В. А. КОЗЛОВ
Синдром возвращения
«Теперь коменданты нами командовать не будут…»:
вайнахская ссылка после смерти Сталина (1953-1954 гг.)
Незадолго до смерти Сталина, в феврале 1953 г., инспекторы ЦК КПСС И. П. Ганенко и И. И. Алаторцев посетили спецпоселения в Казахстане и Узбекистане. Итогом поездки стала служебная записка о положении дел в районах ссылки . Документ, как говорится, попал в струю. Бюро Президиума ЦК КПСС поручило специальной комиссии (М. А Суслов, П. Н. Поспелов, К. П. Горшенин, А Н. Шелепин, А. Ф. Горкин) рассмотреть записку Ганенко и Алаторцева. Пик бюрократической работы пришелся на март 1953 г. В апреле результаты рассмотрения были доложены Г. М. Маленкову. Если судить по заключению комиссии, то докладная записка инспекторов ЦК представляла собой обычную инвективу нерадивым бюрократам: «Многие местные партийные и советские органы допускают пренебрежительное отношение к работе среди спецпоселенцев, проходят мимо многочисленных фактов произвола в отношении этой части населения, ущемления законных прав спецпоселенцев, огульного политического недоверия к ним, что искусственно порождает настроения недовольства среди спецпоселенцев» .
По большому счету ничего нового в выводах партийных чиновников не было. На невнимание местных властей к проблемам спецпоселенцев, как мы помним, постоянно жаловалось и Министерство внутренних дел. Инспекторы ЦК КПСС не в первый раз привели известные факты, доказывавшие нежизнеспособность сталинской аракчеевщины, но рассмотрели их в контексте административно-бюрократическом, а не политическом. Собственно политических оценок и выводов от них и не ждали. Это было, как говорится, не их ума дело! Однако не исключено, что какие-то изменения в положении отдельных категорий спецпоселенцев планировались уже в последние месяцы жизни Сталина. Иначе зачем было посылать московских ревизоров! Ничего необычного в подобной «либерализации» в принципе не было. Прецеденты известны, например, послевоенные послабления «перевоспитанным» ссылкой кулакам. Маятниковые колебания репрессивной политики были явлением достаточно заурядным и вполне укладывались в рамки системы. Но смерть Сталина и бюрократическое предчувствие новых веяний поставили вполне банальную бумагу партийных чиновников в значимый политический контекст.
В записке комиссии ЦК КПСС Г. М. Маленкову о трудовом и политическом устройстве спецпоселенцев появились предложения, несколько отличные от обычных: поручить «группе работников» изучить вопрос и представить ЦК предложения «о целесообразности дальнейшего сохранения во всей полноте» правовых ограничений в отношении спецпоселенцев . Мотивировалось это тем, что с момента переселения «прошло около 10 лет». «Подавляющее большинство осело на новом месте жительства, трудоустроено, добросовестно трудится. Между тем остается неизменным первоначально установленный строгий режим в отношении передвижения спецпоселенцев в местах поселения. Например, отлучка спецпоселенца без соответствующего разрешения за пределы района, обслуживаемого спецкомендатурой (иногда ограничиваемая территорией нескольких улиц в городе и сельсовета в сельских районах), рассматривается как побег и влечет за собой ответственность в уголовном порядке. Полагаем, что в настоящее время уже нет необходимости сохранять эти серьезные ограничения» . Сохранять «серьезные ограничения», может быть, и не следовало. Их и вводить-то не надо было! Однако аргумент о «добросовестном труде» «подавляющего большинства» спецпереселенцев и выселенцев носил явно демагогический характер и, как говорилось в предыдущей главе, не соответствовал действительности по крайней мере в отношении чеченцев и ингушей.
Решение по представленной записке так и не было принято. В полицейских (МВД) и «политруковских» (аппарат ЦК КПСС) предложениях о будущей судьбе спецпоселенцев обнаружились достаточно очевидные противоречия. И Отдел административных и торгово-финансовых органов ЦК КПСС, и МВД СССР в июле 1953 г. предлагали значительно сократить количество спецпоселенцев. Однако, по оценке отдела, он «ставил вопрос значительно шире» – предлагал снять с учета спецпоселений дополнительно 560 710 чел., в том числе и чеченцев, ингушей, калмыков, крымских татар, курдов. МВД же считало необходимым «указанные категории лиц временно оставить на спецпоселении», с тем чтобы к рассмотрению этого вопроса вернуться в 1954 г.
Свою позицию МВД объясняло заботой о постепенности освобождения из спецпоселения, дабы «не нарушить хозяйственную жизнь районов мест поселения, дать возможность соответствующим министерствам провести ряд мер по закреплению освобождаемых в местах поселений, а также не допустить массового прилива освобожденных к прежним местам жительства». При этом МВД прямо заявляло, что «эти контингенты в значительной своей части непрочно осели на новых местах и есть опасения, что в случае снятия с учета они будут возвращаться в места, откуда производилось их выселение» .
Свою точку зрения министерство продолжало отстаивать и в дальнейшем. В сентябре 1953 г. Круглов предлагал Маленкову оставить чеченцев и ингушей на поселении сроком еще на 5 лет, считая их освобождение из-под надзора преждевременным . Вывод о «преждевременности» обосновывался тем, что среди вайнахов «наиболее остро проявляются враждебные настроения» , а сами они относятся к числу наиболее опасных контингентов спецпоселенцев. Однако эти обвинения легко опровергались самим же МВД, которое назвало не соответствующими действительности многочисленные жалобы на чеченцев и ингушей, якобы терроризирующих местное население, занимающихся убийствами, грабежами, кражами и т. п.: на учете спецпоселения в 1954 г. состояло 506 043 человек, выселенных с Северного Кавказа, из них было осуждено и находилось в местах заключения только 5418 чел.
Вообще говоря, заготовить аргументы, необходимые для принятия любого решения (от новой депортации до немедленного отправления домой в мягких вагонах) не составляло ровным счетом никакого труда для чиновников из канцелярии МВД. Был бы партийный заказ на подобные обоснования. Судьба спецпоселенцев в конечном счете не была напрямую связана с «хорошим» или «плохим» поведением. Речь шла о политической позиции нового руководства страны, усиленной к тому же новыми внешнеполитическими обстоятельствами. Как справедливо пишут Н. Ф. Бугай и А. М. Гонов, к этим решениям подталкивала «в определенной степени и складывавшаяся международная обстановка. 13 декабря 1953 г. калмыцкая делегация, возглавляемая Д. Бурхиновым, была принята в ООН, где она вручила Меморандум на имя генерального секретаря. В Меморандуме предлагалось, чтобы комиссия по защите прав человека при ООН добилась от советского правительства сведений относительно местонахождения и нынешнего состояния калмыков, чеченцев, крымских татар…, ставших жертвами массовых депортаций, и настояла на том, чтобы в соответствии с Уставом ООН, советское правительство освободило уцелевших при поголовной депортации» .
Как реагировали на новую политическую ситуацию местные власти и вайнахи, почувствовавшие первые признаки растерянности в стане своих строгих «опекунов»? Как складывались отношения в треугольнике высшее партийное руководство – местные власти – сосланный народ? В какой степени «стратегия жизни» вайнахов в ссылке в первые годы «оттепели» повлияла (и повлияла ли вообще) на их последующую судьбу?
В 1953 г. на МВД Казахской ССР обрушилась волна жалоб и заявлений от ссыльных, высланных, ссыльнопоселенцев и спецпоселенцев. В подавляющем большинстве эти заявления носили вполне невинный характер – они касались выездов по личным и служебным делам. Особенно часто речь шла о воссоединении семей. Казахстанские полицейские расценили подобные аргументы как тактический прием своих «подопечных», стремящихся чуть комфортнее устроиться в ссылке. К числу действительных мотивов следует отнести, во-первых, стремление, особенно сильное и явное как раз у ингушей и чеченцев, собрать в одном месте всех родственников, близких и дальних, желание перебраться из сельской местности в города, из суровых северных районов Казахстана на юг республики, прежде всего в Алма-Ату или в Киргизию. Наказаний за обман, часто сопровождавший подобные просьбы (например, недостоверные сведения о тяжелых заболеваниях всех членов семьи), не предусматривалось. Поэтому спецпоселенцы не боялись, что их бесхитростная ложь всплывет на поверхность.
