороны. Из 100 человек 99 хотят этого… Рабочий класс хочет, чтобы было сохранено един¬ство, но в то же время он не хочет, чтобы боль¬шинство препятствовало меньшинству подчинить¬ся решениям XV съезда, выставляя неприемлемые требования» (там же, стр. 259-262).
Каменев: «Товарищи, я выхожу на эту трибуну с единственной целью – найти путь примирения оппозиции с партией… Борьба в партии достигла такой степени обострения, которая ставит перед нами вопрос о выборе одного из двух путей. Один из этих путей – вторая партия… Этот путь для нас исключен всей системой наших взглядов, всем учением Ленина… Остается второй путь. Этот путь – после жестокой, упорной, резкой борьбы за свои взгляды – целиком и полностью подчи¬ниться партии. Мы избираем этот путь, ибо глу¬боко уверены, что правильная ленинская политика может восторжествовать только в нашей партии и только через нее… Стать на этот путь для нас значит подчиниться всем решениям съезда, как бы тяжелы они для нас ни были… Но если к это¬му безусловному подчинению решениям съезда, к полному прекращению всякой фракционной борьбы и к роспуску фракционных организаций, … если бы мы к этому прибавили отречение от взглядов – это было бы не по-большевистски. Это требование отречения от взглядов никогда в на¬шей партии не выставлялось. Если бы с нашей стороны было отречение от взглядов, которые мы защищали неделю или две недели тому назад, то это было бы лицемерием, вы бы нам не повери¬ли… Я говорю, конечно, о тех взглядах, которые являются подлинно нашими, а не о тех, преувели¬чениях, которые нам часто приписывались» (там же, стр. 279-281).
Каменев, приведя примеры, по которым взгляды оппозиции оправдались по внешним делам (про¬вал ставки на Англо-русский комитет, на Гомин¬дан), так и по внутренней политике (усиление ку¬лака, товарный голод, срыв экспорта, отставание промышленности от общего хода развития стра¬ны), сказал, что от оппозиции требуют отказаться даже от этих взглядов, которые подтверждены жизнью. Каменев кончил следующим заявлением:
«В ряде вопросов наши взгляды получили под¬тверждения в жизни, а в ряде случаев партия в той или другой мере усвоила их… В таких услови¬ях требовать от нас отречения от наших взглядов – невыполнимо, недопустимо… Наши единомыш¬ленники открыто выступали в защиту нашей плат¬формы… Они вели себя как мужественные рево¬люционеры и ставили взгляды выше своего поло¬жения… готовы были пожертвовать своим поло¬жением ради того, что они считали правильным, не считаясь с тем, что их ожидает. Зачем вам это отрицать, этого нельзя отрицать! Такое положе¬ние, когда такие люди, как Мрачковский, нахо¬дятся в тюрьме, а мы находимся на свободе перед вашими глазами – оно неудержимо. Мы несем от¬ветственность за все их действия» (там же, стр. 280-285).
Муралов: «…Много беды произошло оттого, что два года съезд не собирался… ЦК вел неправиль¬ную политику… Была ненормальная обстановка… в течение двух лет шла однобокая дискуссия, од¬нобокое освещение… По отношению к тем, кото¬рые не соглашались с политикой ЦК, были при¬няты такие методы, которые неслыханны в нашей партии. Ежели кто-нибудь из оппозиции говорил о том, что нужно рабочим увеличить зарплату, кричали: это – демагогия… ежели говорили, что растет кулак, бедняк в забросе, кричали: это – демагогия… Когда мы говорили, что для строи¬тельства социализма необходима индустриализа¬ция, но для этого нужно максимальное количест¬во средств употребить на развитие промышленности, нас называли сверхиндустриализаторами и обратились с воззванием к крестьянству… (тогда говорили) что мы хотим ограбить крестьянство… Когда мы говорили, что нужно освободить 40-50% крестьян-бедняков от налога, нам сказали, что это – демагогия… Таким образом, все вопросы, ко¬торые мы поднимали, обращались против нас в величайшие демагогические приемы и клевету. Дело доходило до сугубых, величайших, неслы¬ханных в партии репрессий по отношению к пре¬данным старым членам партии, революционерам… обвиняя их в том, что они являются агентами Чемберлена… Товарищи, если любому из вас ска¬жут, что вы убили свою жену, съели своего деда, оторвали голову своей бабке, как вы будете чув¬ствовать себя, как вы докажете, что этого не было?» (там же, стр. 340-342).
Ввиду большого впечатления, которое произве¬ли выступления ораторов оппозиции, ЦК сразу ввел в бой свою тяжелую артиллерию – начались выступления членов Политбюро, руководителей ЦКК, секретарей обкомов. Смысл всех их выступ¬лений вполне укладывается в следующие слова Рыкова: «т. Каменев окончил свою речь тем, что он не отделяет себя от тех оппозиционеров, кото¬рые сидят теперь в тюрьме. Я должен начать свою речь с того, я не отделяю себя от тех революцио¬неров, которые сторонников оппозиции посадили в тюрьму… Я думаю, что нельзя ручаться за то, что население тюрем не придется в ближайшее время несколько увеличить» (там же, стр. 285, 291).
В заключительном слове Сталин повторил свой ультиматум об организационной и идейной капи¬туляции. По существу обвинений оппозиции он даже не отвергал, но речи Раковского и особенно Каменева его все-таки задели, он был озабочен, чтобы они не нашли резонанса в партии. Сталин сказал: «О речах т.т. Евдокимова и Муралова я не имею сказать что-либо по существу… О них можно было бы сказать лишь одно: да простит им Аллах прегрешения их, ибо они сами не ведают, о чем болтают», но вот речь Каменева Сталин находит «самой фарисейской, самой шулерской, самой мо¬шеннической и самой лживой из всех речей оппо¬зиционеров»» (там же, стр. 411-413).
Почему? Потому, во-первых, что Каменев пред¬лагал мир, которого Сталин не хотел; потому, во-вторых, что Каменев напомнил, что ленинский большевизм никогда не отрицал права коммунис¬та иметь собственные убеждения о политике ЦК и защищать их в рамках партии. Сталин не без основания сослался на решения X съезда (это сде¬лал в своей речи и Рыков), которые запрещают коммунистам иметь свои взгляды, отличные от взглядов аппарата партии, то есть ЦК. Сталин был откровенен: «разоружится оппозиция – хоро¬шо. Не хочет она разоружаться – сами разору¬жим» (стр. 419).
18 декабря съезд «разоружил» оппозицию. Он принял резолюцию, в которой, подтвердив исклю¬чение из партии Троцкого и Зиновьева, исключил из партии также Каменева, Раковского, Евдокимо¬ва, Муралова, Бакаева, Радека, Пятакова, Рафаила, Сосновского, Смилгу, Смирнова, Залуцкого, Ваганяна, Вардина, Лашевича, Эшба Е., Лилину 3. И. (жена Зиновьева), всего 75 активных деятелей оп¬позиции (все без исключения старые большевики). Съезд исключил из партии и группу Сапронова в количестве 23 человек. В резолюции сказано, что «принадлежность к троцкистской оппозиции и пропаганда ее взглядов являются несовместимыми с принадлежностью к ВКП (б)» («Пятнадцатый съезд…», т. II, стр. 1468).
19 декабря, через день после решения съезда об оппозиции, на имя съезда поступило следующее заявление:
«…Заявление 10 декабря об отказе от пропаган¬ды наших взглядов съезд нашел недостаточным и неудовлетворительным. Мы принимаем поэтому к исполнению требование съезда об идейном и ор¬ганизационном разоружении. Мы обязуемся за¬щищать взгляды и решения партии, ее съездов, ее конференций, ее ЦК… Каменев, Евдокимов, Зи¬новьев, Бакаев, Куклин, Лашевич, Авдеев, Соловь¬ев, Гессен, Пекарь-Орлов, Гр. Федоров, 3. Лилина, Залуцкий, Харитонов, Бабахай, Шаров, Равич Ольга, Лукьянов, Елькович, Рейнгольд, Беляйс, Фуртичев, Миничев».
Заслушав доклад Орджоникидзе по поводу это¬го заявления, съезд решил:
1. Не рассматривать заявления исключенных из партии т.т. Каменева, Зиновьева и других, ввиду того, что съезд уже исчерпал вопрос об оппози¬ции;
2. Предложить ЦК и ЦКК принимать заявления исключенных из партии активных деятелей быв¬шей оппозиции лишь в индивидуальном порядке через шесть месяцев после подачи заявлений (там же, стр. 1418).
В точности сбылось предсказание Мрачковского: Зиновьев сбежал, но даже и в этом случае Сталин подвел, назначив ему испытательный ре¬жим. Капитулянты зиновьевской части блока про¬ходили это испытание на своих подмосковных да¬чах, а троцкистская часть во главе с Троцким предпочла дачам капитулянтов сибирские тундры и казахстанские пески.
Так закончилась эпопея четырехлетней борьбы за власть Сталина сначала с «левой оппозицией» Троцкого (1923-1924), потом с «новой оппозици¬ей» Зиновьева и Каменева (1925-1926), теперь с объединенным блоком оппозиции Троцкого, Зи¬новьева, Каменева, – закончилась полным его триумфом. Это был, однако, триумф не идеи, а машины, той колоссальной партийной машины, которую Сталин, унаследовав от Ленина, на ходу перестроил, обновил и усовершенствовал до вир¬туозности.
В этой борьбе Сталин показал мастерство, до¬стойное восхищения, а его противники – уму не¬постижимое дилетантство. Сталин справедливо заметил на том же XV съезде, что в этой борьбе он имел дело не с противниками своего класса. Он говорил: «Оппозиционеры претендуют на ру¬ководство партией, страной. Спрашивается – на каком основании? Разве они доказали на деле, что способны вообще руководить чем-либо… Разве это не факт, что оппозиция во главе с такими людьми, как Троцкий, Зиновьев, Каменев, руко¬водит своей группой вот уже два года? Разве это не факт, что, руководя своей группой, лидеры оп¬позиции привели ее к окончательному краху?.. Разве не ясно: людям, обанкротившимся на руко¬водстве маленькой группой, никто не решится по¬ручить руководство таким большим делом, как партия, страна» («Пятнадцатый съезд»… т. I, стр. 412).
В этой связи интересно вспомнить и то, что говорил Миха Цхакая, образованный марксист, член партии с 1898 г., который в эмиграции был ближайшим единомышленником Ленина, вместе с ним вернулся, но недолюбливал Сталина из-за его политической аморальности, а Бухарина про¬сто обожал. В своем выступлении на съезде об оп¬позиции Цхакая ни одним словом не обмолвился о докладе Сталина, не упомянул даже его имени, но о докладе Бухарина сказал, что он «блестяще осветил все вопросы, начиная с идеологического фронта и нашей сегодняшней тактики… Я взял слово, чтобы под прожектерским светом этого до¬клада все-таки вернуться к тому болезненному явлению, которое ликвидируется…» После этого вступления Цхакая дал характеристику лидерам оппозиции. Цхакая сказал: «Нет никакого сомне¬ния, что в бурный период гражданской войны Троцкий вольно или невольно всегда подчинялся партии, но никто никогда не думал, что он мог быть рулевым. Он мог быть хорошим комиссаром… Никто не мог думать, что он мог быть вож¬дем. Потому, что это – человек, которого мы гоняли, начиная со II съезда, налево от меньше¬виков и которого только в июльские дни Ленину удалось вогнать в нашу партию. Мы, старые боль¬шевики, расценивали Троцкого определенным об¬разом. Но мы хотели использовать всех и вся в интересах революции. Что касается другой поло¬вины блока – Каменева и Зиновьева – то да, их падение печально. Все-таки они срослись с самого начала с большевистской партией… Я знаю на¬чало их политического рождения. И не скажу, чтобы я преувеличивал их значение в высокой степени, но они были хорошие «рабочие лошади», как любил выражаться Ильич (Голоса: «Правиль¬но!»). Но экзамен в Октябрьские дни показал, что на них, как на вождей, никогда нельзя рассчиты¬вать. Прямо нужно сказать, что в эмиграции до¬клад Зиновьева даже полсотня людей не могла слушать. Великая революция 1917 года выдвинула его, и особенно он выдвинулся сам по себе, по¬стоянно повторяя на всех митингах: «Мой дорогой учитель, мой друг Ленин»… Что же касается т. Ка¬менева, то я чересчур знаком с его политическим прошлым, с его политическим рождением. В 1903-1905 годах он еще находился в подполье в моем распоряжении. А после я его перебросил на до¬делку к великому мастеру – Ленину. Мы не сом¬неваемся, что Каменев мог быть хорошим тру¬жеником, но опять-таки не каким-нибудь миро¬вым вождем» (там же, т. II, стр. 705-708).
Сталин оказался редким стратегом, планирую¬щим историю, феноменальным тактиком, органи¬зующим победы под чужим знаменем и чужими руками. Рисовать борьбу Сталина с оппозицией как борьбу за чистоту марксизма-ленинизма мо¬гут лишь партийные фарисеи или отпетые неве¬жды. Сталин, объявив Ленина своим учителем, забальзамировал его труп (вопреки Троцкому!) вовсе не из-за веры в какие-либо святыни, не из-за того, что он собирался коленопреклоняться пе¬ред мумией большевистского фараона, а чтобы другие, молясь Ленину, тем самым молились Ста¬лину. Когда Ленин умирал, в партии и стране ши¬роко были известны имена Троцкого, Зиновьева, Каменева, а Сталина знали только на верхах пар¬тии. Сталин решил превзойти своих популярных соперников, объявив себя душеприказчиком Ле¬нина, а ленинизм – непререкаемой партийной догмой. Ко всему этому, он объявил себя и един¬ственным судьей по вопросу: «Что есть лени¬низм?» Поэтому каждую свою статью, речь, пись¬мо он объявлял «Вопросами ленинизма».
Расчет оказался правильным, до того правиль¬ным, что до сих пор в партийных учебниках враги Сталина называются «злейшими врагами лениниз¬ма». Между тем, Сталин в «святость» лениниз¬ма мало верил, тогда как оппозиция не только бесконечно распиналась в своей верности лени¬низму, но и погибла из-за своей рабской привер¬женности отжившим нормам и ложным святыням. В руках Сталина ленинизм был только то, что он из него хотел делать. Но одному компоненту ленинизма он все-таки оставался верным: учению тотальной диктатуры партийного аппарата над партией и государством. Он развил ленинизм, внеся в него новый компонент: уголовщину. Это как раз и предрешило его победу, открыв путь к его личной тирании. Сама партия признала на XX и XXII съездах, что сталинщина есть уголовная глава в истории большевизма.
Съезд закончился выборами новых органов центральных учреждений партии – ЦК и ЦКК. В состав ЦК были избраны: 71 член, 50 кандидатов; в состав ЦКК – 195 членов; в Центральную ре¬визионную комиссию – 9 членов. Это были люди не из «ленинской гвардии», а представители «вто¬рого призыва» большевизма, «октябрьские боль¬шевики», герои гражданской войны, вновь выдви¬нутые секретари обкомов, крайкомов и централь¬ных комитетов национальных республик. Но ин¬тересно, как сложилась их судьба после того, как они с таким энтузиазмом помогли Сталину раз¬громить «ленинскую гвардию» в лице оппозиции? По поддающимся проверке сведениям, она сло¬жилась так:
Из 71 члена ЦК было расстреляно 58 человек, из 50 кандидатов – 48 человек. Уцелели 13 чле¬нов ЦК: Сталин, Андреев, Ворошилов, Каганович, Калинин, Кржижановский, Мануильский, Микоян, Молотов, Петровский, Шверник, Скворцов-Степа¬нов (умер до чистки). Из 50 кандидатов уцелели только два человека: Жданов и Николаева.
Из 195 членов ЦКК уцелело только пять чело¬век: Землячка, Махарадзе, М. И. Ульянова, Яро¬славский, Мильчаков (последний сидел в концла¬гере 17 лет). Не все 190 членов ЦКК были расстре¬ляны: кто был расстрелян, кто сослан и кто умер своей смертью – не поддается здесь проверке, так как это были в большинстве своем совершенно не¬известные в партии люди, выдвинутые Сталиным как «пролетарский» фасад партии.
Из 9 членов Центральной ревизионной комиссии 7 было расстреляно, уцелело 2 (Владимирский и Лядов).
В резолюциях съезда по отчету ЦК и по хозяй¬ственным вопросам фактически предрешена лик¬видация нэпа и объявлен курс на коллективизацию сельского хозяйства. Соответствующие места гла¬сят: «XV съезд считает, что по отношению к воз¬росшим в своей абсолютной массе элементам ча¬стнокапиталистического хозяйства должна и мо¬жет быть применена политика еще более реши¬тельного хозяйственного вытеснения… дальнейше¬го вытеснения частного капитала в городе», а в деревне: «Необходимо поставить в качестве пер¬воочередной задачи на основе дальнейшего коопе¬рирования крестьянства постепенный переход рас¬пыленных крестьянских хозяйств на рельсы круп¬ного производства…» (там же, т. II, стр. 1432).
В специальной резолюции о работе в деревне сказано еще точнее: «В настоящий период задача объединения и преобразования мелких индивиду¬альных крестьянских хозяйств в крупные коллек¬тивы должна быть поставлена в качестве основной задачи партии в деревне», на основе «более реши¬тельного наступления на кулака» (там же, стр. 1456, 1459).
Таким образом, разгромив левую оппозицию Троцкого, Зиновьева, Каменева, Сталин приступа¬ет к проведению в жизнь ее программы ликвида¬ции нэпа. Это и вызовет новую, «правую», оппози¬цию в партии.

Глава 28

КАК СОЗДАВАЛАСЬ «ПРАВАЯ» ОППОЗИЦИЯ

Одно из главных обвинений как «левой», так и «новой» оппозиции против Сталина заключалось в том, что Сталин якобы потакает кулачеству, не¬достаточно высоко облагает крестьянство, не воз¬двигает прочных барьеров против стихии нэпа. В одном из заявлений троцкистов («Заявление 15-ти») говорилось: «После двух лет, в течение которых группа Сталина фактически определяла политику центральных учреждений партии, можно считать совершенно доказанным, что политика этой группы оказалась бессильной предотвратить:
1) непомерный рост тех сил, которые хотят по¬вернуть развитие нашей страны на капиталисти¬ческий путь;
2) ослабление положения рабочего класса и бед¬нейшего крестьянства против растущей силы ку¬лака, нэпмана и бюрократа» («Партия и оппози¬ция по документам», издание ЦК партии только для членов партии, Москва, 1927, стр. 53).
В «Воззвании» «Рабочей группы» (1923) говори¬лось еще более определенно: «наше крестьянство сделалось единственной политически бодрствую¬щей силой… подчинивши все органы власти, пар¬тию, профсоюзы и Советы служению и возрожде¬нию капитализма» (там же, стр. 63).
Политические заявления Троцкого, Каменева и Зиновьева по крестьянскому вопросу были анало¬гичны. Троцкий заявил на пленуме ЦК и ЦКК в июле 1926 г.: «Мы имеем опасность уклона в сторону кулака».
Каменев сказал на том же пленуме: «Затопле¬ние нижнего этажа Советской власти крестьянст¬вом факт».
Через год, в июне 1927 года, на заседании Пре¬зидиума ЦКК Зиновьев был еще более резким: «Капитализм вырос в деревне и абсолютно и отно¬сительно – это есть факт. Капитализм в городе не вырос относительно, но вырос абсолютно» (там же, стр. 52-57).
Исходя из всего этого, троцкисты и зиновьевцы требуют наступления на капитализм и кулачест¬во.
Через два года Сталин доказал, что его собст¬венные планы наступления и на крестьянство, и на нэп превосходят самые «левые» фантазии са¬мых «левых» оппозиционеров.
Сталин втихомолку готовился к проведению ги¬гантского плана, на который не отважился даже Ленин, на который едва ли отважился бы и Троц¬кий, – к национализации крестьянской земли, кре¬стьянского имущества и крестьянского труда под названием «сплошной коллективизации».
Новый план Сталина представляет собою бес¬прецедентную по замыслу, грандиозную по мас¬штабам и исключительно смелую политическую программу одновременного проведения сверху двух между собой тесно связанных политико-экономических революций – индустриальной револю¬ции в городе (XIV съезд – 1925) и антикрестьян¬ской, колхозной революции в деревне (XV съезд – 1927). Во что обойдутся их издержки, едва ли представлял себе и Сталин, но каковы должны быть их конечные итоги, – это было учтено с на¬учно-математической точностью. Превратить аг¬рарную Россию в Россию индустриальную на прин¬ципах экономической автаркии, превратить де¬ревню частных крестьянских хозяйств в деревню сплошной коллективизации, – таковы задачи обе¬их революций. На основе всего этого процесса предстояло ликвидировать нэп как экономическую политику, а нэпманов (частных торговцев, мелких предпринимателей периода нэпа) и кулаков надо было ликвидировать и физически в порядке «раз¬вертывания классовой борьбы».
Сколько людей, таким образом, должно было стать жертвами этой «классовой войны» видно из цифр, оглашенных Сталиным в разгар нэпа на XIV съезде. Так, в 1923-1924 гг. удельный вес частного капитала во внутренней торговле СССР составлял 35%, а в розничной торговле доля част¬ного капитала была даже выше государственного и кооперативного секторов взятых вместе – она составляла 57% (Сталин, Соч., т. 7, стр. 318-319). Кулаков было, по данным Агитпропа ЦК, около 8-12% (там же). Если взять среднюю цифру 10%, и перевести эти проценты только по части дерев¬ни на язык абсолютных цифр, то окажется, что из наличных 25 млн. крестьянских семей ликвида¬ции как кулачество и, стало быть, депортации в отдаленные места Сибири, подлежало около 2,5 миллионов крестьянских семей.
На вопрос, почему он выступал против оппози¬ции, когда последняя год или два тому назад тре¬бовала того же самого, может быть, только в бо¬лее мягкой форме и в ограниченном масштабе, Сталин отвечал:
«В 1926-1927 гг. зиновьевско-троцкистская оп¬позиция усиленно навязывала партии политику немедленного наступления на кулачество. Партия не пошла на эту опасную авантюру, ибо она зна¬ла, что серьезные люди не могли себе позволить игру в наступление. Наступление на кулачество есть серьезное дело. Его нельзя смешивать с по¬литикой царапанья с кулачеством, которую уси¬ленно навязывала партии зиновьевско-троцкист¬ская оппозиция. Наступать на кулачество это зна¬чит сломить кулачество и ликвидировать его как класс… Это значит и подготовиться к делу и уда¬рить по кулачеству, но ударить по нему так, что¬бы оно не могло больше подняться на ноги» (Ста¬лин, «Вопросы ленинизма», стр. 291).
В этом чисто «диалектическом» ответе была большая правда – прежде чем приступить к осу¬ществлению этого гигантского экономического плана индустриализации (в 10-15 лет сделать столько, сколько Запад сделал в 100-150 лет) и столь же дерзкого, в истории человечества беспри¬мерного, плана насильственной коллективизации людей, – надо было выполнить два условия: во-первых, укрепить, расширить и привести в мобили¬зационную готовность военно-карательные органы власти (армия, милиция и войска милиции, суд, прокуратура); во-вторых, радикально очистить всю иерархию государства и партии от всяких нена¬дежных элементов, могущих оказать сопротивле¬ние проведению нового плана. Беспримерный за¬мысел, который со стороны считали либо утопией, либо авантюризмом, вовсе не был основан на нормальных экономических расчетах возможно¬стей страны. Сталин исходил не из возможного, а из необходимого для сохранения диктатуры пар¬тии. Ленин сошел в могилу, развязав стихию эко¬номической свободы в виде нэпа. Сталин думал, что и ленинский режим последует за своим осно¬воположником, если не сделать, переворачивая Энгельса, «прыжок из царства свободы в царство необходимости». Только тогда режим будет неу¬язвим внутри страны. Но остается всегда внешняя опасность – ее можно свести к минимуму уско¬ренной индустриализацией страны, автаркией хо¬зяйства. Лаже больше: лишь индустриально высо¬ко развитый СССР может вести не только актив¬ную внешнюю политику, но и стать действитель¬ной базой мировой пролетарской революции.
Вот этот самый план потребовал от Сталина не только расправы со старыми романтиками рево¬люции, но и создания вокруг себя такого штаба людей, которые способны не рассуждать, а испол¬нять. Хотя сам Сталин говорил, что после Ленина в партии уже не может быть единоличного руко¬водства, но ученики Сталина давно научились правильно понимать учителя – это единоличное руководство невозможно иначе, как через самого Сталина.
Если бы, против ожидания, сам Сталин искрен¬не верил в возможность «коллективного руковод¬ства» при диктатуре, то скоро практика правления в СССР должна была подтвердить ему правиль¬ность его собственных слов: «логика вещей силь¬нее логики человеческих намерений».
Новая экономическая программа означала по¬ворот, революцию против ленинского нэпа. Она означала также, – и это самое важное, – превра¬щение деревни в главный источник финансирова¬ния индустриализации. «Первоначальное социали¬стическое накопление» (теория, целиком заимст¬вованная Сталиным у троцкиста Е. Преображен¬ского) мыслилось за счет выкачивания, как Ста¬лин выражался на июльском пленуме ЦК 1928 г., своеобразной «дани» из деревни. Эту практику Бухарин назвал «военно-феодальной эксплуатаци¬ей» крестьянства. Назначенный вместо Камене¬ва наркомторгом, Микоян получил задание через крестьянский хлебный рынок повысить норму этой «эксплуатации». Микоян был полон решимо¬сти доказать, что надежды, которые Сталин воз¬лагал на него при назначении наркомом торговли, не напрасны.
На заседании Политбюро от 3 января 1927 года новый нарком оглашает свою вступительную программу: «Должен заявить, что крестьянская стихия, крестьянский хлебный рынок находится целиком и полностью в наших руках, мы можем в любое время понизить и повысить цены на хлеб («XV съезд ВКП(б). Стенографический от¬чет», стр. 291).
Как же так? Ведь все еще советские законы нэпа не отменены, почему же тогда Микоян может по собственному усмотрению диктовать цены сво¬бодной торговле в деревне? В той же речи Микоян отвечает на эти вопросы довольно откровенно, чтобы не сказать цинично: потому что, говорит он, «мы имеем все рычаги воздействия в своих руках.., потому что за мужиком никто не стоит и нам не мешает!» (там же). «Нам никто не мешает» делать в деревне все, что мы хотим, – это были горькие слова, но еще не горькая правда. За этот оптимизм Микояна город заплатит катастрофой хлебного кризиса 1928 года.
Вот некоторые сравнительные данные, которые говорят о том, каким застал Микоян крестьянский хлебный рынок и до чего он его довел через год-полтора после своего назначения. В резолюции объединенного пленума ЦК и ЦКК от 23 июля 1926 года по докладу предшественника Микояна – Каменева – сказано, что по предварительным данным валовой урожай зерновых культур соста¬вит 4 миллиарда 700 миллионов пудов (на 400 миллионов больше предыдущего года) и что после выделения из этого количества хлеба для собст¬венного крестьянского потребления и образова¬ния запасов на рынок будет выкинута масса хле¬ба от 900 миллионов до 1 миллиарда пудов и «эта масса должна быть снята с рынка для того, чтобы не вызвать снижения посевов в будущем», и что надо готовиться к «максимальному экспорту» русского хлеба на мировой рынок, дабы держать це¬ну на хлеб на таком уровне, который «стимули¬ровал бы крестьянское сельскохозяйственное производство» («ВКП (б) в рез.», Москва, 1933, ч. II, стр. 272-273).
Действительно, хлеб уродился необыкновенный, крестьянские амбары полны, рынок более чем пресыщен, но на город явственно надвигается го¬лод – в чем же дело? Микоян начал душить част¬ный городской капитал, а сам предложить деревне товаров не мог. Образовались знаменитые «нож¬ницы» цен – хлеба много, а товаров не хватает, поэтому хлебные цены низкие, а на товары – высокие. Крестьянин отказывается продавать хлеб за бесценок, он создает запасы, а на город все плотнее надвигается голодная катастрофа. Как быть? Микоян заверил Политбюро, что он нашел вполне реальный метод выхода из кризиса. В на¬чале февраля 1927 года Микоян выступил на Пле¬нуме ЦК со специальным докладом на тему «о снижении отпускных и розничных цен» на про¬мышленные товары с тем, чтобы способствовать ликвидации «ножниц цен». В резолюции ЦК кон¬статировалось: «Рост покупательного спроса де¬ревенского и городского населения, непокрывае¬мый продукцией промышленности, создал обста¬новку товарного голода», что привело к дальней¬шему «развитию ножниц цен» на рынке между промышленными и сельскохозяйственными това¬рами. Как выход Микоян предлагает понизить це¬ны на товары, установить принудительные цены на хлеб, а в дальнейшем ликвидировать частную торговлю и кооперировать крестьянство («КПСС в рез.», Москва, 1953, ч. II, стр. 224-235).
XV съезд считал, что новый нарком одним рос¬черком пера уж? разрешил задачу «квадратуры круга» – стоит вместо товаров направлять в де¬ревню приказы Микояна, как из деревни двинутся хлебные обозы в город. В решении съезда гово¬рилось: «подавляющая масса продуктов сельского хозяйства заготовляется без посредства частного капитала… Эта продукция реализуется по ценам, установленным органами государства… благодаря определенной политике цен государство имеет возможность влиять на условия самого сельско¬хозяйственного производства» (там же).
Однако очень скоро выяснилось, что экономи¬ческие законы свободного рынка сильнее прика¬зов Микояна. Через некоторое время сам Сталин констатировал провал политики диктата цен Ми¬кояна, сказав: «Состоятельные слои деревни, име¬ющие в своих руках значительные хлебные излиш¬ки и играющие на хлебном рынке командную роль, не хотят нам давать нужное количество хле¬ба по ценам, определенным Советской властью». А результат? Его огласил тот же Сталин, зая¬вив, что хотя валовая продукция хлеба составляла в 1927 году 5 миллиардов пудов, «мы производим товарного хлеба вдвое меньше, а вывозим за гра¬ницу хлеба раз в двадцать меньше, чем в довоен¬ное время» (Сталин, «Вопросы ленинизма», стр. 185).
Выход? Что надо делать, чтобы получить хлеб, который в избытке имеется 6 деревне? Отныне в порядок дня стал вопрос о судьбе самого нэпа, что видно из тех ответов, которые на этот вопрос давали в Политбюро ЦК – Бухарин предлагал по¬высить заготовительные цены на хлеб, бросить на крестьянский рынок побольше товаров и по нор¬мальным ценам, пресечь всякие попытки «ликви¬дации нэпа слева». Бухарина поддержали глава правительства А. Рыков и лидер профсоюзов М. Томский – оба члены Политбюро.
