Донесение начальника Калужского отделения Корпуса жандармов Б. Ф. Гринфельда шефу жандармов генерал-адъютанту князю В. А. Долгорукову о прибытии и пребывании Шамиля в Калуге
22 ноября 1859 г.

№107
По Высочайшему повелению Шамиль, сын Муххамеда, бывший имам Чечни и Дагестана, 9-го истекшего октября прибыв на жительство в г. Калугу, остановился в Санкт-Петербургской гостинице, в которой пробыл до 13 числа сего ноября; в это время отделывали избранный Шамилем трехэтажный дом с обширным садом, принадлежащий помещику Сухотину, он нанят за 900 руб. в год, а отделка его с мебелью, коврами и прочею принадлежностью обошлась до 4 тыс. руб. Этот дом расположен отдельно от других зданий и не в центре города, недалеко от городского сада; он Шамилю очень понравился и отделан предупредительно его вкусу и указанию, он говорит, что это такое жилье, о котором он в жизни своей всегда мечтал и желал.
По прибытии в Калугу с полковником Богуславским Шамиль был с визитом только у одного начальника губернии, а по отбытии Богуславского в Санкт-Петербург Шамиль посетил: архиерея, управляющего губернией, губернского предводителя дворянства и многих других высших чиновников в городе, при этих визитах он был одет в парадной белой черкеске при сабле и с кинжалом.
15-го числа сего ноября он пригласил к себе многих высших лиц на новоселье, он сидел в гостиной на диване, а гостей усадил против себя, исключая лишь одного служащего генерала, единственного в Калуге, которого усадил на диван рядом с собой. Тут же угощал всех чаем, стол был установлен сластями, к коим никто из гостей не прикасался, потому что дело было натощак; Шамиль мало говорил и, по-видимому, был не в духе, причину тому, полагают, полученное им неприятное известие о побеге жены старшего его сына Кази-Магома – Киримет из Темир-Хан-Шуры к отцу ее Даниель-Султану , бывшему нашей службы генерал-майору. Перед этим посещением он приказал просить всех посетителей снимать сабли и шпаги в передней, хотя сам был при кинжале. Епархиальный архиерей отплатил визит Шамилю, *прислав к нему* ректора семинарии.
Шамиль охотно сближается с калужским обществом, посещает собрания и заведения, его очень занимали крестный ход, бывший в Калуге 12 октября, и освещение вновь переделанного моста через Березунский овраг, которые он видел из окон соседних домов. Он посещал Хлюстинские богоугодные заведения, гимназию, гарнизонные казармы, смотрел развод с церемонией гарнизонного батальона и прочее. Во время домашнего праздника у губернского предводителя дворянства Щукина, вопреки своему обыкновению, просидел до часа полуночи, ужинал, много занимался дамами, говорил им комплименты вроде следующего: одной даме, спросившей его, сколько у него жен и любит ли он их, отвечал, что прежде он их очень любил, но, увидев калужских дам, он к своим женам сделался равнодушным. Шамиль имеет много природного ума и сметливости, находчив и любознателен, по-видимому, у него доброе сердце и наклонности, но он в плену и потому трудно, наверное, судить о последних; страстно любит свое семейство и тоскует о разлуке с ним. Очень любит маленьких детей, ласкает их и нежит, при виде детей его, по-видимому, бесстрастное лицо оживляется умильно и является улыбка, – он вспоминает своих детей. Почти каждый день он гуляет по городу в экипаже и пешком и постоянно в шубе, подаренной ему князем Барятинским. Кушает все без разбора, кроме свинины, но мясное дома не иначе как зарезанное рукой мусульманина, вина не только не пьет, но и видеть его не может, зато несколько раз в день пьет очень сладкий чай, не только у себя дома, но и везде, где бывает, не отказывается. Любит очень рассматривать картины, где бы он ни был, особенно изображающие женщин и преимущественно нагих. Внимателен с духовными лицами и охотно с ними беседует. С любопытством двукратно созерцал сквозь стекла дверей Архиерейское служение и удивлен был церемонией, которая его очень занимала. При посещении одного лица хозяин предложил ему прочитать евангелие на арабском языке, напечатанное в Лондоне; Шамиль при этом принял предлагаемую книгу с удовольствием, поцеловал ее и, приложив к своей голове, принялся тут же читать, обещав через пять дней возвратить, и исполнил в точности.