Между тем активизация внутренней полулегальной миграции спецпоселенцев в 1953 г. фактически нанесла удар по основам сталинской ссылки, явочным порядком сняла часть «ограничений по спецпоселению». Вайнахи как наиболее решительные участники этого массового процесса вновь продемонстрировали свою удивительную цепкость, способность к солидарным действиям и неформальной координации усилий, основанные на специфических особенностях традиционных этнических сообществ. Они практически сразу воспользовались нерешительностью своих «опекунов», слегка оторопевших в ожидании новой «генеральной линии» и обескураженных крахом Берии. О скором возвращении на Кавказ пока разговора не было, но от возможности улучшить свое положение в Казахстане и Киргизии чеченцы и ингуши, разумеется, отказываться не собирались.
В 1954 г. процесс, начавшийся после смерти Сталина, стал более динамичным и приобрел отчетливые формы. 5 июля 1954 г. Совет министров СССР принял постановление № 1439-649с «О снятии некоторых ограничений в правовом положении спецпоселенцев» . 13 июля был отменен Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1948 г. «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Отечественной войны» .
Лицам, состоящим на учете спецпоселения и занимающимся общественно полезным трудом, было разрешено проживать в пределах области, края, республики. При изменении постоянного места жительства спецпереселенцы обязаны были сняться с учета в спецкомендатуре, а по прибытии к новому месту жительства встать на учет в органах МВД. Они могли отправляться в служебные командировки в любой пункт страны на общих основаниях, сообщив об этом в соответствующую спецкомендатуру МВД. Это право не распространялось на спецпоселенцев, уклоняющихся от общественно полезного труда, нарушающих режим и общественный порядок в местах поселения. Спецпереселенцы должны были теперь являться на регистрацию в органы МВД один раз в год по месту их фактического проживания. Административные меры наказания в виде штрафа до 100 руб. или ареста до 5 сут., применяемые к спецпоселенцам за нарушение режима в местах поселений, были отменены. За самовольный выезд (побег) с места обязательного поселения спецпоселенцы привлекались к уголовной ответственности по ст. 82 ч. 1 УК РСФСР или соответствующих статей УК других союзных республик. Были сняты с учета органов МВД дети спецпоселенцев всех категорий, родившиеся после 31 декабря 1937 г., и впредь детей на учет спецпоселения велено было не брать. Детям старше 16-ти лет для поступления в учебные заведения было разрешено выезжать в любой пункт страны. После зачисления в учебные заведения их следовало снимать с учета спецпоселения по заключениям МВД–УМВД . При подготовке этих решений московские власти пытались не только руководствоваться политической целесообразностью, но и учитывать возможные экономические и социальные последствия. В районах спецпоселений намечалось, в частности, «проведение больших мероприятий по освоению целинных и залежных земель». Поэтому представленная Маленкову и Хрущеву записка комиссии ЦК КПСС под председательством К. Е. Ворошилова о снятии ограничений в правовом положении спецпоселенцев (24 февраля 1954 г.) в принципе учитывала опасность «большого ухода рабочей силы из этих районов» в связи с новым политическим курсом . Однако дальше опасливых предупреждений дело не пошло.
Контроль над внутренней миграцией спецпоселенцев был потерян практически сразу после постановления Совета министров СССР «О снятии некоторых ограничений в правовом положении спецпоселенцев» от 5 июля 1954 г. и отмены Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1948 г. Полицейские чиновники сетовали: спецпоселенцы с Северного Кавказа «после объявления им нового правового положения стали вести себя более развязно, не реагируют на замечания работников спецкомендатур, не являются по вызову в спецкомендатуру, даже в том случае, когда они приглашаются для объявления им результатов по заявлению, а в отдельных случаях проявляют дерзкие поступки» . Миграция на юг Казахстана и в крупные города республики усилилась. Особенно привлекала Алма-Ата. Чеченцы и ингуши, которым удавалось здесь поселиться, прилагали все силы для того, чтобы перетянуть в этот благополучный город не только своих близких и дальних родственников, но даже односельчан и знакомых. Показательно, что либерализация режима не только сопровождалась «концентрацией по родам (тейпам)», но и возобновлением вражды между родами и даже массовыми беспорядками «на почве кровной мести». В 1953 г. подобные беспорядки имели место в городе Ленгере и поселке Майканы Павлодарской области. Складывалось впечатление, что ослабление полицейского гнета способствовало возвращению устойчивого к внешним воздействиям этноса в привычную родовую архаику .
Перемещения спецпоселенцев производились «по маршрутным листам с разрешения органов МВД». Предполагалось, что мигрант должен прежде на законном основании уволиться с предприятия или выйти из колхоза. Другими словами, без разрешения местного начальства (директора завода, председателя колхоза и т. п.) уезжать в другие районы ссылки запрещалось. Но спецпоселенцы часто попросту игнорировали подобные запреты – уезжали самовольно, в том числе и за пределы республики. Никакого наказания за подобные нарушения не предусматривалось, и считать их побегом, как в жестокие сталинские времена, было уже нельзя. Вайнахи же еще и использовали свою репутацию «неисправимых» и умело играли на желании хозяйственных руководителей избавиться от головной боли: «подавляющее большинство чеченцев и ингушей к работе относятся плохо, поэтому нет смысла удерживать их в колхозах и на предприятиях» . В Казахстане пропорция между «легальными» и «нелегальными» мигрантами была 50 на 50.
Органы МВД, терявшие контроль над ситуацией, жаловались: чеченцев и ингушей на местах их расселения очень легко отпускают и выдают необходимые документы. Выход из положения многие чиновники видели в привычном «закручивании гаек». В ноябре 1954 г. ответственные работники МВД СССР просили Круглова войти в ЦК КПСС с предложением ограничить право свободного передвижения спецпереселенцев в Казахской ССР хотя бы пределами области, в которой они проживают . Однако это и ему подобные предложения чем дальше, тем больше противоречили новой либеральной политике Н. С. Хрущева и поддержки не получали.
Ободренные первыми успехами, чеченцы и ингуши в 1954 г. начали всерьез задумываться о возвращении на родину. Особых надежд на репатриацию по команде из Москвы пока не было. Зато обходные пути для достижения заветной цели уже появились. Возникшие в системе контроля прорехи немедленно были замечены спецпоселенцами. Агентура МВД Казахстана сообщала, что «отдельные спецпоселенцы высказывают намерение использовать предоставленное право свободного передвижения в пределах республики для выезда к прежним местам жительства и, в частности, на Кавказ» . В вайнахском сообществе обсуждались и вырабатывались различные варианты использования новых возможностей, как легальные (например, завалить правительство жалобами и просьбами, что и было впоследствии блестяще организовано закулисными чеченскими авторитетами), так и нелегальные. «Регистрация спецпоселенцев будет проводиться один раз в год, – говорили между собой чеченцы, – поэтому можно будет поехать на Кавказ, где пожить несколько месяцев, а ко времени регистрации возвратиться к месту поселения, после чего выехать обратно. Таким образом, можно жить на Кавказе, пока нас всех не освободят из спецпоселения. Теперь под предлогом выезда в пределах Казахстана мы можем побывать в Москве и на Кавказе, и об этом никто не узнает» . В ноябре 1954 г. появились первые сообщения о том, что некоторые спецпоселенцы, «под предлогом временного выезда в одну из областей Казахской ССР, возвращаются к прежним местам жительства, откуда они выселены» .
Вайнахи прекрасно чувствовали органические слабости советской бюрократической системы, ее изначальную неспособность обеспечить эффективный тотальный контроль за спецконтингентами. Всех нарушителей режима даже при Сталине никто не мог ни за руку поймать, ни наказать. Теперь тем более. Если одновременно нарушать режим, то всех чеченцев за это в тюрьму не посадят, уж это-то точно . Почувствовав растерянность местных органов МВД и комендантов, очевидное ослабление станового хребта сталинской диктатуры – жестокой репрессивно-карательной практики, чеченцы и ингуши уже в 1953-1954 гг. эффективно использовали освобожденное «опекунами» бюрократическое пространство для тактического маневра
Кордоны на дорогах (1955-1958 гг.)