Сталин и Микоян предложили другое решение – пустить в ход «все рычаги воздействия» на кре¬стьян, – иными словами, ввести систему прину¬дительной заготовки хлеба. Сущность этой систе¬мы сводилась к тому, что каждый крестьянский двор получал твердое задание сдавать определен¬ную норму хлеба по твердым государственным ценам. Несдатчиков хлеба должны были судить как злостных спекулянтов с конфискацией всего их имущества. Из этого конфискованного имуще¬ства 25% предназначалось для раздачи бедноте за ее участие в «классовой борьбе» против кулаков, «подкулачников» и «саботажников». Сталин рас¬сматривал новый план как временную чрезвычай¬ную меру, вызванную временной чрезвычайной об¬становкой. Так были введены чрезвычайные или, как их тогда называли, «экстраординарные меры по хлебозаготовкам» 1927 г. Если речь шла об обеспечении города хлебом, даже поссорившись с крестьянством, план Сталина-Микояна явился спасением.
Но его практическое проведение было сопряжено с весьма серьезными трудностями. Так как исключалось добровольное выполнение крестьянами хлебных обязательств по новому плану, то надо было к хлебозаготовительному аппарату Наркомторга прикрепить чекистские отряды, которым предоставлялось неограниченное право обыска, конфискации хлеба и ареста. Конфискации под¬лежал не весь хлеб, а так называемые «излишки», то есть тот хлеб, который остается после вычита¬ния из него продовольственной нормы данной крестьянской семьи. Чтобы такая хлебозаготови¬тельная кампания не носила внешне характера «полицейской акции» уполномоченных партии и милиции при обходе крестьянских дворов всегда сопровождали группы местных активистов, кото¬рым было дано название «комсодов» («комиссия по содействию хлебозаготовкам»).
Нормы сдачи хлеба тоже устанавливались через эти «комсоды». Если крестьянин не выполнял вовремя предназначенной нормы, то существовал порядок штрафов – увеличение нормы до двух-, трех-, пятикратных размеров. Если же и это не оказывало воздействия, тогда судили. Так как нор¬мы устанавливались не по фактическому нали¬чию хлеба у крестьянина, а по принадлежности его к той или иной социальной группе (бедняк, середняк, зажиточный, кулак), то сотни тысяч людей судили за несдачу отсутствующего у них хлеба. Но если за таких людей их родственники или друзья устраивали «складчину», то есть со¬бирали между собою хлеб и сдавали за него госу¬дарству, то арестованный немедленно освобождал¬ся, будь он даже самым закоренелым кулаком.
Так что целью Сталина были вовсе не репрессии ради репрессий, а только такие репрессии, которые приносят хлеб.
И с этой точки зрения они оказались вполне оправданными – план хлебозаготовок 1927 года был выполнен: было собрано 644 миллиона пудов хлеба вместо 617 миллионов, собранных в 1926 году Каменевым.
Докладывая апрельскому пленуму ЦК (1928) о том, как это ему удалось, Микоян признался, что без «экстраординарных мер» ему это не удалось бы, и что без таких мер, вероятно, не обойтись и в будущем. ЦК открыто признался и в том, что не обошлось без крайностей и «перегибов» в при¬менении «экстраординарных мер», в которых, од¬нако, виновата не Москва, а местные власти. Из¬вестная практика Кремля – давать местным вла¬стям вдоволь «перегибать» палку, пока не будет выполнено плановое задание, а после его выполне¬ния критиковать, а иногда даже наказывать «пе¬регибщиков», – эта практика впервые родилась в те годы, а потом превратилась в систему сталин¬ского руководства. В резолюции, принятой апрель¬ским пленумом ЦК, впервые в партийный жаргон и вводятся термины, которые потом сделают эпо¬ху: «извращения» и «перегибы». Этими словами обозначаются те действия местных властей, кото¬рые центральная власть молчаливо допускала во время выполнения планов, но от которых она счи¬тала нужным и полезным отмежеваться после их выполнения.
В решении пленума ЦК довольно красочно ри¬суется обстановка, которая создалась из-за «из¬вращений и перегибов». «Эти извращения и пе¬регибы, допущенные местами со стороны партий¬ных и советских органов, подлежат самой кате¬горической отмене… Сюда относятся все методы, которые, ударяя не только по кулаку, но и по се¬редняку, фактически являются сползанием на рельсы продразверстки, а именно: конфискация хлебных излишков (без всякого судебного приме¬нения 107 статьи); запрещение внутридеревенской купли-продажи хлеба или запрещение «вольного» хлебного рынка вообще; обыски в целях «выявле¬ния» излишков; заградительные отряды; принуди¬тельное распределение облигаций крестьянского займа..; денежные выдачи по почтовым перево¬дам, когда часть посылок выдается облигациями займа или другими бумагами; административный нажим по отношению к середняку; введение «пря¬мого продуктообмена» и т. д. и т. п. (выделено мною. – А. А.) («КПСС в рез.», ч. II, стр. 376).
Однако ЦК вовсе не думает, что в дальнейшем можно будет получать продукты сельского хозяй¬ства нормальным путем. ЦК заявляет, что «хлебо¬заготовительные затруднения» будут и впредь, ибо они не случайны, а связаны с наличием класса кулаков и частного рынка. Поэтому, если партия хочет иметь хлеба вдоволь и за бесценок, надо наступать на кулаков, «регулировать частный ры¬нок» и направить крестьян «в русло социалисти¬ческого строительства».. В цитированной резолю¬ции так и говорится: «Объединенный пленум ЦК и ЦКК полагает, что затруднения в хлебозаготов¬ках, имевшие место в этом году, нельзя считать случайностью… Поэтому, поскольку затруднения в хлебозаготовках могут еще появиться в буду¬щем, партия с тем большей настойчивостью долж¬на добиваться того, чтобы неослабно выполнялся лозунг XV съезда партии о «дальнейшем наступ¬лении на кулачество», о регулировании частного рынка и систематическом вовлечении единолич¬ного крестьянского хозяйства… в русло социали¬стического строительства» (там же, стр. 377).
Поэтому пленум принимает предложение По¬литбюро продолжить практику принудительных заготовок, только надо узаконивать конфискацию излишков хлеба через суд (применение «статьи 107» Уголовного кодекса РСФСР) и избегать слишком далеко идущих «перегибов». Если же крестьяне согласятся сдавать хлеб добровольно, то «экстраординарные меры» вообще будут отме¬нены. Соответствующее место резолюции гласит:
«Вместе с тем объединенный пленум считает, что по мере ликвидации затруднений в хлебозаго¬товках должна отпасть та часть мероприятий партии, которая имела экстраординарный характер.
Объединенный пленум ЦК и ЦКК поручает По¬литбюро принять все меры к тому, чтобы обеспе¬чить в будущей хлебозаготовительной кампании бесперебойный ход заготовок…» (там же).
История доказала, что и будущие сельскохозяй¬ственные заготовки «бесперебойно» можно было проводить, только применяя «экстраординарные меры».
Сталин назвал данный метод заготовок «Урало-сибирским методом» (так как впервые сам приме¬нил его на практике в начале 1928 года в Запад¬ной Сибири и на Урале) и превратил его в посто¬янно действующую систему заготовок всех сель¬скохозяйственных продуктов. Он существует и поныне с той лишь разницей, что теперь все кре¬стьяне находятся в «русле социалистического строительства» в виде колхозов и совхозов, поэто¬му и сами заготовки «автоматизированы» – го¬сударство автоматически забирает нужное себе количество хлеба, а остаток колхозники между собою делят по так называемым «трудодням». Обычное соотношение между тем, что забирало государство почти бесплатно, и что оставалось на долю колхозников в виде этих «трудодней» со¬ставляло в среднем 70 : 30, 70% государству, а 30% колхозникам, причем в эти 30% входили и много¬численные неделимые фонды (семенной фонд, страховой фонд, неприкосновенный фонд и т. д.).
Вот как раз эта новая «экстраординарная» по¬литика Сталина-Микояна в 1927 году в хлебоза¬готовках и явилась, как уже указывалось, непо¬средственным поводом нового раскола в Полит¬бюро – Бухарин, Рыков и Томский заявили, что новая программа Сталина есть ликвидация ленин¬ского нэпа и реставрация «военного коммунизма». Сталин их объявил «правой оппозицией» в партии.
Правая оппозиция возникла не только как ре¬акция на практику Сталина, она была намеренно спровоцирована Сталиным, ибо без политической изоляции правых лидеров в ЦК абсолютно невозможно было бы, во-первых, завершить восхожде¬ние Сталина к единоличной власти, во-вторых, провести в жизнь сталинскую концепцию строи¬тельства социализма через насилие. Во время борьбы с левыми оппозициями Троцкого и Зи¬новьева Сталин положил в основу своей тактики концепцию Бухарина о мирной трансформации, о мирном превращении «нэповской России в Россию социалистическую», чтобы при поддержке группы Бухарина похоронить левых. Когда эта цель была достигнута, Сталин раскрыл свои карты: чтобы построить в крестьянской, нэповской России со¬циализм, надо провести третью насильственную революцию сверху, на этот раз уже против кресть¬янства.
И здесь Сталин не был оригинальным. Вопреки обвинениям правых, что Сталин идет вразрез с ленинизмом (Ленин говорил, что высший принцип диктатуры пролетариата – это сохранение союза пролетариата с крестьянством, при гегемонии пер¬вого, и что по отношению к крестьянству надо проявлять «архиосторожность»), Сталин доказы¬вал, что все ленинские высказывания по части крестьянства относятся к области тактики. По су¬ществу же дела, для Ленина крестьянство – реак¬ционный, враждебный класс, каким его считали и Маркс с Энгельсом. Сталин был прав. Вот слова Маркса и Энгельса: «…ремесленник и крестьянин – все они борются с буржуазией для того, чтобы спасти свое существование от гибели, как средних сословий. Они, следовательно, не революционны, а консервативны. Даже более, они реакционны, они стремятся повернуть назад колесо истории» (Маркс и Энгельс, «Манифест Коммунистической партии», 1951, стр. 41).
Вот и слова Ленина: «Мы сначала поддержива¬ем до конца, всеми мерами, до конфискации, – крестьянина вообще против помещика, а потом (и даже не потом, а в то же самое время) мы поддер¬живаем пролетариат против крестьянина вообще» (Ленин, 4-е изд., т. 9, стр. 213).
Основы новой революции в деревне Сталин за¬ложил уже на XV съезде партии при единодушной поддержке всех лидеров и сторонников будущей «правой оппозиции», правда, они не ведали, как искусно Сталин их околпачивает.
В своем докладе на этом съезде Сталин впер¬вые поставил вопрос о «переходе мелких кресть¬янских хозяйств в крупные и объединенные хо¬зяйства», но чтобы не испугать правых, не спро¬воцировать их преждевременно на выступление, Сталин заметил, что коллективизация будет про¬исходить «не в порядке нажима, а в порядке по¬каза и убеждения» (Сталин, Соч., т. 10, стр. 305). Однако предусмотрительный Сталин в резолюции XV съезда записал пункт, которому в то время бухаринцы не придали никакого значения: «Раз¬вивать дальше наступление на кулачество и при¬нять ряд новых мер, ограничивающих развитие капитализма в деревне и ведущих крестьянское хозяйство по направлению к социализму» («ВКП(б) в рез.», ч. II, стр. 260). Что же касается колхозов, то в резолюции по докладу Молотова сказано, что создание колхозов вместо индивидуальных хозяйств – «основная задача партии в деревне» («КПСС в рез.», 1953, ч. II, стр. 355), а в другом месте, в резолюции по докладу Сталина, сказано еще яснее: это «первоочередная задача» (там же, стр. 317).
Бухаринцы, видимо, считали, что Сталин тут занимается, в ответ Троцкому и Зиновьеву, плато¬ническими упражнениями в «левизне», вовсе не думая переходить от слов к делу, от угрозы к рас¬праве с крестьянством. Если они так думали, то их ожидало очень скорое и горькое разочарование.
Сталин связывал хлебный кризис не с рыночной конъюнктурой, не с «ножницами» цен, не с ошиб¬ками руководства, а с природой существующей экономической системы. Пока существует нэп с его свободным крестьянским хозяйством, совет¬ское государство обречено на зависимость и от крестьянства, и от рыночной стихии. Сталин пом¬нил, как пало царское самодержавие. «Хлеба, хле¬ба, хлеба!» – вот с какого лозунга начали Фев¬ральскую революцию в Петрограде. Сталин знал лучше, чем Бухарин, что большевистское самодер¬жавие ждет та же судьба, под тем же лозунгом, если самому не произвести революцию сверху в деревне, чтобы предупредить революцию снизу в городе. Ахиллесову пяту режима Сталин видел в том, что советское государство находится на эко¬номическом иждивении крестьянства, и он решил перевернуть формулу – поставить крестьянство на иждивение государства. Сталин решил отнять у крестьянства хлеб, чтобы от имени государства кормить этим хлебом не только город, но и само крестьянство. Как тут не вспомнить рассуждения из «Великого инквизитора» Достоевского: «Полу¬чая от нас хлебы, конечно, они ясно будут видеть, что мы их же хлебы, их же руками добытые, берем у них, чтобы им же раздать, безо всякого чуда, увидят, что не обратили мы камней в хлебы, но воистину более, чем самому хлебу, рады они будут тому, что получают его из рук наших!». Ведь сред¬ний советский обыватель, под влиянием офици¬альной философии режима, и всерьез думает, что не он кормит государство, а государство его кор¬мит. Вот любопытное свидетельство советского журнала: «Каждая семья знает свой бюджет, рас¬считывает, когда и что купить. Гораздо сложнее государству. Оно должно всех накормить, одеть и обуть» (ж. «Голос родины», № 101, декабрь 1966 года, передовая статья).
Сталин знал, что нет более идеального средства отнять у крестьян хлеб, «чтобы им же его раз¬дать», как тотальная коллективизация сельского хозяйства путем конфискации частных крестьян¬ских хозяйств и национализации самого крестьян¬ского труда. «Экстраординарные меры», как раз и должны были убедить крестьян, что лучше в колхозе получать от государства обратно часть своего хлеба, чем, будучи вне колхоза, отдавать государству весь хлеб. Сталин решил на практике показать, как он мыслит проведение в жизнь свое¬го плана «аграрной революции». Для этой цели через три недели после XV съезда в сопровожде¬нии целого чекистского эшелона Сталин выехал в Сибирь. Официальный комментатор почти в лирических тонах рисует эту поездку Сталина, хотя Сталин был меньше всего «лирик». Он говорит, что Сталин посетил основные хлебные районы края, участвовал на заседаниях бюро Сибирского крайкома в Новосибирске, бюро окружных коми¬тетов, на совещаниях с местным активом ряда районов и что «политические и организационные мероприятия» обеспечили выполнение плана хле¬бозаготовок (Сталин, Соч., т. 11, стр. 356).
Однако Сталин не столько «заседал» и «сове¬щался» с активистами, сколько действовал и громил. Он с первых же своих выступлений зая¬вил: «Я объехал районы вашего края и имел воз¬можность убедиться, что… урожай у вас… небы¬валый. Хлебных излишков у вас в этом году боль¬ше, чем когда-либо, а план хлебозаготовок не выполняется. Почему, на каком основании?..
Вы говорите, что кулаки не хотят сдавать хлеба, что они ждут повышения цен… почему вы не привлекаете их за спекуляцию? …Я видел несколь¬ко десятков представителей вашей прокурорской и судебной власти. Почти все они живут у кула¬ков, состоят у кулаков в нахлебниках и, конечно, стараются жить в мире с кулаками. На мой вопрос они ответили, что у кулаков на квартире чище и кормят лучше… Непонятно только, почему эти господа до сих пор еще не вычищены… Предла¬гаю:
а) потребовать от кулаков немедленной сдачи всех излишков хлеба по государственным ценам; б) в случае отказа… конфисковать у них хлебные излишки в пользу государства» (Сталин, Соч., т. 11, стр. 2-4).
25% конфискованного хлеба Сталин предложил раздать бедноте, что на сталинском языке означа¬ло «обострение классовой борьбы в деревне», а на человеческом языке натравливание деревенских лежебок и голытьбы на радетельных хозяев, объ¬явленных теперь «кулаками», к которым, по су¬ществу, причисляли и верхний слой середняков, для которых изобрели другой термин – «зажиточ¬ные». Так как многие, даже из среды бедняков, начали осуждать этот военно-полицейский произ¬вол, когда искусственно натравливается одна часть деревни на другую, то изобретательный Ста¬лин скоро нашел термин и для таких бедняков – их стали величать «подкулачниками» со всеми вытекающими отсюда последствиями (конфиска¬ция хлеба, суд, высылка).
Сталин предложил провести чистку и в аппара¬те власти, указав, что «вы увидите скоро, что эти меры дадут великолепные результаты и вам удаст¬ся не только выполнить, но и перевыполнить план хлебозаготовок» (там же, стр. 4).
Сталин в заключение сообщил свой главный ре¬цепт, как государство может обеспечивать себя хлебом и дальше по ценам, им установленным. Рецепт этот был ясным и категорическим: «нуж¬но покрыть все районы нашей страны, без исклю¬чения, колхозами» (там же, стр. 7), то есть надо ликвидировать нэп, данный Лениным крестьянст¬ву только шесть лет тому назад. Одновременно данный рецепт Сталина означал и возвращение к «продразверстке» (к насильственному изъятию хлебных излишков).
Сравните это выступление Сталина с тем, что было записано по его же предложению в резолю¬ции объединенного ЦК и ЦКК против левой оппо¬зиции всего три месяца тому назад (9 августа 1927 г.). В этом предложении Сталина и резолю¬ции пленума сказано: «Объединенный пленум ЦК и ЦКК отвергает вздорные… демагогические пред¬ложения оппозиции о насильственном изъятии натуральных хлебных излишков и о таком сверх¬обложении частного торгового оборота, которое должно привести к его немедленной ликвидации… ЦК и ЦКК считают, что эти предложения направ¬лены, по сути дела, на отмену новой экономиче¬ской политики, установленной партией под руко¬водством Ленина» («ВКП(б) в рез.», 1933, ч. II, стр. 357).
Почему же политика оппозиции по ликвидации нэпа, объявленная самим же Сталиным всего три месяца назад антиленинской политикой, сегодня признается тем же Сталиным ленинской полити¬кой? Какие же важные события произошли для такого поворота на 180 градусов за столь корот¬кое время? Где же тут принципы? И важные со¬бытия произошли, и принципы были налицо.
Главные соперники слева в борьбе за власть – Троцкий, Зиновьев и Каменев – были за это вре¬мя выкинуты из партии, при апелляции к право¬му Ленину и его нэпу. Теперь надо было ликвиди¬ровать главных соперников за власть справа, апел¬лируя к левому Ленину и к его установке – нэп лишь «передышка», «временное отступление» для подготовки нового наступления (доклад Ленина на XI съезде).
Группа Бухарина напомнила Сталину цитиро¬ванное выше постановление ЦК и заявила, что она обратится к партии, если Сталин не согласит¬ся повторить заявление, что нэп остается в пол¬ной силе. Так как Сталин еще не был готов при¬нять бой с правыми, ему ничего не оставалось, как подписать от имени Политбюро 13 февраля 1928 года следующее заявление: «Разговоры о том, что мы будто бы отменяем нэп, вводим прод¬разверстку, раскулачивание и т. д., являются контрреволюционной болтовней… НЭП есть основа нашей экономической политики, и остается тако¬вой на длительный исторический период» (выде¬лено мною. – А. А.) (Сталин, Соч., т. 11, стр. 15).
Подписывая заявление Политбюро, Сталин, как обычно, обманывал свою собственную партию: нэп, рассчитанный на «длительный исторический период», был отменен уже в следующем, 1929 г.
Тем временем, Сталин продолжал свою практи¬ку «экстраординарных мер» и в 1928 г. Крестьян¬ство ответило на эту практику, как и надо было ожидать, резким снижением посевных площадей. Сельское хозяйство явно шагало от кризиса пе¬репроизводства уже навстречу другому кризису, который потом станет перманентным явлением советской деревни, – к кризису недопроизводства. Первым сигнализировал о неблагополучии заме¬ститель наркома финансов СССР М. Фрумкин. Фрумкина, как «правого оппортуниста», немедленно сняли с должности. Но от этого посевная площадь в деревне не увеличилась. Поэтому хле¬бозаготовительная кампания осени 1928 года ока¬залась катастрофой. Даже Сталин не мог выка¬чать хлеб оттуда, где его не было. Теперь Сталин стал перед новой проблемой: как быть дальше? Сталин продолжает лавировать. За это лавирова¬ние Бухарин назвал Сталина в беседе с Каменевым «беспринципным интриганом», который каждое свое действие подчиняет интересам «сохранения своей собственной власти».
Этого замечания достаточно, чтобы видеть, с какими политическими детьми Сталин будет иметь дело и на последнем этапе своей борьбы за единоличную диктатуру. Сталин менял принципы, оплевывал свои вчерашние убеждения, интриго¬вал, клеветал, натравливал, но все это он делал во имя «сохранения своей собственной власти». «Тройка» была беспринципным предприятием, но она спасла Сталина от «Завещания» Ленина. Союз с Зиновьевым и Каменевым против Троцкого был беспринципной сделкой, но он помог Сталину свалить главного конкурента – Троцкого. Блок с Бухариным и Рыковым против Зиновьева и Каме¬нева был противоестественной комбинацией даже в большевистской политике, но он помог Сталину свалить этих душеприказчиков Ленина. Сегодня Сталин заключил союз против бухаринцев с тем ЦК, 70% членов которого он потом расстрелял вместе с теми же бухаринцами, но этот союз его привел к окончательной и абсолютной победе, к единоличной диктатуре.
Сама беспринципность Сталина в этом смысле была принципиальная. Если бы, скажем, фанатик коммунизма Бухарин был бы поставлен перед дилеммой: либо его единоличная власть над Рос¬сией без коммунизма, либо коммунизм в России, но без его власти, он, не колеблясь, выбрал бы коммунизм без его власти. Цинику Сталину эта дилемма показалась бы просто наивной – он не только выбрал бы власть без коммунизма, но еще начал бы доказывать, в какой преступный тупик Ленин завел страну, нарушив законы марксизма, согласно которым коммунизм побеждает сначала в передовых странах Запада, а потом только в от¬сталых странах, как Россия. Такая свобода Стали¬на от всякой чести и всякого идейного хлама, называемого принципами, только свидетельствует о его превосходстве в политической борьбе над всеми его большевистскими соперниками. Ведь еще Талейран заметил, что если люди слишком подчеркивают честность и принципиальность ка¬кого-либо политика, то надо сомневаться в его способностях. Что же касается интриги, то она была и остается до сих пор легитимным оружием в политике вообще, в арсенале большевизма в особенности. Что Сталин и по этой части превзо¬шел своих соперников, говорит как раз в его поль¬зу, как «технолога власти».
Поездку Сталина в Сибирь надо считать нача¬лом его кампании против будущих правых. Ста¬лин хорошо понимал, что речь идет вовсе не толь¬ко об изоляции очередной группы соперников власти, а о новой революции сверху, равной, как он писал в «Кратком курсе», по своему значению революции в октябре 1917 г. До сих пор внутри¬партийная борьба мало задевала насущные инте¬ресы народа, даже больше: она велась под флагом защиты этих интересов (сохранение нэпа, повы¬шение материального положения народа, отказ от репрессий). Теперь решалась судьба всей страны и того класса, который составлял 80% населения страны – крестьянства. Это требовало не только личной изобретательности Сталина в интригах против противников в составе руководства, но и колоссального напряжения всех сил аппарата вла¬сти против народа.
Сталин развернул эту работу в трех направле¬ниях:
1. аппарат пропаганды получил задание изобре¬сти новый жупел – «правую опасность», которая, после того, как левая опасность преодолена, стала «главной опасностью» для революции;
2. низовой аппарат партии получил задание ор¬ганизовать в деревне спонтанное массовое движе¬ние за «добровольное» вступление в колхозы;
3. командование Красной армии, руководство ОГПУ, Верховный суд и прокуратура получили задание привести карательные органы в «боевую готовность», чтобы подавить возможные «кулац¬кие восстания», саботаж и судить их возглавителей (эту подготовку имел в виду Сталин, когда писал в 1929 г.: «Наступать на кулачество – это значит подготовиться к делу» – «Вопросы лени¬низма», стр. 291).
По этой же линии подготовки к революции в деревне лежала и новая доктрина Сталина о «кри¬тике и самокритике», выдвинутая на XV съезде. Под этим лозунгом должна была начаться эра перманентных чисток: партии – от «уклонистов» и государственного аппарата – от «чуждых эле¬ментов», – чисток, впоследствии преобразован¬ных во всеобщую инквизицию ежовщины 1936-1938 гг.
Но острие новой доктрины после расправы с троцкистами и зиновьевцами было направлено против бухаринцев. Докладывая московскому ак¬тиву партии об апрельском пленуме ЦК 1928 г., Сталин прямо указал на необходимость критико¬вать «вождей партии», оторвавшихся от масс. Так как Сталин себя таковым не считал (ведь он не¬давно побывал в «народе», в Сибири, хотя это и было его последнее «пребывание среди масс»), то ясно, что он говорил о тех, кого наметил в оче¬редные жертвы – о будущих лидерах «правой оп¬позиции». Вот это любопытное рассуждение Ста¬лина: «есть еще одно обстоятельство, толкающее нас к самокритике. Я имею в виду вопрос о массах и вождях… нередко боятся критиковать своих вождей… надо дать советским людям возмож¬ность «крыть» своих вождей, критиковать их за ошибки, чтобы вожди не зазнавались» (Сталин, Соч., т. 11, стр. 31-32).
Поскольку сам Сталин был единственным «не¬погрешимым» из вождей, к тому же, любой из старых большевиков, пытавшихся критиковать его, немедленно исчезал с горизонта (бывший заместитель Сталина по наркомнацу Султан-Галиев даже был расстрелян в те годы как раз за критику Сталина), то члены партии, особенно члены парт¬аппарата, правильно поняли новую доктрину: кри¬тиковать можно любого члена Политбюро, кроме самого «генсека». Разумеется, критиковать можно и нужно было и любого из местных вождей, если тот не проявлял достаточного усердия по выпол¬нению директив центрального партийного аппа¬рата. Но самым зловещим было то, что новый лозунг был направлен не только против антиста¬линских чиновников, но и против антисталинско¬го народа. Лозунг «критики и самокритики» был методом создания массовой армии официальных и неофициальных «сексотов», при помощи кото¬рых началась расправа с инакомыслящими внутри партии и с антисоветскими элементами вне пар¬тии. Поэтому Сталин связывал новый лозунг с двумя событиями политического значения: с так называемым «шахтинским делом» и «заготови¬тельным кризисом» к январю 1928 г.
Впервые в этой связи Сталин выдвигает и дру¬гой, воистину эпохальный, лозунг верховного по¬лицейского: о повышении «революционной бди¬тельности». Учитывая грандиозность задач заду¬манной им насильственной коллективизации и ликвидации нэпа, Сталин ставит вопрос о вовле¬чении в армию «сексотов»-«критиков» «сотен ты¬сяч и миллионов» людей. Этому должны способ¬ствовать всяческие моральные, материальные и служебные поощрения «сексотов»-«критиков». Такая постановка вопроса вдохновляла на «критику» (то есть на доносы) карьеристские элементы в партии и уголовные типы в обществе. Так как карьера и привилегии для доносчиков были прямо пропорциональны их индивидуальным вкладам в дело выявления «врагов», то доносчики не столь¬ко выявляли врагов Сталина, сколько клеветали на людей. Когда эта клеветническая волна вызва¬ла недовольство в наиболее здоровой части пар¬тии, когда идеалисты из партии начали доказы¬вать, что введенная сейчас «критика» на девять десятых состоит из клеветы на честных людей, то Сталин, давая резкий отпор таким «зажимщикам» критики, прямо заявил: «если критика содержит хотя бы 5-10 процентов правды, то и такую кри¬тику надо приветствовать» (там же, стр. 33).
«Пусть будет 95-90% клеветы, лишь бы было 5-10% правды», – разве это не философия прес¬тупника? Что это именно так, докажет ежовщина, когда этот лозунг Сталина станет руководством к действию миллионов сексотов по ликвидации миллионов «врагов народа».
В той же речи на московском активе Сталин вновь подчеркнул, как и в Сибири, что централь¬ная задача сейчас это «нажать во всю на развитие крупных хозяйств в деревне типа колхозов и сов¬хозов… колхозов и совхозов пока что у нас мало, до безобразия мало» (там же, стр. 41-42).
Теоретическое обоснование своего плана «треть¬ей революции» Сталин дал в беседе со студентами Института Красной Профессуры, Комакадемии и Свердловского университета 28 мая 1928 г. Выбор места и аудитории не был случайным. ИКП и Комакадемия представляли собою важнейшие крепости знаменитой тогда «школы Бухарина». Объявленный Лениным законным любимцем пар¬тии и ее наиболее выдающимся теоретиком, Буха¬рин был кумиром академической молодежи пар¬тии. Хотя Бухарин считался в первую очередь экономистом, но это был универсальный талант – его одинаково признавали и социологом, и право¬виком, и литературным критиком. Соответственно широким был и круг «бухаринской школы». Вот некоторые наиболее выдающиеся люди из этой школы, которых потом Сталин расстрелял: Стэн (член ЦКК), Слепков, Астров (члены редакцион¬ной коллегии журнала «Большевик»), Марецкий, Айхенвальд, Гольденберг, Краваль, Карев, Бессо¬нов, Мадьяр, Ломинадзе, Щацкин (последние – члены ЦК и ЦКК и руководящие работники Ко¬минтерна), Пашуканис, Берман, Ванаг, Пионтковский, Фридлянд, Лукин и др. Это были теорети¬ческие звезды первой величины, писания которых отличались от нынешних «теоретиков» одним не¬сомненным преимуществом: они творили, дерзали и не были примитивны, как Федосеевы и Сусловы. К этой бухаринской школе принадлежали еще Поспелов, Митин, Минц, Панкратова, Мехлис, но они вовремя перешли на сторону Сталина и соз¬дали совершенно новую отрасль «науки» в марк¬сизме-ленинизме-сталинизме, которую я бы наз¬вал «цитатологией». «Цитатология» была не толь¬ко своеобразной новой отраслью в советской марксистской науке эпохи Сталина, но и довольно тонким искусством обоснования и узаконения преступной практики Сталина цитатами из клас¬сиков марксизма-ленинизма и самого Сталина. Надо было показывать сталинизм, как вершину марксизма-ленинизма, а самого Сталина, как «корифея всех наук». Но, Боже упаси, было по¬пытаться внести собственную творческую лепту в саму марксистскую теорию, это – прерогатива одного Сталина. Задача этого учения сводилась к умелому подбору цитат из Сталина для теорети¬ческого обоснования очередного зигзага «гене¬ральной линии партии», а дальше просто к изло¬жению раскавыченного Сталина. Так возникла, как противовес бухаринской школе, «сталинская школа» в марксизме. Характеризуя творческое лицо этой школы, газета «Правда» (этот главный рупор сталинизма на протяжении четверти века) впоследствии писала:
«…Если взять работы по философии, политэко¬номии, истории и по другим общественным нау¬кам, то многие из них представляют набор цитат из произведений Сталина и его восхваления. Счи¬талось, что развивать, двигать вперед теорию, вы¬сказывать что-нибудь оригинальное и новое может только один человек – Сталин» («Правда», 28 мар¬та 1956 г.).