При одном случае во время приличного разговора некто спросил его, в каком направлении теперь его воинский дух, он отвечал, что под старость он желал бы насладиться спокойствием, но если бы услышал выстрелы и стук оружия, не вытерпел бы и бросился бы в пыл битвы.
Шамиль вообще молчалив и редко начинает сам говорить, избегает разговора о прежних своих действиях и жестокостях в особенности, но не чужд рассказа о тех случаях, когда ему удавалось приобретать поверхность над нашими войсками на Кавказе. В конфиденциальном разговоре о Кавказе он сознается, что действуя против русских, он не знал, с кем имел дело, не имея даже приблизительного понятия о силах и могуществе России, в чем он только в настоящее время лично удостоверился.
Из всех лиц, с которыми он познакомился в Калуге, более других расположен к чиновнику особых поручений при губернаторе князю Вадбольскому, к коему, по-видимому, питает доверие, ему поручена была отделка дома, и он постоянно находился при Шамиле.
Шамиль в Калуге пожелал иметь книгу с описанием пленения княгинь Чавчавадзе и Орбелиани, описанное Вердеревским, которую переводил ему полковник Богуславский, при этом он соглашался со всем, что было сказано в его пользу, и отвергал или приписывал необходимости и стечению обстоятельств противное, сознаваясь при том, что, хотя старался доставлять пленницам все возможные удобства, но в горах он лишен был тех средств, которыми пользуются русские в Грузии, и особенно в России, о которых он тогда еще не знал. Сказанное в конце той книги о его происхождении он отвергал с презрением, и вследствие того полковник Богуславский в конце истекшего октября поместил в Калужских губернских ведомостях № 44 подробности происхождения Шамиля, основываясь на его словах.
Шамиль, по-видимому, чувствует с признательностью все милости, оказанные ему и его семейству по повелению Государя Императора, и сознается, что не только не ожидал их, но и не чаял даже остаться в живых.
Калужское общество, разумея высшее и среднее сословие, такого мнения о Шамиле: одни принимают в нем участие и взирают на него как на гениального человека, бывшего независимого владельца, которому изменило счастье, а большая часть взирают на него как на человека, упитанного русскою и своих подвластных кровью, человека жестокого, кровожадного, наделавшего много вреда России и не заслуживающего сострадания и участия. Они хорошо знают кровавую катастрофу 1845 г., когда он приказал умертвить до 30 русских пленных офицеров без всякой с их стороны вины, желая только оправдать себя перед горцами.
Шамиль недоволен своим приставом штабс-капитаном Руновским, во-первых, потому, что он не может с ним объясняться без переводчика, а второе и самое главное то, что Руновский, основываясь на данной ему инструкции, установил порядок, который не вполне нравится Шамилю, и который при полковнике Богуславском не соблюдался, сего последнего, по-видимому, Шамиль очень полюбил, так что не проходит дня, чтобы он его не вспомнил.
Теперь временно состоит при Шамиле переводчиком Громов, к которому он не имеет доверия; ожидается прибытие штатного переводчика, которым, как по слухам известно, назначен студент университета.
Если Правительству нужны подробности о Чечне и Северном Дагестане, как в отношении местности и лиц, имеющих влияние на тамошний народ, так и о стратегических пунктах и об образах управления горными племенами, то следовало бы избрать переводчиком к нему личность, подобную полковнику Богуславскому, каковой, пользуясь доверенностью Шамиля, мог бы постепенно, невзирая на его скрытный характер, неприметно получить от него по этим предметам нужные сведения.

Генерал-майор Гринфельд

Помета: Государь Император изволил читать. 28 ноября.

ГА РФ. Ф. 109.1 -я эксп. 1859 г. Д. 210. Л. 18-25 об. Рукопись. Подлинник.