В течение 1954, 1955 и первой половины 1956 г. были сняты с учета по спецпоселению, но без права возвращения к прежним местам жительства, все немцы, крымские татары, калмыки и балкарцы. Под подозрением у власти дольше других находились карачаевцы, чеченцы и ингуши. Правда, «поблажки», как мы помним, были сделаны и им: 9 мая 1955 г. Постановлением Президиума ЦК КПСС были ликвидированы ограничения для членов КПСС . Все эти принципиальные и в меру осторожные политические действия совпали по времени с массовым приливом нового населения в районы освоения целинных и залежных земель. В бурлящем котле социальных страстей и групповых конфликтов возникли новые потенциально конфликтные группы: освобожденные от полицейского контроля, но лишенные (до 1957 г.) права вернуться на родину репрессированные народы. Сегодня можно только предполагать, в каком направлении развивалась бы конфликтная ситуация на целине, если бы за снятием ограничений по спецпоселению довольно быстро не последовало решение о восстановлении автономий большинства депортированных народов (кроме немцев Поволжья и крымских татар), что несколько разрядило ситуацию.
Судьба чечено-ингушской автономии на Северном Кавказе какое-то время висела на волоске. Во всяком случае «главный полицейский» страны, новый министр внутренних дел Н. П. Дудоров, позволил себе весьма скептически отозваться о перспективах чечено-ингушской автономии на Северном Кавказе. Будучи «варягом», человеком, пришедшим в «органы» извне, но зато близким к новой власти, Дудоров, очевидно, почувствовал колебания в ЦК КПСС. Может быть, поэтому он и стал доказывать нецелесообразность восстановления чечено-ингушской автономии на Северном Кавказе. «Учитывая, что территория, где проживали до выселения чеченцы и ингуши, – писал Дудоров в июне 1956 г., – в настоящее время в основном заселена, возможность восстановления автономии для чеченцев и ингушей в пределах прежней территории является делом трудным и вряд ли осуществимым, так как возвращение чеченцев и ингушей в прежние места жительства неизбежно вызовет целый ряд нежелательных последствий». Взамен предлагалось чисто бюрократическое решение – создать автономную область (даже не республику) для чеченцев и ингушей на территории Казахстана или Киргизии .
В конце концов проект новичка-министра не понравился Хрущеву. Это и неудивительно. Даже с чисто утилитарной, полицейской точки зрения оставлять чеченцев и ингушей в Казахстане, в районах массового освоения целинных и залежных земель, а только там были свободные территории для организации автономии, было не менее опасно, чем возвращать их на родину. В Казахстан постоянно прибывали новые пополнения целинников и строителей, обстановка там становилась все более взрывоопасной . Уже разразились первые насильственные конфликты на этнической почве, наиболее активными участниками которых были приезжие русские и чеченцы. Вайнахи, только что пережившие стресс депортации и ссылки, на натиск новой переселенческой волны из России в Казахстан были способны ответить (и в ряде случаев ответили) встречной агрессией. По своей форме насильственные этнические конфликты с участием вайнахов мало чем отличались от обычных для целинных и новостроечных районов коллективных драк, массового хулиганства, столкновений соперничавших молодежных группировок. В ряде случаев чеченцы и ингуши были очевидными жертвами агрессии со стороны пришельцев, в других – инициаторами столкновений. До серьезных этнических волнений и беспорядков дело на казахстанской целине обычно не доходило.
В двух известных нам конфликтах русских с чеченцами и ингушами представители репрессированных народов выступали еще в качестве спецпоселенцев (декабрь 1954 г.), причем дополнительным мобилизующим фактором для русских участников коллективной драки в селе Елизаветинка (Акмолинская область Казахской ССР) стали политические обвинения в адрес чеченцев. Учащиеся школы механизации называли их не иначе как «предателями и изменниками родины» . Других подобных случаев «политической» мобилизации русских участников этнических столкновений в Казахстане, насколько нам известно, не было. Безо всякого политического «аккомпанемента» прошла, например, в мае 1955 г. драка русского рабочего, мобилизованного на работу в угольную промышленность, со спецпереселенцемчеченцем в г. Экибастузе (Павлодарская область Казахской ССР). Личный конфликт вылился в пьяный чеченский погром, переросший в нападение русских хулиганов на помещение милиции – там укрылись от нападения чеченцы .
16 июля 1956 г. Президиум Верховного Совета СССР снял ограничения по спецпоселению с чеченцев, ингушей, карачаевцев и членов их семей, выселенных в период Великой Отечественной войны. Отмена административного контроля не давала, однако, права ни на возвращение имущества, конфискованного при выселении, ни на возвращение на родину. Между тем чеченцы и ингуши уже рвались на землю предков. Под разными предлогами они стали самовольно возвращаться на Северный Кавказ. Остановить этот порыв можно было разве что силой. На это хрущевское руководство не могло пойти по политическим причинам: только что Хрущев в секретном докладе на XX съезде КПСС разоблачил преступления Сталина, в том числе и насильственную депортацию народов. Действуя осторожными полицейскими мерами, увещеваниями и обещаниями скорого восстановления автономии, власти сумели на какое-то время остановить волну самовольного возвращения чеченцев и ингушей на Северный Кавказ.
9 января 1957 г. Президиумы Верховного Совета СССР и РСФСР восстановили наконец чечено-ингушскую автономию и определили ее территориальное устройство . Запрет на возвращение на родину был отменен. Для организации репатриации был создан специальный Оргкомитет, который до выборов Верховного Совета АССР должен был заниматься «хозяйственным и культурным строительством» на территории республики . Показательно, что после этого политического решения этнические конфликты на целине с участием чеченцев и ингушей практически прекратились до лета 1958 г. Однако напряженность ситуации сохранилась и даже усилилась. Как сообщал министр внутренних дел СССР Н. Дудоров секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу, с наступлением весны начался стихийный массовый выезд чеченцев и ингушей в Чечено-Ингушскую и Северо-Осетинскую АССР: люди боялись пропустить время весенних сельскохозяйственных работ. В марте 1957 г. в Чечено-Ингушскую АССР самовольно прибыло 404 семьи, за два дня апреля – 80 семей, вскоре было задержано на железных дорогах более 500 человек. Все они уже распродали свое имущество и действовали вполне законно. Руководители хозяйственных организаций, МТС и колхозов беспрепятственно увольняли их с работы, местные советские учреждения без колебаний снимали с учета, а железнодорожная администрация продавала проездные билеты.
Чеченцы и ингуши стремительно и неорганизованно покидали места ссылки. Но по дороге они наталкивались на милицейские кордоны. В городах и пристанционных поселках скопилось большое количество неустроенных и нетерпеливых людей. В Джамбульской области, прежде всего в областном центре, в апреле 1957 г. не работало около 5 тыс. чеченцев и ингушей – более 50 % трудоспособных. В Восточно-Казахстанской области пропорции были те же. В Карагандинской области, где находилось 30 тысяч чеченцев и ингушей, значительная часть также осталась без работы . А тут еще милиция вернула в город 613 чеченцев и ингушей, принудительно снятых с поездов. Все они уже продали свои дома и отправили личные вещи на Кавказ. 413 человек разместились прямо на вокзале, 200 – отказались выходить из вагонов и требовали немедленной отправки на родину. Возле здания Карагандинского обкома партии ежедневно собирались большие толпы чеченцев и ингушей, останавливали машины секретарей обкома партии и требовали, чтобы им разрешили свободный проезд . В дополнение ко всему агентура МВД сообщала, что все чеченцы и ингуши готовятся выехать к местам прежнего жительства в мае-июне . Можно было ожидать массовых беспорядков. Оставшиеся без жилья и работы, застрявшие на полпути домой люди временно оказались в положении маргиналов.
Несмотря на очевидно конфликтную ситуацию, никаких открытых столкновений не произошло, что можно считать проявлением достаточно высокой самоорганизованности этноса в ситуации социального стресса. Дело ограничилось традиционными формами девиантного поведения. «Не занятые общественно полезным трудом, – писал по этому поводу Дудоров, – лица чеченской и ингушской национальностей ведут себя вызывающе, совершают дерзкие уголовные преступления и нарушают общественный порядок, что вызывает справедливое возмущение трудящихся» . Но к подобным явлениям в целинных городах и поселках давно привыкли.