В беседе с «красными профессорами» и «комакадемиками» ссылками на Ленина Сталин теоре¬тически обосновал свой план коллективизации. Но первая же ссылка на Ленина была фальсифициро¬ванная. Сталин говорил: «К организации колхозов Ленин звал партию еще с первых дней Октябрь¬ской революции» (выделено мною. – А. А.) (Сталин, Соч., т. 11, стр. 88), но такую важную ссылку на Ленина Сталин не подкрепил цитатой из Ленина, как он это всегда делал в других слу¬чаях. Все знали причину – с «первых дней Ок¬тябрьской революции» Ленин не мог звать партию на организацию колхозов, а звал, наоборот, поде¬лить землю между крестьянами на правах частно¬го владения, согласно эсеровской программе. Не звал Ленин к созданию колхозов еще и потому, что Ленин до последних дней своей жизни терми¬на «колхоз» не знал. Только на VII экстренном съезде партии в марте 1918 года Ленин впервые после революции заговорил о «коммунах» и «ар¬телях», но как? Ленин сказал: «Напрасно припи¬сывают нам то, что мы хотим насильно ввести социализм. Мы будем справедливо делить землю, с точки зрения преимущественно мелкого хозяй¬ства. При этом мы даем предпочтение коммунам и крупным артелям» (Ленин, ПСС, т. 36, стр. 56). В докладах, речах, статьях Ленина говорится о коммунах, артелях, кооперации, но никогда не встречаются «колхозы». Сталину было важно объ¬явить не столько данной аудитории, сколько всей партии и стране, что колхозы Сталина и есть кол¬хозы Ленина.
Однако ссылка на Ленина все-таки не была слу¬чайной. Действительно, именно Ленин в июне 1918 года попытался перенести «Октябрьскую ре¬волюцию» в деревню, создав пресловутые «ком¬беды». Эти комбеды тогда занимались тем, чем занимались «комсоды» Сталина – организованно, при поддержке государства, грабили зажиточных крестьян, реквизируя их хлеб, скот, фураж не столько в пользу государства, сколько в свою собственную. Сначала Ленин восхищался развертыванием этой «пролетарской революции» в деревне, но потом, поняв, что происходит не углубление «классовой борьбы», а просто грабежи, ликвиди¬ровал в ноябре 1918 года комбеды, под маркой устранения «двоевластия» Советов и «комбедов», передав их функции Советам. Когда началась гражданская война, Ленин вновь вернулся к практике «комбедов», но уже без самих «комбе¬дов». Их место заняли специальные полицейские войска под названием ЧОН (части особого назна¬чения). Реквизиция излишков сельскохозяйствен¬ной продукции теперь была узаконена государст¬вом («продразверстка»). Отряды ЧОН помогали правительству производить эту реквизицию. После того, как была национализирована промышлен¬ность, крупная и мелкая, запрещено всякое кус¬тарное производство, национализованы банки, закрыт рынок, – фактически были национализи¬рованы и сами крестьянские мелкие хозяйства. Устанавливался прямой «продуктообмен», но только на бумаге, так как город ничего не мог предложить деревне. Отсюда – рост спекуляции. Спекуляция, однако, была приравнена к контрре¬волюции и каралась жестоко.
Словом, Ленин установил тотальный «военный коммунизм». Сначала этот «коммунизм» объяс¬нялся условиями и нуждами ведения гражданской войны, но войну победоносно кончили, а режим «военного коммунизма» сохранялся в полной неприкосновенности. Более того, большевики совсем и не думали добровольно отказаться от режима «военного коммунизма», который, по их мнению, мог явиться как раз искомой формой перехода к непосредственному коммунизму в деревне. Сегод¬ня партийные теоретики отрицают это, но сам Ленин признавал, что дело обстояло именно так. Обосновывая неизбежность отказа от военно-коммунистической системы и необходимость пе¬рехода к новой экономической политике (нэп), Ленин говорил:
«Мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нужное нам коли¬чество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам, – и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение.
Не могу сказать, что именно так определенно и наглядно мы нарисовали себе такой план, но приб¬лизительно в этом духе мы действовали. Это, к сожалению, факт» (Ленин, Соч., т. 33, стр. 40).
И Ленин, не только гибкий тактик, но и трез¬вый политик, скоро увидел, что тамбовское вос¬стание крестьян и кронштадтская революция мат¬росов могут оказаться началом конца его режима, если он не сделает радикального поворота в эко¬номической, в первую очередь, в сельскохозяйст¬венной политике. Отсюда и родился нэп.
Чуждый всем догмам, в том числе и марксист¬ским, но готовый учиться на собственных ошиб¬ках (непогрешимым святым Ленина сделали нынешние его эпигоны), Ленин признал банкротство своей политики непосредственного перехода к коммунизму и сделал соответствующие выводы:
«Мы не должны рассчитывать на непосредст¬венно коммунистический переход. Надо строить на личной заинтересованности крестьянина… Умели ли мы это делать? Нет, не умели. Мы ду¬мали, что по коммунистическому велению будет выполняться производство и распределение… Если мы эту задачу пробовали решить прямиком, так сказать, лобовой атакой, то потерпели неудачу. Такие ошибки бывают во всякой войне… Не уда¬лась лобовая атака, перейдем в обход, будем дей¬ствовать осадой и сапой» (там же, стр. 46, 47).
Вот этой «осадой и сапой» и был нэп.
Вернемся к беседе Сталина. Сталин объяснил хлебный кризис наличием мелких индивидуаль¬ных крестьянских хозяйств в стране, которые не дают товарной продукции. Сталин снова ставит тот же вопрос, который он поставил перед сиби¬ряками: где же выход? Его ответ тот же: выход в коллективизации. В широких кругах партии уже почувствовали, что Сталин готовится к принци¬пиально новому повороту в деревне, который не вытекает из ленинского нэпа и из решений, при¬нятых на последних съездах. Для всех было оче¬видно, что возникшие сейчас экономические за¬труднения – это результат нарушения именно директив этих съездов по отношению к деревне. Это настроение в партии выразил заместитель ми¬нистра финансов СССР, кандидат ЦК Фрумкин в своем письме членам Политбюро ЦК от 15 июня 1928 г. Фрумкин писал: «Ухудшение нашего эко¬номического положения заострилось благодаря новой после XV съезда политической установке по отношению к деревне… Надо вернуться к XIV и XV партсъездам» (Сталин, Соч., т. 11, стр. 118, 120).
На июльском пленуме ЦК 1928 года Сталин уже официально, перед ЦК и партией, изложил свою новую программу аграрной революции, которая не только расходилась с линией XIV съезда, но шла гораздо дальше и решений XV съезда. В речи 9 июля Сталин заявил:
1. Отживающие классы (крестьянство и нэпма¬ны) добровольно своих позиций никогда не сдава¬ли, поэтому «продвижение к социализму… не мо¬жет не вести к неизбежному обострению классо¬вой борьбы».
2. «Чрезвычайные меры» необходимы при из¬вестных условиях и дальше.
3. Нет других источников финансирования вы¬соких темпов индустриализации, как брать «нечто вроде «дани», нечто вроде сверхналога» с кресть¬янства, которое переплачивает государству на промтоварах и недополучает за свои продукты.
4. Нет никакого другого выхода для получения товарного хлеба, как превращение мелких кресть¬янских хозяйств в колхозы (Сталин, там же, стр. 159, 172, 181).
Вот теперь глухая борьба Сталина против бухаринского крыла в Политбюро была впервые пере¬несена на пленум ЦК. Бухарин в мягкой по фор¬ме, принципиальной по существу, речи от 10 июля отвел четыре тезиса Сталина. Бухарин доказывал, что наметившаяся сейчас политика ведет к опас¬ной диспропорции в народном хозяйстве. Вороши¬лов: Дайте нам ваш рецепт. Бухарин: Пользуясь терминологией Сталина, надо сказать, что образо¬валась «угроза для смычки» между городом и де¬ревней, «но Ленин писал, что главная задача ЦК и ЦКК, как и партии в целом, состоит в том, что¬бы эти разногласия не выросли до уровня серьез¬ных классовых разногласий… Должны ли мы выправить создавшееся в результате хлебозагото¬вок положение, делая концессии кулаку или ос¬лабляя наступление на него? Абсолютно нет. Проблема настоящего времени состоит в том, что¬бы устранить опасность раскола со средним крестьянством, которая сейчас существует… Ни в коем случае мы не должны отождествлять «экст¬раординарные меры» с решениями XV съезда…» Обращаясь к сталинцам, Бухарин продолжал: Вообразите себе, что вы пролетарская власть в мелкобуржуазной стране, но вы толкаете насиль¬ственно мужика в коммуну. Ворошилов: Скажем, как в 1918 и 1919 гг. Бухарин: Но тогда вы буде¬те иметь восстание мужика, руководимый кула¬ком мелкобуржуазный элемент восстанет против пролетариата и в результате жестокой классовой борьбы пролетарская диктатура исчезнет. Этого вы хотите?
Сталин: Страшен сон, да милостив Бог (смех)…
Бухарин: Мы ни в коем случае не должны вер¬нуться к практике расширенного воспроизводства «экстраординарных мероприятий».
Косиор: Это верно.
Лозовский: Но это не зависит от нас.
Бухарин: Большей частью это еще зависит от нас. Поэтому центром нашей политики должно быть следующее: ни при каких условиях не допу¬стить угрозу для смычки. В противном случае мы не выполним основного завещания Ленина» (из Стенографического отчета пленума ЦК, июль 1928 года, речь Бухарина, Архив Троцкого, сокращен¬ный обратный перевод из „A Documentary History of Communism», ed. by R. V. Daniels, p. 306-308).
Из реакции пленума ЦК на выступление Буха¬рина Сталин увидел, что умеренная политика в деревне, которую рекомендует Бухарин ссылкой на завещание Ленина, все еще очень популярна в партии. Сталин выступил после речи Бухарина второй раз, чтобы ослабить то невыгодное для не¬го впечатление, которое оставило выступление Бухарина. Сталин пожаловался, что «часть това¬рищей в своих выступлениях… не коснулась ни единым словом таких серьезных мероприятий, как развитие колхозов и совхозов. Как можно «забы¬вать» о таких серьезных вещах, как задача разви¬тия колхозов и совхозов», – возмущался Сталин (Сталин, Соч., т. 11, стр. 190). Сталин не достиг своей цели. Очень значительная часть пленума явно склонялась на сторону Бухарина. Сталину пришлось примириться с принятием явно антисталинской резолюции пленумом ЦК. В резолюции говорилось, что 1) «чрезвычайные меры» («экст¬раординарные меры») носили временный характер и не вытекали из решений XV съезда, 2) нэп оста¬ется в силе, и разговоры о его отмене являются контрреволюционными и что борьба с кулачест¬вом должна вестись «отнюдь не методами раску¬лачивания» и поэтому необходимо: 1) «немедлен¬ная ликвидация практики обхода дворов, незакон¬ных обысков»… 2) «немедленная ликвидация всех и всяких рецидивов продразверстки и уничтоже¬ние каких бы то ни было попыток закрытия ба¬заров»… 3) произвести «известное повышение цен на хлеб…», 4) «обеспечить своевременный завоз промтоваров в хлебозаготовительные районы» («КПСС в рез.», 1953, ч. II, стр. 395-396).
Разумеется, Сталин и не думал выполнять эту резолюцию. Он голосовал за нее исключительно с целью выиграть время, чтобы подготовить наступ¬ление против нового врага в партии – против «правого оппортунизма». Бухарин и был в глазах Сталина идеологом этой новой опасности. Поэто¬му генеральная задача партаппарата отныне зак¬лючалась в том, чтобы привести в движение все организационные и идеологические рычаги партии против «правой опасности».
Бухарин еще задолго до пленума порвал личные отношения со Сталиным и ежедневно ожидал но¬вого подвоха с его стороны. Поэтому в поисках союзников против Сталина он обратился к тем, которых он вчера вместе со Сталиным так беспо¬щадно громил – к зиновьевцам. Еще во время пленума Бухарин попросил члена ЦК Сокольнико¬ва устроить ему свидание с Каменевым. Оно состоялось 11 июля. О беседе Бухарина с Каме¬невым сохранилась запись Каменева в архиве Троцкого. Вот что рассказал Бухарин Каменеву о Сталине: «Мы чувствуем, что линия Сталина ги¬бельна для всей революции. Разногласия между нами и Сталиным много раз серьезнее, чем разно¬гласия, которые мы имели с вами. Рыков, Том¬ский и я согласны в следующем: «Это было бы куда лучше, если Зиновьев и Каменев были бы в Политбюро вместо Сталина». Я совершенно от¬кровенно говорил об этом с Рыковым и Томским. Я уже несколько недель не разговариваю со Ста¬линым. Он беспринципный интриган, который любое дело подчиняет интересам сохранения сво¬ей собственной власти. Он меняет свои теории, считаясь с тем, от кого он хочет избавиться. В «семерке» (из Политбюро) наши споры с ним дос¬тигли того пункта, когда говорят друг другу «ложь», «ты врешь» и т. д. Теперь он сделал кон¬цессии, так что он может заткнуть нам глотки. Мы это понимаем, но он маневрирует так, чтобы представить нас в качестве раскольников. Вот его линия на пленуме: 1) капитализм развивался за счет колоний, займов и эксплуатации рабочих. Мы не имеем ни колоний, ни займов, поэтому мы должны брать «дань» с крестьянства. Вы же пони¬маете, что это и есть теория Преображенского, 2) чем больше растет социализм, тем выше и больше будет сопротивление против этого… Это же иди¬отская безграмотность. 3) Поскольку необходимо брать «дань» и будет расти сопротивление, мы нуж¬даемся в твердом руководстве. Самокритика не применима к руководству (Политбюро), кроме тех его членов, кто не выполняет решений. Но само¬критика (Сталина) целит в Томского и Угланова.
В результате мы стали на путь создания поли¬цейского режима. Это еще не «кукушка прокуко¬вала», но может решить судьбу революции. С та¬кой теорией любое дело можно загубить… Ленин¬градцы в основном с нами, но они пугаются, когда речь заходит о возможности снятия Ста¬лина…
Наши потенциальные силы огромны, но 1) сред¬ние члены ЦК до сих пор не понимают глубины разногласий, 2) велик страх раскола. Поэтому, когда Сталин уступает нам в отношении «чрезвы¬чайных мер», то он затрудняет наши атаки против него. Мы не хотим быть раскольниками, в этом случае они быстро расправились бы с нами. Но Томский в своей последней речи ясно доказал, что раскольником является именно Сталин» („А Documentary History of Communism», ed. by R. V. Daniels, p. 308-309, из архива Троцкого, сокращен¬ный обратный перевод).
Узнал ли Сталин тогда же о беседе Бухарина с Каменевым? Похоже на то, что узнал. В против¬ном случае было бы непонятно, почему Сталин принял меры, в силу которых он заставил Бухари¬на дезавуировать самого себя. Через каких-нибудь двадцать дней после беседы с Каменевым не толь¬ко Бухарин, но и Рыков с Томским должны были подписать следующее заявление, составленное Сталиным на имя Коминтерна: «нижеподписав¬шиеся члены Политбюро ЦК ВКП(б) заявляют…, что они самым решительным образом протестуют против распространения каких бы то ни было слу¬хов о разногласиях среди членов Политбюро ЦК ВКП(б)» («КПСС в рез.», 1953, ч. II, стр. 438-439).
Бухарин и его единомышленники, боясь обви¬нения в подготовке раскола, подписали явную неправду, тем самым помогли Сталину и ухудши¬ли собственную позицию. Более того, они совер¬шенно дезориентировали партию и актив, которые симпатизировали Бухарину как непоколебимому стороннику ленинского нэпа. Кроме того, данным заявлением бухаринцы брали на себя моральную и политическую ответственность за текущую, все еще продолжающуюся сталинскую практику реп¬рессий, насильственное насаждение колхозов, ог¬раничение нэпа.
Сталин, тем временем, начал обработку членов ЦК и Политбюро против бухаринцев. Что стоит, например, такая записка, которую Сталин пишет одному члену Политбюро против другого члена Политбюро: «Здравствуй, т. Куйбышев!… Слышал, что Томский собирается обидеть тебя. Злой он человек и не всегда чистоплотный… Читал твой доклад о рационализации. Доклад подходящий. Чего еще требует от тебя Томский?» (Сталин, Соч., т. 11, стр. 220). Так натравливает «чисто¬плотный» Сталин все еще колеблющегося Куйбышева на Томского.
В сентябре 1928 года Бухарин открыто высту¬пил против обозначавшегося нового курса в статье
«Заметки экономиста» в «Правде» (30 сент. 1928 года). Это было, однако, выступление без адреса того, против кого оно направлено. Поскольку Бу¬харин вместе со своими единомышленниками заявил, что у него нет никаких разногласий со Сталиным, то статья не была понята не только партией, но даже и ее активом. Только в Полит¬бюро знали, в чем дело. Между тем, в статье со¬держалась острая и аргументированная критика сталинского волюнтаризма в экономической по¬литике, хотя автор свою критику выдавал за критику троцкизма. Главное содержание статьи сводилось к следующему:
Экономическое планирование допускает ошиб¬ки, некоторые из которых являются в нынешних условиях неизбежными, но «даже неизбежные ошибки тоже являются ошибками»; допускается грубое нарушение «фундаментальных пропорций» в развитии экономики, а вытекающие отюда про¬валы вовсе не являются «неизбежными ошибка¬ми»; если даже хороший план не является всемо¬гущим средством, то плохой план и плохое эко¬номическое маневрирование тем более могут за¬губить хорошее дело; главные ошибки в руковод¬стве экономикой сводятся к нарушению правиль¬ных пропорций между разными отраслями народ¬ного хозяйства, результатом чего могут быть не¬приятные изменения в отношениях между клас¬сами, ибо нарушение экономических пропорций может привести к расстройству политического равновесия в стране. Бухарин предлагает и свою альтернативу к политике «товарного голода» и кризисных нарушений экономических пропорций: чтобы достичь наивысшего уровня социального воспроизводства (свободного от кризисов), а так¬же систематического роста социализма, следова¬тельно, чтобы создать наиболее благоприятное положение для пролетариата в его отношениях с другими классами страны, – необходимо добиться координации основных элементов народного хо¬зяйства, «сбалансировать» их, улаживать их вза¬имосвязь и взаимодействие таким образом, чтобы они могли наилучшим образом выполнять свои перспективные функции, активно влияя на тече¬ние экономической жизни и классовой борьбы. Так можно добиться благоприятного баланса и равновесия в народном хозяйстве. Троцкисты, чтобы обеспечить высокие темпы развития инду¬стрии, требовали максимального выкачивания средств из крестьянской экономики. Рост не вре¬менных, а постоянных темпов индустрии, наобо¬рот, должен опираться на быстрый рост сельского хозяйства. За бурным ростом индустрии, за зна¬чительным ростом населения и за ростом спроса населения не поспевает рост зернового хозяйства. Разве не ясно, что в этих условиях пренебрежи¬тельное отношение к зерновой проблеме – пре¬ступление. Разве не ясно, что троцкистское «ре¬шение» вопроса (насильственное выкачивание сельскохозяйственной продукции из деревни за счет зажиточных крестьян) поведет нас не к во¬ображаемой, а к реальной катастрофе?
Сталинское «решение» и было в глазах Буха¬рина троцкистским решением, вернее, решением или рецептом Преображенского. Тот, кто верит, продолжал Бухарин, что рост плановой экономии дает нам возможность – как результат отмира¬ния закона стоимости – делать все, что нам нра¬вится, просто не понял азбуки экономической на¬уки… В центре всех наших плановых расчетов, говорил Бухарин, должно стоять постоянное раз¬витие индустриализации, но оно не должно про¬исходить за счет грабежей крестьянства. Тут дол¬жна быть экономическая гармония, когда инду¬стрия не только растет на базе выгод от роста сельского хозяйства, но и одновременно помогает индустриализировать само сельское хозяйство, что и подготовит ликвидацию противоречий между городом и деревней.
Поскольку у Сталина не было никаких разум¬ных доводов против этой программы Бухарина, он перевел спор в другую плоскость и даже в дру¬гое место. Сталин спустился с уровня Политбюро к уровню области. Как Бухарин и предвидел, Ста¬лин взялся за разгром московской базы бухаринцев.
Еще с февраля 1928 года в закрытом письме ЦК к партийным организациям заострялось вни¬мание партии на том, что в партии нарастает «правая опасность» и приводились примеры ис¬ключения из партии местных деревенских комму¬нистов «за смычку с кулаком».
Но против нового курса Сталина выступали не только в деревнях. Сталин говорил, что «если под¬няться выше, к уездным, губернским парторгани¬зациям, … то вы без труда могли бы найти здесь носителей правой опасности» (Сталин, Соч., т. 11, стр. 235).
Но не так страшны были провинции, где парт¬аппарат без шума и без каких-либо законных вы¬боров снимал мало-мальски подозрительных пар¬тийных чиновников, но страшной стала столица, где во главе Московского комитета стоял бухаринец, секретарь ЦК и кандидат Политбюро Угла¬нов, а во главе Моссовета – другой бухаринец, член ЦК Уханов. Прежде, чем взяться за Буха¬рина и его сторонников в Политбюро, надо было осадить и взять московскую крепость бухаринцев. Сталин приступил к этой задаче не сверху, по линии ЦК, а снизу, по линии московских район¬ных партийных организаций. Минуя Московский Комитет (МК), ЦК начал созывать «активы» райо¬нов, снимать их секретарей РК (Краснопреснен¬ский, Рогожско-Симоновский, Хамовнический и др. райкомы). Одновременно эти же «активы» обращались «в порядке критики и самокритики» снизу к ЦК, требуя снять своих секретарей РК и ликвидировать ошибки МК (3. И. Ключева, «Идей¬ное и организационное укрепление компартии», Москва, 1970, стр. 260).
Когда возмущенные руководители МК обраща¬ются к ЦК с жалобами на его явно незаконные по уставу апелляции к районам через голову МК, то невозмутимый Сталин ответил на созванном им пленуме МК в октябре 1928 г.: «Я не знаю, чем можно оправдать такое недовольство. Что может быть плохого в том, что районные активы мос¬ковской организации подняли свой голос, потребовав ликвидации ошибок и колебаний» у руково¬дителей МК? (там же, стр. 236-237).
В чем же заключались эти ошибки и колеба¬ния? В длинной речи Сталина нет ни слова, в чем заключались эти «ошибки и колебания» у МК. Только осведомленные знали, что у руководите¬лей МК была лишь одна ошибка: они поддержали точку зрения Бухарина против Сталина на июль¬ском пленуме. Разумеется, начиная борьбу с Бу¬хариным, Сталин не мог терпеть в своем тылу эту крепость бухаринцев. Сталин предложил Бюро МК созвать объединенный пленум МК и МКК вместе с районным «активом» для обсуждения создавше¬гося положения. Сталин на пленум явился со всем секретариатом ЦК и собственными единомышлен¬никами из Политбюро. Он держал здесь большую речь, в которой он первый раз после расправы с «левым уклоном» открыто заявляет, что в партии образовался теперь новый уклон – «правый уклон» и что «победа правого уклона в нашей партии означала бы нарастание условий, необхо¬димых для восстановления капитализма в нашей стране» (там же, стр. 226). Сталин считает, что если партия не откроет широкой идеологической кампании против правого уклона, если она его не разгромит так же, как она разгромила «левый уклон», то революции грозит гибель. Он цитирует Ленина: «Пока мы живем в мелкокрестьянской стране, для капитализма в России есть более проч¬ная экономическая база, чем для коммунизма» (там же, стр. 227). Поэтому Сталин предлагает: кто не хочет реставрации капитализма в СССР, тот должен бороться не только за ликвидацию правого уклона, но и за выкорчевку корней капи¬тализма в стране, другими словами, надо ликви¬дировать ленинский нэп и провести сталинскую коллективизацию.
Когда выступавшие ораторы поставили перед Сталиным неприятный ему в данных условиях вопрос: есть ли в ЦК и Политбюро правые, Ста¬лин ответил, что «в составе ЦК имеются… эле¬менты примиренческого отношения к правой опа¬сности…», но «в Политбюро нет у нас ни правых, ни «левых», ни примиренцев с ними» (выделено мною. – А. А. – там же, стр. 235-236). Сталин разъяснил, что кроме «правого уклона», сущест¬вует в партии, в ее среднем звене, не менее зло¬качественная болезнь – «примиренчество» с пра¬вым уклоном. Сталин обвинил МК во главе с Уг¬лановым именно в этом «примиренчестве». По этому сигналу, заранее подобранные активисты из районов стали приводить многочисленные «факты» о примиренческих ошибках самого Угла¬нова. Ораторы потребовали от Угланова высту¬пить с самокритикой и признать свои ошибки от¬кровенно, «по-большевистски». Когда с такими же требованиями выступили Молотов, Ворошилов, Каганович и др., Угланов понял, что его решили просто убрать и демонстративно покинул пленум МК. Это был преждевременный скандал, и он не входил сейчас в расчеты Сталина. Помощники Сталина предложили Угланову компромисс: в порядке «самокритики» он признает свои ошибки, а тогда ЦК его оставляет во главе МК. Угланов в ложной надежде сохранить власть принял ком¬промисс. Он заявил, что когда он воевал с Зи¬новьевым, он победил, потому что был прав, а теперь его побили, потому что он неправ (там же, стр. 289).
Что же делает Бухарин и его сторонники в По¬литбюро? Они дают Сталину на пленуме ЦК (16-24 ноября 1928 г.) политический мандат для расправы с правыми, т. е. с самими собою. В ре¬золюции по докладу Рыкова «О контрольных цифрах народного хозяйства на 1928-29 год» ска¬зано: «Всплывает правый (откровенно оппортуни¬стический) уклон, который находит свое выраже¬ние в стремлении снизить темп и задержать даль¬нейшее строительство крупной индустрии, в пре¬небрежительном или отрицательном отношении к колхозам и совхозам, в недооценке и затушевы¬вании классовой борьбы, в частности борьбы с кулаком, в бюрократическом невнимании к нуж¬дам масс, в недооценке борьбы с бюрократизмом, в недооценке военной опасности и т. д. … Пле¬нум констатирует, что в настоящее время главной опасностью в ВКП является опасность правого, откровенно оппортунистического уклона» («КПСС в рез.», 1953, ч. II, стр. 419).
Пункты о «невнимании к нуждам масс» и «не¬дооценке борьбы с бюрократизмом» Сталин при¬плел сюда, как он это всегда делал, явно в дема¬гогических целях. Во вступлении к этой резолю¬ции сказано, что она принята «единогласно», то есть за этот политический смертный приговор про¬тив себя голосовали члены Политбюро Бухарин, Рыков, Томский, член Секретариата ЦК и канди¬дат Политбюро Угланов, члены ЦК и активные сторонники Бухарина А. Догадов, В. Шмидт, В. Котов.
Пользуясь этой резолюцией и признанием са¬мого Угланова, что он «примиренец» с правым ук¬лоном, буквально через два дня после ноябрьско¬го пленума ЦК – 27 ноября 1928 года ЦК снял все руководство МК во главе с Углановым. Секре¬тарем МК был назначен Бауман, потом Молотов, затем Л. Каганович. Первая и самая важная кре¬пость правых пала без боя и без славы.
Одновременно Сталин предпринял превентив¬ные меры для «осады» и лидеров правых. К каж¬дому члену Политбюро из числа правых было прикомандировано решением Оргбюро ЦК по «политкомиссару»: к председателю правительства Рыкову – Орджоникидзе, к председателю ВЦСПС – Л. Каганович, к Бухарину по линии «Правды» – Савельев, а по линии Коминтерна – Молотов. «Политкомиссары» имели право наложить вето на любое распоряжение и действие названных пра¬вых, если эти распоряжения и действия расходи¬лись с линией Сталина.
В разгар внутренней борьбы в Политбюро Бу¬харин опубликовал свою речь, произнесенную в день пятой годовщины смерти Ленина – 21 ян¬варя 1929 г. Она, сначала напечатанная в «Прав¬де», была издана потом отдельной брошюрой под интригующим названием: «Политическое заве¬щание Ленина». Бухарин анализировал предсмерт¬ные статьи Ленина. Бухарин цитировал как раз против Сталина следующее место из статьи Ле¬нина «О кооперации»:
«Мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм… Раньше мы центр тяжести клали… на политическую борь¬бу… Теперь же центр тяжести . . . переносится на мирную организационную «культурную работу» (Ленин, 3-е изд., т. XXVII, стр. 396-397).
Исходя из этого высказывания Ленина, Буха¬рин писал, что в условиях СССР новой «третьей революции» не может быть и не должно быть. Сталин стоял на диаметрально противоположной точке зрения.
После изгнания троцкистов и зиновьевцев и до появления «правой оппозиции» руководящие ор¬ганы ЦК состояли (декабрь 1927 г.) из Политбюро – члены: Бухарин, Ворошилов, Ка¬линин, Куйбышев, Молотов, Рыков, Рудзутак, Ста¬лин, Томский.
Кандидаты: Петровский, Угланов, Андреев, Ки¬ров, Микоян, Каганович, Чубарь, Косиор.
Оргбюро – члены: Сталин, Молотов, Угланов, Косиор, Кубяк, Москвин, Бубнов, Артюхина, Ан¬дреев, Догадов, Смирнов А. П., Рухимович, Сулимов.
Кандидаты: Любов, Михайлов В. М., Лепсе, Чаплин, Шмидт.
Секретариат – члены: Сталин (генеральный се¬кретарь), Молотов, Угланов, Косиор, Кубяк. Кандидаты: Москвин, Бубнов, Артюхина.
(«ВКП (б) в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК», 1933, ч. II, стр. 455).
Как уже указывалось, ни в одном из высших органов Сталин не имел твердого большинства. В Политбюро из девяти голосов (я считаю только членов) Сталин имел три голоса – Сталин, Воро¬шилов, Молотов. Бухарин тоже имел три голоса – Бухарин, Рыков, Томский. Три члена – Калинин, Рудзутак, Куйбышев – колебались между этими двумя группами, склоняясь в решающие моменты то в сторону Сталина, то в сторону Бухарина.
В Оргбюро у Сталина было пять голосов – Ста¬лин, Молотов, Косиор, Андреев, Рухимович, у Бухарина тоже пять голосов – Угланов, Догадов, Смирнов, Сулимов, Кубяк. Три голоса – Бубнов, Артюхина, Москвин – были «нейтральными». В Секретариате Сталин имел относительное, но твердое большинство – Сталин, Молотов, Косиор против двух – Угланова и Кубяка.
Таким образом, в высшем органе партии, ко¬торой руководил всей текущей работой партии и правительства – в Секретариате – Сталин был хозяином. До Политбюро и даже до Оргбюро Ста¬лин доводил только вопросы, предрешенные в Се¬кретариате, для утверждения их «постфактум». Самое же главное – Сталин узурпировал власть Оргбюро по организационным вопросам. Все во¬просы назначения и смещения высших чинов пар¬тийного аппарата, хозяйства, армии, профсоюзов, дипломатии, то есть вопросы компетенции Орг¬бюро, решались теперь Секретариатом ЦК. Эта узурпация Оргбюро была, в конечном счете, узур¬пацией власти Политбюро. Политбюро сделалось лишь ширмой всевластного Секретариата. Члены Политбюро нередко узнавали «новости» Секрета¬риата из вторых рук.
Аппарат государства – аппарат партии и адми¬нистрации – подбирался без ведома Политбюро, в полном согласии с новым уставом партии. Устав гласил, что «текущей исполнительской и органи¬зационной работой руководит Секретариат». Да и кому же ею руководить, как не Секретариату? Ведь Политбюро и Оргбюро заседают периодиче¬ски и состоят из лиц, находящихся вне ЦК, а Се¬кретариат – постоянный, живой и действующий орган ЦК.
Если Секретариат был легальным органом вла¬сти Сталина, то аппарат ЦК, подобранный самим Сталиным как генеральным секретарем, являлся его могущественным оружием в деле укрепления и удержания этой власти. Постепенно вытеснив из аппарата ЦК старых большевиков, Сталин вос¬создал его заново. При Ленине как Секретариат ЦК, так и его рабочий аппарат имели только тех¬нически-исполнительские функции. Люди, постав¬ленные руководить Секретариатом и аппаратом, имели лишь одну задачу – следить за выполне¬нием решений Политбюро, Оргбюро и Пленумов ЦК.
Ни одного самостоятельного решения, не осно¬ванного на директивах названных органов, ни Се¬кретариат, ни тем более аппарат ЦК не прини¬мали. Поэтому туда избирались или назначались люди с хорошей репутацией «исполнителей». Сам Сталин был избран туда в качестве такого «ис¬полнителя», правда, не по предложению Ленина, как сталинцы потом утверждали, а по загово¬ру Зиновьева-Каменева-Сталина против Ленина-Троцкого. Но, разделавшись с Троцким, а потом и с Зиновьевым и Каменевым, Сталин, готовясь к последней схватке с Бухариным, незаметно, но радикально очистил, в первую очередь, аппарат ЦК от бухаринцев.
Чтобы не вызывать у вычищаемых подозрений, а у Бухарина – протестов, лица, освобожденные из аппарата ЦК, получали по советской или хозяй¬ственной линии крупные назначения. Их «повы¬шали» для уничтожающего понижения.
Таким образом, уже к 1929 году реорганизация аппарата ЦК закончилась созданием в самом ЦК, как тогда говорили, «нелегального кабинета Ста¬лина» (впоследствии этот «кабинет Сталина» по¬лучил в партийных документах легальное назва¬ние – «Секретариат т. Сталина»). В официаль¬ном постановлении ЦК 1929 года о реорганизации ЦК и аппарата ЦК указывалось, что необходи¬мость реорганизации ЦК и аппарата местных парторганизаций вызывается в первую очередь огромным усложнением задач партруководителей в условиях реконструктивного периода, особенно в области «подбора, распределения и подготовки кадров» («Партийное строи¬тельство», 1930, № 2). Этот реорганизационный аппарат ЦК имел теперь следующие отделы – оргинструкторский отдел, распределительный отдел (отдел кадров), отдел культуры и пропаганды, от¬дел агитации и массовых кампаний. Во главе от¬делов были поставлены члены ЦК, преданные Ста¬лину (Каганович, Бауман, Стецкий, Варейкис, Д. Булатов).
Зато «кабинет Сталина» состоял из молодых фанатиков, не являющихся членами ЦК. Людям этим никто в первое время не придавал никакого значения. Их привыкли рассматривать как техни¬ческих сотрудников Сталина, как преданных сво¬ему делу службистов безо всякой претензии на «большую политику». Они ведут протоколы на заседаниях ЦК, дают справки по самым различ¬ным вопросам, приносят чай и бутерброды для заседающих, точат карандаши своему шефу. При всем этом, как это и подобает лакеям, хотя бы и партийным, они внешне подчеркнуто покорны, послушны и до приторности услужливы перед лю¬бым из членов ЦК:
– Изволите вызвать вашу машину, Николай Иванович (Бухарин)?
– К вашим услугам, Алексей Иванович (Ры¬ков) !
– Не прикажете ли бутерброд, Михаил Павло¬вич (Томский)?
– Есть, т. Сталин (хозяину)!
Таковы были те, из которых Сталин составил свой «негласный кабинет». Вот их имена: Товстуха, Поскребышев, Смиттен, Ежов, Бауман, Поспе¬лов, Мехлис, Маленков, Петере, Урицкий, Варга, Уманский. У каждого из них был и официальный титул. Товстуха значился в списке сотрудников ЦК как «помощник секретаря ЦК» (это была чис¬то техническая должность вроде начальника кан¬целярии – институт помощников секретарей су¬ществовал и на местах). Поскребышев был помо¬щником помощника, то есть Товстухи, по сектору учета и информации. После смерти Товстухи Поскребышева назначили помощником секретаря и начальником Особого сектора, а Смиттена, – помощника Поскребышева «по партийной статис¬тике», – на его место. Ежов заведовал сектором кадров, Поспелов – сектором пропаганды (помощ¬ник Мехлис). Маленков был заместителем Поскре¬бышева по Особому сектору и протокольным се¬кретарем Политбюро. Когда Ежова перевели на заведование отделом кадров Наркомзема (1929), Маленков был назначен начальником сектора кадров.
Я уже указывал, что этот нелегальный «Кабинет Сталина» впоследствии получил официально-ле¬гальное наименование: «Секретариат т. Сталина» (не смешивать с «Секретариатом ЦК»!). Любой большой и малый вопрос внутренней и внешней политики, прежде чем обсуждаться на заседаниях руководящих органов ЦК, обрабатывался и по су¬ществу предрешался в «Кабинете Сталина», потом уже передавался в соответствующие официальные отделы ЦК, а с дополнительными заключениями самих отделов (эти заключения лишь официаль¬но воспроизводили «предрешения» специалистов из «Кабинета Сталина») вопрос поступал на ре¬шение Секретариата, Оргбюро и Политбюро. Если на заседаниях этих органов возникали крупные разногласия, что, конечно, нередко случалось, то спорный вопрос передавался в существовавшие или периодически создаваемые «Комиссии Полит¬бюро». Такие комиссии, состоявшие преимущест¬венно из членов ЦК, работающих вне его аппа¬рата, целиком зависели от аппарата ЦК (то есть от того же самого «Кабинета Сталина») как в от¬ношении данных для обоснования того или иного проекта, так, главное, и в отношении его после¬дующего проведения через высший партийный ор¬ган. Получался заколдованный круг, из которого выход находил только один Сталин, как генераль¬ный секретарь ЦК: саботаж неугодного ему ре¬шения.
В основе всей организационной политики «Ка¬бинета Сталина» лежал испытанный принцип, ко¬торый Сталин провозгласил в качестве лозунга партии лишь через два года – «Кадры решают все!» Будущий биограф Сталина, которому будут доступны документы сталинского «Кабинета», с величайшим изумлением установит тот простей¬ший факт, что не Политбюро, состоящее из ста¬рых большевиков, а технический кабинет, состоя¬щий из молодых, внешне скромных, в партии и стране неизвестных, но способнейших исполните¬лей воли своего хозяина, направлял мировую и внутреннюю политику СССР. И это – путем «под¬бора, распределения и подготовки кадров», так как «кадры решают все».
«Кабинет» подбирал «кадры» партии, армии, государства. «Кабинет» был в первую очередь «ла¬бораторией фильтрации кадров». Судьба и карьера члена партии любого ранга, от секретаря местно¬го парткома (впоследствии до секретаря райкома партии включительно) и до наркома СССР, зави¬села от соответствующего «сектора» «Кабинета». Но чтобы назначать новых, надо было убирать старых, по возможности без шума и скандалов. Об этом заботился «Особый сектор», руководи¬мый Поскребышевым. Внешне он не был каким-либо «особым» сектором. Его существование в ап¬парате ЦК, ранее под именем «секретного отдела», было само собою разумеющимся фактом. Он хра¬нил секретные документы партии и правительства и являлся как бы простым партийным сейфом. Когда же был окончательно оформлен «Кабинет Сталина», секретный отдел ЦК просто исчез с тем, чтобы появиться в составе «Кабинета» уже под другим и еще более таинственным названием: «Особый сектор». Да и существовал он отныне, действительно, тайно. Только после окончатель¬ной победы Сталина – после XVII съезда партии – было сообщено о его существовании.
В чем же были его функции? В официальной партийной литературе вы будете тщетно искать ответа на этот вопрос. Неофициально же было о нем известно следующее. «Особый сектор» дол¬жен быть органом надзора за верхушками партии, армии, правительства и, конечно, самого НКВД. Для этого у него была собственная агентурная сеть и специальный подсектор «персональных дел» на всех вельмож без различия ранга. Сталин, сидя у себя в кабинете или находясь где-нибудь на отдыхе, имел постоянный контакт с закулисной жизнью партийных и государственных верхов Москвы. Даже простая личная переписка людей из высших слоев подвергалась бдительной цензу¬ре сетью «особого сектора»; исключение не дела¬лось и для собственных единомышленников, точь-в-точь как это делал и «черный кабинет» царской охранки или Меттерниха. Таким образом, Сталин знал, чем дышит его враг и друг в собственном окружении. По мере накопления «минус пунктов» в личном деле вельможи – его судьба уже пред¬решалась в «Особом секторе». Предрешалась, но не решалась. Для официального решения сущест¬вовали и официальные органы ЦК, в зависимости от ранга очередной жертвы: если он был членом ЦК, его судьба решалась в Секретариате и редко в Оргбюро, если же он был высоким чиновником, но не членом ЦК, то его просто снимал соответ¬ствующий отдел ЦК. Если же Сталин видел, что дело не обойдется без скандала, то он часть ма¬териалов, дискредитирующих того или иного вы¬сокого члена партии или даже члена ЦК, переда¬вал официальному партийному суду – ЦКК (поз¬же КПК). Там тоже сидели свои «несменяемые судьи» – Шкирятов, Ярославский, Сольц, Янсон, Орджоникидзе.
Так «Особый сектор» освобождал места, кото¬рые немедленно заполнял «Сектор кадров» сна¬чала Ежова, а потом Маленкова. Удивительно ли после всего этого, что наркомы дрожали перед Товстухой и Поскребышевым, а члены ЦК ползали перед Ежовым и Маленковым. И эти лица числи¬лись в списке аппарата ЦК лишь «техническими сотрудниками» ЦК! «Техника в период рекон¬струкции решает все», – сказал Сталин по дру¬гому поводу. Его собственная «техника» над ЦК в руках Поскребышевых и маленковых в Москве предрешила и судьбу партии. Не выбранные пар¬тией, а назначенные «Сектором кадров» секретари обкомов, крайкомов и ЦК национальных компар¬тий на местах, железная воля к единоличной вла¬сти самого главного «конструктора» всего этого заговора, – такова была обстановка в партии, когда Сталин двинулся в «последний и решитель¬ный бой» за «ленинское наследство».
Что могли ему противопоставить Бухарин и его группа? Очень немногое: академические меморан¬думы на имя ЦК и платонические заклинания в свой правоте на его заседаниях.
С точки зрения «интересов страны и интересов самой партии» бухаринцы апеллировали и к ра¬зуму, и к чувству партии.
В интересах захвата всей власти и установления личной диктатуры и над партией, и над страной Сталин апеллировал к сокровенным чувствам пар¬тийных карьеристов и организованной силе пар¬тийного аппарата.
Знающий свое дело Сталин не спешил с выво¬дами. Он давал оппозиционерам возможность высказаться на закрытых заседаниях ЦК; более того, он сознательно провоцировал их на выступ¬ления. Порою он искусственно создавал у своих противников впечатление собственного бессилия… Или иногда совершенно уходил в тень, за кулисы, оставляя за собой возможность для отступления в случае надобности. Но тем настойчивее, тем це¬леустремленнее действовал аппарат. «Дело не в Сталине, а в том дьявольском аппарате, в руках которого он находится», сказал в разгаре борьбы сам Угланов. Такое впечатление о себе у своих врагов мог создать только Сталин.
Уже во время борьбы против Троцкого в союзе с Зиновьевым и Каменевым, а потом в борьбе про¬тив Зиновьева и Каменева в союзе с Бухариным и Рыковым, у Сталина была не только эластичная тактика, но и во всех деталях разработанная стра¬тегия – ликвидация всей «ленинской гвардии» старых большевиков, чтобы создать собственную партию – партию Сталина. Две ступени, два важ¬нейших и решающих препятствия к этой конечной цели были относительно легко преодолены, при¬чем преодолены, главным образом, не столько при помощи своего авторитета, сколько авторитета в партии Бухарина, Рыкова и Томского.
Сам Сталин внес в эту судьбоносную борьбу свой организационно-комбинаторский гений и изумительное чутье величайшего из сыщиков в политике. Его горе-союзники по борьбе с Троцким и Зиновьевым были лишены и того морально-эти¬ческого преимущества в политической борьбе, ко¬торым владел Сталин: абсолютная свобода от вся¬кой морали, от всякого морального чувства. Ког¬да на глазах у этих же союзников Сталин пользо¬вался в борьбе с «левой оппозицией» (Троцкого) и «новой оппозицией» (Зиновьева) методами са¬мой очевидной фальсификации и сознательной провокации, бухаринцы лишь восхищались высоким классом изобретательности Сталина. Он при¬бегал при молчаливом согласии бухаринцев к са¬мым виртуозным номерам политической дрей-фусиады в отношении организаторов Октябрьско¬го переворота – Троцкого и троцкистов – в таком масштабе и формах, которых Ленин не применял даже в отношении своих политических врагов. И это сходило ему с рук без звука протеста со сто¬роны бухаринцев. Сталин – «этот дрянной че¬ловек с желтыми глазами», – по запоздалому сви¬детельству Крестинского, – настолько загипноти¬зировал своих союзников, что те просмотрели ту внутреннюю революцию в партии, которую провел Сталин и против них. Я говорю об аппарате пар¬тии. То, что делалось в Центральном комитете партии, мы видели. Еще лучше, еще основатель¬нее Сталин поработал над созданием собственно¬го аппарата на местах – в областях, краях, на¬циональных республиках. Начиная с 1928 года, на местах уже не было ни одного законно избран¬ного секретаря партийной организации, как того требовали «устав» партии и пресловутая «внутри¬партийная демократия». Старые выборные секре¬тари под тем или иным предлогом освобождались от партийной работы. Иногда их назначали, как я уже говорил относительно Москвы, на высокие административные, дипломатические, а, главным образом, на хозяйственные должности, лишь бы избавиться от них в партийном аппарате. На ме¬сто снятых «Сектор кадров» через легальный ор¬ган ЦК – оргинструкторский отдел – направлял чистокровных сталинцев. Когда привыкшие к шуму о внутрипартийной демократии и ко все еще номинально действующему уставу партии местные партийные организации начали отказываться при¬нимать «рекомендуемых» Москвой секретарей, то ЦК ввел практику (вопреки тому же уставу) на¬значения местных секретарей сверху. Для прове¬дения их без скандала через местные пленумы партийных комитетов ЦК теперь вместе с назна¬ченными секретарями посылал на место и одного из инструкторов ЦК. Инструктора докладывали пленумам, что это есть «воля ленинского ЦК».
Трудно было спорить с такой могучей «волей». Если же где-либо высказывали недовольство по поводу этой новой практики или против навязы¬вания данной организации совершенно неизвест¬ного ей человека в качестве руководителя, то сеть «Особого сектора» быстро создавала дело об «ан¬типартийной группе» в такой-то организации, ко¬торое обычно кончалось тем, что охотников по¬шуметь быстро исключали из партии решением другого подсобного сталинского органа – парт¬коллегии ЦКК.
В отношении подбора и назначения местных секретарей Сталин как бы руководствовался муд¬рым рецептом Макиавелли – не назначать наме¬стниками людей местных. Склонные к «сепара¬тизму», они легко могут изменить «государю». Нельзя им давать, кроме того, и засиживаться на одном и том же месте, надо их часто перетасовы¬вать. Организационная практика Сталина на ме¬стах придерживалась этих принципов весьма стро¬го.
К концу 1928 года завершился и этот процесс перестройки низового аппарата партии по сталин¬скому образцу. Отныне основные кадры секрета¬рей обкомов, крайкомов и ЦК национальных ком¬партий состояли из людей, пропущенных через «Особый сектор» и назначенных «Сектором кад¬ров» «Кабинета Сталина». В самих местных аппа¬ратах, начиная с обкома, также был введен ин¬ститут «особых секторов» под названием «спец¬секторов», которыми заведывали исключительно лица, присланные из Москвы «Особым сектором» и «Сектором кадров». Формально заведующий «спецсектором» подчинялся секретарю обкома (крайкома, ЦК местной партии), но фактически он был подотчетен только «Кабинету Сталина». В распоряжении этого местного «Особого секто¬ра» находилась особая сеть «партинформаторов» вне парткома и весьма квалифицированный штат работников в самом аппарате партийного коми¬тета (от 3 до 10 чел.) – сам заведующий, один или два инструктора, шифровальщик, протоколист, особая машинистка и т. д. Никаких прав «спец¬сектор» не имел, не имеет и сейчас. Вся его зада¬ча – в организации правдивой и исчерпывающей информации для «Особого сектора» в ЦК. Заве¬дующий «сектором» постоянно участвует во всех заседаниях бюро и секретариата обкома (крайко¬ма, ЦК) как протоколист, имея при себе «особую машинистку», являющуюся одновременно и стенографисткой. Директивная связь ЦК с обкома¬ми проходит через этот «спецсектор» – шифро¬ванные телеграммы, секретные директивы ЦК поступают в «спецсектор», и он доводит их до све¬дения секретаря в расшифрованном виде. Сам се¬кретарь обкома передает Москве свои секретные доклады, ответы, решения через этот же сектор. Кроме обычных почтовых связей и правительст¬венных проводов, в распоряжении «спецсектора» находится и отдельная «фельдъегерская служба» по линии НКВД (МВД), – то есть своеобразные внутренние «дипломатические курьеры», которые доставляют в Москву и из Москвы на места наи¬более важные партийные и правительственные до¬кументы. Эти курьеры более неприкосновенные лица, чем даже какой-либо министр советского правительства. Они снабжены личными мандата¬ми за подписями министра Госбезопасности, га¬рантирующими им не только личную неприкосно¬венность, но и экстраординарные права на любые услуги со стороны партийных и советских властей при исполнении ими служебных обязанностей. Та¬кова была техника организации партийного аппа¬рата «Кабинета Сталина» накануне открытого вы¬ступления так называемой правой оппозиции в начале 1929 года.
До середины 1928 года споры между Сталиным и будущими правыми носили характер скорее тео¬ретический, нежели практический.
Подробности о разногласиях Бухарина со Ста¬линым по важнейшим вопросам большой практи¬ческой политики в Политбюро, даже в кругах чле¬нов ЦК, знали очень немногие (зато члены «Ка¬бинета Сталина» в лице Ежова, Маленкова, Пос¬кребышева, Поспелова и др. о них не только знали, но и принимали в них ближайшее участие на стороне Сталина).
Сам Бухарин, по настоянию Рыкова, воздерживал¬ся выносить спор на пленум ЦК. Томский, наобо¬рот, был сторонником решительной развязки или, во всяком случае, коллективной отставки всей «тройки», чтобы этим продемонстрировать свое несогласие со сталинским курсом. Но цель Стали¬на была иная – подготовить партийный аппарат и партийный актив к уничтожению его противни¬ков в открытых боях, выставив их как новую, на это раз «правую оппозицию». Кличка «оппозиция» всегда была в истории ВКП (б) той вечной иско¬мой мишенью, против которой всегда можно было мобилизовать и неразборчивую партийную массу, и вполне разбирающихся партийных карьеристов. Сталин вел дело к этому, но вел по-своему, по-сталински, то есть мастерски в смысле конспира¬ции и виртуозно в смысле провокации.

Глава 29

РАЗГРОМ «ПРАВОЙ» ОППОЗИЦИИ

Мы уже писали, что к началу 1928 года соот¬ношение сил бухаринцев и сталинцев в Политбюро было одинаково. В этих условиях ни о какой оп¬позиции внутри Политбюро или Оргбюро говорить не приходилось. Были две по силе одинаковых, а по своим воззрениям на текущую политику пар¬тии диаметрально противоположных группы. Ста¬лину такое положение в верховных органах партии было далеко не выгодным. Обозначивающаяся борьба в этих органах была борьбой сторон, а не оппозиции и законного большинства. Сталину нужна была любой ценой, при помощи любых ме¬тодов, именно «оппозиция», а не стороны. К это¬му он и вел дело, причем, не только по линии своего негласного кабинета внутри ЦК, не только по линии «идеологической обработки», не только по линии «секретарского отбора» в низах, не толь¬ко по линии замены Политбюро и Оргбюро Секре¬тариатом ЦК, которым он владел твердо, но, – выражаясь его собственной терминологией, – «вел по всему фронту». Пока этот фронт проходил по вышеуказанным границам, у Сталина еще не было никакой внутренней уверенности, что он выиграет последнее сражение на путях к единовластию. На¬до было найти какие-то новые резервы, достаточно мощные, чтобы произвести на врага впечатле¬ние. Эти резервы, давно намеченные, подобранные и подготовленные (на худой конец!), были налицо – Президиум ЦКК и Президиум Коминтерна.
Ни по уставу партии, ни по твердо установив¬шейся традиции они не были судьями над Полит¬бюро и Оргбюро ЦК. Наоборот, еще со времени Ленина Политбюро (опять-таки не по уставу, а по неписаному закону большевизма) было и высшим судом, и верховным законодателем для всех. Правда, на бумаге ВКП (б) скромно называл себя «секцией Коминтерна», а ЦКК – блюстителем «единства партии». Но это было лишь на бумаге. Теперь Сталин решил ввести названные резервы в бой, и это решение оказалось самым действен¬ным и самым умным из всех его организацион¬ных комбинаций в борьбе с правыми. Резервом первой очереди для Сталина был, конечно, его собственный домашний резерв – Президиум ЦКК. В уставе партии, принятом на XIV съезде (1925), говорилось:
«Основной задачей, возложенной на ЦКК, яв¬ляется охранение партийного единства и укрепле¬ния рядов партии, для чего на ЦКК возлагается:
1. Содействие Центральному Комитету ВКП (б) в деле укрепления пролетарского состава партии…
2. Борьба с нарушением членами партии про¬граммы, устава ВКП (б) и решений съездов.
3. Решительная борьба со всякого рода анти¬партийными группами и с проявлением фракцион¬ности внутри партии, а также предупреждение и содействие изживанию склок…
4. Борьба с некоммунистическими проступками: хозяйственным обрастанием, моральной распу¬щенностью и т. д.
5. Борьба с бюрократическими извращениями партийного аппарата и привлечение к ответствен¬ности лиц, препятствующих проведению в жизнь принципа внутрипартийной демократии в прак¬тике партийных органов» («ВКП (б) в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК», Москва, Партиздат, 1933, ч. II, стр. 223).
Главные пункты устава – 1, 3, 5 – прямо и не¬посредственно относились к практике Сталина и его негласного кабинета внутри ЦК, но Сталин как раз по этим пунктам и ввел в партийный бой свой первый резерв – ЦКК. Правда, сначала он использовал не весь состав ЦКК, так как из 195 ее членов, избранных на XV съезде, не менее по¬ловины состояли из людей Бухарина, Рыкова и Томского, и даже не весь состав Президиума ЦКК (21 человек), в котором также сидели бухаринцы. Сталин использовал лишь отборную ее головку – руководителей ЦКК. Поступая так, Сталин не на¬рушал и формально устава партии.
Напомним, что в уставе говорилось: Президиум ЦКК делегирует в Политбюро трех членов и трех кандидатов, а в Оргбюро пять членов и пять кан¬дидатов из состава Президиума для участия на заседаниях этих высших органов с правом сове¬щательного голоса. Впоследствии, на XV съезде предусмотрительный Сталин внес весьма незамет¬ные, но важные изменения в этот пункт устава партии. Именно: Президиум ЦКК делегирует в Политбюро не трех, а четырех своих членов и че¬тырех к ним кандидатов с более широкими пра¬вами. Кардинальное значение новых изменений состояло в том, что, расширяя состав делегации Президиума ЦКК в Политбюро и отменяя старый пункт устава на этот счет, сталинцы сознательно не оговорили (как это было в старом уста¬ве), что делегация Президиума ЦКК пользуется «правом совещательного голоса». Это было первое изменение. Второе изменение, внешне также мало заметное, а по существу столь же важное, заклю¬чалось в следующем: в старом уставе Президиум ЦКК был единственным высшим руководящим органом ЦКК между ее пленумами. Как таковой, он руководил и Секретариатом и Партколлегией ЦКК. Партколлегия (5 членов и 2 кандидата) соб¬ственно и представляла собой высший партийный суд, но зависимый и подчиненный Президиуму ЦКК, в составе которого, как указывалось, почти наполовину сидели бухаринцы. Теперь Сталин сделал партколлегию независимой от Президиума ЦКК, а ее решения безапелляционными.
Решающее значение этих изменений для Стали¬на и сказалось потом в его борьбе с Бухариным. Для полноты картины добавлю, что в устав был включен и совершенно новый пункт: «Члены пар¬тии, отказывающиеся правдиво отвечать на воп¬росы контрольных комиссий, подлежат немедлен¬ному исключению из партии» («ВКП(б) в резолю¬циях…», ч. II, стр. 451).
Во главе Президиума ЦКК стоял Серго Орджо¬никидзе. Во главе высшего и теперь «независимого» суда партии стояли – Ем. Ярославский, Шкирятов, Сольц, Землячка, Янсон. Постоянной деле¬гацией Президиума ЦКК в Политбюро были те же лица – Орджоникидзе, Ярославский, Шкирятов и Сольц. Теперь, когда после июльского и ноябрь¬ского пленумов ЦК (1928) и связанных с этими пленумами боев внутри Политбюро Сталин убе¬дился, что в Политбюро действительно нет «оп¬позиции», а есть борющиеся между собою равные силы, он и ввел в бой свой первый резерв.
Мотивируя тем, что в Политбюро нет твердого большинства по важнейшим вопросам текущей политики, Сталин предложил ввести в практику ЦК совместные заседания Политбюро и явно ста¬линского Президиума ЦКК.
Какие же меры предпринимала группа Бухарина против столь открытого «организационного окру¬жения» (выражение Бухарина) ее Сталиным? Если не говорить о злополучной беседе Бухарина с Ка¬меневым, то, кажется, что никаких. И это несмот¬ря на наличие равного положения в Политбюро, несмотря на сочувствие и поддержку – одних от¬крыто, других предположительно солидных групп в ЦК и ЦКК, несмотря на сочувствие и под¬держку всего аппарата ВЦСПС и ЦК союзов, не¬смотря на известные позиции в Красной армии, несмотря на активность и поддержку ведущих групп партийных теоретиков и пропагандистов, несмотря, наконец, на сочувствие и возможную поддержку основного населения страны – кресть¬янства. Все объективные факторы говорили за Бухарина. Но, увы, недоставало все-таки одного фактора, который Ленин называл «субъективным фактором»: организации жертвенных революцио¬неров. Бухарин был для этого слишком теорети¬ком, Рыков – педантом, а Томский – одним вои¬ном в поле. Руководители правой оппозиции до смерти боялись нарушения легальности партий¬ных рамок, которые так нещадно, прямо на их же глазах ломал Сталин. Они боялись обвинения во фракционности, тогда как в их же присутствии Сталин создал собственную фракцию – «партию в партии». Руководители правой оппозиции боялись апелляции через голову Сталина и его аппарата к партийной массе, а Сталин в беспрерывных пись¬мах и инструкциях не только апеллировал через головы Политбюро и Оргбюро к партийной массе, но и без малейшего стеснения громил и разносил ее местных выборных руководителей, чтобы заме¬нять их назначенными из Москвы.
У Сталина не было объективных факторов Бу¬харина, но зато у него был тот самый ленинский «субъективный фактор» – динамичная организа¬ция вышколенных дельцов, способных на авантю¬ру, неразборчивых в приемах, жадных до власти. Их сила заключалась в том, что в интересах борь¬бы за власть они были готовы на большее, чем Бухарин и Троцкий вместе взятые: на то, чтобы осквернить мавзолей Ленина, а Маркса с Энгель¬сом предать вечной анафеме, если только от этого зависит их победа. Кто этого не понимает, тот знает сталинцев только по книжкам.
Такова была обстановка внутри партии, когда наступила первая развязка. Она и началась со знаменитого заявления Бухарина от 30 января 1929 года.
К сожалению, этот наш важнейший програм¬мный документ правой оппозиции никогда не был опубликован в СССР. За границу, насколько мне известно, он тоже не попал. Чтение этого доку¬мента было запрещено Сталиным даже для членов ВКП(б). Только руководящий партийный актив, у которого, по логике сталинцев, уже выработался достаточный просталинский иммунитет против «антипартийных ересей», мог познакомиться с ним в приложении «материалов» к стенографиче¬скому отчету апрельского объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) (16-23 апреля 1929 г.). Более того. Даже решение этого пленума о группе Буха¬рина держалось в тайне до 1933 года. Только в 1933 году было опубликовано как решение объе¬диненного заседания Политбюро и Президиума ЦКК, так и решение указанного пленума по делу о правых, конечно, опять-таки без заявления Бу¬харина от 30 января и «платформы трех» от 9 февраля 1929 года. Насколько и эти документы являются неполными и явно «подчищенными» задним числом, показывают пропуски всех более или менее ярких цитат из заявления Бухарина. Но и в таком виде эти документы помогают воспро¬изведению заявления Бухарина.
Основная цель заявления Бухарина от 30 янва¬ря – личность Сталина, а из руководящих органов ЦК – лишь Секретариат ЦК. Предусмотрительно отгораживая от критики Политбюро, Оргбюро и пленум ЦК, Бухарин открыто и со ссылками на данные текущей практики аппарата ЦК обвинял Сталина по существу в заговоре против линии партии.