Главное, что московское руководство явно просчиталось в бюрократических прогнозах: чеченцы и ингуши не стали смирно ждать «команды на возвращение». Другие этносы, автономия которых была восстановлена одновременно с чечено-ингушской, вели себя более «законопослушно», хотя, собственно говоря, никаких законов, вообще никаких юридических решений, которые бы препятствовали немедленному выезду, не существовало. Органы МВД, задерживая чеченцев и ингушей на станциях и снимая их с поездов, действовали на свой страх и риск. Это был ничем не прикрытый произвол, который, может быть, и основывался на здравом смысле бюрократов, но решительно никаких юридических оснований под собой не имел. Между тем советское руководство вместо «обычных» стихийных беспорядков и насильственных конфликтов оказалось лицом к лицу с явлением более существенным. Весенние события 1957 г. грозили реанимировать вековой конфликт между «империей» и этносом, придать ему новое звучание, усилить новыми обидами.
МВД СССР, уже вставшее на путь произвольных административных решений, по крайней мере добивалось от местных партийных властей предоставления временного жилья и работы задержанным в дороге вайнахам, а у ЦК КПСС просило:
«1. Еще раз дать указание ЦК КП Киргизии и Казахстана о трудоустройстве бывших спецпоселенцев, запрещении увольнения их с работы, снятия с партийного, комсомольского и воинского учетов в тех случаях, когда не имеется разрешения оргкомитета на выезд их к прежнему месту жительства.
2. Поручить ЦК КП Киргизии и Казахстана, а также оргкомитету разъяснить всем бывшим спецпоселенцам, что их выезд к прежнему месту жительства без разрешения оргкомитета будет рассматриваться как нарушение установленного порядка переселения и повлечет за собой принудительный возврат к местам бывшего поселения.
3. Дать указание Министерству путей сообщения СССР о продаже проездных билетов и перевозке багажа бывших спецпоселенцев чеченской и ингушской национальностей, возвращающихся к прежнему месту жительства, только при наличии на этот счет разрешения оргкомитета.
4. Разрешить учреждениям внутренних дел лиц чеченской и ингушской национальностей, возвращающихся к прежнему месту жительства без разрешения оргкомитета, задерживать, снимать с поездов, пароходов, других видов транспорта и возвращать к местам бывшего поселения» .
Все это было вынужденной полицейской импровизацией. ЦК КПСС ее тем не менее поддержал. У московского начальства были свои резоны. Оно оказалось как бы между двух огней. Чеченцы и ингуши, распродавшие дома и часть имущества, ушедшие с работы и сидевшие на чемоданах в конфликтной целинной зоне, представляли собой потенциально дестабилизирующий фактор на целине. Однако и на Северном Кавказе складывалась напряженная ситуация – массовое и стихийное возвращение вайнахов к родным очагам застало власти врасплох. Центр этнических конфликтов начал перемещаться в чеченские районы, где все чаще вспыхивали конфликты между вайнахами и переселенцами, занявшими после 1944 г. их дома и земли. Неуклюжие импровизации начались и там. Из двух зол выбрали одно – чеченцев и ингушей предпочли задержать на целине, где уже было «налажено» полицейское обеспечение «организованного переселения».
Чтобы остановить стихийный поток «возвращенцев», понадобилась широкомасштабная «операция». 8 апреля 1957 г. министр внутренних дел СССР Н. П. Дудоров доложил секретарю ЦК КПСС Н. И. Беляеву: «Были приняты меры к немедленному прекращению этого переезда, задержанию переезжающих без разрешения Организационного комитета и возвращению их к местам бывшего поселения.
В результате принятых мер дорожными отделами милиции при помощи территориальных учреждений внутренних дел к утру 8 апреля неорганизованное передвижение чеченцев и ингушей по железным дорогам было прекращено.
За 5, 6 и 7 апреля на Казанской, Куйбышевской, Уфимской, Южно-Уральской, Оренбургской, Ташкентской, Ашхабадской и некоторых других дорогах в поездах было выявлено и задержано 2139 чел. Всем задержанным переоформлены проездные билеты для обратного проезда, и к утру 8 апреля 1876 человек были отправлены с пассажирскими поездами к местам бывшего их поселения».
«В целях предотвращения неорганизованного переезда спецпоселенцев» все пассажирские поезда, идущие из Киргизии и Казахстана, проверялись оперативными заслонами транспортной милиции.
По сообщению министров внутренних дел Киргизии и Казахстана, ими были «приняты все меры к тому, чтобы не допускать увольнение бывших спецпоселенцев с работы, не снимать их с воинского учета, не выписывать из домовых книг и не продавать им проездные билеты» .
Вместе с тем министр внутренних дел Казахской ССР доложил, что в областных центрах республики уже скопилось большое количество чеченцев и ингушей, «которые уволились с работы, продали свое имущество и настойчиво добиваются выезда к прежнему месту жительства» .
Положение обострялось тем, что в деятельность Оргкомитета, который, собственно, и должен был ввести процесс стихийного возвращения в берега административного контроля, обнаружились серьезные злоупотребления и факты коррупции. Раздача пропусков, т. е. официальных разрешений на выезд, как сообщалось в одной из жалоб, присланных председателю Совета министров СССР Н. А. Булганину (август 1957 г.), «была организована с тем расчетом, что ставленники оргкомитета, да и сами они, изрядно наполнили свои чемоданы деньгами – один пропуск ими продавался в среднем за 2 тысячи рублей. Но зато трудовому чечено-ингушскому народу эти преступножульнические проделки обошлись очень дорого – они вновь, это во второй раз, были обездолены и разорены. “Во время нашего выселения Берия и то не нанес такой большой материальный ущерб нашему народу, как нынче нанес нам Оргкомитет Чечено-Ингушской АССР”, – говорят чеченцы и ингуши» . (Кроме того, среди чеченцев и ингушей было распространено мнение, что некоторые члены оргкомитета, бывшие руководители Чечено-Ингушской АССР, являлись соучастниками депортации.)
Судя по реакции Отдела советских органов Совета министров РСФСР, злоупотребления в оргкомитете действительно имели место . Виновные получили партийные взыскания. Но оргкомитет, злоупотребления которого были многократно преувеличены слухами, уже потерял доверие вайнахов и не мог контролировать ситуацию. Ему не помогли даже попытки опереться на авторитетных стариков и членов семей шейхов.
Массовое бегство продолжалось. Его не остановили и попытки подкрепить произвол массированной пропагандой и экономическими стимулами – право на получение довольно значительной ссуды на строительство домов, приобретение крупного рогатого скота и т. п. имели только те бывшие спецпоселенцы, которые возвращались «в организованном порядке» .
В конце концов проблема приобрела политическое значение, но решать ее пытались по-прежнему полицейскими мерами. 10 июня 1957 г. Президиум ЦК КПСС рассмотрел вопрос «О самовольных переездах семей чеченоингушей в район города Грозного». Немедленно после заседания Президиума ЦК КПСС МВД отдало указания министрам внутренних дел Казахской, Киргизской, Узбекской, Туркменской СССР и РСФСР. Прежде всего опасались возникновения беспорядков и эксцессов на железных дорогах, где в эшелонах и отдельных вагонах скопилось к тому времени немало людей. На всех крупных железнодорожных станциях на пути репатриантов установили милицейские заслоны. Однако ограничительные меры, разработанные МВД СССР в июне 1957 г., оказались малодейственными. Несмотря на кордоны, движение «неорганизованных» чеченцев и ингушей из Казахстана и Киргизии на родину продолжалось. Так, в августе 1957 г. на территорию Чечено-Ингушской АССР прибыло… более 4000 человек, из них значительная часть без разрешения Оргкомитета .
Тогда из Москвы последовала команда принять дополнительные «срочные меры». 6 сентября 1957 г. появилась на свет директива № 294 МВД СССР «О мероприятиях, препятствующих неорганизованному переселению чеченцев и ингушей в ЧИАССР». В ней говорилось, что «за последнее время МВД Казахской, Киргизской ССР и дорожные отделы милиции Туркестано-Сибирской, Карагандинской и Ташкентской железных дорог ослабили работу по недопуску неорганизованного проезда чеченцев и ингушей на Северный Кавказ». Более того, «некоторые начальники управлений внутренних дел краев и областей… не выполняли приказы МВД СССР по этому вопросу» и даже запрещали «снимать с поездов незаконно едущих чеченцев и ингушей, возвращать их обратно и обязывали милицию отправлять снятых с поездов бывших спецпоселенцев в Чечено-Ингушскую АССР» . По-видимому, представители милицейской власти на местах просто не знали, что делать с рвущимися на родину вайнахами, полагая за благо «попустительствовать» неорганизованному выезду, чтобы поскорее избавиться от больной проблемы. Не случайно министрам внутренних дел Казахской и Киргизской ССР, подлинную ответственность, предлагалось запретить органам милиции выписку чеченцев и ингушей из домовых книг, не допускать неорганизованной их отправки в Чечено-Ингушскую АССР .