Обвинения Бухарина сводились, главным обра¬зом, к следующим пунктам:
1. В основе крестьянской политики Сталина лежит провозглашенный им на июльском пленуме ЦК лозунг «дани, то есть военно-феодальной экс¬плуатации крестьянства». Цель Сталина, – бази¬руясь на методическом, государством легализо¬ванном грабеже основного класса страны – кре¬стьянства, держать курс на индустриализацию. К этой цели Сталин стремится двумя способами: один способ – насильственная коллективизация, другой – «налоговое переобложение».
2. Вопреки неоднократным решениям партии о стимулировании развития крестьянского хозяйст¬ва и поднятия его урожайности мерами поощре¬ния, Сталин прибегает к совершенно противопо¬ложным мерам: к практике введения нового «во¬енного коммунизма» в деревне путем применения чрезвычайных административных репрессий по хлебозаготовкам (огульная конфискация кресть¬янского хлеба при отказе в то же самое время производить для деревни товары широкого пот¬ребления, как этого требовали предыдущие реше¬ния партии).
3. Во всей политике страны вообще, в кресть¬янской же политике в особенности, «съезды, кон¬ференции, пленумы, Политбюро партии решают одно, а сталинский аппарат проводит другое».
4. Во внутрипартийной политике вообще, в ор¬ганизационной политике партии, в особенности, «съезды, конференции, пленумы ЦК и устав пар¬тии устанавливают одни нормы, а сталинский ап¬парат придерживается своих собственных норм». Все это привело к тому, что «внутрипартийная де¬мократия стала фикцией, а назначенство сверху партийных секретарей – законом». Поэтому «в партии нет выборных секретарей, а есть назначае¬мые и сменяемые сталинским аппаратом партий¬ные чиновники». Цель такого отбора секретарей – создание сталинской фракции отборных чинов¬ников, чтобы взорвать ленинскую партию изнутри («партия в партии» или, по выражению Бухарина: «секретарский отбор»).
5. Тот же самый процесс бюрократизации пар¬тии перенесен сталинцами и в сферу государст¬венного аппарата. Роль Советов сведена к роли придаточного механизма партийного аппарата. Причем бюрократизация государственного аппа¬рата ведется по одному плану с бюрократизацией партии. Все это «бюрократическое перерождение» пролетарского государства и ленинской партии идет не стихийно, а организованно по методиче¬ски разработанному плану «Кабинета Сталина».
6. Там, где Сталину и сталинцам не удается схватить и парализовать государственный, партий¬ный или профсоюзный аппарат бюрократическими клещами своей собственной фракции, Сталин и его помощники прибегают к планомерному и рас¬считанному методу «организационного окруже¬ния» – к назначению туда «политкомиссаров» (ВЦСПС – Каганович, Совнарком – Орджоникид¬зе, «Правда» – Савельев и Мануильский и т. д.). Причем это делается не по решению партии (пле¬нум ЦК, Политбюро, Оргбюро), а по решению собственного «Кабинета Сталина» с формальным оформлением на заседаниях Секретариата ЦК.
7. Ту же организационную политику бюрокра¬тизации и отбора чиновников сталинцы ведут и по линии Коминтерна. В основе отбора работников и руководителей последнего лежат не ленинские принципы выдвижения профессиональных рево¬люционеров, а сталинский план отбора наемных чиновников. Преданные партийные кадры Комин¬терна изгоняются из братских партий, если они проявляют самостоятельность в суждениях и не¬зависимость в работе. Не убеждение, не воспита¬ние, а политика диктата – вот стиль работы Ста¬лина в Коминтерне. Если иностранные коммуни¬сты осмеливаются критиковать персональные при¬казы сталинского аппарата, то они тут же объяв¬ляются «оппозиционерами» или «примиренцами», «социал-демократами» или «перерожденцами» и изгоняются из партии не через их собственные партии, а через Коминтерн в Москве (Тальгеймер, Брандлер) или, если их исключения связаны с крупными неприятностями лично для Сталина, то их просто отзывают из их страны в Москву как «примиренцев» (Эверт, Герхардт).
8. Если все это делается методами «нормальны¬ми для сталинского аппарата», то другой путь, на который стал отныне Сталин, не может быть тер¬пим ни в одной партии политических единомышленников: этот путь – путь чудовищной провока¬ции, фальсификации, вымогательства, шантажа одних руководителей и членов ЦК против других, а всех вместе против организационных принципов и идейных основ ленинизма. За спиной партии и ее высших органов Сталин ведет политику ликви¬дации ленинской партии. Этот «сталинский режим в нашей партии более невыносим».
Единственная возможность оздоровить партию и восстановить ленинскую политику – это немед¬ленно убрать Сталина со всем его «кабинетом» в полном согласии с завещанием Ленина.
Таково было в главных чертах содержание за¬явления Бухарина от 30 января 1929 года. Что это так, читатель может убедиться и из сличения моего изложения этого заявления с документами Сталина о Бухарине («ВКП(б) в резолюциях…», 1924-1932, Ч. II, стр. 514-530).
Заявление Бухарина было адресовано очеред¬ному пленуму ЦК. Последний пленум был в нояб¬ре, очередной пленум был назначен на конец ян¬варя. Но Сталин внезапно отменил пленум, а за¬явление Бухарина передал на рассмотрение объе¬диненного заседания Политбюро и делегации Президиума ЦКК. Расчет был очень простой: пос¬ле предоставления членам делегации Президиума ЦКК (четыре человека – все сталинцы: Орджони¬кидзе, Ярославский, Шкирятов и Сольц) права ре¬шающего голоса, соотношение сил в Политбюро резко изменилось в пользу Сталина – 7 против 3, если даже Калинин, Куйбышев и Рудзутак окажут¬ся по-прежнему «примиренцами». И этот расчет себя оправдал: на заседании 9 февраля семерка организованно выступила против Бухарина, а из трех «примиренцев», уже ранее подготовленный Куйбышев присоединился к семерке. Письмо Бу¬харина было объявлено «платформой» всех трех правых лидеров оппозиции (Бухарина, Рыкова и Томского) и клеветой на Сталина и на партию (Сталина впервые начали идентифицировать с партией). Заседание постановило не доводить до сведения пленума ЦК заявление Бухарина, а само¬му Бухарину запретить выступать на пленуме с подобным заявлением. Тогда Бухарин и Томский объявили вторично, что они немедленно уходят со своих постов, чтобы сохранить право изложить на пленуме свои обвинения против сталинского руководства. Рыков отказался присоединиться к этому заявлению. Это некоторым образом охлади¬ло Бухарина, но тем резче начал Томский атако¬вать Сталина, обвиняя в непоследовательности и своего друга Рыкова. Томского поддержал канди¬дат в члены Политбюро и секретарь ЦК Угланов.
Воспользовавшись образовавшимся разбродом среди самих лидеров правой оппозиции, тройка Сталина (Сталин, Молотов и Ворошилов) начала «ковать железо, пока горячо» – она внесла пред¬ложение:
«1. Признать критику ЦК со стороны Бухарина безусловно несостоятельной. (Дискредитируя ли¬нию ЦК и используя для этого все и всякие сплет¬ни против ЦК, т. Бухарин колеблется в сторону выработки новой линии).
2. Предложить т. Бухарину отмежеваться от ли¬нии т. Фрумкина в области внутренней политики, от линии т. Эмбер-Дро в области внешней поли¬тики.
3. Отклонить отставку тт. Бухарина и Том¬ского.
4. Предложить т. Томскому лояльно выполнять все решения партии и ее ЦК» («ВКП(б) в резолю¬циях…», 1933, ч. II, стр. 529).
Сталин дипломатически обходил имя Рыкова. Из бухаринской «тройки» получилась «двойка», а Угланов вовсе не принимался во внимание. Дело явно шло к внутреннему развалу оппозиции, так как у Рыкова и на стороне Рыкова было много сторонников в самой правой оппозиции как в со¬ставе ЦК, так и в средних звеньях партийных и советских органов. Тогда Бухарин, Томский и Уг¬ланов в ультимативной форме предложили Рыкову подписать ранее уже заготовленный проект «заяв¬ления трех членов Политбюро», который перво¬начально был взят обратно.
Ультиматум был резкий: либо со Сталиным, ли¬бо с нами. Рыков с тяжелым сердцем подписал общий обвинительный акт против Сталина. Так родилось заявление «трех» от 9 февраля, назван¬ное Сталиным «платформой правых». Ее содер¬жание сводилось к заявлению от 30 января. Новое заявление было приложено к протоколу объеди¬ненного заседания Политбюро и Президиума ЦКК и предназначалось для архива. Поскольку оно бы¬ло подано к концу заседания, Сталин постарался его вообще игнорировать. Правые требовали немедленного созыва пленума для обсуждения свое¬го заявления. Сталин обещал, но не созвал.
Он выдержал бой в Политбюро – надо было готовиться к бою на пленуме. Для этого нужно было еще время.
Главное, надо было квалифицировать критику Сталина группой Бухарина, как критику ЦК, а не одного Сталина и сталинского аппарата. Надо было представить в глазах членов пленума ЦК бухаринскую критику и разоблачения организаци¬онной практики Сталина как клевету, основанную на «всяких сплетнях». Это и делалось в простран¬ной резолюции объединенного заседания. Так как Сталин убедился, что как бы он ни затягивал со¬зыва пленума ЦК, бухаринцы полны решимости довести на этот раз свои взгляды до членов ЦК, Сталин в специальном «обращении к пленуму», приложенном к тому же постановлению, решил объясниться перед пленумом, почему он скрывал от партии и ее ЦК наличие двух враждебных групп в Политбюро, когда он еще месяца три тому назад (на октябрьском пленуме МК) торжественно зая¬вил: «У нас в Политбюро нет ни левых, ни правых, ни примиренцев с ними». Теперь Сталин оправды¬вался тем, что разногласия, правда, бывали, но они оказывались временными и «поэтому Полит¬бюро ЦК и Президиум ЦКК не сочли нужным до¬ложить пленуму ЦК об уже исчерпанных разно¬гласиях…» или там же: «это обстоятельство дало возможность обязать всех членов Политбюро зая¬вить в своих речах на пленуме и вне его об отсутствии разногласий внутри Политбюро…» («ВКП(б) в резолюциях…», стр. 529).
Другими словами, Сталин обманывал дважды свой ЦК: первый раз – июльский пленум, второй раз – ноябрьский пленум ЦК (1928), закрывал Бухарину рот, а сам заявлял, что «в Политбюро все в порядке».
Прошло еще полтора месяца, пока Сталин удо¬сужился созвать пленум ЦК. Пленум был созван только 16 апреля и продолжался до 23 апреля. Таким образом, после ноябрьского пленума прош¬ло пять месяцев (а устав требовал созыва пленума, как я уже писал, не реже одного раза в два меся¬ца). Сталин решился на его созыв только после окончания всей «подготовительной» работы. Под¬готовка эта велась, как видел читатель, не только публичной и коллективной «проработкой» правых на партийных активах и в печати, но и тайной и индивидуальной вербовкой против Бухарина чле¬нов ЦК, ЦКК и руководителей армии.
Надо заметить, что в ЦК и особенно в ЦКК была довольно большая группа членов, которые формально еще не выявили своего отношения ни к Бухарину, ни к Сталину. Политическая фило¬софия этой группы была несложна: «живи сам – дай жить другому» или «моя хата с краю – я ни¬чего не знаю». Привыкшие к комфортабельной обстановке нового режима, они жили на процен¬тах от старого капитала, – на стрижке купонов «старых большевиков».
Их былой энтузиазм и идеализм давно улету¬чились в мягких пуховиках советских апартаментов. От революции они получили все, чего только мог жаждать самый отчаянный из них: право владычества над огромной империей в качестве членов ее законодательного корпуса. Все осталь¬ное прямо и непосредственно зависело от этого. За эту власть – импозантную по внешнему блеску и ценную по внутреннему содержанию – они были готовы держаться любой ценой, даже ценою жерт¬вы собственных былых идеалов. Словом, это были люди, которых называют на политическом языке «болотом». В таком «болоте» Сталин умел вели¬колепно плавать.
Сердцу «болота», конечно, импонировал Буха¬рин, но трезвый инстинкт партийных млекопи¬тающих подсказывал ему, что надо держаться за Сталина. Иначе – от Красной площади до Лубян¬ки лишь один квартал. Слишком зловещи были воспоминания о троцкистах. Это «болото» и спас¬ло Сталина на апрельском пленуме ЦК. На этом пленуме бухаринцы выступили впервые с обстоя¬тельной критикой сталинской группы по всем основным вопросам международной и внутренней политики. Критика была построена в духе заявле¬ния Бухарина от 30 января и заявления Бухарина, Рыкова и Томского от 9 февраля. Личные выпады против Сталина были смягчены, особенно у Рыко¬ва, но не острие самой критики. Как раз в общей критике Бухарин обвинял Сталина… в «троцкиз¬ме»! Такое обвинение настолько задело Сталина за живое, что он с искренним возмущением вос¬кликнул:
«И это говорит тот самый Бухарин, который… недавно состоял в учениках Троцкого, еще вчера искал блока с троцкистами против ленинцев и бе¬гал к ним с заднего крыльца! Ну разве это не смешно, товарищи?» (Сталин, «Вопросы лениниз¬ма», стр. 253).
Я хочу сделать здесь одно маленькое, но важное отступление. Заявление от 30 января явилось для Сталина бомбой. Если она взорвется в зале засе¬дания пленума ЦК, то может снести голову не одному Сталину. Возможный взрыв надо было предупредить любыми мерами или, по крайней мере, отсрочить его до окончательного бетониро¬вания собственной позиции. Сталин перешел к обороне и настойчиво искал путей компромисса. Психологический выигрыш такой «оборонитель¬ной тактики» был очевиден. «Бухарин объявил войну, я предлагаю мир, ибо и худой мир лучше доброй войны», – так говорил Сталин к сведению тех, кто продолжал считать его, Сталина, главным агрессором. Но «оборонительная тактика» Стали¬на по духу своему была насквозь агрессивна. Под вуалью партийного «миротворца» скрывались ко¬варные замыслы вечного агрессора. Так, сейчас же после вручения Бухариным своего заявления на имя пленума ЦК, Сталин спешно создает «Ко¬миссию Политбюро», которая вырабатывает, не без участия, видимо, самого Сталина, условия «компромисса и мира в Политбюро». 7 февраля эта комиссия доводит до сведения «сторон» – двух «троек» (Сталин, Молотов, Ворошилов и Бухарин, Рыков, Томский) свои условия «компромис¬са». Этот документ проливает свет одновременно и на драматизм событий и на мастерство Сталина как партийного тактика. Примут ли бухаринцы предложенный компромисс или не примут, – в обоих случаях победителем оставался Сталин. В изменении расстановки сил в Политбюро и на пленуме ЦК предложения комиссии должны были сыграть решающую роль, что и случилось потом. Дав этому документу исполнить свое назначение, Сталин закрыл его потом в железный сейф Полит¬бюро. Только через 20 лет, то есть в 1949 году он был впервые опубликован. Вот его содержание:
«Из обмена мнений в комиссии выяснилось, что:
1. Бухарин признает политической ошибкой пе¬реговоры с Каменевым.
2. Бухарин признает, что утверждение его «за¬явления» от 30 января 1929 г. о том, что ЦК на деле проводит политику «военно-феодальной экс¬плуатации крестьянства», что ЦК разлагает Ко¬минтерн и насаждает бюрократизм в партии, – все эти утверждения сказаны им сгоряча, в пылу полемики, что он не поддерживает более этих утверждений и считает, что у него нет расхожде¬ний с ЦК по этим вопросам.
3. Бухарин признает на этом основании, что возможна и необходима дружная работа в Полит¬бюро.
4. Бухарин отказывается от отставки как по ли¬нии «Правды», так и по линии Коминтерна.
5. Бухарин снимает ввиду этого свое заявление от 30 января.
На основании изложенного комиссия считает возможным не выносить на объединенное заседа¬ние Политбюро и Президиума ЦКК свой проект резолюции с политической оценкой ошибок Буха¬рина и предлагает объединенному заседанию Политбюро и Президиума ЦКК изъять из употреб¬ления все имеющиеся документы (стенограмму речей и т. д.).
Комиссия предлагает Политбюро и Президиуму ЦКК обеспечить Бухарину все те условия, кото¬рые необходимы для его нормальной работы на постах ответственного редактора «Правды» и сек¬ретаря ИККИ» (Сталин, Соч., т. 12, стр. 6-7).
Принятие такого «компромисса» означало для группы Бухарина открытую капитуляцию перед Сталиным и признание своей неправоты в крити¬ке сталинской политики и сталинского аппарата; отклонение этого «компромисса» означало демон¬страцию своей агрессивности против «миролюби¬вого Сталина», тем более, что Сталин предлагал «дружную работу в Политбюро» и «нормальные условия для работы Бухарина в «Правде» и «Комин¬терне»».
Бухарин разгадал замысел прямого удара и от¬клонил «компромисс». Но он не угадал обходного удара Сталина. И этим Сталин воспользовался классически. Констатируя отказ бухаринцев при¬нять «компромисс», «помириться», Сталин на ап¬рельском пленуме ЦК цинично спрашивал:
«Почему товарищи из бухаринской оппозиции, Бухарин, Рыков и Томский, не согласились при¬нять компромисс комиссии Политбюро, предло¬женный им 7 февраля этого года? Разве это не факт, что этот компромисс давал группе Бухари¬на вполне приемлемый выход из тупика, в кото¬рый она сама себя загнала?.. чтобы ликвидировать тем самым остроту внутрипартийного положения и создать обстановку единодушной и дружной работы в Политбюро?» (там же, стр. 6-7).
Заострив так вопрос, Сталин привел одну цита¬ту из общих рассуждений Ленина «об оппортуниз¬ме», потом сделал многозначительную паузу и, предпослав почти лирическую увертюру к победо¬носному маршу, сам же ответил на свой вопрос:
«Да, товарищи, надо уметь смотреть прямо в глаза действительности, как бы она ни была не¬приятна. Не дай бог (!), если мы заразимся бо¬лезнью боязни правды… А правда в данном случае состоит в том, что у нас нет на деле одной общей линии. Есть одна линия, линия партии, револю¬ционная, ленинская линия. Но наряду с этим су¬ществует другая линия, линия группы Бухарина, ведущая борьбу с линией партии путем антипар¬тийных деклараций, путем отставок, путем покле¬пов на партию, путем замаскированных подкопов против партии… Эта вторая линия есть линия оппортунистическая» (там же, стр. 9).
Все удары против аппарата ЦК, все удары про¬тив своих, не мнимых, а действительных «подко¬пов и поклепов», всю критику, которая касалась его собственной персоны как секретаря ЦК, Сталин встретил внешне малопонятным, но внутренне весьма тонко рассчитанным, стоическим спокой¬ствием. Он даже оговорился в самом начале своей речи: «Я не буду касаться личного момента, хотя личный момент в речах некоторых товарищей из группы Бухарина играл довольно внушительную роль. Не буду касаться, так как личный момент есть мелочь…» (выделено мною. – А. А. – там же, стр. 1).
Бухарин говорит, что Сталин – Чингисхан пар¬тии, а Сталин отвечает – это мелочь. Бухарин го¬ворит, что Сталин – заговорщик против собствен¬ной партии, а Сталин отвечает, что это мелочь. Бухарин говорит, что Сталин – фальсификатор, Сталин отвечает, что это мелочь… Сталин не хо¬чет защищать Сталина. Сталин – это мелочь. Сталин хочет защищать Ленина и ленинскую пар¬тию, а Бухарин хочет увести его в сторону «лич¬ных моментов». «Они хотят политику подменить политиканством. Но этот фокус не пройдет у них», – отвечает Сталин.
Такое подчеркнутое игнорирование собствен¬ной персоны, отсутствие малейшей попытки лич¬ной реабилитации, презрительно-великодушное отношение к «мелочам» и в то же время горячая, убедительная и логически вполне последователь¬ная «защита Ленина и ленинизма» от идеологиче¬ского покушения со стороны Бухарина, – все это само по себе создает Сталину политическое алиби в глазах Центрального Комитета. Сталину боль¬ше и не надо.
Сталин не ограничился обвинением Бухарина в оппортунизме, в антиленинской теории. Он на¬помнил Бухарину его «предательство» в 1918 году, когда он в связи с заключением сепаратного Брестского мира с немцами возглавлял противни¬ков этого мира, так называемых левых коммуни¬стов…
«Бухарин говорил здесь об отсутствии коллек¬тивного руководства в ЦК… Следует отметить, что Бухарин не впервые нарушает элементарные тре¬бования лояльности и коллективного руководства в отношении ЦК партии. История нашей партии знает примеры, когда Бухарин в период Брестско¬го мира, при Ленине, оставшись в меньшинстве, по вопросу о мире, бегал к левым эсерам…, пы¬тался заключить с ними блок против Ленина и ЦК. О чем он сговаривался тогда с левыми эсера¬ми, – нам это, к сожалению, еще неизвестно» (выделено мною. – А. А. – там же, стр. 100-101. – Последняя фраза «еще неизвестно», по всей вероятности, является позднейшей фальсифика¬цией – вставкой в речь Сталина, чтобы задним числом показать «гениальное» чутье Сталина в отношении «предательства» Бухарина в 1918 г.).
Если Сталин действительно говорил – «еще не¬известно!», то это был не полемический трюк сталинского ораторского искусства, а зловещее на¬поминание судьбы «левых эсеров», а «левые эсе¬ры» были расстреляны.
Политически Сталин покончил с Бухариным, он решил дезавуировать его и как теоретика партии. Сталин привел выдержку из «Завещания Ленина» о Бухарине. В этой выдержке из Ленина говори¬лось:
«Из молодых членов ЦК хочу сказать несколько слов о Бухарине и Пятакове. Это, по-моему, самые выдающиеся силы (из самых молодых сил), и от¬носительно их надо бы иметь в виду следующее: Бухарин не только ценнейший и крупнейший тео¬ретик партии, он также законно считается любим¬цем всей партии, но его теоретические воззрения с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схо¬ластическое (он никогда не учился и, думаю, ни¬когда не понимал вполне диалектики)» (Сталин, Соч., т. 12, стр. 69).
Сталин подчеркивал последние слова и торже¬ствовал: «Итак, Бухарин – теоретик-схоластик, теоретик без диалектики, а диалектика ведь душа марксизма!»
Таким образом, «дело Сталина» Сталин превра¬тил в «дело группы Бухарина». Рыков, Бухарин, Томский были поддержаны активно лишь неболь¬шой группой членов ЦК и ЦКК (Угланов, Михай¬лов, Котов, Угаров, Розит, Куликов, Стэн). «Боло¬то» нехотя пошло за Сталиным. Назначаемые и смещаемые лично Сталиным и его «кабинетом» областные, краевые и республиканские секретари партии потребовали, как и раньше, немедленного исключения Бухарина и Томского из Политбюро. Сталин опять принимает благочестивую позу «ми¬ротворца» :
«Некоторые товарищи, – заявляет Сталин, – настаивают на немедленном исключении Бухарина и Томского из Политбюро. Я не согласен с этими товарищами. По-моему, можно обойтись в настоя¬щее время без такой крайней меры» (Сталин, Со¬чинения, т. 12, стр. 107).
Пленум принимает решение:
«1. Снять Бухарина и Томского с занимаемых ими постов, предупредив их, что в случае малей¬шей попытки неподчинения постановлениям ЦК, ЦК вынужден будет вывести их из состава Полит¬бюро.
2. Не опубликовывать решения и резолюции о группе Бухарина, сообщив их только партийным организациям» («ВКП(б) в резолюциях…», стр. 520-521).
Сталин, сердито обругав Рыкова за нарушение «коллегиальности» в руководстве правительством и даже за наличие своей бухаринской линии про¬тив линии партии, все же не потребовал наказания Рыкова. Более того, Сталин назначил Рыкова глав¬ным докладчиком по пятилетке на открывшуюся в тот же день XVI конференцию ВКП(б).
Рыков вновь охладел. Тем увереннее работал Сталин. Первую победу над группой Бухарина на¬до было организационно закрепить, а чтобы это сделать, надо было убрать из партии и с руково¬дящих постов армии потенциальных бухаринцев. Сталин назначил «генеральную чистку партии», с прямым указанием, чтобы она была закончена к XVI съезду партии (в партии насчитывалось тогда 1 500 000 членов).
Та же самая партийная конференция по докла¬ду Ем. Ярославского приняла и соответствующую резолюцию. Чистку должен был проводить аппа¬рат ЦКК под руководством Секретариата ЦК. В резолюции о чистке прямо говорилось:
«Предпринимаемая проверка и чистка рядов партии должна таким образом сделать партию бо¬лее однородной… Чистка должна беспо¬щадно выбросить из рядов партии все чуждые ей элементы… и сторонников антипартийных групп… не взирая на лица…» («ВКП(б) в рез.», стр. 566-567).
Конференция закончилась 29 апреля. В тот же день состоялся первый пленум ЦК для утвержде¬ния решений конференции. Пленум утвердил их с одной лишь поправкой: Угланов был выведен из состава Секретариата ЦК, а Бауман, заведующий деревенским отделом МК, был назначен на его место. Кубяк через «болото» перешел на сторону Сталина. Секретариат ЦК теперь стал чисто ста¬линским.
Дни Бухарина в Политбюро были сочтены. Сверхосторожный в таких делах Сталин, однако, не спешил. Прошло семь месяцев после апрельско¬го пленума и четыре месяца после исключения Бухарина из Коминтерна, пока Сталин решился на созыв очередного пленума ЦК. Наконец, в но¬ябре 1929 года был созван новый пленум ЦК. Пленум обсудил два основных вопроса:
1. О коллективизации сельского хозяйства.
2. О группе Бухарина.
По первому вопросу было принято решение о форсировании коллективизации и об усилении «наступления на кулачество». Замечу тут же, что еще не было никакой речи о «сплошной коллек¬тивизации» и «ликвидации кулачества как класса» на ее основе. Постановление по второму вопросу, опубликованное впервые только в 1933 г., гласило: «Заслушав заявление тт. Бухарина, Рыкова и Томского от 12 ноября 1929 г., пленум ЦК ВКП(б) устанавливает следующие факты:
1. Авторы заявления, бросая обвинения апрель¬скому пленуму ЦК и ЦКК, что он будто бы по¬ставил их в «неравное положение», добиваются тем самым от партии «права» противопоставлять себя Политбюро, как равная сторона, свободно догова¬риваться с партией, то есть добиваются легализа¬ции фракционной группировки правых уклонис¬тов, лидерами которых они являются.
2. Товарищи Бухарин, Рыков и Томский, вы¬нужденные теперь – после позорного провала всех своих предсказаний – признать бесспорные успе¬хи партии и лицемерно декларирующие в своем заявлении о «снятии разногласий», в то же время отказываются признать ошибочность своих взгля¬дов, изложенных в их платформе от 30 января и 9 февраля 1929 г. и осужденных апрельским пле¬нумом ЦК и ЦКК, как несовместимые с генераль¬ной «линией партии».
3. Бросая демагогические обвинения партии в невыполнении плана в области зарплаты и сель¬ского хозяйства и утверждая, что чрезвычайные меры «толкнули» середнячество в сторону кулака, лидеры правых уклонистов (тт. Бухарин, Рыков и Томский) подготовляют тем самым новую атаку на партию и ее ЦК.
4. Заявление тт. Бухарина, Рыкова и Томского в корне расходится с постановлением X пленума ИККИ, осудившего взгляды т. Бухарина, как оп¬портунистические, и удалившего его из состава президиума ИККИ.
Исходя из этих фактов, пленум ЦК вынужден квалифицировать новый документ тт. Бухарина, Рыкова и Томского от 12 ноября как документ фракционный, как фракционный маневр полити¬ческих банкротов…
Отвергая ввиду этого заявление тт. Бухарина, Рыкова и Томского, как документ, враждебный партии, и исходя из постановлений X пленума Ис¬полкома Коминтерна о т. Бухарине, пленум ЦК постановляет:
1. Тов. Бухарина, как застрельщика и руково¬дителя правых уклонистов, вывести из состава Политбюро;
2. Предупредить тт. Рыкова и Томского, а так¬же Угарова, что в случае малейшей попытки с их стороны продолжать борьбу против линии и ре¬шений Исполкома и ЦК ВКП(б), партия не замед¬лит применить к ним соответствующие организа¬ционные меры» («ВКП(б) в резолюциях…», Моск¬ва, Партиздат, 1933, стр. 611-612).
Резолюция эта была выработана самим Стали¬ным, но оглашена Молотовым от имени «комис¬сии» по делу Бухарина (Сталин, Соч., т. 12, стр. 389).
Кроме того, что сказано в этой резолюции пле¬нума ЦК, в партийной литературе или оппозици¬онных публикациях, не сохранилось никаких следов и об этом последнем совместном заявлении Бухарина, Рыкова и Томского от 12 ноября 1929 года. Однако даже беглый анализ этой резолюции пленума дает возможность установить следующие два важнейших факта:
1. Правые продолжали стоять на точке зрения своего заявления от 30 января и «платформы» от 9 февраля 1929 г.
2. Правые требовали «равноправия сторон» (сталинцев и бухаринцев).
Что же касается указания резолюции на то, что правые, говоря о «снятии» некоторых разногласий, задумали тактический маневр, то тут правда, ве¬роятно, была на стороне Сталина.
Правые учитывали опыт с «левыми», который они проводили вместе со Сталиным. Ведь это пра¬вые – Бухарин, Рыков и Томский – по инициати¬ве Сталина, не дали лидерам объединенной оппо¬зиции Троцкому и Зиновьеву обратиться к XV съезду партии, исключив их из партии за какой-нибудь месяц до открытия съезда (декабрь 1927 года). Остальных во главе с Каменевым исключил из партии сам съезд, хотя бы потому, что их ли¬деры уже числились «во врагах партии». Эту же, вполне оправдавшую себя, процедуру Сталин-Мо¬лотов-Каганович хотели применить сейчас к са¬мим правым. Правые же не хотели дать для этого внешнего повода. Поэтому, не. отказываясь от своих программных взглядов, они маневрировали тактически. К этому их обязывали и серьезнейшие разногласия, существовавшие в низовой массе правых по поводу тактики.
Маневр этот, однако, не удался. Бухарина выве¬ли из Политбюро. Рыков, Томский и Угаров пись¬менно, а другие устно были предупреждены. То, что Сталин-Молотов-Каганович все еще не осме¬ливались, имея очевидную возможность, вывести из Политбюро заодно и Рыкова с Томским, пока¬зывало их неуверенность в конечной победе. Еще более скандальным, а в истории большевизма и просто неслыханным, был другой факт: Сталин-Молотов-Каганович скрывали не только от стра¬ны, но и от собственной партии платформу правой оппозиции. И в этом, с точки зрения их собствен¬ных интересов, сталинцы были правы. Если бы, по примеру бывших оппозиций в ВКП(б) – при Ленине и после него («левая оппозиция», «новая оппозиция»), – сталинцы допустили до огласки платформу правых, то вся страна убедилась бы в том, что:
1. Правые против проведения грабительской индустриализации за счет жизненного стандарта рабочего класса.
2. Правые против осуществления крепостниче¬ской коллективизации для «военно-феодальной эксплуатации крестьянства».
3. Правые против участия в международных авантюрах за счет жизненных интересов народов России.
Программа Троцкого, независимо от субъектив¬ных намерений ее автора, выглядела как програм¬ма, противоположная бухаринской, и ее сталинцы охотно допустили и до печати, и даже до свобод¬ного обсуждения на партийных собраниях. Троцкий жил вчерашним днем революции и в глубине своей души был антинэпманом, а Россия, став нэповской, собиралась совершить еще один шаг – сделаться капиталистической. Тут на пути встал Троцкий. Здесь-то и произошел разрыв Троцкого не со Сталиным, а со страной. Поэтому точно так же, как Ленин нэпом убил внутреннюю контрре¬волюцию, Сталин от имени того же нэпа похоро¬нил Троцкого, опубликовав его собственную плат¬форму к сведению всей страны. Поступить так с платформой людей, которые на своих знаменах написали магический лозунг духа нэповской Рос¬сии – «обогащайтесь!», сталинцы не могли. Вот почему они не осмеливались опубликовать бухаринскую программу. Зато вся печать страны кри¬чала: бухаринцы хотят восстановить в России старый царский строй капиталистов и помещиков! В это же время члены Политбюро Бухарин, Рыков и Томский, читавшие эту печать, как и вся страна, хранили абсолютное «молчание», а «молчание», как говорят, есть знак согласия. Они молчат – значит они и всерьез «реставраторы», – так мог рассуждать простой народ. Откуда было ему знать, что уста правых искусственно закрыты.
Если в программе бухаринцы пользовались пре¬имуществом правильно понятого духа нэповской России, то в тактике, если ее понимать не только как искусство пассивного маневрирования, но и как оружие внезапных диверсий и решительных действий на повороте истории, бухаринцы уступа¬ли троцкистам. Троцкий и троцкисты были реши¬тельные, жертвенные и мужественные люди, не боявшиеся апеллировать и к улице (демонстрации 7 ноября 1927 г.), но их «апелляция» не была «созвучна эпохе», и поэтому они проиграли. Бухаринцы находились в «контакте с эпохой», но они не меньше, чем Сталин, боялись того же на¬рода, к которому надо было «апеллировать». Сталин был прав, когда окрестил их новым проз¬вищем – «оппортунистов». Но, увы, это был «оп¬портунизм» на пользу самому Сталину.
После вывода Бухарина из Политбюро и пре¬дупреждения остальных, вопрос о дальнейшей тактике по отношению к сталинцам вновь заост¬рился.
Либо полная капитуляция, либо переход к ак¬тивным действиям, – другой альтернативы ста¬линцы не допускали. На созыв съезда партии Сталин соглашался также только при полной ка¬питуляции правых. Сталин пошел еще дальше в своих требованиях. Если раньше можно было из¬лагать – письменно или устно – на заседаниях ЦК взгляды, расходившиеся со взглядами сталин¬цев на текущую политику, то теперь и такое дей¬ствие считалось несовместимым с требованием партии. Больше того: любой член партии – от члена ЦК и до рядового коммуниста, – который публично не клеймил «правых оппортунистов» – бухаринцев, автоматически зачислялся в новую категорию «врагов партии» – в «примиренцы». Сталин-Молотов-Каганович лишали членов пар¬тии даже того преимущества, которым пользова¬лись лидеры правых – права «молчания». Полуторамиллионная масса членов партии должна была во всеуслышание осуждать «платформу» правых, которой они никогда не видели, совершен¬но так же, как это делали, по свидетельству Сило¬не, члены Президиума Исполкома Коминтерна по отношению к Троцкому.
Этого мало. Надо было везде и всюду «выявлять и разоблачать» «оппортунистов на практике», как гласила партийная директива со страниц «Прав¬ды» и «Известий» накануне XVI съезда.
И этого еще мало. Закрытые и открытые пар¬тийные директивы требовали «беспощадно выяв¬лять и разоблачать» «скрытых оппортунистов», которые на словах согласны с партией, формально даже проводят установки ее, но в душе остаются «оппортунистами» и держат «камень за пазухой». Такова была общая атмосфера в партии к концу 1929 года.
Выбрать в такой атмосфере тактику, гаранти¬рующую успех, особенно тактику активного дейст¬вия, было нелегким делом, тем более, что сталин¬цы искусным маневрированием, с одной стороны, и морально-политическими репрессиями, с дру¬гой, добились первого открытого раскола и в ру¬ководстве правых. Члены ЦК Михайлов, Котов, Угланов и Куликов на том же пленуме подали за¬явление «о разрыве с правыми». Политический «капиталист» Сталин весьма умело воспользовал¬ся этим «капиталом»:
18 ноября 1929 года в «Правде» (№ 268) поя¬вились заявления этих четырех виднейших членов ЦК об их полной капитуляции перед Сталиным и о решительном осуждении своей, ранее общей с Бухариным, программы.
Рыков, Томский и Угаров заявили пленуму, что они, оставаясь при своих взглядах, подчиняются решению большинства. Лишь один Бухарин бро¬сил Сталину вызов – он заявил, что не признает решения пленума ЦК и не успокоится, пока он не доведет своих взглядов до сведения всей партии. Но такой образ действия Бухарина осуждал вме¬сте со Сталиным и Рыков. Рыков и отчасти Том¬ский считали, что надо продолжать и впредь так¬тику «выжидательного бездействия». Кажется что не Сталин, а Рыков и Томский убедили Бу¬харина в необходимости подать заявление в По¬литбюро от 25 ноября 1929 года о подчинении решению сталинского большинства ЦК.
В довершение всего этого, сталинцы в конце 1929 года приступили к массовому изданию антибухаринской литературы, к которому они тайно готовились еще с середины 1928 года. Рукописи таких книг давно уже лежали в готовом виде в портфеле «Кабинета Сталина», но задерживались до организационного разгрома Бухарина. Теперь Бухарин был политически «разоблачен», органи¬зационно разбит, но не был еще теоретически дисквалифицирован в глазах партии. Новые «тру¬ды красных профессоров», впрочем, тех же быв¬ших учеников самого Бухарина, должны были за¬вершить дело уничтожения всякой славы «теоре¬тика и любимца партии». Таковым были сборник статей «Против правой опасности и примиренче¬ства» (Москва-Ленинград, 1929); В. Сорин: «О разногласиях Бухарина с Лениным. Краткий очерк для молодых членов партии» (Москва-Ленинград, 1930); «Фальсифицированный Ленин» («Заметки к книге «Экономика переходного периода»») («Ле¬нинский сборник», т. XI, 1929) и т. д. Правда, из¬данием фальсифицированного Ленина сталинцы ничего не достигли. Как раз из этих «заметок» Ле¬нина на книгу Бухарина, написанную в 1920 г., то есть за год до нэпа, партия узнала, как высоко Ленин ценил Бухарина как теоретика. Среди мно¬гочисленных ленинских «правильно», «хорошо», «отлично», на полях книги Бухарина значилось и несколько критических замечаний Ленина. Так, там, где Бухарин писал: «Финансовый капитал уничтожил анархию производства внутри крупнокапиталистических стран», Ленин, подчер¬кнув слово «уничтожил», пишет сбоку «не уни¬чтожил».
Этот взгляд на организованность современного «финансового капитализма» у Бухарина устано¬вился еще до революции, его Бухарин защищал против Ленина на VIII съезде партии (1919) в своем докладе о программе партии, от него он не отказывался и при Сталине. Но теперь Сталин теоретические воззрения возводил в степень кри¬минальных преступлений и поэтому мертвого Ле¬нина заставлял бороться против живого Бухарина. Но здесь Ленин оказывал Сталину медвежью услу¬гу. Странным казалось только то, что выпуская Ленина на сцену, Сталин не выключил, при всей прочей фальсификации, общего заключения Ле¬нина о книге: Ленин поздравлял Комакадемию с «блестящим трудом одного из ее членов» (см. на¬званный «Ленинский сборник», т. XI). Сказыва¬лась, видно, старая «проклятая болезнь – беспеч¬ность и гнилой объективизм» (Сталин), от кото¬рой сам Сталин вылечился окончательно только после ежовщины, когда он приступил к подготов¬ке фальсифицированных изданий не только ле¬нинских, но даже и своих собственных старых сочинений (таково 4-е издание сочинений Ленина и 1-е издание сочинений Сталина, не говоря уже о скандальном «Кратком курсе истории ВКП (б)»).
Правые раскаялись не столько в своих ошибках, сколько в своем убийственном легкомыслии, ко¬гда создавали блок со Сталиным.
Для того, чтобы хорошо понять Сталина, при¬ходилось совершить вместе с ним несколько пре¬ступлений. Но как только союзники Сталина на¬чинали каяться в своей оплошности, то это всегда оказывалось слишком поздно. Ленин понял, что он совершил ошибку, согласившись на назначение Сталина генеральным секретарем партии; он рас¬каялся в ней и написал «Завещание» о его снятии, но это оказалось уже поздно – Сталин, мотор «тройки», даже не допустил ленинское «Завеща¬ние» до XII съезда, которому оно было адресо¬вано.
Троцкий понял, что он совершил ошибку, когда, поддавшись лести и комплиментам Сталина (см. его «Моя жизнь»), не потребовал от XII съезда исполнения этой воли Ленина, а, наоборот, голо¬совал за оставление Сталина, вопреки Ленину. Троцкий хотел исправить эту ошибку после XII съезда, но уже было поздно: Сталин успел осу¬дить Троцкого еще до XIII съезда. Члены «трой¬ки» – Зиновьев и Каменев – приняли в этом осу¬ждении руководящее участие, но очень скоро, присмотревшись ближе к Сталину, они поняли, что совершили роковую ошибку, раскаялись в ней и хотели ее исправить на XIV съезде, но уже было поздно: Сталин сумел созвать такой съезд пар¬тии, который осудил самих Зиновьева, Каменева и единственную делегацию, их поддерживавшую, – Ленинградскую. Поэтому «объединенный блок» Троцкого, Зиновьева и Каменева 1926 года ока¬зался запоздалой попыткой исправить непопра¬вимое. Бухарин, Рыков, Томский и первый секре¬тарь Московского обкома партии Угланов приня¬ли руководящее участие в разоблачении и уничто¬жение «новой оппозиции» Зиновьева и Каменева, «объединенной оппозиции» Троцкого, Зиновьева, Каменева, но когда, присмотревшись поближе к Сталину, они поняли, что они совершили не ме¬нее роковую ошибку, чем в свое время зиновьевцы по отношению к троцкистам, то Бухарин по¬бежал к бывшему уже в отставке Каменеву (июль 1928 г.) заключать «блок», однако уже было по¬здно: Сталин к этому времени владел монопольно аппаратом власти не только в центре, но и на местах. Поэтому осуждение «правой оппозиции» и объявление ее взглядов «несовместимыми с принадлежностью к партии» (апрельский пленум ЦК 1929 г.) для Сталина было только вопросом организационно-технической формальности. Вот почему так легко ноябрьский пленум ЦК того же года исключил Бухарина из Политбюро (Рыков и Томский были исключены в 1930 г.).
В эпоху Сталина изменился даже критерий ис¬тины. Истина стала насквозь «диалектичной»: что вчера было истиной, сегодня может оказаться ложью; что сегодня ложь, завтра может превра¬титься вновь в истину. У Гегеля было «все сущее – истинно, все истинное – сущее». К Сталину можно было пробраться, а пробравшись, удер¬жаться в его окружении, если вы владелец этой гегелевской истины, плюс еще одно малопопуляр¬ное, но тоже сугубо «диалектическое» качество: любить Сталина больше истины.
Вот эти законы сталинской «диалектики» ста¬линцы усвоили окончательно именно во время борьбы с «правой оппозицией» Бухарина в 1928-1930 гг. Они усвоили и другое правило Сталина, которому он их учил на XII съезде: «В политике нельзя пересаливать, но нельзя и недосаливать»! Ученики несомненно «пересаливали», когда они требовали сразу исключить из ЦК Бухарина, ко¬торый в глазах широких партийных масс все еще являлся «законным любимцем и ценнейшим и крупнейшим теоретиком партии», как Ленин ат¬тестовал его в «Завещании». Такого нельзя сразу выбрасывать без ущерба для себя самого – такого надо правильной и изнурительной осадой довести до безнадежного отчаяния, а там он сам сдастся и поднимет руки. Тогда в его уста вы можете вло¬жить такую ужасную исповедь великого грешника, что теперь даже вы и сами не осмелитесь отпус¬тить ему грехи под крики возмущенной партийной толпы: никакой жалости – заклеймить предателя, сжечь еретика!
Такую атмосферу вокруг правых лидеров Ста¬лин сумел создать только на XVI съезде партии (1930). Один за другим Бухарин, Рыков, Томский выходят на трибуну съезда и каются в ошибках, которых они не сделали, в преступлениях, которые они не совершили. Более этого – они поют дифи¬рамбы «гениальному Сталину» и его не менее «гениальной политике» (впрочем, то же делают на съезде и Зиновьев с Каменевым). Политику, кото¬рую они в свое время предлагали партии, они счи¬тают теперь гибельной для страны, свою крити¬ку линии и практики Сталина они признают правооппортунистической, предательской, самих себя они объявляют идеологами реставрации капита¬лизма в СССР! Трудно себе представить большей глубины падения для людей, которые проделали три революции, не раз смотрели в лицо смерти в поисках социальной правды, а Сталина считали высшим и наиболее аморальным сосредоточением всех социальных мерзостей, – чем это публичное, унизительное самобичевание.
Теперь перед съездом выступают не бесстраш¬ные бойцы, которые в прошлом году на февраль¬ском, апрельском и ноябрьском пленумах ЦК бес¬пощадно разносили Сталина, а политические смертники, просящие, собственно, лишь о «до¬стойных похоронах». «Вы – победители, мы ра¬зоружились, мы – капитулянты, будьте снисходи¬тельны, дайте нам дожить оставшиеся дни без бурь и потрясений», – вот что сквозит из их выступлений. Как ответили сталинцы на эти пред¬смертные слова политических трупов? Достаточно привести выступление одного из них – былого друга Бухарина и министра в кабинете Рыкова – Микояна. Микоян разочаровал всех, кто по-обы¬вательски рассуждал – «лежачих не бьют!» Само понятие «жалость» вызывает в этом бывшем свя¬щеннике какую-то болезненную реакцию беспо¬щадности против собственного прошлого – «лю¬би ближнего». Поэтому свою речь он начинает с того, что декларирует лейтмотив своего право¬сознания как судьи: «Отстаивая генеральную линию партии, нельзя руководствоваться жало¬стью» («XVI съезд ВКП(б). Стеногр. отчет», 1931, стр. 256).
Что же касается кающихся лидеров быв¬шей «правой оппозиции» на данном съезде, то Микоян думает, что их били мало, надо их бить еще и еще раз и покрепче, ибо партия и правая оппозиция это «два лагеря, две линии, два пути».
Так как Бухарин находился вне Политбюро, судьба Томского была предрешена, а Рыков все еще оставался и в Политбюро, и на посту предсе¬дателя правительства, – сталинский аппарат осо¬бо сосредоточил огонь на Рыкове.
Накануне XVI съезда аппарат ЦК послал Ры¬кова на Уральскую партконференцию с отчетом о работе ЦК. Рыков добросовестно выполнил пору¬чение, похвалил ЦК, его «генеральную линию», и, как полагается, вознес до небес и «великого вож¬дя Сталина», но после всего этого из президиума конференции ему задают вопрос: А скажите, как вы относитесь к «генеральной линии» партии? Ошарашенный этим вопросом, Рыков только до¬казал, как он все еще плохо знает Сталина. Ры¬ков не только не понял вопроса, но он не понял и то, почему его послали на эту конференцию. Это явствует из самого ответа Рыкова. Вот его ответ:
«Я – председатель Совнаркома СССР (Совета министров СССР. – А. А.), член Политбюро, и если после моего заявления о том, что я за ре¬золюции голосовал, в составлении некоторых из них участвовал, никаких новых резолюций ни я, ни кто другой не вносил, если после семи месяцев (с тех пор, как правые капитулировали. – А. А.) моей политической, хозяйственной и советской работы по осуществлению генеральной линии, по¬сле ликвидации разногласий, приходит человек и спрашивает меня – как относишься к генераль¬ной линии? – то я в ответ могу сказать только одно: я решительно не понимаю, какие есть осно¬вания для такого рода вопросов» (там же, стр. 264).
Сталинский съезд разъяснил Рыкову его недо¬умение и сообщил ему, как надо было отвечать на этот вопрос. Рыков должен был заявить корот¬ко и ясно: Мы, правые, хотели «гибели революции и победы капитализма».
Но вот теперь и Рыков, и Бухарин, и Томский поняли, чего от них требуют – они еще и еще раз во всеуслышание покаялись, разоружились, стали на колени перед Сталиным. Казалось, что трудно было найти человека на этом съезде, который бы сомневался в искренности капитуляции бухаринцев, который бы не прочувствовал всю трагику падения этих вчерашних вождей, который бы не простил им вчерашние ошибки за глубину сегод¬няшнего падения. Но это только казалось. Съезд не удовлетворился самобичеванием бухаринцев! Человека, который не бичует себя до смерти, нельзя считать искренним. Поведение бухаринцев на съезде посчитали спектаклем «самоубийства» для достижения определенных целей.
Вот почему один из оруженосцев Сталина -Микоян – прямо в директивном тоне предупре¬ждает съезд: «Выслушав трех бывших лидеров правой оппозиции, съезд не может удовлетворить¬ся их заявлением… Съезд имеет все основания не доверять этим товарищам»! («XVI съезд ВКП(б). Стенографический отчет», 1931, стр. 256).
Так и поступили. В конце 1930 года Рыкова сняли, и главой правительства стал Молотов.
Да, кажется, съезд требовал не спектакля, а подлинного, не только политического, но и физи¬ческого самоубийства… Но вскоре выяснилось, что даже и такое самоубийство – в отчаянии от лож¬ных обвинений – сталинцы не признают доказа¬тельством невиновности. Так, когда Томский, в ответ на ложные обвинения, действительно покон¬чил жизнь самоубийством в августе 1936 г., По¬литбюро выпустило краткое коммюнике, в кото¬ром говорилось, что Томский покончил жизнь са¬моубийством, запутавшись в своих антипартий¬ных связях!
Таким образом, к началу тридцатых годов Ста¬лин покончил с самой популярной в народе, а потому самой опасной для него оппозицией – с «правой оппозицией». В длительной и нелегкой борьбе на путях к единовластию Сталину помога¬ют не только его верные соратники (Молотов, Ка¬ганович, Ворошилов, Микоян), не только предан¬ная ему «иерархия секретарей партии», не только его личные качества терпеливого комбинатора в тактике и хитрейшего мастера власти в стратегии, – но и абсолютная беспечность, незадачливость, наивность в политике его соперников. Могут воз¬разить – как это так, разве таких опытных рево¬люционеров, как Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бу¬харин, Рыков, можно считать незадачливыми, на¬ивными политиками?
Если политика есть не только искусство воз¬можного, но также и искусство должного по пути к власти, то величие или ничтожество политиков надо мерить лишь одним масштабом: насколько данный политик преуспел в борьбе за власть. Как оратор Октябрьской революции и организатор гражданской войны, Троцкий – деятель мирового масштаба, а Сталин – провинциал, но как орга¬низатор аппарата власти и его правитель, наобо¬рот, Сталин – гигант, а Троцкий – дилетант.
Как теоретик ортодоксального марксизма, Бу¬харин – первоклассный ум, а Сталин – прими¬тивный кустарь; но как прагматический импера¬тор и политический эксплуататор марксизма, Бу¬харин – дитя, а Сталин – уголовный уникум.
Чтобы познать до конца драматизм внутрипар¬тийных событий и психологию их ведущих пред¬ставителей недостаточно быть историком КПСС.
Есть в этих событиях, приведших, в конце концов, к установлению тирании Сталина, также ситуации, когда добросовестный летописец может только беспомощно капитулировать перед сфинксом не¬задачливости соперников Сталина. Насколько яс¬но, что каждое слово Сталина, каждый его такти¬ческий шаг бьют в одну точку – в точку власти, – настолько же смутны представления его сопер¬ников о своих целях, интересах, перспективах. На девять десятых свои собственные задачи Ста¬лин решает их антисталинскими руками.
Обычно было принято считать Сталина «серой скотинкой» в руководстве большевистской партии и человеком «посредственных способностей» – в политике. В лучшем случае в Сталине признавали «исправного исполнителя» чужой воли. Таким его рисует Троцкий. Таким его привыкли видеть при Ленине, таким продолжали считать и после Лени¬на. Но Сталин оказался сфинксом даже для его ближайших друзей и былых единомышленников. Нужна была смерть Ленина, чтобы «сфинкс» на¬чал обрисовываться. У сталинцев свое особое по¬нимание политики, тактики и стратегии. Да и партию свою они считали и считают партией осо¬бого, «нового», типа. Чтобы до конца понять и смело лавировать в темнейших лабиринтах этой специфической «новой политики», надо было об¬ладать одним непременным качеством: свободой от старой политики. Сталин, конечно, знал и «ста¬рую политику», но знал лишь «посредственно», и в этом тоже было его величайшее преимущество: он меньше болел «детской болезнью» наивности в политике. Он был свободен от всех морально-этических условностей в политической игре. Троц¬кий не признавал Сталина и как теоретика партии. В марксизме, как политической доктрине комму¬нистов, его считали круглым невеждой. И это то¬же было преимуществом Сталина. Он был свобо¬ден от догматических оков марксистской ортодок¬сии. «Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на точке зрения по¬следнего», – говорил Сталин на VI съезде партии, накануне Октябрьской революции.
В «новой политике» и «партии нового типа» Сталин не признавал ни романтики исторических воспоминаний, ни законов исторической преемст¬венности. Приписывая Троцкому свои собственные намерения в будущем (к чему он довольно часто прибегал в других условиях и по другому поводу), говоря, что Троцкий хочет якобы развенчать «ста¬рый большевизм», чтобы вычеркнуть из истории Ленина для утверждения собственного величия, Сталин сам был внутренне свободен от чинопочи¬тания даже по отношению к Ленину. В «новой по¬литике» Сталин держал курс на «новейшее». Очень характерны его слова на этот счет: «Воз¬можно, что кой-кому из чинопочитателей не пон¬равится подобная манера. Но какое мне до этого дело? Я вообще не любитель чинопочитателей… (Сталин, Соч., т. 12, стр. 114). Поэтому Сталин признает и «старых большевиков» постольку, по¬скольку они способны стать «новыми». Вот и дру¬гие очень характерные его слова, произнесенные на том же апрельском пленуме:
«Если мы потому только называемся старыми большевиками, что мы старые, то плохи наши дела, товарищи. Старые большевики пользуются уважением не потому, что они старые, а по¬тому, что они являются вместе с тем вечно «но¬выми»» (там же, стр. 1-2).
Делая маленькое отступление, я должен тут же отметить общеизвестный факт: Сталин, конечно, признавал и вознаграждал чинопочитателей, но тех, которые коленопреклонялись только перед ним одним. И, придя к власти, он доказал, что ставит себя выше Ленина и как теоретика, и как политического вождя. Вот чрезвычайно яркая ил¬люстрация к этому. В «Философском словаре» 1952 г., изданном под редакцией П. Юдина, есть косвенное сравнение Сталина с Лениным. О Ле¬нине там сказано: «Ленин – величайший теоретик и вождь международного пролетариата». В том же словаре о Сталине говорится: «Сталин – гениаль¬ный теоретик и вождь международного пролета¬риата». Ленин – лишь «величайший», а Сталин – «гениальный»!
Нужно сказать, что и такая внутренняя свобо¬да Сталина от ленинских норм, традиции и «чи¬нопочитания» по отношению к Ленину тоже была сильнейшей стороной Сталина, как «нового по¬литика».
Наконец, Сталин был невеждой в теоретических вопросах и не мог считаться теоретиком в смысле старого большевистского понимания «теории».
Как бы это ни звучало парадоксально, слабость в теории тоже была сильной стороной Сталина, как политика «нового типа». Не находясь в дог¬матических щупальцах Маркса и Ленина и не утруждая себя головоломными премудростями «научного социализма» будущего, в который он и не верил, Сталин оставался на почве реально¬сти. В этой же реальности «социализм» означал не цель, а средство к цели – к власти – любой ценой и при помощи любых методов.
Разница между ним и Лениным была тоже су¬щественная. Ленин пришел к власти в борьбе с враждебными партии классами. Сталин же доби¬вался и добился ее в борьбе с собственной парти¬ей. Однако тот же Ленин учил, чему глубоко ве¬рил и Сталин, что получить власть – это полдела, самая важная и самая трудная задача – это удер¬жаться у власти. Для успешного разрешения этой задачи Ленин видел только один путь: политиче¬ская изоляция, а потом и физическое уничтоже¬ние враждебных партии классов. Это учение Ле¬нина Сталин целиком перенес на собственную партию – получить власть он мог относительно легко, но удержать ее он мог лишь по тому же ленинскому принципу: путем политической изо¬ляции и физического уничтожения враждебных ему лиц и групп в большевистской партии. Пока что Сталин был занят захватом власти.
Чтобы уничтожить при Ленине ленинскую гвар¬дию, надо было сначала уничтожить самого Ле¬нина. В этой гвардии был только один человек, способный на это, – Сталин. В этом тоже было его исключительное преимущество.
Всего того, что было преимуществом Сталина, не хватало Бухарину. Сталинцы были правы, ког¬да во всем этом видели «гениальность» Сталина. Остается добавить, что в этом именно и заклю¬чается «творческий» характер сталинского марк¬сизма так же, как и секрет всепобеждающего ма¬стерства сталинской диалектики. В этой сталин¬ской диалектике первых лет борьбы с оппозицией террор еще не играл решающей роли. Решающую роль играла необыкновенная способность Сталина сказать в нужное время нужное слово, а сказав его, безоглядно приступить к осуществлению практического плана, если бы даже такой образ действия противоречил всем догмам и понятиям, которые до сих пор считались «священными». При этом он действовал с точным учетом психологии рвущейся на сцену совершенно новой партийной элиты. Эта черта характера роднит Сталина с ха¬рактером его исторического кумира – с Наполео¬ном.
«Я кончил войну в Вандее, – говорил последний, – когда стал католиком. Мое вступление в Египет было облегчено тем, что я объявил себя магоме¬танином, а итальянских священников я завоевал на свою сторону, став ультрамонтанцем. Если бы я правил еврейским народом, я приказал бы вос¬становить храм Соломона».
Сталин не был теоретиком, как Бухарин. Это тоже было его громаднейшим плюсом, как лидера «нового типа».
Французский философ и политик, позднее ми¬нистр Жюль Симон свидетельствует:
«Еще за два месяца до своего всемогущества – Луи Наполеон был ничто. Виктор Гюго поднялся на трибуну (Собрание 1848 г.), но не имеет успе¬ха… Редкий и мощный гений Эдгард Кине тоже не помогает… Политические собрания являются местами, где блеск гения имеет меньше всего ус¬пеха. Здесь считаются только с тем красноречием, которое подходит ко времени и месту, и с теми услугами, которые оказаны партии, а не отече¬ству. Чтобы Ламартин в 1848 г. и Тьер в 1871 г. получили признание, нужна была их решающая важность, как движущая сила. Когда опасность миновала, исчезла вместе со страхом и благодар¬ность».
Цитируя вышеприведенные слова Симона, зна¬менитый французский социолог Лебон пишет:
«Бывают вожди интеллигентные и образован¬ные, однако, это вредит им, как правило, больше, чем приносит пользу. Интеллигентность, сознаю¬щая связь всех вещей, помогающая их пониманию и объяснению, делается податливой и значитель¬но уменьшает силу и мощь в убежденности, ко¬торая необходима апостолу. Большие вожди всех времен, собственно вожди всех революций, были людьми ограниченными и потому имели большое влияние. Речи знаменитейшего среди них, Робес¬пьера, удивляют часто своей несвязанностью. Ко¬гда их читаешь, не находишь удовлетворительного объяснения чудовищной роли всесильного диктатора» (Le Bon, Psychologie der Massen, Stuttgart, Alfred Kroner Verlag, 1951, S. 169).
Так будут писать и о Сталине через десятки лет, не находя ни в его речах, ни в его «гениаль¬ных произведениях» не только искры гения, но даже и необходимой дозы простой интеллигентно¬сти. И все-таки этот человек овладел до послед¬него винтика гигантской государственной маши¬ной, в законодательном корпусе которой было так много претендентов на пост Ленина. Я приводил все те «субъективные факторы», которые сделали Сталина, на мой взгляд, водителем этой машины. Я должен к ним прибавить теперь, несколько за¬бегая вперед, и один «объективный фактор» ве¬личайшей важности. О подобном факторе в поли¬тике говорит тот же Лебон. Правда, констатируя явление того порядка, о котором я хочу говорить, Лебон не дает ему объяснения. Однако высказы¬вания Тэна и Шпулера, которые он приводит в связи с этим, поразительно напоминают картину большевистского партийного парламента описы¬ваемого мною времени – ЦК и ЦКК (там же, стр. 171, 172, 173, 174).
«История революции показывает, – пишет Ле¬бон, – в какой мере собрания могут быть подвер¬жены искусственному влиянию, которое совер¬шенно противоречит их преимуществам. Для дво¬рянства было неслыханной жертвой отказаться от своих преимуществ, и все-таки это случилось в ту знаменитую ночь Учредительного собрания. От¬каз от своей неприкосновенности означал для членов Конвента постоянную угрозу смерти, и все-таки они поступили так, и не боялись показывать друг на друга, хотя они точно знали, что эшафот, к которому подводились сегодня их коллеги, зав¬тра предстоял им самим. Но поскольку они до¬стигли той степени автоматизма, о котором я го¬ворил, ничто не может удержать их подпасть под то влияние, которое руководит ими».
«Они одобряют и постановляют то, что прези¬рают, – говорит Тэн, – не только глупости, но также преступления, убийство невинных, убийст¬во друзей. Единодушно и при живейшем одобре¬нии левые и правые совместно посылают Дантона, своего естественного верховного водителя, на эшафот. Единогласно и при величайшем одобре¬нии левые и правые совместно голосуют за самые злодейские постановления революционного пра¬вительства. Единогласно и при криках восхищения и энтузиазма, при страстных демонстрациях за д’Эрбуа, Кантона, Робеспьера, Конвент оберегает правительство убийц, хотя его партия центра не¬навидит за убийства, а Гора презирает, так как ее ряды через него пострадали. Центр и Гора, мень¬шинство и большинство, кончают тем, что подго¬тавливают свое собственное самоубийство. 22 пре¬риаля сдался весь Конвент; 8 термидора, в течение первой четверти часа после речи Робеспьера, он сдался еще раз».