По плану переселения, принятому Советом министров РСФСР, в 1957 г. в ЧИАССР должны были вернуться 17 ООО семей – 70 тысяч человек . Возвращение в Северо-Осетинскую и Дагестанскую АССР вообще не планировалось. Но, когда в середине года (1 июля 1957 г.) подсчитали, сколько на самом деле чеченцев и ингушей прибыло на родину, оказалось, что уже вернулось в два раза больше, чем было запланировано: 33 227 семей (132 034 чел.) – в ЧИАССР, 739 семьи (3501 чел.) – в Северо-Осетинскую АССР, 753 семьи (3236 чел.) – в Дагестанскую CCP . В результате первой массовой волны репатриации на родину в 1957 г. возвратилось свыше 200 тыс. чеченцев и ингушей – против запланированных 70 тысяч!
В 1958 г. процесс репатриации (легальной и нелегальной) ускорился. Более того, республиканские власти решили форсировать возвращение чеченцев и ингушей. Чечено-Ингушский обком КПСС и Совет министров ЧИАССР обратились в Совет министров РСФСР с просьбой во второй половине октября 1958 г. вернуть в ЧИАССР еще около 50 тыс. чеченцев и ингушей . Пока раскручивалась государственная машина принятия решений, время шло – и переезд чеченцев и ингушей отодвинулся на самое неблагоприятное для подобных мероприятий время – на зиму, на декабрь. Быстрее всех отреагировало МВД СССР. Уже в ноябре 1958 г. был разработан план мероприятий, основная задача которого – организовать перевозку и предотвратить неорганизованное переселение . Другими словами, органы МВД СССР продолжали ловить и задерживать «беглецов». За месяц (с 20 ноября по 19 декабря 1958 г.) было снято с поездов и возвращено к прежнему месту жительства 425 чеченцев и ингушей, пытавшихся выехать без разрешения в Чечено-Ингушскую АССР . Несмотря на это, отдельные группы чеченцев и ингушей добирались даже до аэропортов соседних с Казахстаном и Киргизией республик и там фрахтовали самолеты до Баку .
Для организованной отправки чеченцев и ингушей было подготовлено 20 эшелонов: 17 – из Казахской ССР, 3 – из Киргизской ССР . Но по графику отправить эшелоны не удалось: выделенные вагоны не соответствовали требуемым санитарным требованиям, грузовые вагоны, платформы и контейнеры под личное имущество подавались несвоевременно. Управление Казахской железной дороги неожиданно отдало начальникам станций распоряжение: потребовать у репатриантов, уже сидевших в вагонах и ожидавших отправления, санитарные справки. Раньше об этих документах не было речи. В результате подобных организационных неурядиц переселение части лиц, значившихся в списках 1958 г., пришлось перенести на март 1959 г. 2384 семьи сами отказались от выезда в декабре .
К весне 1959 г. большинство вайнахов уехали. Оставшиеся, а их в сентябре 1960 г. было еще около 120 тысяч человек, должны были вернуться на родину не позднее 1963 г.
Стратегия этнического выдавливания и поиски компромисса
Впервые «синдром возвращения» обнаружил себя на территории Чечни и Ингушетии в 1955 г., когда ограничения по спецпоселению были сняты с членов КПСС (без права возвращения на родину). Воспользовавшись относительной свободой, некоторые бывшие спецпоселенцы – чеченцы и ингуши (в том числе и беспартийные – под предлогом отпусков или командировок) – решили на свой страх и риск вернуться на Северный Кавказ. Те немногие, которым в 1955 г. удалось пробраться через кордоны в Чечню, Ингушетию, Северную Осетию, Дагестан и Кабарду, пробовали найти работу и остаться, просили власти возвратить отобранные и переданные переселенцам из других районов дома. Пошли слухи, как всегда преувеличенные, об угрожающих ночных визитах прежних хозяев. Среди напуганных переселенцев из центральных областей начали появляться возвращенческие настроения. Партийное руководство Грозненской области, опасаясь то ли возможной встречной агрессии переселенцев, то ли неуправляемого исхода русских с Северного Кавказа, попыталось эти настроения локализовать.
Поначалу это удалось. Но в 1956 г. процесс стихийного возвращения на родину усилился. Со дня на день ждали восстановления автономии. Продолжавшие рваться на Северный Кавказ бывшие спецпоселенцы-вайнахи не только не хотели терпеливо ждать решения своей участи, но и не желали «расселяться» там, где предписывали бюрократические прожекты «начальства», – стремились в родные места, к покинутым в 1944 г. домам. Но дома были заняты, а люди, поселившиеся в них, не хотели, да и не могли в одночасье бросить хозяйство и убраться подобру-поздорову. Между этносами возникла неизбежная конкуренция за ресурсы и места обитания.
В декабре 1956 г. дело дошло до насильственного столкновения. В дом жителя селения Новый Ардон Коста-Хетагуровского района явился вместе со своей семьей вернувшийся из ссылки ингуш. Он заявил, что этот дом принадлежал ему до выселения и семья собирается в нем жить. Осетин ответил бывшему хозяину, что вопрос о его вселении в дом должен разрешить сельсовет. В спор вмешалась группа пьяных колхозников. Началась драка, во время которой один ингуш был убит, семеро ранены. Ранения получили также трое осетин .
Прозвучал первый тревожный звонок.
В начале 1957 г. министр внутренних дел СССР Н. П. Дудоров сообщил в ЦК КПСС: «Прибывшие в Северо-Осетинскую АССР ингуши численностью 5700 человек отказались выехать в Алагирский, Кировский и другие районы республики и требуют расселения их в районе гор. Орджоникидзе (вероятно, речь идет о Пригородном районе. – В. К.)» .
Когда в январе 1957 г. Президиум Верховного Совета СССР восстановил наконец чечено-ингушскую автономию, вопрос о перекройке этнических границ встал с особой остротой. Автономия восстанавливалась практически в довоенных границах. Исключение было сделано для Пригородного района. Он остался в составе Северо-Осетинской АССР и на рубеже 1980-1990-х гг. превратился в очаг постоянно тлеющего осетино-ингушского конфликта. В Чечено-Ингушскую АССР были полностью возвращены четыре района (еще два частично) из состава Дагестанской АССР, а из Северо-Осетинской АССР – г. Малгобек с пригородной зоной, Коста-Хетагуровский район и северо-восточная часть Правобережного района. В состав Дагестана в связи с ликвидацией Грозненской области передавался город Кизляр и еще четыре района. Кроме того, Чечено-Ингушской АССР передавалась северная часть Душетского района Грузии .
Новая перекройка границ предполагала очередное «плановое» перемещение части послевоенных переселенцев на другие территории. Бюрократические мечты о безболезненности этого перемещения натолкнулись на массовое (отчасти плановое, отчасти стихийное) возвращение чеченцев и ингушей на родину. По сообщению МВД СССР (февраль 1957 г.), многие чеченцы и ингуши настойчиво добивались размещения только на земле предков – «в тех селениях и даже домах, в которых они проживали до выселения» . Это естественное желание наталкивалось на реальности жизни – родные места были заняты переселенцами из других районов Кавказа и Центральной России. На пришлое население Чечено-Ингушетии этнический натиск возвращавшихся вайнахов произвел шоковое впечатление. А начатое властями плановое переселение дагестанского населения и осетин из Чечни и Ингушетии на родину, должное разрядить нараставшую напряженность, явно отстало от массового притока чеченцев и ингушей на занятые «чужаками» земли.
Возник острый конфликт интересов.
Перспектива достойного для обеих сторон компромисса с самого начала оказалась под вопросом.