Вот и описание собрания 1848 года Шпулером: «Споры, ревности и недовольство, которые сме¬няются слепым доверием и бесконечными надеж¬дами, привели республиканскую партию к гибели. Ее незадачливость может быть сравнена с ее недоверчивостью против всех. Никакого чувства за¬конности, никакого чувства порядка, только страх и иллюзия без границ. Ее беспечность соревнуется с ее нетерпением. Ее дикость так же велика, как ее послушность. Это – особенность незрелого тем¬перамента и недостаток воспитания. Ничто ее не удивляет, все сбивает ее с толку. Дрожа, трусливо и одновременно безотказно героически будет она бросаться в огонь, но будет отскакивать перед тенью. Действия и отношения вещей ей неизвест¬ны. Так же быстро падающая духом, как и нака¬ляющаяся, она подвержена всем ужасам; и тор¬жествуя до небес или пугаясь до смерти, она не имеет ни нужных границ, ни подходящей меры. Текучее воды, она воспроизводит все краски и воспринимает любые формы».
Много раз сделанные аналогии событий из Французской революции с событиями русской, не бьют так в цель, как только что приведенные эпи¬зоды. Посмотрите на списки трех составов рус¬ского революционного конвента – ЦК и ЦКК:
1. после победы Зиновьева-Бухарина-Сталина над Троцким в 1924 году (XIII съезд),
2. после победы Бухарина-Рыкова-Сталина над Зиновьевым в 1925 году (XV съезд) и
3. после победы Сталина над Бухариным в 1930 году (XVI съезд).
Каждый последующий состав большевистского конвента посылает на политический эшафот ве¬дущих трибунов Октябрьской революции из пре¬дыдущего состава: Зиновьев-Сталин-Бухарин – Троцкого и троцкистов; Бухарин-Сталин-Рыков – Зиновьева и зиновьевцев; Сталин и «старые боль¬шевики» – Бухарина и бухаринцев; Сталин и ста¬линцы – «старых большевиков». Потом Сталин всех их сводит в одном месте – на Лубянке, чтобы ликвидировать их там физически. Русские Мараты и дантоны, сен-жюсты и Робеспьеры, «жиронди¬сты» и «горцы» с какой-то фатальной обречен¬ностью повторяли акты французской драмы с тем, чтобы после взаимоистребительной бойни увековечить на русской земле кошмарный режим французского сентября. Логическая линия рус¬ского октября была той же.
То, что Ленин вынашивал в эмбрионе, Сталин вырастил как чудовище. Контуры будущей ста¬линской тирании ясно обозначались только после политической ликвидации бухаринцев. Духовная прострация, физическое изнеможение, животный страх – вот облик партии в те дни. В отчаянии от гнетущего, вседавящего, вездесущего страха эта партия отныне и делается в руках Сталина и ста¬линцев безмолвным оружием такой универсаль¬ной инквизиции, примеры которой история не знала раньше и едва ли будет знать в будущем. Как животные перед землетрясением, люди пред¬чувствуют беду: мания страха овладевает всей страной. Известный советский драматург Афино¬генов, сам коммунист, убитый во время войны, написал как раз в 1930 году на эту тему пьесу, которая так и называлась: «Страх». Тогда же она была поставлена в Московском Художественном академическом театре (MXAT).
Главный герой ее, профессор Бородин, высту¬пая с кафедры института с докладом, так опреде¬ляет значение страха в поведении советских граж¬дан: «Мой доклад подходит к концу. Вы видели на примерах с кроликами, что в основе поведения лежат соответствующие стимулы – возбудители. Когда нам удается обнаружить стимул, мы, воз¬действуя на него, можем изменить поведение. По аналогии с этим, найдя господствующий стимул социальной среды, мы можем предугадать путь развития социального поведения. Наступит час, когда наука начнет вытеснять политику. Мы ре¬шили принести посильную помощь нашей стране и проанализировать, какие стимулы лежат в осно¬ве поведения современного человека. Вместе с пар¬тийными товарищами мы провели объективное обследование нескольких сотен индивидуумов раз¬личных общественных прослоек. Я не буду расска¬зывать о путях и методах этого обследования – интересующиеся заглянут в материалы… Скажу только, что общим стимулом поведения восьми¬десяти процентов всех обследованных является страх». (Голос из зала: «Что?») Бородин продолжает: «Страх! Работы Горндайка, Уотсона, Лешли и других указывают на то, что безусловным стимулом, вызывающим страх, яв¬ляется громкий звук или потеря опоры. Восемьде¬сят процентов всех опрошенных живут под веч¬ным страхом окрика или потери социальной опо¬ры. Молочница боится конфискации коровы; кре¬стьянин – насильственной коллективизации, советский работник – непрерывных чисток; партий¬ный работник боится обвинений в уклоне; науч¬ный работник – обвинения в идеализме; работник техники – обвинения во вредительстве.
Мы живем в эпоху великого страха. Страх за¬ставляет талантливых интеллигентов отрекаться от матерей, подделывать социальное происхожде¬ние… Страх ходит за человеком. Человек стано¬вится недоверчивым, замкнутым, недобросовест¬ным, неряшливым и беспринципным… Страх по¬рождает прогулы, опоздание поездов, прорывы производства, общую бедность и голод. Никто ни¬чего не делает без окрика, без занесения на чер¬ную доску, без угрозы посадить или выслать.
Кролик, который увидел удава, не в состоянии двинуться с места – его мускулы оцепенели, он покорно ждет, пока удавные кольца сожмут и раз¬давят его. Мы все кролики! Можно ли после этого работать творчески? Разумеется, нет!
Остальные двадцать процентов обследованных – это рабочие-выдвиженцы. Им нечего бояться. Они – хозяева страны! Они входят в учреждения с гордым лицом, стуча сапогами, громко смеясь и разговаривая. Но за них боится их мозг… Мозг людей физического труда пугается непосильной нагрузки; развивается мания преследования. Они все время стремятся догнать и перегнать. И, за¬дыхаясь в непрерывной гонке, мозг сходит с ума или медленно деградирует.
Уничтожьте страх, уничтожьте все, что рождает страх, и вы увидите, какой богатой творческой жизнью расцветет страна! На этом позвольте за¬кончить».
Устами своего литературного героя писатель Афиногенов констатировал правду советской жиз¬ни в 1930 г., в том году, в котором на XVI съезде провозгласили лозунг «бить, бить и бить!» Одна¬ко, когда задумаешься над тем чудовищным тер¬рором, который развернулся к середине и концу тридцатых годов, над этой атмосферой, которая тогда царила, над теми героями, – именитыми и безымянными, – которые тогда действовали, то приходишь к выводу: описать эту эпоху может историк, но чтобы ее понять, нужны Данте, Шекс¬пир и Достоевский в одном лице!

Глава 30

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ГИБЕЛЬ ЦК

После разгрома «правой оппозиции» ЦК приз¬нал Сталина единственным лидером партии. Празднование его пятидесятилетия (21 декабря 1929 г.) было произведено с такой помпой, с ка¬кой когда-то чествовали римских триумфаторов или византийских императоров. Тогда же появи¬лась и пресловутая формула: «Сталин – это Ле¬нин сегодня». Ошибочно приняв эти восторжен¬ные похвалы по своему адресу за отказ ЦК от своего суверенитета, Сталин отважился на шаг, который никогда не позволял себе даже Ленин. Через шесть дней после юбилейных торжеств – без ведома не только ЦК, но и Политбюро – Ста¬лин объявил 27 декабря 1929 года новую рево¬люцию сверху: насильственную «сплошную кол¬лективизацию и ликвидацию кулачества как класса». Хотя это единоличное решение Сталина и было задним числом одобрено в постановле¬нии ЦК от 5 января, но одновременно Сталину дали понять, что он не наделен прерогативами единоличной власти. Более того, когда начались массовые антиколхозные восстания, то ЦК заста¬вил Сталина, во-первых, написать статью («Голо¬вокружение от успехов»), в которой он, по суще¬ству, вынужден был признать ошибочной свою установку (в речи от 27 декабря) на немедленную насильственную коллективизацию (теперь он пи¬сал: «нельзя насаждать колхозы силой»), во-вто¬рых, в новой статье («Ответ товарищам колхоз¬никам») открыто дисквалифицировать самого себя, как претендента в диктаторы. Вот соответ¬ствующее место из второй статьи Сталина: «Иные думают, что статья «Головокружение от успехов» представляет результат личного почина Сталина. Это, конечно, пустяки. Не для того у нас сущест¬вует ЦК, чтобы допускать в таком деле личный почин кого бы то ни было. Это была глубокая разведка ЦК. И когда выяснились глубина и раз¬меры ошибок, ЦК не замедлил ударить по ошиб¬кам всей силой своего авторитета» (Сталин, Во¬просы ленинизма, стр. 311-312). Мстительный, злопамятный, но всегда терпеливый, когда это требовала его конечная цель, Сталин хорошо за¬помнит Центральному Комитету эту свою дис¬квалификацию. Однако и тут Сталин верен себе: публичное самоунижение нужно было ему, чтобы усыпить бдительность того же ЦК и выиграть время для завершения подготовительной работы по его уничтожению – политическому и физиче¬скому. Сталин постарался провести эту операцию уже над ЦК, избранным на XVI съезде (1930 г.), но встретил неожиданное серьезное сопротивление даже среди собственных учеников («Право-левац¬кий блок Сырцова-Ломинадзе»), не говоря уже о присутствовавших в его членском составе лидерах бывшей «правой оппозиции». С этим Сталин мог и не считаться, если бы не выяснились более решающие обстоятельства: три столба режима, на которые опиралась «диктатура пролетариата» – армия, полиция и местный партаппарат – оказа¬лись не готовы признать над собою личную дикта¬туру. Поэтому на протяжении всего периода вре¬мени от XVI до XVII съезда Сталин занимался созданием организационных, собственно кадро¬вых предпосылок к запланированному им едино¬властию. Значительный шаг вперед в этом направ¬лении Сталин сделал на XVII съезде. ЦК, избран¬ный на этом съезде, состоял из чистокровных ста¬линцев, из тех, кто активно помогал Сталину гро¬мить все оппозиции и устанавливать свое едино¬личное лидерство. В его членском составе не было никого из «гвардии Ленина». Зиновьева и Камене¬ва, сколько бы они ни каялись, не выбирали в ЦК, а Бухарин, Рыков и Томский числились лишь в кандидатах. Однако и этот ЦК состоял в подав¬ляющей своей части из убежденных последовате¬лей Ленина (в том смысле, что они были готовы признать Сталина своим лидером, но не диктато¬ром. Диктатура, как при Ленине, должна была быть коллективной. Генсек выполняет решения ЦК и ему подотчетен, ему же подотчетны Полит¬бюро, Оргбюро и Секретариат ЦК. Словом, Ста¬лин лишь «первый среди равных». В этом как раз и состояла суть нового конфликта. Внутренняя концепция власти Сталина, по крайней мере с тех пор, как умер Ленин, сводилась к следующей не¬фиксированной, но вполне логичной формуле: партией и государством при диктатуре может ру¬ководить лишь абсолютный диктатор, а им должен быть он сам. Сталин теперь окончательно убедился, что придти к такой диктатуре можно, лишь физически уничтожив тех членов ЦК, кото¬рые будут противодействовать этому. Каждого члена и кандидата последнего суверенного ЦК (139 человек) Сталин «изучил по косточкам» (его же выражение на XII съезде). Не только на них, но и на всю элиту партии и государства в ЦК имелись секретные досье, называемые «учет¬ными карточками», куда с 1922 г., с тех пор, как Сталин стал генсеком, заносились все «плюсы и минусы» каждого руководящего деятеля. Основу «учета» составляли два критерия: преданность большевизму и деловитость. С конца двадцатых годов критерии «учета» слегка «уточнили»: пре¬данность Сталину и покорность. Сталин подсчи¬тал, что абсолютное большинство состава предан¬ного ему ЦК 1934 года – все-таки мыслит кате¬гориями вчерашнего дня, то есть явно непокорно. Он безошибочно установил и то, что к числу не¬согласных с его личной диктатурой принадлежат как раз наиболее идейные фанатики коммунизма и «ленинских принципов коллективного руковод¬ства». Сталин знал больше. Он знал, что в почти двухмиллионной партии наберется не менее мил¬лиона коммунистов, которые действительно верят в коммунизм в духе его классиков (постепенное отмирание государства, то есть «диктатуры про¬летариата», восстановление гражданских прав и политических свобод после ликвидации эксплуа¬таторских классов, как это обещала Программа 1919 г.); верят, как и большинство ЦК, в святость «ленинских принципов коллективного руководст¬ва». Эту веру в них воспитал сам же Сталин, когда он в борьбе с претендентами на единоличное лидер¬ство (из разных оппозиций) доказывал, что после Ленина партией и государством не может руково¬дить одно лицо, руководство может и должно быть только коллегиальное. Правда, для Сталина эта популярная в партии доктрина «коллективно¬го руководства» (впервые провозглашенная Троц¬ким в день смерти Ленина) была и тогда лишь тактическим лозунгом, призванным замаскиро¬вать его диктаторские замыслы, но партия, как и ЦК, тактику Сталина ошибочно принимала за его программу. Даже разгромив три оппозиции и про¬ведя четыре чистки (первая чистка вузовских и учрежденческих ячеек 1925 г., вторая чистка де¬ревенских парторганизаций 1926 г., третья – ге¬неральная чистка 1929-1930 гг., четвертая – гене¬ральная чистка 1933 г.), чтобы превратить партию в «голосующее стадо» (выражение Троцкого), а ЦК сделать совещательной коллегией при генсеке, Сталин все же ни той, ни другой цели не достиг. Наоборот, уже тот ЦК, который был создан на XVI съезде после разгрома последней – «правой» — оппозиции, доказал Сталину, что среди его соб¬ственных соратников и учеников есть люди, кото¬рые полны решимости не допустить его диктату¬ры. Когда диктаторские замыслы Сталина стали более явными, то члены этого ЦК, один за другим, возглавили новые оппозиционные группы: 1) груп¬па Сырцова-Ломинадзе; 2) группа А. П. Смирнова (в нее входили видные деятели партии и герои гражданской войны Эйсмонт и Толмачев, за связь с этой группой были еще раз осуждены члены ЦК Рыков и Томский и кандидат ЦК Шмидт); 3) груп¬па Н. А. Скрыпника (украинские «национал-ком¬мунисты»). Вне ЦК, но среди актива партии, обра¬зовалась антисталинская группа вокруг старого большевика, бывшего кандидата ЦК М. Н. Рютина и видных теоретиков партии Астрова и Слепкова. Вывод из всего этого для Сталина был ясен: бескровные чистки к заветной цели не ведут. Надо подготовить чистки кровавые. Подготовку к таким чисткам в такой догматической партии, как боль¬шевистская, надо начинать с провозглашения но¬вых догм. Сталин так и поступил. На январском пленуме ЦК (1933) он подверг ревизии учение Маркса, Энгельса и Ленина о постепенном отми¬рании государства. Сталин заявил, что «отмира¬ние государства придет не через ослабление госу¬дарственной власти, а через ее максимальное уси¬ление» (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 394, 1947). Сталина мало заботило, что этой его «диа¬лектической логике» не хватает простой человече¬ской логики. Зато пусть знают все: страна отныне вступает в эру «максимального усиления» очи¬щенной партаппаратной и обновленной полицей¬ской власти, опираясь на которую он решил лик¬видировать ЦК. На XVII съезде он дал идеологи¬ческое обоснование и другой догме – о перма¬нентности чисток из-за перманентности классовой борьбы. Вот новый образец «диалектической логи¬ки» Сталина в этой связи. Он заявил: «Если на XV съезде партии приходилось доказывать правильность линии партии и вести борьбу с извест¬ными антиленинскими группировками, а на XVI съезде добивать последних приверженцев этих группировок, то на этом съезде – и доказывать нечего, да, пожалуй, и бить некого… Партия спло¬чена теперь воедино, как никогда раньше…» (Ста¬лин, там же, стр. 465-466). Какой же вывод сделал Сталин? Вывод его был не только неожиданным, но и странным. Он сказал: «Левые открыто при¬соединились к контрреволюционной программе правых, для того, чтобы составить с ними блок и повести совместную борьбу против партии… Бес¬классовое общество не может придти в порядке самотека… Его надо завоевать… путем усиления органов диктатуры пролетариата… уничтожения классов в боях с врагами… Наша задача система¬тически разоблачать идеологию и остатки идеоло¬гий враждебных ленинизму течений» (там же, стр. 475, 476). Таким образом, торжественно доложив съезду, что левые и правые уже ликвидированы и бить тоже больше некого, Сталин сообщает только ему одному известную новость: образовался «блок левых и правых» против партии и поэтому «систе¬матически надо разоблачать» его идеологию. Кого же Сталин считает участниками подобного блока? Абсолютное большинство членов и кандидатов ЦК и делегатов данного XVII съезда, но они об этом узнают только через три года, когда очутятся в подвалах НКВД. Наконец, на февральско-мартовском пленуме ЦК в 1937 г. Сталин огласил третью догму: чем больше побеждает социализм, тем острее становится классовая борьба; следовательно, даже после ликвидации антагонистических классов классовая борьба продолжается. Вот эти три догмы, объявленные на пленумах ЦК и на съезде партии, ими же утвержденные, и служили Сталину для идеологического обоснования пред¬стоящей физической ликвидации ленинской пар¬тии, ленинского ЦК и организации «Великой чистки» по всей стране.
Параллельно этой идеологической войне против мнимых «врагов народа» шла и глубоко засекре¬ченная организационная подготовка аппарата ЦК (Ежов, Маленков, Каганович) и нового руковод¬ства НКВД (Ягода) к предстоящей чистке. Однако, чтобы начать ее, нужно было иметь какой-нибудь катастрофический «казус белли». XVII съезд до¬казал Сталину, что надо торопиться с созданием такого «казус белли», если он не хочет лишиться должности генсека. Мы имеем на этот счет офи¬циальное свидетельство, напечатанное на страни¬цах газеты «Правда» после XXII съезда. Оно ис¬ходит от случайно уцелевших старых большеви¬ков, делегатов XVII съезда, таких как, например, Г. Петровский. Вот это свидетельство в изложении делегата XVII съезда Л. С. Шаумяна: «К этому времени (к 1934 г. – А. А.) уже начал склады¬ваться культ личности Сталина… Сталин попирал принципы коллегиального руководства, злоупот¬ребляя своим положением. Ненормальная обста¬новка, складывавшаяся в связи с культом лично¬сти, вызывала тревогу у многих коммунистов. У некоторых делегатов съезда, как выяснилось поз¬же, прежде всего у тех, кто хорошо помнил Ленинское «Завещание», назревала мысль о том, что пришло время переместить Сталина с поста гене¬рального секретаря на другую работу. Это не мог¬ло не дойти до Сталина. Он знал, что для даль¬нейшего укрепления своего положения, для сосре¬доточения в своих руках большей единоличной власти, решающей помехой будут старые ленин¬ские кадры» (газета «Правда», 7 февраля 1964 г., подчеркнуто нами. – А. А.). Кто же были эти «некоторые делегаты», считавшие, что пора, нако¬нец, выполнить требование Ленина о смещении Сталина с поста генсека? Названные в статье Л. С. Шаумяна имена старых большевиков не оставляют сомнения, о ком идет речь. Это как раз те, с кото¬рыми Сталин расправился в первую очередь. Вот они: Косиор, Постышев, Чубарь, Орджоникидзе, Яковлев, Варейкис, Бубнов, Рудзутак, Каминский, Эйхе, Тухачевский, Блюхер, Бауман, Зеленский, Серебровский, Угаров, Гринько, Косарев, сестра Ленина М. Ульянова и вдова Ленина Крупская. Кто же должен заменить Сталина? На этот счет в партии не было двух мнений. Его должен был за¬менить тот, кто по количеству голосов, получен¬ных при тайных выборах в ЦК, стоял на первом месте, далеко впереди самого Сталина, а во все три исполнительных органа ЦК (в Политбюро, Оргбюро, Секретариат) был избран единогласно – Сергей Миронович Киров. Косвенно это подтвер¬ждает и Шаумян, когда говоря о речи Кирова на XVII съезде, характеризует его, как «любимца всей партии».
«Казусом белли» для уничтожения ЦК и орга¬низации «Великой чистки» Сталин и избрал убий¬ство 1 декабря 1934 г. этого «любимца всей пар¬тии» — Кирова. Кто его убил? Существующий сейчас в СССР неосталинский режим не хочет отвечать на этот вопрос, ибо ответить на него – значило бы юридически зафиксировать, что орга¬низатором нынешней КПСС был величайший в истории уголовный преступник. Поэтому комиссию ЦК по расследованию роли Сталина в убийстве Кирова, комиссию, полномочия которой были под¬тверждены на двух съездах – на XX и XXII – послехрущевское руководство распустило. Однако в докладах ЦК на этих съездах (на основании ар¬хивов ЦК и НКВД и показаний случайно уцелев¬ших свидетелей) содержались некоторые весьма важные факты, связанные с этим убийством.
Приведем здесь соответствующие места этих докладов:
1) В докладе ЦК на XX съезде (1956 г.) «О культе личности и его последствиях» сказано: «Необходимо заявить, что обстоятельства убийст¬ва Кирова до сегодняшнего дня содержат в себе много непонятного и таинственного и требуют самого тщательного исследования. Есть причины подозревать, что убийце Кирова – Николаеву -помогал кто-то из людей, в обязанности которых входила охрана личности Кирова. За полтора ме¬сяца до убийства, Николаев был арестован из-за подозрительного поведения, но был выпущен и да¬же не обыскан. Необычайно подозрительно и то обстоятельство, что когда чекиста, входившего в состав личной охраны Кирова, везли на допрос 2 декабря 1934 г., то он погиб во время автомо¬бильной «катастрофы», во время которой не по¬страдал ни один из других пассажиров машины. После убийства Кирова, руководящим работникам ленинградского НКВД были вынесены очень лег¬кие приговоры, но в 1937 году их расстреляли. Можно предполагать, что они были расстреляны для того, чтобы скрыть следы истинных органи¬заторов убийства Кирова» (Н. С. Хрущев, Речь на закрытом заседании XX съезда КПСС, стр. 18, Мюнхен, 1956).
2) В заключительном слове по Отчетному док¬ладу ЦК на XXII съезде по тому же вопросу деле¬гатам было доложено следующее: «Начало массо¬вым репрессиям было положено после убийства Кирова… Обращает на себя внимание тот факт, что убийца Кирова раньше дважды был задержан чекистами около Смольного и у него было обна¬ружено оружие. Но по чьим-то указаниям оба раза он освобождался. И вот этот человек оказал¬ся в Смольном с оружием в том коридоре, по ко¬торому обычно проходил Киров. И почему-то получилось так, что в момент убийства начальник охраны Кирова (Борисов. – А. А.) далеко отстал от Кирова, хотя он по инструкции не имел права отставать на такое расстояние от охраняемого… Когда начальника охраны Кирова везли на допрос, а его должны были допрашивать Сталин, Моло¬тов и Ворошилов, то по дороге, как рассказал по¬том шофер этой машины, была умышленно сдела¬на авария теми, кто должен был доставить начальника охраны на допрос. Они объявили, что начальник охраны погиб в результате аварии, хотя на самом деле он оказался убитым сопровождав¬шими его лицами… Затем расстреляли тех, кто его убил… Это продуманное преступление. Кто это мог сделать? Сейчас ведется самое тщательное изучение этого сложного дела. Оказалось, что жив шофер, который вел машину, доставлявшую на¬чальника охраны Кирова на допрос. Он рассказал, что когда ехали на допрос, рядом с ним в кабине сидел работник НКВД. Машина была грузовая (почему именно на грузовой машине везли этого человека на допрос… Видимо, все было предус¬мотрено заранее, в деталях). Два других работника НКВД были в кузове машины вместе с начальни¬ком охраны Кирова. Шофер рассказал далее. Ког¬да они ехали по улице, сидевший с ним рядом человек вдруг вырвал у него руль и направил ма¬шину прямо на дом. Шофер выхватил руль из его рук и выправил машину, и она лишь бортом уда¬рилась о стену здания. Потом ему сказали, что во время этой аварии погиб начальник охраны Киро¬ва. Почему он погиб, а никто из сопровождавших его лиц не пострадал? Почему позднее оба эти ра¬ботника НКВД, сопровождавшие начальника ох¬раны Кирова, сами оказались расстрелянными? Значит, кому-то надо было сделать так, чтобы они были уничтожены, чтобы замести всякие сле¬ды» (XXII съезд КПСС. Стенографический отчет, т. II, стр. 583-584, 1961, Заключительное слово Хрущева).
Остается только уточнить докладчика ЦК и назвать имя того, кого он имел в виду: Сталин.
Во всей истории организации убийства Кирова чувствуется гениальная рука криминальных дел мастера Коба – Джугашвили (причем убийство при помощи автомобильных катастроф стало да¬же его излюбленным приемом – убийство Камо в 1922 г., убийство Борисова – начальника охраны Кирова в 1934 г. и убийство в 1948 г. еврейского режиссёра, народного артиста СССР С. М. Михоэлса). Впрочем, Сталин не особенно старался «заметать все следы» или отводить от себя всякие подозрения. Вот три интересных факта в этой связи: 1) Киров был убит 1 декабря 1934 г., в тот же день член редколлегии журнала «Большевик» (теперь «Коммунист») Г. Зиновьев направил не¬кролог в редакцию «Правды», чтобы он появился 2 декабря, но Сталин запретил печатать его. Это значит, что Сталин, не начав еще следствия, уже знает, что Кирова «убили» зиновьевцы (об этом случае рассказал Прокурор СССР Вышинский на процессе Зиновьева, Каменева и др. в августе 1936 года); 2) после убийства Кирова Сталин уничто¬жил не только всех свидетелей убийства, но рас¬стрелял без исключения и всех членов Бюро и Секретариата Ленинградского обкома во главе с Чудовым (второй секретарь, член ЦК), Угаровым, Смородиным, Позерном (все кандидаты ЦК), Ша¬пошниковой (жена Чудова), то есть расстрелял всех близких и преданных Кирову друзей и коллег, которые могли знать о подозрениях самого Кирова и о фактах предыдущих попыток покушения на Кирова; 3) На процессе Бухарина–Рыкова–Ягоды и др. в марте 1938 г. Сталин вложил в уста Ягоды удивительное свидетельство против Кирова: «Ры¬ков говорил мне о правых, о том, что кроме него, Бухарина, Томского, Угланова на стороне правых вся московская организация, профсоюзы, ленин¬градская организация. Из всего этого у меня соз¬далось впечатление, что правые могут победить в борьбе с ЦК» (А. Я. Вышинский, Судебные речи, стр. 533, 1948, Москва). Другими словами, не только вся московская организация во главе с Уг¬лановым, но и вся ленинградская организация, во главе которой бессменно стоял с 1926 г. Киров, была в заговоре с «правыми», составили тот «блок», о котором Сталин столь таинственно го¬ворил на XVII съезде.
Хотя убивая Кирова, Сталин тем самым убирал с пути своего важнейшего конкурента, но все-таки не это было его главной целью: террористический акт против «любимца всей партии» должен был явиться предлогом, тем самым «казус белли», о котором выше говорилось, чтобы открыть тоталь¬ный террор одновременно в трех сферах наверху – в ЦК, правительстве, генералитете, – а потом в самой партии и народе. Вечером того же 1 декабря 1934 г., то есть через пару часов после убийства Кирова, Сталин без решения Политбюро и без ведома Президиума ЦИК СССР (тогдашний совет¬ский «парламент»), предложил своему личному другу Авелю Енукидзе, секретарю Президиума ЦИК СССР (которого он, впрочем, тоже расстре¬лял через два года по этому же «закону») подписать следующий секретный «закон»: «1) Следова¬тельским отделам предписывается ускорить дела обвиняемых в подготовке или проведении терро¬ристических актов. 2) Судебным органам предпи¬сывается не задерживать исполнения смертных приговоров, касающихся преступлений этой кате¬гории в порядке рассмотрения возможности поми¬лования, так как Президиум Центрального Испол¬нительного Комитета СССР считает получение подобного рода прошений неприемлемым. 3) Ор¬ганам комиссариата внутренних дел (НКВД) пред¬писывается приводить в исполнение смертные приговоры преступникам упомянутой категории немедленно после вынесения этих приговоров» (Н. С. Хрущев, цит. соч., стр. 17).
Когда начались массовые аресты и почти каж¬дому «врагу народа» предъявлялось обвинение в подготовке террористического акта против цент¬ральных или местных вождей (знаменитая ст. 58, пункт 8), а обвиняемые отказывались признавать себя «террористами», то Сталин издал и другой секретный «закон»: следователи НКВД имеют право подвергать различным видам пыток под¬следственных до тех пор, пока они не подпишут «чистосердечное признание». В ответ на недоуме¬ние местных партийных комитетов, что НКВД и после Ежова продолжает пытки арестованных, Сталин 20 января 1939 г. направил местным ор¬ганам шифрованную телеграмму, в которой гово¬рилось: «ЦК ВКП(б) поясняет, что применение методов физического воздействия в практике НКВД, начиная с 1937 года, было разрешено ЦК
ВКП(б)… ЦК ВКП(б) считает, что методы физи¬ческого воздействия должны, как исключение, и впредь применяться по отношению к известным и отъявленным врагам народа и рассматриваться в этом случае, как допустимый и правильный ме¬тод» (Хрущев, там же, стр. 27).
Прелюдией к «Великой чистке» послужили два процесса: один процесс над мифическим «Ленин¬градским террористическим центром», в состав которого были включены 13 человек бывших зиновьевцев из Ленинградского губкома комсомола во главе с Котолыновым и Леонидом Николаевым, который никогда не был зиновьевцем, а считался сталинцем. Другой процесс – над столь же мифи¬ческим «Московским террористическим центром», во главе которого были поставлены Зиновьев и Каменев. Процесс над «Ленинградским террори¬стическим центром» 29 декабря 1934 года про¬валился – никто из подсудимых, в том числе и Николаев, не признал себя членом несущество¬вавшего центра. Тем не менее, их всех расстреля¬ли в день приговора – 29 декабря, как членов такого «центра», действовавшего якобы по пору¬чению главного центра – «Московского террори¬стического центра». Над Зиновьевым и Камене¬вым происходили один за другим два процесса. Первый процесс происходил 15-16 января 1935 г. Вместе с ними судили и некоторых старых боль¬шевиков, их личных друзей, а также группу неиз¬вестных лиц, как их соучастников. Зиновьев ска¬зал, что этих людей, которые сидят вместе с ним на скамье подсудимых, как члены его «Московского террористического центра», он впервые в жизни увидел здесь, на суде (потом стало извест¬но, что эти «неизвестные лица» оказались агента¬ми-провокаторами НКВД, которые должны были выступить на суде с показаниями против Зиновье¬ва и Каменева, что они и делали весьма усердно).