В селении Моксоб Ритлябского района 32 семьи чеченцев были временно размещены в сельском клубе, в ужасной тесноте. Все усилия убедить местных жителей – аварцев «самоуплотниться» и поселить у себя по одной чеченской семье были безуспешными. Отказались даже советские активисты, к «сознательности» которых апеллировало высокое партийное начальство. А попытка поселить одного из чеченцев в пустовавшем доме вызвала возмущение аварцев. Около дома немедленно собрались около 100 человек, которые попытались избить чеченца, и избили бы, если бы не защита милиции. После этого толпа аварцев, вооружившись палками, направилась к клубу с требованием «убрать чеченцев». Опасаясь перерастания конфликта в массовые беспорядки, власти уступили и вывезли чеченцев из селения.
В Междуреченском районе даргинец, член КПСС, встретив на дороге чеченца, угрожал ему ножом. В тот же день тот же даргинец пугал уже другого чеченца и предупреждал: если чеченцы появятся на базаре в деревне Чкалово, то их там перебьют.
Роли жертвы и агрессора в каждом конкретном случае определялись скорее реальным соотношением сил. В Новосельском районе, например, уже чеченцы встали в дверях дома культуры, ругались, не пропускали никого в помещение, «допускали крики националистического характера. Кто-то размахивал ножом» .
Этими малоприятными эпизодами «внешняя» история этнического противостояния в первые месяцы 1957 г. в основном исчерпывается. Однако людская молва и слухи многократно усиливали воздействие подобных фактов на население. А высокий уровень этнической мобилизации чеченцев, их готовность к демонстративной агрессии в отстаивании своих интересов, в конечном счете, делали их победителями в той «войне нервов», которая повсеместно шла на территории Чечено-Ингушетии и в некоторых пограничных районах соседних республик.
«Успешность» чеченцев определялась не кратковременными вспышками насилия (власти были все-таки начеку и принимали меры), а систематическим «выдавливанием» этнических конкурентов. Очевидно, эффективность этой тактики «малых дел» и сами чеченцы подсознательно чувствовали. Они явно избегали открытых групповых насильственных конфликтов. Несмотря на постоянную этническую напряженность, в сельских районах республики массовых столкновений было все-таки довольно мало. И только одно из них оказалось действительно серьезным (о нем МВД немедленно информировало ЦК КПСС). Участвовали в столкновении не загнанные в угол русские переселенцы, а солдаты местного гарнизона охраны МВД (селение Шали Чечено-Ингушской АССР, 17 июля 1957 г.) .
Других аналогичных по накалу страстей эпизодов в 1957 г. не было. Трудно сказать, осознанно ли чеченские старейшины сдерживали молодежь или работал инстинкт самосохранения народа – открытые столкновения и массовые беспорядки могли спровоцировать власти на ответные защитные меры. МВД и прокуратура в подобные тонкости не вникали, а архивы КГБ — нам недоступны.
Как бы то ни было, постоянно усиливавшийся нажим на «чужаков» – «выдавливание» – обезоружил переселенцев. Желающих уехать из сельских районов Чечено-Ингушетии оказалось в несколько раз больше, чем первоначально планировали власти.
Люди засобирались на родину.
Пошли коллективные жалобы властям.
Общим для этих документов было одно – осознание невозможности компромисса и совместного проживания на одной территории с возвратившимися вайнахами и описание психологически эффективной тактики «выдавливания», к которой прибегали чеченцы и ингуши, добиваясь возвращения своих домов и земель.
В апреле 1957 г. колхозники колхоза им. Ленина Малогбекского района Чечено-Ингушской АССР писали Н. С. Хрущеву и Н. А. Булганину: «Всюду слышишь факты бесчинства, оскорбление, драки, воровство, запугивание, выливающиеся в полном эгоизме – ненависти и национальной вражды между чеченами и ингушами, с одной стороны, и русскими, осетинами и кумыками, с другой стороны». Колхозники жаловались на то, что 12 апреля 1957 г. трактористом-чеченцем было вспахано русско-осетинское православное кладбище. Люди стали вывозить покойников для похорон за пределы Чечено-Ингушской республики, например в г. Моздок Северо-Осетинской АССР. «Все это приводит к тому, чтобы мы выезжали», – подводили итог авторы письма и добавляли: «Во избежание дальнейших неприятностей и угроз со стороны чеченов и ингушей дальнейшее проживание в данной местности невозможно, и мы просим переселить нас в СО АССР на условиях, как, например, колхозников Коста-Хетагуровского района» .
Проблемы, связанные с репатриацией чеченцев и ингушей, заключались не только в демонстративной агрессивности чеченцев и ингушей, освобождавших свою этническую нишу, но и в определенной несовместимости культур, ценностей, иногда в конфессиональных противоречиях. Этнические конкуренты чеченцев и ингушей в ряде случаев пытались гиперболизировать эти культурные различия и втянуть власть в конфликт на своей стороне. Жалоба жителей села Буковка Новосельского района Чечено-Ингушской АССР председателю Совета министров СССР Н. А. Булганину, первому секретарю ЦК КПСС Н. С. Хрущеву и председателю Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилову (24 апреля 1957 г.) была написана «от имени русского народа». Она представляет собой интереснейшую попытку изобразить этнический конфликт как результат неприятия чеченцами политических и идеологических ценностей власти. «Москву» явно хотели подтолкнуть к тому, чтобы занять в конфликте «правильную» сторону:
«Мы, русские люди, были населены из разных республик и областей в 1944 и 1945 году, и 1946 и 1947 годах Советским Правительством, где проживали чечены и ингуши до 1944 года. Кроме русских, проживали еще до 15 разных национальностей, с которыми русские сумели быстро подружиться и, как единая семья, принялись за великое дело, за труд. Прожили мы в этой братской семье трудолюбивой 12,5 лет. За этот небольшой промежуток времени, 12,5 лет, на этих запущенных землях, до основания загробленными и закустаренными (здесь и далее документ воспроизводится с сохранением авторского стиля и орфографии. – В. К.), где не было ни одной общественной постройки, ни единственной фермы. Все было частной собственностью. С приходом русских на эту землю мы сумели организовать колхозы и совхозы, мы сумели очистить много тысяч кустарников, которые веками не давали никакой пользы советским людям и нашему государству. Мы сумели построить гидроэлектростанцию, мы сумели построить Дом культуры в районе, а также много общественных построек, и в частности товарных ферм разных отраслей. На сегодня зацвели наши вновь посаженые сады и виноградники. В 1000 га колхозы и совхозы стали собирать богатые урожаи на этих землях, а также развели богатое животноводство всех отраслей сельского хозяйства. За эти 12 лет колхозники не получали за свой труд ни одной копейки денег. Мы старались о будущем – об нашем общественном хозяйстве. Мы его и создали. Уже в 1956 году получили по 3 руб. на трудодень, хлеб и другие продукты. Все селение почти вновь построилось, и что мы видим на сегодняшний день в этом селе и даже в целом в республике. С прибытием чечен и ингушей из Казахстана, они надругаются над нашими достижениями, они смеются над нами и нашей культурой, они хотят превратить нас в своих рабов, они нас убеждают в частную собственность, которую мы похоронили, давно и забыли о ней. Они нас запугивают в том, что русские скоро оставят не только землю на территории Чечено-Ингушской АССР, а даже и свои штаны. Они применяют выживание русских из домов под всякими предлогами и запугиваниями. Объясняют тем, что скоро приедет хозяин этого дома, у него 5 сыновей, он бандит и тебя убьет, зарежет. Эти русские семьи или же продают дом и свое хозяйство за 300 или 500 рублей и удирают, другие бросают им дом и уезжают, куда смотрят глаза, до прибытия чечено-ингушей. У нас осталось 4 милиционера вместе с начальником. На сегодня штат ее увеличен, который не может справиться с нарушителями советских законов, а также они не могут обеспечить жизнь русских граждан, проживающих на территории Чечено-Ингушской АССР.
Чечены и ингуши заявляют русским, якобы их выселение из Кавказа было незаконно. Виноват в этом Сталин и Берия, а поэтому требуют от русских свои дома и все другое, ранее нажитое ими. Они заявляют о том, что при выселении их оставили все здесь, а теперь заставляют русских бежать, в чем стоим, с игривой насмешкой о том, что скоро наш народ сядет во власть, и вы будете нам уборные копать. Они провели такую агитацию, что ее и атомом не взорвем. Мы, чечены-ингуши, все должны перестроить на свой лад. В нашей республике всякий чечен иметь должен в своем личном пользовании лошадей, буйволов, коров, баранов, кроме положенных норм. Чушек всех уничтожить, виноградные сады уничтожить, только будем садить кукурузу. Все это нам разрешил Хрущев. Земля наша, русским делать нечего, русские нам мешают жить. Мы сами сможем управлять своей республикой, и теперь будем держать свой старый закон кавказский. От старого и до малого все начали молиться богу, избрали себе муллу, и под руководством муллы творят чудеса, от которых уши вянут. Русские женщины и дети боятся их взгляда, потому что ежедневно происходят все новые и новые происшествия в самых разнообразных формах.
На основании вышеизложенных фактов, в настоящее время в Чечено-Ингушской АССР мы просим, русские, проживающие на данной территории, Советское Правительство оказать нам государственную Вашу помощь, вмешательство вас в эти контрреволюционные настроения людей в этой республике и разрядить эту атомную бомбу, в которой смертоносный яд заряжен против русских и против государства нашего.
В общем, этот народ стал на дыбы, за что, он и сам недопонимает. Они на 40-м году Великой Октябрьской революции хотят вернуть частную собственность, а республику сделать самостоятельной, независимой от русских, дагестанцев и других. Казахстан их не воспитал, а, наоборот, обозлил против русских и Советского государства» .
Авторы письма, попавшие в нелепое и двусмысленное положение и тяжело пострадавшие из-за чужих, не своих, ошибок и грехов, явно преувеличивали «антисоветский» характер чеченцев. Но за идеологическими и политическими обвинениями скрывалась и немалая доля реальности. В ситуации фактического нейтралитета государственной власти в этнических конфликтах на Северном Кавказе русские, привычно идентифицировавшие себя с патерналистским государством и не владевшие эффективными на Северном Кавказе инструментами самозащиты (родовая солидарность, кровная месть и т. п.), были обречены на поражение. «Советская цивилизация», ситуативно ослабившая одну из своих несущих конструкций – прямой контроль государства за отношениями этносов, – на какое-то время потеряла устойчивость и уступила нажиму родовой архаики, пережившей казалось бы сокрушительные удары советизации, коллективизации и депортации.
Кроме попыток выдать этническую конкуренцию и культурные различия за несовместимость социальных целей и ценностей, а попросту говоря, политизировать этнический конфликт, представив конкурентов «врагами социализма», некоторые участники бытовых межличностных ссор в своих целях использовали репрессивную инерцию послесталинской политической системы. Они приписывали личной вражде качество политического противостояния и через доносы в «органы» пытались втянуть власти в конфликт на своей стороне.
Иногда это удавалось.
Один такой эпизод попал в уголовное дело об «антисоветской агитации и пропаганде». Генеральный прокурор СССР Руденко в конце концов опротестовал приговор суда, настаивая на прекращении дела «за недоказанностью обвинения» – два русских свидетеля оговорили соседа-чеченца , а предвзятое следствие обвинило во всех смертных грехах. Фактически свидетели приписали ему весь стандартный набор слухов и страхов, которые циркулировали в то время в Чечне: «Чеченцев неправильно выселили, за них, чеченцев, беспокоятся иностранные государства, в первую очередь Америка. Это американское правительство настояло и заставляло советское правительство восстановить Чечено-Ингушскую республику, нас, чеченцев и ингушей, вернуть на родину… Скоро в советском правительстве будет их человек, который заменит Хрущева и Булганина… В Киргизии и Казахстане осталось много чеченцев… Когда они приедут, всех русских будут резать… он говорил, что раньше, до Советской власти, они, чеченцы, жили хорошо, имели свой хлеб, свой скот, а теперь ничего нет…» и т. п.
Этнические конкуренты чеченцев и ингушей явно старались «вытянуть» подобные бытовые конфликты на уровень «большой политики», надеясь заручиться поддержкой «начальства». Эта «стратегия выживания» оказалась неэффективной, потому что отклика в Москве не нашла. Пытаясь заново овладеть методами «косвенного управления» на Северном Кавказе, партийные власти искали приемлемые компромиссы. Этническая напряженность в Чечено-Ингушетии, жалобы на двусмысленность и взрывоопасность ситуации, в которой по вине власти – прошлой и нынешней – оказались в конце концов все этносы, просьбы дагестанских, осетинских и русских переселенцев помочь им выбраться из Чечни толкали советское руководство к очевидным решениям.
12 апреля 1957 г. – спустя целых три месяца после восстановления чечено-ингушской автономии – Совет министров РСФСР принял специальное решение о дополнительном переселении с территории Чечни и Ингушетии. Желающих выехать оказалось значительно больше, чем первоначально планировали власти. Если, например, по плану предполагалось в 1957 г. вернуть в Дагестан около 4 тыс. семей (16-17 тыс. чел.), то в действительности, как сообщал постоянный представитель Совета министров Дагестанской АССР в Совете министров РСФСР М. Хаджиев в марте 1960 г., «в силу сложившихся особых обстоятельств, по указанию Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета министров РСФСР», из Чечено-Ингушетии было переселено в 3,6 раза больше – 14 414 семей дагестанцев (около 60 тыс. чел.) .
Экономические возможности принять переселенцев в Дагестане были, но совсем не там, куда предпочитали возвращаться люди. Более 80 % вернувшихся переселенцев были размещены в Казбековском, Новолакском (б. Ауховском) и Хасав-Юртовском (в основном в городе) районах Дагестана, «имеющих и без того крайне ограниченные хозяйственные и производственные возможности, что привело к перенаселению…» . Ситуация усугублялась тем, что параллельно с неожиданным наплывом переселявшихся назад дагестанцев шло плановое и неплановое возращение в Дагестан чеченцев (до 1944 г. на территории Дагестанской АССР проживало 4700 чеченских семей). Часть вернулась в общем потоке и самовольно расселилась в городе Хасав-Юрте и районе, а также в Казбековском, Новолакском и Кизил-Юртовском районах республики. Большинство, так же как и возвратившиеся дагестанцы, оказалось в тяжелых бытовых условиях, некоторые вообще без жилья и работы . Неудивительно, что местные власти просили задержать на некоторое время хотя бы возвращение оставшихся в Средней Азии чеченцев.
Эвфемизм М. Хаджиева («сложившиеся особые обстоятельства»), как мы видим, скрывал острую этническую конкуренцию в Чечено-Ингушетии и в некоторых пограничных с ней районах. В большинстве случаев московские руководители старались не втягиваться в спровоцированный ими же этнический конфликт на чьей-либо стороне, что в принципе было единственно возможным решением. Но они фактически не справлялись даже с привычной для себя ролью верховного арбитра – воплощения высшей справедливости, продолжали «тасовать» этносы в конфликтном районе Северного Кавказа, полагаясь прежде всего на полицейские меры контроля.
Конфликтные ситуации в сельских районах Чечено-Ингушетии, где «выдавливание» переселенцев из других районов страны наталкивалось на ответное сопротивление, тайное или явное, отвлекали на себя основное внимание органов милиции. Столица республики, довольно большой полиэтничный промышленный город, казалась более спокойной, да и находилась она, что говорится, под рукой у республиканского МВД. Однако и в Грозном нарастало напряжение. До жителей доходили слухи о конфликтах и столкновениях в сельской местности. Через город шел поток послевоенных переселенцев, возвращавшихся на родину. В сельской местности «историческая давность» была целиком за чеченцами. Представители других этносов – переселенцы, – хотя и не чувствовали себя виноватыми, полагая, что отдуваются за чужие ошибки, все же оказались в психологически невыгодном положении – они, как ни говори, занимали чужое место. Иначе было в Грозном. Город построила империя. В 1930-е гг. благодаря усилиям властей Грозный стал политическим и культурным центром автономии, но его экономическая жизнь была связана с нефтепромыслами, на которых в то время чеченцы работать не хотели. Депортация чеченцев и ингушей в 1944 г. опустошила сельские районы, в том числе плодородную плоскость, куда и направили поток переселенцев. А в Грозном в 1950-е гг. большую часть населения составляли рабочие различных национальностей, занятые в нефтяной промышленности. Их «давность» могла по крайней мере конкурировать с чеченской. И психологически они чувствовали себя более спокойно. Да, город стоял на чеченской земле, но в Грозном уже целый век существовало полиэтническое (в значительной мере русскоязычное) сообщество, которое чеченцы, вообще говоря, не в состоянии были «выдавить» – по крайней мере в близком будущем. В городе доминировали «не чеченцы», но и они, многонациональное население столицы восстанавливаемой автономии, как и все на Кавказе, имели обостренную этническую чувствительность.