Разумеется, Зиновьев и Каменев категорически отводили «чистосердечные показания неизвест¬ных лиц», которые утверждали, что зиновьевцы уговаривали их убивать вождей партии. Столь же категорически Зиновьев и Каменев отрицали су¬ществование какого-либо террористического цент¬ра, но поскольку расстрелянные по делу Николае¬ва лица когда-то были их сторонниками, то Зиновьев и Каменев признали себя «морально» виновными – за это им дали сроки – Зиновьеву 8 лет, а Каменеву пять лет тюрьмы. На втором процессе, в августе 1936 года, Зиновьев и Каменев говорили все, что Сталин хотел от них слышать… Истинным организатором ежовщины, был собст¬венно не Ежов, а Сталин в Кремле и Зиновьев с Каменевым в подвале Лубянки. В трусливой на¬дежде купить свою жизнь у Сталина, они стали главным орудием его чудовищного заговора про¬тив народа. Но организовал Сталин ежовщину или «Великую чистку», опираясь на два учрежде¬ния: Политбюро и НКВД.
Ко времени убийства Кирова Политбюро состо¬яло из 11 членов – Сталин, Киров, Молотов, Орд¬жоникидзе, Каганович, Ворошилов, Андреев, Куй¬бышев, Калинин, Косиор, Чубарь; из 6 кандида¬тов – Микоян, Постышев, Рудзутак, Петровский, Эйхе, Шверник. Первый вопрос, который встал перед Сталиным еще до убийства Кирова, гласил: кто же из названных членов и кандидатов Полит¬бюро способен безоговорочно и при всех условиях поддержать и провести в жизнь его план «Вели¬кой чистки»? Судя по советским разоблачениям и в свете объективных фактов самих последующих событий ясно, что из числа членов Политбюро Сталина активно и безоговорочно поддержали лишь следующие лица – Молотов, Каганович, Во¬рошилов, Андреев и в меньшей степени Калинин. Другие члены – Киров, Орджоникидзе, Куйбышев, Косиор, Чубарь не поддержали Сталина. Их Ста¬лин ликвидировал. Из числа кандидатов Сталина безоговорочно и активно поддержали – Микоян и Шверник, другие кандидаты – Постышев, Рудзутак, Эйхэ, Петровский не поддержали Сталина. Их Сталин тоже ликвидировал (но Петровский остался в живых). Однако до самой ежовщины (1937-1938) Сталин никого из них не трогал. Только были приняты такие меры, которые га¬рантировали Сталина против каких-либо «внезапностей» с их стороны. Сталинская часть Полит¬бюро, как и во времена Троцкого, создала «Полит¬бюро в Политбюро», чтобы изолировать от большой политики лиц, подлежащих к ликвида¬ции.
Ровно через два месяца после убийства Кирова и через две недели после первого суда над Зи¬новьевым и Каменевым, 1 февраля 1935 г., со¬стоялся пленум ЦК партии. На этом пленуме были приняты три организационных решения, которые внешне как будто не имели никакой связи с буду¬щей чисткой, но на деле представляли собой важный шаг к организации «Великой чистки». Это были следующие решения: вместо Кирова в члены Политбюро был введен Микоян и секретарем ЦК партии по НКВД был назначен Ежов. Ежов одно¬временно был назначен и верховным судьей пар¬тии – председателем комиссии партийного конт¬роля при ЦК. Жданов, назначенный преемником Кирова по Ленинграду, был сделан кандидатом в члены Политбюро (в 1936 г. он и Ежов были пе¬реведены в члены Политбюро).
Второй процесс Зиновьева и Каменева готовился очень тщательно. Сталин, Ягода, Ежов и Вышин¬ский много поработали, чтобы удался этот про¬цесс. От исхода процесса Зиновьева и Каменева зависело, как и в каком объеме Сталин может осуществить задуманный план «Великой чистки». Следователям были даны указания (в числе следо¬вателей были сам нарком Ягода и будущий нар¬ком Ежов) обещанием любых благ и допущением любых угроз (но без физических пыток) заставить Зиновьева и Каменева заявить перед открытым Верховным Судом, что Киров был убит по их пря¬мому указанию совместно с Троцким и что они готовились убивать и других вождей партии, что¬бы захватить власть в стране. Зиновьеву и Каме¬неву дали понять, что они могут быть расстреля¬ны без всякого суда, но что в их же интересах принять предложенный им план процесса, в этом случае ЦК и Сталин гарантируют им жизнь, а чле¬ны их семей будут освобождены из-под ареста.
После долгого сопротивления и после разрешен¬ной им беседы наедине в камере Зиновьев и Каме¬нев сдались и потребовали свидания с членами Политбюро для подтверждения условий, на кото¬рых они сдаются. Сталин знал, что не все члены Политбюро, если узнают из уст Зиновьева и Ка¬менева суть дела и характер «сделки», могут согласиться устроить над ними судебную коме¬дию. Поэтому, по предложению Сталина, Полит¬бюро выделяет для свидания с арестованными лишь «комиссию», куда вошли только те, на ко¬торых Сталин мог положиться во всех отношениях — сам Сталин, Молотов, Микоян, Каганович, Анд¬реев, Жданов и Ворошилов.
На встрече комиссии Политбюро с Зиновьевым и Каменевым Сталин подтвердил условия, кото¬рые им предложили их следователи, в том числе секретарь ЦК по НКВД Ежов. Рассказывали, что Зиновьев выразил опасения, что дав им сыграть ложную роль на процессе, их все-таки расстреля¬ют, и поэтому потребовал от Сталина гарантий. На это Сталин ехидно заметил: «Если вы не вери¬те Политбюро, то какие же вам гарантии, может быть, вы хотите гарантийное письмо из Женевы от Лиги Наций?» В самом деле, со стороны Зи¬новьева было сверхнаивно требовать каких-то гарантий от Сталина, допуская, что Сталин может их соблюдать. Свидание кончилось заключением «джентльменского соглашения»: Зиновьев и Ка¬менев будут говорить все, что от них требуют, а Сталин и Политбюро им гарантируют жизнь. Со¬стоялся открытый процесс в августе 1936 г., Зиновьев и Каменев, как и все другие подсудимые, виднейшие соратники Ленина – Евдокимов, Смир¬нов, Бакаев, Мрачковский – честно выполнили условия соглашения. Они рассказывали такие фантастические подробности подготовки убийства Кирова и намеченного убийства Сталина, что чи¬тая эти показания, признанные теперь и самим Кремлем ложными, невольно думаешь не только о величии режиссера этой трагикомедии, но и о выдающемся таланте ее актеров играть ложную, трагическую, самоубийственную роль с такой страстью и так убедительно. Да, они сдержали слово, но Сталин не сдержал. 24 августа суд при¬говорил всех к расстрелу, но была еще маленькая надежда: согласно советскому процессуальному праву, подсудимые имели время в 72 часа для подачи ходатайства о помиловании Президиуму ЦИК СССР, но уже 25 августа, то есть через 24 часа, Сталин предложил расстрелять их. Каменев умер храбро, но больного Зиновьева несли на рас¬стрел на руках. Даже в эти предсмертные секунды он верил Сталину – «Ради Бога, товарищи, ради Бога, позвоните Сталину», – это были его послед¬ние слова. Александр Орлов рассказывает, что когда начальник личной охраны Сталина Паукер и другие участники казни Зиновьева и Каменева, восстанавливали перед Сталиным эту сцену смер¬ти Зиновьева, то Сталин долго не мог успокоить¬ся от взрывов хохота (A. Orlov, The Secret History of Stalin’s Crimes, p. 353, London. 1954). Сталин заставил Зиновьева и Каменева сослужить ему пе¬ред смертью еще одну службу. Они дали показания, что имели контакт как с группой Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова, так и с группой троцкистов (Пятакова, Радека, Сокольникова, Ра-ковского) для совместного шпионажа в пользу Гестапо, подготовки убийства вождей партии и организации захвата власти в Кремле. (Характер¬но, что в число якобы намеченных «заговорщика¬ми» жертв, Сталин неизменно включал в первую очередь тех членов и кандидатов Политбюро, ко¬торые оставались скептиками – Косиор, Постышев, Чубарь, Рудзутак, Орджоникидзе, чтобы убе¬дить их в необходимости «Великой чистки»). Когда группа Бухарина, находящаяся еще на воле, с возмущением начала отводить эти наговоры Зи¬новьева и Каменева и потребовала очной ставки с ними на заседании с Политбюро, то Сталин при¬менил свой старый трюк: опять была назначена комиссия Политбюро в составе самого Сталина, Молотова, Кагановича и других, на которой дол¬жны были быть поставлены лицом к лицу зиновьевцы и бухаринцы. Но на этот раз Сталин блестя¬ще провалился. На в упор поставленный Бухари¬ным вопрос, Зиновьев начал отвечать уклончиво, а Каменев просто объявил, что из того, что гово¬рил на следствии, ничего не помнит. Тем време¬нем, Томский покончил жизнь самоубийством на своей даче в Болшево под Москвой. Считая это самоубийство как раз доказательством «нечистой совести» правых, Сталин предложил Прокуратуре СССР возбудить уголовное дело против Бухарина и Рыкова. Но когда вопрос, по требованию Буха¬рина и Рыкова, был поставлен на обсуждение сентябрьского пленума ЦК (1936 г.), то большин¬ством голосов они были реабилитированы. Даже Ягода их поддержал. Сталин вынужден был идти на временное отступление. В газетах «Правда» и «Известия» 10 сентября 1936 г. появилась малень¬кая «хроника» на последней странице: дело про¬тив Бухарина и Рыкова за недоказанностью обви¬нения прекращено. Это была неправда, рассчитан¬ная на успокоение ЦК и партии. Она была и вер¬нейшей маскировкой подготовки уничтожения не столько группы Бухарина, сколько этого самого ЦК. Но для этой роли совершенно не подходил чекистский «педант» Ягода. Тут нужен был че¬кист абсолютного класса и абсолютной подлости. Ровно через месяц после расстрела Зиновьева и Каменева и через две недели после прекращения дела против бухаринцев члены Политбюро полу¬чили из Сочи от отдыхающих там Сталина и Жданова телеграмму от 25 сентября 1936 г. о необходимости назначения Ежова наркомом внут¬ренних дел вместо Ягоды и о необходимости бо¬лее широко развернуть чистку. В телеграмме ска¬зано: «Мы считаем абсолютно необходимым и спешным, чтобы тов. Ежов был бы назначен на пост народного комиссара внутренних дел. Ягода определенно показал себя явно неспособным ра¬зоблачить троцкистско-зиновьевский блок. ОГПУ отстает на четыре года в этом деле» (Хрущев, там же, стр. 18).
Молотов, Каганович, Ворошилов, Микоян, Анд¬реев немедленно провели назначение Ежова. Заод¬но сняли и Рыкова с поста наркома связи СССР, назначив на его место впавшего в немилость Яго¬ду. Вот теперь, собственно, и началась «Великая чистка», названная «ежовщиной». Ежов занимал теперь одновременно посты: секретаря ЦК, пред¬седателя КПК при ЦК, члена Политбюро, члена Оргбюро, наркома внутренних дел в звании «Ге¬нерального комиссара государственной безопас¬ности».
Задача Ежова – наверстать упущенное Ягодой за прошлые «четыре года». Ежов более или менее успешно провел два процесса: «троцкистского центра» Пятакова и «военного центра» Тухачев¬ского. Но проведение третьего процесса – «право¬го центра» Бухарина – саботировал ЦК.
Решающей гласной проверкой настроений, мы¬слей и степени готовности членов ЦК поддержать или отвергнуть план «Великой чистки» явился февральско-мартовский пленум ЦК 1937 г. Глав¬ные вопросы пленума:
1. Доклад Сталина «О ликвидации троцкист¬ских и иных двурушников».
2. Доклад Ежова «Об уроках, вытекающих из вредительской деятельности, диверсий и шпиона¬жа японо-германских троцкистских агентов».
В своем докладе Сталин выдвинул на первый план свою уже упомянутую догму о законах клас¬совой борьбы в советском обществе – он сказал, что тем больше наши успехи в строительстве со¬циализма, чем ближе мы подходим к коммуниз¬му, тем больше классовых врагов, тем сильнее обостряется классовая борьба. Отсюда Сталин делал тот вывод, что массовые репрессии органов власти против «врагов народа» не только неизбеж¬ны, но и вполне закономерны. Но так как «троц¬кистские двурушники» уже все были расстреляны, то Сталин и Ежов сосредоточили свой огонь по так называемым «иным двурушникам», а под этим шифром понимали не только бухаринцев, но и всех членов ЦК, противящихся чистке. После докладов Сталина и Ежова и ставится на обсуж¬дение вопрос об исключении из кандидатов ЦК и об аресте Бухарина и Рыкова. Стало ясно, что Сталин хочет еще раз гласной проверки настрое¬ния членов пленума, кто и насколько готов его поддержать. Однако, по свидетельству послесталинского ЦК, и на этом пленуме многие члены и кандидаты ЦК не были согласны со сталинским террористическим курсом. В докладе ЦК XX съез¬ду о «культе личности» сказано: «На февральско-мартовском пленуме ЦК в 1937 году многие члены действительно сомневались в правильности при¬нятого курса в отношении репрессий под предло¬гом борьбы с «двурушничеством» (Хрущев, там же, стр. 20). Почему же тогда ЦК не призвал своего генсека к порядку, как он это сделал в на¬чале 1930 г. в связи с репрессиями по коллекти¬визации? Ответ послесталинского ЦК гласит: «В чем же причина, что массовые репрессии… начали принимать все большие и большие размеры после XVII партийного съезда? В том, что в это время Сталин настолько возвысил себя над партией и народом, что перестал считаться и с Центральным Комитетом, и с партией. Если до XVII съезда он еще считался с мнением коллектива, то после полной политической ликвидации троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев… Сталин начал все боль¬ше и больше пренебрегать мнением членов ЦК партии и даже членов Политбюро. Сталин думал, что теперь он может решать все один, и все, кто ему еще были нужны – это статисты» (Хрущев, там же, стр. 17).
Этот самый февральско-мартовский пленум ЦК 1937 г. и был последним пленумом ЦК вообще. Чтобы спасти самих себя, члены пленума ЦК вы¬дали Сталину на расправу бухаринцев, но не успе¬ли они разъехаться по местам, как начались их аресты (Бухарин и Рыков были арестованы на самом пленуме).
Не задача данной работы анализировать ход «Великой чистки» (самый обстоятельный труд на эту тему, в свете последних данных, написал Ро¬берт Конквест «Великий террор»). Здесь мы под¬ведем только ее итоги. Касаясь судьбы членов и кандидатов ЦК XVII съезда и генералитета Крас¬ной Армии мы ограничимся цитированием офи¬циальных советских документов. Итак, каковы эти итоги?
1. Чистка ЦК XVII съезда
«Было установлено, что из 139 членов и канди¬датов партийного ЦК, избранных на XVII съезде, 98 человек, то есть 70%, были арестованы и рас¬стреляны (большинство в 1937-1938 гг.)… Та же судьба постигла не только членов ЦК, но и боль¬шинство делегатов XVII съезда. Из 1956 делегатов… 1108 человек были арестованы» (Хрущев, цит. соч., стр. 16).
2. Чистка офицерского корпуса
«В 1937-1938 гг., а также и в последующее вре¬мя в результате необоснованных репрессий погиб цвет командного и политического состава Красной Армии. Как «агенты иностранных разведок» и «враги народа» были уничтожены три маршала Советского Союза (из пяти); погибли все коман¬дующие войсками военных округов… Были унич¬тожены или разжалованы и подвергнуты длитель¬ному заключению многие видные военные деятели и герои гражданской войны… Из армии были уст¬ранены все командиры корпусов, почти все коман¬диры дивизий, командиры бригад; около полови¬ны командиров полков, члены военных советов и начальники политических управлений округов, большинство военных комиссаров корпусов, диви¬зий, бригад и около одной трети военкомов пол¬ков» (Великая Отечественная Война Советского Союза 1941-1945. Краткая история, под редакци¬ей П. Н. Поспелова и маршалов А. А. Гречко, В. Д. Соколовского, М. В. Захарова, И. X. Баграмяна и др., стр. 39-40, Военное издательство Министерст¬ва обороны СССР, Москва – 1965).
3. Чистка партии:
По подсчетам, произведенным мною на основа¬нии официальной партийной статистики, из около 2 800 000 коммунистов было вычищено не менее 1 220 000 коммунистов, что тогда автоматически означало аресты (см. мою «Технологию власти», стр. 252).
4. Чистка народа
По последним исследованиям видных англо¬американских специалистов по советским делам «Великая чистка» в народе выразилась в следую¬щих цифрах – по данным Р. Конквеста, общее число арестованных партийных и беспартийных советских граждан составило около 8 000 000 че¬ловек (Robert Conquest, The Great Terror, p. 527, The Macmillan Сотр., London, 1969), а по данным проф. Р. Такера даже около 9 000 000 человек (R. Tucker and S. Cohen, The Great Purge Trial, p. XXVII, N. Y., The Grosset and Dunlap Publishers 1765).
Только бывшая элита партии пользовалась пре¬имуществом быть пропущенной через формальную судебную процедуру. В Москве были проведены четыре процесса:
1) процесс Зиновьева-Каменева и др. (август 1936 г.),
2) процесс Пятакова-Радека и др. (январь 1937 года),
3) процесс (военных) Тухачевского-Якира и др. (июнь 1937 г.),
4) процесс Бухарина-Рыкова и др. (март 1938 года).
Всех других арестованных членов и кандидатов ЦК и членов правительства, как и всех секретарей обкомов, крайкомов и ЦК союзных республик, ру¬ководителей промышленности, сельского хозяйства, культуры, транспорта, дипломатии и военных частей и самих чекистов судили через Военную Коллегию Верховного Суда СССР или Военные трибуналы. Причем, как открыто было доложено на XX и XXII съездах КПСС, приговоры над аре¬стованными заранее утверждались Сталиным и членами Политбюро. Вот соответствующие доку¬менты. На XX съезде ЦК доложил: «НКВД стал применять преступный метод заготовления спис¬ков лиц, дела которых попадали под юрисдикцию коллегий Военных трибуналов… Приговоры заго¬товлялись заранее. Ежов обычно посылал эти списки лично Сталину, который утверждал пред¬ложенную меру наказания. В 1937-38 годах Ста¬лину было направлено 383 списка с именами ты¬сяч партийных, советских, хозяйственных работ¬ников. Он утверждал эти списки» (Хрущев, цит. соч., стр. 25). На XXII съезде были сделаны два уточнения: во-первых, списки эти направлялись не одному Сталину, а всем членам Политбюро, а, во-вторых, речь шла не об утверждении пригово¬ров вообще, а об утверждении смертных пригово¬ров.
Тогдашний руководитель Комитета партийного контроля при ЦК 3. Т. Сердюк сообщил XXII съезду, что члены сталинского Политбюро вместе со Сталиным утверждали и подписывали смерт¬ные приговоры видным партийным и государст¬венным деятелям. Сердюк сказал: «Имеется бес¬численное множество обличительных документов, и одного из которых достаточно, чтобы послужить суровым обличительным актом.
Вот один из таких документов. Ежов писал: «Тов. Сталину. Посылаю на утверждение четыре списка лиц, подлежащих суду Военной коллегии:
1. Список № 1 (общий).
2. Список № 2 (бывшие военные работники).
3. Список № 3 (бывшие работники НКВД).
4. Список № 4 (жёны врагов народа).
Прошу санкции осудить всех по первой катего¬рии. Ежов».
«Надо сказать, – комментирует Сердюк, – что под первой категорией осуждения имелся в виду расстрел. Списки были рассмотрены Сталиным и Молотовым, и на каждом из них имеется резолю¬ция: «За И. Сталин, В. Молотов» (XXII съезд КПСС. Стенографический отчет, т. III, стр. 152, 1961).
С еще большим знанием дела докладывал XXII съезду тогдашний председатель КГБ А. Шелепин. Он заявил: «Убийство Кирова Сталин и прибли¬женные к нему использовали как повод для орга¬низации расправы… Молотов, Каганович и Мален¬ков, грубо злоупотребляя своим высоким положе¬нием в партии и государстве, одним росчерком пера предрешали судьбу многих людей. Просто поражаешься, с какой преступной легкостью все это делалось… В ноябре 1937 года Сталин, Моло¬тов и Каганович санкционировали предание суду Военной коллегии большой группы товарищей из числа видных партийных, государственных и во¬енных работников (сохранились их подписи на этих документах). Большинство из них было рас¬стреляно. О жестоком отношении к людям говорит ряд циничных резолюций Сталина, Молотова, Кагановича, Маленкова и Ворошилова на письмах и заявлениях заключенных. Например, в свое вре¬мя Якир – бывший командующий военным окру¬гом – обратился к Сталину с письмом, в котором заверял его в своей полной невинности… На этом письме Сталин начертал (резолюцию): «Подлец и проститутка», Ворошилов добавил: «Совершенно точное определение», Молотов под этим подпи¬сался, а Каганович приписал: «Предателю, своло¬чи и… (далее следует хулиганское нецензурное слово), одна кара – смертная казнь» (там же, т. II, стр. 402-403).
Документально нарисовав ужасающие картины массового террора Сталина, его Политбюро и его НКВД, Шелепин с искренним или деланным воз¬мущением воскликнул: «Иногда задумываешься, как эти люди могут спокойно ходить по земле и спокойно спать? Их должны преследовать кошма¬ры, им должны слышаться рыдания и проклятия матерей, жен и детей невинно погибших товари¬щей» (там же, стр. 404-405).
В отношении простых советских граждан, вклю¬чая сюда и беспартийную интеллигенцию, распра¬ва была простая: в областях и краях были созданы «Чрезвычайные тройки НКВД» (состав: председа¬тель — начальник данного НКВД плюс первый секретарь обкома партии и областной прокурор). Тройки присуждали людей по спискам и заочно к расстрелам или к 10 годам заключения.
Какова же была судьба членов и кандидатов ЦК всех созывов от первого съезда до XVII съезда включительно?
На основании изучения всех доступных мне источников я старался ответить на этот вопрос, выяснив следующее: 1. Кто из членов и кандида¬тов ЦК всех созывов дожил до «Великой чистки»? 2. Кто из них был арестован? 3. Кто из арестован¬ных был приговорен: а) к тюремному заключению, б) к смертной казни?
На первые два вопроса ответить легко, на пос¬ледний вопрос труднее. Официально (на XX съез¬де) было объявлено только о расстреле 98 членов и кандидатов ЦК XVII съезда. К ним надо приба¬вить и тех бывших членов и кандидатов ЦК, кото¬рые расстреляны по процессам тридцатых годов. В отношении остальных бывших членов и канди¬датов ЦК советская справочная литература перио¬да Хрущева употребляла формулу: такой-то (имярек) «пал жертвой репрессий периода культа Сталина». Это означало, что данное лицо рас¬стреляно. Сейчас неосталинисты из Кремля отка¬зались и от этой формулы – в справочниках со¬общают о сталинских жертвах лишь даты рожде¬ния и смерти, не указывая на причину смерти (но так как абсолютное большинство членов ЦК умер¬ло в годы 1937-38-39, то может создаться впечат¬ление, что в эти три года в СССР свирепствовала какая-то смертоносная холера!). Однако, до какой кричащей по своей примитивности исторической фальсификации додумались неосталинисты, пока¬зывает следующее: Перед мною лежит «Календарь воина на 1972 год», изданный министерством обо¬роны СССР; в нем перечислены выдающиеся воен¬ные и политические деятели СССР с указанием судьбы каждого. Читаем «Календарь воина»:
«16 февраля 1893 г. родился Маршал Советско¬го Союза М. Н. Тухачевский. Умер 11 июня 1937 года».
«14 января 1896 г. род. И. П. Уборевич, совет¬ский военный деятель. Умер 11 июня 1937 г.».
«15 августа 1896 г. родился И. Э. Якир, совет¬ский военный деятель. Умер 11 июня 1937 г.» (стр. 29, 43, 127).
Все трое в один день умерли, потому что были в один день расстреляны.
То же самое «умерли» значится и в биографи¬ческих справках о маршалах Блюхере и Егорове. Конечно, они все «умерли», но умерли потому, что Сталин их расстрелял и он этого не скрывал, а вот выученики Сталина решили это скрыть от молодых командиров. По «Календарю» член ЦК Гамарник и член Политбюро Орджоникидзе тоже не покончили жизнь самоубийством из-за Стали¬на, а просто «умерли». Даже человек, убийство которого явилось поводом для насильственного умерщвления миллионов, представлен в «Календа¬ре» умершим естественной смертью: «Киров умер 1 декабря 1934 г.»!
Эти примеры я привожу, чтобы показать, как мало дорожат партийные историки правдивой ис¬торией собственной партии и как они вместо вы¬яснения важных деталей стараются их затушевать, а то и скрыть. В силу этого уточнить обстоятельства смерти и даты смерти каждого из ликвидиро¬ванных членов и кандидатов ЦК, кроме ЦК 1934 года и тех членов ЦК, которые прошли через мос¬ковские процессы в тридцатых годах, оказалось делом трудным. По этой причине как расстрелян¬ных, так и погибших в политизоляторах и конц¬лагерях, я включаю в одну группу: «расстрелян¬ные и погибшие в заключении».
Как мы видели, ЦК – верховный и законода¬тельствующий и управляющий штаб партии боль¬шевиков – всегда состоял из относительно узкого круга лиц ведущих лидеров партии. ЦК первого съезда партии (1898) состоял из трех лиц; ЦК второго съезда (1903) тоже из трех лиц; ЦК 1912 года состоял из семи человек (потом были кооп¬тированы 8 человек, в том числе и Сталин); ЦК апрельской конференции 1917 г. состоял из 9 чле¬нов и из четырех кандидатов; ЦК VI съезда в июле-августе 1917, руководивший Октябрьской революцией, состоял из 21 членов и из 8 кандида¬тов; ЦК XI съезда 1922 г. (последний съезд, кото¬рым руководил Ленин) состоял из 27 членов и из 19 кандидатов; последний при жизни Ленина (но без участия Ленина) ЦК XII съезда был рас¬ширен – в нем было 40 членов и 17 кандидатов; последний ЦК перед «Великой чисткой» – ЦК XVII съезда 1934 г. – состоял из 71 члена и 68 кандидатов. За все время создания ЦК от 1898 г. до 1934 г. через ЦК прошли 284 человека, (при¬чем, меньшевиков, входивших в объединенный ЦК, кооптированных в ЦК большевиков, не сыг¬равших какой-либо видной роли, а также провокатора Р. Малиновского, в наших расчетах мы во внимание не принимаем).
Какова же была судьба этих 284 человек – от¬цов русского революционного марксизма, органи¬заторов большевистской партии, руководителей Октябрьской революции и полководцев Красной Армии в гражданской войне? Их можно разделить на следующие пять групп (см. таблицы из При¬ложения) :
I. Умершие: 45 человек умерли естественной смертью или погибли до «Великой чистки» (см. таблицу № 1).
II. Самоубийцы: 8 человек покончили жизнь самоубийством из-за Сталина (см. таблицу № 2).
III. Расстрелянные или погибшие: 188 человек расстреляны или погибли в заключении во время и после «Великой чистки» (см. таблицу № 3).
IV. Опальные: 22 человека оказались в опале (они исключены из ЦК) (см. таблицу № 4).
V. Победители-заговорщики: они составляют 21 человек и вошли в «гвардию Сталина» (см. таблицу № 5).
Таким образом, из 231 членов и кандидатов доживших до «Великой чистки» (1936-1939), 188 человек (81,3%) были физически ликвидированы, а из оставленных в живых 43 человек (18,6%) у власти сохранились только 21 человек (9%) (Инте¬ресна и дальнейшая судьба «гвардии Сталина»: пять человек успели сами умереть еще при Стали¬не, одного Сталин расстрелял в 1952 г. (Лозов¬ский), другого исключил из Политбюро (Андреев), двух расстреляли после Сталина (Берия и Багиров), пять человек были исключены из ЦК как «анти-партийщики» (Булганин, Ворошилов, Каганович, Молотов, Поскребышев), один человек – как «во¬люнтарист» (Хрущев), два человека были выведе¬ны из Политбюро как соратники Хрущева (Мико¬ян и Шверник). На XVIII съезд (1939 г.) Сталин явился в качестве абсолютного диктатора. Послед¬ний суверенный ЦК был убит, убита была и ду¬мающая партия. Сталин создал новый ЦК, кото¬рый был прямо подчинен его личному секретариа¬ту. В партии водворился кладбищенский мир: «и битва кончилась из-за отсутствия сражающихся», — сказали бы французы. Против Сталина отныне никто не сражался, но Сталин продолжал сра¬жаться против народа, который представлялся ему бездонным резервуаром потенциальных вре¬дителей, шпионов, убийц… Но это не было манией преследования больного человека, это была глу¬боко обдуманная стратегия по страхованию своей абсолютной власти от всяких неожиданностей. Сама природа сталинской власти требовала пер¬манентных чисток во всех слоях общества. Они избавляли Сталина не только от потенциальных врагов, но они одновременно укореняли в народе сознание безнадежности даже намека на сопро¬тивление. Сталин начал с уничтожения целых классов до войны и перешел к уничтожению целых народов во время и после войны (геноцид против чеченцев, ингушей, карачаевцев, балкарцев, кал¬мыков, крымских татар, немцев Поволжья). Хру¬щев сообщил на XX съезде, что украинский народ спасся от геноцида только потому, что это был большой народ и некуда было его переселить. По¬сле войны Сталин развернул в стране и антисемит¬скую кампанию под маской борьбы с «космополи¬тами». От дела «кремлевских врачей» было сов¬сем недалеко до организации антиеврейских по¬громов. Где-то далеко – в Сибири или на Дальнем Востоке – маячило в глазах Сталина даже гетто… Сталин, как тиран, презирал народ, ибо он хоро¬шо знал, как этот народ глубоко презирает его самого. Сверхизобретательному в криминальных делах уму Сталина сопутствовала и его неповто¬римая безжалостность. Насколько Сталин паниче¬ски боялся за собственную жизнь, настолько же он был бездушен к жизни миллионов, которых он истязал и умерщвлял. В припадке гнева он вполне мог бы повторить сожаление своего духовного прототипа римского императора Калигулы, слегка только перефразировав: «О, если бы у всего совет¬ского народа была одна голова, которую можно было бы отрубить разом!»