Поэтому местные жители не просто постоянно жаловались на плохую работу органов внутренних дел, на уличное хулиганство и рост преступности (такие жалобы время от времени можно было услышать и в городах Центральной России). Обиженные горожане, не вникая в статистику (кого на самом деле было больше среди преступников и хулиганов – чеченцев, русских, азербайджанцев, евреев?), склонны были повсюду замечать «чеченский след» и придавать своему недовольству этническую окраску. Точно так же чеченцы обвиняли во всех своих бедах «русских». Сама по себе такая психология довольно обычна в полиэтнических сообществах. Всегда находятся некие «козлы отпущения», включенные в примитивную систему «опознавательных знаков» и этнических стереотипов – кто есть кто, от кого и чего можно ожидать и т. д. У тех, кто не хочет или не может утруждать себя более сложными способами интеллектуального освоения социального пространства (а таких, вообще говоря, большинство), этнические символы (так же как и классовые ярлыки) часто играют роль ориентиров и «опознавательных знаков» в мире людей и вещей. В нормальных, спокойных ситуациях, при эффективно функционирующих полицейских службах и разумной политике центральных и местных властей эти психологические конструкты «дремлют», включенные в бытовое общение, и при всей своей моральной сомнительности не таят непосредственной угрозы для социума.
В столице только что восстановленной Чечено-Ингушской АССР не было ни нормальной ситуации, ни эффективно работающей милиции, да и разумность и дальновидность политики центральных и местных властей может и должна быть поставлена под сомнение. Восстановление чечено-ингушской автономии на территории существовавшей больше десяти лет Грозненской области не имело достаточного материального, организационного и идеологического обеспечения. Будущий конфликт был предсказуем. Активной стороной в этом, городском, конфликте могли стать русские и их этнические союзники.
В 1956-1957 гг. в ходе начавшегося массового возвращения в республику чеченцев и ингушей никаких серьезных изменений, учитывающих специфику ситуации, в работе правоохранительных органов Грозного сделано не было. Наружная служба милиции работала неэффективно. В Грозном совершалось более 50 % всех преступлений, зарегистрированных на территории республики. Распространенный характер получили драки с поножовщиной. Одна из таких драк привела к убийству. Оно взволновало весь город. 26 августа 1958 г. покатился под гору снежный ком массовых беспорядков, имевших отчасти этническую почву .
В результате волнений, начавшихся под античеченскими лозунгами и сопровождавшихся апелляцией к традиционному патернализму Москвы, пострадало 32 человека, в том числе четыре работника МВД и милиции. Два человека (из числа гражданских) умерли, десять были госпитализированы. В числе пострадавших оказалось много официальных лиц – секретарь обкома КПСС, заместитель министра внутренних дел республики, заместитель начальника районного отделения милиции, два оперативных уполномоченных милиции, лектор Грозненского горкома КПСС, а также два преподавателя Нефтяного института (судя по фамилиям – русский и украинец), шофер-чеченец и другие. В списке пострадавших оказалось очень мало людей с чеченскими фамилиями – лишнее доказательство того, что волнения явно переросли рамки этнического погрома и превратились в бунт против власти, плохо защищавшей русских жителей, вообще всех «не чеченцев». Отсюда и вывод МВД: «Беспорядки в гор. Грозном, имевшие место 26-27 августа с. г., спровоцированы антисоветским и уголовно-преступным элементом, использовавшим шовинистические и националистические настроения отдельных людей, вовлекшим в это неустойчивую часть женщин и молодежи, и по своему характеру являлись антисоветским выступлением».
Участники волнений в Грозном добились одного. Ситуация в городе и в республике стала предметом обсуждения на Пленуме ЦК КПСС в сентябре 1958 г. Это единственный известный нам случай подобного обсуждения массовых волнений на партийном пленуме. Если быть совсем точным, то обсуждения как такового все-таки не было. Подготовленный заранее проект резолюции («принять к сведению» и т. п.) так и не был пущен в дело. И формально дискуссия ограничилась краткой информацией на совещании секретарей ЦК компартий союзных республик, крайкомов и обкомов партии, сделанной после Пленума (5 сентября 1958 г.). Выступление Н. Г. Игнатова, выезжавшего в Грозный для разбирательства, даже не стенографировалось. Тем не менее информация была весьма поучительной. Она зафиксировала серьезные пробелы в механизмах функционирования партийной власти в экстремальных ситуациях и очевидную потерю новой партийной бюрократией политических качеств, свойственных раннему большевизму.
По оценке Игнатова, одной из главных причин возникновения беспорядков были «крупные ошибки в работе бюро обкома, горкома КПСС и Совета министров республики» – между ними не было «должного единства». В результате в ходе событий «секретари и члены бюро каждый по своему усмотрению принимал решения и определял свое место». Другими словами, провозглашенный Хрущевым принцип «коллективного руководства» продемонстрировал свою неработоспособность в экстремальной ситуации. Игнатов констатировал прискорбный для власти факт: 26 и 27 августа обком, горком и Совет министров республики не только были парализованы, но даже не попытались перехватить инициативу и апеллировать к «партийному активу и рабочим» . Между новыми партийными олигархами и «массой» явно не было взаимопонимания. И это при том, что, как показали прошедшие после беспорядков собрания партийного и рабочего актива, сил, готовых поддержать восстановление порядка в Грозном, было еще достаточно. Но бюрократия явно не смогла опереться на них и уступила инициативу.
Высшее партийное руководство так и не сумело дать серьезной политической оценки событиям, которые явно вышли за рамки случайного эпизода, – в центре относительно небольшого города буйствовала толпа численностью до 10 тыс. человек. Дело ограничилось чисто полицейскими мерами и обычной идеологической болтовней. Неудивительно, что, несмотря на все усилия властей, этническая напряженность как в Грозном, так и в республике сохранялась. Социальный и этнический кризис, связанный с возвращением вайнахов на родину, в конце концов вылился в грозненский бунт, для подавления которого понадобилась армия. Тонкими методами косвенного управления послесталинскому коммунистическому режиму еще предстояло овладеть. Для этого надо было пройти между Сциллой либеральных уступок и Харибдой полицейских репрессий в тихую заводь временного и, возможно, взаимовыгодного «застойного» компромисса коммунистической и этнических элит.
Принятая на рубеже 1950-1960-х гг. программа социально-экономического и культурного развития Чечено-Ингушской АССР, хотя и несла на себе отпечаток хрущевского волюнтаризма, торопливости и коммунистической наивности, означала не просто большие капитальные вложения в экономику автономной республики, дотационную помощь, образовательные и социальные льготы коренному населению, но и предполагала существенное повышение качества жизни, структурные изменения в образе жизни вайнахов. Отношения между «неподдающимися» вайнахами и «имперской властью» имели шанс перейти (отчасти и перешли) в более стабильную цивилизованную форму. Оба субъекта компромисса извлекали из него очевидную выгоду.
Последовавшие после распада СССР события в Чечне показали, что времени брежневской стабильности оказалось недостаточно для преодоления социокультурной, «цивилизационной» отчужденности обоих субъектов векового этнополитического конфликта. Неизбежная после краха СССР и «русского коммунизма» деградация «мягкого» московского патернализма создала в Чечне вакуум власти, заполнить который чеченская этническая элита в то время не сумела. В свою очередь центральная власть, обнаружив очевидную политическую слабость и неумелость, долгое время металась между крайностями – безграничные уступки или военное насилие – на территории республики.
Процессы, происходившие в годы брежневского застоя, горбачевской перестройки, ельцинских и путинских реформ, требуют специального изучения. Однако доступных исследователям рассекреченных документов, отражающих острые грани запутанных отношений между Россией и Чечней во второй половине XX в., пока явно недостаточно для полноценного раскрытия темы. Поэтому крайней датой публикуемых в сборнике документов авторы вынужденно избрали середину 1960-х гг., когда отношения между «конфликтным» этносом и «имперской властью» вступили в свою новую, много обещавшую в ту пору фазу.